Лето пахнет солью

17 июня — 2 июля Посмотри в глаза креветкам

Это очень нехорошо, если едешь на море после того, как признался девчонке в любви. Вот я признался и еду. И это очень нехорошо. Я, можно сказать, с признания — и сразу в вагон. То есть я два года собирался признаться, потом прибежал к ее дому, вызвал вниз, и говорю:

— Я тебя люблю.

То есть нет, не так. Сначала я сказал: «Привет». Спускается она (а ее Катей зовут), выходит из подъезда, а я ей с ходу:

— Привет, я тебя люблю.

Честно говоря, я точно не помню, что я там наплел. По-моему, я назвал ее по имени. Вот как я сказал:

— Привет, Катя. Я тебя люблю.

Нет, не так было. Сначала я назвал ее по имени, потом привет и уж потом, что люблю… Но дальше я точно помню, что сказал. А дальше:

— Но сейчас я уезжаю на море. Не грусти, я вернусь, — это я сказал, потому что мне показалось, что Катя загрустила, — и мы будем гулять по дворцам и паркам.

— А… — протянула Катя.

— Я буду тебе звонить, — продолжил я. — И рассказывать, как мне хорошо на море и как плохо без тебя.

— Ну ладно, — пожала плечами Катя.

И тут как раз подъехало такси с родителями, и я в него эффектно загрузился — то есть стукнулся головой о крышу автомобиля, так на Катю засмотрелся. Думаю, ее это должно было впечатлить. Она стояла очень впечатленная. И помахала мне — медленно-медленно, как при повторе в хоккейном матче.

Взаимные чувства — лучшие чувства на земле. Потому в поезде мне всё про нее напоминало, про эту девчонку. Провода, столбы, деревья. Даже мама казалась похожей на Катю, хотя мама на нее не похожа. И даже в папе я находил отблески Катиной красоты.

Я, как и положено, грустил.

Чай пил с грустью, шоколад ел с грустью, печально играл в игрушки на мобильнике и хохотал тоже как-то сдавленно. Мне хотелось, чтобы по лицу моему катились настоящие мужские слезы, но слезы эти сидели в моих глазах и берегли себя для другого подходящего случая.

Но как только мы приехали к нашему морскому городу, то на автобусной станции я сразу увидел Катю. И мои мужские слезы подступили к горлу. Я подбежал к ней и сказал:

— Ты, Катя, совсем ненормальная, если поехала за мной, как за декабристом, но от этого я тебя еще больше зауважал и полюбил.

А Катя спросила:

— Ненормальный, что ли?

Как это было похоже на Катю! Сколько раз за время нашего знакомства она спрашивала, ненормальный я или нет! Иногда мне казалось, что ее в жизни больше ничего не интересует, только знать бы, нормальный я, или все-таки чуточку того, или у меня полностью крыша съехала.

Я сказал:

— Катя! Ради тебя я готов быть каким угодно!

Тогда девчонка скривилась и ответила:

— Вообще-то я не Катя, а Вика.

И тут я выпалил:

— А Катя где?

Зря я это сказал! Потому что если человек решил поменять имя, место проживания, цвет волос, школу или планету, не надо ему напоминать о прошлом. Что она может ответить на вопрос, где Катя? Катя глубоко внутри нее, она не покажется наружу, как ни проси… Вот Вика и смотрела на меня, как на ненормального. Я тогда задал вопрос попроще:

— Ты зачем за мной поперлась-то? Я же сказал, что приеду и будем гулять по дворцам и паркам. Где твое терпение?

— Странный ты какой-то, — ответила Вика. — Пристал чего-то. Я вообще здесь живу, понял? И за тобой никуда не перлась.

Она, похоже, совсем все забыла. Я напомнил:

— Я люблю тебя, Катя! — а потом сразу поправил себя. — Я люблю тебя, Вика!

Мне это говорить было непросто, потому что родители тащили меня за руку. Это, знаете ли, совсем непросто, когда признаешься в любви человеку под присмотром умудренных жизнью взрослых. Я сказал им:

— Подождите.

Они отпустили меня, и я сделал вот что. Достал телефон и позвонил Кате. Я хотел увидеть, как она смотрит на мой номер и, наконец-то, вспоминает все, что было.

— Алло, — раздался в трубке Катин голос, а эта Вика, которая рядом стояла, молчала, как рыба.

— По дворцам и паркам, обещаю, — сказал я в трубку и нажал отбой. И, ткнув пальцем в Вику, заорал на нее: — Ты не Катя!

— Надо же, какая новость! — с деланным удивлением сказала она.

— Зачем притворялась? — возмутился я. — Кто тебя просил?

Вообще, это очень здорово, когда там, куда вы приезжаете, находится девчонка в точности такая же, от которой вы только что уехали. И это очень удобно. Не надо терзаться, грустить, скучать… Хочешь видеть человека — смотри на него!

Вот и я засмотрелся на Вику, как она ругается на меня. Как повторяет, что я ее достал, чтобы я валил, чтобы пятки мои сверкали (вот, она уже хочет видеть, как сверкают мои пятки!), и что еще ни разу, ни разу ей не приходилось видеть и слышать такого дебила, а уж разговаривать с таким, как я, тем более.

Ее слова музыкой лились мне в сердце, я в восторге даже заоглядывался по сторонам, и увидел, что родители куда-то подевались. Они, конечно, нетерпеливые, но могли бы и подождать сына часок-другой.

Я запереживал, перебил Вику, и заорал:

— В какой стороне море?!

Вика удивленно показала рукой в сторону, и я помчался туда, на ходу прокричав:

— Еще увидимся! — и бежал, все оглядываясь на Вику, а она опускала руку медленно-медленно, как при повторе в синхронном плавании.

Тут, конечно, можно сказать, что нашел я родителей только через год, питался дарами моря и туристов, одичал, загорел, научился переплывать море туда и обратно, но на самом деле я натолкнулся на родителей после первого же поворота.

Мама рассматривала таблички с надписями «Сдаются комнаты» и «Жилье».

Я спросил у мамы:

— Как ты думаешь, где лучше — там, где комнаты сами сдаются, или где находится простое человеческое жилье?

А мама ответила:

— Я думаю, далеко это от моря или нет.

Папа задумчиво произнес:

— Не знаю, как там с морем, но от автобусной станции точно недалеко.

Тут мама заупрямилась, мол, она не может загорать и купаться на автобусной станции. Папа возразил на это, что все нормальные люди загорают и купаются, а наша мама, видите ли, не может. Я думал, мама ответит остроумно, но мама только надулась:

— Да, не могу.

Я сказал:

— И я не могу, — не потому, что не мог, а потому что хотелось поддержать маму.

Мы поплелись с нашими сумками дальше, и к нам всё подбегали какие-то люди с предложениями: сдать нам комнату, сдать нам коттедж, сдать нам весь город, донести нам вещи, довезти нам вещи, накормить нас или чтобы мы их накормили. Папа на все это отвечал:

— Мы бедные, — и от нас отставали.

Хорошая фраза, только маму она смущала, и мама каждый раз краснела. Наверное, она не считала себя бедной и согласилась бы на всё сразу. Но людям-то казалось, что мама краснеет, потому что бедная и чтобы нам чего-нибудь подали.

Наконец папа решительно открыл калитку с надписью «Жилье». На нас тут же залаяла собака, к нам потянулись коты и котята, и мы еле протиснулись дальше.

— Зверинец какой-то… — настороженно сказала мама.

Тут появилась старушка, которая вытерла руки о юбку и еще раз предложила то, что и так было написано на табличке.

Папа поинтересовался:

— Телевизор есть?

— Телевизора нет, — замотала головой старушка.

— А интернет? — спросил папа.

— И интернета нет.

— А джакузи? — продолжал допрашивать папа.

— Не водятся, — заверила старушка.

— А что есть? — спросил папа.

Старушка пожала плечами:

— Комната… Три кровати… Душ с горячей водой на улице, кухня…

— Райские условия! — решил папа. — Заселяемся.

Нас с мамой он даже не спросил, хотя мы, в общем-то, и не противились. Мне было вообще все равно, потому что я думал то о Кате, то о Вике, то объединял их в моих мыслях, и они становились одним полноценным человеком.

Но папе было точно не до моих мыслей, он приказал нам с мамой срочно надевать плавки и купальники. Я так торопился, что переодевался дольше всех — ведь известно, что спешка к хорошему не приводит. Да и на море мы попали не сразу, потому что перед морем оказался большой рынок, и мама бегала от лотка к лотку, выкрикивая: «Сувениры!». Она бы оттуда не ушла, если бы мы что-нибудь не купили. Поэтому я выбрал себе футболку с надписью «Мамина дочка», папа купил бейсболку, а мама — бесполезный кусок ткани, которым она пообещала обматываться. Чтобы мы не приставали к ней, она обмоталась этой тканью сразу же, и выглядела как ходячая плащ-палатка.

И только после всего этого папа сказал:

— А вот, сын мой, и море.

До этого я моря никогда не видел, и оно, конечно, сразу напомнило мне то ли Вику, то ли Катю. Красивая штука, это море. Папа сразу понесся вперед, рассекая волны, и улегся на мелководье.

— Иди сюда! — кричал он нам, и мы с мамой не понимали, кому он кричит, мне или маме.

Мы переглянулись, и мама побежала рассекать волны и стала наматывать на мелководье круги, отталкиваясь от дна руками и обплывая папу. Я смотрел на море — туда, подальше, где уже нет бултыхающихся, и думал, какое оно огромное и величественное. А потом огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что люди по сравнению с морем мелкие и низменные. Кроме одного человека, конечно. То есть двоих. А вместе со мной — троих. Но папа и мама мои тоже ничего. Папа в это время как раз крикнул маме: «Ешь водоросль, она бесплатная!» так громко, что на него стал смотреть весь пляж. Но это он от чистоты души, а не как некоторые орут во всю глотку:

— Креветки!!! Покупаем креветки!!! Вкусные свежие креветки!!!

Таких людей, которые так кричат, к морю допускать нельзя. Я посмотрел, кто это так надрывается, и осекся — с ведром, в котором покоились креветки, шагала Вика.

— Креветки!!! — горланила Вика каждому встречному. — Креветки!!!

— Почем?! — крикнул я ей.

Вика сначала направилась ко мне, а потом остановилась и сделала шаг назад.

— Почем креветки?! — продолжал кричать я. — Креветки почем?!

Вика подошла ко мне, присела и тихо спросила:

— Чего орешь?

Я ей снова прокричал:

— Интересуюсь!!! Они, может, у тебя невкусные! Они, может, у тебя недельной давности! Прошлогодние, может, креветки! Может, тебе их родители купили, чтобы ты все съела, а ты от них смылась, и продавать!

На пляже зашушукались:

— Тут креветки прошлогодние продают…

Вика зашептала:

— Чего тебе надо? Всех распугал…

— А что ты на Катю похожа?! — опять крикнул я.

Тут кто-то сказал:

— Надо же, креветками тухлыми торгуют…

И Вика захныкала, прямо как девчонка какая-нибудь. Она положила руку себе на колени и, опустив голову, роняла слезы на песок.

— Ты чего? — испугался я.

— Дурак какой-то… — всхлипывая, пробурчала Вика.

Я не привык, чтобы девчонки ревели. Раньше мне девчонки более стойкие попадались.

— Катя бы не плакала, — сказал я Вике, чтобы хоть как-то ее утешить.

Вика тихо отмахнулась:

— Отстань ты со своей Катей…

Тогда я решился:

— Давай я помогу. Что надо делать?

Вика пробурчала что-то себе в коленки, я ничего не расслышал. И сказал:

— Пойдем. По дороге расскажешь.

Девчонка поднялась, утерла слезы и отдала мне ведро. Тяжелющее такое, я чуть было не передумал идти. Но раз решил — значит, надо. Я помахал маме и папе, и мы двинулись по побережью. Отошли туда, где народ был еще мною непуганый, и я заорал:

— Креветищи!!!

По-моему, все вздрогнули, кто на пляже был, и даже Вика. Я так воодушевился этим, что крикнул еще громче:

— Креветищи!!!!! — и добавил: — Впервые в истории! — И еще сказал: — Эксклюзивные креветки!

— Какие? — тихо переспросила Вика.

— Эксклюзивные!!! — рявкнул я на нее. — Купи, девочка!

Люди взбодрились, но все еще раздумывали. Тогда я подошел к одному коврику и стал нудно повторять:

— Креветищи! Креветищи! Креветищи!

Я не успокоился, пока не купили стаканчик, после чего я подошел к другому коврику и спросил:

— Что вы думаете о йоде?

Я не помню, что мне там ответили, но после ответа я протянул ведро и сказал:

— Креветки!

А потом напугал всех:

— Кто не купит креветки, останется без ужина!

Не знаю, почему это всех так напугало. Но ведро опустело быстро, мы не успели даже как следует пройтись вдоль пляжей. Вика смотрела на меня, как на человека, и мне это было приятно. Она даже сказала:

— Пойдем ко мне в гости, я тебя креветками угощу.

Но я ответил:

— Нет, я еще не купался в море. Я еще не морской. На мне остатки города.

Она ответила:

— Тогда и я с тобой искупнусь.

Мы вернулись к моим маме и папе, Вика стянула шорты и футболку, и мы бросились в море. Тут хочется сказать — бушующее море, но нет, оно было спокойным, и я был спокойным, и мне нравилось смотреть на Вику, которая уплывала все дальше и дальше. Еще немного — и она скроется за горизонтом, эта девчонка, которая так похожа на Катю, как не похожа на Катю никакая другая девчонка на земле.

— Ну что ты возишься там, на мелководье? — крикнула мне Вика и подплыла ближе.

— Я плавать не умею, — признался я. — Это у нас наследственное. Еще мой прапрапрадедушка не умел плавать, и с тех пор повелось…

— Эх ты, — улыбнулась Вика и брызнула на меня водой.

И тут я почувствовал, что на мне всегда будут остатки города. Что они не смоются, сколько бы я ни сидел там, где воды по колено. И я никогда не стану морским, буду только притворяться. И проведу кого угодно, кроме нее. Даже Катю проведу. А Вику — ни за что.

— Я не умею плавать, но ты мне нравишься, — вдруг сказал я, и у меня запылали щеки.

— Конечно, нравлюсь, — ответила Вика. — Я же похожа на Катю.

— Нет, — снова признался я. — Это она на тебя похожа.

Прости, Катя! Что море делает с людьми!

— Как тебя звать-то? — спросила Вика.

— Лев, — сказал я. — Левка.

— Сухопутный лев… — задумалась Вика. — Хочешь, я научу тебя плавать?

Я не стал ничего придумывать, строить витиеватые фразы, ссылаться к опыту поколений, кивать на папу, маму, приплетать к этому креветок, плотность костей в организме, а просто сказал:

— Хочу.

И тут дальше можно рассказывать сколько угодно. Как мы просыпались утром, и Вика тащила меня на дикий пляж. Где заставляла прыгать по камням, как горного барана.

— Выше колени! — кричала Вика. — Носок тяни! А потом заводила меня в воду, сначала туда, где мелко, а потом глубже и глубже. И как я кричал, что не могу, как звал на помощь маму с папой, но мамы с папой поблизости не было, но я все равно пытался до них докричаться. А потом мы с Викой продавали этих ее бесконечных креветок с рапанами, и меня выучил весь пляж. Как только все меня видели, то разбегались — либо ныряли в море, либо прятались за зонтиками, либо притворялись спящими. Но я приходил к ним в море, я находил их за зонтиками, будил — так что расправлялись мы с морскими чудовищами быстро. А потом Вика снова кричала:

— Маши рукой! Не маши рукой! Болтай ногами! Не болтай ногами!

И постепенно, постепенно я научился плавать и смело проходил мимо мамы с папой, которые купались в лягушатнике вместе с трехлетками. И когда впервые заплыл туда, где ногой было не достать до дна, и не испугался, а прямо в воде сгреб Вику в охапку и поцеловал в щеку. А Вика испугалась: думала, что я тону, и запаниковала. А потом по вечерам мы бродили вдоль берега, дышали морем, а то и уходили купаться ночью, вылавливая в воде звезды. И нас преследовали мои мама с папой, думая, что они совсем незаметные.

И еще я мог бы рассказать, как мы уезжали. Как Вика стояла на том самом автовокзале, и я махал ей, и она махала мне в ответ, и скупая мужская слеза наконец-то скатилась по моей щеке. И Вика уже не обзывалась, как в тот, первый раз, а тоже ревела, оставаясь наедине с морем. А я краем, только краем мыслей думал, что уезжаю туда, где меня ждет хоть немного похожая на Вику Катя, и посмотрим еще, как она поведет себя во дворцах и парках… Эта мысль казалась мне предательской, и я махал Вике еще отчаянней — чтобы она ничего не заметила. А потом автобус поехал, и меня невыносимо разрывало изнутри. Наверное, это жег йод, которым я успел пропитаться.

Все это, конечно, можно рассказать, но…

— Хочешь, я научу тебя плавать? — спросила тогда, в первый день, Вика.

И, как вы помните, я не стал ничего придумывать, строить витиеватые фразы, ссылаться к опыту поколений, кивать на папу, маму, приплетать к этому креветок, плотность костей в организме, а просто сказал:

— Хочу.

Тогда Вика взмахнула рукой, и я поплыл. Вика плыла со мной рядом.

Все исчезло.

Остались только она, я и море.

И это было так навсегда, что какая разница, что там было дальше.