Лев Рохлин: Жизнь и смерть генерала.

НЕИЗВЕСТНЫЙ ГЕНЕРАЛ

В Моздоке о Рохлине никто ничего не знал. Во всяком случае, среди находящейся здесь журналистской братии в декабре 1994-го о нем не говорили. А последующее назначение некоего генерал-лейтенанта командиром Северной группировки расценивали как обычную формальность: должен же кто-то командовать. Тем более никто из военных в то время не хотел признаться журналистам в причастности к какому бы то ни было руководству.

Вернувшись из Чечни в Москву, я вскоре узнаю, что генерал-лейтенант Рохлин, оказывается, стал первым высокопоставленным командиром, кто открыто сообщил о потерях, первым заявил, что против федеральных войск воюют не бандформирования, а хорошо оснащенная и профессиональная армия, первым предсказал затяжной характер конфликта.

Так будут писать газеты. Они начнут и формировать мнение о генерале. Газета "Московский комсомолец" напишет: "...чрезвычайно строгий в мирное время, огромный, как медведь, Рохлин стал любимцем в войсках". "Известия" отзовутся по-своему: "Военные говорят, что он умеет добиваться поставленных целей; насчет цены и средств - разговор особый".

Намек прозрачен, но для меня так и не станет ясно, что за личность генерал-лейтенант Рохлин, случайно ли о нем заговорят, случайно ли журналисты начнут ломать копья вокруг его фигуры? Ведь не секрет: в наше время можно скорее прославиться не силой ума и пользой дел, а способностью вовремя делать скандальные заявления.

Репортаж Александра Невзорова о днях штурма Грозного, где Рохлин впервые появится на телевизионных экранах, тоже не внесет ясности в мое представление о нем. "Генерал в треснутых очочках" (образ Невзорова) меня не вдохновлял.

Впрочем, начальство в журнале "Воин", где я в то время работал, мало заботило мое вдохновение. Полковник Валентин Черкасов, бывший моим редактором с самого начала работы в журнале, считал, что я должен взяться за материал о генерале. Главный редактор журнала капитан 1-го ранга Александр Ткачев сначала отнесся к идее прохладно. Но потом вдруг спросил: "Когда будет очерк?" И, узнав, что я еще не брался, потребовал внести очерк в план. Легко сказать. Нетрудно и в план внести. Но. я уже не раз брался за подобные материалы о людях в генеральских или адмиральских погонах. И всякий раз бросал работу, так и не выдав ни строчки. Причины были разные. Но суть одна: мои герои начинали вести себя как-то неестественно, то ли стеснялись, то ли еще что... И я убедился, что нельзя писать о людях наспех. Кроме того, не каждый готов к открытости. Да и не каждый интересен. Большие звезды на погонах и высокие должности вовсе не предполагают интересную личность.

Порой молодой лейтенант или капитан бывает сложнее и многограннее другого маститого вояки, у которого, казалось бы, жизнь и служба за плечами немалая, а в голове одни штампы, в душе - сизый туман...

Может, у "бригадира" тоже так?

Этот "сельхозобраз" и его усмешка будут преследовать меня, не позволяя писать и говорить о герое.

Но начальство стучало кулаком... И я вынужден был взяться за материал о человеке, любви к которому, по понятным причинам, не мог испытывать.

Результатом этой работы стал сначала очерк о генерале, а теперь и эта книга.