Лев на площади

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Маленький провинциальный городок на юге Франции. Кафе «О лион». Мраморные столики, красные бархатные диваны вдоль стен, соломенные стулья. Стойка из цинка. За кассой дремлет толстая хозяйка. Официант Франсуа, старый скептик, вытирает тряпкой пустые столы, сдвигает стулья. Четверо завсегдатаев, отцы города. Их столик покрыт зеленым суконным ковриком — они играют в карты. Здесь мэр — г. Валуа, краснолицый и тучный, с окурком погасшей сигареты на нижней губе; председатель Торговой палаты г. Ришар, жуир с повадками иезуита; владелец ликерного завода г. Дело, болезненный, желчный; редактор газеты г. Пике, подвижной и пестро одетый.

Дело (бросает карты). Ну, и везет человеку!

Мэр. В первый раз слышу, что мне везет. Мари говорит: «Тебе везет, как индюку на рождество». Не верите? Пожалуйста, я могу доказать. Помните, когда сгорел магазин «Дам дю миди»? В двадцать седьмом. Я застраховал на сорок тысяч. Оказалось, товара погибло на сорок тысяч, и ко всему Мари заболела нервным расстройством. Потом я застраховал магазин на четыреста тысяч, я буквально разорился от взносов, и за двадцать лет ни одного пожара! Это вы называете «везет»? Когда я купил новый «ситроен», сразу началась война, и машину реквизировали. Стоило мне написать в газете, что мы победим, как пришли немцы. Три года они меня изводили этой статьей. В сорок третьем мне пришлось признать, что победили немцы. Я ничего не мог сделать — у Мари начались нервные припадки. Стоило мне это сказать, как немцы ушли и меня начали мучать коммунисты: почему я сказал, что победят боши, хотя все знают, как я страдал от немцев. Я вам говорю, что мне везет, как индюку на рождество. Стоило мне стать социалистом, как на выборах победили коммунисты. Теперь, когда наконец-то меня выбрали мэром, в городе началось чорт знает что — ни хлеба, ни угля, коммунисты готовят забастовку и всё валят на мэра. Картошки нет — виноват мэр, у русских какое-то «вето» — виноват мэр, дождь — тоже мэр виноват. Вот вам и «везет». Меня зовут Ив, но это случайно, я не Ив, я многострадальный Иов. (Сдает карты.)

Редактор. После того, что мы пережила при оккупации, ничего не страшно. Я вспоминаю, как в этом кафе я увидел фон Шаубергера. Я встал и громко сказал: «Никогда не буду сидеть в одном кафе с палачом». В ту ночь я ждал визита гестапо, и я написал самую страстную статью для подпольной газеты. Это было героическое время.

Ришар. Я при немцах не ходил в кафе. У нас была даже инструкция нелегальной организации — мы не имели права ходить в кафе. И поскольку у меня собирались, чтобы слушать лондонские радиопередачи, я был засекречен.

Дело. Теперь пишут, что рабочие саботировали. А про нас, промышленников, молчат. Сколько раз я не сдавал немцам во-время заказы!.. Господа коммунисты хотят переделать историю, отнять у нас лавры.

Мэр. Не только лавры — место, дом, даже жен.

Редактор (игриво). Я не знал, что эти негодяи покушаются на госпожу Валуа.

Мэр. Ах, вы шалун! Два короля. (Сдает.)

Входит посетитель, пьет рюмку у стойки.

Посетитель (хозяйке). Как поживаете, госпожа Лево?

Хозяйка (просыпаясь). Отвратительно. Я больше не могу спать, я все время думаю об атомной бомбе. А коммунисты! Они все хотят, чтобы я умерла с горя. И ко всему дождь. В такую погоду люди сидят дома, а я теряю и деньги и здоровье. Хорошо, пусть страдают русские или американцы, они это заслужили. Но, скажите, при чем тут я?

Ришар. Две дамы.

Редактор. Эге, это не случайно! Госпожа Ришар вряд ли обрадуется.

Ришар. С больной головы на здоровую. Вы, кажется, подарили Бубуль шелковую блузочку?

Редактор. А вы нашли, что эта блузочка ей очень к лицу, не правда ли? У меня, как у редактора, самая свежая информация. Не смущайтесь: я одобряю ваш выбор. Бубуль — очаровательная девушка.

Ришар. У меня с ней случайное знакомство.

Редактор. Случайное, но далеко не поверхностное. Каждый вторник. Я ведь не ошибаюсь?

Ришар. По четвергам. Не правда ли?

Мэр. Не спорьте, друзья, все там будем.

Редактор. Кстати, господин мэр там тоже бывает — по пятницам.

Мэр. Как мэр я должен бывать повсюду и потом, как старый социалист, я ищу общения с народом.

Дело. Не понимаю, как вы можете в таки, страшное время заниматься мальчишескими проказами?

Мэр. Знаете, дорогой друг, когда я впервые прочитал про атомную бомбу, мне захотелось сразу перецеловать всех девушек мира. Вы хотите сказать, что мы на краю катастрофы? Да. Именно поэтому я частенько спрашиваю себя: может быть, плюнуть на все муниципальные дела и отправиться к Бубуль? Неужели у вас не бывает таких поползновений?

Дело. Доктор мне запретил все отклонения от режима. Я не могу даже выпить стакан вина. Доктор говорит: «Спокойствие и еще раз спокойствие». А как я могу быть спокойным, когда судьба моей фирмы поставлена на карту? Да, ликеры «Дело и сын» славились на всю Францию, сто одиннадцать лет имя Дело поддерживало реноме французской культуры, и вот я должен присутствовать на своих собственных похоронах.

Ришар. У вас какие-нибудь новые осложнения?

Дело. У меня каждый день новые осложнения. Я не могу получать апельсиновые корки из Испании. Почему? Да потому что господам коммунистам не нравится генерал Франко. Что же, я должен приготовлять кюрасо из русских еловых шишек? Меня не интересует их политика. Я спрашиваю, кто хозяин на моем заводе: господа коммунисты или я? Их нужно обуздать, а ваши министры с ними разговаривают.

Мэр. Я могу понять рабочих — когда у человека нет денег на картошку…

Дело. Господин Валуа, нельзя служить и богу и дьяволу. Ваши социалисты ведут двойную игру. Это швейцары — они готовы распахнуть дверь перед каждым. А нам швейцары не нужны, нам нужен вышибала.

Мэр. Зачем горячиться? Я сказал, что могу понять рабочих. Понять — это не значит принять. Вы говорите — или генерал или коммунисты. А где же тогда социалисты? Где у вас место для меня? Вы обязательно хотите, чтобы маятник раскачивался во всю прыть. Тик! Так! А я говорю: тише, тише, тик-так, где-то между «тик» и «так». Вот вам «третья сила». Может быть, мне, как старому социалисту, удастся удержать ваших рабочих от забастовки, но попробуйте покажите им вашего генерала — сейчас же начнется резня. Дорогой друг, народ это — как моя Мари: нервы, всегда нервы. С народом нужно уметь разговаривать. Погодите годик-другой — дойдет очередь и до генерала.

Дело. За «годик-другой» господа коммунисты нас съедят живьем.

Ришар. Знаете, почему господин мэр предлагает нам вооружиться терпением? Святой Августин сказал про господа-бога, что он терпелив потому, что вечен.

Мэр. С каких пор вы начали цитировать святого Августина? Уж не собираетесь ли вы в монахи? Мари рассказывала, что вы зачастили в церковь, даже исповедывались. Интересно, рассказывали ли вы кюре про Бубуль?

Ришар. Не помню. Может быть, рассказал. Он обожает галантные истории…

Редактор. Довольно несвязуемо… Я уже не говорю про Бубуль и госпожу Ришар, но меня интересует, как вы связываете Бубуль и его святейшество римского папу?

Ришар. Вполне. Добрый католик по средам и пятницам кушает постное, а по воскресеньям— скоромного поросенка.

Мэр. Шутки в сторону, вы действительно уверовали в бога?

Ришар. В то, что он существует, нет. Но я уверовал, что это самое замечательное из всех изобретений — лучше и книгопечатания, и электричества, и атомной бомбы.

Редактор. Знаете, как-то неловко — после Вольтера, после Анатоля Франса, после Фрейда вдруг вылезти с непорочным зачатием. В наш век прогресса…

Ришар. При чем тут прогресс? Где небоскребы? Где лучшие машины? Кто изобрел атомную бомбу? Хорошо, а в той же Америке на каждом шагу церковь — католическая или лютеранская, баптистская или анабаптистская. Там, где много церквей, там мало коммунистов. Вы иронизировали — как совместить церковь и Бубуль. А это очень просто. Конечно, Бубуль не Мадонна и не Беатриче, но она не только не опасна для нашей западной культуры: она способствует ее развитию. Нашу республику изображают обыкновенно девственной Марианной. У этих девственных дев тысячи опасных чудачеств. Куда лучше Магдалина — она ночью грешит, зато утром кается и покорно штопает носки.

Мэр. Я не верю ни в генерала, ни в папу, ни в Магдалину. У меня одна надежда — на Америку. Они могут нас спасти, и они должны нас спасти. Я только не понимаю, почему они копаются? То конгресс обсуждает, то сенат раздумывает, то президент совещается с министрами, то министры совещаются с президентом. Сегодня взял газету, думаю — наконец-то… Нет, опять: «президент обратился с посланием»… Здесь нужно не послание, а пшеница, уголь, доллары.

Дело. Вы, кажется, как господин Ришар, впали в мистицизм. Почему американцы должны нас спасать?

Ришар. Хотя бы потому, что им не хочется погибнуть. Когда у клиентов нет денег, чтобы пойти в закусочную, сначала подыхают они, а потом и хозяин закусочной.

Мэр. Нет, дорогой друг, я ставлю вопрос иначе. Я не мистик, меня тошнит от ладана, но я не хочу свести все к грубой прозе. Нас связывают с Америкой общие идеалы. Мы дали им Лафайета. Теперь они должны нам дать доллары.

Дело. Боюсь, как бы вместо долларов мы не получили библию. Приехали эксперты, советники, наблюдатели. А где хлеб? Где уголь? Где доллары?

Мэр. Весной прилетают птички, а потом колосятся нивы. Наблюдатели — это первые ласточки. За ними придут пароходы с грузами. Я боюсь одного — что они не заглянут в наш город. А нам помощь еще нужнее, чем парижанам или марсельцам. Говоря прямо, мы попросту погибаем. Только Америка может нас спасти.

Редактор. К нам они, во всяком случае, не заглянут. Я убежден, что никто в Америке даже не подозревает о существовании нашего города.

Мэр. Что-нибудь перепадет и на нашу долю. Не нужно отчаиваться. (Стучит рюмкой о блюдце.) Я всегда прислушиваюсь к голосу народа — привычка старого социалиста. (Франсуа.) Скажите нам, Франсуа, что вы думаете об американской помощи?

Франсуа. Откровенно говоря, господин мэр, я об этом мало думаю. Но если вы меня спрашиваете, я скажу, что хорошо бы получить доллары без американцев.

Вбегает продавщица газет.

Продавщица газет (хрипло кричит). Пари-пресс! Новая волна забастовок! Пари-пресс, шестой выпуск!

Дело (лихорадочно просматривает газету). Но… Это чересчур… Поглядите, Мари-Лу здесь…

Редактор. Да, да, я первый об этом сообщил… В некотором роде сенсация.

Ришар. Но это катастрофа…

Мэр. Все вы впали в мистицизм. Как Мари-Лу может быть здесь, когда ее расстреляли в августе сорок третьего?

Дело. А если ее не расстреляли?

Мэр. Я убежден, что ее расстреляли. Мне рассказывал об этом майор фон Шаубергер.

Редактор (усмехается). Я не знал, что вы разговаривали с фон Шаубергером.

Мэр. Я с ним не разговаривал. Вы великолепно знаете, что я вел себя, как настоящий патриот. Он со мной разговаривал, вот что!.. Кстати, в вашей газете тогда писали, что немцы хорошо сделали, уничтожив «террористку». А ведь Мари-Лу застрелила немца, значит она была патриоткой.

Редактор, Во-первых, это была не моя газета. Моя газета «Фламбо дю миди» не выходила при немцах, выходила «Фламбо дю жур», и я там был только пайщиком. Потом вы великолепно знаете, что я ничего не писал в годы оккупации, кроме заметок о рыбной ловле. У меня есть удостоверение от комиссии по чистке. Я не позволю никому чернить мое имя! Мы все должны были итти на мелкие уступки. Разве кто-нибудь упрекнет господина Дело за то, что он продавал свои ликеры немцам?

Дело. Странное сравнение! Я не писал при немцах даже о рыбной ловле. Я вообще никогда не писал, и теперь я могу сказать, что я этим горжусь. Я спас старую французскую фирму. Я и до немцев был владельцем завода. А вот если взять господина Ришара…

Ришар. Можете брать, у меня спокойная совесть. Вы хотите сказать, что во время оккупации я купил четыре дома на улице Гамбетта? Это знают все. Я продал бошам втридорога бракованные ботинки. Я их надул — это был вполне патриотический поступок. Разве лучше было бы, если бы они надули меня? Все время я был связан с голлистами, и меня смешит, когда господин Дело, который приветствовал маршала Петэна, теперь кидает мне упрек…

Дело. Интересно, кто вам дал розетку «легиона»? — Не Петэн?

Общий шум.

Хозяйка (просыпается). Какой ужас! Мне приснилось, что это атомная бомба.

Мэр. Друзья, зачем вы ссоритесь? Мы все были там и все оттуда вылезли. Все это нервы. Как у Мари… Никто никого не подозревает, я это заявляю, как мэр города. Мы все пережили ужасное время…

Редактор. Я это и говорю, господин Валуа, мы все исстрадались. Я назвал книгу воспоминаний «Дневник мученика». Глупо теперь обвинять друг друга…

Ришар. Святой Фома Аквинский сказал, что нужно уметь помнить и уметь забывать. Именно поэтому я не могу понять, как может господин Дело…

Дело. Не я начал. Когда вы обвиняете старую французскую фирму, это на руку господам коммунистам…

Мэр. Не волнуйтесь, господин Дело, здесь ведь не коммунисты, мы — ваши друзья. Мы все пережили ужасное время. Но если сравнить с теперешним…

Редактор. Да, теперь не легче.

Мэр. Теперь тяжелее. Я, как старый социалист, вправе сказать, что даже при немцах было лучше… (Сдает карты.)

Входит Джемс Лоу. Он у стойки.

Лоу. Виски.

Франсуа. Виски нет.

Лоу. Коньяк. Двойной. (Выпивает коньяк. Садится за столик, заказывает еще рюмку.)

Дело. Понятно, тогда мы могли надеяться. А теперь каждый знает, что сегодня хуже, чем вчера, и завтра будет хуже, чем сегодня. Теперь нам не на что надеяться. Я не знаю, каким образом воскресла ваша Мари-Лу, но одно ясно: если эта фурия в городе, нам действительно конец.

Мэр (смотрит в карты, бормочет.) Не говорите, не говорите. Валет и король, отвратительные карты. Почему не на что надеяться? Америка. Маршалл. Доллары. Бубуль. Отвратительные карты.

Дело. Два валета.

Все бросают карты.

Редактор. Выиграл господин Дело. Франсуа, получайте — я плачу за все.

Дело. Не могу даже насладиться выигрышем: пью настойку на ромашке, а это такая гадость, что я не знаю, зачем я, собственно говоря, ее пью?

Встают.

Вы говорите, что я выиграл? Нет. Выиграли они.

Мэр (в дверях). Это вы о ком?

Дело машет рукой. Они уходят. Входит Бубуль в дождевике. Франсуа несет ей стакан пива.

Франсуа. Добрый вечер, мадемуазель Бубуль.

Бубуль. Что нового, Франсуа?

Франсуа. Отцы города только что отбыли. А из молодых никого не было. Дождь… (Наклоняется к ней.) Вон в том углу нечто новое…

Бубуль. Это что за фрукт?

Франсуа. Ананас. Самый что ни на есть настоящий американец. Разрешите перенести ваш наблюдательный пункт?

Бубуль садится за столик рядом с Лоу. Франсуа переносит туда ее стакан. Она разглядывает Лоу, который не проявляет к ней никакого интереса. В кафе входит новый посетитель, заказывает у стойки рюмку.

Новый посетитель (хозяйке). Как поживаете, госпожа Лево?

Хозяйка (просыпается). Ужасно. Вы читали анкету про атомную бомбу? Я третью ночь не сплю, не помогает даже валерьянка. А коммунисты? Что вы скажете о коммунистах? В газете было, будто Мари-Лу воскресла. Тогда нам крышка… И ко всему этот дождь. Вы видите, как пусто? Я понимаю, что русские это заслужили. Но при чем тут я?

Бубуль (Лоу). Вы, кажется, скучаете?

Лоу. Скучаю? Ничего подобного. Скучать — это метафизика. Я занят делами. А когда я не занят делами, я сплю.

Бубуль. Простите, я думала, что вы скучаете. Иностранец, нет знакомых… Хотела вас немного развлечь болтовней…

Лоу (Франсуа). Эй, еще один! (Бубуль.) Я пью коньяк, и я думаю. У нас в Америке люди не теряют времени. Я могу делать несколько вещей сразу — пить, разговаривать с вами, думать. У нас в Америке люди живут всесторонне.

Бубуль. Наверно, после Америки все выглядит бедно, непривлекательно?

Лоу. Угу. Именно непривлекательно. Вместо домов какая-то рухлядь. В гостинице нет ванной. В кафе нет джаза. В булочной нет хлеба. Вообще нигде ничего нет. Если бы вы видели город, где я живу!..

Бубуль. Боже!.. Одним глазком взглянуть на Нью-Йорк!.. Я видела в кино… Такие небоскребы, что можно вывихнуть шею…

Лоу. Нью-Йорк — это не Америка. Там слишком много красных. Я живу в Джексоне. Это столица штата Миссисипи. Бары, банки, небоскребы…

Бубуль. На каком этаже вы живете? Наверно, на двадцатом?

Лоу. На первом. Но я часто бываю на тридцатом, там не живут, там делают доллары.

Бубуль. И вы тоже делаете доллары?

Лоу. Все американцы делают доллары.

Бубуль. Я вам признаюсь — вы мне очень нравитесь. Вы похожи на моего любимого киноактера. Его зовут Гарри, а фамилию я забыла. Я не могу запомнить ни одной американской фамилии В вас что-то от ковбоя, а с другой стороны, сразу чувствуется нечто веское, значительное. Знаете, за кого вас можно принять? За настоящего миллионера.

Лоу. Все американцы похожи на миллионеров. У одного миллион. А у других мечты о миллионе. И таких миллионы. Я понимаю, что приятно в этакой дыре увидеть американца. Но вы не огорчайтесь: Джим мне сказал, что мы скоро вам поможем. Наш президент даже перестал кушать бифштексы. Он теперь кушает лососину, омлеты и бананы — это чтобы вам помочь. В Джексоне была неделя «Отказа от пирожных» в пользу голодающей Европы.

Бубуль. Боже, как я хотела бы съесть хоть одно пирожное! Я вам сейчас скажу, сколько я не ела пирожных. (Считает на пальцах.) Три года и четыре месяца. Я даже съела бы с удовольствием обыкновенную белую булочку. (Пауза.) Скажите, а вы не скупой? Я ужасно боюсь скупых.

Лоу. В Америке нет скупых. У нас для этого нет времени: мы должны сначала зарабатывать, чтобы тратить, а потом тратить, чтобы зарабатывать.

Бубуль. Вы чудесный! А я вам хоть немножко нравлюсь?

Лоу. Угу. Но зачем говорить о пустяках? Я теперь понял, почему французы выродились — они способны заниматься любовью в абсолютно трезвом состоянии. Я видел в Париже одного метафизика, который ухаживал утром, натощак. Глупо и безнравственно. Мне нужно четыре хороших виски или восемь коньяков, чтобы я заметил, что женщина — это женщина.

Бубуль (показывая на рюмку). Это который?

Лоу. Пятый.

Бубуль. Франсуа, два коньяка. Для господина двойной. (Лоу.) У нас маленький город, но и здесь есть люди с размахом. Я недавно встретила одного дипломата. Консул Чили. Он приехал в наш город из Парижа; он говорит, что он устал от светской жизни. Он обожает театр, искусство. Он сказал мне, что я могу стать актрисой. Но я боюсь, когда меня слишком долго рассматривают… Он подарил мне вот это… (Вынимает из сумочки ассигнацию.)

Лоу. Угу. Пять долларов.

Бубуль. Вы не подумайте чего-нибудь плохого. Это он подарил на память, как цветок. (Пауза.) Мне сказали, что за доллар теперь дают триста франков. Это правда?

Лоу. Триста восемьдесят. (Рассматривая кредитку.) Если вам дадут за эту бумажку восемьдесят, берите. Я понимаю, что ваш консул любит искусство. Вы знаете, что это? Это настоящая самодеятельность Марселя или Перпиньяна. Угу.

Бубуль (вытирает платочком глаза). А я думала купить две пары чулок… Ну, все равно… Он такой знаток искусства… А я не жадная…

В кафе входит хромой певец с аккордеоном. Начинает хрипло петь.

Певец.

(Идет с тарелочкой к посетителям.)

Хозяйка (просыпается). Я вам уже говорила, что это запрещено. Здесь приличное кафе, а не церковь.

Бубуль подбегает к певцу, кладет монету на тарелочку. Певец уходит.

Бубуль (Лоу). До войны он хорошо зарабатывал, он был лучшим танцором в городе. Когда я была девчонкой, я мечтала, чтобы он хоть раз потанцовал со мной. А потом он пошел на войну и потерял ногу.

Лоу. Вы думаете, что в Америке люди ничего не теряют? Бывает, что человек теряет не только дурацкую ногу, но и миллионы. Один теряет, другой находит. Это потому, что у нас частная инициатива. Вы думаете, что я развлекаюсь в этой вонючей дыре? Ничего подобного! Джим мне сказал, что здесь много рухляди. Я лично не терплю ничего старого, но они на Пятьдесят девятой улице ахают: «Ах, Людовик XV! Ах, средневековый горшок!» По-моему, кино «Глория» в Джексоне куда красивее Собора Парижской богоматери. Но есть закон спроса и предложения. Я здесь всего один день, и с меня хватит. Хлам, трущобы, бездельники. И повсюду этот лев. Говорят, достопримечательность XV века. А что в нем хорошего? Вы знаете, на кого он похож? На пуделя из бродячего цирка. Лев не должен стоять на задних лапах, это глупо и безнравственно.

Бубуль. А почему он вас занимает?

Лоу. Потому что в Америке много сумасшедших. Вы знаете, сколько дадут за такого льва на Пятьдесят девятой улице? Десять тысяч долларов. Угу.

Бубуль. Вы изучаете древности?

Лоу. Я изучаю древности? Ничего подобного! Я проявляю частную инициативу. Это куда труднее. Мне сорок лет, и я хочу жить. Если нужно, я поеду на полюс. Если нужно, я поеду даже в Москву.

Бубуль. К нам никогда не приезжают иностранцы. Вот в Авиньоне папский дворец. В Ниме римские арены. В Марселе порт. А у нас ничего нет. Разве что этот лев…

Лоу (что-то записывает. Франсуа). Еще один!

Бубуль (нерешительно). У вас в этом городе дела?

Лоу. У меня всегда дела. Вчера я был занят пропеллерами. Сейчас меня занимает этот старый пудель. Может быть, завтра я займусь спасением Европы от разрухи. Мы, американцы, умеем в одно мгновение менять профессии, мысли, цифры. Мы живем всесторонне.

С улицы доносится песня:

Хозяйка (просыпается). Какой ужас! Это Мари-Лу!..

Лоу. Кто это Мари-Лу?

Бубуль. У нас ее все знают. Во время оккупации она среди белого дня застрелила немецкого коменданта. На главной площади, возле льва…

Лоу. Угу. Смелая.

Бубуль. Конечно, она ведь коммунистка.

Лоу. Коммунистка? У нас тоже есть коммунисты, но мы с ними не церемонимся. Где эта женщина?

Бубуль. Ее расстреляли немцы. Но теперь говорят, будто она снова в городе. Тогда это чудо, потому что ее расстреляли.

Лоу. Мы, американцы, не верим в чудеса. Мы реалисты. Конечно, это плохо, что ее расстреляли немцы, но что ее расстреляли — это хорошо. С коммунистами нельзя жить — они мешают делать доллары. Вы думаете, в Америке нет красных? Сколько угодно. У нас в Джексоне один коммунист начал говорить, что нужно оставить русских в покое. Мы ему предоставили покой: в городской тюрьме. Впрочем, зачем говорить о пустяках? (Что-то записывает.)

Бубуль. Неужели, когда с вами разговаривает молодая женщина, вы продолжаете думать о делах?

Лоу. Я всегда думаю о делах. Даже когда я сплю. Если человек не занят делом, он начинает думать о пустяках: один сочиняет стихи, другой целуется натощак, третий становится коммунистом. Здесь много таких метафизиков, оттого вы и гибнете. А мы — молодой народ, мы заняты делом. Почему мы стали первой нацией в мире? Потому что у нас много дел и много долларов. (Франсуа.) Еще один! (Бубуль.) Вот вы увидели, что я американец, и сразу ко мне подсели. Это понятно. Это как план Маршалла, это как шестнадцать наций… А если бы я сказал, что я русский, вы бы, наверно, убежали. Потому что русский не может вам ничего дать, русский может с вами любезничать. Угу. Я реалист, и я понимаю, почему вы мне улыбаетесь. Сейчас у меня ничего нет. Чековая книжка и перспективы. (Франсуа.) Еще один! (Бубуль.) Я не хочу вас обманывать… (Все более и более пьянеет.)

Бубуль. Вы меня уже обманули — вы сказали, что после восьми коньяков вы становитесь кавалером, а это девятый, и вы все еще не замечаете, что я женщина. Право, я предпочла бы, чтобы вы были русским.

Лоу. Вы коммунистка?

Бубуль. Избави бог!

Лоу. У нас за такие разговоры вас отвели бы в комиссию по расследованию антиамериканской деятельности. Угу.

Бубуль. He нужно меня водить. У меня все документы в порядке. Вы можете спросить Франсуа, я ведь здесь бываю каждый вечер, это мой генеральный штаб.

Лоу. При чем тут штаб? Мы справимся с ними и без вас. Я видел одного русского, он даже не знал, что такое пылесос. Джим мне сказал, что русские прикатили в Берлин на наших машинах. Как тебя зовут?..

Бубуль. Бубуль.

Лоу. Глупо и безнравственно. А ее зовут «Гильда». Когда ее кинули в море, все острова разлетелись на кусочки.

Бубуль. Зачем вы это говорите? Я так боюсь! Когда нас бомбили, я кричала, как зарезанная. Неужели снова будет война?

Лоу. Угу. Обязательно. Пора с ними кончать — они нам мешают делать доллары. Джим сказал, что тридцать-сорок «гильд», и они разлетятся вдребезги.

Бубуль. Кто это Джим?

Лоу. Мой приятель.

Бубуль. Он, что же, пишет в газетах? Или генерал?

Лоу. Он, как я, — всесторонний ум. В газетах пишут пачкуны. А генералы — это техники. Один проводит электричество в квартире, другой устраивает десанты. Мы все проявляем инициативу. А Джим сейчас в Париже. С миссией… Угу.

Бубуль. Он, может быть, сенатор?

Лоу. Я тебе говорю, что он больше, чем сенатор, — он занят делом. Когда я встречаю в Джексоне нашего сенатора, я ему говорю: «Хелло, Джек, как дела?» — и он не знает, что ответить. (Франсуа.) Еще один!

Бубуль. Значит, вы знакомы с сенаторами?

Лоу. Знаком, когда хочу…

Вбегает продавец газет.

Продавец газет. Франс-суар! Приезд новых американских наблюдателей! Франс-суар! Последний выпуск!

Франсуа берет газету и весело подмигивает Бубуль.

Бубуль. Боже мой!.. Я ничего не понимаю… Неужели это правда?.. Вы не должны на меня сердиться, я не была никогда в Париже, я была только четыре дня в Марселе. А здесь нет высшего общества. Вы, наверно, познакомитесь с мэром, я его знаю. Хитрый, а дурак. Редактор мне больше нравится. Но что редактор? Это, как вы сказали, пачкун. Простите, если я вам сказала что-нибудь лишнее, я ведь никогда не разговаривала с такими высокопоставленными мужчинами. Скажите, вы здесь инкогнито? Тогда я не спрошу, как вас зовут.

Лоу. А тебя зовут Бубуль. Бу-буль. (Смеется.)

Бубуль. Боже мой, как это замечательно! Я думала, что такие вещи случаются только на экране. (Прижимается к нему.) Милый… Ты такой необыкновенный. Ничего, что я говорю тебе «ты»? Я от счастья теряю голову. Я сижу с человеком, который знает всех сенаторов. Это как в сказке… Милый, ты, может быть, знаком и с президентом?

Лоу. Угу. Недавно забежал в Белый дом, пожал ему руку. Откровенно говоря, он не производит большого впечатления. Я лично предпочитаю Джима. Но пока он президент — пускай. Он никому не мешает делать доллары.

Бубуль. Боже, никогда не думала, что мне так повезет! У меня есть подруга, она живет не здесь, в Арле. Ей тоже повезло — на ней хотел жениться американский лейтенант. Но ведь то был простой лейтенант, а ты знаком с президентом. И потом он на ней не женился. Он обещал ей прислать чулки и надул. Милый, ты ведь приехал сюда с важной миссией, правда? Я никому не расскажу…

Франсуа. Прошу прощения, сударь, закрываем — в одиннадцать выключают свет.

Лоу. Глупо и безнравственно.

Франсуа. Вот именно. Я читал, что в Германии кафе открыты до двенадцати. Почему же победители должны жить хуже побежденных?

Лоу. Я вас отправлю в комиссию по антиамериканской деятельности. Официант не должен философствовать, официант должен подавать. Когда человек занят делом…

Бубуль. Милый, ты выпил одиннадцать коньяков, и ты еще думаешь о делах?

Лоу. Угу.

Франсуа. С вас, сударь, тысяча четыреста франков. Чаевые не включены.

Лоу. Чаевые выключены. Как свет… У меня сейчас нет долларов. Чековая книжка и перспективы.

Франсуа (хозяйке). Мечтал о долларах без американцев, а получил американца без долларов.

Хозяйка (просыпается). Какой ужас! И ко всему эта бомба…

Свет гаснет.

Лоу. Угу. Знаешь, я, кажется, начинаю замечать, что ты — женщина.