Лев Троцкий. Революционер. 1879–1917

С самого начала содержание «Политических писем» отличалось от общих установок «новой» меньшевистской «Искры» большей агрессивностью в отношении официальных учреждений царской империи и оппозиционных сил, стоявших вне социал-демократии.

Троцкий обращал внимание на намерение властей расширить права губернаторов путем передачи им полномочий по тем вопросам, которые ранее находились в ведении министров или даже требовали «благовоззрения» самого монарха. Речь шла также об отчуждении крестьянских надельных земель, разрешении съездов, открытии библиотек, бракоразводных делах и т. п. Показывая, что все эти реформы носили второстепенный характер и отнюдь не свидетельствовали о децентрализации империи, как утверждали некоторые правые печатные органы, автор стремился доказать, что расширение губернаторской власти предполагается не только по вертикали, но и по горизонтали – путем расширения опеки губернаторов над местным самоуправлением. «Дальше идти некуда, – писал Троцкий. – Губернатор, контролирующий университетскую науку, губернатор, направляющий правосудие, губернатор, устрояющий бракоразводные дела» [329] .

Особое внимание Троцкого вызывали социальные и политические тенденции в сфере российской интеллигенции, причем «интеллигенцию» Троцкий зачастую брал в кавычки. Характеристика данного слоя была у него довольно противоречивой. С одной стороны, утверждалось, что «русская «интеллигенция» дописывает последние страницы своей истории», превращаясь в среднее сословие буржуазного общества, стоящее между крайними социальными классами – буржуазией и пролетариатом. С другой стороны, отмечалось «повышение нравственной самостоятельности» и «политической самоуверенности» интеллигентской демократии. В качестве примера последней тенденции приводились выборы в Петербургскую думу в начале 1904 г., которые приобщили к избирательной кампании «умеренные верхи либеральной демократии столицы». Но вновь и вновь высказывалось серьезнейшее сомнение не только в социалистическом, но даже в чисто демократическом характере «значительной части нашей интеллигенции», а поэтому по отношению к ней автором проявлялась весьма высокая степень недоверия.

Уже на данном этапе Троцкий отдавал решающую роль в борьбе против самодержавия, за всеобщее, равное, тайное и прямое избирательное право не «интеллигентской буржуазии», а пролетариату [330] . Эта тенденция в публицистике Троцкого была тем более характерной, что меньшевистские руководители, к числу которых он теперь принадлежал, входя во фракционный центр, по-прежнему считали решающей силой демократического этапа революции именно либеральную буржуазию, активным и автономным помощником которой должен был стать пролетариат.

«Политические письма» в значительной степени стремились проанализировать внутриполитические изменения и последствия, наступившие в результате вспыхнувшей в начале 1904 г. Русско-японской войны. Троцкий страстно выступал против «политического шовинизма», который сопутствовал войне и который он считал «одной из немногих форм политического идеализма, доступного еще сегодня силам реакции». Опасность патриотических иллюзий он видел в том, что они «позже других реакционных иллюзий разъедаются… стихийной критикой, дольше других удерживаются в сознании массы».

С оттенком презрения в «Письмах» трактовалась позиция либералов в условиях войны. Особенное негодование вызывали лозунги поддержки Российской армии, которые раздавались из уст либералов, в частности П.Б. Струве. «Какая армия? – ставил вопрос Троцкий. – Армия, топчущая Польшу, закрепляющая царское господство на Кавказе? Или армия, «стряхнувшая с себя казарменный идиотизм и сдающая ружья революционной улице»? В последнем случае лозунгу «Да здравствует армия!» должен предшествовать лозунг «Да здравствует революция!». Делался вывод, что, «пасуя перед патриотической вакханалией, оппозиция обнаруживает не только полицейский страх, она повинуется смутному голосу классового инстинкта» [331] .

Пятое «Политическое письмо» [332] было полностью посвящено такой важной конкретно-социологической категории, как толпа. По существу, это было содержательное социально-психологическое эссе о стихийной динамике, непредсказуемости поведения массы, опасности, которая заключалась в ней самой для различных сил, в том числе и для правившей элиты. Автор отмечал некие «законы массового сцепления», в силу которых «патриотический» порыв толпы, например по поводу блокады японцами Порт-Артура, мог бы быть повернут в противоположном направлении, если бы ей был «брошен с энергией другой лозунг». Троцкий приводил пример, как в Таганроге неожиданно в толпе стал раздаваться отнюдь не «патриотический» лозунг «Социалия, соединяйтесь!».

Разумеется, честнее было бы распространить неплохо сформулированное Троцким понятие «толпы» и на те массы, которые он надеялся повести на революцию. Однако на такую экстраполяцию революционер Троцкий пойти не мог. Он выискивал некую закономерность по поводу того, что по мере «революционизирования» масс толпа перестает быть таковой, превращается в собственную противоположность, становится неким организованным сообществом, прекращает грабежи, мародерство и прочее.

Вряд ли автор не видел всей утопичности этих предположений. Статья завершалась словами: «Пусть же полицейские псы реакции зорко следят за регистром преступлений; когда они заметят, что в центрах политической жизни, несмотря на возбуждение улицы, не допускающее правильного полицейского надзора, число преступлений становится все ниже и ниже, что оно готово склониться к нулю, тогда – не рискуя ошибиться – они смогут сказать себе: «Это идет революция!»

Судя по текстам статей Троцкого в «Искре», до революции 1905 – 1907 гг., не примкнув к большевикам и подвергая их критике, одновременно подвергаясь еще более суровой критике с их стороны, он политически и ментально был все же с самого начала раскола несколько ближе к ленинской фракции, нежели к мартовской, хотя к Ленину относился суровее, нежели к руководителям меньшевизма. Сам Троцкий отмечал в мемуарах, что его связь с меньшевиками имела кратковременный характер, что он стоял за подготовку скорейшего объединения с большевиками, «видя в расколе крупный эпизод, но не более» [333] . Он признавал, что весь 1904 г. прошел в его стычках с руководством меньшевиков в основном по двум вопросам – об отношении к либерализму и об отношении к большевикам: «Я стоял за непримиримый отпор попыткам либералов опереться на массы, и в то же время, и именно поэтому все решительнее требовал объединения обеих социал-демократических фракций».

К тому же Плеханов продолжал буквально преследовать Троцкого, даже вступая в столкновения с другими меньшевистскими лидерами по поводу его статей. 30 марта 1904 г. Георгий Валентинович писал Аксельроду, что просил Мартова послать последнему статью Троцкого «Наша военная кампания» [334] . Аксельрод должен был выступить как своего рода третейский судья, ибо Плеханов находил статью «совершенно негодной», хотя Засулич, Потресов и Мартов высказались за публикацию. «Мое положение становится затруднительным, – ставил ультиматум Плеханов. – Я давно уж подал бы в отставку, если бы мой выход не грозил стать новым скандалом». Неужели Мартов и Засулич «не могут найти другого средства вознаградить Троцкого за те дерзости, которые он мне говорил? А ведь других titres [335] у него нет: его статьи – это произведения Евдокии Кукшиной [336] , печатать их – значит срамить «Искру»… Порча литературной физиономии «Искры» – слишком дорогая цена» – так завершал свое обвинение Плеханов [337] . Но Аксельрод оказался упрямым, тем более что ранее сам вносил в статью Троцкого необходимые поправки, и Плеханов, не зная об этом, задел и самолюбие Аксельрода. Тот ответил Плеханову 31 марта откровенно и жестко: «Своим огульным, немотивированным отзывом ты поставил меня перед дилеммой: или голосовать против своей собственной совести – потому что мне статья понравилась – чтобы угодить тебе, т[о] е[сть] сделать низость, или же поступить сообразно своей совести, – наперекор тебе. Я, разумеется, выбрал последнее» [338] .

Дело не ограничилось стычкой между Плехановым и Аксельродом. В столкновение вмешался Мартов. 2 апреля он писал Аксельроду, что вопрос о статье Троцкого «послужил искрой, зажегшей пороховой склад». Мартов поддерживал Аксельрода в том смысле, что большинство редакции «Искры» выступило за публикацию статьи, да и заменить ее было нечем. Плеханов, однако, на заседании поставил вопрос «на принципиальную почву»: «Я не могу быть в коллегии, которая систематически пропускает статьи сотрудника, который, по мнению одного члена редколлегии, вреден, понижает своими писаниями литератур[ный] уровень «Искры». Или Тр[оцкий] перестает быть вообще сотрудником, или Плех[анов] выходит». Плеханов указал, что для него более «морально невозможно работать при сотрудничестве Тр[оцкого]».

Мартов считал статьи Троцкого удовлетворительными, а его услуги необходимыми газете. Сам же Троцкий предложил «устраниться», уехав в Россию, хотя Мартов настаивал на сохранении Троцкого в редакции. Вопрос был отложен. В конце концов Плеханов отказался от своего ультиматума, Троцкий заявил, что временно прекращает сотрудничество в «Искре» [339] , и с апреля 1904 г. не принимал участия не только в «Искре», но вообще в мероприятиях меньшевиков, а в сентябре того же года заявил о своем выходе из этой фракции [340] . Впрочем, сотрудничество в газете он скоро возобновил.

Положение Троцкого в социал-демократической партии было незавидным. Ленин, затаивший против него глухую и непримиримую злобу, не упускал случая, чтобы подвергнуть его нападкам. Меньшевистские лидеры относились к нему противоречиво. Они стремились сохранить Троцкого в своих рядах, но смотрели на него со все большей степенью осторожности и недоверия. По мере назревания революции позиция Троцкого еще более эволюционировала в сторону противоположную меньшевизму. Этому способствовало его знакомство в 1904 г. с видным германским социал-демократом российского происхождения А.Л. Гельфандом [341] , более известным под литературным псевдонимом Парвус [342] , оказавшим существенное влияние на формирование той цельной революционно-политической концепции, которую Троцкий всесторонне будет развивать уже в период революции 1905 г. и непосредственно после нее, которой он будет придерживаться (естественно, с целым рядом уточнений, модификаций, приложений к конкретным событиям) на протяжении всей последующей жизни.

Александр Гельфанд был сыном еврея из окрестностей Минска, бежавшего в Одессу после погрома и ставшего портовым грузчиком. Несмотря на «пролетарское происхождение», он, благодаря выдающимся способностям, проявленным уже в детстве, с блеском окончил гимназию и продолжил учение в Базельском университете, где получил степень доктора философии. Он не стал возвращаться в Россию, а перебрался в Германию, где перешел на социалистические позиции, начал сотрудничать в социал-демократической прессе, а затем завоевал репутацию одного из наиболее авторитетных социалистов-аналитиков, как в области экономики, так и по социально-политическим проблемам [343] . Он печатался в «Искре» и «Заре», после II съезда оказался ближе к меньшевикам, но полностью к ним не присоединился, настаивал на близости революции в России, на неизбежности крупной войны, говорил о неизбежности тесного переплетения экономики и политики ведущих стран мира.

На собеседников производили глубокое впечатление мощная эрудиция Парвуса, его живые манеры, которые, как это ни было странным, гармонировали с его массивной фигурой (Парвуса прозвали «слоном») и коммерческой хваткой, умением наиболее целесообразно распорядиться деньгами на пользу и своему делу, и себе самому для получения удовольствий от жизненных благ, вкусной пищи, элегантной и даже дорогой одежды, просторного жилья, многочисленных окружавших его красивых женщин, которых он часто вскоре забывал, так же как и рожденных ими от него детей.

Парвус жил в Мюнхене, но часто приезжал в Женеву и другие города Швейцарии. Именно в Женеве состоялись первые встречи его с Троцким. Лев развил Парвусу план создания популярной рабочей газеты, который был воспринят с энтузиазмом. Парвус писал Потресову в сентябре 1904 г., что он очень ценит талант и политическую пытливость Троцкого и считает его подходящим человеком для такого органа: «Правда, он пишет слишком по-интеллигентски, но он пишет ясно, вразумительно и не без огня, а народных агитаторов у нас вообще еще не выдвинулось в литературе. Согласился я с Троцким также в том, что этот орган должен иметь собственную редакцию» (то есть не быть связанным с «Искрой»). Иными словами, Троцкий с помощью Парвуса пытался создать новую конкурирующую с «Искрой» газету, во главе которой он, безусловно, видел себя.

По поводу же конфликта в редакции в связи с публикацией статей Троцкого Парвус безоговорочно стал на сторону его защитников и убеждал Потресова, что, «отказывая Троцкому в напечатании его статьи», редакция «лишь только создает ту рознь, которую хочет избегнуть, и дискуссию в рамках Ц[ентрального] О[ргана] превращает в оппозицию Центральному органу» [344] . Буквально через несколько дней после этого письма, в том же сентябре 1904 г., Троцкий и Седова приехали к Парвусу в Мюнхен. Они поселились в квартире Парвуса, который их гостеприимно принял, посещали местные художественные галереи и музеи, восхищались карикатурами выходившего еженедельно с 1896 г. местного сатирического журнала «Симплициссимус» [345] .

Однако значительно более важными были продолжительные, увлекавшие обоих вечерние беседы с добросердечным хозяином. В ходе бесед Парвуса и Троцкого выяснилось поразительное сходство их взглядов на ближайшие перспективы революционного движения в России, резко отличавшихся от традиционных социал-демократических воззрений. Троцкий, порвавший с Парвусом политически после начала мировой войны, так писал о Парвусе через шесть лет после его смерти: «Парвус был, несомненно, выдающейся марксистской фигурой конца прошлого и самого начала нынешнего столетия. Он свободно владел методом Маркса, глядел широко, следил за всем существенным на мировой арене, что при выдающейся смелости мысли и мужественном мускулистом стиле делало его поистине замечательным писателем. Его старые работы приблизили меня к вопросам социальной революции, окончательно превратив для меня завоевание власти пролетариатом из астрономической «конечной» цели в практическую задачу нашего времени. Тем не менее в Парвусе всегда было что-то сумасбродное и ненадежное. Помимо всего прочего этот революционер был одержим совершенно неожиданной мечтой: разбогатеть» [346] .

Находясь в Мюнхене, Троцкий выражал все большее недовольство политическим курсом, проводимым меньшевиками. В какой-то степени под влиянием Парвуса, но в основном по собственному убеждению Троцкий фактически пошел на почти полный разрыв с меньшевистской фракцией. В конце сентября 1904 г. он написал «Открытое письмо к товарищам», чей текст не сохранился, но о содержании которого можно судить по откликам на него. Здесь впервые была выдвинута нефракционная, примирительная линия, которая обосновывалась тем, что сторонники меньшинства, в сущности, по своим взглядам идентичны или по крайней мере близки умеренным большевикам. Именно после этого письма Троцкий формально вышел из состава меньшевистского руководящего центра [347] .

Меньшевистские лидеры негодовали. Дан писал Аксельроду 29 сентября: «Троцкий толкует обо всем возможном: о некоторых лицах, намеревающихся через головы интеллигенции апеллировать к пролетариату, об имеющихся среди меньшинства тенденциях обособления, о необходимости образовать особые редакции: брошюрную и популярного органа, и передать их лицам, не ассимилированным редакцией «Искры». Все это написано ходульно и высокопарно и заключает в себе формальное объявление выхода из меньшинства».

«Некоторым лицом» был именно Дан, которого Троцкий, без видимых оснований, скорее в силу личной неприязни, считал виновником всех ошибок меньшевиков [348] .

«Открытое письмо» обсуждалось в Женеве на двух собраниях руководящих меньшевиков. В результате была принята примирительная резолюция, давшая возможность Троцкому возобновить сотрудничество в «Искре» с 5 октября 1904 г. Мартов писал по этому поводу Аксельроду 20 октября, что «с Троцк[им], после очень бурной переписки, которая, – если б дать ему волю – кончилась бы полным разрывом моих с ним отношений, наступило «успокоение»: он начал даже писать для «Искры» и, видимо, смягчился» [349] . Парвусу же Потресов ответил на его предложение об издании популярной газеты под редакцией Троцкого совершенно иным образом: резким по тону письмом, в котором констатировал, что Троцкий оказывается вне круга меньшевиков и становится «чем-то вроде врага отечества». Он убеждал Парвуса, что Троцкий «беспрерывно меняет свои взгляды, прикидывается то тем, то другим, временами таинственно молчит, отлынивает от прямого ответа и вместе с тем готовит план нападения с тыла».

Парвус пытался притушить пожар «антитроцкистских» страстей. Он отвечал Потресову, что во Льве играет юношеский задор и это качество «нам здесь больше всего нужно… Изменение взглядов Троцкого произошло у меня на глазах. Он сбрасывал с себя яичные скорлупки сект догматизма… и переходил к политическому материализму, видящему в социально-революционных принципах объединяющую и решающую силу». Парвус признавал, что Троцкий отнюдь не свободен от грехов молодости, которая «датирует мир со дня своего рождения, сама развиваясь, живет под впечатлением, будто человечество от нее отстает», но убеждал своего адресата в том, что это «лучше старческой закостенелости» [350] .

В связи с тем, что редакция «Искры» собиралась ответить на открытое письмо Троцкого резкой критической статьей, Парвус уговаривал того же Потресова отказаться от этой затеи, причем в числе выдвигаемых мотивов было стремление к примирению большевиков и меньшевиков: «Статья без нужды раздразнила бы большинство, внесла бы смуту в меньшинство и сделала бы положение самого Троцкого невозможным. Я ни на минуту не усомнился бы ее отклонить!.. Самый инцидент был бы невозможен, если бы не было в вас тех тенденций, о которых я писал» [351] .

В конце 1904 г. «Искра» высказалась за участие социал-демократов в кампаниях либеральной буржуазии, в частности за значительное расширение прав земств. Ленин выступил решительно против. Троцкий и Парвус по этому вопросу оказались на стороне Ленина и совместно приветствовали его за атаку на оппортунизм [352] .

В беседах и дискуссиях Троцкого с Парвусом вначале отдельными штрихами и деталями, а затем все более последовательно и аргументированно постепенно выкристаллизовывалась идея, что в силу специфики объективных социально-экономических условий явно назревавшая в России революция не будет носить классического буржуазно-демократического характера, что при благоприятном раскладе сил во главе революции сможет с самого начала или на первом этапе стать рабочий класс, а сам комплекс событий в России, опять-таки в случае позитивного, с их точки зрения, поворота событий окажется прологом развития пролетарской революции в Западной Европе. Серию очерков о назревании в России крупных политических событий, которые действительно вскоре вылились в революцию, Троцкий написал вовремя и стремительно, прямо в квартире Парвуса.