Лев Троцкий. Революционер. 1879–1917

2. Германия и Австрия

Из Лондона Лев отправился в Берлин. Там была назначена встреча с женой, которая вместе с младшим Левой должна была приехать из Петербурга [535] . Об этой договоренности, да и о самой встрече Троцкий пишет в воспоминаниях как о совершенно ординарном событии. Однако можно поражаться тому, что Наталья совершенно свободно получила возможность выехать за границу к своему супругу, который бежал с этапа по дороге на вечное поселение.

Троцкий был не единственным, кому удался побег. Вслед за ним из ссылки бежал Парвус, с которым был возобновлен контакт, правда теперь на иных началах. Парвус уже не был учителем, а Троцкий не был внимательным учеником. Оба они воспринимались известными социал-демократами. Парвус к тому же осуществил свою мечту: стал предприимчивым коммерсантом и разбогател. Как бизнесмен, он занялся изданием на немецком языке брошюры Троцкого «Туда и обратно». Троцкий решил написать к этому изданию предисловие. Но работа несколько затянулась, предисловие разрослось и в конце концов превратилось в большую книгу, в которую были инкорпорированы не только воспоминания о побеге, но и ряд статей о революции. В полном согласии с Парвусом Троцкий еще более четко проводил в этой работе свои идеи перманентной революции [536] .

Материально Троцкие жили весьма скромно. Сам он и Наталья в воспоминаниях никогда не конкретизировали вопрос о своем достатке. Все же встречаются упоминания, что иногда поступали сносные гонорары, главным образом из немецких изданий, а позже из газеты «Киевская мысль», но время от времени приходилось даже вещи в залог закладывать [537] .

В начале эмиграции, когда поддерживались близкие отношения с Парвусом, тот, безусловно, оказывал Троцкому материальную помощь. Характерно, что иногда супруги позволяли себе путешествия и отдых. В конце лета 1907 г. вместе с Парвусом они отправились в пешеходное путешествие по горной Швейцарии. «Дни были прекрасны, по утрам тянул холодок, мы пили молоко и воздух гор. Попытка наша с женой спуститься в долину без дороги едва не стоила нам обоим головы… Когда деньги оказывались на исходе – а это было периодически – Парвус или я писали спешно статью в социал-демократическую печать» [538] . Так было и в небольшом живописном городке Гиршберг в Богемии, где после швейцарского похода путешественники остановились на несколько недель и где Троцкий написал небольшую книгу о германской социал-демократии, которая была вскоре издана в России большевистским издательством [539] .

Троцкий высказывал мысль, которая могла показаться крамолой всем фракциям российского социалистического движения, ибо оно ориентировалось на германскую социал-демократию как на незыблемый образец для подражания. Он полагал, что в случае серьезных социальных потрясений германская партия со всей ее огромной бюрократической машиной центральных и местных организаций, прессы, клубов, женских и молодежных союзов, профессиональных объединений может оказаться не в авангарде революционного процесса и прогрессивных сил, а опорой консервативного порядка. Подобное критическое отношение Троцкого усилилось во время Штутгартского конгресса 2-го Интернационала, который состоялся 18 – 24 августа 1907 г. Здесь Троцкий входил в компактную группу левых социалистов. Он поддержал поправки, которые внесли совместно Мартов, Ленин и Р. Люксембург к проекту резолюции о войне. Уточненный текст звучал весьма революционно, в нем содержался призыв использовать возможный военный конфликт для того, чтобы попытаться осуществить завоевание власти пролетариатом.

Но громкие слова сочетались с весьма осторожным политическим поведением. Когда британский делегат Гарри Квелч назвал в своем выступлении западную дипломатию собранием разбойников, правительство земли Вюртемберг по требованию Берлина выслало Квелча из Германии. Это был единственный факт, связанный с конгрессом, который Троцкий счел достойным упоминания в своих мемуарах. «Партия не решилась что бы то ни было предпринимать против высылки. Не было даже демонстрации протеста. Международный конгресс стал похож на школьную комнату: дерзкого ученика высылают из класса, остальные молчат. За мощными цифрами германской социал-демократии явственно почуялась тень бессилия» [540] .

На Штутгартском конгрессе Троцкий вновь встретился с болгаро-румынским социалистическим деятелем Крыстю Раковским [541] , с которым познакомился в 1903 г. в Париже, а затем продолжал встречаться в Швейцарии [542] . Раковский приближался к своему 30-летию. Троцкий был моложе его на три года. К этому времени Раковский получил медицинское образование во Франции и утвердился в качестве активного и влиятельного оратора и публициста, стяжавшего, несмотря на молодость, международную известность. После того как болгарская социал-демократия в 1903 г. раскололась на «тесняков» во главе с Димитром Благоевым (они стояли на левом крыле социалистического движения и были близки по существу, хотя не по личным симпатиям к большевикам) и «широких» во главе с Янко Сакызовым (занимавших умеренную позицию), Раковский на короткое время примкнул к «теснякам». В том же 1903 г., унаследовав сельскохозяйственное имение в районе города Мангалия в Румынии, он переехал в эту страну и стал одним из руководителей румынского социалистического движения [543] .

Троцкий почти с самого начала знакомства стал испытывать к Раковскому чувство глубокой симпатии, подкрепляемое близостью политических оценок [544] . С Раковским установились не только товарищеские, но и деловые отношения. 3 февраля 1904 г. Троцкий обратился к «дорогому Христиану Георгиевичу» (его имя теперь было изменено на русско-румынский манер) с просьбой оказать помощь в изготовлении фальшивых документов для Плеханова, с которыми тот намеревался поехать в Россию [545] . Через четыре месяца, в июне 1904 г., Троцкий сообщал Раковскому о получении его письма по поводу воспоминаний, над которыми Троцкий работал (видимо, речь шла не о воспоминаниях, а о брошюре, которая позже вышла под названием «До Девятого января»). Раковский собирался опубликовать этот материал на болгарском языке. Троцкий сообщал о подготовке русского издания и просил адресата подумать над возможностью выпуска брошюры в Румынии [546] .

После второй эмиграции Троцкого его переписка с Раковским возобновилась. Теперь они обращались друг к другу на «ты», и Троцкий начинал письма словами «дорогой друг», а в письме от 14 декабря 1906 г. писал: «Надеюсь вскоре встретиться с тобой. Крепко обнимаю тебя» [547] . Раковский стал самым близким Троцкому человеком во всем социалистическом движении, и их дружба продолжалась в течение более чем двух десятилетий, претерпевая самые различные перипетии.

Совместно с Мартовым и Плехановым оба они внесли на рассмотрение конгресса проект резолюции с оценкой значения бунта матросов на российском броненосце «Князь Потемкин Таврический» во время революции 1905 г., которую конгресс утвердил единогласно без обсуждения [548] . Конгресс утвердил также резолюцию, предложенную российской делегацией (она была подписана Плехановым, Мартовым, Мартыновым, Дейчем, Троцким и другими, и это был, кажется, единственный случай, когда Троцкий оставил свою подпись под документом вместе с Плехановым) с протестом против преследований Раковского правительством Румынии, изгнавшим его за пределы страны [549] .

Пребывание в Германии оказалось, однако, недолгим. Правда, Парвус познакомил Льва с рядом виднейших германских социал-демократов, в том числе с Карлом Каутским. Благодаря рекомендации Парвуса Троцкий стал постоянным сотрудником центральной газеты социал-демократической партии Германии (СДПГ) Vorwärts («Вперед») и партийного журнала Die Neue Zeit («Новое время»). Но отношения с Парвусом постепенно охлаждались. Троцкий становился все более зрелым и независимым политиком, что не очень устраивало Парвуса, человека авторитарного и властного. «Теплоты мюнхенских дней уже не было», – пишут биографы Парвуса [550] .

Что же касается российских социал-демократов, находившихся как в эмиграции, так и на родине, то многие из них к Троцкому испытывали двойственное отношение. Они признавали его публицистический дар, но считали его неглубоким аналитиком, поверхностным журналистом и в то же время побаивались его острого пера. Представление об этом дает письмо Потресова Мартову, написанное осенью 1907 г. в связи с подготовкой выпуска нового социал-демократического журнала [551] : «Не знаю, годится ли Троцкий для роли иностр[анного] корреспондента. Конечно, воспользоваться им не мешало бы, но нам нужны люди прежде всего со знанием фактических сторон европ[ейской] жизни, которые умели бы знакомить нас с этими фактами, не потеряли бы почву под ногами. А Троцкий и Луначарский – это все-таки более или менее занятное hors-d\'oeuvre [552] , которое можно напечатать время от времени, но которым нельзя поручить роль информаторов… [553] А Троцкого оставим на закуску» [554] .

В то же время Мартов чуть ли не жаловался Потресову: «Троцкий и другие в Neue Zeit безобразно нас задевают». А в связи с тем, что его «обругали» в ряде изданий за статью с критикой Каутского, Мартов скорбно добавлял: «Но мне предстоит, кажется, еще быть обруганным Троцким, если судить по беседе с ним во время его пребывания в Париже» [555] .

Троцкий устанавливал связи не только с социал-демократами, но и с другими российскими эмигрантскими течениями. Он контактировал с русской Тургеневской библиотекой-читальней в Париже, основанной еще в 1875 г. И.С. Тургеневым при содействии певицы Полины Виардо и известного деятеля освободительного движения Г.А. Лопатина, и стал ее постоянным подписчиком [556] .

В октябре 1907 г. Троцкий переселился в столицу Австро-Венгрии Вену, которая своим свободным духом, культурным и научным новаторством, характером социалистического движения была значительно ближе его ментальности, нежели тяжеловесный, холодный и чопорный Берлин, где он не мог надолго остановиться и «по полицейским причинам». Дело в том, что полицейские власти в силу обычной своей бюрократической рутины несколько затормозили выдачу Троцкому права на жительство в германской столице и он предпочел оттуда уехать по своей воле.

Австрийская политическая жизнь по сравнению с немецкой была провинциальна и напоминала Троцкому «возню белки в колесе» [557] . Однако именно с руководящими австрийскими социалистами – Виктором Адлером, Рудольфом Гильфердингом [558] , Отто Бауэром, Максом Адлером, Карлом Реннером [559] у Троцкого установились теплые отношения.

Троцкие могли теперь позволить себе иметь няню. Сын Лева первоначально оставался в Петербурге у родных, но в октябре 1907 г. Наталья поехала в российскую столицу и возвратилась в Австрию уже с ребенком. Воссоединившаяся семья поселилась в пригороде Вены Хюттельдорфе. Снятая квартира не была особенно дорогой, но по тогдашним австрийским стандартам считалась удобной и, главное, находилась в зеленом спокойном районе, в предгорьях Австрийских Альп. До горных склонов можно было добраться на местном транспорте, чем Лев и Наталья пользовались, стремясь не отказываться от обыденных радостей жизни. Здесь в 1908 г. родился второй сын – Сергей. Оба сына были крещены в Вене по лютеранскому обряду.

Троцкий объяснял это тем, что по австрийскому законодательству дети до 14 лет должны были в школе посещать уроки по религии своих родителей. Открытая демонстрация атеизма могла повредить детям. Иудейство сочтено было чрезмерно суровой и требовательной религией. Родители, считавшие любую церковь и любую религию обузой, пришли к выводу, что лютеранство – самая необременительная вера. Любопытно, что старшему сыну понравились обряды лютеранства. Однажды поздно вечером родители неожиданно услышали, что ребенок бормотал что-то во сне. Оказалось, ему приснилось, что он читал молитву, которую услышал в школе. На следующий день он сказал отцу: «Знаешь, молитвы бывают очень хорошенькие, как стихи» [560] .

Лева и Сережа, как это свойственно детям, очень быстро овладели немецким языком, что не мешало им общаться с родителями по-русски, на который они переходили, сами этого не замечая. Но когда родители обращались к ним по-немецки, это вызывало недоумение, и дети в таких случаях отвечали по-русски.

Авторитет отца был для детей беспрекословным. Дочь советского партийного деятеля А.А. Иоффе [561] Надежда сохранила раннее воспоминание о венских днях: «Мы с Левой – нам обоим года по три или четыре – сидим за столом и едим кашу. Я свою порцию уже съела, а Лева балуется, капризничает, бросает ложку. Заходит Лев Давидович, спрашивает: «Как дела, ребятишки?» Я тут же докладываю (хорошая, должно быть, была стервочка), что я кашу съела, а Лева не ест, балуется. Он посмотрел на сына, очень спокойно спросил: «Так почему ты не ешь кашу?» Лева схватил ложку и, глядя на него, как кролик на удава, начал поспешно запихивать в себя кашу, давясь и кашляя. А между тем я не помню случая, чтобы Л[ев] Д[авидович] не только наказывал, но даже голос повысил на ребенка» [562] .

В это время Троцкий особенно сблизился с самим Адольфом Абрамовичем Иоффе. Родившийся в 1883 г. сын богатого симферопольского купца караимского происхождения, Иоффе учился в Берлине, где стал врачом и увлекался новаторским психоаналитическим учением Зигмунда Фрейда и его ученика, а затем и соперника Альфреда Адлера, у которого сам он лечился, поскольку страдал тяжелой нервной болезнью и пытался вылечиться при помощи психоанализа. Супругой Адлера была русская эмигрантка Раиса Тимофеевна.

Иоффе включился в социалистическое движение. Возвратившись в Россию, участвовал в революции 1905 г., был сослан, бежал, эмигрировал и поселился в Вене, и вот теперь сблизился с Троцким. Человек слабого здоровья, он был полон энергии, можно сказать, фанатизма. В Троцком, который был на четыре года старше, он видел образец для подражания. На всем своем жизненном и политическом пути оба они были близки, и мы еще не раз будем упоминать это имя.

Скорее всего, именно Иоффе привлек внимание Троцкого ко все более входившим в моду психоаналитическим теориям, которые явно противоречили марксистским материалистическим догмам. Весьма ловко используя оружие диалектики, позволявшее производить лихие логические прыжки в разные, порой противоположные стороны, в силу пресловутого закона «отрицания отрицания» и других гегельянских вывертов, Троцкий попытался найти точки примирения марксизма с фрейдизмом. В статьях, написанных до 1917 г., он упоминал психоаналитическое учение лишь изредка. Позже, однако, он несколько раз позволил себе вольность поставить Фрейда почти на один уровень с Марксом. Создавший авторитетную научную школу индивидуальной психологии, внесший вклад в теорию сновидений, Адлер способствовал развитию интереса Троцкого к фрейдизму, который сохранился у Троцкого в течение многих лет. А в 1930-х гг., когда Троцкий оказался в новой эмиграции и стал устанавливать связи со своими сторонниками, Раиса Адлер, безусловно с ведома своего супруга (он скончался в 1937 г.), оказывала ему существенную помощь.