Лето с капитаном Грантом

Длинные дни короткого лета

* * *

Отец пришел с работы и сказал:

— Андрей, завтра ты пойдешь с нами к Профессору.

Андрей обрадовался. Во-первых, раньше его к Профессору не брали, считали, что он мал. Теперь Андрей был не мал, а дорос, значит! И Профессора назвали Профессором! А его называли так только те, кто ходил с ним в походы. Другие — никогда. Потому что это была его институтская кличка — Профессор. А на самом деле этот человек был обыкновенным профессором. Но разве всех людей называют по их работе? Тогда папу надо было называть Кандидатом наук. А Женькину маму — Врачом? Или еще лучше — Участковым врачом? Так не бывает. Профессор — это имя-шутка, это молодость родителей, их особый мир. Теперь в этот мир, кажется, пустят Андрея. И может быть — это совсем еще не решено, это только мечта! — но все-таки может быть. Его! Возьмут! В поход!

Он знал, что Наташку дядя Павел брал в походы с четырех лет, но у ее родителей свои понятия. А папин друг дядя Толя возит своего Гришу даже с двух лет — у дяди Толи свои понятия. У родителей Андрея тоже есть свои понятия. Когда у родителей есть понятия, с ними бесполезно спорить — к своим десяти годам Андрей это понял.

Когда они ехали в метро к Профессору, папа сказал:

— Будут все наши.

Мама сказала:

— Андрюшка рад, а я рада, что он рад. — И мама погладила Андрюшину щеку, а он отстранился, потому что в метро кругом народ.

В квартире Профессора было светло и прохладно, на столе были расстелены самодельные карты-двухверстки, отец иногда приносил такие домой — он брал их в туристском клубе и срисовывал через прозрачную бумагу, кальку. Если карты лежат на столе, значит, сегодня вечером будут выбирать маршрут. И хотя за окном летел снег, и ветер был северный, порывистый, здесь шли такие разговоры, что Андрей почувствовал запах реки, шорох прибрежной осоки, мягкость белого сырого песка. Этот песок от веселых речных волн весь в мелкий рубчик, и под босой ногой этот рубчатый песочек кажется одновременно и крепким, и податливым. На даче у бабушки Андрей часто купался, бабушка не боялась отпускать его на речку. Но речка была мелкая, детская. А папа с мамой, и Профессор, и все те, кого они звали «наши», в это время ходили по настоящим рекам, в настоящие походы, их байдарки шли вразрез волне, не боясь ни ветра, ни шторма, ни порогов, ни мелей. Так считал Андрей. И ждал. И дождался.

Профессор сказал:

— А, Андрей! Здравствуй.

Брови у Профессора весело поднялись, мальчишечий вихор повис надо лбом, а глаза, голубые, ясные, речные, веселой улыбкой сказали Андрею: «Я рад, что ты с нами. Потому что ты наш человек, мне это ясно».

Там было несколько взрослых людей, которых Андрей давно знал. Родители дружили с ними, Андрей не раз видел у себя дома и Профессора, и тетю Марину, и Адмирала. Но теперь все они были другими — разглядывали географические карты, говорили о Печоре. Там, конечно, нехоженые края, но комар…

Тетя Марина закрыла длинные глаза и опять повторила:

— Комар, комар. Некормленый, стосковавшийся по живому человеку.

Все засмеялись.

Они называли друг друга не по именам, а по прозвищам. Наверное, это напоминало им молодость. А может быть, так было удобнее в походах. Адмирал толстенький, лысый, но остатки шевелюры такие кудрявые, что про лысину сразу забываешь, а видишь только эти блестящие тугие кудри.

Профессор пожал руку папе Андрея, а мамину руку поцеловал.

— Мы с Адмиралом все обсудили. Предлагаем в Карелию.

— А Печора? — спросил папа. — Нехоженая, неезженая Печора?

— В другой раз, — ответил Профессор, — а сейчас мы с Адмиралом выбрали Карелию.

— Почему? — Папа любит спорить.

— По ряду причин, — ответил коротко Профессор. Андрею показалось, что синий речной глаз подмигнул, но Андрей не был в этом уверен.

— Хорошо, — вдруг согласился папа. — Карелия — это озера, синие, зеленые, серые и золотые.

Адмирал поставил чашку с чаем, и лицо его стало мечтательным. Он потряс своей кудрявой головой и сказал:

— Там озера соединены протоками, получается довольно длинный маршрут. Трудный в меру, красивый без меры.

— А комар? — нарочно спросила тетя Марина.

— В меру, — быстро отозвался Профессор.

Профессор водил пальцем по карте, все смотрели и были уже не здесь, в комнате с чаем и тортом. Они были там, на озерах — голубых и зеленых, серых, золотых, прекрасных.

— А если протоки заросли? — спросила тетя Марина. Она, кажется, их дразнила. Не боялась она ничего — ни комаров, ни заросших проток. Красивая, худенькая, как девчонка из десятого класса.

— Не заросли, — отмахнулся Адмирал.

— Или заросли, — добавил Профессор.

Андрюшин папа сказал:

— Мои знакомые были там прошлым летом. Места роскошные, туристов мало, черника и грибы.

— Лето там холодное, — опять сбивала всех тетя Марина. — И вообще.

— Уймись, Марина, — попросил Профессор. Андрей понял, что тетя Марина шутит. Он перестал бояться, что она всех отговорит. — В июле везде тепло.

— Рыба есть там? — спросил дядя Павел.

— Фанатик, — проворчала тетя Катя, — только бы рыба. Поэтому у меня до сих пор нет кожаного пальто.

— Какая связь? — простодушно ответил дядя Павел.

— Прямая. — Тетя Катя энергично отпилила ложкой половину конфеты. — Сколько стоят твои спиннинги-блесны-крючки-поплавки? Молчишь? Нет, ребята, с ним жить нельзя.

— Можно, — отозвался Профессор. И Андрей понял, что тетя Катя ворчит просто так, а на дядю Пашу вовсе не сердится. И вообще, она даже гордится им, своим рыболовом. Подумаешь, кожаное пальто!

— Где есть вода, — сказал Профессор, — есть и рыба. Остальное зависит от умения.

— Умения у нашего Павла во сколько! — Андрюшин папа широко развел большие ладони. — Помните, в прошлом году? Щуку помните? Килограммов на пятнадцать!

— Шестнадцать, — скромно и тихо поправил дядя Павел.

— С половиной, — ядовито сказала его тетя Катя.

— Будем проводить тайное голосование? — спросил Адмирал. — Или все согласны на Карелию?

Голосовать никто не захотел, все сказали, что маршрут подходит. Главное, чтобы отпуска совпали.

Андрею нравилось все. И то, что его отца в компании называют Капитаном. Шутка? Ну и что же, не каждого так зовут даже в шутку, а отца вот зовут. И еще нравилось, что все хотя и спорят, а в глубине души друг с другом согласны. Доверяют друг дружке, а спорят просто так. Андрей с Женькой тоже часто спорят, а все равно дружат.

Они возвращались поздно, Андрей удивлялся — он совсем не хотел спать. Зачем же каждый вечер он ложится рано? Надо начинать новую жизнь, он уже большой, он дорос до похода. И сам Профессор рад, что Андрей пойдет с ними. И Адмирал кудрявый рад. И тетя Марина, и дядя Павел.

Мама вдруг сказала:

— Совсем засыпает наш парень.

А он не засыпал. Просто перед глазами качались высокие елки, почему-то голубые, как в Ботаническом саду.

Отец говорит, что у Андрея легкий характер. Наверное, поэтому ему интересно и в пионерском лагере и на даче. В лагере — кросс по пересеченной местности, викторина и, конечно, футбол. А на даче тоже хорошо. Ребята сразу сбивались в компанию, Андрей ходил с ними на речку и в лес за малиной.

Но иногда он вдруг садился на крылечко, снимал тапки, ставил босые ноги на шершавую ступеньку и смотрел в пространство. И никто не знал, что в эти минуты перед его прижмуренными глазами не закат, горящий над водонапорной башней. И не ласточки, быстро перечеркивающие розовое небо. Перед ним плыли в такие минуты байдарки — три больших трехместных «Салюта» и один старенький «Луч». Они шли медленно, плавно, совсем бесшумно, как будто не по воде шли, а летели низко над водой. И не весла их толкали вперед, а сами по себе они двигались, и люди махали веслами просто так, чтобы размяться.

Идут вперед три «Салюта» и старенький «Лучик», у «Лучика» вся обшивка в заплатках, от этого он клетчатый, этот «Луч». Но Профессор ни на какую, самую новую, байдарку свой «Лучик» не променяет — легкий «Лучик», послушный, умный.

А в одном из «Салютов» сидят Капитан и Жадюга, отец Андрея и его мама. И третье место пустое, и сколько времени оно еще будет свободным, Андрей не знал. Он сидел на крылечке, солнце напоследок пригревало щеку. Андрей думал, как необыкновенно все устроено в этом мире. Вот он сидит здесь, на бабушкиной даче. А на самом деле он там, на реке, где цветут у берега белые кувшинки, где скользят длинные байдарки, где его родную маму зовут Жадюгой, а она не обижается, потому что там, где летают синие стрекозы и длинные ветки ивы склоняются над серой водой, там Жадюгой называться очень даже почетно. Это по-настоящему значит завхоз. Она выдает им продукты, она решает, каким сегодня будет обед, а каким завтра завтрак. Мама экономная, хозяйственная. А Жадюга — это шутка. Кто же обижается на шутки? Андрей никогда не обижается, он разрешит им называть себя как угодно, только бы взяли его с собой. Он будет сидеть в длинном «Салюте», он будет грести очень старательно. Но они не берут, и он не знает, когда он окажется там. Он мечтает, надеется, грустит.

— Почему мой внук сегодня невеселый? — спрашивает бабушка.

— Все в порядке, — отвечает Андрей. — Просто я задумался.

Потом он бежал к ребятам, и грусть проходила. Но не вся, остаток был. Еще его называют осадок, Андрей слышал. Однажды мама сказала отцу:

— Я не люблю ссориться ни с кем и никогда. Потом конфликт кончается, а осадок все равно остается.

Теперь наступило счастливое лето. Оно все-таки наступило! С легкими облаками и сверкающими стрекозами. С кустами, нависшими над водой, и солнцем, дробящимся в озере. Он дождался, терпеливый мальчик Андрей.

Теперь в «Салюте» все места заняты. Впереди Капитан, позади Жадюга, между ними Андрей. Он крепко держит весло, он старается не уставать.

— Держи весло свободно, — говорит отец, — что ты вцепился в него так судорожно? Свободно держи. И плечи не поднимай, расслабь плечи, Андрей. Старайся не уставать.

Какой непонятный приказ — старайся не уставать. Ну, он старается. И все равно устает. А как же? Весло не такое уж легкое, оно казалось ему невесомым в папиных руках. В маминых тоже. Впереди Профессор на своем юрком «Луче» гребет играючи. Ничего, Андрей тоже так научится, сумеет и он весело перекидывать весло в руках, ловко проводить лопастью по воде, ритмично двигать плечами. И не вцепляться судорожно. И не давать основную нагрузку на кисть, а — на плечо, на плечо.

Пока что весло вело себя как живое и довольно хитрое — оно стремилось обмануть Андрея и вырваться из рук. Было трудно. Но все равно хватало сил на то, чтобы обрадоваться синей, совсем синей воде, она плескалась рядом. А по берегам стоял темно-синий лес. Елки отражались в озере, красные шишки висели тяжелыми гроздьями. Березы струились в воде белыми ручейками. Есть и под Москвой елки, и березы, и озера. Но здесь, в Карелии, все совсем другое. Мощнее как-то, праздничнее.

Впереди он все время видел спину отца в выгоревшей добела штормовке, белую кепочку на затылке. Потом, через много лет, Андрей поймет, как это важно — спина отца, широкая, надежная и сильная. Как безопасно и тепло тебе за это спиной! Теперь он думал о другом: как было бы хорошо, чтобы и его, Андрея, штормовка не была такой новенькой, зелененькой, а поскорее выгорела. И он, Андрей, выглядел бы в ней бывалым и отважным туристом-байдарочником. Сколько рек и озер надо пройти, пока она побелеет, эта новенькая штормовка! Он понимал, что за одно лето такого замечательного цвета не добиться, но он старался. Андрей не вылезал из штормовки даже в яркие солнечные дни, когда все были в рубашках или в майках.

— Сними, Андрюша, — говорила мама. Она сидела сзади, на корме. Андрюшкина штормовка все время маячила у нее перед глазами, мама не могла удержаться от замечаний и советов.

— Сними, Андрюша, жарко же.

— Дует, — отвечал Андрей сурово.

На каждой байдарке пели, песни были разные — байдарки шли недалеко друг от друга, но и не слишком близко. Всех было видно, но не всегда слышно. Вот с профессорского «Луча» донеслось: «Я встретил вас, и все былое…» Профессору удобнее всего грести под романсы. А мама с папой поют свою любимую: «Солнца не будет, жди не жди, третью неделю льют дожди, третью неделю наш маршрут с доброй погодой врозь». «Вальс в ритме дождя» — так называется эта песня. Мама и дома иногда поет ее, а отец дома не поет никогда, только слушает. А здесь, на озере, поет, и очень даже красиво. Хотя Андрею кажется, что лучше бы звучали здесь суровые песни — про морские просторы, про штормы и волны. Но постепенно он понял, что не самое главное, какую песню ты поешь, — важно, что, когда Профессор затягивает чувствительным голосом романс «Над розовым морем» или «Средь шумного бала», из-под его весла рвутся бурунчики, его «Луч» летит вперед со скоростью света. Сильно гребет Профессор, лучше всех, пожалуй.

Мама говорит:

— Все мои сотрудницы меня жалеют — двадцать четыре дня вижу перед глазами одну и ту же спину, одну и ту же вылинявшую кепочку, пою одни и те же песни. Ужасно, правда? — Мама заливается смехом. — В доме отдыха кино через день, а через день танцы. Там мягкая постель и горячий душ. А здесь я сплю на голой земле, купаюсь в холодной воде, ем макароны, пропахшие дымом. Ужасно, правда?

— Прекрасно, — отзывается отец.

И Андрей подтверждает:

— Прекрасно.

Действительно, все было замечательно.

Утром Андрей вылезает из палатки, роса висит на каждой травинке, и луг кажется серебряным. А солнце только поднимается над лесом.

Когда надо вставать в школу, кажется, что в каникулы будешь спать и спать. Захочешь — проспишь до обеда. А что? Кому какое дело — у человека каникулы! Но вот они, каникулы, и он встает до восхода — ему жалко пропустить красоту. Перелетел с березы на сосну дятел, красная шапка. Выглянул из-за ствола хитрым глазом — чего, мальчишка, уставился? Иди, иди, здесь мой лес. Белка метнулась с вершины на вершину — рыжий хвост, как воздушный шар, несет ее, легкую и ловкую, а она выгнулась дугой и летит. А за озером показалась красная горбушечка — солнце. И сразу запели птицы, обрадовались.

А вчера они шли по узкой речке, на карте она никак не называется, Андрей назвал ее Узенькая. Весло лежало поперек байдарки и задевало обеими лопастями прибрежные кусты. Узенькая была какой-то домашней, уютной речкой.

Адмирал крикнул, обернувшись:

— Речка для тех, кто не умеет плавать!

Интересно, на что он намекал? Андрей умеет плавать, правда по-собачьи. Но ведь он научится плавать стилем кроль. И брассом научится, он так решил.

Когда Узенькая вдруг привела их к широкому озеру, Андрей даже ахнул — такой простор открылся. Как будто из коридорчика выбежал в огромный зал. Огромное пространство, с далеким горизонтом, с чайкой над водой — все принадлежит тебе. Андрею казалось, что сейчас «Салют» разгонится и взлетит, надо только очень захотеть. И набрать в

грудь побольше воздуха.

Впрочем, восторг быстро улетучился.

По озеру бежали волны, ветер гнал их прямо навстречу байдаркам. «Салют» заскрипел, тоже пошел волнами. Пол в байдарке называется кильсон — кильсон ходил под Андреем. И неспокойно было от этих серых, хмурых волн. Вспомнились совсем некстати тоненькие дюралевые прутики, легонькие, гибкие — они составляли корпус байдарки — стрингеры. И поперечные распорки, тоже легонькие, тоже из дюраля, — шпангоуты. Когда Андрей с отцом собирали байдарку на берегу, в самом начале похода, Андрею очень нравилось повторять эти прекрасные, такие морские слова: — кильсон, пятый шпангоут, третий шпангоут, стрингер, привальный брус.

— Крепи стрингер вот этой муфтой, — говорил отец.

И Андрей с удовольствием повторял:

— Закрепил стрингер, пап. Стрингер в порядке.

Они собрали корпус байдарки и потом осторожно вправили его в обшивку — сначала нос, потом корму. И байдарка лежала на траве, настоящая лодка — длинная, основательная. Андрей тогда не удержался, заплясал. Потому что это очень приятно, когда под твоими руками из груды металлических трубочек, прямых и изогнутых, получается лодка. Надежная, плавучая, серая, с сиденьями, с веслами, с бортами, с длинным носом и колечком на конце носа, к которому папа тут же привязал веревку. По-морскому веревка, простая веревка, называлась «конец».

— Лови конец, — приказывал папа, когда они причаливали к берегу. И Андрей ловил — ловко, сразу. Сначала не так ловко, а потом очень даже ловко. И привязывал конец к какой-нибудь коряге, чтобы течением не уносило их байдарку. И мама говорила:

— Хорошо, что два мужчины на борту. Я могу не думать теперь о разной матросской работе. Положила весло и пошла к своим продуктам.

Мама, действительно, клала на траву весло и шла к рюкзакам с крупой и макаронами, с тушенкой и горохом, солью и сахаром. Она напевала про себя: «У Жадюги дел немало, у Жадюги много дел…»

Но сегодня на озере, когда тяжелые волны налетали на «Салют», брызги летели на штормовку, вода заливалась в рукава и за воротник, Андрею уже не казалось, что байдарка — надежный корабль. Ему хотелось на берег. Как хорошо ступать ногой по твердой земле. Но до твердой земли надо было еще догрести, она была далеко, твердая земля. А грести против ветра — это совсем не то, что в тихую погоду, совсем-совсем не то. Когда Андрей опускал лопасть весла в непокорную волну, ветер налетал на другую лопасть, которая в это время оказывалась вверху. И она, эта лопасть, становилась как будто парусом, но только в парус дует так, что лодка идет вперед. Тут ее толкало назад.

С этим нужно было справляться, Андрей налегал на весло. Одному ему бы никогда не совладать с этими волнами, огромными и холодными. С этим ветром, напористым и тугим. Но впереди работает веслом отец, у него сильные плечи, большие руки. А позади — мама. У нее неширокие плечи и не такие уж сильные руки, зато у нее теплый голос.

— Андрюшка, ты молодец, ты мой смелый сын. И нисколько не испугался — вот какой у нас парень…

Папа забыл о вальсе в ритме дождя. Он покряхтывает от напряжения — немалых усилий требует сегодня волна, и ветер все сильнее.

— Ветер в морду, — говорит Адмирал и трясет кудрявой своей головой. — Ветер в морду, волна навстречу, все как в жизни. Андрюха, как ты там?

— Матрос в порядке, — отвечает за Андрея папа. — Он умеет надеяться на прочность своего корабля. Правда, матрос?

— Да, да, — отвечает Андрей, — я в порядке!

И он налегает на весло изо всех сил, сверх сил. Они все вместе — команда, каждый выкладывается до конца, никто не проезжается за чужой счет. Иначе какая же они команда? И Андрей — матрос. Они так назвали его сегодня в первый раз. Матрос, а не маленький мальчик. Андрей вдохновенно работает веслом, бугры мышц вздуваются на плечах. Никаких бугров особенных на самом деле нет, но ему самому кажется, что он очень сильный, очень смелый парень. Матрос.

Когда наконец причалили к берегу, Андрей почувствовал, что руки у него онемели, а спина не хочет распрямляться.

— Матрос и Судомойка пойдут за хворостом, — скомандовал Профессор.

И Андрей с тетей Мариной пошли. Разговаривать много не приходилось — все устали, озябли, ждали горячего ужина. Профессор, Адмирал, Андрюшина мама, дядя Павел ставили палатки.

Не каждый свою, а все помогали всем.

Они притащили много сухого хвороста.

— Тебе тяжело, давай понесу, Матрос, — предложила тетя Марина.

— Ничего не тяжело, у меня мускулы во! — ответил Андрей.

— Матрос, хочешь добавки компота? — спросила потом тетя Катя. Кто же не хочет добавки компота? Горячий компот — лучшее из всех блюд!

В тот день у Андрея появилось прозвище. Теперь его звали Матросом. Не так легко, оказывается, зарабатываются прозвища. Это он понял тогда — вместе с уважением он заслужил свое прозвище. И они все, значит, тоже. Не сразу Адмирал стал Адмиралом, Капитан — Капитаном, а Профессор — Профессором. Не сразу. Даже Жадюга и то не сразу.

До чего же хорошо, оказывается, называться Матросом!

И вот следующее утро — тихое, солнечное, роса высыхает, трава теплая и мягкая, босые ноги ступают по ней, и от каждого шага радостно.

— Такие дни что-то добавляют к биографии, — говорит Профессор. Он стоит у своей палатки и щурится на солнце.

— Биография во многом зависит от географии, — отвечает ему из своей голубой палатки Адмирал. — Я всегда это утверждал.

— То есть как? — подает голос из оранжевой палатки папа, — Почему от географии?

— Путешествовать надо, осваивать новые пространства. Это я называю жизнью. — И Адмирал начинает делать зарядку, наклоняется много раз подряд, потом прыгает, потом бежит вокруг поляны и сбегает к самой воде. Он мчится вдоль песчаного берега, на песке остаются следы босых ног. Папа вылетает из палатки и пускается следом. Потом — дядя Павел. И вот уже все бегут. Андрей бежит последним, но он не отстанет ни за что.

Однажды на красивом берегу, где на песке лежали огромные камни — валуны, произошел неприятный разговор. Андрей думал, что в походе таким разговорам вообще не место, но, оказывается, ошибся. И разговор произошел.

Он сидел на теплом сером камне, похожем на уснувшего бегемота, и смотрел, как за лесом садится солнце. Вот оно коснулось самых высоких вершин, вот стало не кругом, а полукругом. И скоро от него останется краюшка, а потом и она исчезнет. И камни только сначала кажутся серыми. Вон розоватый камень. А этот сиреневый, а тот как свернувшаяся черная пантера Багира из книги «Маугли». И сам Андрей в эту минуту — мальчик из джунглей, смелый, очень смелый и ловкий, очень ловкий, и быстрый, очень быстрый Маугли. Матрос Маугли. Разве плохо?

И тут к нему подходит мама. Она говорит:

— Андрей, я согрею воду. Будешь мыть ноги.

Ну при чем здесь ноги? И теплая вода? При чем?

— Мама, — начал он, и голос звучал справедливо и одновременно жалобно — так Андрею казалось. — Ну мама! Я купался сегодня раз сто. Зачем мыть ноги? Я же весь чистый!

Но у мам, даже таких необыкновенных, как мама Андрея, какая-то своя логика.

— Купанье — не мытье. — Мама с непреклонным видом повесила над костром котелок, полный воды. Андрей поворчал немного, потом вымыл ноги, но обиделся. Обидеться любой человек имеет право. Как что, так сразу показывают свою власть над ним. Это нечестно. Но обсуждать такие дела он не станет — обсуждать смешно и глупо. Андрей чувствовал. Дома он не сдался бы, но здесь — другое, здесь поход. Один раз можно уступить — женщинам надо уступать, если ты смелый и мужественный матрос. Так всегда говорил отец, так считал Адмирал. И дядя Павел тоже снисходительно относится к своей тете Кате — по мелочам не спорит никогда. Не мужское это дело — устраивать дискуссию из-за всякой ерунды. Так решил Андрей, обида прошла, он уснул. Но на другой день повторилось то же самое. Только он уселся с тетей Мариной чистить грибы, появилась мама с полотенцем.

— Андрей, пошли мыть ноги.

Нет, он не уступит. Он Матрос, а не малое дитя. Это его ноги. Он сам будет решать, когда их надо мыть, в конце концов.

Оглядел поляну. Все были заняты своими делами. Дядя Павел перематывал лески. Профессор точил топорик. Папа ставил палатку, на металлических колышках палатка была натянута туго, как барабан.

Тетя Марина продолжала чистить маслята, снимала со шляпок тонкую влажную кожицу, срезала корешки. Сказала как бы про себя:

— Грибов-то сколько! Сейчас пожарим с луком, будет пир.

Может, хотела отвлечь Андрея от грустных мыслей? А может, просто так сказала?

Андрей решил высказать маме все, что накипело.

— Нечестно, — горячо начал он.

Но тут к ним подошел Профессор:

— Хочешь, Матрос, давай в карты сыграем, в подкидного. На мытье.

Андрей раскрыл рот — как это?

— Ну чего тут непонятного? — Профессор тасовал колоду. — Проиграешь — будешь мыться. Без разговоров.

— А выиграю? — Андрей сверкнул глазами. — А?

— Мыться пойду я. Горячей водой, с мылом. Годится?

Андрей проиграл сразу. Он не знал, что Профессор и в подкидном почти профессор — его никто не обыгрывает никогда.

Он мылся, ему было необидно — игра шла честно. В котелке осталось немного воды, мама заставила его вымыть уши и шею.

В этот день он научился к некоторым вещам относиться с юмором. Есть на свете такие вещи — серьезно на них смотреть нельзя, а с юмором все получается легко и совсем не обидно.

На следующий вечер Профессор снова играл с Андреем в дурачка, и снова Андрею пришлось мыться. Теперь он уже не дулся, а хохотал. Постепенно Андрей научился играть в подкидного гораздо лучше. Теперь он иногда обыгрывал самого Профессора. Профессор молча шел мыться, тер спину мочалкой, фыркал. Андрей сидел на травке и говорил металлическим голосом:

— Уши. Шею. Колени, колени! Ничего не загар. Все так говорят — не отмывается. Очень даже отмылось. Вот так.

Мама, проходя мимо с чайником, засмеялась:

— С тех пор как вы играете в карты, оба стали заметно чище. Мне, во всяком случае, так кажется.

Андрей в свои десять лет прекрасно понимал, что Профессор применил к нему какой-то педагогический прием. Дети в этом разбираются не так уж плохо. Но такой прием Андрею нравился, это было весело, нисколько не унижало и не обижало. А тогда что же, пускай будет педагогика, раз взрослые без нее не могут обойтись даже в походе.

Однажды, проплывая по узкой протоке, Андрей увидел двух ребят. Один был ровесник Андрею, другой постарше.

Братья, наверное, — белые головы, загорелые плечи. Ребята сидели с удочками, но смотрели не на поплавки, а на проплывающих мимо туристов.

— Эй, туристы! — крикнул старший, когда байдарки поравнялись с ними. — Дайте байдарку покататься!

Другой сказал:

— Не дадут. А смотри, какой малый смешной! Весло больше его в пять раз! Ой, не могу!

Андрей даже не сразу понял, что это про него. Увидев зрителей, он подобрался, стал грести сильно, легко, красиво — так ему казалось. И пусть они оценят — среди взрослых сидит десятилетний турист, прекрасно управляется с веслом. Завидуйте такому человеку. Уважайте такого человека. С удочками на берегах сколько угодно ребят сидит. А вот в байдарке, да еще во взрослом походе, — поищите, не найдете.

— Смотри, смотри, какой надутый! Серьезный! Эй, парень, ты чего такой важный?

Андрей промолчал и отвернулся. Не понравились ему эти местные жители, и очень даже хорошо, что прошли мимо них и никогда он больше с ними не встретится, с этими белоголовыми братьями.

Вечером оба брата, Сергей и Валера, пришли на стоянку. Горел костер, все были заняты — варили ужин, ставили палатки, Андрей надувал резиновые матрасы.

Братья уселись в сторонке — не то скромно, не то гордо. А может быть, и то, и другое.

Андрей продолжал надувать матрас, потом другой, в их сторону не смотрел, обиженно отворачивался.

— Ребята, идите сюда, — позвал Капитан. — Вы хотели на байдарке поплавать?

Они кивнули. Младший, Валерка, сказал:

— А почему нельзя?

— Кто сказал — нельзя? — Капитан стоял перед ними, большой, добрый человек, из другого мира, из самой Москвы. — Когда лодка свободна и просто так лежит — можно. Пошли, покажу, как в нее садиться. Надо только разуться, в байдарку садятся с воды, а не с берега.

Они побежали к реке, на ходу сбрасывая кеды.

— Андрей, пойди сюда! Прокатись с Сергеем и Валерой, познакомь их с нашим «Салютом». Сможешь?

— Смогу.

Почему мальчишки почти всегда начинают с агрессии? Задеть, толкнуть. Неужели нельзя по-хорошему договориться? Насмешки, щелчки. А ничего тут не поделаешь. Такой это народ — мальчишки.

Глядят друг на дружку исподлобья, каждый себя показывает, а другого принижает. Так они самоутверждаются, то есть, проще говоря, утверждают свое положение среди других людей.

— Ставь ногу вот сюда, на кильсон, — говорит Андрей Сереже, — а сам в это время двумя руками держись за фальшборта. Да не так! Двумя руками. Да не сюда, а сюда! Да не отсюда, а оттуда!

— Знаешь что? — Сергей стоял в воде около лодки, она легко подрагивала на мелкой волне. — Знаешь что, ты не ори и не командуй. Подумаешь, какой морской волк…

Валерка тоже стоял в воде, он повторил за братом:

— Подумаешь, какой морской волк.

— А ты попугай! — окрысился на него Андрей.

— А ты молчи, получишь, — пообещал Валерка.

— Кто получит? Я получу? Сам получишь.

Сергей насмешливо двинул белой бровью:

— Валера получит? А я где в это время буду?

Андрей немного остыл. Глупо нарываться. И что скажет Капитан? Вон он недалеко, дрова собирает.

— Откуда я знаю, где ты будешь? — ответил он уже немного мягче.

Сергей уловил перемену мгновенно, сказал почти мирно:

— Валерку никто в нашем селе не бьет и не обижает, потому что я всегда рядом. Как ногу-то заносить? Так, что ли? А держаться как? Так, что ли?

И Сергей благополучно сел в байдарку, не покачнув ее даже. А за ним и Валерка, совершенно по-обезьяньи повторив движения старшего брата.

Андрей уселся последним.

— Куда поплывем? — спросил он.

— А давай к нашему селу, — попросил Валерка. — Давайте, а?

Конечно, ему хотелось, чтобы все село видело, как он восседает в настоящей байдарке «Салют», как умело держит весло, как дружно они гребут и быстро движутся вперед. Легкая лодка, хорошая, красивая лодка, умная.

— Можно и к нам. Но это вверх, — засомневался Сергей. — Пойдет она против течения?

Андрей обиделся за свою лодку:

— Байдарка не пойдет? Да она против любой волны ходит! Против ветра, шторма, шквала! Она по водопаду вверх пойдет, эта лодка! А тут делов-то — против течения…

И они втроем налегли на весла. Мальчишки быстро освоились с байдарочными веслами, хотя они совсем не похожи на обычные. Весло байдарки как будто составлено из двух, соединенных посредине. Ни Сергей, ни Валерка никогда не гребли таким. Но сельские ребята — ухватистый народ. И вот уже дружно работают весла. Андрей вырулил на середину, «Салют» поднимается вверх по речке. Не так быстро, как шел вниз, но идет, ползет упорно, трудяга.

И Андрей гордится байдаркой, как будто сам ее изобрел и построил.

— Видали, какая лодка?

— Хорошая лодка. — Сергей не спорит, это очевидно, что лодка прекрасная. Послушная, легкая, умная. — Нам отец обещал купить такую. Сколько она стоит-то?

— Не знаю, — признался Андрей, — я ее не покупал, откуда я знаю-то…

Это был ответ городского мальчика. Сережа и Валерка удивились: они точно знали, сколько стоит телевизор у них в доме, сколько заплатили за поросенка, а сколько за швейную машинку.

В селе живут иначе, ребята взрослеют раньше.

Андрей работал рулем и веслом, братья гребли ровно и сильно, лодка через час была уже против того места, где они повстречались впервые. Вот здесь, на этом поваленном дереве, они сидели рядышком, два белоголовых брата, и ловили рыбу, и дразнили Андрея. А он отвернулся, чтобы не видеть их насмешливых лиц.

Теперь они сидят в одной лодке и мирно беседуют. Андрей гребет с удовольствием, хотя наработался за сегодняшний переход и руки устали. Но без груза байдарка мало весит, легко слушается весла и руля.

— Вон, вон Капа идет! — заорал Валерка. — Капа! Капа! Куда ты?

Девочка лет одиннадцати приложила ладонь ко лбу, присмотрелась, улыбнулась. У нее коса до пояса, белое платье.

— Козу надо пригнать! Отвязалась, убежала. А вы далеко ли плыть думаете? В Москву, что ли?

У девчонок тоже свое ехидство, тоже любят человека зацепить, поцарапать немного. А потом уж как получится — может быть, по-хорошему, а может быть, и нет.

— В Москву — в другой раз, — солидно отвечает Капе Сергей, — тогда не просись с нами, Капа, не возьмем.

— Другой раз — не для вас! — Она показала им на висок — глупые, мол, вы все.

И убежала.

— Пусть ловит свою козу, — ворчал Валерка. — Коза у нее язва, и Капа сама язва. А я знаю, где коза. Она за Юрки Ермолаева садом. Только я Капе этой не скажу.

— Ты, Валерка, тоже значит язва, — сказал Сергей.

Валерка не стал возражать — доля правды в этой критике была.

— Может, назад повернем? — Андрею надо было возвращаться в лагерь.

— Можно, — легко согласился Валерка.

Похоже, основная цель плавания была достигнута: Капа видела его в байдарке.

— Давай назад, — сказал и Сергей. Он поглядел на часы, которые были надеты почему-то на правую руку.

Андрей заметил это.

— Сережа, почему у тебя часы на правой руке?

— А я левша. Все делаю левой. Ложку держу, и пишу, и молоток — все в левой держу. А часы, наоборот, на правой, чтобы не повредить.

— Мне тоже часы купят, — сказал Валерка, — когда я в седьмой класс перейду.

— Купят, купят… — сказал Сергей. — Мне новые купят, а я тогда тебе эти отдам.

Они вернулись к лагерю. На берегу стояла мама, — наверное, ждала: они плавали долго, больше двух часов. Но когда подошли ближе, Андрей увидел, что мама вовсе не ждет — она просто чистила песком миску.

Дни шли быстро, хотя впечатлений было очень много. Андрею казалось, что Карелия — самое красивое место на земле. Это потом он узнает, что самых красивых мест очень много, каждое лето будет новое самое красивое место. Но теперь, в Карелии, он в свои десять лет впервые услышал настоящую тишину. Такой тишины не было, конечно, в Москве. Большой город всегда полон звуков. Днем — и говорить нечего. Но и ночью Москва не затихает. То шум запоздавшей машины, то гудок далекого поезда, то лай какой-нибудь собаки-аристократки, вышедшей с хозяином на позднюю прогулку… Москва не молчит. Да и в Подмосковье нет полной тишины. Все-таки нет. А здесь, на озерах, была такая тишина, что ее можно было слушать специально. Для этого надо было только самому не шуметь, сесть или встать где-нибудь под сосной или на берегу и настроить себя на слушание тишины. Надо было сказать себе: «Как тихо». И тогда ты услышишь тишину; она похожа на бесшумную музыку, от которой на душе становится торжественно и чисто.

К вечеру ветерок обычно стихал. Вода становилась гладкой, зеркальной. Отраженные в ней облака были еще более розовыми, чем в небе. А березы еще белее. А елки еще темнее. И неизвестно, куда лучше смотреть — в воду или на берег. А закат в полнеба. И дядя Павел таскает своей удочкой лещей, они взблескивают розовым светом на закате, эти лещи. И силуэт дяди Павла на фоне заката кажется черным, и его лодка, острая, длинная, — тоже черная. А еще в воде отражался костер. Пламя, перевернутое, как будто стекало в темную воду, струились оранжевые языки, искры летели ко дну. В такие минуты не хотелось говорить, не хотелось петь. И беситься не хотелось совсем. А кругом стояли голубоватые ромашки — они казались такими потому, что ночь в Карелии была белой.

Наверное, в жизни Андрея будет много походов. Начав туристские путешествия, их обычно не бросают. Не зря его отец и мама ходят на своей байдарке почти двадцать лет. И Профессор. И все остальные, такие разные люди. Да, походов будет еще много. Но этот поход, эти серебряные белые ночи, костер, стекающий в озеро, серые волны, с которыми он справился, — Андрей запомнит на всю жизнь. И еще: он становился другим. Постепенно, день за днем. Никто здесь не занимался специально его воспитанием, не читал нотаций. И Андрей, конечно, не замечал, как менялся, взрослел, избавлялся от городского эгоизма. А он существует, наверное, этот специальный эгоизм больших городов, где каждый за своей стеночкой, со своими задачами, мыслями, проблемами. И уже социологи вывели формулу: плотность населения обратно пропорциональна доброжелательности. Конечно, Андрей ничего этого не знал и ни о чем таком не думал. Он просто жил и радовался, работал веслом, когда надо. Купался. Чистил рыбу. Собирал грибы. Но он чувствовал, что живет хорошо и правильно. Ему нравилось, как с ним здесь обращались. Он еще не взрослый, а с ним как со взрослым. Он в чем-то глупенький, а с ним как с умным. И он становится умнее, взрослее, ответственнее. Лучше. Позднее, став подростком, он прочел в одной умной книге по психологии, что ученые называют это «вывести человека на более высокий уровень». Но тогда Андрей не интересовался психологией, ни одного психолога не встречал еще в жизни. Только почему-то дома он нудно отказывается выносить ведро к мусоропроводу, а здесь сам кидается чистить картошку. Дома ему страсть как не хочется садиться за уроки, а здесь он только и делает, что учится — то костер разводить, то грести, то ставить палатку. И разве только этому? Видеть красоту. Слышать тишину. По-настоящему чувствовать природу. Внимательно, честно относиться к людям. Это — главное. Хорошо, если это останется в нем…

Дежурят по очереди. Горит костер, дежурные готовят еду. А потом, утром, когда байдарки нагружены и все покидают лагерь, ни сориночки никто не оставит, ни огрызочка. Все закопают, бумажки сожгут. И сам след костра заложат свежим дерном, чтобы не зияла на поляне черная дыра. Надо ли все это делать? Это не обсуждается — просто делается. Не один раз, не два — всегда. И никто не бросит в огонь ни одной живой ветки. Никто не сорвет колокольчика или ромашки. Не вспугнет птицу. Любовь к природе — это культура. Культуру незаметно впитывал городской мальчик Андрей, человек десяти лет…

И много времени спустя, когда ему станет четырнадцать, пятнадцать, он вспомнит свой первый поход с благодарностью — оттуда пошло многое главное в его характере. Так уж устроен человек: осмысливать, анализировать он учится не сразу. А тогда он вбирал, впитывал добро. И ему было хорошо.

Обычно Андрей общался со сверстниками в школе, в лагере, на даче. Вокруг были ребята. А здесь, в походе, он оказался среди взрослых. Пятнадцатилетний Гриша «отпочковался» от родителей и в это лето пошел в поход с друзьями. Антон тоже вырос, он поступал в техникум, там шли сейчас экзамены, на сельских почтах лежали его телеграммы: «Пять». Одно слово, а тетя Марина подпрыгивала от радости прямо до потолка и по-мышиному попискивала: «Ой, сыночек! Ой, дорогой!» И в следующем по курсу почтовом отделении опять их ждала телеграмма: «Пять». Антон был молодец, и с чувством юмора у него тоже было все в порядке.

Андрей был единственным ребенком среди взрослых. Взрослые не докучали ему, жили своей жизнью. Однажды Адмирал дал Андрею топор:

— Наруби сухостоя для костра. Сможешь?

Андрею хотелось сказать: «Не умею». Но какой мальчишка, да еще Матрос, скажет «Не умею»? Разве можно признаться, что держишь топор впервые в жизни? И Андрей пошел с топором в глубь леса.

В руках Адмирала этот топорик казался намного меньше и легче. Но Адмирал так буднично сказал:

— Наруби сухостоя.

Значит, это дело обычное. Значит, Андрей сумеет. И ничего такого уж трудного в этом нет.

Адмирал знал, что делал. Он хотел, чтобы мальчишка рос, учился трудным мужским делам. А как же иначе расти мальчишке?

Вот он вошел в лес, идет не спеша, выбирает сухое дерево — сухостой. Недалеко от стоянки он нашел его — высохшая сосна, серая, без коры. Звонко ударил по ней топор, Андрей старался повторять движения взрослых: размахнется и ударит сухостоину снизу, и не перпендикулярно бьет лезвием топора, а наискосок — так ловчее.

Звенит сухая древесина да не очень-то поддается — нужна, наверное, сила удара. А у него силы еще нет. Ну ничего, он терпеливо работает, спешить некуда. Срубит он эту сосну.

Вдруг Андрей услышал голоса на поляне, там, где была стоянка. Он перестал рубить и прислушался. Говорил отец. В походе Андрею почему-то было особенно важно, что скажет отец. Дома он иногда пропускал слова отца мимо ушей. Здесь, в походе, соединенные с действиями, они стали больше весить, что ли.

— Адмирал, — говорил отец, — может быть, ты рано дал Андрюшке топор? Маленький ведь еще, и впервые в походе…

Адмирал помолчал. Наверное, думал. И отец молчал. Андрею нравится, что отец никогда не торопит собеседника, даже если хочет услышать ответ поскорее. Терпеливо ждет.

— Тебе, Капитан, виднее — твой парень. Я готов пойти и отобрать топор, если ты этого на самом деле хочешь.

Андрей затаился, ждал. Неужели отец скажет: «Отбери»? Неужели отец дрожит над Андреем, как над каким-нибудь малышом? Даже отец. А что же тогда сказала бы мама? Хорошо, что она ушла стирать к поваленному дереву и ничего этого не знает и не слышит…

Отец подумал и сказал:

— Ты прав, Адмирал. Просто родительский психоз разыгрался. Свой ребенок — уже не человек, а что-то такое твое, собственное, а тревоги свои, с которыми обязан справляться, иногда не удержишь, рвутся наружу.

Адмирал хмыкнул, довольный.

— Знаешь, Капитан, я один раз слышал в автобусе, как женщина сказала мужчине: «Если ты предъявляешь документ, ты должен этому документу соответствовать». И тогда я подумал, что возможен и обратный ход. Я даю ребенку топор, и он начинает соответствовать этому топору. Точнее, моему отношению и доверию к нему, ребенку. А будешь ждать, пока он дорастет до молотка, до топора, можешь до его женитьбы прождать.

— Верно, верно. — Отец не спорит, «Он очень хороший», — думает Андрей. — А почему он не рубит? Вдруг что-нибудь стряслось?

Андрей с размаху ударил по сухому дереву, гул пошел. Он не все понял, конечно. Но главное дети всегда понимают: топор не отберут, маленьким его никто не считает.

На этой поляне они жили уже несколько дней. Влюбились в зеленое озеро. Было оно не большое, не маленькое. Лес на берегу нехоженый, заколдованный. Каждый гриб — как с картинки, ровненький, аккуратный. Замшевые шляпки боровичков, толстенькие ножки. А лисички целыми рыжими командами. А подберезовики, самые лукавые, спрятанные в траве, ясные, светлые головушки, а ножка рябая, пестрая. Жадюга жарила грибы на костре, потом даже насолила целое ведро. И укроп в ее загашниках нашелся, и чеснок. А когда она сварила варенье из черники, на поляне наступил праздник. Кто-то повесил на куст орешника плакат: «Да здравствует наша несравненная Жадюга!»

Андрей ходил с черным ртом. Черники в лесу было столько, что ешь ее, ешь, ни одной ягодки больше съесть не можешь, а ягод на кустах сколько было, столько и осталось — не убывает черника в лесу.

Никому не хотелось уходить с этой стоянки — у каждого были свои радости. Дядя Павел ловил рыбу, за песчаным мысом хорошо клевали красноперки и ерши. Тетя Катя вымыла голову и сушила распущенные волосы на солнце. Она сидела под красной сосной, расчесывала длинные каштановые пряди и мурлыкала:

— Что такое счастье — это каждый понимает по-своему. А по-моему, сидеть вот так на солнце, а над тобой сосна шумит, а перед тобой варенье варится, чай кипит. И никуда не надо спешить. И родной муж в пределах видимости занимается своим делом — ловит рыбу. Потому что он мужчина и добытчик.

И все чувствовали, что она права: за десять дней похода они, наверное, уже насладились движением, стремлением вперед, желанием увидеть, что там, за поворотом. Теперь было приятно расслабиться, немного облениться. Отпуск.

Каждое утро Адмирал обводил взглядом команду и произносил одну и ту же магическую фразу:

— Мы никуда не спешим.

И все начинали радостно стучать ложками о миски — они были полностью согласны с Адмиралом. Впереди их ждал день, наполненный покоем. Они будут купаться в знакомом озере, валяться на этом вот таком удобном пляже, бродить по вот этому, любимому уже, лесу. Может быть, в кочевой жизни самое приятное оседлая жизнь? Очень может быть. Скорее всего, людям для счастья нужны контрасты. Чтобы сравнить и оценить.

Но один человек был недоволен — Профессор.

— Мы пошли в поход, — ворчал он. — А устроили лежбище тюленей. Ну и что же, что тут ягоды и грибы? А впереди-то, может, еще больше лесов, ягод, грибов. Вы ленивы и нелюбопытны.

— А ты азартный фанатик, — отвечала тетя Марина. — Здесь лучшее место на земле. Наслаждайся, Профессор несчастный. Здесь пригорок, ветерок с озера и ни одного комара.

Профессор не лез в спор, но было видно, что он терпит и ждет, когда они двинутся дальше. Он любит скорость, движение, он самый спортивный из них, наверное. Даже Андрей понимал, что Профессор недоволен. И сначала он удивлялся, что Профессор не спорит с ними, не настаивает ни на чем своем. Почему?

— Пап, а почему Профессор не спорит? — спросил Андрей вечером в палатке.

— У нас принято подчиняться большинству, — просто ответил отец.

Андрей вспомнил, как в классе они орут по любому поводу и каждый спорит за свое. И он, Андрей, не любит уступать. И Женька тоже не любит. Всегда кажется, что уступить и сдаться — одно и то же. А может быть, это только у маленьких? Большие, оказывается, умеют уступать с достоинством.

Довольный своими умными мыслями, Андрей застегнул молнию на спальном мешке и уснул так сладко, как можно спать только в лесной тишине, когда близко плещется зеленое озеро, а в глубине леса ухает филин.

Но на другое утро оказалось, что Андрей поторопился, когда решил, что все понял в поведении взрослых. Они сложные люди, эти взрослые. И не так-то легко их понять.

Утром Адмирал поглядел на чистое небо, на зеленую прозрачную воду и сказал:

— Мы никуда не спешим.

Адмирал, видно, считал так: Профессор слишком энергичный и «заводной». Надо его сдерживать. А что в это время думал Профессор?

Услышав в четвертый или пятый раз «мы никуда не спешим», он спустил на воду свою байдарку и в четвертый или пятый раз поплыл изучать окрестности. Двигаться туда-сюда ему было скучно, но сидеть на месте он просто не мог. У каждого свои отношения с движением, свои ритмы…

— Профессор, не уплывай, — окликнул дядя Павел, — у меня есть светлая идея!

Профессор уже сидел в байдарке, он обернулся и положил весло. Молча ждал, какая светлая идея посетила дядю Павла.

— Я предлагаю построить настоящую баню. С парилкой. А, Профессор? Лениться надоело, а плыть пока не хочется — больно уж места хорошие…

Профессор ответил:

— Нет, друзья, ничего я строить не буду. Вы уж без меня. У меня другие светлые идеи, я ехал путешествовать. — И он взмахнул веслом. Байдарка «Луч» скрылась за поворотом.

Андрей молча жалел Профессора. Настроение у человека было так себе.

Он уплыл, о нем как будто забыли.

Мужчины с удовольствием таскали камни. Адмирал позвал:

— Капитан, помогай!

Валун был огромный, только великан мог своротить такой камень. Но отец и дядя Павел пришли на помощь Адмиралу, Андрей тоже помогал, он пыхтел рядом с отцом. Камень стронулся, они покатили его по берегу, и вот он оказался на том самом месте, где складывали каменку для бани.

— Матрос-то у нас какой молодец, — похвалил Адмирал. Отец поерошил Андрею затылок.

Мама сказала:

— Андрюша, не надрывайся.

Все шло своим чередом.

Оказалось, что строить баню — дело веселое. Потому что все работали с удовольствием и много шутили. Андрей спросил:

— А зачем такие здоровые камни кладем? Нельзя разве средние?

— Большой камень дольше держит тепло, — ответил дядя Павел. — А без тебя нам бы вон тот, темный, не своротить.

— Это правда, — серьезно подтвердил Адмирал.

— Шутите? — Андрей недоверчиво смотрел на них.

— Ну почему? Доля правды есть. — Адмирал смотрел серьезно. — Помнишь классику? Позвала кошка мышку. Мышка за кошку, кошка за Жучку, ну и так далее. И что получилось? Помнишь, Андрюха?

— Вытянули репку! — радостно кричит Андрей. Почему-то нисколько его не задевает, что сравнили с мышкой. Репку-то вытянули! И без мышки не обошлись!

Когда камни лежали как надо, горкой, дядя Павел развел огонь, а после того, как костер прогорел, они все вместе затянули все это сверху полиэтиленом. Отец принес ведро воды и плеснул на раскаленные камни. Камни зашипели, получился густой пар.

— Вот она банька парная!! — завопил Адмирал. — Кидаем жребий, кто первый парится!

Они парились по очереди и потом бросались в озеро, и было весело.

Андрей тоже мылся с наслаждением. Мама посмотрела на него, розового, чистенького:

— Вот, оказывается, что надо делать — баню каждый раз строить. А я никак не могла додуматься, что мне сегодня делать, как этого поросенка вымыть. Профессора нет, кто бы с моим Матросом сел в карты играть?

И только теперь Андрей вспомнил, что они с Профессором уже давно не играют в карты. Когда Профессор перестал сражаться с ним в подкидного по вечерам? Андрей не мог вспомнить. Как-то сама по себе отпала надобность в этом сложном способе — Андрей привык мыться без напоминаний. А мама теперь просто шутила — такой уж это был день.

А Профессор где-то плавал на своем «Луче», баню не строил.

И вдруг Андрей поймал себя на том, что он ждет, как остальные встретят Профессора. Они старались, строили, а он нет. Когда в школе или в лагере кто-нибудь не участвует в общей работе, ему говорят: «Хитренький». Ему говорят: «Увиливаешь». И еще ему говорят: «Кто каток расчищал, тот и кататься будет, а ты ступай, ты не расчищал, кататься не будешь». Справедливо? Да, справедливо.

А здесь? Как будет здесь? Камни были очень тяжелые, они долго таскали камни — все мужчины. Кроме Профессора.

После бани все сидели на берегу, довольные, раскрасневшиеся. Женщины в белых платочках. Они поили всех чаем, Жадюга угощала

черничным вареньем из своих запасов. Никогда Андрей не пил такого вкусного душистого чая. Ни разу в жизни не ел такого потрясающего варенья. И они тоже, сами сказали. Отдувались, прикрывали глаза. А дядя Павел сказал:

— Такие дни потом поддерживают человека всю долгую зиму.

По озеру двигалась байдарка. Точные ритмичные взмахи весла, бесшумное движение лодки. Довольно далеко от берега Профессор положил весло, дальше «Луч» шел по инерции, сам, умная, послушная лодка. Андрей любит Профессора, ему нравится, как он точно гребет своим веслом. Нравится, как он говорит, как играет в дурака, как плавает. Но баню он сегодня не строил, это факт. И факт неприятный. В этом Андрей кое-что понимает. Увильнул Профессор от общей работы.

Байдарка с тихим шорохом ткнулась в мокрый песок, Профессор выпрыгнул на берег, вытащил «Луч», рядом положил весло. Что скажут остальные?

Вот Адмирал поднялся и помог Профессору оттащить байдарку на ровное место и перевернуть вверх дном. Так полагается вдруг ночью пойдет дождь! Потом спросил:

— Профессор, сделать тебе пар?

И Профессор пошел в парилку. Оттуда неслись его вопли:

— Ой, здорово! Ой, хорошо! Ну, баня!

Потом в своих синих выгоревших плавках он кинулся в озеро. Долго плавал и фыркал. А потом вместе со всеми пил чай с вареньем.

Все сидели довольные. И Андрей был доволен больше всех, может быть. А может быть, и не больше, а как все.

Отец сидел рядом, ел свое любимое черничное варенье. Потом, вечером, пристроились он и Андрей одни у самой воды и смотрели на воду, на чаек, нырявших за рыбой, отец вдруг спросил:

— У Матроса есть вопросы?

Как он догадался? Андрей кивнул.

— Пап, а почему Профессору никто ничего такого не сказал? Мы, мол, работали, а ты прохлаждался. Это наша баня, а ты хитренький какой.

Отец засмеялся:

— Смешной ты у меня, Матрос. Мало еще в настоящей жизни понимаешь.

— Да нет же, пап, я понимаю. Все было правильно. Но ты объясни — почему?

— А потому, — отец больше не смеялся, он говорил серьезно, — что никогда не надо бояться работать больше другого. Не подсчитывать, не выгадывать. Работаешь в свое удовольствие — и тебе приятно. А тогда и другой тебя не обсчитывает и не считает дурее себя. Сегодня он в твоей бане помылся — на здоровье, с легким паром. Завтра он тебя в свою баню пригласит. Или еще что-нибудь для тебя сделает. Обязательно, ты верь. У настоящих людей всегда и во всем так. Они не торгуются, настоящие люди-то.

— Настоящие. Папа, а я настоящий?

— Ты? — Отец внимательно разглядывал Андрея. Потом сказал: — Ты пока еще курносая мышь. Но уже немного Матрос. — И он ткнул сына в плечо, Андрей с визгом полетел на песок. А потом перекувырнулся через голову просто так.

За завтраком Профессор сказал:

— Пока вы здесь валяли дурака, я изучил окрестности, расспросил людей. Предлагаю немного изменить маршрут. — Он расстелил на траве карту, и все сидели вокруг и смотрели на эту карту. Они говорили о системе озер, о речках, о Белом море. С ума сойти — Белое море! Андрей от восторга полез на дерево и долез до вершины и завопил оттуда:

— Белое море! Ура! Ура!

Даже самую любимую стоянку надо когда-то покинуть, приходит такой день. И все вдруг почувствовали, что руки стосковались по веслам, а душа жаждет новых впечатлений. Белое море!

Только Адмирал был не в восторге. План Профессора совсем ему не нравился. Почему? А потому что Адмирал не очень- то любит большую воду: он лучше чувствует себя на узких речках, на протоках, где хорошо видны берега, каждая травинка на глазах и камыш задевает весла. Широкие озера Адмирал проходит вместе со всеми, ценит красоту, восхищается простором. Но любовь его — узкие речки.

— Зачем менять маршрут? — спрашивает Адмирал. — Мы же его продумали и обсудили все вместе! Требую тайного голосования.

Интересно. Андрей от любопытства даже вспотел. Тайное голосование. Оно будет сегодня. Вечером. У костра.

А утром уже чувствовалось предотъездное настроение. Потихоньку прибирали вещи, которые за эти несколько дней как будто расползлись по поляне. На кустах сушились майки. Резиновые сапоги торчали вверх подметками, наткнутые на колья. Банки с грибами стояли под елкой. Жадюга, правда, как обычно, варила варенье. Вроде бы — как всегда, но движения у Жадюги были более собранные, более четкие, чем, например, вчера. Последняя банка должна быть сварена точно в срок, чтобы не задерживать отъезд. Отъездом пахло в воздухе. И еще — вареньем, нагретыми соснами, солеными грибами.

Тут к костру подошел Адмирал:

— Варишь? Давай-давай. На Белом море ягод все равно не будет. И грибов там нет. Если хочешь знать, Жадюга, там и леса нет.

— А что там есть! — Жадюга опустила ложку, с ложки капало лиловое черничное варенье.

— На Белом море? — Адмирал задумчиво смотрел на небо. — Одни голые камни, больше ничего.

Вот так сказал Адмирал. Потом засунул пальцы в карманы джинсов и отошел, насвистывая песенку. Навстречу попалась тетя Марина, она несла вычищенное ведро. Копченое ведро никто не любит возить в байдарке: оно все пачкает.

— Собираемся, Адмирал? Завтра отчаливаем?

— А комаров там, на Белом море! — сказал в пространство Адмирал. Он прошел мимо, снова насвистывал песенку, а тетя Марина удивленно глядела ему вслед. Дело в том, что как раз Адмирала комары совсем не волнуют: они его почему-то не кусают. А может быть, он умеет не замечать укусов.

Андрей купался. Он пытался плыть кролем, далеко выбрасывал руки. Ногами молотил изо всех сил, как учили. Но через секунду прямые ноги сгибались в коленках, руки норовили грести по-собачьи. Кроль пока не получался. Но купаться было так прекрасно, что Андрей от удовольствия слегка повизгивал.

Адмирал уселся на берегу и строгал палочку — он поджидал Андрея. Когда Андрей, немного синий, бухнулся на теплый песок, Адмирал сказал:

— В Белом море купаться совсем нельзя. Вода холодная круглый год. А в такое прохладное лето, как нынешнее, там, в воде Белого моря, даже льдинки, возможно, плавают. Не купание, а готовые судороги.

Вид у Адмирала был сочувственный и простодушный. Но Андрей спросил в упор:

— Вы зачем всех подговариваете? Я же слышал.

Адмирал нисколько не смутился:

— Это называется предвыборная борьба. Пусть Профессор тоже готовит себе победу. Я ему не мешаю.

— Все равно нечестно, — честно сказал Андрей.

Адмирал вздохнул:

— Ты Матрос, а я Адмирал. Неужели я меньше твоего понимаю?

— Андрюшка прав, — вмешался отец. Он нес бутылочку с резиновым клеем, — наверное, заклеивал какую-нибудь царапину на байдарке, готовил ее к плаванию. — Андрей прав. Нечего интриговать, Адмирал. Хочешь быть умнее всех?

— Хочу. Я и не делаю вид, что я какой-то розово-голубой. Я — обыкновенный. Иногда хороший, иногда не очень.

Предвыборная борьба не принесла Адмиралу успеха. Все, кроме Адмирала, проголосовали за Белое море. Один голос был против, всего один. Так на этот раз Адмирал остался в одиночестве.

Он отказался от чая, с обиженным видом залез в палатку. Андрею стало его жалко, он вопросительно взглянул на отца.

— До утра пройдет, — сказал отец.

Но утром Адмирал кое-как позавтракал и снова нырнул в палатку. Он не хотел ни с кем общаться. Они не нравились ему. Вот и все.

А они начали сборы. Надо было все подогнать, чтобы вещи лежали на своих местах и не требовали лишнего внимания. Профессор осматривал все четыре байдарки и ворчал:

— Я-то плавал, моя лодка в порядке. А вы обленились на солнышке, и лодки ваши обленились. Почему сиденье валяется отдельно? Почему конец отвязался? Где надувная подушка под спину?

И они прилаживали сиденье на место, тащили из палатки подушку, а конец, из которого Андрей пытался сделать качели, снова привязали к носу «Салюта».

Жадюга и тетя Катя укладывали в рюкзаки банки. Варенье и соленые грибы хорошо есть. Но какая морока возить стеклянные банки в рюкзаках! Их пришлось обворачивать в мягкие вещи, перекладывать каждую носками, трусами, рубашками.

Андрей азартно искал мусор. Он выкопал саперной лопаткой специальную яму, весь мусор стаскивал туда, чтобы потом закопать, чтобы и следа не осталось в лесу, на этой волшебной поляне.

Адмирал сидел в своей палатке и слышал, что все заняты делом. За тонкими матерчатыми стенами раздавались разговоры, смех. Они делали и его, Адмирала, работу, пока он сердился на них. И Адмирал показался сам себе смешным: он столько энергии потратил, чтобы показать, как он недоволен ими, а никто не обращает внимания. Они относятся к нему хорошо. И Адмирал вылез из палатки.

— Где мой спальный мешок? — грозно спросил он.

— Я свернула его, он здесь, — кротко отозвалась тетя Катя. — И сапоги твои возле твоей лодки, Адмирал.

Он взялся за дела, настроение у него было хорошее.

Разве мы всегда плывем, куда хотим? Главное — плывем.

Байдарки, груженые, ловкие, стоят на воде. Андрей крепко держит весло. Крепко, но не судорожно, а свободно. Оно ему как раз по руке, это весло. А в начале похода рука была меньше, что ли… А что? И руки у человека растут, становятся крепче, когда он занимается настоящей физической работой: рубит дрова, таскает ведра с водой, работает веслом…

Вот человек сидит в своей байдарке, зеленая насквозь прозрачная вода плещет совсем рядом. Хочешь зачерпнуть — протяни руку… Есть ли другое судно на свете, где вода так близко от человека? Андрей считает, что только байдарка.

Вот Адмирал взмахнул веслом, сверкнула лопасть на солнце. «Салют» Адмирала пошел первым. За ним — байдарка Профессора. Потом Капитан вывел свой корабль, его экипаж был готов к дальнему плаванию, слаженно работали три весла: взмах — проводка, взмах — проводка. Бурунчики вскипали, летела вперед байдарка. Они шли ровно, друг за другом, это называется кильватерная колонна. Андрею нравятся все эти прекрасные морские слова: швартоваться, кильватерная колонна, рулевая тяга. И совсем неважно, что рулевая тяга — простая веревочка, привязанная за папину ногу. Двинет Капитан правой ногой — руль за кормой повернется, и байдарка пойдет вправо. А двинет левой ногой — пойдет корабль влево. И пускай можно обойтись без такого роскошного слова — швартоваться. Подошли к берегу, и все. Но ведь надо знать, как подвести байдарку к берегу, в каком месте, чтобы не было острых камней, коряг. Чтобы берег был не обрывистый, а пологий. И вовремя перестать работать веслами, чтобы скорость снизилась перед остановкой, иначе слишком сильно ткнется лодка в берег. А слишком сильно ударяться байдарке вредно — она же не стальная, не деревянная даже и не пластмассовая лодка! Сделана байдарка из легоньких алюминиевых трубочек, а на этот каркас натянута обшивка из толстой резины, вроде той, что идет на резиновые сапоги, из резины и брезента обшивка — о любую острую ветку может пропороться, на любом камне пробоину получить. Когда все это знаешь, бережно ведешь свою лодочку, аккуратно рулишь, чтобы обойти каменистый порог, не посадить байдарку на мель. И чтобы не слишком резко пристать к берегу. Андрею иногда позволяют рулить, он знает, как внимательно нужно всматриваться в каждую мелочь. А уж если ты сумел провести свою лодку, свой легонький корабль без аварий и повреждений и день, и другой, и третий, и десятый, тогда имеешь ты право на красивые слова. Ты не просто пристал к берегу — ты швартовался. И не просто за веревочку привязал к борту лодки спальный мешок, свернутый в тугую скатку, — ты его принайтовал. Если кое-кто привязал, то привязал и все. А если так, что он не шевельнется даже при большой волне, не попадут на него брызги, потому что ты не забыл надеть на него клеенчатый мешок, если он не мешает никому сидеть в лодке удобно и грести, не задевая ни мешков, ни рюкзаков, ни котелков локтями или коленями, хотя место в маленькой байдарке рассчитано до сантиметра, тогда ты принайтовал груз. Ты не просто плаваешь, а выходишь на курс.

…Сзади всех шел дядя Павел, он замыкал сегодня кильватерную колонну. За его байдаркой тянулась леска, оставляя тоненький след на воде. Дядя Павел надеялся на ходу поймать щуку или даже судака. Андрей знает: это называется «ловить на дорожку».

Они шли в этот день быстро — соскучились по движению, по смене впечатлений.

Мама сказала:

— В юности я занималась гимнастикой, у нас был очень хороший тренер, Константин Львович. Он нам твердил: «Тренировки, тренировки, ежедневные тренировки». А потом вдруг возьмет и скажет: «Сегодня не тренируйтесь. Запрещаю. Отдыхайте, расслабьтесь». Почему он так делал? А потому что завтра мы после перерыва мчались на тренировку с удовольствием. Не по обязанности, а радостно, тренировались прямо жадно».

Андрей понял, к чему мама это вспомнила. После отдыха он сегодня чувствовал эту самую жадность — хотелось пройти как можно больше. Руки соскучились по веслу.

— Умная у нас мама, — сказал отец.

Они шли к Белому морю.

Какой же молодец Профессор! Как замечательно он все придумал, разведал и рассчитал! А они в это время валялись на солнце, ловили рыбу, наслаждались поисками грибов. Или строили баньку.

Они делали большие переходы. Иногда даже без обеда шли с утра до вечера и только вечером варили суп или кашу. А днем ели бутерброды, не вылезая из байдарок, запивали их чаем из термосов. Это называлось «пятиминутный перекус». Андрею очень нравилось так жить. В эти дни он узнал, что такое падать с ног. Вечером он валился в палатку и мгновенно засыпал. А днем он работал веслом наравне со взрослыми. Он понял одну очень важную вещь в те дни: усталость приходит не тогда, когда ты считаешь, что устал; нет, ей, усталости, можно не давать воли. Пока не устроен лагерь, не найдены дрова, не сварена еда. Пока не вымыта твоя миска и твоя ложка, не выстирана твоя одежка или не вымыты заляпанные глиной кеды — до тех пор ты вовсе не устал. Не устал, и точка. Когда все дела переделаны, тогда — да, тогда пожалуйста. Рухни и спи, ты устал. Когда-нибудь потом, неизвестно через сколько лет, Андрей до конца оценит эту великую науку — не считай себя уставшим, пока не кончена сегодняшняя работа. И еще: никогда не считай, что ты устал больше, чем другой. Наоборот, он — больше, а ты — меньше.

Они проходили большие расстояния. В те дни все с удовольствием поддавались спортивному азарту Профессора. На стоянке они подчинились неторопливости и спокойствию Адмирала, им нравился его лозунг «Мы никуда не спешим». Теперь подобрались, загорелись, стали четкими и быстрыми. Вперед, вперед! Нас ждут великие открытия. Мы сильные люди, ловкие, выносливые, а не какие-то дачники-курортники.

— Завелись, — усмехался Адмирал, но и сам включился в жесткий ритм, не скрывая удовольствия. Видно, всякому человеку время от времени нужно переключать скорости, нельзя всегда жить медленно, нельзя всегда жить быстро.

Утром Профессор вылез из палатки, глянул на поляну и испугался: не хватало одной байдарки. Не поверил себе, еще раз пересчитал. Хотя что считать — одной не хватало! Три вместо четырех. Профессор побледнел.

Пропажа байдарки — настоящая катастрофа. Кто? Откуда? Жилья нет вокруг на десятки километров. Не на вертолете же ее утащили! Да и шум мотора был бы слышен…

Эти полубредовые мысли пронеслись в голове Профессора быстро. Тут вылез из своей палатки Адмирал и стал разжигать костер, в тумане дрова отсырели, не хотели разгораться. Адмирал не смотрел в сторону лежащих на берегу байдарок. Профессор уже раскрыл рот, чтобы поделиться с Адмиралом жуткой новостью, но тут Адмирал сказал:

— Павел на рыбалку ушел, я слышал.

Профессор облегченно вздохнул. Получалось, что пропажа Павла не такая катастрофа, как пропажа байдарки.

Тетя Катя варила геркулес, Андрей скатывал все спальные мешки, туго скатывал — готовил к тому, чтобы привязать их под борта лодок изнутри. Толстая колбаса туда не войдет, только тугая.

Тетя Катя сказала:

— Ну что я могу сделать? Все плыть собираются, а ему рыба. Я говорю: «Не ходи», а он уперся: «Успею». Ну вот. Где он?

— Поэтому у тебя нет кожаного пальто, — ввернул Адмирал. Все засмеялись. Но кашу не ели, ждали дядю Павла. Делали вид, что студят кашу, хотя в тумане она остыла очень даже быстро. Андрей вообще-то не любит геркулесовую кашу, в Москве он ее в рот не берет. А здесь — куда денешься? — ест. Но холодный геркулес? Довольно противно. Но и он ждал вместе со всеми…

Дяди Павла все не было, расстроились и мама, и отец — Андрей видел. О Профессоре и говорить нечего. Становилось ясно: никуда они сегодня не поплывут. Выходить имело смысл только рано утром, чтобы пройти до вечера солидный кусок пути. Утро проходило, план рушился. Прекрасно налаженный ритм разлаживался.

Адмирал сказал:

— Мы никуда не спешим.

На этот раз заклинание мало помогло. Но что делать?

Андрей бултыхнулся в воду, плавать было весело, особенно когда он решил доплыть вон до той березы на берегу. Она наклонилась над самой водой, как будто специально, чтобы Андрей мог с нее нырять. Он недавно научился нырять и плавать под водой с открытыми глазами.

Мама взяла корзинку, ушла в лес.

— Жадюга, грибочков нажаришь? — спросил отец.

— А куда денешься? — философским тоном отозвалась она.

Профессор стал спускать на воду свой «Луч», чтобы изучать окрестности.

И в это время на полной скорости вылетела из-за поворота лодка дяди Павла. Тетя Катя мыла на берегу посуду — в этот день она дежурила. Дядя Павел отдал ей четырех маленьких ершиков. Андрей смотрел на все это с возмущением. Всю жизнь он знал: подводить других нехорошо. Общие интересы надо ставить выше личных. Это было правильно, это знали все. Профессор молча сел в байдарку и уплыл. Все молчали. И дядя Павел сказал совсем невиноватым тоном:

— Какое утро сегодня было! Встал в четыре — туман над озером легкий-легкий, прозрачный. И тепло, и нежарко. Клевать должна, ну должна! Сердцем чувствую — привезу рыбу. Часик посижу, пока все спят, будем с ухой. Так я думал.

Он сказал это и полез в палатку отсыпаться. Он сегодня жил в своем режиме, не как все.

Андрей сидел теперь рядом с Адмиралом. Туман рассеивался, на это было интересно смотреть — белые столбики тумана шли над водой, как какие-нибудь сказочные невесомые балерины. Они плыли все в одну сторону; может быть, их несло ветерком, но Андрей ветерка совсем не чувствовал. Очевидно, это были особенно чувствительные балерины.

— Адмирал, а Адмирал, — спросил, не удержался Андрей. — Почему дядя Павел сломал наши планы из-за какой-то своей рыбы? Дурацкая рыба-то.

— Маленький ты еще, Матрос. Не замечаешь, у каждого своя рыба. У меня это тихая речка и долгие стоянки, чтобы привыкнуть к месту. У Жадюги — грибы и варенье. У Профессора — дальние переходы и спортивные успехи. У тебя, Матрос, между прочим, купание. Главное, не считать, что чужая рыба — дурацкая, а твоя прекрасная и восхитительная.

— А я не считаю, — Андрей покраснел. — Просто нечестно подводить.

— А ты не сосредоточивайся на том, что тебя подвели. Ты подумай, как хорошо ты сегодня купался. Как радостно собирает грибы твоя мама. Как твой родной отец долго стоит на голове (из высокой травы действительно минут десять торчали пятки Капитана). Подумай, Матрос, о том, как замечательно мы завтра поплывем.

— И еще о чем? — весело спросил Андрей.

— Сказать? — хитро блеснул глаз Адмирала. — О том, сколько удовольствия получил сегодня утром дядя Павел, когда удрал от всех за своей рыбой. Не дурацкой. Понял ты меня, Матрос?

Андрей кивнул. Как важно шире смотреть на вещи!

— Терпимо относиться к людям, — Адмирал как будто услышал мысли мальчишки. — Если бы мы не были терпимы друг к другу, не старались всегда помнить, что дурацкой рыбы не бывает, знаешь, что было бы?

— Что?

— Мы давно бы поссорились, еще двадцать лет назад. И не было бы нашей компании, наших походов. И ты бы сейчас не сидел на этом берегу розового озера. И не болтался бы весь день в его теплой тихой воде.

Адмирал повернулся и крикнул:

— Капитан! Встань с головы на ноги! Сколько можно? Смотреть же страшно!

— Не смотри, — сдавленным голосом, но весело отозвался отец.

Вечером, когда стрижи особенно взволнованно чертили зигзаги над водой, они причалили к берегу. Андрей, как всегда, почти автоматически, взялся выгружать из байдарки рюкзаки, мешки, сапоги. Все это надо оттащить туда, где будет лагерь. Каждый вечер они разгружают лодки. Каждое утро загружают снова. Байдарку надо вытащить на берег, просушить. С грузом ее вытаскивать нельзя: она может сломаться.

Андрей потянулся за рюкзаком, который лежал в носу лодки.

— Подожди, Матрос, — сказал отец. — Мы сами разгрузим. Сегодня ты поставишь палатку.

До этого дня Капитан всегда ставил палатку сам. Андрея звал только помочь — подержать растяжку, подать колышек…

— Поставишь палатку сам, — сказал он.

Умеет ли это Андрей? Он и сам не знает. Одно дело смотреть, другое — делать. Но обсуждать и канючить он не станет, нет.

— Есть, Капитан. — И взял свернутую палатку, понес ее наверх, туда, где другие разбивали лагерь.

А вот возьмет и поставит. И никого не позовет на помощь. А вдруг ему удастся сделать это так хорошо, что Капитан скажет: «Да ты умеешь ставить палатку лучше, чем я!»

Это была мечта.

Андрей выбрал ровное, немного возвышенное место. Если ночью вдруг пойдет дождь, вода не зальет палатку. Андрей быстро собрал каркас — сколько раз видел, как это делается. Было совсем нетрудно. Ему не хотелось никого звать, но надо было, чтобы кто-то подержал каркас за крышу всего одну минуту, пока он загонит в землю колышки двух основных растяжек, передней и задней. Маму звать было нельзя — она сегодня дежурила и возилась уже у костра. Отец таскал наверх рюкзаки, свои и Профессора. Профессор рядом с костром рубил дрова. Все были заняты.

— Андрей, давай помогу. — Тетя Катя как раз пробегала мимо. — Держу, держу. Почему я люблю другим помогать, а свою работу делать не хочется? Ну почему?

В стороне тетя Марина тоже ставила палатку, ответила:

— Я тоже. Это, наверное, у всех.

Андрей справился с палаткой быстро, он натянул сверху тент без единой морщинки. А колышки сами входили в землю, их не надо было забивать — наступи на него кедой, и он мягко уходит в почву. Андрей залюбовался — такая палатка стояла аккуратная, ровненькая, сама оранжевая, а тент голубой. Раньше Андрей не замечал, какая красивая у них палатка.

Он втащил в нее спальные мешки, надул резиновые матрасы, постелил всем постели. В изголовье положил рюкзаки с одеждой, чтобы голова была выше, как на подушке.

— Ну молодец, ну турист, ну матрос… — Мама попыталась поцеловать своего сына. Но сын увернулся — он помнил, что он Матрос. И палатка стояла, как крепкий маленький дом, построенный его руками.

Ночью выяснилось, что палатка стоит неправильно. Андрей, когда лег, сразу почувствовал: что-то не так. Через минуту понял: ноги выше головы. Собрался перелечь головой к двери, но очень хотелось спать. Понадеялся, что все это ему только кажется. Родители не жаловались, отец тихонько всхрапывал. Мама сказала:

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — отозвался Андрей, но сам не услышал своего голоса. Он спал.

Утром Капитан укладывал вещи в байдарку, Андрей подносил ему мешки. Он ждал, что отец скажет про палатку, но Капитан молчал. Наконец Андрей спросил:

— Ты почувствовал, что палатка стояла неправильно?

— Да. Я это видел, когда ты ее ставил.

— Ну, нечестно! Почему же не сказал-то? — Андрей готов был зареветь от обиды. Смотрел, как человек ошибается, и не сказал! Ехидно улыбался, наверное.

— Нечего обижаться. — Отец положил руку на плечо. — Поспали одну ночь вниз головой — не трагедия. Зато ты теперь всегда будешь знать, как надо ставить палатку. Это называется отрицательный опыт.

— Если бы ты сказал, я бы и без отрицательного опыта запомнил. Не обязательно спать вверх ногами.

— Может, запомнил бы, а может, и нет. К лучшим результатам человек приходит сам, без помощи.

Белое море. Самое настоящее. Высокие волны — морские. Ну, не такие уж высокие, если говорить правду. Иногда на озерах были выше. Но море — это море. Белое. И они дошли до него.

Не на поезде приехали, не на теплоходе приплыли. На веслах, своими руками, на своих легких лодочках. Сами. Вот так.

Андрей таращил глаза на серый простор. Море. Это был результат трудов, итог усилий. И от этого — радость и гордость.

Ведь подумать только: каждый взмах весла продвигал байдарку вперед совсем не так уж далеко, и весло не всегда было легким. Андрей вместе с отцом и мамой пел «Вальс в ритме дождя», чтобы победить свою усталость. И вот из этих не очень сильных взмахов его весла сложился очень длинный путь. Это можно было почувствовать, оглянувшись назад, вспоминая переходы, погрузки, разгрузки, волны, дожди и встречный ветер. И вспоминать было приятно, потому что — преодолели. Вот оно, Белое море, вот оно то, к чему стремились, о чем мечтали.

Серая вода, зеленая трава. И ромашки качаются, ныряют в траву и выныривают.

— Не оставляйте байдарки у воды, — предупреждает дядя Павел. Он скрывает радость, он солиден, взрослый человек, глава семьи. Тон у него самый бытовой. Как будто Белое море бывает в его жизни каждый день. — Здесь, на Белом море, сильный прилив. Я читал.

— А то мы приливов не видели, — ответил Профессор, тоже очень обыкновенным тоном. Подумаешь, приливы. Подумаешь, Белое море. Ну, море, ну, Белое.

И Адмирал тоже добавил, снимая торжественность минуты:

— Вон на берегу ромашки растут. Значит, не доходит до них море.

Дядя Павел ответил:

— Ромашки любят соленую воду. Я читал.

Он позвал тетю Катю, и они вместе отнесли байдарку подальше от воды, на высокое место.

Остальные не понесли. Они не поверили дяде Паше, но спорить с ним не захотели: пусть человеку будет спокойно, раз он ждет какого-то невиданного прилива.

Андрей, конечно, сразу поддался беспечному настроению тех, кто оставил лодки недалеко от воды. Они и палатки поставили не на бугре, куда отошел со своей палаткой дядя Павел, а внизу, среди ромашек.

— Люблю жить у воды, — заявил Капитан, — сквозь сон слушать плеск морской волны. Это меня убаюкивает.

— Как будто тебя нужно убаюкивать, — съязвил дядя Павел, — ты же еще молнию на спальнике не застегнул, а уже захрапел.

Утром море плескалось почти у самых палаток, а лодки мотались шагах в двадцати от берега, да еще вверх дном. Хорошо еще, что догадались их привязать.

Дядя Павел сначала ехидничал, а потом вместе со всеми ловил байдарки, выливал из них воду и сушил их на солнышке.

— А купаться можно? — Андрей спросил просто так. Купаться в походе всегда было можно. Но сегодня тетя Марина вдруг сказала:

— Подожди, Матрос. Посмотри, что это там? — Она показала в море. Андрей пригляделся.

— Кит! Кит! Честное слово! Смотрите скорей!

Самый настоящий кит всплыл не так далеко от берега. Высунулась из воды огромная спина, похожая на маленький темный остров. Потом кит выпустил фонтан. Это, наверное, чтобы не было сомнений: он кит, и никому не показалось. Да, да, именно кит.

Все сбежали к берегу. Китов они видели только в передаче «В мире животных» да еще в кино.

— Я его первый увидел! — настаивал Андрей. — Дядя Павел, а может, тут и акулы водятся? А, дядя Павел?

— Акулы не водятся. Да и кит сюда заплыл случайно — просто нам повезло.

«А мне-то как повезло!» — думал Андрей. Что теперь будет с Женькой! А с Надеждой Емельяновой что будет! Она с Андреем обращается, как будто он пустой человек. Нос воротит. Теперь она узнает: пустой человек не мог видеть кита. Своими глазами, в походе, на Белом море, куда он приплыл на своей байдарке. Все, конечно, очень обыкновенно. Но пусть она, эта Надежда Емельянова, попробует хоть сто метров на байдарке пройти. Тогда и поговорим.

— Ты чего задумался, Матросик? Купаться пойдешь? — Мама сидела рядом. Лицо у нее загорело, а глаза как будто посветлели, и волосы выгорели, стали светло-соломенными.

— Купаться потом. У нас есть гвозди?

Андрей взял топорик. На берегу валялись бревна, вынесенные морем, бревен было много.

— Зачем тебе гвозди? — Мама всегда почему-то заранее знает, когда надо начинать беспокоиться и запрещать. Но и Андрей знает, как это обойти:

— Плот буду строить, обычный плот, из бревен. Папа, можно я буду строить плот?

Мама ничего не успела сказать, отец отозвался:

— А что? Это мысль, я тебе помогу.

Плот. Само это слово вызывает какие-то невероятные картины: скитания, кораблекрушения, пираты, сокровища, штормы, отвага, соленые брызги. Словом, счастье мужчин, то есть мальчишек, то есть и тех и других. Да ведь бывают в жизни обстоятельства, когда между ними, мальчишками и взрослыми мужчинами, не так уж велика разница.

Они все вместе строили плот, вязали бревна веревками, вколачивали гвозди. И Профессор кричал:

— Снизу надо рейку набить! Ты что, Адмирал, плотов никогда не строил?

— Рейку — это когда нужно сделать калитку, — ехидничал Адмирал. — Плот крепится веревками, бревна должны быть подвижны. Эх ты, а еще профессор.

Толстой веревкой они связали бревна, подогнали их одно к другому. Они возились почти до обеда, и вот плот качается у берега.

Андрей взял в руки длинный шест и прыгнул на плот. Плот был крепким и надежным, как пол. И море было почти совсем тихое.

— Вперед! — крикнул Андрей и оттолкнулся от берега.

Он решил плыть туда, где утром видели кита. Вдруг удастся разглядеть кита вблизи? Вдруг кит фонтаном добрызнет до плота?

Плот легко отошел от берега, и сразу море оказалось не таким уж тихим, волны иногда захлестывали плот. Ну и что? Андрей стоял на бревнах крепко, босые ноги плотно обхватили гладкие бревна.

Оттого, что волны катились навстречу, Андрею казалось, что он

очень быстро удаляется от берега. Он очень удивился, когда услышал за спиной мамин негромкий голос:

— Капитан, ты меня удивляешь. Его несет в открытое море.

А Капитан ответил:

— Молчи, ничего.

Значит, он тоже стоял на берегу и смотрел, как его сын идет на плоту в открытое море.

Да и почему надо так уж бояться открытого моря? Плавать Андрей умеет? Умеет. Еще как. Кролем, самым настоящим. А не по-собачьи, как раньше. А что это справа? Неужели опять кит? Андрей всмотрелся. Нет, это не кит. Это Профессор плывет на своей байдарке. Он плывет вовсе не к Андрею, у него свои дела. Профессор, как обычно, изучает окрестности.

Откуда Андрею знать, что испытывает мама, когда ее сын уплывает в открытое море? Даже если его плот в десяти метрах от берега, даже если он прекрасно плавает и вообще сильный и смелый. Откуда ему это знать? Он и не знает, он стремится туда, где волны, киты, штормы и неизвестность.

А маме, конечно, хотелось крикнуть: «Вернись немедленно!» Хотелось, еще как. Но она не крикнула, она стерпела. Даже рот зажала ладонью, чтобы молчать. Молчала.

Почему она не вернула его? Наверное, потому, что она не только любящая мать, но еще и по-настоящему, без родительского эгоизма, заботливая. А заботиться надо не только о здоровье и безопасности своего сына, а еще и о том, чтобы рос он сильным, смелым, самостоятельным.

Андрей ничего этого, конечно, не понимал. Он был благодарен, что не мешают.

Профессор крикнул ему:

— Андрей! Хочешь, дам весло?

— Не! Я шестом толкаюсь!

— А назад? Назад труднее — ветер с берега!

— И назад могу! Смотрите!

Он действительно сумел повернуть тяжелый плот, ловко толкался шестом, благополучно вернулся на берег.

Тот поход никогда не забудется — он был первым.

Потом Андрей ходил с родителями каждое лето. И на Печору, где видел медведя. Миша показался ему добродушным, — ведь знакомы были в основном по сказкам. Неуклюжий, неповоротливый, немного бестолковый. «Колобок, Колобок, я тебя съем», но так и не съел. А на теремок вообще плюхнулся сверху. Зачем, спрашивается, плюхнулся? Так все мышки-лягушки хорошо там жили, дружно, песенки пели. Андрей помнил, как в детстве он очень расстраивался из-за несуразного Мишки. Но любил его все равно.

А тут вдруг сунул медведь в палатку свой поросячий нос. Андрей был в палатке один. Этот черный клеенчатый нос нисколько не испугал его. Он протянул гостю печенье:

— Миша, Миша.

Медведь повел маленькими красными глазками и рявкнул так, что Андрей отлетел в угол палатки. Потом вытащил огромную голову, попятился назад и умчался в лес, быстрый, ловкий, вовсе не косолапый. И не добродушный. Зверь, дикий, опасный.

Андрей увидел отца, который выскочил на поляну, когда медведь уже проламывался сквозь кусты бузины.

— Андрей! — громко закричал отец. Так громко он никогда не кричал.

— Я здесь, пап. Он ушел, чего ты?

Отец вдруг рассердился:

— А нечего дрыхнуть! Все давно встали, а он все спит, понимаешь. В палатке, понимаешь! Такое утро, а он, понимаешь, спит…

— Вот почему у тебя нет кожаного пиджака, — пошутил Андрей ни к селу, ни к городу.

Отец ошарашенно смотрел, потом захохотал. Они смеялись долго, пока не пришла мама и не спросила строго:

— Вы что? А?

— Да так, — ответил отец, — шутки всякие. Ничего особенного.

Так они ей про медведя и не сказали.

В то лето Андрею было двенадцать.

А когда ему стало четырнадцать, они плавали по реке Гауе. Латвия очень нравилась Андрею — чистый цвет у леса, черника величиной с вишню, небо просторное. А река ласковая, прозрачная, извилистая. И какая-то удобная: хочешь купаться — вот тебе песчаный пляж. Хочешь ловить рыбу — вот тебе омут с темной таинственной зеленой водой. Хочешь грести — вот тебе тихое течение, почти неподвижная река. Любишь приключения и всякие истории? Пожалуйста, вот пороги, мели, перекаты. Острые камни, злые коряги. Пожалуйста, у реки Гауи есть все. А любишь сидеть на берегу, провожать солнце, слушать вечерние голоса птиц, ждать последнего луча и первой звезды — тут тебе все есть. И какое-то особенное, лучшее в мире. И звезды яркие, и вода чистая, и голоса у птиц очень даже музыкальные.

Вот так Андрей сидел, и никто не нарушал его одиночества. И тут он увидел их. По реке спускалась надувная резиновая лодка, большая, пухлая. А в лодке сидели два парня и девушки. Парень играл на гитаре, они пели, девчонка распустила светлые волосы, на закате они были розовыми. Другая отбивала ритм ладонями по тугой надутой лодке, и лодка звенела, как барабан.

Парень с гитарой увидал на берегу Андрея, крикнул что-то по-латышски. Андрей развел руками: «Не понимаю».

Они проплывали, сейчас проплывут.

— Поплыли с нами! — крикнула девушка, та, которая барабанила. Андрей засмеялся, хотя стало отчего-то грустно. Сам не знал, отчего. Проплыла надувная лодка, уже не слышно песенки. С байдаркой такую резиновую лягушку не сравнить — байдарка подвижная, быстрая, послушная. Умница-лодка. А они уплыли на своем блине. И песня — ну и что? И гитара — ну и что?

— Андрей, иди ужинать! — позвала тетя Марина.

Очень вкусная пшенная каша со сгущенкой. Что еще надо человеку? А он грустит. Как хорошо она крикнула: «Поплыли с нами!» А другая, с белыми волосами, красивее. Гриновская девушка. Бегущая по волнам…

Весной, когда Андрею исполнилось пятнадцать, собрались ребята. Они танцевали, Надежда Емельянова танцевала лучше всех. Андрей тоже танцевал много, он очень любит танцевать.

Когда гости ушли, отец спросил:

— Летом в поход, Матрос?

— Знаешь, мне бы хотелось поехать не с вами. Ну, с ребятами. Это ведь нормально, правда?

Отец замолчал.

Андрей не заметил, как вошла в комнату мама.

— Слышишь, какие новости. — Отец старался скрыть огорчение, а может, растерянность. Наверное, так ему было хорошо и спокойно, когда сын был все время на глазах, рядом. Дома — рядом и в походе тоже, сидел в байдарке между папой и мамой. Как хорошо. И чего ему не хватает, этому сыну?

А у сына плечи шире отцовских, и голос басовитый прорезался. У сына твердый взгляд, спрятанная в угол ящика тетрадка со стихами, которые не читал ни один человек в мире…

— Слышишь, какие новости? — Отец в сложных ситуациях всегда обращается к маме. — Андрей решил от нас отделяться. Собирается в поход с какими-то своими обормотами. Наша интеллигентная компания его уже, видите ли, не устраивает.

Андрей упрямо молчал, но все же украдкой покосился на маму. А она — вот неожиданный человек! — вдруг очень спокойно сказала:

— Значит, дорос. — Помолчала, поводила пальцем по гладкой поверхности журнального столика и снова повторила: — Дорос. Это хорошо.

— Мне хочется с ребятами, — оживился Андрей. — Это ведь понятно, правда же, мам? Ребята, ну, такие же, как я. Другие отношения, пап. Ну что же я все время самый маленький, правда же, мам?

— Решено, — сказал отец. Мамино спокойствие и его успокоило, растерянность прошла. Хотя, если бы кто-нибудь сказал ему, что он, Капитан, самостоятельный мужчина, не последний человек в науке, целиком зависит в своих настроениях и решениях от маленькой худенькой сероглазой Жадюги, он бы долго смеялся.

— Решено. На август я куплю тебе путевку на турбазу. А в июле съездишь напоследок с нами. Нужны тебе сверстники — позови Женю, в чем дело?

— Мудрое решение, — сказала мама. — Павел в это лето поехать не может, получается мало мужчин. Вы с Женей нам вот так нужны. Годится?

— А чего ж? — Андрей согласился, с Женей — другое дело. И потом, после июля наступит август, турбаза, совсем новая обстановка.

Женя — главный друг. С первого класса они дружат, и ни разу не поссорились, только дрались иногда. Но это давно, когда были маленькими. Когда Женя победил в математической олимпиаде, Андрей нисколько не завидовал. В футбол они играют всегда в одной команде, на всех переменах девятый «А» вылетает во двор и гоняет маленький красный мяч. И Андрей кричит: «Женя! Пасуй!» — и Женя пасует. Они умеют надеяться друг на друга. Когда идут уроки, маленький красный мяч прячут в водосточную трубу.

Один только раз, это было еще в пятом классе, Женя записался в кружок отдельно от Андрея. Но он сделал это не по своей воле, так уж получилось.

Надежда Емельянова в пятом классе совсем с ума сошла — она стала спорить по любому поводу, дергала плечом, когда к ней обращались с самым простым вопросом, — это, мол, и дураку понятно, а ты спрашиваешь. Она шипела по-кошачьи, когда что-нибудь было не по ее. Она командовала всеми, хотя ее никто никем не выбирал.

Надежда Емельянова подошла к Жене на переменке и сказала тоном, не терпящим возражений:

— Я записала тебя в кружок бального танца, Женя. Занятия в пятницу в четыре. Не опаздывай, это в актовом зале.

— Чего-чего? — Женя заморгал, заморгал.

— Я все ясно сказала, Женя. Что тут непонятного-то? Я пошла записываться, а там Алла Михайловна, она раньше была настоящей балериной и танцевала в балете «Щелкунчик». Нечего хмыкать, Андрей. Хмыкать каждый дурак может.

— А Женька-то при чем? Женьке зачем этот «Щелкунчик»? Тебе, Емельянова, надо, ты и ходи. — Андрей терпеть не может, когда командуют. Новое еще дело. Щелкунчик!

— Я же объясняю. — Надежда Емельянова говорила, как с умственно отсталыми. — Прихожу записываться, Алла Михайловна говорит: «Девочек у нас много, а мальчиков нет. Найди себе партнера сама, вместе приходите». Ну вот, я записала тебя, Женя. В пятницу, послезавтра, в четыре. Не опаздывай только.

И пошла, пошла по коридору. Тоже еще балерина.

— Мы девчачьими делами не занимаемся! — крикнул ей в спину Андрей.

— А тебя никто и не зовет! — Она даже не обернулась, противная Надежда Емельянова.

— Неужели пойдешь? — Андрей уставился на Женю. — Щелкунчика плясать? Ты что, совсем?

— Надо пойти, — ответил Женя, — ее же без меня оттуда выгонят.

— Ну и пускай. Лучше в шахматы запишемся, давно собирались.

— А я и в шахматы согласен. С удовольствием.

Вот такой человек Женя.

Теперь, когда они выросли, Андрей понимает, что Женя вовсе не размазня, не слабохарактерный. Он просто добрый, Женька. И не мелочный, ни в деньгах, ни в вещах, ни в уступках. Тебе надо? Ну возьми. Мне не жалко.

Тогда, в давние времена, Женя три года ходил в балетный кружок. И на утреннике танцевал Бармалея в «Докторе Айболите». Он танцевал лучше всех, Андрей был в этом уверен.

А через три года балетный кружок сам по себе распался. Но мальчишки из их класса отзывали Женю в коридор, вели с ним секретный разговор, после которого они по одному приходили к Жене домой, и он учил их танцевать. Он и Андрея научил танцевать. А сам Женя любой танец танцует лучше всех в классе, у него особое какое-то чувство ритма, а движения мягкие и точные.

Любит ли Женя походы? Он честно ответил, что не знает. В семье у них в походы никто не ходит. Несколько загородных прогулок, на которые они ездили в восьмом классе, походами не назовешь. Когда в метро он видит человека с большим рюкзаком, то человек кажется ему странным: зачем таскать на себе рюкзачину величиной с дом? Зачем мотаться по каким-то глухим углам, когда можно гулять по нарядным улицам или пойти в театр? Зачем в свой выходной день напяливать на себя видавшую виды куртку, резиновые сапоги сорок девятого размера и выглядеть чучелом среди красивых, по-воскресному одетых людей? Зачем? Женя не понимал. Но, не понимая, он не упирался, не считал, что только он знает, как надо жить. Может быть, эти люди, эти туристы, чудаки, променявшие комфорт на дождливый лес, знают что-то, чего не знает он, Женя?

— Конечно, я поеду, — ответил Женя, когда Андрей позвал его в поход.

В этом походе все было не так, как в прежних. Андрей это почувствовал с первых минут.

Во-первых, к нему относились не как к подростку, а как к человеку взрослому, который должен заботиться о женщинах и детях, о новичках, которых вдруг оказалось много. А мужчин было мало: не поехал дядя Павел, который должен был заниматься своей диссертацией. Профессор взял с собой дочь Вику, которая «доросла» — ей зимой исполнилось десять. Адмирал, глядя на него, привез десятилетнюю Юльку. Еще Профессор взял в поход молодого специалиста Диму, который работал с ним в институте. А еще появилась молодая женщина с мальчишкой Алешей четырех лет.

— Мне уже четыре, — сказал этот Алеша, подойдя к Андрею на вокзале, — я умею ездить на верхней полке, плавать в море, знаю стихи про Бобика. Рассказать?

Надо было грузить вещи в вагон, присматривать за вертлявыми, легкомысленными Юлькой и Викой, которые норовили улизнуть в буфет за «Фантой». Хотелось сказать Алешке: «Отстань, некогда, не до тебя». Но взгляд у него был такой доверчивый, глаза такие синие и круглые, что Андрей сказал:

— Давай про Бобика, люблю про Бобика.

— Это Бобик, славный пес, — вдохновенно начал Алеша, — белый лобик, черный нос.

Его мама улыбнулась Андрею, взяла сына на руки, поцеловала в тугую щеку:

— В вагоне доскажешь, Алексей. Не тот момент.

И они стали грузиться. Таскать тяжелые мешки, конечно, трудно. Но бывают на свете приятные трудности. Андрей так их называл. Про себя, конечно. Приятно отобрать у Юльки рюкзак и легко кинуть его в тамбур вагона. Приятно подтащить мешок с байдаркой к ступенькам и, крякнув, поставить его на площадку, где его перехватит Женя. Сильным быть радостно. Особенно на глазах девчонок. И этой красивой мамы Инны, которая занята своим карапузом Алешкой, но все видит, конечно.

Вечером Андрей стоял в коридоре вагона, за окном летели огни, вещи лежали на своих местах — на самых верхних полках. Адмирал сказал Капитану:

— Эта женщина справляется с жизнью. Алешку растит, диссертацию пишет, дома порядок, даже пироги. И все одна.

Адмирал говорил с уважением. Андрей тоже уважает людей, которые не ноют и не вешаются на других.

Отец послушал Адмирала, кивнул и почему-то положил руку Андрею на затылок. Может быть, был рад, что у его Андрея есть отец, что их мама не одна. А может, просто так положил, механически.

Поезд шел в Башкирию. На этот раз они решили путешествовать по реке Деме. Их убедил Адмирал.

— Аксаковские места. Этот писатель знал толк в красоте. Леса у самой воды. В деревнях мед и молоко. Башкирский мед — лучший в мире. Луга заливные, дикая смородина по берегам. Слов у меня больше нет. Будете благодарить и ценить меня.

И они, сблизив головы, разглядывали карту. И тетя Марина, конечно, спросила про комаров. Но никто не принял этого всерьез, даже новичок Женька. Он бросил взгляд на Андрея, Андрей подмигнул — не поддавайся, мол, это все так, ритуальные выходки.

На карте река Дема была извилистой, лесной, степной. Даже название привлекало: было в нем что-то летнее, немного сонное, немного сказочное. Дема.

Когда вернулись от Адмирала домой, отец сказал:

— Этот поход будет генеральной репетицией перед самостоятельным твоим туризмом.

И Андрей понял, что отец беспокоится о нем — как он справится с самостоятельным своим туризмом. И чего беспокоиться? Андрей прекрасно управляется с лодкой, с пилой, с топором, палаткой. Ориентируется в лесу. Костер разжигает быстро и грамотно.

Что еще нужно?

Потом, в Башкирии, Андрей понял, что генеральная репетиция, действительно, дело непростое. Компания подобралась довольно сложная, пестрая. И то единство, к которому они все привыкли, давалось в этот раз не так легко…

Андрей с Женей взяли себе отдельную байдарку, поставили отдельную палатку — они жили на правах взрослых. А что? Они и есть взрослые. К тому же ведь Женя новичок, Андрей опекает его. А это надо делать ненавязчиво, незаметно.

— Жень, ты надувай матрасы, а я пока палатку поставлю.

Женя надувает. Зачем ему знать, что палатку ставить труднее, что это надо уметь? Пусть пока считает, что работа делится поровну: тебе матрасы, мне палатка. Десятилетним девчонкам — миски чистить песком. Маленькому Алеше удочки к палаткам нести, чтобы не потерялись в траве.

А трава на Деме высокая, выше человеческого роста. И вообще, все, что растет, выросло в этих краях до каких-то невероятных размеров. Лопух — величиной с газету. Липы цветут — цветы как розы. А трава выше Профессора, в котором метр девяносто.

Стоят на берегу палатки голубая, зеленая, оранжевая, еще одна голубая. Красиво. Рядом лежат байдарки. Горит костер на берегу. Бормочет по камням вода, мурлычет, говорит свои вечные истины. Уютно, надежно, светло.

Андрей в походах всегда чувствует, как расправляется что-то в голове, разглаживаются мысли, что ли. И глаза начинают видеть все

иначе — ярче краски, мягче линии, а мир вообще лучше, добродушнее. Наверное, потому что сам ты сейчас такой.

Вот поужинали, напились чаю, посидели, поговорили.

— Спать, — говорит Профессор. Он, как всегда, хочет, чтобы все пораньше встали, пораньше погрузились, побольше успели пройти.

— Посидим. Смотри, какая ночь, — откликается Адмирал. Ему, как всегда, нравится на стоянке. Хочется подольше посидеть у огня, послушать бормотанье воды, шум листьев. Неторопливый Адмирал.

Андрею уже не хочется настаивать на том, чтобы ложиться попозже. Глаза слипаются, пусть малыши борются за свои права. И они тут же заводят, как по команде:

— Еще совсем рано, — говорит быстроглазая смуглая Юлька.

— Мальчишки не спят, и мы не пойдем, — нахально заявляет рыжая, зеленоглазая Вика.

— Здесь есть один мальчишка, — наставительно говорит ей Женя, — его зовут, Алеша, он уже давно спит.

— Ха! А вы-то с Андреем кто? Девчонки, что ли?

Почему в такой маленькой особе десяти лет так много вредности? Андрей спрашивает напрямик:

— Вика, где в тебе вредность помещается? Сама ты величиной, ну, с ведро. Почему же противности в тебе три с половиной тонны?

— Ничего не три с половиной! — орут девчонки в два голоса. — А справедливость для всех одна! Пока эти сидят, и мы сидим.

Приходится вступить Адмиралу:

— «Эти», как вы изволили выразиться, взрослые юноши. А вы, прошу меня простить, пока еще дети. Быстро в палатки! Юлька! В Москву отправлю! И тебя, Виктория! Смотрите у меня! Я Адмирал суровый!

Девчонки, ворча и причитая, уходят. А скоро и все расползаются по палаткам — спать хочется после длинного, яркого дня, в который уместилось много солнечных бликов, синей воды, шелковых трав, стрекоз-вертолетиков. Много песен, смеха, мыслей, усилий рук, держащих весла. Всего радостного и нужного — много.

Андрею очень нравится, что он теперь не в родительской палатке, а в другой, с Женей. Они раскладывают вещи так, как им хочется, потому что они взрослые, они сами по себе. Правда, вещи во всех палатках разложены примерно одинаково. Не потому, что существуют для этого какие-то специальные правила. Просто количество вещей, размеры палатки, ее форма — все это диктует определенный порядок. И вариантов не так уж много.

А по-настоящему удобным всегда оказывается только один. Вот этот один ребятам очень нравилось найти самим, без подсказки и указаний. Одно дело следовать традициям, совсем другое — самим додуматься до оптимального варианта. Андрей и Женя не жалели сил для изобретения велосипеда. И изобрели! Рюкзаки с мягкими вещами — под голову. Кеды — к двери. Не за дверь — вдруг дождик пойдет ночью, — а к двери, чтобы утром сразу обуться и бежать к речке умываться, чистить зубы, купаться. Мыло, щетки, паста, плавки — около палатки, под пологом. Топорик в чехле, чтобы ничего не прорезал, — под полом палатки, в ногах (место, определенное до сантиметра — с закрытыми глазами найдешь). И еще под пологом — Женина гитара. В палатке от нее было бы тесно, а далеко от себя убирать гитару Женя не хочет — мало ли в какой час или минуту понадобится человеку спеть и сыграть!

Андрею нравился Дима — молодой, очень крепкий парень. По развороту плеч было видно, что спортсмен. Самбист? Боксер? Неважно. Сильная личность. Андрею нравилось, как Дима рубил дрова — одним ударом разрубал самое суковатое полено. Нравилось, как он плавал — торпедой уходил далеко, на середину реки, почти не делая движений ни руками, ни ногами, одним толчком посылал свое загорелое тело вперед, и оно слушалось его.

Дима не казался Андрею взрослым, ему было года двадцать четыре. Но и равным им с Женькой Дима не был. У него, у этого молодого специалиста, были свои четкие понятия о жизни.

— Дима, в шахматы сыграем? — позвал однажды Андрей.

— Никаких умственных занятий. У меня — полная разгрузка головы.

Пошутил? Да нет, играть не стал. Ну что же, пусть разгружает свою переутомленную голову.

Дима все делал красиво: красиво работал веслом, красиво пел… Дрова рубил и плавал — красиво.

Однажды он сказал:

— Люблю смотреть на траву — зеленый цвет полезен для зрения.

Наверное, пошутил. У него была такая манера шутить — не поймешь, смеется он или говорит серьезно.

— Дима, ты супермен, — сказал как-то Профессор.

— Стремлюсь к этому, — серьезно отозвался Дима. Профессор усмехнулся, а Дима — нет.

«Хороший парень — думал Андрей, — человек на своих ногах, никому не служит. Молодец».

В один из вечеров, когда Женя наигрывал на гитаре, сидя на пороге палатки, а Андрей шлепал комаров то на своей спине, то на Жениной, к ним пришли Юля, Вика и Алеша.

— Мы к вам в гости, — чинно, без всякой вредности сказала Вика.

Ее рыжие вихры были смочены водой и аккуратно приглажены.

А Юлька «приоделась» — повязала на шею розовый бант, хотя была в тренировочном костюме. Алеша держался за Юлькину руку, смотрел на Андрея преданно, снизу вверх.

— Мы к вам в гости, — более настойчиво повторила Вика. Потому что войти в палатку они не могли, пока не уберет свои длинные ноги Женя. Он сидел у порога, и ноги, как шлагбаум, загораживали вход.

— В гости? — Женя убрал ноги. — Валяйте, заходите.

Это было интересно — принимать гостей. Ведь там, в Москве, и Женя, и Андрей встречали своих гостей не у себя в доме, а у родителей. Теперь это был их дом, их палатка. Они впервые в жизни почувствовали себя полноправными хозяевами: удобство гостей целиком зависит от них, от Андрея и Жени, и больше ни от кого.

Женя стал крутить полотенцем под потолком палатки, чтобы выгнать всех комаров до единого. Андрей соорудил из надувных матрасов кресла для девчонок.

— Вот сюда садитесь, подальше от входа, а то дует, — сказал он.

Вообще-то вечер был тихий, нисколько не дуло. Но гостю важно внимание, важна забота.

Девчонки сели, Юлька сказала:

— Очень удобно и очень тепло.

Вика сказала:

— Алешенька, иди сюда, здесь очень уютно.

Алеша вдруг заупрямился:

— Я буду не с девочками. Я буду, где парни.

Он вскарабкался на колени к Жене.

Они ели конфеты «Апельсиновые», запивали их остатками чая.

У Андрея в кармане завалялся пряник с облупившейся глазурью. Они разделили его на пять частей и съели все до крошки.

— Очень, очень вкусно, — говорили девчонки.

Алеша уснул, прислонившись теплой щекой к Жениному плечу.

Его осторожно унесли, сдали маме.

Девчонки погостили у ребят совсем недолго, Женя спел всего несколько песен, Юля сказала:

— Мне нравится эта песня про дождь.

— «Вальс в ритме дождя», — уточнил Андрей. Никогда раньше он не стал бы всерьез объясняться с маленькой девчонкой. Ну что может понимать такая Юлька? И такая Вика? Но это были их гости. Положение хозяев к чему-то обязывало.

— Спиши мне слова, — попросила Юлька.

И Женя пообещал. Он сам любит эту песню, он недавно ее узнал, здесь, в походе.

С этого дня Андрей и Женя с удовольствием опекали девчонок. Этого не могло с ними произойти в Москве. А здесь, в походных условиях, было естественным отдать озябшей Вике штормовку. Подать руку, когда Юлька вылезала из байдарки на берег. Постоянно чувствовать себя старшим, сильным было приятно. Андрей впервые пожалел, что у него нет младшей сестры.

Однажды вечером, перед сном, Женя сказал:

— Хорошие они, девчонки эти, смешные. Правда?

— Ты бы хотел иметь такую сестренку?

— Как кто? — вдруг очень серьезно спросил Женя.

— Как Юлька, конечно. Такая Вика в гроб вгонит, она же вредина!

— Да нет, не очень, — отозвался Женя и зевнул. — Обе ничего, смешные.

Палатка Андрея и Жени как-то незаметно превратилась в детский клуб.

Каждый вечер после перехода любой трудности Юля и Вика засиживались в этом клубе до поздней ночи. Родители сидели у костра, слышали песни, доносившиеся из палатки, смех. Профессор вздохнет: «Отделяются». Капитан кивнет: «Молодежь». Почему-то взрослые перестали загонять девчонок спать. Это было непонятно, но приятно — в любом возрасте хочется независимости. Алешку мать хватала поперек живота и укладывала в девять без разговоров. Но одно дело четыре года, другое — десять. А тем более — пятнадцать. Андрей понимал, что с ними надо по-другому. И было интересно, как поступят взрослые. Как в азартной схватке — кто победит?

Но взрослые, похоже, не собирались с ними сражаться. Живите как хотите. У нас отпуск, считанные дни, не мешайте отдыхать.

И ребята жили в свое удовольствие.

Ночью они сидели в палатке и рассказывали сказки. Конечно, страшные. Не про трех поросят рассказывать ночью — про Синюю бороду больше подходит. Так им казалось, этим «взрослым людям».

— И вот на ключике осталось красное пятно, — заунывным голосом говорил Женя. Юлька поплотнее прижалась к Вике, Вика — к Юльке.

— Это была кровь? — еле слышным голосом спросила Вика.

— Слушайте и не мешайте. — Женя вошел во вкус. Андрею и то стало немного не по себе, хотя сказка была известна с детства. Но в том и сила страшных сказок, что они каждый раз страшные. И мороз пробегает по спине. У человека с синей бородой исчезали жены, одна за другой, бесследно. И вот он опять женился, она молодая, красивая. Он привел ее в свой богатый дом. Уезжая, сказал: «Вот тебе, дорогая жена, ключи от всех комнат — в любую заходи. А этот маленький ключик от маленькой двери. Туда не ходи никогда, ни за что». И уехал по своим делам. Ну как не зайти в ту маленькую комнату? Что там таится, за маленькой дверью? Пустое любопытство? Может быть. Но как с ним справиться?

— Ой, — пискнула Юлька, — зачем же она пошла?

— А ты бы не пошла? — серьезно спросил Андрей. — Скажи, не пошла бы? Стерпела бы?

Юлька молчала. Вика сказала за двоих:

— Мы бы никогда не вышли замуж за такого страшного.

И в это время за стенкой палатки раздался шорох. Это был не ветерок, это не дерево шелестело. Кто-то там был. Кто? Все, кроме них, давно спят.

— Волк! — прошептала Вика.

— Вор! — сказала Юля.

Андрей распахнул штормовку и спрятал девочек, как под крылья. Они тряслись и молчали. Женя стал расстегивать вход палатки, чтобы выглянуть.

И тут они услышали в абсолютной тишине свистящий шепот Профессора:

— Адмирал! Твоя дома?

Вика фыркнула и зажала ладонью рот.

— Моей нет, — сонно отозвался шепотом Адмирал.

Женя сказал Андрею, тоже тихо:

— Я таких родителей в жизни не видел. Мои бы не стали задумываться. Если они беспокоятся, значит, надо сюда ворваться и всех разогнать.

— Это люди особенные, я тебе говорил, — ответил Андрей с такой гордостью, как будто это он сам, лично, воспитал Профессора, Адмирала, всех остальных.

Девчонки молчали, уткнувшись носами Андрею в бока.

— Адмирал, — тихо спрашивал Профессор, — что делать будем?

— Спи спокойно, — посоветовал сонный Адмирал.

Даже Андрей, привыкший к тому, что эти взрослые — люди особенные, ни на кого не похожие, начал чувствовать себя неуютно — чего это они? Как их понять? И одновременно восхищался: нигде в мире нет таких родителей — дети не спят которую ночь, а они не шумят, не давят. Хранят достоинство. У этих взрослых есть чему поучиться — так решил Андрей. И еще было ему очень интересно — чем все это кончится? Пустое любопытство? Может быть. Но как устоять против него?

А взрослые вели себя как ни в чем не бывало. Пять ночей дети заседали в своем клубе. Полуночничать стало для них обычным делом, почти традицией. Андрей считал, что традиция, которая родилась вот так, стихийно, — очень правильная традиция. Естественная. Конечно, девчонки еще маленькие. Но все равно приятно, когда тебе смотрят в рот, ловят каждое твое слово. Можно было чувствовать себя очень умным, взрослым, независимым. Любая песня принималась с восторгом, любая шутка — с хохотом. Каждому понравится. Какой тут сон! Клуб процветал. Целых пять ночей.

На шестую ночь совершенно обалдевшие от усталости дети, включая и пятнадцатилетних, залезли в свои палатки, едва поужинав. И уже в половине девятого, когда солнце было еще высоко, спали мертвым сном. Только маленький Алешка ходил по поляне и спрашивал:

— А где все? Людей совсем нету. Жени нет. Вики нет, Юли нет, Андрея нет. Людей нет. — Алеша честно загибал свои розовые пальцы, перемазанные черникой.

— Мы ему уже не люди, — смеялась тетя Марина.

Несколько вечеров «молодежь» отсыпалась. Утром ребята самолюбиво поднимались очень рано, как все. И шли на веслах наравне со взрослыми. Но вечером они сваливались спать, когда было совсем светло, пели в лесу птицы, плавали Адмирал и Капитан, Жадюга варила варенье из дикой смородины. Алешина мама, Инна, вязала розовый свитер, тетя Марина, уютно подобрав ноги, сидела с ней рядом. Тете Марине давно хотелось научиться вязать, но пока у нее не получалось. Она смеялась:

— Ну какая я бездарная! Неужели не научусь?

— Что вы, — отвечала Инна, — это так просто. Вот, смотрите, лицевая петля, изнаночная, опять лицевая.

Она быстро двигала спицами, весело болтала.

Андрей всегда любил ранние вечера, когда дела сделаны, а день еще не кончился. И ничего обязательного — только то, что хочешь. Сиди, болтай, о чем придется. Лови рыбу. Купайся. Помогай дежурному готовить дрова на завтра. Или сиди просто так.

Теперь он не участвовал в этой тихой жизни — сон сваливал его.

Через несколько дней дети отоспались и пришли в себя. Теперь они укладывались в десять, как должны все нормальные дети. Ночной клуб сам прекратил свое существование. Естественно и без скандала. Времени на смех, разговоры и песни и так хватало.

Женя с Андреем были в глубине души довольны — их не унизили перед девчонками, дали жить своим умом. Да, они пришли к тому же — рано ложатся спать. Ну и что? Ведь сами, сами.

Юля стала на себя не похожа и сама не понимает, что с ней такое. Конечно, она любит маму, папу. Каждый человек любит своих родителей. Юля всегда считала, что ее любовь к родителям — это ее личное дело, говорить об этом не принято и демонстрировать эту любовь совсем не обязательно. Родители и так знают, что их дочь Юлька их любит.

Почему же теперь, в этом походе, едва появляется Женя, Юлька как ненормальная кидается на шею своему отцу и целует его? Что она, ошалела? И при чем здесь отец? Он смущенно бормочет:

— Ну, Юлечка, маленький, довольно. Ласковый какой человек, оказывается.

Юля, не видя, не глядя, всегда знает, где в эту минуту находится Женя. Женя — взрослый парень, кумир, красавец с гитарой, лучше всех.

И почему-то так важно, чтобы он не знал, как она любит его. Да, любит, любит, и от нее это совершенно не зависит. Десять лет. Мало? Так считается. А только любовь может быть настоящей, переворачивающей душу, и в десять лет. Это не Юля тянется за Женей, его лицом, немного широким. Его походкой, гитарой, улыбкой, веснушками на его щеках. За всем, что есть он, Женя. Не Юля, а что-то в ней, чему и названия нет, и это саму ее смущает, пугает.

Эмоции не удержать в десять лет, нет опыта, нет силы, выдержки. И она направляет их в другую сторону — на отца. А отец не понимает, конечно. И не поймет никогда. И сама Юля не понимает.

Однажды Андрей и Женя предложили:

— Адмирал, давайте установим детские дежурства. Пусть будут дни, когда ребята все делают сами. Почему мы всегда только на подхвате?

Адмирал перестал выстругивать ореховую свистульку для девчонок, почесал в затылке черенком ножа:

— А в самом деле — почему вы должны быть только на подхвате? Я не возражаю — дежурьте. Но помните: это трудно.

— Знаем, знаем… — Андрей и Женя совсем несолидно поскакали за малиновые заросли. Там их ждали Юлька и Вика. Там же сидел Алеша и, не теряя времени попусту, ел малину прямо с куста.

— Согласился? — Вика сверкнула зеленым длинным глазом.

— Конечно, — солидно кивнул Андрей. — Предложение дельное, чего же Адмиралу спорить?

Решили разделиться на две бригады. Нет смысла всем одновременно толкаться у костра.

— Мы будем друг другу только мешать, — сказал Андрей, — две бригады — это правильно.

Женя молчал. Юля напряженно ждала, что скажет Женя. Ей казалось, она только и делала, что ждала: что скажет Женя, как он поступит, кому из них даст свою куртку погреться. И завидовала Вике — той все было безразлично.

— Давай; Андрей, так: ты с девочками, а я с Алешкой подежурю.

— Согласен, — ответил Андрей.

Алеша просиял и протянул Жене ладонь, на которой лежала слегка придавленная малина.

— На, Женя. Я себе еще найду.

Юля вздохнула. Конечно, ей хотелось дежурить с Женей. А он предпочел Алешку. Какой толк в дежурстве от малыша Алешки? Хорошо, хоть не Вику выбрал.

Алешка носился кругами, как счастливый щенок.

— Женя! Я умею картошку чистить! Не веришь? Правда! Умею сосиски варить и пельмени.

— Ну откуда в походе сосиски? — Юля не сдержала досаду. — Откуда в походе сосиски? Глупый ты, Алешка! Да еще пельмени!

— Ну и что? Зато я умею воду кипятить!

Андрей спросил:

— Женя, может быть, кого-нибудь из девочек возьмете себе в помощь? Неравные у нас силы-то.

Юля почувствовала в лице жар, как от костра. Может, выберет ее? Почему бы нет? И она будет варить с ним кашу. Заваривать чай. Сыпать в котел вермишель. Мыть миски. Неважно, что. С ним!

— Справимся сами, — ответил Женя очень безразличным тоном.

— Справимся, справимся! — вопил Алешка. — Я умею костер разжигать. Мы с мамой по воскресеньям ездим в лес, я всегда костер развожу. Сначала бересты кусочек, потом тоненькие веточки, потом потолще. Правда, Женя?

«Никого нет на свете разговорчивее этого Алеши», — с раздражением отодвинулась от них Юля.

— Ты парень молодец. — Женя погладил Алешу по светлой голове и прижал пальцем нос-кнопку.

— Моя мама научила меня разжигать костер в любую погоду. Даже в дождь, даже в большой ветер!

Андрей деловито сказал:

— Девочки, завтра утром делаем всем сюрприз. Пошли, скажу.

И они ушли, тихо переговариваясь. А Женя с Алешкой ели малину прямо с куста, как едят, наверное, медведи, — ртами срывали. Да малина была такая крупная и спелая, что ее и срывать было не надо — только дотронься, и она уже во рту.

Утром Андрей с девочками сидели у костра и чистили молодую картошку, ту, что вчера купили в деревне.

Начистить два ведра картошки, да еще без особой привычки к этому делу, не так уж легко. Они чистили, скоблили ее ножами, а картофелины почему-то все время выскальзывали из рук. Вода в ведре уже булькала, а положить в нее было пока нечего — больше половины картошки было еще не начищено.

Вика сосредоточенно молчала, самолюбиво скребла картофелину. Андрей ругал себя молча: «Надо было дурню связываться в этой картошкой! Умным был бы, сварил вермишель, чем плохо?» Юле казалось, все зря, все нелепо и напрасно. Потому что нет Жени, он там, в палатке, спит себе. Догадайся, Женя, ты же такой умный! Выйди, помоги. Сразу все получится. И картошка очистится быстро, и завтрак будет готов вовремя.

Не знала бедная маленькая Юля, что, когда ты не нравишься человеку, он тебе не может помочь, В главном — не может. А остальное, без главного, ничего не значит.

И все-таки что будет, когда все встанут? Завтрак не готов.

Выполз наконец из палатки Профессор, увидел ситуацию, подумал две секунды, сказал твердо:

— Вари в мундире. Вари, вари. Ничего страшного. Каждый сам себе очистит, даже интереснее.

— Ну да, — с надеждой возразил Андрей, — интереснее… Разве молодую-то картошку варят в мундире?

— Еще как. — Профессор быстрыми движениями вымыл всю нечищеную картошку и высыпал ее в кипяток. — Посоли, Вика. Полторы ложки. Вот так. Теперь очищенную в отдельный котелок, тоже на огонь, вот так. Получится у вас завтрак из двух блюд, такая картошка, другая картошка. Хорошо?

Они облегченно улыбались:

— Хорошо.

— Юмор терять не надо, — сказал Профессор и ушел от костра. — А то, смотрю, морды унылые и зверские одновременно.

Кашу к обеду они сварили без всяких проблем. А ужинали вермишелью с тушенкой. Вермишель немного, совсем чуть-чуть, подгорела, но никто, похоже, этого не заметил.

Адмирал сказал:

— Дежурным — благодарность. Картошка — трудоемкое дело, каждому ясно. Мы еще в армии мечтали, чтобы в наш наряд была каша или капуста. Картошку чистить надо, а кашу нет.

— Так они же не чистили, — встрял справедливый Алеша.

— Но они хотели и не испугались, что трудно. Не увильнули, смело взялись. У меня этот порыв вызывает уважение. Спасибо, дежурные.

Андрей чувствовал, что рот расплывается в улыбке, он наклонился над кружкой с чаем, чтобы никто этой детской улыбки не заметил.

В Москве Андрей и Женя каждый день занимаются математикой, каждый сам по себе. Они охотно занимались бы вместе. Главное — похоже: и у Жени, и у Андрея математике отдано все свободное время. Они выискивают сложные задачи в разных задачниках для абитуриентов, в журнале «Квант». Но заниматься вдвоем они не могут — слишком разные характеры у них, разные условия каждому нужны для занятий.

Андрей сначала убирает со стола, вытирает пыль. Ему надо, чтобы перед глазами не было ничего, кроме условия задачи. И вот горит настольная лампа, перед Андреем толстая стопка бумаги. Пиши и не думай, что бумаги не хватит, что ручка куда- то закатится — две запасные приготовлены в ящике. Андрей плотно закрывает дверь своей комнаты, чтобы чувствовать полную свою отдельность от всех. Ему надо, чтобы не только не входили к нему в это время, но чтобы даже и думать об этом было не нужно. Никто и не может войти. Человек занимается важным делом.

Женя решает задачи везде. Ему даже не обязательно все время видеть условие задачи — достаточно раз прочитать. Женя может сидеть на английском, а в это время в его голове «варится» решение задачи. Может танцевать, а оно «варится». И в футбол может играть вполне азартно, а потом, вытерев мокрый лоб, скажет:

— Решил, честное слово. Смотри, Андрей.

У Жени потрясающая память. Он даже стесняется ее немного — неловко быть необыкновенным. И он говорит: «У меня голова как помойка, в ней все без разбора».

Иногда Женя решает задачу на каком-нибудь уроке. Не на каждом же уроке надо так уж внимательно слушать учителя. В девятом классе это все знают. Но одни, зная эту истину, играют в «морской бой», другие читают детектив, третьи отключаются еще как-то. Женя решает задачи. И в автобусе решает, и в метро. А потом переносит свои записи с клочков, исчерканных в метро, в толстую тетрадь. По ходу дела еще оценивает, насколько та или иная мысль достойна быть записанной в толстую тетрадь.

Женя сказал Андрею однажды:

— Я задумался — и уже один. Мне уединяться не надо.

Но по четвергам Женя приходит к Андрею. Раз в неделю они занимаются математикой вместе. К этому дню Андрей отыскивает самые трудные задачи, которые они с удовольствием разбирают вдвоем. И еще в этот день они показывают друг другу все, что успели сделать за неделю. Гордятся взятыми интегралами, иногда спорят, иногда хвалятся.

Иногда они пытаются решать мировые проблемы.

Весной, например, Андрею показалось, что он вот-вот докажет теорему Ферма, которую до сих пор никто доказать не сумел, хотя пытались многие.

— Понимаешь, Женя, — он дрожал от предчувствия великого открытия, — на полях рукописи Ферма написано, что доказательство очень простое. А во всех книгах эту теорему пытаются доказать сложными способами. Ну а я пробую простым.

— А если Ферма пошутил? Или написал на полях не про эту теорему?

— Ну да! Он написал на этой рукописи, а не на другой!

— И что? Подумал про что-нибудь другое и записал, чтобы не забыть. Разве так не делают люди?

— Делают. Но вдруг я решу? А, Женя? Новая ступень в математике!

— Пробуй.

Андрею было хорошо оттого, что Женя и не думал над ним насмехаться. Он понимал, его друг Женя, что великие задачи решаемы в принципе. А тогда почему бы их не решать таким людям, как Андрей?

Женя в эту весну пытался решить проблему четырех красок. Андрей про нее впервые услышал от Жени. Женя подолгу просиживал над картой мира.

— Зачем? — спрашивал Андрей. — Ведь задача сформулирована, ты сам говорил.

— Ну и что? Математика — наука неожиданная. Решу проблему четырех красок.

Известно, что раскрасить карту в три цвета таким образом, чтобы соседние страны не были окрашены в один цвет, невозможно. Это доказано математикой. А в четыре цвета — вроде бы возможно, но доказательства нет. Вот Женя и искал доказательство.

— А до тебя его искали? — спрашивал Андрей.

— Наверное. Но пока не нашли. А можно, наверное.

— Тебе это зачем?

— Интересно. — Женя продолжал раскрашивать карту.

— Обязательно самому все проверять, что ли?

— А у меня времени много, отчего же не проверить?

— А если я тебе скажу, что Волга впадает в Каспийское море — тоже не поверишь?

— Соглашусь, чтобы не спорить. А смогу — проверю. Сам-то я этого не видел…

В походе ребята занимались решением именно этих глобальных проблем. Задачники они с собой не взяли, чтобы отдохнуть от занятий. А жить совсем без математики им было скучно.

В свободное время Женя садился под деревом или у воды, клал на колени карту и смотрел в нее с видом полководца. Издалека им любовалась Юля. Он ее не замечал.

Однажды она спросила:

— В кругосветное путешествие поплывешь, что ли?

Андрей сотый раз поразился Жениной способности отвлекаться, не раздражаясь.

Женя популярно объяснил Юльке, чем он занят. Она слушала, раскрыв глаза, — три цвета, четыре цвета. Какой Женя умный. Может быть, даже великий…

Женя знал, что Андрею для занятий и раздумий нужно одиночество, он оставлял его в палатке с блокнотом. Конечно, походные условия мало напоминали те, которые Андрей привык создавать себе дома. Но что делать — здесь не дом. Приспособился как-то. Теорему Ферма, правда, не доказал. Но несколько интересных задачек одолел. Бросать математику на все каникулы нельзя — Андрей это знает точно. Это похоже на плавание в байдарке: после зимнего перерыва любой, даже короткий, переход кажется очень трудным. Математика, как спорт, требует ежедневной тренировки. Математик и сказочник Льюис Кэролл писал: «Чтобы оставаться на одном месте, надо быстро-быстро бежать вперед».

Никогда Женя не оказывался в такой необычной компании. Очень разные все по возрасту, и отношения, которые он здесь увидел, были совсем не похожи на те, с которыми он сталкивался до сих пор. Может быть, и здесь дело было в том, что Женя ничему не верит без доказательств? Когда раньше Андрей рассказывал ему о походе, Женя молча слушал. И эти взрослые, которые не воспитывают поминутно детей, не давят их своим авторитетом, казались фантазией.

В походе он увидел все сам. Ни отец, ни мать не вмешивались в жизнь Андрея. Да и к маленьким девчонкам их родители относились с уважением. Когда Юлька, например, начинала капризничать — а она делала это довольно часто, — ее не ругали, а оставляли в покое. Однажды Юлька разревелась из-за мыльных пузырей. Ей приспичило пускать их в дождь. Пузыри, конечно, не получились: капли пробивали мыльную пленку. Но родители не сказали Юльке, что она дурит. Ее отец пообещал, что в хорошую погоду мыльные пузыри обязательно полетят. Почему эти взрослые были так не похожи на тех, которых Женя знал до этого? Может быть, они безвольные, слабохарактерные? Да нет. Когда было действительно нужно, они умели поставить на своем. В серьезном. А мелочиться не желали. И Жене это очень нравилось. Он даже подчинялся им с удовольствием — оказалось, что вовсе не всегда хочется сопротивляться. Независимость от этого не страдала. Наверное, это очень важно — не быть мелочным в отношениях с людьми. Раньше Женя об этом не думал, а теперь понял.

Однажды их внезапно настигла гроза. Только что было тихое утро, байдарки скользили по нежной, легкой воде, весло было невесомым. И вдруг — свинцовая мгла, дождь, шквал и деревья на берегу гнутся до земли.

— Причаливаем! — перекрикивая гром, кричит Адмирал.

Профессор кричит свое:

— Там, на юге, просвет! Гроза скоро кончится! Чего мы будем причаливать и разгружаться в сырости?

Адмирал ответил:

— Тайное голосование.

Он сказал это твердо и даже властно.

Тут же проголосовали — разгружаться.

Воля большинства — закон, и Профессор не спорил.

Быстро поставили палатки на сыром лужке, развели огонь; дождь, шипя, падал в костер.

Гроза, правда, скоро кончилась, но Профессор не стал ехидничать. Гроза — дело стихии, человеческому разуму неподвластное.

Женя внимательно наблюдал за всеми. Даже с детства знакомый и понятный Андрей здесь был другим: более самостоятельным, взрослым, ответственным. И его ершистое самолюбие как-то пригладилось. Отношения в походе строились не на уровне амбиций, даже не на уровне характеров, а на уровне логики, здравого смысла. И еще на уровне игры. Да, игры было довольно много. Адмирал играл в адмирала, Жадюга — в жадюгу. Женя знает, что в Москве мама Андрея никогда бы не стала так дотошно пересчитывать пакеты с мукой или пачки печенья. В Москве она не Жадюга, а здесь играет такую роль. А Дима играет супермена — силач, не тратящий сил понапрасну. В этом есть своя логика. И все всеми довольны.

Женя делал для себя выводы. Пятнадцать лет — возраст самооценки, а как мы оцениваем себя? Прежде всего в сравнении с другими: похож ли я на этого человека? А на того? А на кого я хотел бы быть похожим? Что во мне так, а что не так? И в других — что мне нравится, а что нет?

Однажды перед сном Женя сказал Андрею:

— Настоящие женщины только в книгах остались, да и то в старых.

— Ты чего? — вытаращил глаза Андрей.

— А что? Не правда, что ли? Все они какие-то громкие, энергичные. Знают, чего хотят.

Женя был в эти минуты мало похож на себя. Он говорил нарочно грубовато, Андрей понял — это от застенчивости. Но поговорить о женщинах — какой подросток откажется?

— Жень, разве плохо знать, чего хочешь?

— Для парня неплохо. А девчонки должны быть робкими и слабыми.

— Ну, выдумал. Слабой. В походе, например, тяжести таскают мужики. Дрова там, мешки здоровые. Но и женщинам достается. Хотя бы грести весь день — тоже нагрузка.

— Да я не про такие нагрузки. Пусть хоть в футбол играет. Но я, если она мне нужна, должен чувствовать: без меня она пропадет. Ей нужны моя решительность, логика, сила духа.

Андрей молчал. Зудел под потолком палатки комар. Плеснула рыба в реке. И опять тишина, полная, плотная, живая.

— Я понял тебя. Но это нереально. — Впервые Андрей и Женя обсуждали такую взрослую тему — они, не прячась, говорили о женщинах (сложный разговор, посложнее математики, пожалуй!). — Вот мои родители, например. В походе все на своих местах. Отец впереди, а мама — за его спиной, в лодке. И во всем ему подчиняется. Но это поход. А в городе? Каждый отвечает за себя, каждый отгрызается от несправедливостей на своей работе. У каждого своя ноша. А у кого она тяжелее? Трудно сказать.

— Ладно, — Женя думал. — Это — повседневность. А если экстремальная ситуация?

— Ну, спросил. Тогда отец, конечно, главное берет на себя. Он ведет, он решает.

— Вот и ответ. Когда припрет, вы знаете, кто у вас главный. Потому что твоя мама — редкость, она знает свое место.

— Наверное. — Андрей повернулся вместе со спальным мешком на другой бок. — Давай спать. А то больно умный ты сегодня.

— Ищу примеры гармонии, — туманно отозвался Женя.

В другой вечер Андрей сидел на пороге палатки и пытался сосредоточиться на своих записях. Он решил тренировать способность работать в любой обстановке. Надо уметь отключаться от помех. Действительно, безобразие — соображать только в максимально удобных условиях. Женя вон половину задач решает в метро, на эскалаторе, где его толкают под локоть, когда он держит карандаш! И ничего, ни одна гениальная мысль не ускользнула от этого из Жениной головы.

Андрей изо всех сил старался не обращать внимания на окружающее. Наверное, поэтому он видел и слышал все, что происходило вокруг. Вот Профессор взялся переставлять палатку. Он выдернул металлические колышки, перенес палатку на другой конец поляны, снова натянул ее. Почему ему не понравилось прежнее место? «А, там с утра будет солнце, — догадался Андрей, — а Профессор любит прохладу». А вон бежит по берегу тетя Марина в синей купальной шапочке, ее красный купальник горит на закате. Вода, наверное, теплая, сегодня был жаркий день. Нечего, нечего отвлекаться, надо приучить свою голову к железной дисциплине. Женька приучил, и Андрей сможет. Конечно, сможет.

Тут он услышал голоса. Он очень хотел их не слышать, но они сами лезли прямо в уши.

— Женя, давай пойдем в кино. А что? Возьмем и пойдем. В восемь в сельском клубе индийский фильм «Сырая гробница».

— Что ты, Юлька, какое кино? Я вообще стараюсь обходить индийские фильмы, все эти боевики. Убийства, страсти, безумная любовь.

— Ничего ты не понимаешь, — настаивала Юлька. Вот настырная! Андрей отложил тетрадь и стал прислушиваться. — Индийские фильмы всегда интересные.

— Да ну их. Слезы, переживания, тягучая музыка и вообще — подробности. Не люблю подробностей.

Андрей ждал. Он уже знает, что Женя против силы. И отстань ты от него, приставучая Юлька. Но нет. Все получилось по-другому.

По дорожке в сторону деревни прошли Женя и Юля. Все-таки она уломала его. Активная девчонка, напористая и энергичная. И Женя, пусть из деликатности, тащился за ней, как на веревочке. Он точно знал, какие девушки ему нравятся, великий логик и теоретик Женька. Но мало ли какие теории бывают у теоретиков!

Юлька в своем новом оранжевом платье уводила его на индийский фильм. Андрей посмотрел им вслед. Женя шагал, переступая через пни длинными ногами. Победно сияло за деревьями оранжевое платьице.

Ливень налетел опять нежданно.

Они видели, что идет туча, но дул ветер, и хотелось надеяться, что он быстро унесет от них эту черную, почти синюю тучу с лохматыми краями. Дождя не будет — они почему-то решили. Или пройдет небольшой, нестрашный.

Они затянули байдарки специальными «плащами», и сразу капли стали лупить по этим «плащам», как по барабанам. Все были в штормовках с надвинутыми капюшонами. Но плыть все равно было нельзя — за стеной дождя не видно ничего. Только рядом с лодкой вода вскипала и булькала от сумасшедших капель.

Загнали байдарки под ближайшие кусты на берегу, сами тоже попытались спрятаться под этими кустами — дождь пробивал все: и куст, и швы штормовки. По спине лилась холодная вода.

Первым высунулся из куста Дима. Он был молодой и сильный, байдарка у него новая, руки блестят от дождя, как бронзовые.

— Это надолго, — сказал Дима.

Он сказал то, что думал каждый. Но все молчали, а он сказал.

Профессор смотрел на сплошные тучи с обреченным видом; эти сливового цвета тучи шли так низко, что, казалось, задевали прибрежные липы. Тучи ползли довольно быстро, но конца им не было.

— Лагерь ставить нельзя, — сказал Профессор.

Когда ничего нельзя сделать, люди иногда говорят то, чего можно и не говорить. Все и так знали, что не только деревня, у которой они оказались, но и окрестности деревни не годятся для туристского лагеря. Так же, как и поле, луг, огород. Это понятно: невозможно разводить костер там, где стоят деревянные дома. Даже если дома не очень близко. Пожара, скорее всего, не случится. Но — нельзя. Такой закон, он не обсуждается. Это культура поведения туристов, каждый уважающий себя турист знает законы.

— Пойду договорюсь, — сказал Адмирал.

— С кем ты собрался договариваться? — Профессор уныло свесил мокрую голову. — Кто пустит четырнадцать человек?

— Дохлый номер, — добавил Дима.

Андрей обратил внимание, что в этом разговоре принимают участие только мужчины. Женщины молчали, ждали, что они решат. Вспомнился недавний разговор с Женей про экстремальные ситуации. Все верно: мужики решают, а настоящие женщины не суются под руку со своими советами и мнениями. И не скулят, не пищат. Молча доверяют — их мужчины найдут выход. Даже девчонки затихли. Даже Алешка помалкивал.

Адмирал не стал ни с кем спорить. Когда предстоит трудное дело, их Адмирал не тратит сил по пустякам. Значит, это дело Адмирал считал трудным. Он потуже затянул завязки у капюшона и зашагал прямо по лужам в деревню. Андрей подумал, что, хотя под кустами ивы тоже мокро, Адмиралу, наверное, было очень неприятно выйти под открытое небо — дождь лупил с бешеной силой. В таких мелочах тоже проявляется мужской характер.

Все остальные сидели на берегу и смотрели на реку. Глаза почему-то при любой возможности упираются в воду. Или в огонь. Стихия привлекает, притягивает взгляд. Капли вбивались в воду, как длинные гвозди. В промокшей штормовке лучше было не шевелиться, казалось, что так меньше воды льет за шиворот. Наверное, не только Андрею так казалось — все сидели не двигаясь. Даже не разговаривали. Им ничего не оставалось делать — они ждали.

И вот на дороге показался Адмирал. Он широко шагал, размахивал руками. Вид был победный.

— Покрепче привяжите байдарки, — сказал Адмирал, — берите только рюкзаки с одеждой. Остальное мы потом принесем. Палатки не нужны.

Все четко, ясно, обнадеживающе. Стало вроде теплее, хотя вода лилась по плечам, по локтям, по бокам.

Адмирал договорился, что они переночуют в пустом интернате. Прекрасно. Ночью у них будет крыша над головой. Сейчас они отводят туда женщин и детей, относят одежду, чтобы не мокла. Потом мужчины вернутся за продуктами.

— Сейчас не брать ничего тяжелого, — сказал Адмирал, — чтобы быстрее добраться до места.

Быстро привязали лодки к кустам — теперь не сорвет их ни ветром, ни течением. Поглубже убрали палатки, чтобы не промокли. Андрей повесил на себя свой и Юлин рюкзак. Два рюкзака — не очень легко. Особенно если рюкзаки мокрые, а ноги скользят по раскисшей глине. Они шли по селу, Андрею казалось, что из окон на них смотрят сочувственно. А может быть, насмешливо. Психи какие-то, скитаются под ливнем, не сидится им дома…

Андрею было жалко себя. Такое настроение у него случается хоть один раз за поход, обычно в дождливую погоду. Нормальное настроение, в меру плохое. Надо только уметь его скрыть. Андрей умеет.

Адмирал привел их в интернат. Белый оштукатуренный дом, нормальная крыша. Большая спальня, кровати. Что может быть лучше? Андрей сбросил у порога мокрые рюкзаки, чтобы не наследить. Пол был крашеный, очень чистый.

Юля стояла рядом, похожая на мокрого цыпленка.

— Отдохни, — сказала она Андрею, но и Женю поискала глазами. Бедный Женя, измок-то как сильно!

— После отдохну, — сурово ответил Андрей. От Юлькиного заботливого голоса он сразу почувствовал себя сильным и мужественным. Он должен закончить дело, трудное конечно, — а как же? Но это дело он, как и все, должен сделать. А потом — отдыхать.

Все рюкзаки лежали у порога. Теперь женское дело разобрать вещи, приготовить сухие, чтобы, вернувшись, мужчины могли сразу переодеться. Женщины во все века обеспечивают уют и тепло.

— Бр-р… — сказал Адмирал и вышел на крыльцо. Остальные — за ним. Капитан, Профессор, Андрей, Женька. Только Дима остановился под крышей, достал сигареты.

— Ты что? — спросил Женя.

— Догоню, покурю только, — ответил Дима.

Они пришли к байдаркам. Быстро темнело. Взвалили на плечи мешки с продуктами. Медленно пошли по глинистой дороге в гору. Дима так и не появился.

— Дать бы ему в рог, — сказал Женя Андрею. Он не назвал Диму, но было понятно, о ком он говорит.

— Нельзя, — с сожалением отозвался Андрей. — В рог дашь одному, а настроение испорчено у всех.

— А толково Матрос рассуждает, — произнес голос Профессора. Ребята не заметили в сумраке, как он оказался рядом.

Из-под опущенного капюшона голос Профессора звучал гулко, как из трубы.

Капитан взвалил на себя больше всех и теперь шел пошатываясь.

— Дай один мешок, — протянул к нему руку Профессор.

— Мне легко, — отвел руку Капитан.

Андрей еще надеялся, что Дима встретится им хотя бы на половине дороги. Нет, не встретился.

— А давайте один мешок вот здесь оставим, — предложил Андрей, — и пришлем его сюда. Пойдет как миленький.

— А что? — сказал Женя. — Это было бы справедливо.

— Кому тяжело, давайте. Я готов догрузиться, — отозвался Адмирал. — Рюкзак попался легкий.

— Не проявляй картофельное благородство, — сказал сердито Профессор.

— Что такое картофельное благородство? — спросил Женя.

— Спроси за ужином — расскажу. Сейчас у меня для этого неподходящие условия, — серьезно ответил Профессор.

И все рассмеялись, потому что в целом все между ними было хорошо и правильно. А тогда отдельно взятые инциденты, вроде Диминого дезертирства, уже не имеют такого большого значения.

Мешок с крупой взяли Андрей с Женей. Подняли его за скользкие клеенчатые уши и потащили. Ничего страшного. Только мокрые уши все время норовили выскользнуть из мокрых ладоней. А зато в таком мешке, сшитом из детской клеенки, крупа в любую погоду остается сухой. Юля и Вика шили такие мешки на машинке еще весной, делали двойные швы, теперь мешки совершенно надежны.

В окне интерната горел свет. Как тепло светится в дожде и во мраке окно, где ждут уставшего человека! Не зря и в песнях поется про такое окно. Символ, ничего не скажешь.

Они переоделись в сухое. Какое все было теплое, мягкое… Они поели. На плите кипел чай.

— Я уже отвыкла от таких удобств, — сказала Жадюга, подливая чай Профессору. — Кухня, плита, никакого тебе дыма.

Женя выдул третью кружку чая, он пил его вприкуску, смотреть на его румяные щеки было приятно.

— Красный ты, Женя, как после лыжной прогулки, — сказал Андрей.

— На себя посмотри, — сказала Юля и смутилась. Она стала кашлять — поперхнулась сахаром. Потому что с сегодняшнего дня тоже пила чай вприкуску.

— Что такое картофельное благородство? — спросил Женя, чтобы сменить тему.

— А что? Теперь расскажу. — Профессор сидел, уютно завернув спину в одеяло. — Теперь мне удобно. Слушай. Это было давно. Жадюга, когда это было?

— Лет двадцать назад. — Жадюга мыла в кухне посуду — она сегодня дежурила. Но она тоже слышала Профессора.

— Двадцать лет назад. А то и двадцать два. Мы все были очень молоды и красивы, правда, Марина?

— Я — да, а ты — не знаю.

— Я так и думал. Мы тогда ходили в пешие походы, байдарок у нас еще не было. Но походы были далекие, сил много. И все, что сейчас мы грузим в лодки, мы тогда грузили на себя. Рюкзаки — можете себе представить. И вот однажды после завтрака осталась вареная картошка. Что с ней делать? Ясно — кто-то должен положить ее в свой рюкзак. Дежурила в тот день Жадюга. Она собралась взять картошку себе, она благородна, наша Жадюга.

— За что и носит свое красивое прозвище, — вставил Капитан и тут же получил полотенцем по затылку. Жадюга стояла рядом с ним и внимательно слушала Профессора, поглядывая на Андрея и Женю. Ей было приятно слушать эту старую историю, приятно, что ее слушают ребята. Приятно, что все сыты, отогреты. На Диму она не смотрела, как будто его здесь не было. И остальные тоже не замечали его.

Когда вернулись с мешками, он пробормотал что-то вроде «ногу растянул», и Профессор ответил: «Ничего, срастется». Все. Больше никто о Диме не говорил. Он сидел тут, ел кашу, грелся вместе со всеми. Но был он отдельно.

— Рассказывайте дальше. — Женя подсел поближе к Профессору.

— Ну слушайте. Жадюга хватает котелок с картошкой: «Я понесу!» Мужчины, естественно, ей не позволили: как же, женщине, хрупкой, нежной, изящной, лишняя тяжесть… И стали спорить: Адмирал сказал: «Я понесу картошку». Капитан свое: «Я понесу. У тебя, Адмирал, рюкзак всех тяжелее». Я, конечно, тоже великодушен: «Давайте картошку мне». А Павел, великий рыболов и лучший в мире рыцарь, твердит свое: «Я понесу». Так мы бубним, утро проходит. И вдруг остановились и расхохотались. Лежат на траве всего три картофелины. Вот так бывает — спорили, доказывали, а чего? С тех пор есть у нас такое выражение — картофельное благородство.

— Да, принципиальный спор, — усмехнулся Дима.

Все вдруг смолкли, перестали смеяться. Андрей не утерпел:

— Лучше в эту сторону, чем в другую торговаться. Правда, Дима?

Не мог Андрей отказать себе в удовольствии хоть так лягнуть Диму. Но никто его не поддержал. Диму наказали безразличием.

Андрей считал про себя, что их безразличие Диме — как с гуся вода. Вспомнил, как в самом первом походе Адмирал или отец, а может быть, оба учили его: «Не бойся работать больше других, тогда другие захотят работать больше тебя». Хорошее правило для тех, кто проявляет благородство, пусть иногда — картофельное. Ну а если рядом с тобой оказывается Дима? Таскать за него груз?

Они спали эту ночь на самых настоящих кроватях. Андрей никогда не замечал, как удобна обычная кровать.

И как хорошо, что Адмирал сумел договориться с директором интерната! Что бы они делали сейчас там, на берегу, под дождем? А дождь всю ночь стучал по крыше. Какой молодец Адмирал, что не стал слушать, когда ему говорили: «Дохлый номер»! Наверное, это тоже поведение настоящего мужчины — не говорить самому себе заранее: «Ничего не получится», а идти и добиваться.

После того дождя остальные дождики были просто не в счет.

От них легко было укрыться, над ними можно было смеяться. Про них забывали еще до того, как они кончались. Про них говорили: «Дождик? Это хорошо — грибы пойдут».

Жене, например, казалось, что небо почти все время безоблачное. Огорчало его только одно: слишком уж быстро проходили дни. Это было странно. Каждый день тянулся долго, он был наполнен очень многим: впечатлениями, красотой берегов, разговорами. И всяких эмоций тонны. Непонятно, как все это вмещается в один всего день… А вот неделя проскакивает — не успеешь опомниться. В Москве не так.

Раньше, куда бы Женя ни поехал, он скучал по Москве. Даже сам не мог объяснить, по чему именно скучает. По родителям? Вроде нет. По дому? По двору? По школе? Нет. Именно по Москве. По её запаху, по шуму, по асфальту, по толпе.

По тесноте вагона метро. По вороне перед окном, которая всегда ухитряется будить его утром еще до будильника. Хотелось в Москву.

Теперь ему не хочется, чтобы поход кончился. Пусть бы еще долго продолжался этот путь по реке, байдарка шла бы, оставляя невидимый след на прозрачной воде речки Демы. И берега, бархатные, ярко-зеленые, проплывали бы мимо. А впереди сидит Андрей, лучший друг, которому ничего не надо объяснять — он и так все понимает. И лишнего не спросит. А вокруг хорошие люди, которые откуда-то знают секрет, как надо жить среди себе подобных. С ними легко и просто, никто тебя ничему специально не учит, а ты сам многому научился у них. И они с готовностью приняли тебя, хотя видят впервые. Как будто сказали без слов: «Ты относишься к людям честно? Не шкурничаешь? Ты, значит, нам подходишь».

— Что, Евгений, задумался? — спросил Адмирал. — Жалко, что поход к концу?

Женя вздрогнул. Как Адмирал догадался? Он никому не говорил, даже Андрею.

— Да жаль немного, — промямлил Женя. Разве расскажешь, как трудно будет ему без них? И особенно — без одного человека.

— Замечательное состояние, — сказал Адмирал. — Поверь, просто великолепное. Ты его сохрани. Если до конца похода продержишь это чувство, увидишь, как хорошо тебе будет: и в походе не надоело, и домой хочется.

— Это кому здесь домой хочется? — Инна стояла в новом розовом свитере, стройная, высокая, щеки розовые, ямочки у подбородка. Совсем девчонка. — Тебе, Женя, домой хочется? А мне вот ни капли. Работа, дом, работа. Что за жизнь?

— Да нет, мне здесь нравится, — сказал Женя. А что он еще может ей сказать? Что не представляет, как будет теперь жить без нее? Как ему не видеть ее розового лица, не слышать тихого смеха, не следить украдкой, как трогательно тонкая рука ведет по воде весло и серебряная вода подчиняется этому веслу?.. Не скажешь, не объяснишь. Ни ей, никому. Ни себе самому.

— Женя, Женя, смотри, где я! — закричал Алешка. Он сидел на толстом сосновом суку и болтал босыми ногами. — Сам залез! Никто не подсаживал даже! Женя!

— Слезай, не выдумывай, — весело сказала Инна. — Я дежурю, некогда мне, Алешка, с деревьев тебя снимать.

— Меня Женя снимет! Правда, Женя?

Однажды Жадюга сказала про Инну:

— Удивительный дар доброжелательности. Этому надо учиться. Всех любить — это так трудно.

После того большого дождя Андрей стал по-другому видеть Диму. Раньше замечал одно, а теперь — совсем другое.

Вот они причалили к берегу, останавливаются на ночлег. Дима выволок на песок свою лодку, сел под кустом, блаженно закурил. Нет, он не отлынивает от работы. Но он — курящий человек, на ходу курить неприятно и вредно, вот он и курит, удобно усевшись на бревнышке. Тем более что его байдарка уже на берегу, он никого не обременяет своим грузом. И другим помочь Дима не откажется, пусть только скажут. Но никто ни о чем его не просит. Отдыхает Дима — пусть отдыхает. Иногда Капитан насмешливо посматривал в его сторону. Иногда Адмирал бурчал что-то про себя. Но замечаний не делали. Да и посматривали не очень часто — делом были заняты, тут не до Димы. Все помогали всем. Дима — только себе.

Иногда Андрею хотелось сказать Диме что-нибудь язвительное. Он легко придумывал ядовитые слова и шептал их, когда Дима не мог его слышать. Но все понимающий Адмирал как-то напомнил:

— За двадцать четыре дня человека не переделаешь. Больше он с нами не пойдет, а сейчас не заводи волынку. От волынки всем будет тошно.

И Андрей старался сдерживаться.

Один раз он поделился своим негодованием с Женей, но Женя неожиданно сказал:

— Хватит тебе, Андрей, бороться за справедливость.

— Привет. — Андрей даже остановился, разговор происходил в лесу, они собирали грибы. Андрей поставил корзину на землю и уставился на Женю. — А за что, по-твоему, надо бороться? Конечно, за справедливость.

— Но справедливость у тебя своя, а у Димы — своя.

— Да? Женщины работают, а он под кустом сидит. Ничего себе справедливость!

— Это ты видишь. А он видит, что свою работу сделал, а чужую не обязан.

— «Не обязан»! А остальные обязаны?

— А ты что, чужую работу делаешь?

Женя смотрел весело. Он так смотрел, как будто решил задачку, которая Андрею не по зубам.

Андрей вспомнил мешки с продуктами, которые они с Женей таскали к стоянке. Палатку Инны, которую иногда ставил Андрей, иногда Женя, иногда Адмирал — кто успеет.

— Делаешь ты, Андрей, чужую работу?

— Вроде свою, — озадаченно ответил он.

— Ну вот. Значит, для тебя все справедливо, и нечего ерепениться.

— Ага! А то, что Алешка надувает матрасы, — это тоже справедливо? Для всех, заметь, надувает.

— А ты попробуй их у Алешки отобрать, — засмеялся Женя.

И Андрей перестал спорить. Потому что Женя был прав.

Своя работа, чужая работа — все зависит от того, как ты относишься к этой работе. А главное — к этим людям.

А поговорить с Димой Андрею иногда хотелось. Не ссориться, не выяснять отношения, а просто поговорить. Объяснить что-то. Он, Андрей, например, считает, что «сачковать» — хамство. А Дима как считает? Что не помогать слабым — непорядочно. Может быть, Диме этого просто не объяснили в свое время? Но однажды он оставил эту мысль — говорить с Димой.

Профессор в этот день хотел пройти побольше и попросил всех быстрее собираться. Чем-то это было вызвано: то ли до ближайшего леса далеко, а стоять на безлесном месте плохо — дров нет и вообще неуютно. То ли еще что-то. Но все согласились с Профессором и стали собираться.

Андрей с Женей стояли в воде и грузили байдарки — Профессора, Адмирала, свою, Капитанскую. Работа шла быстро — ребята приладились. Спальник — под борт. Продуктовый мешок — в корму, рюкзак с одеждой — в нос, он полегче, а нос должен быть легче кормы. К другому борту для равновесия — резиновые сапоги или еще один мешок с продовольствием, только длинный, чтобы удобно было ему сбоку, чтобы не мешал. Сюда — ведро, обернутое клеенкой, чтобы копотью не пачкало. Сюда — сумку с хлебом, чтобы на нее с весел не капало.

На берег вышел Дима с сигаретой во рту.

— Дима, собери, пожалуйста, наши рюкзаки, — попросил Женя, — а мы байдарки догрузим. Годится?

— Сделаю, — легко согласился Дима.

Он ушел с берега. Лагерь, как обычно, был на возвышении, Димы не было видно. Управились еще с одной байдаркой, поднялись на стоянку, чтобы взять оставшиеся вещи и загрузить последнюю. Увидели, что Дима сложил свой роскошный красный рюкзак и опять сидит, курит. Посмотрел на ребят, сказал:

— Сейчас покурю, начну ваши рюкзаки складывать.

Тут Андрей не удержался от вопроса:

— А почему со своего начал? — За шесть походов он впервые видел, чтобы человек начал укладывать вещи сначала себе, а потом другим.

— Со своего же приятнее начать! — Дима тоже удивился. — Свой — это свой. Разве не так?

Вот тут Андрею стало ясно, что Дима его не поймет, объясняй — не объясняй. Он ничего не поймет и ничего не почувствует. Нельзя изменить человека за двадцать четыре дня. Нельзя — и точка.

И вдруг за несколько дней до конца похода произошло неожиданное. Дима вытащил из воды свою байдарку, а потом пошел помогать Адмиралу. Он вытащил еще одну байдарку, потом не сел курить, а стал вместе со всеми таскать наверх рюкзаки. Что это с ним? Андрей ошалело смотрел на Диму, а Дима работал, как все.

— Женя, что это с ним? Перевоспитался? С ума сойти.

— Нет, не думаю. — Женя волок наверх самый большой мешок. — В Москве опять будет сачковать, проезжаться за чужой счет.

Их догнал Профессор, свалил ношу, сказал:

— Просто наша работа заразительна. Потому что мы делаем ее с удовольствием. Вот он и «заболел». Скорее всего временно.

С удовольствием. Андрей не задумывался об этом. Надо делать — он старается. Стыдно быть хуже других. Неприлично отдыхать, когда рядом трудятся. А удовольствие? Ну какое удовольствие таскать дрова? Или стирать? Или двадцать четыре вечера подряд ставить палатку? Мыть миски и ложки, когда дежуришь? Надо — вот и делаешь. Но тогда, значит, ты приносишь жертвы? А самому тебе это делать не хочется? Нет, никаких жертв. Все делается с удовольствием.

В такой обстановке даже Дима перестал быть «сачком».

По берегам расстилались луга, широкие, ярко-зеленые. Вечером там паслись лошади, табун стоял у реки, на фоне заката небольшие точеные лошадки казались черными, развевались хвосты на ветру. Мчался всадник. Пригляделся Андрей — а это мальчишка. Может, лет двенадцати. А может, и десяти.

Мальчишка сидел верхом, обхватив лошадь босыми ногами. И она несла его, летела, и грива летела. Тишина в лугах, только копыта стучат по земле.

— Кумысные лошадки, — сказал отец. — Здесь, в этих краях, делают целебный напиток — кумыс. Из кобыльего молока.

— Вкусный? — спросил Андрей.

— А мы его попробуем. Завтра сходим и попросим бутылку или две.

Лошади вошли в воду, нагнули длинные шеи, аккуратно пили. Отражения в розовой воде были тоже черными.

Потом они напились, вышли из реки. Мальчишка крикнул что-то высоким голосом, и табун помчался, полетел.

Целый табун — и один мальчик.

Это было так необыкновенно, что окликнуть мальчика Андрей не посмел бы. Как будто все это — огромный волшебный театр. Мальчик и красавицы лошади — на сцене, а Андрей — зритель, он может только восхищаться. Обращаться к этим волшебным картинам он не может ни с какими словами.

Утром отец тихо сказал около их палатки:

— Андрей, Женя, пошли пить кумыс.

На тропе их ждали Адмирал и Юлька с Викой. Остальные спали.

— А вы-то чего, девчонки? Ты же, Юля, никакого молока не пьешь — ни коровьего, ни козьего, — сказал заспанный Женя. Он, похоже, был не рад, что согласился с вечера идти за кумысом. Спать хотелось.

— А кумыс — не молоко. Я хочу попробовать. — Юля шагала по тропинке, роса сверкала разноцветными огоньками, пахло медом и хвоей.

Вика тоже сказала:

— Кумыс для всех, а не только для больших. Это же не вино, правда, Юля?

Маленький деревянный дом стоял среди травы. Качали красными шелковыми шапочками маки. К ним вышел старик, скулы широкие, глаза узенькие. Башкирский меховой малахай как у Салавата Юлаева.

— Здравствуй, здравствуй. — Старик разговаривал только с Адмиралом. Он сразу определил в нем главного.

— Хотим кумыс попробовать, никогда не пили. Можно купить кумыс?

— Угостить могу, зачем продавать? Здесь не магазин, не базар. Садись. — Старик указал на скамейку, вкопанную у забора.

Они сели рядышком, молча ждали, смотрели вокруг. Андрей любит лес — среди деревьев ему спокойно, как в доме. И шум вершин кажется похожим на музыку. Но своя красота есть и в лугах. Пространство, открытое глазам, откровенность какая-то. Травы шелково гнулись, яркие маки, тихие колокольчики, нежные малиновые гвоздички-часики. И все это было распределено среди зеленой травы, как будто трудился умный художник. А природа и есть великой художник.

Кто-то дернул Андрея за рукав. Рядом стоял маленький мальчишка, улыбался, узкие глаза блестели хитростью и весельем:

— Дай шесть конфет. Дай, Москва, шесть конфет.

— Нет у меня. — Андрей развел руками. — Нет, понимаешь?

Трехлетний человек развел руками:

— Не понимаю. Дай шесть конфет.

Тут из дома выбежала девочка лет семи, схватила малыша за руку, повела к дому:

— Нашелся умный. Не слушайте его. Шесть конфет, главное, просит. Как будто он до шести умеет считать. — Она весело шлепнула малыша, сказала ему что-то по-башкирски. Он обернулся, тащился за ней, а сам смотрел на них и повторял нарочно:

— Шесть конфет дай, ты, Москва. В кармане посмотри.

Они исчезли за углом дома.

— Во туземец настырный, — засмеялся Женя.

— Не пропадет, — сказал Капитан. — Обаятельный очень.

Тут он снова появился и опять пристал со своими конфетами. Но пришел старик и шуганул мальчишку. Он поставил на скамейку три темные бутылки. Пробки были прикручены к бутылкам проволочками.

Девочка вынесла стаканы. Они наливали кумыс, он шипел, пенился, был не похож на молоко, а скорее — на лимонад, только белый, как разбавленное молоко.

— Вкусно как! — Юлька даже глаза закрыла от наслаждения.

Вика тоже пила и охала.

Адмирал выпил два стакана, и старик принес еще бутылку и отдал в руки Адмиралу: главный должен получать самое большое удовольствие.

— Неужели у тебя хватит совести самому все слопать и нашим не отнести? — спросил Капитан.

— Совести? Да как тебе сказать? — Адмирал долгим задумчивым взглядом смотрел на бутылку. — Ладно, возьмем с собой. Пусть знают мою доброту.

Старик сидел с ними рядом, смотрел, как они пьют, молчал, щурил свои узкие глаза. Сказал задумчиво:

— Кумыс — здоровье. Лев Толстой пил в наших местах кумыс, лечился. Говорят так. Может, неправда? Но наверно, правда. Такие большие книги без кумыса не напишет никто. Чехов Антон Павлович тоже здесь был, лечился на кумысе. От него сила, дыхание хорошее. Видишь, какая трава? — Старик говорил только с Адмиралом. — От сильной травы — сильные лошади. От сильных лошадей — сильный

кумыс. А мы его в подвале выдерживаем, специально готовим. Не думай, что просто, — знать надо. Кому кумысную передам? Молодежь в нефтяники уходит, в инженеры, в артистки еще. — Он погрозил коричневым пальцем девчонке, которая выглянула из окна, где стояли в горшках красные герани. — Надо выдумать — артистка!

Девчонка засмеялась и спряталась за занавеску.

— А мальчик? — спросил Андрей. — Который верхом?

— Мальчик? Верхом? Не знаю. — Старик впервые повернул свое коричневое лицо к Андрею. Глаза не были черными, они были коричневыми, просвечивались солнцем. — Это не мальчик — это Фатьма, моя внучка. Очень умная внучка. Только в артистки зачем собралась?

За занавеской снова раздался смех. Фатьма, которая умеет ездить верхом, которую слушается табун прекрасных лошадей, Фатьма, которой не больше семи лет, смеялась там, в доме.

— Еще нескоро, — успокоил старика Адмирал, — еще передумает Фатьма. Вот как у вас здесь хорошо, просторно, красиво…

Старик кивал, но смотрел несогласными узкими темными глазами.

Адмирал поднялся, все собрались идти.

— Фатьма, до свидания! — сказал Андрей.

Она вышла проводить их, держала за руку маленького мальчишку с голым пузом. Он помахал им рукой очень приветливо, но все-таки сказал:

— Принеси шесть конфет.

— Ладно, — серьезно пообещал Капитан, — принесем.

Пришел последний день.

Поздно вечером они должны были сесть в поезд. Они немного выбились из графика, и теперь им приходилось спешить. И как всегда, когда приходилось спешить, нервы были напряжены.

И это напряжение, как любое напряжение, искало разрядки. И все старались снять напряжение, чтобы разрядки не допустить. Потому что кто ее знает, эту разрядку, какой она будет. Это дело непредсказуемое.

На привале Инна готовила обед. И все получалось не так, как надо. Дрова горели плохо, дымили сильно, и неизвестно, с какой стороны к ним лучше подойти. Ни разу костер не дымил так сильно. Вода никак не закипала, казалось, что все это назло. «Когда очень надо, чтобы вода кипела быстрее, она вообще не хочет кипеть — это закон, его знают все кастрюли и чайники в мире», — так думала Инна, стараясь себя хоть немного подбодрить. Она даже отошла на другой конец полянки, делая вид, что вода в ведре ее совершенно не интересует. Но и этот проверенный способ не действовал: вода не закипала. А Инна понимала, что все ждут. Не подают виду, ищут себе занятия, чтобы не висеть над душой, но все равно ждут и нервничают — и хотят есть. От этого она сама нервничала, и вода не закипала, и половник валился из рук.

Женя сам не знал, почему он в этот момент оказался рядом с костром. Нечего ему было там делать, и понимал он, что не нужно сейчас попадаться на глаза Инне. Помочь он ничем не мог, да и не любят такие люди, как Инна, чтобы им помогали. В общем, какая-то злая и глупая сила привела Женю к костру.

— Не кипит? — невинно задал он вопрос.

И Инна треснула Женю половником по спине. От души треснула, не шутя. Жене показалось, что звон пошел на всю поляну. И все видели. Но — никакой реакции. Даже самые маленькие сделали вид, что ничего не произошло. А взрослые продолжали возиться со своими делами. Как ни в чем не бывало. Только Юля метнулась в ту сторону — надо было срочно спасать пострадавшего Женю. Но Андрей успел ее схватить за руку, отвел в сторону:

— Не надо, Юлька, подбрасывать дрова в костер, который и так горит ярким пламенем.

Очень нужные слова. Откуда они взялись? Кажется, так говорит Капитан, когда дома возникает какой-нибудь конфликт. А может, еще где-то слышал это Андрей. Или сам придумал. Дело было не в словах, а в правде, которая заключалась в них. Не распаляй ссору, не ввязывайся, когда без тебя все обойдется легче и быстрее. Юлька сначала не поняла:

— Он же именно не горит, костер-то.

Но туда не побежала, села, обхватила коленки руками, задумалась. Дойдет до нее все, что нужно. Если не сейчас, то потом.

Все вели себя так, как будто ничего не произошло. Не пошутил никто, не возмутился, не засмеялся. Такт — это как музыкальный слух. Есть слух, и мелодия звучит правильно, а объяснять ничего не нужно.

Женя почесал спину и отошел от костра.

А у Инны вдруг все стало получаться. Как будто огонь, вода, дрова только и ждали вот этого идиотского поступка — удара половником. Костер горел почти без дыма, слезы у Инны высохли, вермишель сварилась мгновенно. А пока она варилась, Женя в стороне — в стороне! — открывал банки с тушенкой.

После обеда они опять спешили, байдарки неслись вперед, приходилось налегать на весла изо всех сил. Адмирал поглядывал на часы и кричал:

— Нажмем! Успеваем! Нам есть куда спешить!

И они успели. Разбирали байдарки четко, быстро. Стрингеры — в длинный мешок, обшивку — в широкий. Кильсон, весла — в длинный, шпангоуты — в широкий. У всего свое место, все лежит удобно и ловко.

Купили билеты. Оказалось, что поезд будет через час, но на этой станции простоит всего минуту. Мужчины пошли на платформу, высчитали, где будет их вагон, перетаскали туда все вещи. Мешки лежали горой. Успеют ли они погрузить все эти мешки за одну минуту?

В зале ожидания сидели Юля и Вика. Зал был небольшой, но высокий и какой-то гулкий. Вика сидела, удобно подсунув под себя ладошки, и пела: «Без меня тебе, любимый мой, земля мала, как остров». Песня гулко отдавалась в зале ожидания, получалось очень красиво, Вике нравилось, она пела еще. А Юля сидела с ней рядом и думала: «А вдруг мы не успеем сесть в поезд? Одна минута! Разве можно успеть? А вещи? А вдруг одни сядут, а другие останутся?» А Вика рядом распевала совсем беспечно. Непонятная девочка Вика. Говорит мало, рыжие пряди висят над глазами, но Вика все видит. И ни во что не вмешивается, как будто от нее ничего не зависит. Вот поет — с большим чувством.

«Ты покинул берег свой родной, а к другому так и не пристал».

— Тебе что, домой не хочется?

— Хочется. — Вика удивленно скользнула зеленым глазом в сторону Юли.

— А что же ты? Не волнуешься, что ли?

— Не бросят. — И продолжала петь.

— Истинно женское поведение, — сказал, входя в зал ожидания, Капитан. — Высший класс. Молодец, Вика.

Юля удивилась. Равнодушное нахальство — «не бросят». Как будто ей здесь все должны, обязаны беспокоиться обо всем, тревожиться. За нее. А она будет сидеть-посиживать.

Юля не знает, что настоящая женственность — в умении полагаться на тех, кто сильнее. Это с рождения дается женщине. Может быть, об этом тосковал однажды вечером Женя? Такие все самостоятельные, энергичные. И парень чувствует себя каким-то лишним…

Погрузка прошла прекрасно. Сначала в поезд сели женщины и дети с рюкзаками, Дима повел их устраиваться в вагоне. Андрей с Женей поднялись в тамбур, Профессор, Адмирал, Капитан подавали им с платформы мешки с байдарками, палатки. Все это ребята складывали в тамбуре. На погрузку ушло меньше минуты. А когда поезд тронулся, стали не спеша перетаскивать вещи из тамбура в вагон, разместили все мешки на третьих полках.

Утром, когда все пили чай, а до Москвы оставалось совсем немного, Жадюга спросила невинным тоном:

— Интересно, половник — холодное оружие? Или огнестрельное? Ты как считаешь, Женя?

Женя хмыкнул:

— Смертоносное.

— Если у костра, то не холодное, а горячее, — вставил с серьезным видом Адмирал.

— Пошутите еще немного, — сказал Профессор. — Вот сейчас Инна схватит половник, я тогда на вас посмотрю.

— Женя! Беги! — крикнул Андрей.

— Посмотрю я, кто быстрее бегает, — не унимался Профессор.

Больше всех смеялась Инна.

Юля сидела рядом с Женей и думала, что сидит с ним рядом в последний раз. Наверное, это очень грустно, но грусти почему-то не получалось. Может быть, в десять лет наши чувства не так уж серьезны? И любви, великой и необыкновенной, хватило на один поход?

Кто знает…

Поезд подходил к Москве.

Турбаза была у реки. Деревья отражались в воде, палатки стояли между березок. И еще был дом. Снаружи он казался небольшим, но внутри помещались не только спальня, а еще бар, где вечерами пили «Байкал» и танцевали.

Андрею сразу здесь понравилось. Свобода. Хочешь — ходи в походы длинные, хочешь — в двухдневные. А хочешь — никуда не ходи, живи на турбазе. Многие ребята так и жили.

— От добра добра не ищут, — сказал невысокий толстоватый парень. — Еда здесь хорошая, дежурства редко, — отдыхай спокойно.

Через день Андрей заскучал. Никому здесь не нужны были его туристские умения. Да и он сам мало кого интересовал. Но на следующий день вывесили объявление о байдарочном походе, и Андрей записался первым. Руки тосковали по веслу, река звала за поворот. И так хотелось встретить ребят, которые знают, что такое поход… И любят байдарку, воду, движение. Ведь нам так важно, чтобы рядом был кто-то, кто любит то же самое, что и мы!

На собрании группы к Андрею подсел красивый парень — синеглазый, с крепким подбородком и светлыми бровями.

— Слава, — представился он, — из Йошкар-Олы. А ты москвич?

— Да. Зовут меня Андреем.

Слава был человеком легким, общительным. Сам о себе говорил:

— Я простой и люблю простоту. Все эти мерлихлюндии не принимаю.

Ну что ж, так и должны вести себя люди, которые завтра вместе пойдут в поход.

— Давай с тобой, Андрей, в одну байдарку сядем, — предложил Слава, — там есть двухместная, я видел.

Конечно, Андрей согласен. А Слава-то какой молодец. Андрей считал себя бывалым туристом, но обо всем узнавал только здесь, на собрании. А Слава сумел разведать, что нужно, видел лодки, сам все проверил. Да, за папиной спиной — это еще не туризм. Андрей понял, что здесь ему предстоит многому поучиться.

В группе оказалось три девушки. Слава сказал:

— Девчонки вроде нормальные. Но в байдарку с ними лучше не попадать.

Андрей не спорил. Мало ли почему Слава так считает… Может, он знаком с этими девочками давно?

Слава и Андрей грузили байдарку. Слава действительно человек опытный. Он, не задумываясь, распихивал мешки с продуктами так, что байдарка не теряла устойчивости. Когда загрузили в нее все, Слава сказал:

— Ну что, Андрей? Вперед?

Андрей оглянулся. Они погрузились первыми. Значит, надо помогать остальным.

— Давай им поможем. — Андрей кивнул в сторону других лодок.

— У тебя что, богадельня? — весело спросил Слава.

— Ну, не знаю, там девчонки…

— А, понял. Познакомимся, как полагается, — согласился Слава.

Легко с ним и хорошо.

Три девочки, Валя, Ира и Лена, облюбовали себе байдарку и теперь довольно бестолково и суматошно ее грузили. Байдарка перекосилась на один борт, девчонки спорили, перекладывали мешки, цепляли их за торчащие в дне острые шплинты, которые почему-то не замотали лейкопластырем, как это делалось у всех людей.

— Разрешите вам помочь, — сказал Слава и улыбнулся. Зубы у него ровные, белые.

— Шагай, сами справимся, — огрызнулась Ира. Она была распаренная, встрепанная, маленькие глазки сердито сверкнули. Ира сунула голову в глубь лодки, тащила оттуда рюкзак и пыхтела.

— Погоди, Ира. — Валя кокетливо повела подкрашенными глазами. — Почему сами? Посмотрим, как у мальчиков получится.

Третья сразу отошла и прислонилась к березе. Как будто собралась фотографироваться на фоне природы.

— Андрей, вперед, — скомандовал Слава.

Сразу стало ясно, что девчачью байдарку легче разгрузить и загрузить с нуля, чем исправлять то, что сделано. Андрей и Слава молча вытащили все на берег, Слава начал раскладывать вещи по лодке, Андрей подавал ему мешки. Девчонки сидели в сторонке, щебетали, смеялись. Их соседство было приятно Андрею.

Подошел инструктор, очень загорелый мужчина с пружинистой походкой:

— Взаимопомощь? Хорошо. Поскорее, поскорее.

Он ушел торопить остальных.

— Эй, инвалидная команда! — крикнул девочкам Слава. — Хоть бы посмотрели, как это надо делать.

Андрей и сам думал, что хорошо было бы научить девчонок управляться с погрузкой. Но он постеснялся сказать им, чтобы они шли учиться. А Слава сказал легко и просто. Вот этой простоте хорошо бы научиться. Слава никого не стесняется.

— Нам учиться не надо, — ответила хорошенькая Лена. — Мы и завтра тебя позовем.

— Брось, Лена, нужен он тебе… — буркнула независимая Ира.

— Страхолюдины все самостоятельные, — проворчал Слава тихо.

— Я от помощи никогда не отказываюсь, — сказала Валя и засмеялась.

Слава потихоньку спросил Андрея:

— А ты чего молчишь? Не контачишь с ними? Сам меня втравил.

Андрей пожал плечами. Неудобно признаться, что он не умеет вот так с ходу «контачить» с девочками. Да и не нравилась ему ни одна из них.

В походе, там были Юлька и Вика — понятные девчонки.

В школе — с детства свои девчонки. Одна только Надежда Емельянова держалась словно красавица. А может, она и была красавицей? Андрей не знал — слишком привык к Надеждиным серым круглым глазам, тоненьким бровкам, быстрой походке. К ее вредному голосу тоже привык. И вообще, Надежда — это Надежда, она ясна Андрею. Или, во всяком случае, он считает, что ясна. А эти девочки? Какие они? Он не сказал с ними двух слов. Они чужие. А Славе — свои. Слава — другой человек.

Ира очень уж некрасивая, держится независимо, и кажется, что из-за этого она какая-то прямоугольная и совсем неженственная. Хотя вообще-то независимость ничему не мешает — Надежда Емельянова вон какая красивая, а ведь совсем не прямоугольная, вовсе нет. Эта Ира выглядела нелепо — она старалась быть независимой, а сама ничего не умела.

Лена, самая хорошенькая, не нравилась Андрею своей манерой говорить как-то двусмысленно и кокетливо поводить глазами.

Фальшивая какая-то. У них в классе тоже есть девчонки, которые смеются деланным смехом, стреляют глазками в любую, пусть случайную, цель.

Валя больше всех молчала, но иногда произносила одну и ту же фразу:

— Ну, с вами не соскучишься.

Валя сказала это, когда Слава пошутил. Потом — когда Ира что-то шепнула ей на ухо. И еще раза три. Может быть, она смущается? А может быть, просто дура?

— Конечно, девочки так себе, — сказал Слава как будто в ответ на мысли Андрея. — Но ведь всего на десять дней.

Наконец они оттолкнулись от берега. Андрею сразу стало хорошо и спокойно. В своей стихии — байдарка идет по реке, камыш качает бархатными шапочками, перелетает реку сойка, розовая птица с голубыми зеркальцами на крыльях.

И рядом хороший парень — Слава. Немного коробит его грубоватая манера, но Андрей тут же одернул себя: надо быть терпимым к чужим недостаткам. Чему тебя, Андрей, учили столько лет? Не спеши осуждать человека.

Их байдарка сразу же вырвалась вперед.

— Жми, жми, — говорил Слава сзади. Андрей не видел его лица, зато чувствовал, как четко, в такт с ним, гребет Слава. И было радостно, что в байдарке оказался умелый, спортивный парень. — Жми, Андрей, мы им всем покажем, как надо ходить.

— По-моему, там ребята сильно отстали. Давай подождем, — промямлил Андрей и сам показался себе хлюпиком.

— Неспортивно рассуждаешь, — сказал Слава. — Отстают от нас — значит, мы сильнее. Пусть неудачник плачет.

— А если мы завтра отстанем? — С этим Славой было интересно разговаривать.

— Во-первых, не отстанем. А во-вторых, если мы отстанем, они нас не подождут, сами будем выбираться.

— И тебе это нравится?

— А чего размусоливать — нравится, не нравится. Я — как все.

Вот как удачно получилось — Андрея судьба столкнула в первом же самостоятельном походе с человеком, которому многое можно объяснить. Большая польза может получиться из их встречи. Слава станет другим, Андрей поможет ему понять основы. Ведь и ему, Андрею, тоже помогли в свое время. Адмирал, Профессор. О Капитане и Жадюге нечего говорить. И дядя Павел, и тетя Катя, и тетя Марина. Все они были родные ему люди. И как хорошо было вспоминать их всех сейчас! Тоже река, тоже байдарка, весло, а обстановка совсем, совсем другая…

Андрей и Слава сидели на берегу. Они успели поставить свою палатку, разгрузили лодку, перетащили наверх вещи. Теперь отдыхали, смотрели на реку. Вода текла медленно. Казалось, она вообще остановилась. Но вот плывет по ней ветка и довольно заметно движется мимо ребят.

— Давай пока дров принесем. — Андрей поднялся. — Костер разведем. Чего сидеть-то?

— Слушай, ты что — самый умный? — Слава говорил почти сердито. — Сделал свое — сиди. Работу не ищи — она сама тебя найдет.

Смешно. Андрей собирается учить Славу. А Слава тем временем сам учит Андрея. Слава представляется Андрею человеком, которому в свое время что-то плохо объяснили. Андрей кажется Славе чудаком, который не понимает жизни. Книг, что ли, начитался?

Причаливали одна за другой байдарки, каждую разгружал ее экипаж. Ну что ж, так тоже можно. Не сразу ведь все становится по-дружному, по-семейному. Они пока и не друзья. Разве обязательно сравнивать те походы и этот? Здесь свои законы.

Последними причалили девочки. Измученные, они таскали свои вещи и пререкались:

— Ты, Ирка, всегда что полегче берешь. Ловкая, — ворчала Валя.

— А ты зато за всеми замечаешь. За собой смотри.

— Суп будут варить девочки, — объявил Слава громко. — Кухня — это женское дело.

— У нас равноправие! — крикнула резким голосом Ира. — Грести — так мы с вами наравне, а варить — женское дело!

— Несправедливо! — кричали Лена и Валя.

— Вот когда будете грести наравне, — сказал Коля с желтой байдарки, которая весь переход шла второй, — тогда поговорим о равноправии.

Инструктор, Леонид Иванович, устало махнул рукой:

— Десятый год вожу группы — все одно и то же. Надоели эти споры. Вы туристы или кухонные тетки?

Все парни поддержали Славу и Колю. Один только Андрей считал все происходящее диким, но разве бывает, что все идут не в ногу, а ты один шагаешь в ногу? Надо было присмотреться и не думать, что ты самый умный.

Все отдыхали, лениво ждали, кто все-таки будет варить суп. Что бы сделали в этом случае Адмирал, Профессор? Андрей взял топор и пошел вслед за Леонидом Ивановичем рубить дрова. Когда они вернулись, на поляне все еще был крик:

— Равноправие!

— Женская работа!

— Синий чулок!

— Помогали грузиться!

— Берегите мужчин!

Андрей молча бросил дрова и начал готовить место для костра.

— Ставишь из себя? — неожиданно спросила Валя.

— Просто у нас так принято, — ответил Андрей твердо. Он представил, что это не он, а Капитан. Многое стало понятнее. — Принято, и все.

— Это у кого — у вас? — насмешливо спросил Коля и встал перед Андреем. Он был в плавках, собирался купаться.

— У нормальных людей. И если сейчас не начать ставить палатки, это

придется делать в темноте.

— Вот и ездил бы со своими нормальными людьми. Тоже еще. — Это сказал Слава. Он рылся в рюкзаке, что-то искал. — Тебя, Андрей, послушать — надо пахать не разгибаясь. А я лично имею другие планы. — Он вытащил из рюкзака магнитофон и пошел к девчонкам. Они возились с палаткой.

— Хоть бы помог, — донесся оттуда голос Иры, довольно склочный. — Ходит тут…

— У нас равноправие, — отозвался Слава. — Андрей там суп варит, вы тут палатку ставите. Сами за это боролись.

Миски после обеда все мыли сами, каждый свою. Андрею оставили только ведро. Он драил ведро и думал, что Профессору хорошо говорить о заразительной работе. Попробовал бы он, Профессор, в такой вот компании кого-нибудь раскачать! Ведь придется теперь Андрею работать за других, а они и рады все на него спихнуть. Нашелся дурачок…

Совсем ему такая роль не нравится.

Но жизнь устроена всегда сложнее наших рассуждений.

Если фиксировать внимание на том, кто мыл ведро или каким тоном разговаривает Слава, получается, что ведро всегда моет Андрей, а Слава всегда разговаривает грубо. На самом деле в походе было хорошо. И Слава был иногда славным и добрым и отдал свое одеяло Коле — сказал, что никогда не зябнет и тонкий Колин спальник ему в самый раз. А ведро чистил не только Андрей. И Валя чистила, и еще кто-то. Не все время Андрей следил за этим. Вокруг была красота, она всех делала дружнее, милее.

Однажды у костра Коля попросил:

— Андрей, посмотри, что у меня на спине.

Спина у Коли оказалась малиновой — обгорел на солнце.

В яркое безоблачное утро Леонид Иванович предупредил:

— Рубашки не снимать. Сгорите — обижайтесь на себя.

Не все послушались. Августовское солнце казалось таким мягким и безобидным.

Теперь было три обгоревшие спины.

— Плечи болят, — пожаловался Коля.

— Ага, особенно правое, — морщился Слава.

И Олег рядом вздыхал. Он тоже шел весь день, намотав майку на голову, а спину подставляя солнцу.

— Андрей, попроси у девчонок одеколон, — сказал Коля. — Тебе они не откажут.

— Это почему же? — Андрей повернулся к нему и ждал.

— Ну, ты все-таки с ними как-то по-хорошему.

— По-моему, мы для них все на одно лицо, — сказал Андрей, — неотесанные шкурники.

Он сказал это с удовольствием, потому что думал так все время, а высказаться не было случая. Трудно держать при себе то, что накипело.

За одеколоном он все-таки пошел — ожоги надо было лечить.

Одеколон дала Андрею Ира. В таких прямоугольных и неженственных девчонках часто сильнее, чем в других, развито чувство товарищества.

— Бери, не жалко. — И протянула флакон.

— Вернуть не забудь, — сказала Валя и засмеялась без всякого повода. Хотя почему без повода? Андрей казался ей смешным. Не от мира сего парень, чудной какой-то. Все на травке отдыхают, а он работу себе находит. И ворчит: «так принято», «так принято». Псих, скорее всего. Слава ей нравился гораздо больше. Веселый, наглый, от работы отобьется, а для себя все сделает быстро и ловко. Победитель.

Все намазались одеколоном, Коля залез в палатку и заснул.

— От одеколона сразу легче, — сказал Слава, — не жжет почти.

Он взял магнитофон, включил. Музыка грянула на всю округу.

— Слава, выключи, — сказал Андрей. — Коля спит.

— Ну и что? Разве у него одного каникулы?

— Он обгорел все-таки. — Андрей чувствовал, что Слава и правда не понимает. Ну что это такое? Как будто они говорят на разных языках.

— Обгорел! Я тоже обгорел, но не скулю. Валечка! Иди песни слушать! А ты, Андрей, не волнуйся. Спать захочет — уснет твой Коля.

Никто не поддержал Андрея. Может быть, он действительно слишком «нежного воспитания»? Может быть, в компании взрослых — одно, а здесь молодежь, здоровые ребята, крепкие нервы.

В их группе все ребята бывали в каких-нибудь походах, у них был свой опыт. Чем он хуже, чем опыт Андрея?

Ожоги у ребят почти прошли, но тут выяснилось, что Слава натер ладони до волдырей. Почему так случилось?

— Сам не пойму, — приговаривал Слава.

Андрей один знал, в чем тут дело: Слава честолюбив, он не хотел грести меньше Андрея. Но Андрей только что из похода, кожа на ладонях у него намного грубее, чем у Славы. Теперь Слава оказался с забинтованными руками.

— Синтомицинку приложи, быстро заживет, — сказал Леонид Иванович. — Волдыри, как и ожоги, бывают в каждом походе. Тут уж ничего не поделаешь.

К Андрею подошел Коля:

— Давай, Андрей, в мою байдарку. Гребешь ты прилично.

— Да я со Славой.

— Ты его руки видел? Далеко ты с ним уйдешь.

Колины ожоги за ночь прошли, он готов был побивать рекорды.

— Что ж его; на помойку теперь выбросить? — Как хочется Андрею передать им свою правду. Но это так трудно, и слова какие-то не те, и тон не тот. Он чувствует.

— А ты чем виноват? — Коля искренне удивился. — Зачем тебе-то из-за него страдать!

Ну что ему ответишь? Не будешь читать лекцию о нравственных принципах, о верности и прочих высоких материях. К чему быть умнее всех?

Андрей, конечно, сел со Славой. Естественно, сегодня они отставали, сзади них болталась только лодка девчонок, которая вместо прямого пути проходила извилистый. Лодка рыскала от одного берега к другому — девчонки так и не научились управляться с рулем.

Андрей не старался догнать остальных — греб размеренно, как автомат. И думал о своем.

Вспоминался в подробностях весь вчерашний день.

Андрей теперь представил, как выглядел в глазах других ребят и девчонок. Занудливый, высокомерный, на каждом шагу делал замечания. Да кому придет в голову слушать такого? И вообще, все эти ребята — девятиклассники, перешли в десятый. Взрослые люди. Кому здесь нужды его поучения? Пока не дошло до открытого конфликта, надо перестраиваться. Вспомнились слова тети Кати, сказанные в одном из первых походов:

— Важно сохранять свои критерии, но не навязывать их другому.

Вот где он был не прав. Он сохранял свои критерии, но вторая половина правила как-то вылетела из головы.

Слава сидел сзади, крутил магнитофон, печально сказал:

— Все нас обошли. Одни девицы сзади телепаются. Эх, подвел я тебя, Андрей!

— Да ладно, не страдай. Сделай только музыку потише — в голове гудит от нее.

— Хотел, как лучше, — сказал Слава и выключил магнитофон.

Адмирал, отец, все «старики» не создавали в походах конфликтных ситуаций. А здесь конфликты возникали все время: кто будет готовить завтрак? кто будет мыть посуду? кому идти за дровами? Все эти мелкие вопросы грозили перерасти в крупные ссоры. Кто-нибудь выкрикивал: «А я из принципа не буду!» — это могло послужить началом большого скандала. Леонид Иванович — странный человек — не вникал ни в какие нравственные проблемы. Только практические, бытовые. И еще его волновала безопасность. Чтобы лодки не перевернулись и не пропоролись. Чтобы никто не утонул и не потерялся в лесу. Чтобы готовили и ели. И не простудились. А какими людьми они сюда приехали, какими отсюда уедут — это Леонида Ивановича нисколько не занимало. Он и не скрывал: «Я вам не учитель, мои обязанности «от» и «до». Фраза была туманной и смешной. Но смеяться Андрею было не с кем.

Он без конца рубил и таскал дрова, помогал дежурным, ставил палатки, грузил и разгружал лодки. Он так решил: работа для него — удовольствие, а они как хотят. Пусть думают сами, кто из них дурак, а кто умный. Он сюда отдыхать приехал, а не их переделывать.

Андрей больше не чувствовал себя не знающим жизни, нет, он понимал не меньше, чем они. Когда он драил песком закопченное ведро, то ему теперь не казалось, что ребята посмеиваются над ним. И вот что интересно: как только он перестал об этом беспокоиться, они и в самом деле перестали считать его чудаком.

И однажды Валя вдруг вздернула свое хорошенькое личико и сказала:

— А почему это Андрей опять готовит? Мы с Леной не хуже можем кашу сварить. Правда, Лена?

— Не вы одни можете, — лениво заспорил Коля. — Лучшими поварами всегда были мужчины.

— Вот пусть они завтра и докажут, — прыснула Ира, — лучшие повара.

Так у них на пятый или на шестой день установилось дежурство. Конечно, оно не получалось таким четким и честным, как в тех походах. Конечно, нет. Но все-таки, все-таки…

Слава и Коля вдруг почувствовали, что рубить дрова приятно. Сухое полено разлетается пополам с каким-то вкусным треском. И сильный удар топора отдается в плечах, мощных и широких. Во всяком случае, когда рубишь дрова, твои плечи кажутся тебе такими.

В общем, к концу похода все стало почти нормально. Андрей про себя поставил такую задачу: пусть не будет конфликтов. Он следил за этим незаметно, это было даже интересно. Вот Коля потянулся и сказал:

— Пора, что ли, костер разводить? Ох, надоело, не хочется.

— Давай я разожгу, — тут же предлагает Андрей. — Новый способ, кстати, проверю.

— Пошел ты со своим новым способом, — Коля встает с одеяла, идет дежурить.

Даже мусор помогали Андрею закапывать по очереди. И кострище старое закладывали дерном, как учил Профессор. Поляны оставались такими, что никакой следопыт не определил бы, что здесь ночевала туристская группа.

Когда вернулись на базу, Леонид Иванович сказал:

— Ты, Андрей, здорово мне помог. Я бы без тебя с этой группой не справился.

— Ну что вы! У вас опыт, а я так…

— Опыт опытом, а уж больно они все умные.

Андрей прыснул.

Скоро домой. Настроение было хорошее. Не сбежал. А такие мысли появлялись, и не раз. Но вытерпел. Перестал считать себя «самым умным», а их — чуждыми по духу. И старался их понять. И прожил эти дни не под чужую музыку, а под свою. Как это говорила тетя Катя? «Живи по своим критериям». Вот именно — по своим. Ни Слава, ни Коля не стали другими. Ну что же, наверное, такое встречается только в кино или в книгах. Люди меняются редко.

Расскажет ли он об этом походе отцу, маме, Адмиралу? А что? Можно и рассказать. Не стыдно.

С первых дней занятий чувствовалось, что этот год — последний. Десятый класс. Но примерно через месяц это чувство исчезло — все вошло в свою колею, учились. Казалось, что май еще не скоро.

Нормальный учебный год. Рядом за партой — Женя. Они готовятся к математической олимпиаде, первый тур в октябре. Подали оба документы в вечернюю математическую школу при университете. А еще математический кружок, который они с Женей взялись вести в пятом классе. Пятиклассники попались такие головастые — подобрать для них задачи не простое дело.

— Мы в их возрасте такими не были, — говорил Женя, когда они возвращались с занятий кружка.

— Конечно. Они — молодежь. А мы с тобой кто?

И смеялись, толкали друг друга в лужу — вдруг наступит в нее этот великий математик.

По четвергам, как и в прошлом году, Женя приходил к Андрею. Они решали трудные задачи. Может быть, надо было приступать к решению вариантов вступительных экзаменов? Почему-то не хотелось. Откладывали. Наконец Женя высказался:

— Математикой занимаемся, а не в институт поступаем. Есть разница?

— Всерьез — нет. У кого математика, у того и институт. Так?

— Именно.

После похода они стали еще лучше понимать друг друга.

Они никогда не обсуждали этого — мужская дружба не любит сентиментальности. Но каждый знал по себя: их отношения выдержали испытание походом. Это не так мало.

Однажды позвонил Адмирал, Андрей был один дома. Адмирал сказал:

— Работы много, о лете уже мечтаем. Юлька живет какой-то своей девчоночьей жизнью, я ее не пойму.

— А надо понимать-то? — подковырнул Андрей. — Отцы — это отцы. Дети — это дети.

— Вон ты о чем. Конечно, деликатность родителей и все такое. Но если десятилетнее создание часами шепчется по телефону? А если спросишь, с кем разговаривала, отвечает с непроницаемым лицом: «С Мариной». Это как? На что похоже? Ну ты, здоровый балбесина, скажи.

— А что говорить? Нормальный человек Юлька. Не пускает папку в свою жизнь. И права.

— Убил бы. — Адмирал был, как всегда, прекрасен. — Вечером попозже позвоню, Капитану, Жадюге привет.

С родителями Андрей виделся мало.

Впрочем, может быть, и столько же, сколько в прошлом году. Но тогда у него был приступ максимализма и индивидуализма. Он хотел быть с ними поменьше — не слушать замечаний, не чувствовать себя объектом воспитания. Когда они удивлялись, отвечал односложно: «Надоело». Они не ссорились с ним, святые люди. Капитан даже говорил мирно: «Понятно». Мама, конечно, как все мамы, пыталась навести порядок. Требовала уважения, понимания и всякого такого.

Прошел год. И Андрей стал другим. Немалую роль в этом сыграл, наверное, поход. Даже два похода. В июльском он увидел, как они давали ему и Жене замкнуться друг на друга, не мешали ни в чем. И историю с детским клубом он помнил — его мама и отец все время были на высоте, тут уж не придерешься. А поход в августе тоже многое сказал Андрею. Он рвался к свободе, к сверстникам — никто не препятствовал ему. Поехал, увидел, еще больше оценил своих родителей. Раньше казалось: все само собой разумеется — такт, взаимоуважение, нормальный тон в разговорах, без дерганья, без повышенного голоса. Теперь он знал: так не у всех, не всегда. Надо ценить. И еще одну важную вещь понял Андрей. Нельзя жить летом одной жизнью, а зимой — другой. Одна жизнь продолжает другую, лето плавно становится осенью, а не перепрыгивает в осень. Принципы, выработанные в походе, остаются главными и в городе. Как могло ему раньше казаться иначе? Если ты мужественный, честный, не эгоист, если не боишься брать на себя ответственность или просто взвалить на спину тяжелый рюкзак только один месяц в году — все эти твои доблести ничего не стоят. Будь таким круглый год, каждый день. Это намного труднее, но только это ценно.

Андрей вернулся из школы и удивился: мама была дома. Не так уж часто это случается — мама среди дня дома. Странно, что у него не возникло никаких тревожных мыслей — мама здесь, ну и хорошо. Пока не увидел ее лицо. Тут он сразу понял: что-то не так.

— Дед сегодня в поликлинику ходил — острый диабет, его прямо оттуда увезли в больницу. Отец на овощной базе. Не позвонить. Прямо не знаю, что делать.

Впервые Андрей видел ее такой растерянной. Может быть, впервые в тяжелый момент отца не было рядом? Главную тяжесть Капитан всегда принимает на себя. И неизвестно, отчего мама сейчас растерялась больше — от того, что так серьезно заболел дед или оттого, что еще несколько часов она не сможет разделить тревогу со своим Капитаном. Андрей сразу же, не раздумывая, подставил плечо.

— Давай-ка я в больницу съезжу. Где она находится?

— Я только что оттуда. С врачом познакомилась, взяла вещи деда, вон они — пальто, ботинки. — И она заплакала.

Андрей сказал:

— Ты приготовь что-нибудь, я съезжу. Ну и что же, что ты была? То ты, а то я. Деду приятно будет. Когда там приемные часы?

— С пяти до семи. — Она уже не плакала, реальное дело всегда хоть немного вытесняет тревогу и страх. — Только знаешь, Андрюша, я от расстройства забыла спросить врача, что деду можно есть, а чего нельзя. Он же раньше не был диабетиком, наш дед. Такой всегда крепкий, здоровый, веселый. — Слезы опять покатились по щекам.

Андрей подумал секунду, потом позвонил Жене:

— Слушай, я видел у тебя справочник по диетам?

— Есть у отца. Он худеть хочет. А тебе зачем? Тоже худеть?

— Для дела нужно.

Женя, золотой ты друг, ни одного лишнего вопроса… Услышал что-то в голосе — и совсем другим тоном:

— Принести тебе его?

— Не надо. Открой и прочти вслух, что можно есть при диабете.

Мама сидела на диване, смотрела на Андрея, как на незнакомого. Сильный, точный, помогающий. Без суеты, без лишних слов. Мужчина. И только сегодня заметила, что он вырос.

Женя читал, Андрей записывал. Потом Женя спросил:

— Тебе, может, помощь какая нужна?

— Спасибо, сегодня не нужна вроде. — Андрей положил трубку.

Потом сказал маме:

— Понимаешь, там написано всего много, но главное вот что — отварное мясо, гречневая каша, капуста. Ну и всякие паровые котлеты. Нельзя мучного и сладкого.

Проворачивать мясо через мясорубку намного легче, чем сидеть и смотреть в угол стола. Но мясо в таких случаях проворачивается слишком быстро. И мама, пока готовились паровые котлеты, все-таки сидела опустив плечи, уставившись в одну точку, а именно — в угол кухонного стола. Андрей подошел и обнял ее за плечи. Пожалуй, он не обнимал ее лет с десяти, с тех пор, как его взяли в первый поход. Он тогда почувствовал себя взрослым и стал избегать родительских ласк.

Сегодня мама была беззащитной.

— Значит, так. Котлеты сделаны. А гречневая каша? Срочно свари, слышишь? Какое деду удовольствие есть котлеты без каши? Гарнир — основа питания.

Это была их походная шутка. Как хорошо они жили в походе, как беспечно и светло! Все на ногах, никто не болеет, близкие рядом, Москва не шлет никаких тревожных сигналов. Какое счастливое было время! И совсем недавно. И — сто лет назад.

— Хорошо, я сварю кашу.

Она собралась, опять двигалась по кухне, действовала. Андрею казалось, что это сейчас очень важно. Нельзя сказать человеку: «Возьми себя в руки» — это бесполезные слова. Кто может, тот и так держит себя в руках. Говорить это — толку нет. А вот сделать что-то такое, чтобы человек взял себя в руки, — это иногда можно. Надо только почувствовать, что делать.

— Гречка кончается, — сказала мама.

— В магазин сходить? Я сейчас.

— Нет ее в магазине, редко бывает.

— Достану, мам. На сегодня хватит, а завтра добуду гречку.

…Дед показался Андрею очень бледным, он сидел на кровати как-то грустно и неприкаянно, как будто был одиноким. Хотя в палате лежал еще один больной, шустрый толстячок. Он сразу сказал:

— Не боись, парень. Я и деду говорю: «Не боись, отец. Диабет — болезнь века. Сегодня обострение, а завтра сахар в норме. Главное — вовремя захватили. Не боись».

Дед смотрел на Андрея с юмором, дед, наверное, и в окопах юмора не терял. Такой уж человек.

— Как мама? — спросил он у Андрея, когда сосед умчался смотреть телевизор, крикнув напоследок: «Не боись!»

А дед весь в этом: сам тяжело болеет, а беспокоится о других: «Как мама?»

— Хорошо, — ответил Андрей. — Вот каши тебе наварила — еще теплая, ешь. И котлеты по особому рецепту. Тоже тепленькие, мы их специально в пять бумаг завернули. А мама говорит: «Остынут», но я сказал: «Завернем и не остынут».

Дед ответил «не на тему»:

— Расстраиваться не надо. Болезнь не катастрофа — вылечат. Процент сахара в крови повысился. Значит, не буду есть конфет. Он и снизится, этот процент сахара.

— А ты, что ли, конфеты любишь, дед?

— Привык. Как курить бросил, так стал карамель сосать. Читаю — конфета за щекой. Телевизор смотрю — опять конфета за щекой. А нельзя. Ты вот что, Андрей. Курить не привыкай — потом отвыкать трудно. Большая морока, я тебе скажу.

Опять он заботился не о себе, а о другом. Но ведь это нормально. У его родных душа болит за него. А у него — за них. И хотят помочь друг другу, чем могут.

— Знаешь, дед, у нас на турбазе был случай. Один парень закурил в спальне, а тут заведующая зашла: «Почему дым?» Он сигарету в рукав, в сам за окно показывает: «Вон там, за рекой, костер горит. Такой дымок приятный».

Дед смеется:

— Поверила?

— Она бы поверила, но у него рукав начал тлеть, руку обжег и взвыл.

— Нетерпелив был, значит? Муций Сцевола нашелся. Я прилягу, ты посиди еще. Или спешишь? Уроки-то сделал?

Дед тяжело улегся.

— Не боись, дед.

И они хорошо посмеялись вместе.

Когда Андрей уходил, он встретил в коридоре толстенького соседа:

— Слушай, ты к нему ходи почаще и матери передай. Когда вас нет, он грустный очень, ваш дед. А от грусти сахар, заметь, повышается — это медицинский факт. Ладно, пойду, наши проигрывают. И еще: гречневую кашу из дома носите — здесь продел дают, а он продел не ест.

После школы зашел в «Универсам», между кассами прохаживалась женщина в форменном халате.

— Скажите, можно мне купить гречку?

— Бывает. Но сейчас нет. Заходи на днях.

— Мне сегодня надо.

— Сегодня нет. — И она отвернулась, сказала кассирше: — Подумаешь, гречка. Не предмет первой необходимости.

Ну разве скажешь этой даме в серьгах, что дед болеет? И ничего не просит. И не от гречневой каши, конечно, люди выздоравливают. Но

только ему, Андрею, позарез надо достать эту крупу. И маме позарез нужно сварить из нее кашу. И отцу — Капитану позарез надо отвезти эту кастрюльку с кашей в больницу, в палату номер двадцать один. Почему позарез? Потому что для того, кому сейчас плохо, надо делать все, что можешь. Не умеешь вылечить? Значит, достань гречневую крупу. Хотя бы.

— Мне для больницы, — сказал Андрей в спину дамы с серьгами. Серьги раскачивались, почти задевая плечи.

— Диабетику, что ли?

Неужели даст? Есть же у нее хоть килограмм! Вон какая она важная — у таких все есть.

— Ну да, диабет. Человек в больнице.

— А диабетикам, — она повернулась к Андрею, звякнув серьгами, — дают в поликлинике специальные талоны на гречневую крупу. Чего же ты пришел и просишь? По талонам, только по талонам. По шестнадцатым числам. А сегодня у нас вовсе не шестнадцатое.

И пошла. А он стоял и соображал. Где поликлиника, где талоны, в какие часы принимает этот врач? Все проблемы, а кашу варить надо сейчас.

И тут подошел этот человек:

— Тебе гречка нужна? Ну пошли.

Чем-то он был похож на Профессора, только моложе. И Андрей пошел с ним. Почему-то они шли молча. Мелькнула в голове какая-то история о воровских шайках, об украденных детях. Андрей отбросил эти мысли. Украденные дети — кому нужен пятнадцатилетний обормот? И вообще, мужик был вполне симпатичный. Молчаливый? Ну и что?

Вошли в подъезд, поднялись на лифте. Человек открыл дверь своим ключом и крикнул с порога:

— Лариса! Тут парню гречневая крупа нужна.

Из кухни вышла Лариса в широком платье. Но все равно было заметно, что ждет ребенка. Андрей старался не смотреть на нее — как-то неудобно.

— Здравствуй, — совсем по-домашнему сказала Лариса. — Вот тебе гречка. Чаю хочешь?

— Спасибо, тороплюсь. В больницу надо, и еще кашу варить надо.

Из этого дома жалко было уходить. Никто здесь не расспрашивал, не удивлялся. Кто, что, почему. Почему хозяин дома привел с улицы незнакомого парня? Почему она, Лариса, должна снабжать его крупой? Кто он такой? А вдруг жулик? Нет, никаких таких вопросов здесь ни у кого не возникало. И сразу все становилось на свои места. Именно так нормально, только так. Кому-то нужна помощь — кто-то эту помощь оказывает. Без всплесков и расспросов. Только так. И в походе, и в городе, и везде.

— Здесь килограмм, — сказала Лариса. — Хватит?

— Да, конечно. Потом мы получим талоны, диабетикам полагается. Спасибо. — Андрей полез в карман за деньгами. Тут мужчина вышел в коридор.

— Знаешь что? Давай лучше так: в другой раз ты меня выручишь. Ладно? Или не меня — кого-нибудь еще.

— Ладно, — легко согласился Андрей.

— Беги, — сказал мужчина и повел Ларису за руку из коридора.

На улице Андрей подумал, что на антресолях у этих людей наверняка лежит байдарка. Интересно только — «Луч», «Салют» или «Эрзетка»? И еще — с какого возраста их будущий мальчишка будет ходить в походы?

В общем, Андрей понимал, что байдарки, может, и нет. Просто хотелось, чтобы она была.

Когда Андрей вернулся домой с банкой гречки, мама сказала:

— Смотри-ка, в банке. А я думала, что только мне это пришло в голову.

— Что пришло?

— Держать крупу в стеклянных банках. Садись обедать.

Маме было легче, когда Андрей дома. Как будто из-за болезни деда мама стала больше бояться за остальных близких. Или ей просто тяжело было оставаться одной?

Андрей обедал и рассказывал маме, откуда взялась банка с крупой. Ему казалось, что от этой истории любому человеку должно стать хорошо.

Андрей сел делать уроки. В голову все лезло плоховато, но он сидел, занимался. Распускать себя нельзя, нельзя.

Вошел отец.

— Можно посижу у тебя? Мешать не буду.

И тихо сел в углу на диван.

Но через некоторое время заговорил. Андрею даже показалось, что Капитан говорит не с ним, а сам с собой. Такой тихий был у него голос — голос для себя.

— Когда мы поженились, своей квартиры не было, комнаты — тоже. Дед сказал: «Живите у нас». У них однокомнатная квартира. По тем временам далеко не у всех отдельные квартиры, большинство в коммунальных. Однокомнатная. Как мы жили вчетвером в однокомнатной квартире? Теперь странно. А тогда — ничего. Перегородили комнату ширмой, на ней пальмы, попугаи нарисованы. Уютно.

Однажды деду показалось, что я к его дочери не так отношусь. Он ничего выяснять не стал — запустил в меня валенок. От души бросил, с силой, не заботясь о последствиях. Ох я обиделся! Раз так, думаю, все! А потом остыл, поразмыслил: спасибо, что валенком бросил, а не утюгом. Она же ему дочь, а я ему кто? Стать родным — это еще надо заработать. Потом я получал этим валенком еще три раза. Он никогда не объяснял за что. И ведь что интересно — мы с мамой никогда не ссорились, это не так часто случается в начале семейной жизни; люди друг к дружке притираются не в один день, у большинства конфликты. А у нас их, в общем, не было. Но дед улавливал что-то важное: не тот тон, не тот взгляд, напряженное молчание мое. Раз! Летит валенок. И, знаешь, сразу легче — нет скрытых обид, камня за пазухой. Я потом всегда вспоминал этот валенок с благодарностью.

Бабушка в ужас приходила от валенка, а он швырял, ни с кем не советовался.

Андрей глядел на отца: усталый он что-то. А может быть, постарел Капитан? Нет, нет, он еще совсем молодой.

— Пап, а откуда у нашего цивилизованного деда валенки-то?

— Да с войны остались. Он и шинель бережет до сих пор, и гимнастерку. Бабушка моли боялась, ругалась с ним, но он не уступил. Бережет. Теперь один остался, нафталином пересыпает по весне.

Отец замолчал, Андрей тоже сидел за своим столом молча.

Потом отец сказал:

— Трудно нам будет теперь. Дед пролежит в больнице довольно долго. Ездить к нему придется часто, хотя он и ворчит. Сегодня опять настаивал, чтобы ездили реже.

— Нас жалеет. Его дело жалеть, а наше — ездить. Он рад был, что мы к нему пришли.

— Ясно. Время предстоит трудное, все мы живем непросто. У тебя десятый класс, не шуточки. У нас работа. Мама считает, что надо звать на помощь Профессора, а он организует остальных.

Андрею стало как-то тепло и ласково. Ну конечно, друзья кинутся помогать. Они будут по очереди ездить в больницу, их много, всем будет легче. А дед так любит всех: и тетю Марину, и Адмирала, и Профессора. Да всех он знает и обожает!

Отец продолжал:

— Я решил сначала посоветоваться с тобой. Если позвонить Профессору, они бросят все. И нам станет легче. Но надо ли нам это?

— А почему ты сомневаешься? Я, например, в каждом из них уверен.

— Я не в этом сомневаюсь, чудак ты. Но у каждого из них трудная жизнь. Можем ли мы их обременять? Я бы хотел сделать так, чтобы они ничего пока не знали. Как ты? Твоя математика, и десятый класс, и кружок у малышей. И ничего нельзя бросать.

— Не брошу я ничего. Ты прав, Капитан. Справимся сами. Конечно, ты прав.

Отец смотрел на Андрея внимательно.

— Взрослый совсем стал. А когда вырос? Я не заметил.

Только в ноябре дед выписался из больницы.

И тут как раз пришло письмо от Славы. На зимние каникулы он собрался в Москву, спрашивал, можно ли остановиться у Андрея. Больше ехать ему не к кому, ближе Андрея в Москве нет никого. Андрей написал: «Приезжай». А что? Слава — парень легкий, не обременит никого, пусть поживет.

Когда Андрей был маленьким, он иногда спрашивал у мамы: «Можно, ко мне в гости придет один мальчик?» И мама неизменно отвечала: «Почему ты спрашиваешь? Разве ты не у себя дома?»

И ребята приходили к нему. Иногда запускали железную дорогу. Иногда носились по всей квартире. Иногда играла оглушительная музыка.

Неужели мама и отец были каждый раз так уж рады его гостям? Наверняка нет. Но он никогда не ощущал их недовольства. Почему? Андрей думал об этом и постепенно нашел ответ.

Чужой человек в доме мешает, наверное, тому, кто очень уж ценит свои удобства, кто не может даже на время отказаться от своих привычек. Такие люди плохо спят, если в квартире, даже в соседней комнате, приезжий. Они не могут жить спокойно, если хлебница или заварной чайник стоят не на той полке, где всегда.

Туристы — люди легкие. В разных условиях им приходится ночевать, есть, жить. И они умеют в любой обстановке чувствовать себя уютно. Пришлось заночевать на станции — они залезут в свои спальные мешки и уснут под ближайшей елкой. Не удалось приготовить обед — попьют чаю с печеньем. Не доварилась каша — тут же кто-нибудь скажет, что сырая крупа очень полезна для здоровья.

Туристы к неудобствам умеют относиться с юмором. Иначе они не смогли бы путешествовать. Так бы и сидели в своих комфортабельных квартирах.

Когда Андрей сказал, что к нему на зимние каникулы приедет Слава, отец только напомнил, что придется Андрею съездить на дачу за раскладушкой.

Андрей привез раскладушку и стал ждать от Славы телеграммы, или письма, или звонка, подтверждающих, что он едет. Ничего не было. А до Нового года оставалась всего неделя.

Новый год они встречали у деда. Дед был в парадном костюме, сам украсил маленькую елку. Мама испекла пирог с капустой, дед поставил на стол коробку с тортом.

— Сегодня я буду немного нарушать диету. И прошу не давить на меня.

— Да кто тебя трогает? — засмеялась мама. — Давить на тебя. Себе дороже.

Она быстро накрыла стол. Мама делает это лучше всех на свете. Руки двигаются плавно и не суетятся нисколько. А на столе появляется белая вазочка с красной редиской. Потом прозрачная салатница с квашеной капустой. И тоненько нарезанное холодное мясо. И какой-то особенный салат из сыра. А помидоры на фоне белой скатерти горят огнем. И все такое разноцветное, радостное. И, конечно, вкусное.

Отец, очень нарядный, в новой рубашке, в новом галстуке, сидит за столом рядом с Андреем.

Перед самым наступлением Нового года минуты начинают идти медленно. Как будто старый год вдруг раздумал уходить. Но вот все встают, немного смущаются, как всегда в торжественные моменты.

— С Новым годом!

И они долго, с удовольствием едят. А мама радуется, что холодец удался, что мясо зажарилось до того золотистого цвета, до какого она хотела. И пирог пышный, воздушный.

Когда стали пить чай, дед принес свою большую красную чашку.

— Мне в мою налей, я сервизов не понимаю.

И тут Андрей спросил:

— Дед, а дед. Скажи, у тебя сохранились еще валенки? — Он спросил невинным голосом. Мало ли почему человек спрашивает? Может, ему надо эти валенки поносить? Может, у него ноги зябнут?

Но деда не проведешь. Дед прижмурил один глаз, а глаза у него ярко-синие, нисколько не выцветшие. Дед внимательно посмотрел на своего внука этим прищуренным глазом, потом — на Капитана, потом — на дочь.

— Разболтал, болтун, — сказал он Капитану. — А ты не смейся. Валенки у меня лежат, пригодятся еще, возможно.

— Зачем, дед? — не унимался Андрей. Мама стояла на пороге — ждала, что он ответит. Так ей сегодня было хорошо — никто не болеет, все они вместе! Процент сахара у деда в норме. Как это важно, как это нужно, чтобы — в норме.

— Как зачем? А ты женишься, мало ли где жить будете… Мало ли, как твоя семейная жизнь пойдет. Что ты, Андрей. Валенки очень даже нужны. Без них никак нельзя.

Мама замахала руками:

— Какая женитьба? Ты, папа, скажешь, честное слово…

— Ему еще не мешает в университет поступить, в армии отслужить. И до этого школу закончить, между прочим. — Это отец, конечно.

— А ты что скажешь, Андрей? — Дед уставил на него свои синие глаза, один прищуренный, другой обычный.

— А чего говорить? — совсем по-ребячьи смутился Андрей. — Тут еще пока не о чем говорить-то… — Потом преодолел смущение: — Мы, дед никуда не спешим. Так говорит один хороший человек у нас в походах.

— Не спешим? Ну и хорошо. И мне не к спеху, — согласился дед. — А валенки все же полежат.

Наверное, поездка у Славы срывалась. Но почему же нельзя было об этом сообщить? Разве трудно черкнуть на открытке несколько слов, чтобы тебя не ждали? Странный ты парень. Слава!

А тем временем начались каникулы.

Андрей и Женя решили провести математическую олимпиаду для пятиклассников. Неделю сидели — выбирали задачи поинтереснее, в меру трудные, в меру неожиданные. Это было совсем не так просто. Но оказалось, что не это самая трудная часть работы. А самая трудная — получить ключ от математического кабинета.

— Без учителя проводить мероприятия нельзя, — сказал завхоз Александр Васильевич, — никак нельзя.

— Да почему нельзя? Мы же за все беремся отвечать! Будет полный порядок, — устало твердили Андрей и Женя.

— Не сомневаюсь. Но нельзя.

Эта борьба измотала их. Неужели сорвется дело? Пятиклассники ждут, готовятся.

— Пробьемся, — сказал Женя и пошел к директору школы, Зое Сергеевне.

Он долго доказывал свое. Из кабинета доносился его голос: «самостоятельность», «школьная реформа», «доверие к учащимся», «райком комсомола». Вышел он с ключом от математического кабинета.

В эту ночь Андрей спал спокойно — ключ от класса лежал в кармане джинсов. И тут его разбудил телефонный звонок. Кажется, телефон звонил долго. Хорошо, что никто в доме не проснулся. Андрей схватил трубку.

— Телеграмма, — сказал чужой голос. — Приезжаю третьего шесть утра встречай Слава. Вам доставить?

— Нет, все ясно, спасибо.

Андрей глянул на часы: три. Глянул зачем-то в окно: все окна в доме напротив темные. Спит дом, спит город, спит всякий, у кого нет знакомого Славы, чтоб ему пусто было. Сегодня третье число. Конечно, можно поспать еще час-полтора.

Андрей торчал на вокзале, поезд из Йошкар-Олы опаздывал на два часа. В половине десятого Андрею надо быть в школе — начнется олимпиада. Напряжение нарастало. Спать не хотелось. Может быть, вообще можно спать четыре часа в сутки? Вот дел-то переделаешь! Но вспомнился детский клуб в походе. Нет, такие эксперименты больше не проводим.

Слава выскочил из вагона первым.

— Андрей! Привет! Хорошо, что встретил. Я в Москве в первый раз, совсем ее не знаю.

Слава, довольный, раскрасневшийся, шел рядом, помахивал чемоданом. Когда пришли домой, отец и мама собирались на работу.

— Завтрак на столе, — сказала мама и убежала.

— Привет вам, парни! — крикнул отец и тоже удалился.

— А они у тебя ничего, не зануды, — сказал Слава.

— Нормальные. Я сейчас в школу ухожу, ты идешь в город. Или хочешь меня здесь ждать?

— Нет, мне в магазины надо. И вообще Москву поглядеть.

— Ну вот и гляди. В шесть встречаемся у метро. Запомнил, где метро.

— Да. Я думал, вместе погуляем. Чего тебе в каникулы в школе делать?

— Ждут меня люди, договорились.

— Ну позвони. Скажи, друг приехал. Всегда ты, Андрей, выдумываешь.

— Ничего-ничего, друг приехал, друг уедет. Жизнь не перевернулась. Значит, в шесть.

Они расстались у метро, Андрей помчался в школу. Слава вошел в метро, Андрей видел, как мелькала в толпе его голубая куртка.

Интересно стоять у метро вечером. Толпа выглядит какой-то праздничной, хотя большинство людей спешат с работы. Но те быстро проходят сквозь толпу, а остаются другие, те, кто не спешит, — молодые, пришедшие сюда, чтобы с кем-то встретиться. Интересно, кого ждет вон та девушка в белой шубе. Наверняка к ней придет высокий красавец и увезет ее на собственных «Жигулях». Вот она рванулась ему навстречу, засияла. Да где же он, высокий, с «Жигулями»? К ней шел маленький, в очках, с бородой, озябший и славный. Конечно, славный, раз его выбрала такая девушка.

Часы на сером доме показывали семь, а Славы все не было.

«Ладно, не будем возмущаться», — решил Андрей. В Москве человек впервые, ему трудно рассчитать время. К тому же Слава не очень аккуратен, опаздывает — ну и что? Убить его за это?

Половина восьмого. Андрей в сотый раз уговаривает себя не злиться, но уговоры помогают мало. Он замерз, хочется есть. И главное — бессмысленность, дурацкая потеря времени. Он торчит здесь полтора часа. Не работа, не отдых. Маразм.

Андрей решил идти домой. Не удалось им погулять вечер вдвоем. Ну что ж. Значит, Слава погулял без него, придет прямо к ним. Адрес он знает.

В голову лезли ненужные мысли: в Москве ежедневно десятки несчастных случаев, мало ли что произошло с приезжим Славой… Но лишние мысли надо из головы гнать. Иначе спятишь.

Родители были дома.

— Слава не звонил? — спросил Андрей с порога.

— А разве он не с тобой был? — сразу забеспокоилась мама.

— Мы условились встретиться у метро, я ждал его, он не пришел.

— Не надо нервов, — сказал отец, — он знает адрес, придет сюда. Как твоя олимпиада, Андрей?

— Прошла прекрасно. Потом мы водили пятые классы в кафе «Белый медведь» — ели мороженое. Ох и довольны наши математики…

— А может быть, он заблудился? — Мама беспокоилась за Славу.

— Да придет он! — Андрей ответил уверенно. А у самого на душе кошки скребли.

Ну что за тип, этот Слава! Навязался на его голову. Они знакомы всего ничего, а он пропадал уже два раза.

— Найдется, — повторил Андрей, — он теряется не в первый раз.

Когда мама вышла из кухни, отец сказал тихо:

— И ты не волнуйся, Андрей. Чего волноваться? Не маленький, придет.

Десять часов вечера — Славы нет. Двенадцать часов ночи — его нет.

— Звони в милицию, — сказала мама.

— Ложись спать, — сказал отец.

Андрей торчал у телефона — делал вид, что читает. Видно, он все-таки уснул. Звонок разбудил его. Он схватил трубку — длинный гудок. Снова раздался звонок. Андрей не сразу сообразил, что звонят в дверь. Было раннее утро, звонок звенел громкий, резкий. На пороге стоял живой и невредимый Слава. Улыбался обаятельно.

— Привет. А я вчера в центре с девчонкой познакомился. Она мне Москву показывала, достопримечательности, ГУМ, то да се. А потом в гости пригласила, у нее родители уехали куда-то. Сам понимаешь, мы взрослые люди. Не мог приехать.

Андрей молча шагнул в комнату, вынес Славин чемодан, выставил на лестничную площадку.

— Дружить с тобой мы не можем, — сказал он спокойно, — а чужих я к себе в дом не пускаю. Забирай свои вещи и уходи.

— Куда? — Слава был почти возмущен. — С ума ты сошел? Она же меня пригласила!

— Куда хочешь. Твоя нравственность меня мало беспокоит. А у меня тебе делать нечего.

Слава пошел к лифту. Обернулся, сказал:

— Все-таки ты псих.

Андрей ничего не ответил, закрыл дверь. Он знал одно: если бы сделал вид, что ничего особенного не случилось, — осталось бы чувство унижения. А так все правильно. Чужой может со временем стать своим. А пока не стал — нечего притворяться.

Вечером Андрей слышал, как мама сказал отцу:

— По-моему, Андрей слишком жестко обошелся с ним.

— Этого я не знаю, — ответил отец, — но думаю, что в самый раз. Я рад, что мой сын способен принимать решения и совершать поступки.

Отец пришел с работы и сказал:

— Мы с Профессором сняли дачу.

— Зимнюю? — спросила мама радостно.

— А Женю будем брать с собой? — спросил Андрей.

Дача стояла в лесу, белки летали по соснам. Лыжню прокладывал Адмирал — адмиралы и зимой остаются адмиралами.

Они шли гуськом, лыжи шелестели по снегу, рюкзаки за спинами, а впереди длинное воскресенье, бесконечный голубой снежный день. Они вошли в этот дом, долго и весело топали ногами на крыльце, чтобы не натащить в сени снег. Потом Жадюга с тетей Катей топили печку. Профессор с дядей Павлом притащили из подпола мешок картошки и хвалились:

— Кто все предусмотрел?

— Кто картошку завез?

Юлька бегала из комнаты в кухню и обратно. Вика пела свои роскошные эстрадные песни. Синицы прыгали за окнами.

— Зачем сейчас печку топить? — спросила нетерпеливая Юлька. — Мы же уходим на лыжах… На целый день. Да?

— Ну, целый день нам, пожалуй, не проходить, — резонно заметил Адмирал.

— Мы сюда вернемся, — мечтательно сказала тетя Марина, — а нас ждет тепло и горячая картошка. Да?

— Профессор, оставь ты картошку, сами почистим.

Разговоры самые обычные, самые житейские. Но лица, лица говорили совсем о другом. Как рады они видеть друг друга! И как хорошо им всем вместе! Потому что редко они встречаются. Когда еще придет чей-нибудь день рождения! Редко бывают дни рождения. А вот простое воскресенье, они все здесь и рады друг другу. И в следующее воскресенье снова приедут сюда.

Женя сидел прямо на полу, спиной прислонился к стенке.

— Андрей, как думаешь, можно сюда в следующий выходной взять одного человека?

— Адмирала спроси. А кого, Женя?

— Ну, одну девочку, в общем.

— Адмирал, у нас с Женей вопрос. Можно нам в следующее воскресенье пригласить еще двух человек?

Адмирал открывал консервы, он сурово глянул и сказал строго:

— Каких еще двух человек?

Все засмеялись, только мама глядела серьезно.

— Адмирал, — ответил Андрей, — мы за этих людей ручаемся, правда, Женя?

— Конечно. Мы ручаемся.

— Девчонок, что ли? — опять с напускной строгостью спросил Адмирал.

— Ну, вообще-то… — замямлил Женя. — А что?

Андрей ткнул его локтем в бок: чего темнить?

— Да, с нами приедут две девушки. Одну зовут Надежда Емельянова, очень хорошо на лыжах ходит. А другую как зовут, Женя?

Женя вдруг помрачнел и ответил:

— Там видно будет.

Андрей озадаченно замолк. Неужели Женя тоже хотел пригласить Надежду? А ведь очень может быть.

Лыжня сверкала, как фарфоровая, от елок ложились синие тени. Они шли долго, и каждое движение приносило радость и ощущение силы, легкости и здоровья. Наверное, есть такое чувство — чувство здоровья. Особенно в юности. Когда каждая мышца, каждая жилка отзывается солнцу, ветру. Когда ты счастлив только оттого, что живешь, двигаешься, дышишь.

Вон впереди прекрасная березовая роща. А вон прекрасная ложбина.

— Андрей! Давай вниз! — кричит Женя.

И они махнули с горы. Засвистело в ушах, дыхание остановилось от встречного ветра… Ветер скорости. Ловкий поворот, снег искрами из-под лыж.

Взрослые не так любят горы. Они предпочитают ровные поля и лесные просеки. Вика тоже не рвалась на горки. А эти двое летали со всех высот: в овраг, с пригорка, с высокого берега замерзшей речки. А потом опять шли все вместе и легко находили общий ритм, в котором легко и весело было шагать.

К вечеру они пришли в дом. Он стоял под толстой снежной крышей, в сумерках казался больше. Печка была теплой, они ели горячую картошку, которую сварила предусмотрительная Жадюга и закутала в теплое одеяло.

— Может быть, и есть что-нибудь на свете лучше, — мечтательно сказал Профессор, протирая запотевшие очки, — может быть, и есть. Только я не знаю. А вы?

Все молчали. Они были согласны с Профессором.

И тут Жадюга сказала:

— Сюрприз.

Все смотрели на нее, а она с видом фокусника вытащила из рюкзака банку соленых грибов.

— Ой, держите меня! — закричал дядя Павел. — Ну, Жадюга, ну, человек с большой буквы!

Они ели с наслаждением. Андрею даже показалось, что он узнает некоторые грибочки. Вот этот масленочек он нашел в молодом сосняке. А этот и этот — в бору, у дороги. И к шляпке прилипла сосновая иголочка. И все это было на Деме, в Башкирии, летом. Там под соснами был голубой мох. А в липовых рощах гудели пчелы. А у башкирских мальчишек узкие веселые черные глаза. И рыбу они ловят лучше всех мальчишек на свете.

Рядом с ним сидел Женя, его друг. Он ел картошку и грибы. Потом тихо сказал:

— Она не поедет, Андрей.

Андрей тоже так думал — Надежда Емельянова такой человек. Если ее позвать, а она вдруг возьмет и поедет, это будет уже не Надежда Емельянова, а совсем другая девочка.

— Не поедет, и не надо, — сказал Андрей. Ему почему-то казалось, что Женя ждет именно такого ответа. А когда наш лучший друг чего-то ждет, нельзя обманывать его ожиданий.

Когда попили чаю с черничным вареньем, которое тетя Катя тоже сварила в походе, все сидели разморенные, тихие, казались такими

красивыми.

— Кто будет мыть посуду? — спросил вдруг Андрей.

Он ждал, что каждый ответит: «Я!» После поездки на турбазу ему хотелось насладиться великодушием этой компании, такой замечательной. Но не такая благостная это компания. И Андрюшкину хитрость, видно, разгадали. Потому что несколько голосов дружно ответили:

— Ты помоешь.

— А что? Спросил же зачем-то.

— Вызвался.

Они хохотали. Андрей смотрел обиженно, потом рассмеялся вместе со всеми.

А посуду они с Женей вымыли очень быстро.

Почему-то считается, что друзья, если они друзья, все рассказывают друг другу, у них нет секретов. Наверное, это ерунда. В последнее время Андрей часто думает о том, что во всем есть — должна быть — своя культура. Культура чаепития даже. Когда не тянут чай с шумом и свистом из чашки, а пьют аккуратно, со вкусом, из красивых чашек или прозрачных стаканов. И чай хорошо заварен, он горячий. И разговор за чаем идет особенный, ласковый.

Культура туризма. Конечно, она есть. Туристы любят природу больше, чем все другие люди. И никогда не сломают живую ветку. И не бросят в лесу консервную банку или обертку от печенья. Они не шумят в лесу, они не возят с собой приемников и магнитофонов, потому что не хотят пугать птиц и сами любят тишину. И еще: они уважают друг друга и готовы помочь. И неправда, что у разных компаний разные порядки. Тот, кто кричит: «Я сюда отдыхать приехал, а не вкалывать!» — он не турист, в нем нет культуры.

И все, все на свете нуждается в культуре. Культура дружбы тоже существует. А как же? Конечно. Она в готовности понимать друга, его настроение, его нужду и печаль. И помогать, когда нужно. И не замечать, когда ему так лучше. И не расспрашивать. Не быть назойливым и любопытным. Мало ли что он хочет тебе рассказать. Мало ли чего он не хочет рассказывать. В первом классе они дружили бездумно, как два щенка или котенка. Теперь они взрослые люди. И все — другое, серьезнее и сложнее.

Кончалась зима. И скоро кончится последний учебный год. Прошел он, кажется, быстрее, чем каждый из предыдущих. Много событий принесла эта зима.

Андрей и Женя получили дипломы журнала «Квант». Олимпиада там была трудной, и победу можно было считать нелегкой.

Сегодня капли летят с крыш, как стеклянные горошины. В них, в каждой, горит солнце. Андрей и Женя возвращаются из школы. Есть такое вечное празднование свободы — это когда кончается учебный день. Сколько бы тебе ни было лет — хоть семь, хоть двенадцать, хоть почти шестнадцать. Все равно — ты вышел из школы, там ты ученик, у тебя обязанности, работа, дела. А сейчас — ты идешь по улице, и просвеченные солнцем сосульки сияют тебе навстречу, и красивая девушка идет навстречу, и быстрые облака пробегают над городом.

Мимо проехали «Жигули». Поравнявшись с ребятами, водитель съехал к обочине и обдал их весенней грязью. За стеклом была видна его смеющаяся физиономия. Он пошутил и смеялся. Потом поехал дальше, уже посередине дороги.

Андрей вытер лицо, хотел стереть грязь с куртки и тут увидел, что «Жигули», те самые, зелененькие, остановились у светофора. Он побежал вперед. Женя что-то крикнул, но Андрей бежал, хотя сам не знал, что собирается сделать. Догнав машину, он зачерпнул рукой грязь, швырнул это мерзкое месиво в открытое окно. Молодой шутник за рулем обалдело смотрел на Андрея. Андрей стоял на тротуаре — он ждал Женю. Ему было совершенно все равно, что предпримет теперь хозяин машины. Никаких эмоций. Андрей и не думал убегать, стоял. Женя встал рядом. Андрей не видел его, но знал, что Женя здесь, рядом.

Водитель вылез из машины и пошел на них. В руках он держал большую железяку. «Монтировка», — вспомнил Андрей название этой железяки. Водитель не был теперь таким веселым малым, он надвигался молча, не как человек, а как враждебная стихия. Не кричал и не ругался — просто шел. Было довольно страшно. Но ребята стояли. Чем ближе подходил водитель, тем медленнее он шел. Значит, хотел напугать, устрашить, добиться, чтобы побежали. Но Андрей и Женя не побегут. Каждый знал это и про себя, и про друга. И тогда водитель плюнул в снег и сказал:

— Встретимся еще.

Так всегда говорят, потерпев поражение.

Зажегся на светофоре зеленый свет. Значит, все это длилось около минуты? А показалось так долго. Уехали зеленые «Жигули».

Андрей и Женя не спеша двинулись дальше. Женя молчал, Андрей тоже. Потом Женя сказал:

— Наверное, так нельзя.

Андрей знал, что Женя скажет именно эти слова. Он их ждал, буквально этих самых слов: «Наверное, так нельзя».

— А как можно? Утереться и сделать вид, что так и надо?

— Не знаю. Но на хамство нельзя отвечать хамством. Ты же интеллигентный человек, а не такой, как он.

— Интеллигентный — не значит беспомощный и хлюпик. Хама надо учить. Может быть, он теперь подумает, прежде чем людей грязью обливать. Заметь, он это сделал нарочно.

— Да, я знаю.

— Он же — хамье законченное. Завтра женщину оскорбит. Послезавтра ребенка обидит. Ему что? Кругом непротивленцы ходят вроде тебя. А если ты такой добренький, чего же ты драться с ним собирался? А, Жень?

— Ну тебя в болото. Я же за тебя драться хотел, а не за твои сомнительные идеи…

Андрей и Женя простились на углу. Сколько раз они прощались на этом углу, с первого класса!

Андрей шел один. Вспомнил, как мама сказала, что он слишком жестко обошелся тогда со Славой. Теперь и Жене кажется, что Андрей переборщил. Может быть, Женя считает, что Андрей злой? А он ведь не злой, но может и разозлиться. Иногда человек должен злиться, а как же?

Андрей еще очень молодой, и, как у большинства молодых, у него много разных теорий. Одна, например, такая. Каждый поступок может стать началом привычки. Поступишь так один раз, другой — и ты уже привык так поступать. Вот сегодняшний случай. Спустил бы Андрей этому распоясавшемуся наглецу, а до этого — Славке с его бездушием и нахальством, и что? Глядишь, так и стал бы всегда всем спускать, сторониться борьбы за свое достоинство. И отвык бы давать отпор, и ходил бы всю жизнь в обиженных. Нет, поступать надо так, как считаешь правильным, а не глотать из трусости чужое хамство.

Вот если бы научиться не обижаться, а быть выше этого… Но кто это умеет? Может быть, один человек умеет — его мама.

Из почтового ящика Андрей вынул письмо. Глянул на конверт, удивился — письмо было от Славы, из Йошкар-Олы.

«Сначала я на тебя здорово разозлился. Потом, когда вернулся домой, заметил, что эта история не забывается. Говорю себе: плюнь и разотри. Но нет, не получается. Я много думал. И захотел перед тобой извиниться. Извини меня, Андрей. А не хочешь — как хочешь».

Андрей положил письмо в карман, на душе было радостно.

Нет отдельной туристской правды, нет специальной походной нравственности. Она одна на все времена года.