Лейли и Меджнун

О боже, молю тебя, – если в тот миг, когда по воле предопределения Лейли, воплощающая тайну истины[1], выйдет из-за завесы единения с богом[2] и украсит сиянием своей красоты видимую сферу, а Меджнун, дух которого блуждает по пустыне неведения, узрев сияние красоты ее, выпустит из рук узду воли; если в этот миг их родители и соплеменники, не поняв, как тешат душу и сердце блаженство и радость любви, попытаются обманом, принявшим облик увещаний, и хитростью, облеченной в добрые советы, разорвать узы слияния влюбленных и сломать цепи их соединения – да не послужит мой рассказ к замедлению снятия покрывала с Лейли, украшающей мир, и к отысканию низких помыслов в душе Меджнуна, странствующего по миру. Если же под предлогом изложения сказания какие-либо совершенные златоусты и златоустые красноречивцы захотят изобразить истинную любовь и красоту вечности, нанизать на нитку стихов жемчужины тайн, собрать плоды тяжкого труда с дерева изящного слога, снять забрало с тайны и видимую завесу с сокрытого, то пусть божественная помощь и благосклонность всевышнего сопутствует им в достижении их цели и благополучном исходе их дел, избавляя Лейли, олицетворение избранных мечтаний, и Меджнуна, воплощение красоты возвышенного, от нападок тех презренных и подлых людей, которые клевещут на стихи и изящное слово подобно тем, кто облыжно осуждает Лейли, и которые преследуют поэзию, подобно тем, кто подвергает жестоким гонениям Меджнуна. И если я, гонимый нищий, злосчастный Физули, с помощью своей ничтожно малой толики слога и бесконечно бедного красноречия, по просьбе нескольких друзей изящного и благословенных обладателей тонких мыслей, завладею сокровищницей красоты Лейли и восстановлю из развалин любовь Меджнуна, то, умоляю, да будут начертания моего пера и слова, изображенные на бумаге, благосклонно приняты взорами людей, чтобы эта книга завоевала весь мир, как сказание о Лейли, и существовала вечно, как страдания Меджнуна.

I

Ты, что любовь посеял между нами

И бытие скрепил любви словами,

Ты, вьющий волосы Лейли кудрями,

Сковал Меджнуна ими, как цепями!

II

Когда я в притче правду покажу,

Под видом сказки тайну обнажу,

Тебя в лице Лейли изображу,

В словах Меджнуна просьбы изложу.

III

Ты ночь моей надежды сделай днем,

Пусть рок мой ходит с поднятым челом,

Пусть, как Лейли, мой стих блеснет лучом,

И, как Меджнун, он сердце жжет огнем.

Дарящему щедроты без числа,

Подателю великих благ - хвала!

Он поначалу безначально вечен,

В конце концов он вечно бесконечен.

Своим искусством мир отметил он,

Все видят, как он высоко взнесен,

Единый бог, владеющий вселенной,

Великий, бесподобный, несравненный.

Украшен мир - то плод его забот,

На нить он нижет жемчуг - весь наш род.

Он, истины граня алмаз прекрасный,

Туманность светлой сделает и ясной.

Он скрытое всегда открыть готов,

На явное накинет он покров.

Недаром он зиждитель мирозданья,

Податель щедрой влаги в сад познанья.

О боже, помоги мне, стражду я,

Смотри, как жизнь безрадостна моя!

В чем существо уменья? Я не знаю -

Я только неуменьем обладаю.

Невиданный предпринят мною труд -

Начало и конец меня гнетут.

То камень над дорогой, мне грозящий,

То море гневное с волной кипящей.

Коль не подашь мне помощи своей,

Коль не укажешь мне своих путей,

То как добыть рубин смогу из камня?

Задача эта будет не легка мне.

Ужели на смерть мне мечту обречь

И жемчугов из моря не извлечь?..

Итак, наполни сердце мне сияньем,

Стихи наполни чистым содержаньем.

Пусть будет ясным зеркало души,

Раздуй светильник мысли, не туши.

Дай отпереть замок моих стремлений,

Дай в руки мне предмет моих влечений.

Пусть счастья моего забытый сад

Пророк с учениками оросят.

Ты, мысль о ком блаженных согревает,

Чье имя двери действий открывает,

Чье имя - ключ от вечных кладовых,

Мир - талисман великих тайн твоих.

Ты - щедрый основатель мирозданья.

И славит все твое существованье!

О ты, связавший цепи бытия,

Податель всем питанья и питья!

О ты, хранящий таинства загадок

И мира сберегающий порядок!

О ты, что расписал весь лик земной -

И в небе ясно виден почерк твой!

О ты, определитель направлений,

Рудник алмазов праведных свершений!

На мир ты щедро пролил благодать -

Свече ума ты приказал сиять!

Завеса - мир наш, от тебя отличный,

Особого скрывает мир обычный[3].

Сомненье есть ли в бытии твоем?

Ты - есть, других мы сущих не найдем.

Семь роз и девять цветников, владыка,

Цветут твоею щедростью великой.

Ты разрушаешь, созидаешь ты,

Ты правишь миром с горней высоты.

Хоть скрыл ты зревших тайн твоих сверканье,

Мысль о тебе - цветок весны познанья!

Немыслимо твои щедроты счесть,

Всем людям ты даруешь жизни честь.

Тебя весь мир возносит многоусто,

Тобой он полон, без тебя в нем пусто.

Возжегший безначальной жизни свет,

Затеплив пламя бесконечных лет,

Ты правишь нераздельно, бесконечно

И ведаешь все тайны жизни вечной.

Господь, весь мир украсивший собой,

Тобою разум восхищен людской.

Но сколько б мы тебе хвалу ни пели,

Ты больше совершил на самом деле.

Когда ты начертал природы знак,

Сказал: "Да будет" - и все стало так,

Тогда всему велел ты совершаться,

А дням, годам и месяцам вращаться.

Предрек, чем кончится круговорот[4]

И в каждом круге что произойдет.

Удел назначив на земле всем людям,

Решил ты, что и где мы делать будем.

Я не дивлюсь созданиям земным -

Они по мыслям созданы твоим.

Недаром дольний мир подобен чуду -

В нем мастера рука видна повсюду.

Но ты чрезмерно древен естеством,

Мне не постичь тебя своим умом.

Нет изумленью ни конца, ни края -

То знак, что бог есть истина живая.

Как знать нам, где легла твоя стезя?

Одно мы знаем: знать ее нельзя.

Ты, заложив основы мирозданья,

Порядка обозначил очертанья.

Того порядка лучше не найти,

Ты миру вечно приказал цвести.

Что мало нужно, ты и создал мало,

Так сделал, чтобы нужного хватало.

И все устроил вещи навсегда,

Что сгинули изъяны без следа.

Хоть много тайн хранят твои творенья,

Но ты - во всем, и в этом нет сомненья.

А суть твою познать не может прах -

Он знает только, сколь велик Аллах.

Несчастен я, будь милосерд, владыка,

Иду к тебе с надеждою великой!

Из праха к жизни вызван я тобой,

Ты дал мне разум, наделил душой . . .

Но что душа? Прах на твоем пороге,

А разум - тропка у твоей дороги.

Я - терн в саду. Тот сад - душа твоя.

На зеркале ума - пылинка я.

Мне хвастать пред тобою было б стыдно.

Ах, если б не было себя мне видно!

Я был в небытии, лишенный сил,

Меня своим вниманьем ты почтил.

Ты душу дал мне, сердце дал в подарок,

И разум мне вручил, что чист и ярок.

Когда бы лик душа не обрела,

Меня доныне бы скрывала мгла.

Но раз ты милость оказал такую

И я теперь на свете существую,

Я благодарен за любовь твою,

Ты дал мне ум - тебя я признаю.

Я не превысил благонравья меры,

И нет во мне препятствия для веры.

Не исчезает, что ни миг, она:

Мне груда доказательств не нужна.

Стремясь к тебе, я устали не знаю,

Но со стыдом своим как совладаю?

Пусть я не шел по правому пути

И к цели мне не удалось прийти, -

Я все же, чей бы след ни показался,

Стремясь к тебе, скорей по следу мчался.

Но так как все я видел вкривь и вкось,

Тебя, увы, найти не довелось.

Я думал, ум тебя найти поможет:

Он слаб и бога распознать не может.

Несведущий ли ум тебя найдет,

Печальный, изнемогший от невзгод?

Быть может, сам придешь ты на подмогу

И облегчишь мне трудную дорогу?

Мое упорство видя, помоги,

Направь мои неверные шаги!

О боже, верю я в твою науку,

Ты - это ты, и ты подашь мне руку.

Любить ли мир, земную эту твердь?

Живем - и ждем, когда наступит смерть

Но мир я домом пытки звать не стану,

Не стану мир уподоблять обману!

Нет, хорошо в обители такой,

Она душе моей дала покой,

И я забыл, где прежняя обитель,

И зажил здесь, как постоянный житель.

Жилось мне сладко во дворце земном;

В другой мне вовсе не хотелось дом:

Ведь я, бедняк, рассчитывал беспечно,

Что здесь моя душа пребудет вечно,

Что лучше нет жилища для сердец,

Что благу жизни не придет конец.

Но раз твой голос, боже, указует,

Что мир потусторонний существует,

В котором жизнь блаженно хороша,

Где сердце радо, нежится душа, -

Я всем твоим словам поверил страстно,

Поверил, что обитель та прекрасна.

Я понял: совершенных хочешь ты

Рабами сделать горней правоты,

Чтоб, на земле проживши совершенно,

Они с тобою там слились блаженно.

И я решил, забыв о суете,

Стремиться к совершенной высоте.

Сойти с дороги этой невозможно,

По ней к тебе пойду я непреложно.

Ты в первый день нам дал благую сень,

Будь милосерд к нам и в последний день

Когда душа, с тобой желая слиться, -

На путь, к тебе ведущий, устремится -

Будь благосклонен, как в былые дни,

И руку помощи мне протяни!

Ты дал мне душу, дал мне разуменье, -

То знаки твоего расположенья.

Не будь, о боже, ныне к ним суров,

Не угнетай во мне своих даров...

Когда я этот дольний мир оставлю

И в мир иной свои стопы направлю,

Тогда они, жестокий рок кляня,

Перед тобой не обвинят меня,

Останутся довольными судьбою

И в час слиянья моего с тобою.

Те, что узреть способны благодать,

Должны и сущность бытия познать;

Узнать, где тот рудник, глубокий, тайный,

Что укрывал алмаз необычайный;

Как небеса в круговорот пошли

Вкруг средоточья дивного земли,

Кто внешностью облек любое тело,

Чтобы светилось то, что лишь горело[5].

Всему причина в мире есть земном,

Но где причин причину мы найдем?

"Каф", "нун" весь мир наш дольний сотворили

Но как они над миром воспарили?

Свет мира в божьей мастерской зажжен,

И создал бог круговорот времен.

И не было б высокого чертога,

Когда б не стало вдруг султана-бога.

Ужель рисунок лучезарный тот

Без дивного художника живет?

Как найден путь к решению загадок?

Кто миру изначальный дал порядок?

Знай, появленье мира, что мы зрим,

Необходимо связано с Другим.

Подумай, где лежит предел конечный -

Тогда поймешь, где проявитель вечный.

Отдай себя во власть небытия -

В нем пролегает божья колея.

В познании немыслима беспечность:

Небытие укажет нам на вечность!

Воистину, едино божество,

Во всем, что есть, - одно лишь естество.

А бытие других - лишь отраженье

И бытие ль оно? В том есть сомненье.

Но Сущего людьми утерян след.

А "сущего" для них - на деле нет[6].

Ведь мира нет, коль поразмыслить строго:

Весь мир - пылинка на зерцале бога!

Так смолкни, ум, пристойность возлюбя:

Что знаешь - знай! Достаточно с тебя.

Исследуй внешность - большего не надо.

Пред сущностью поставлена преграда!

Не овладеть той тайной никому,

Не постигнуть не дано уму.

Нет, в тайну смертные не проникали;

Пророк сказал: "Тебя мы не познали!"

Недаром люди все изумлены:

Господь - творец, а мы сотворены.

Увидим нить какую-то - и снова

Стоим, оцепенев: где вся основа?

Когда бы кто из нас изведать мог.

Как создает людей всевышний бог,

Тот человек по своему желанью

Начало б дал другому мирозданью.

Но так как бог, что славен и могуч,

Нам не дал к тайнам сокровенным ключ,

То нам не разгадать его величья,

Его отличье в мире - безотличье[7].

О ты, слепец, не знающий ума,

Ты, для кого весь мир - сплошная тьма!

Не говори, что небосвод[8] неверен,

Что он жесток, коварен, лицемерен!

Скажи мне, в чем повинен небосвод.

Какой ты от него изведал гнет?

Добро ль твое он отобрал жестоко,

Иль сбросил он тебя с горы высокой?

Нет, начал он круговорот светил,

В движенье чернь и белизну[9] пустил,

Огонь уравновесил он водою,

И воздух он остановил землею. . .[10]

Свечу твоих деяний он зажег,

Все дал тебе, чего желать ты мог.

Из ничего он создал человека,

Дал благ ему он до скончания века.

Так поступил с тобою небосвод.

А от тебя какой ему почет?

Его неверным, подлым называешь,

И каждый миг его ты проклинаешь.

Его любовь к тебе видна во всем,

А ты ему за благо платишь злом.

О дух, незнанья чашу осушивший,

Любовь к своей отчизне позабывший!

Как ты попал на этот тесный путь,

Иль из сетей не мог ты ускользнуть?

Когда ты край небытия покинул

И недоверье к бытию отринул,

От мудрости всевышней получил

Ты разум и запас душевных сил,

Чтобы, явившись в дольний мир явлений,

Ты мог на рынке мировых сомнений

Использовать богатство до конца[11],

Благоволенье заслужить Творца.

Но ныне разорился ты жестоко,

Не получивши от богатства прока,

Растерян ты, печален, огорчен

И нищетой нежданной изумлен.

Когда вернешься в прежнюю обитель,

Ты будешь ли ее почетный житель?

Конечно, ты презрен, унижен, тих,

Стыдиться будешь прежних дел своих.

Не будь же алчным и себялюбивым,

Не будь же сластолюбцем похотливым,

Что скопишь ты, всё муравьи съедят, -

И станет смертной мукой всякий клад!

И знай, кто чистого вина пригубит,

Того водоворот вина погубит!

А если будешь ты курить гашиш,

Ты им зерцало веры затемнишь!

Не бубен - грудь, на ней играть - не шутка[12],

Не увлекайся ветром, словно дудка![13]

Ступай на правый путь, законный путь,

А все, что незаконно, - то забудь!

Ищи, где к богу верная дорога,

Закону покорись посланца бога!

Ты, что царишь в сияющей дали,

Цель бытия и неба и земли!

Ведь небо - прах твоей дороги вышней,

А прах вознес до неба трон твой пышный.

Создавший книгу вдохновенных дум,

Науку веры основавший ум!

Ты, царь царей пророческого трона,

Художник справедливого закона!

Отрадный небу и земле всегда,

Ведущий книгу Страшного Суда.

О ты, глава посланников небесных,

И первый из избранников чудесных!

Ты, кем был ясный облик вере дан,

Кому творцом ниспослан был Коран.

Ты стал султаном всех людей на свете,

Все на земле - твои рабы и дети.

Ты, светоч приближенья к божеству,

Видавший Джабраила наяву.

Ты всем передаешь творца веленья,

И всем твои понятны заверенья.

Ты указал нам Кыблу в добрый час,

Пред богом заступился ты за нас.

След ног твоих - венец главы небесной,

Светильник славы - мысли свет чудесной.

Орудье устроенья бытия,

Кому покорны всех миров князья!

О ты, познавший сущность и явленья,

Существованья ведающий звенья!

Благодаря тебе наш род храним,

Склонились ангелы к стопам твоим!

"Йасин" - жемчужина твоей природы!

В "Таха" тебя увидели народы.

В науке ты наставил род людской!

Столица шариата[15] - город твой!

Ты, перед кем склоняются пророки,

Пред кем склонился небосвод высокий,

Хвала тебе, избранник, по делам!

Когда ты людям подарил ислам,

Ты объяснил, как этот мир устроен,

Кто в нем презрен и кто хвалы достоин,

Какие царства знает дольний мир,

Что заслужил тот иль иной эмир.

Ты рассказал нам о природе бога,

А без тебя мы знали бы немного.

Путь указав тем, кто во тьме блуждал,

Ты падшим руку милосердья дал.

Ты, проповедник стольких добрых правил,

Нам для уверток места не оставил.

Но мы, несчастные, твои пути

Не можем, как положено, блюсти.

Еще небрежны мы в повиновенье,

Еще не столь мы ревностны в служенье,

Но пусть мы виноваты и грешны -

И все же мы надеждою полны,

Что уделишь от щедрости великой.

Благоговеющим перед владыкой,

Опору грешник у тебя найдет,

Печальный упованье обретет.

Ты защищаешь грешников, - не диво,

Что грешник не глядит на мир пугливо!

Коль богу я покорен был вполне -

Тогда зачем заступничество мне?

Так! Ты - земного царства повелитель

И всех, кто в этом царстве, - покровитель.

И в каждом веке есть один пророк.

Один посланник средь земных дорог

Природы совершенство украшает

И мир свечою лика освещает,

Путь пролагая к милости твоей:

Так у могучих повелось царей.

Во сне небытия один из мира[16]

Однажды увидал среди эфира

Венец, сиявший огненно светло, -

И им его украшено чело.

Очнувшись от нежданного виденья,

Он получить возжаждал объясненье.

Спросил он, что же значит этот сон,

И ты ему был богом предвещен.

Весть о твоем явленье благодатном,

О счастье, что принес ты, необъятном,

Весть, что людей взносила к небесам,

Услышал первым из существ Адам.

С тех пор мир полон был одним стремленьем -

К тебе он шел своим коловращеньем.

Пророков бог являл по одному,

Сказав о боге, шли они к нему.

Явился ты. Но тень не шла с тобою,

Как будто стан твой, древо молодое,

Бросал на землю радостную сень,

Но в мир иной бросал земную тень[17].

Рождала к праху зависть небосвода

Твоя благая, чистая природа.

Прельщала ангелов твоя краса,

Тебя лобзать хотели небеса.

И скорбь они великую терпели,

Мечтая поскорей достигнуть цели.

В благое время и в счастливый час

Услышан был небес молящий глас.

И Джабраил тебе дал приказанье:

"О кипарис в саду благого знанья!

Как солнце, тень отбрось на небосвод

И свой высокий совершай поход!

Восстань и милость окажи, владыка,

И славу ночи приумножь великой![18]

Скорей отбрось наружный свой покров

И посети бескровельного[19] кров!

Все ангелы узреть тебя мечтают,

Свидания с великим ожидают.

В дворце небесном звездный хоровод

Давно уже тебя, тоскуя, ждет".

Ты, на Бурака сев, обрел блаженство,

И в счастии достиг ты совершенства!

В четырехстолпный дом[20] ступив ногой,

Ты девять сводов[21] пронизал стрелой.

Стал месяц целовать твой след с приветом.

Твои глаза поили солнце светом.

С почтительным поклоном, сановит,

"Я твой слуга," - промолвил Утарид.

Нахид, с тебя свести не в силах взора,

Пир начала средь звездного простора.

А солнце прах лобзало стоп твоих,

Твоим учеником стал сам Масих.

Твой меч векам дал своды новых правил,

И в мужестве Бахрама ты наставил.

Бурджейс был рад приходу твоему,

Ты счастье сладкое принес ему.

Тебя Кейван, и радостен и светел,

Как средоточие собранья встретил.

Ты, всех светил построив племена,

Стал сеять звезды - счастья семена.

Создав другой порядок там чудесный,

Ты в пестроту одел атлас небесный,

И, оказавши воздуху почет,

Ты троном озарил весь небосвод...

Коня и Джабраила ты оставил,

Один к Единому стопы направил.

Завесы больше твой не видел взор,

И междусферный ты узрел простор.

Ты досягнул, куда не досягали,

Ты в недоступные вознесся дали.

Творцу молитвы наши ты вручил

И весть его благую получил.

И пролилась божественная милость,

И благодать творца к тебе спустилась.

От кладов знанья дал тебе он ключ,

Дал в дар тебе надежды светлой луч.

Набрав жемчужин из святого моря,

Ты из полета возвратился вскоре -

Еще постель твоя была тепла

И пыль дороги взвихрена была,

А ты уже пронзил полетом воздух

И вновь обрел себе достойный роздых ...[22]

Да, ты познал такую благодать,

Что время не могло о ней узнать.

И вот ты сам уведомил беспечных

И рассказал о скрытых тайнах вечных.

Широко двери милости открыл

И каждого достойно одарил . . .

Но если всем тобой дана награда,

Меня, великий, обижать не надо.

Несчастный Физули, я унижен,

Своими же грехами устыжен.

Рассудок слаб мой, непокорны мысли -

Спаси! Несчастья надо мной нависли!

Путеводитель в темноте ночной,

Меня ведущий узкою тропой, -

Направь туда, куда идти мне надо,

И удостой сочувственного взгляда!

Чтоб я, стопы не погружая в грязь,

Шел за тобой, душевно веселясь . . .

Чтоб сада жизни жаждущее лоно

Дожди щедрот омыли благосклонно.

О кравчий, наш кружок укрась собой.

Подай вина, будь милостив со мной!

Дай чашу, чтоб душа развеселилась,

Будь благосклонным, кравчий, сделай милость!

О, как я в доме горя одинок,

И друга нет, с кем поделиться б мог!

Соратники по битве слова сладкой

Исчезли; в царстве слова нет порядка.

Остались только мы с тобой вдвоем,

Давай украсим пиршество вином!

Я буду пить - ты только подавай мне,

Я буду петь - ты слушай, подпевай мне . . .

Сейчас стихами все пресыщены.

За них и низкой не дают цены.

Клянет наш век стихи, в добре изверясь,

Речь мерную считает он за ересь.

И если я, готовый сердце Сжечь,

Вложу его в размеренную речь,

И сотни лалов нанижу в порядке,

И сотни роз я высажу на грядки,

Не поглядевши, каждый завопит:

"Не роза - шип, не лалы, а гранит".

Во всей багдадской стороне бесспорно

Уже не славен больше стих узорный.

Сейчас и царств таких на свете нет,

Где был бы признан хоть один поэт.

Как в Хинде, в Фарсе, в Шаме, в Хорасане,

Так в Руме, и в Аджаме, и в Ширване, -

Никто не может взвесить пронизь слов, -

Иначе мы бы знали знатоков[23].

Поэзию скрывать напрасно будешь -

Так солнце не светить ты не принудишь!

Пусть камни закрывают ход в рудник -

Рубин всегда покажет всем свой лик.

Но такова круговорота воля, -

И мы стихов нигде не видим боле.

Что ж! Я плохой круговороту друг:

Ведь я не вхож в ему подвластный круг.

Он хочет мерной речи униженья,

Он хочет возбудить к стихам презренье,

А я хочу открыть простор стихам,

Когда больны они, лекарства дам.

Круговорот считает мудрость зыбкой,

Но я смеюсь над этою ошибкой.

Разрушенное воссоздать хочу,

И верю я - мне это по плечу!

О кравчий, помоги же мне в печали,

Меня оковы горя оковали!

Нам горести лечить разрешено,

Лекарство против горестей - вино!

Когда тобой спасен я буду, бедный,

Знай, помощь не останется бесследной.

Ракушка я, ты облако весной.

Дай каплю, я дам жемчуг дорогой.

Ты солнце, я же - черный прах долины,

Огонь мне дай - и получай рубины!

Скиталец я бездомный - пожалей!

Нет у меня ни близких, ни друзей!

Друзья, которых нет давно на свете -

Певцы минувших навсегда столетий, -

Нагими на земной явились пир,

Но проводил их с почестями мир!

Поддержку получив в круговороте,

Был в каждом веке кто-нибудь в почете.

И сладость слов его вкусивши, встарь

Какой-нибудь его возвысил царь.

Перс, тюрк, араб поэтов привечали,

Поэтам не давали жить в печали.

Абунаваса верно оценив,

Ему дары принес Гарун-халиф.

И Низами не ведал в жизни страха

Затем, что был любимцем ширван-шаха.

Шах Хорасана милости свои

Лил щедро златоусту Навои.

Кому чудесный жемчуг слов был нужен,

Сокровища менял на горсть жемчужин.

Теперь уж нет властителей таких,

Поэтов нет, исчез и сладкий стих,

Ушло, облекшись в рубище, то племя,

И дел его не знает наше время.

Чтоб не увял цветок стихов теперь,

Чтобы искусства не закрылась дверь,

Задумал я: высокой мерной речью

Веков обычай я увековечу ...

Отныне я вступил на славный путь,

И мне теперь спокойно не заснуть...

Решил поэзии веленьям внять я,

Слагание стихов - мое занятье.-

Но только людям мира я не люб,

Они сочли, что дерзок я и туп.

И стоит мне сказать одно лишь слово,

Готовы все корить меня сурово.

Завистники, исполнены вражды,

Меня клянут, желая мне беды.

Но будет все ж конец хуленью злому

Еще меня оценят по-иному . . .

Поэты отошедших вдаль веков,

В цветник являясь, чтоб нарвать цветов,

Здесь находили и траву и розы,

Что не боялись ветра злой угрозы.

Собравши розы, для меня они

Оставили теперь шипы одни.

Пир бытия собою украшая,

Они, приятных, новых яств вкушая,

Отведали и чистого вина,

А мне досталась гуща лишь одна.

Но будет гуща для меня отрадой,

Лишь только б скорбь не стала мне наградой.

О сжалься, кравчий, дай вина скорей,

А выпью чашу - новую налей!

Смотри, не доверяй круговороту

И заглуши вином мою заботу.

Серебряный кувшин ты в руки взял -

Вливай бальзам в мой золотой фиал.

Я одинок, достоин сожаленья,

Будь добрым, дай вина мне в утешенье.

Здесь, на пиру, достаточно забот,

А помощи никто не подает.

О помоги! Тебе не будет стыдно,

А равнодушье будет мне обидно!

Когда не знаешь ты, кто я такой, -

Зулмат, в котором ключ воды живой, -

Вино объявит - я его пьянее,

Огонь объявит - я горю сильнее.

Поможешь мне в лихой моей судьбе -

Бог будет помогать всегда тебе.

Я, как Муса, слыву красноречивым,

И чародеям всем кажусь я дивом,

Я мудрый вавилонский чародей,

И сам Харут не столько знал затей.

Мой разум овладел словесным царством,

Я властвую над этим государством.

Когда начну я пение касыд,

Мой сокол в выси горние летит.

Газель иной раз мне дарит забвенье,

Ей душу придает мое терпенье.

И маснави нередко я пою -

Из моря чистый жемчуг достаю.

На языках людей, любимых мною,

Я сочиняю с легкою душою...[24]

Исполнен благородства и умел,

Хочу я ныне, как всегда хотел,

Чтоб в эту лавку, полную товаром.

Не заходил мой покупатель даром.

О кравчий, видишь, я изнеможен,

Я горестью жестокой сокрушен!

Твоя рука одна лишь мне поможет,

И кто другой меня утешить может?

Как трудно жить мне! Помоги мне, друг,

Твое вино излечит мой недуг!

Лишь от тебя я жажду исцеленья,

Не уменьшай ко мне благоволенья . . .

. . . Однажды пил я чистое вино -

Мне закружило голову оно.

Весна сменила осень дней нежданно,

Стал сердоликом цвет лица шафранный.

Толпа друзей со мною собралась,-

Веселье, кравчий, звонкострунный саз.

И что, казалось, быть могло бы краше,

Чем до краев наполненные чаши!

Все больше наслаждался я вином,

Все больше возбуждался я вином.

Тот пир казался радостным цветеньем,

Я пел, как соловей, объят томленьем...

Веселье, как вино, лилось рекой,

Утрачен был душевный наш покой.

Раскрылись тайны, что в сердцах таились,

И все слова притворные забылись.

Речистый попугай[25] души моей

Стал отражаться в зеркале друзей.

То были люди румского предела,

Весь мир давно их слава облетела.

С глубокой мыслью справились они,

И знанием прославились они.

Все тонкости наук они познали

И жемчуга в беседе рассыпали.

Один из них стал вспоминать стихи,

Произведенья Ахмади, Шейхи.

Другие не жалели восхвалений

Для Джалили и Низами творений.

Известно было им, что у меня

Довольно красноречья и огня.

А так как я пустился хвастать, пьяный,

Они решили вскрыть мои изъяны -

Пустить в меня для пробы стаю стрел,

Чтоб мог я показать, что, я умел.

Сказали: "О владелец кладов тайных,

О взвешиватель слов необычайных!

Иран узнал Меджнуна и Лейли,

А тюрки сказ о них не обрели.

Так изложи дастан тот знаменитый,

И старый сад прекрасный обнови ты!"

Я, отрезвев, уразумел тогда:

Их предложение - душе беда!

В короткий стих вмещу ль все бури страсти?

Сказанье это - целый клад несчастий.

Бедой был начат бедствия разгул,

Конец в ничто навеки потонул.

Лучисто не искрится это зелье,

И в песне этой не блеснет веселье.

Подумать обо всем - мутится ум!

Становишься и мрачен и угрюм.

Будь лик сказанья радостен и светел,

Его вниманьем каждый бы отметил.

Когда б дастан приятен был уму,

Мудрейшие стремились бы к нему.

Сам Низами о том сказал в смятенье,

Когда свое он начал изложенье:

"Приятность, радость - вот орудья слов,

Они дают основу для стихов.

Просторною должна быть площадь слова,

Чтоб вдохновенью гнать коня лихого.

В песках пустынь иль по граниту гор

Как можно слово гнать во весь опор?"

Когда пришлось учителю так трудно,

Что ум ученика измыслит скудный?

Моя задача новая тяжка,

Печальна, неприятна и горька,

Но как спастись от этой мне напасти,

От горя, от беды, от злых несчастий?

Нет, что там извиняться без конца!

Пора начать в надежде на творца!

Здесь нужен ум, высокий и правдивый,

И стих, понятный людям и красивый.

В печальном буду странствовать краю,

Со мной разделит кто судьбу мою?

Лишь тот, кто много претерпел страданий,

Был стоек на дороге испытаний. -

Того я в спутники себе возьму, -

А неженка в дороге ни к чему.

Я в дальний путь коня седлать не буду -

С моим пером проникну я повсюду.

А ясный, увлекательный рассказ,

Изящный слог - мой путевой запас.

Итак, скорей в дорогу без печали,

И терпеливо одолеем дали.

А ты, судьба, неверною не будь

И хоть на краткий срок нас не забудь.

Садовник сада повестей нетленных,

Гранивший камни сказок драгоценных,

Бросая розы мысли на луга,

Слова нанизывая - жемчуга,

Так тонкость мысли показал чеканной,

Изящество работы филигранной.

В стране арабов жил достойный муж,

Сиявший в стане благородных душ.

Всех превзошел он доблестных и честных

И был главою всех племен окрестных.

Его любили Басра и Багдад,

Любой араб служить ему был рад.

Но он душой отверг покоя бремя

И по пустыне странствовал все время,

И ставил, что ни день, в кочевье скор,

У нового источника шатер.

Среди отрадных этих путешествий

Он слышал отовсюду гул приветствий.

И мускусный[26] шатер любил народ,

Как ночь судьбы[27], что радость всем несет.

Пускай в степи песок и камень жалкий,

Но ступит шейх - и расцветут фиалки.

Когда тюльпанный цвет горел кругом,

Его шатер тюльпанным был клеймом[28].

Всего избыток у него великий,

И только нет наследника владыке.

Когда его погубит небосвод,

Кто от него наследство переймет?

Давно людей не стало бы на свете,

Не будь детей: дают бессмертье дети.

В потомстве существует человек,

Им поколенье держится и век.

Дитя - твоя душа. Ты умираешь

И в нем потомству имя оставляешь.

Счастливец тот, кто дожил до седин

И знает - у него достойный сын.

Который сан его не опозорит,

Который в славе с лучшими поспорит.

Но если счастье сын в вине нашел,

И если груб он, непокорен, зол,

Он от хулы спастись не будет властен,

Несчастна будет мать, отец несчастен.

Так вот: почтенный этот, славный шейх,

Любимый всеми, благонравный шейх,

Молил о сыне выси небосвода,

Желал он страстно продолженья рода,

Брал много юных луноликих жен, -

Был каждый сад обильно орошен.

Давал обеты. На святых могилах

Он побывал - немало посетил их . . .

И после многих жалоб и тревог

Высокий небосвод ему помог.

Открылись двери милости предвечной,

И внял господь мольбе его сердечной.

Зажглась свеча стремлений, и казна

Его деяний - жемчуга полна.

Резец судьбы во чреве постепенно

Чертил рисунок четкий, драгоценный.

На дереве желаний - сочный плод.

Раскрылась роза в цветнике щедрот.

Взошла Луна, когда настали сроки,

Залило Солнцем окаем далекий...

Обрадован отец, ликует мать!

Как любо им подарки раздавать!

Явился, благодатью озаренный,

Малютка, из небытия рожденный.

Он солнцу уподобился красой,

Сравнялся б даже он с самим Исой.

И вот, на белый свет едва лишь выйдя,

Он стал стенать, судьбу свою провидя.

Он с первых дней в грядущее проник -

И безотраден был младенца крик.

Он говорил, что бытие ужасно,

Для благородных лишь ничто прекрасно.

Кто в сеть существованья попадет,

Того лишь горе и злосчастье ждет.

Судьбу свою всем объявляя внятно,

Так осуждал он этот мир превратный:

"О мир коварный, полон ты невзгод,

И кто по доброй воле их снесет?

Но я готов твои делить страданья,

Я слаб, но не пугаюсь испытанья...

Где сколько б ни было тоски, смелей

Ее мне в сердце горестное лей.

Пусть полон горя я людского буду, -

Лишь меньше горя стало бы повсюду.

Пусть мне сужден раба скорбей удел,

Я им ни с кем меняться б не хотел.

Я об утехах жизни не мечтаю:

Я к бренности доверья не питаю.

Любовь! Я странником - беднягой стал,

В юдоли скорби я бродягой стал.

От горя избавления не знаю,

Пришел - и возвращения не знаю.

Будь снисходительна к моей мольбе -

Позволь навек покорным быть судьбе.

Здесь, на пиру[29], кровавые потоки,

И виночерпий здесь - палач жестокий.

Дай кубок мне с вином, чтоб дни мои

Я прожил в опьянение, в забытьи,

Чтоб свой забыл рассвет многострадальный,

Забыл времен круговорот печальный,

Чтоб мира я не видел существо

И кривизну не замечал его".

Кормилица склонилась над бедняжкой

И смыла кровь с него, вздыхая тяжко,

Его омыла горьких слез ручьем

И кровью напоила с молоком.

Он с ликованьем принят был родными,

Они младенцу дали Кейса имя.

Кормилица внимательна была,

Заботлива, старательна была,

А он все плакал в горе неизбывном,

Не рад ее заботам беспрерывным.

Движенье каждое и каждый стон

Показывали, как терзался он.

И кровью молоко ему казалось,

Казалось, туча стрел в него вонзалась.

Покой от обольщений он терял,

Но сердца оболыценьям не вверял . . .

Вот как-то раз, младенца развлекая,

Кормилица гуляла молодая.

Увидела красавица одна,

Что жизнь его мучения полна,

Взяла многострадального младенца

И уняла печального младенца.

Малютка сразу прекратил свой крик -

Доверчиво к ее груди приник.

Ей улыбался с ясными глазами,

Отпустит - заливался вновь слезами.

Поняв печального младенца нрав,

Младенцу дали пери для забав.

О матери с кормилицей нимало

Теперь его душа не тосковала.

Любовь в природе мальчика была, -

К возлюбленной она его влекла.

С рождения был Кейс с любовью дружен,

Затем ему был лик прекрасный нужен.

Когда младенец красотой пленен -

В нем, значит, лик любви запечатлен.

Все видели - несчастным мальчик станет

И от любви цвет дней его увянет.

Рассвет подобный землю озарит,

Поднявшись, солнце землю покорит.

Заботясь о младенце луноликом,

Кормилица, в старании великом,

Растила этот месяц молодой, -

И стал он полной, ясною луной.

А время постепенно, равномерно

Его вином любви поило верной...

Все больше разливался хмель в крови.

Давила все теснее цепь любви ...

Но дальше колесо времен вращалось,

Уж десять лет страдальцу исполнялось .

Отец, как требовал того адат,

Назначил обрезания обряд.

Со всей страны в одном собрал он месте

Людей почета, доблести и чести.

Он столько роздал всякого добра

И столько золота и серебра,

Что бедняки нужды не опасались,

Но разоренья богача боялись.

Отец для всех такой устроил пир,

Которого еще не видел мир,

И даже сам Джамшид во время оно

На этот пир воззрел бы благосклонно.

Закончили обряда строгий чин;

Настало время, чтоб учился сын.

И вот закончены приготовленья -

И мальчик в школу послан для ученья.

В той школе девушки учились с ним,

И каждая лицом - что серафим.

Казалось, гурии в раю собрались,

А юноши с гилманами равнялись.

Коль девушки и юноши друзья,

К любви ведет их каждая стезя.

Коль девушка посмотрит шаловливо

И, улыбнувшись ласково-игрово,

На юношу вниманье обратит, -

Кто против оболыценья устоит?

Глаза одной прекрасней всех там были

Она и Кейс друг друга полюбили.

Ее увидев, совершенный ум

Растерянных собрать не мог бы дум.

Она тряхнет волнистыми кудрями -

И обовьет мучения цепями.

Прекрасен и бровей изгиб крутой,

Влюбленных поражал он красотой.

Колол копьем и взгляд лукаво-скрытный.

Лоб - океан, скорбей мятежных полн;

И волосы над ним мятежней волн.

Черней сурьмы пленительные очи,

Казалась родинка чернее ночи.

Ланиты были розовей румян,

Румяны перед ними - что шафран[30].

Глаза бы только на нее глядели,

Ее из виду потеряв, пустели.

В рубинах жемчуг[31] - словно капли рос

Меж лепестками ярко-красных роз.

Слова из уст текут сладкоречиво,

И мертвеца ей разбудить не диво.

Стан - что самшит. А подбородок? Он

И округлен и сладко раздвоен.

Небесной негой тело отливает:

Так рыбка в море красоты, сверкает.

У глаз газельих соколиный взгляд,

А речи слаще всех других услад.

Движенья рук иль ног людей чаруют,

Мизинец, ноготок - людей чаруют.

Безмерно дорогая красота,

Прекрасный образ, милая мечта.

Мир в волосах ее - тенетах - бился,

Весь мир в красавицу Лейли влюбился.

Ее увидев, Кейс затосковал

И, полон страстной муки, горевал.

Красавица же в Кейса взгляд вперяла

И, сто услад найдя, покой теряла.

Он ей казался бедствием времен,

Ведь в мире не было таких, как он.

Как кипарис, он прям, высок и строен,

Сад роз - его дыханья недостоин.

Изящества родник - его уста,

Сердца пленяет стана красота.

Великий труд - сказать, как он прекрасен,

Скорей скажу - здесь всякий труд напрасен.

Глаза - нарциссы; каждый глаз - колдун.

А брови над глазами - буквой "нун".

Его лицо пленительней тюльпана,

А прядь волос - что "лам" благоуханный.

Уста его чаруют слух и взгляд,

Понять ли тайну, что они таят?

Ключ к тайнам тем - кудрей изгиб единый,

Ключ сладких вод - то губ его рубины.

Его лицо - что светлый ключ впотьмах,

Сурьмы прекрасней под ногами прах.

И столь же он прекрасен был душою...

Когда Лейли он полюбил душою,

То, если б в зеркало он посмотрел

И облик свой в том зеркале узрел,

Он был бы преисполнен восхищенья,

Забыв Лейли, тревоги и томленья ...

Два кипариса, красотой равны,

Друг другом сразу были пленены.

Они вкусили преизбыток страсти

И вместе пили злой напиток страсти,

Их увлекло водоворотом бед,

Различья между ними сгинул след.

Их естество теперь единым стало,

Одна душа в обоих обитала.

Бывало, с Кейсом разговор вели,

Но отвечала за него Лейли,

А если ждали от Лейли ответа, -

Кейс говорил. Обычным было это.

Они учили верности урок,

Огонь любви их все сильнее жег.

И вот, когда Лейли читать хотела,

Не в книгу - в Кейсово лицо глядела.

Рисуя, видел Кейс любимой бровь -

Ее лекалом сделала любовь.

Рисунками менялись повседневно

И спор вели в рисунках задушевно.

Все спорили, каков любви предел,

Друзей высокий славили удел.

Созданиям чистым жизнь дарила сладость,

Они великую познали радость...

...Любовь укрыть в толпе людской нельзя,

В любви на миг найти покой нельзя.

Когда пылаешь ты любовным жаром,

То приготовься и к упрекам ярым.

Огонь любви рожден был красотой,

И воля закалилась силой той.

Их неземное счастье истомило

И свет рассудка их совсем затмило.

Язык был точно связан, - так несмел.

Боясь раскрыть их чувства, он немел.

Но средство новое они открыли:

Бровями и глазами говорили.

Один лишь устремит на друга взгляд,

А брови, отвечая, говорят.

Но даже и такие разговоры ....

Все ж вызвали людские разговоры.

Не говори: "Ну, что - народный глас?'[32]

Зрачок - в глазу. Ему ль не нужен глаз?

Меж тем друг к другу их сердца привыкли,

Друг другу в глубь сердец они проникли.

Завеса тайны пала в должный срок,

Любви не страшен стал любой упрек.

Не скрыта правда пеленою дымной, -

Они узнали о любви взаимной.

На зеркале услад - пылинки след.

И как теперь избавиться от бед?

Двух несравненных разошлись дороги -

Исчезли для беседы все предлоги.

Чтоб тайну скрыть надежней и прочней,

Они притворно власть признали Дней[33].

Лишь иногда, на миг какой-то краткий

Встречался Кейс с любимою украдкой.

Несчастный Кейс, оставив круг наук,

Забыв урок, просил ее: "Мой друг,

Невежда я и мучаюсь жестоко,

А ты прекрасно знаешь суть урока.

Открой же мне скорей познанья дверь,

Тебе я все прочту - а ты проверь".

И на доске писал он против правил,

Писать себя с ошибками заставил,

Чтобы ошибка поймана была,

Чтобы улыбкой роза расцвела,

Чтобы сказала: "Ты ошибся. Скверно.

Ты скоро позабудешь все, наверно".

Так ухитрялся с ней он говорить,

Чтоб сердце посторонним не открыть.

Когда играли дети в хороводе,

Кричали, веселились на свободе,

Любимой изъяснял он горечь мук,

"В иной, - мечтал он, - стать бы с нею круг".

Слова его другим невнятны были,

Одной Лейли они понятны были.

Когда домой из школы дети шли,

Вновь Кейс хитрил, чтоб увидать Лейли.

Нарочно он, бывало, книгу спрячет,

А сам идет и потихоньку плачет.

Когда Лейли мимо него пройдет -

"Ты не видала?" - спросит и вздохнет.

Хотя б на миг вкусить свиданья сладость

С возлюбленной, дарящей сердцу радость.

В письме все время упражнялся он,

Две буквы выбрав среди всех письмен.

Писал он, "лам" и "йа" бессчетно множа,

Прочитывал и вновь писал все то же.

"Они, - он думал, - лучше всех других,

И грамота нужна мне лишь для них".

Кейс прибегал к подобным ухищреньям,

А время шло своим коловращеньем.

Обман в любви отрады не дает,

В страну любви закрыт обману вход.

Кто любит, тот не может быть двуличен.

Ты любишь - к пересудам стань привычен

Переходила весть из уст в уста,

Повсюду говорила суета:

"Кейс - раб Лейли, любовью ослепленный.

Лейли на Кейса смотрит благосклонно".

Такие слухи, наконец, дошли

И до вниманья матери Лейли.

Тогда она в отчаянье и гневе

К розовоустой обратилась деве

И, языками пламени горя,

Язык свой развязала, говоря:

"Ах, сколько сплетен о тебе, бесстыдной.

Ужель не слышишь клеветы обидной?

Зачем себе же причиняешь вред,

Чтоб доброй славы стерся всякий след?

Я слышу о тебе дурные вести -

От них ущерб твоей и нашей чести.

Нежней ты розового лепестка,

Но только слишком разумом легка.

Ты, как тюльпан, всех красотой прельщаешь,

Но почему лицо ты открываешь?

Не будь же своевольна никогда,

Не забывай девичьего стыда.

Не нужно всех картин быть отраженьем[34],

Не будь с водою ты сходна теченьем[35].

Запомни - освежает рот вино,

Но, жидкое, стекает вниз оно[36].

Не нужно, как стекло, быть острой, твердой,

И, как нарцисс, быть хмурою и гордой.

Скрывай лицо, хоть ты и хороша,

Как скрыта в теле чистая душа.

Ты бойся бури, как свеча боится;

От вздоха бури свет свечи затмится.

Не кукла ты - зачем тебе наряд?

Ты - не окно. Пусть скромным будет взгляд.[37]

Как чаша круговая, не кружись ты,

И, как напев, под ладом хоронись ты[38].

Во все углы, как тень, ты не гляди,

Не стой с чужими, с ними не сиди.

Ты простодушна, все вокруг - лукавы,

Не стала б жертвой ты недоброй славы...

Я слышу, что любви ты предана,

Ты в незнакомца, слышу, влюблена.

Тебе любовь и вздохи не пристали

И не к лицу любовные печали . . .

Юнец влюбленный нас не удивит,

Но девушке любить - позор и стыд.

О свет моих очей, отрада взора,

Ты на семью не навлекай позора.

Мы так гордимся именем своим

Перед народом знатным и простым.

Как мы теперь в глаза посмотрим людям?

Сама подумай, чем гордиться будем?

Я на тебя руки не подниму, -

Но что отцу скажу я твоему?

Что о таких делах отец твой скажет?

Он, гневом распаляясь, тебя накажет..

Ты лучше школу сразу же бросай -

Абджед узнав, о большем не мечтай.

Забудь перо, забудь свои уроки:

Писать иглой на тканях будешь строки.

Про школьных и не вспоминай друзей,

Есть кукла у тебя - дружи ты с ней.

Будь, словно кукла, домоседкой вечной,

Ужель тебя прельщает первый встречный?

Как Алконост, затворницею будь,

Найди себе теперь укромный путь -

Все ветры пусть гремят молвою ложной,

Тебя увидеть будет невозможно.

Блажен, кто дома дочку бережет.

Не знать ему мучительных забот".

Лейли, услышав матери упреки,

Решила в сердце: "Чародей жестокий,

Судьба, вершительница злобных дел,

Нелегкий начертала мне удел.

Разлукою сменились дни свиданья,

Мне суждено сгореть в огне страданья!"

Что сделать, что сказать могла она?

Ведь хитростью была она бедна . . .

Но все ж решила проявить упорство:

"Прибегну, - мыслит, - к помощи притворства".

Слезами сад укоров оросив,

Она сказала, очи опустив:

"О мать, подруга дней моих мгновенных,

О мать, ларец богатств моих нетленных!

Мне эти все неведомы слова,

И речь твоя понятна мне едва.

С ребенком, глупым и неискушенным,

Ты говоришь о юноше влюбленном.

Мне неизвестно, что произошло

И что меня коснуться бы могло.

Я о любви ни с кем не говорила,

Лишь ты о ней мне кое-что открыла.

Что за любовь, скажи, в ней смысл какой,

Скорее тайну до конца раскрой!

О, будь моей звездою путеводной,

Чтоб больше мне не мучиться бесплодно.

Учусь не самовольно в школе я,

Твоей не преступила воли я.

То в школу мне велишь ходить, стараться,

То школы мне велишь остерегаться.

Какое же мне слово повторять?

Чему, скажи, должна я доверять?

Я слушала тебя не без испуга:

Выходит, я свеча[39] дурного круга?

Вожу я дружбу с тем, кто непочтен,

К чьему-то горю я попала в плен?

Но на чужого глаз не подниму я

И в школе время провожу, тоскуя.

Учитель был всегда моим врагом

На чтении простом и хоровом.

Так что ж еще, скажи, бывает в школе?

Ужели есть отрада в школьной доле?

Подобных слов не повторяй, прошу!

И мне, несчастной, доверяй, прошу!"

Услышав, что Лейли ей отвечала,

Мать, прекратив упреки, замолчала.

Увидела: чиста ее Луна,

И о любви не ведает она.

Неверен приговор суда людского,

Напрасно люди говорят сурово:

"Лейли бесстыдно в Кейса влюблена",

Нет, эта злая выдумка смешна.

Теперь, когда в душе росло сомненье,

Она нашла душе успокоенье.

Остаться дома дочери пришлось.

Ее глаза - источник жгучих слез.

В созвездье обрело покой светило;

Судьба в ларце жемчужину укрыла.

Рубин укрыт в глубь каменной гряды,

Нашли сосуд для розовой воды[40].

Застлало очи темнотой безбрежной,

Надежда мглой сменилась безнадежной.

Вздыхала. Но ужели вздох тоски

Раскроет розы сердца лепестки?

То плакала, исполнена страданья,

Взрастят ли слезы дерево желанья?

То извивалась, словно волосок,

Что в горести спустился на висок.

Душа ее, как тонкий рот, сжималась,

Томила тело и глаза усталость.

Ей не избыть свою печаль самой,

Подруги нет - и надо быть немой.

К огню мечты свеча стремится взглядом,

Хотело б сердце быть с мечтою рядом.

Великой горестью сокрушена,

Решила терпеливой быть она.

И, плача, песню скорби начертала

И про себя свою газель читала.

С любимым навсегда судьбой разлучена, скорблю жестоко.

Судьба не снизойдет к мольбам, и я страдаю одиноко.

Коль вздохами своими сжечь я девять не смогу небес, -

Тогда какая польза мне в огне, взносящемся высоко?

Я тайным горем сражена - но горе горшее того,

Что мой любимый не узнал страданий тайного истока.

Со мной беседовал мой стон, но, наконец, унесся он, -

Наскучив мной, он улетел и разлился везде широко.

Зачем еще мне говорить о тайных горестях моих?

Устам и так не удержать признаний скорбного потока.

Свидетель бог, - любимый мой всегда живет в моей душе,

Хотя любимого теперь не видит плачущее око.

Душа покинет плоть мою, но след моей любви к тебе

Навек останется в душе - так он запечатлен глубоко.

О ветер, сделай милость мне, уже сегодня, может быть,

О стройном кипарисе весть ты принесешь мне издалека.

О Физули, душа скорбит - разлука ей несет печаль,

Но кто узнает про печаль души, терпящей злобу рока!

Дай, кравчий, мугского вина скорей,

Чтобы забыть мне этот мир скорбей!

Скорей, иль душу мне отравит горе,

Скорей, иль сердце окровавит горе!

Когда вино мой ум не унесет,

То колесо судеб мой ум сожжет.

Ах, это колесо непостоянно,

Оно виновник гнета и обмана.

Его вращается неверно ось -

Кому страдать от рока не пришлось?

Когда сведет он вместе двух влюбленных

Иль двух людей, страданьем изнуренных,

То разлучать их любит он всегда,

Чтоб овладела душами беда!

Какая же таится в дружбе мука,

Когда за нею следует разлука!

Садовник драгоценных слов-услад

Так в старину украсил этот сад:

Прекрасный кипарис в саду страданья,

Кейс, знавший горе, муки и терзанья,

С отрадной мыслью в школу приходил:

Он там без грусти время проводил.

Он красоту живописал любимой,

От скорби отдыхал неизлечимой.

Однажды Кейс знакомым шел путем

Прекрасным утром, радостью влеком.

Он входит в школу, весело мечтая,

При мысли о любимой расцветая.

Но гурии в раю - он видит - нет!

День наступил, но где же солнца свет?

Без солнца день подобен темной ночи,-

И темнота ему застлала очи.

"Рок - чародей. Непостоянен он.

Сейчас он чем-то новым увлечен.

Наверно, розе, - мыслит Кейс в тревоге,

Шипами злобы выстлали дороги"

Заплакал он, надежду потеряв:

"Несправедлив, - решил он, - неба нрав!

За что ты, небо, душу мне терзаешь,

К отраде сердца путь мне отрезаешь?

Не виден мне к заветной цели путь -

Ужели я виновен в чем-нибудь?

Меня ты поначалу одарило

И радостью свиданий окрылило.

Зачем же ныне, е твой круговорот

Обрушил на меня столь тяжкий гнет?

Тебя сожгу я жгучими слезами

И так раздую этих вздохов пламя,

Что ты печаль почувствуешь мою

Под сводами, под всеми девятью[41].

О старец, наш учитель! Сделай милость,

Чтоб волшебством здесь пери вновь явилась.

Пекись не только о моей судьбе:

Что горе мне - то горе и тебе.

"Алиф", теперь прощайся с прямизною,

Своей не обольщайся прямизною.

Ведь ты, "Алиф", поклонник красоты:

Она ушла - зачем же медлишь ты?

Ты, "Нун"! Бровей любимой ведь не видно, -

Ужель тебе существовать не стыдно?

Эй, "Мим"! От взоров скрылся милой рот. -

Его изображенье пусть уйдет!

Чернильница! Пора скорбей настала:

Души твоей заржавеет зерцало.

Теперь, вдали от мускусных кудрей,

Вода пойдет из печени твоей[42].

А ты, перо, ты слезы проливаешь

И в беспокойстве мечешься, блуждаешь.

Сегодня ты - ив том причина мук -

Не знало поцелуя нежных рук.

Дощечка![43] Пусть о ней воспоминанье

Прольет печаль в любые начертанья!"

Так этот пленник яростных скорбей

Ходил, стеная, в школу много дней.

До вечера терпели дети муки

От стонов мученика злой разлуки.

А ночью он рыдал, и слезы лил,

И мысленно любимой говорил:

"О свет очей и радости примета,

Я без тебя совсем не вижу света!

Зачем со мною дружбу ты вела?

Зачем потом так далеко ушла?

Зачем, меня пленивши красотою

И опьянив любовною мечтою,

Потом в похмелье бросила меня,

В печальной келье бросила меня,

Огнем разлуки сердце опалила,

Глаза водою скорби напоила?

Огонь печали ярко занялся,

Зарей вечерней взвился в небеса.

Глаза не сохнут, слезы проливая,

Слезами залиты моря до края.

Теперь в любимой не нуждаюсь я, -

Пусть будет лишь со мной мечта моя.

Но, может быть, мечта моей любимой

С другим - пусть он умрет, огнем палимый.

Вином любви я терпким опьянен

И злой разлукой разума лишен.

Рок! Спутником моим беду не делай:

Раскрою всем твое насилье смело!

Кто пьян, тот воли потерял и след,

К безумному доверья вовсе нет.

От горя жизни нет душе мгновенной -

И мир забыл я суетный и бренный.

И стала сладость горькая скорбей

Великой, вечной радостью моей.

Душа мертва, вот смерть и не тревожит:

Она отнять одно лишь горе может.

Горю я, как свеча в ночи скорбей,

Я жертва своеволия страстей.

Пускай я буду слезы лить в несчастье,

Пусть голову отрубит меч ненастья,

Я все же не отвергну власть любви,

Губительную, злую страсть любви.

Я плачу, утопая в море муки,

Мечусь, истерзанный тоской разлуки.

А если в книге жизненных дорог

"Твой день настал" - напишет мне мой рок,

То буду я своей доволен долей,

Не захочу другой по доброй воле.

"Без света солнца не бывает дня", -

Сказали люди это для меня.

Коль ту, что солнце для меня, не вижу,

Я вовсе никакого дня не вижу.

Никто не знает о тоске моей,

Я сам не знаю, что мне делать с ней;

Как ни стенай, тоска одолевает,

Ее, как пламя, ветер раздувает".

Тут, вспомнив дни свиданья, он запел.

Больной, газель страданья он запел.

Прекрасны были дни, когда я был с моею дорогой,

Блаженство встречи с ней вкушал, я с нею нежился душой.

Сад радости моей не знал осенних, злобных холодов,

И дней моих разлуки ночь не крыла вечной темнотой.

Теперь, друзья, судьба меня с луноподобной развела,

Судьба - мой враг, но почему она поссорилась со мной?

Пусть стон влюбленных до небес доносится - что до того!

Ведь луноликих повидать не даст и этот стон сплошной.

Но все же я от всех людей скрывал бы и разлуки боль.

Когда бы плач мой мне помог проститься с горем и тоской...

Мне в книге жизненных путей заставкой радость сделал рок,

Но не украсил остальных страниц он буквицей цветной.

Неблагосклонно, Физули, светило счастия ко мне:

Не позволяет и на миг с любимой встретиться Луной.

Итак, тот пленник страсти очень скоро

В глазах людей стал знаменьем позора.

Меджнуном стали Кейса звать тогда,

И сделала его иным беда . . .

Когда весна всю землю озарила

И новым годом[44] мир весь наделила,

Не стала роза укрывать лица

И песнью ранил соловей сердца.

Налил вином - росой прозрачной, чистой -

Тюльпан свой кубок ярко-золотистый.

А там и розы с молодой травой

Рубинами горели с бирюзой.

Товарищи Меджнуна увидали,

Как плачет он, несчастный, и сказали:

"Что плачешь ты, страдания любя?

Настало время роз, не мучь себя!

Нам радоваться нужно в это время,

Забыв печали, бедствий, горя бремя.

Ты ведь не туча, что ж дождем кропишь!

Не горный ты поток, что ж ты кипишь!

Как роза, грудь не рви, не будь травою:

Земле не быть постелью пуховою[45].

Не весь же век печали быть рабом,

Пойдем же погуляем, отдохнем.

Пойдем на луг, там пить вино ты будешь

Развеселишься, горести забудешь.

О кипарис наш стройный, отдыхай,

Бутоноустый, смейся и играй.

Зачем ты горю предаешься, чистый?

Не век же будут времена тернисты.

Желаний роза, верь нам, расцветет.

Тебя, быть может, скоро счастье ждет.

И на весенний луг когда мы выйдем,

Быть может, мы мечту твою увидим".

Меджнун решил отправиться на луг,

На краткий час избавиться от мук.

Прогуливался, слезы проливая,

О виданном тотчас же забывая.

То тайны сердца травке он вверял,

Тюльпаны в верной дружбе уверял.

Тюльпан к очам прижавши воспаленным.

Его считал тоскующим влюбленным.

Иль думал о нарциссовых глазах:

"Глаза любимой", - и стонал в слезах.

Фиалкам излагал свои печали,

Чтобы они любимой рассказали.

Всем соловьям сказал он о себе,

Всем горлинкам о злой своей судьбе.

Как только видел он цветок красивый,

Он снова начинал стонать тоскливо.

И дальше, дальше направлялся он,

Куда стремил его немолчный стон.

И вот пришел тропинкой нелюдимой

В любимый уголок своей любимой.

Сюда, оказывается, пришли

Давно подруги-гурии с Лейли.

Давно здесь луноликая гуляла,

И тень ее тюльпаны оживляла.

Шатром зеленым был украшен луг.

Вокруг луны светился лунный круг.

Шатер был нежному цветку подобен,

А лик Лейли в нем - лепестку подобен.

Лейли столкнул с Меджнуном снова рок,

Впал в море скорби горести поток.

То не Лейли, а светоч, всем светящий,

То не Меджнун - огонь души горящей.

То не Лейли, а гурия в раю,

То не Меджнун, а свет в ночном краю!

То не Лейли - звезда красы великой,

То не Меджнун - страны- любви владыка.

То не Лейли - таких не знает свет.

То не Меджнун - подобных в мире нет..

Лейли - то деревце саду несчастий,

Меджнун - то месяц неба вечной страсти.

Лейли - луна на небе красоты,

Меджнун - султан над краем маеты.

Лейли - царица сборища прекрасных,

Меджнун - дервиш на улице несчастных.

Лейли услада - грустный взгляд очей,

Меджнуна радость - скорбных слез ручей.

Лейли - к веселью красоты стремленье,

Меджнун - любви невольное мученье.

Лейли всечасно радует сердца,

Меджнун - людей печалит без конца.

Лейли красой сверкает совершенной,

Меджнун - любовь к той красоте нетленной.

Лейли - то перл девичьего стыда,

Меджнун жемчужиною горд всегда.

Увидеть друга - вот Лейли стремленье,

Меджнун к Лейли стремится в опьяненье.

И встретились два кипариса вновь,

Опять свела возлюбленных любовь.

Гранит ударился о грани стали, -

Покой и воля искрами сверкали.

Сердец их струны зазвучали в лад,

Рыданием был этот миг богат.

Она взглянула - усладила око,

А он взглянул - и скован был жестоко.

На море бед взвихрился ураган,

Меджнун упал без чувств, от страсти пьян

Не мог он предаваться лицезренью:

И на земле простерся бледной тенью.

Лейли не поднимала глаз на мир

И не могла взглянуть на свой кумир.

Достигли крайности ее страданья, -

Она упала наземь без сознанья.

Водою брызнувши в лицо Лейли.

Ее подруги в чувство привели.

Лейли! - они кричат сомкнувшись тесно,

Не стало бы родителям известно,

Что ты с чужим знакомство завела

И сердце в плен красавцу отдала.

Пристойно ль это для девицы скромной?

Ты станешь жертвою беды огромной.

Так безрассудно поступать нельзя,

К беде нас эта приведет стезя".

Собрав шатер с поспешностью великой,

Они с красавицею луноликой

Вернулись, чтобы ни отец, ни мать

О происшедшем не могли узнать.

Сидели в замке, проронить не смея

Ни слова про сокровище и змея[46].

* * *

Опомниться Меджнуну тут пришлось:

Он пробужден ручьем кровавых слез.

И что ж он видит? Нет его кумира!

Есть тело, прах - душа ушла из мира!

Он здесь, безумный, гурия ушла,

Его с собою сердце унесла.

Он платье разодрал, открывши вежды,

Отрекшись от себя и от одежды.

Бурнус пурпурный наземь бросил он,

Кровавыми слезами облачен.

Подобен он каламу был вначале[47],

С чалмою черной - знаменьем печали.

Но пламя вздохов до главы дошло

И черную чалму его сожгло.

Рубаху он с себя сорвал с презреньем,

Швырнул ее, как саван, с отвращеньем.

Искатель бедствий туфли бросил прочь, -

Влюбленным кандалы носить невмочь.

Просил прощенья у друзей и близких,

Сказал: "Немного вас - людей, мне близких.

Любовью одержимого увлек

Любви разбушевавшийся поток.

Вам лучше и не знаться бы со мною,

А то вас той же захлестнет волною.

Ведь я клеймом позора заклеймен,

Огнем безумной страсти я сожжен.

Когда огонь тот западает в душу,

Он скоро всю дотла снедает душу.

Забудьте о несчастии моем,

Не загорайтесь вы моим огнем.

Пусть мой огонь ответа в вас не будит,

Из-за меня хоть горя вам не будет.

Страсть дни мои одела в черный цвет.

Пришла любовь - и воли больше нет.

Ведь я - гнездо покинувшая птица,

В него я не желаю возвратиться.

Зачем о доме говорить? Туда

Не будет мне возврата никогда.

Когда отец мой выскажет желанье

Узнать о сыне, о его страданье -

Пусть на себе одежду разорвет -

Ему принес несчастье небосвод.

Скажите: "Старец, бедами богатый,

Не плачь и не рыдай из-за меня ты,

Не жалуйся на горькую напасть,

На то, что скорби отдан ты во власть.

Отец! Ведь прежде я не знал мучений,

Земных или небесных треволнений.

В небытии[48] не видел я забот,

Ни горестей, ни тягостных невзгод.

Извечно пребывал в благом незнанье

Любви и красоты очарованья,

Но ты, меня призвавши к бытию,

Тем самым радость умертвил мою.

Мне было б нужно стать твоей утехой,

А я тебе стал к счастию помехой.

Я мертв. Но ты покорен будь судьбе -

Живи и жди наследника себе.

Прости! Хотя тебе я сделал больно,

Я удалился от тебя невольно".

Я прежде был желанием томим,

Хотел я ведать счастье жизни с ним -

Но слезы страсти путь мой затопили,

Колючки бедствий душу мне пронзили".

И, написав отцу письмо в стихах,

Друзьям он передал его в слезах.

Я, увидав простор любви, схожу с разумного пути.

Мудрец! Увидев мой позор, не укоряй меня, прости!

Ты в горе ворот разорвешь, а я лишен одежд стыда.

Увы! Ведь у меня теперь одежда чести не в чести.

В пустынях диких буду жить - в обитель счастья не приду:

Зачем мне мрачный ад, когда лишь к свету я хочу идти!

Я разума приказ не чту, но не из прихоти пустой:

Любви-султану должен я покорность вечную блюсти.

Хоть вразумляют все меня, корят, хулят, но обо мне,

Как о царе земной любви, им спор приходится вести.

Молчи, аскет! Мне не забыть любовных мук, тоски по ней -

Не надо рая, гурий мне, - а ты, коль хочешь, к ним лети.

Мечтать мне сладко о кудрях, изогнутых, как лук, бровях,

Велик я, словно шах Хосров, - меня спеши превознести.

Стремится к славе человек - и я прославиться хочу:

Я славен пьянством[49], Физули, я у безумия в сети.

Тот, кто в науке сведущ был любовной,

Закончив свой завет немногословный,

В пустыне поселился, как дикарь,

Уйдя от всех, с кем близок был он встарь.

Как солнце, там бродил он одиноко,

Бродил бесцельно, забредал далеко.

О камни спотыкаясь, слезы лил,

Все камни он в рубины превратил.

Когда он плакал горькими слезами,

Окрестности он заливал ручьями.

Как туча горя, лил он слез дожди,

Он вздохи-молнии таил в груди.

Как бушевал дождя поток могучий!

Одна лишь капля из нависшей тучи

Пустыню залила б волной морской!

Когда б лишь искра молнии такой

Упала вдруг в бушующее море -

Оно бы высохло от вздохов горя..

Пустыня стоном полнилась глухим,

И звери стоном вторили своим.

Те стоны небосвода достигали,

Те огненные вздохи мир сжигали.

Искатель кладов драгоценных слов

Так начинал раздачу жемчугов:

Друзья, в печали сердцем утомившись,

С Меджнуном против воли распростившись,

Вернулись - и в смятении большом

Отцу его сказали обо всем.

Старик, узнав о том, как сын несчастен,

От стонов удержаться был не властен.

Он побежал, как бурная река,

Глаза в слезах - два светлых родника.

Искал он сына скорбно, безутешно,

Искал его в пустыне безуспешно...

Но вот он видит точку вдалеке -

Там распростерт страдалец на песке.

Как бы скалой тяжелою раздавлен,

Лежит Меджнун в пыли, весь окровавлен.

Теперь уже не роза он - шафран,

Самшитом был, а стал тростинкой стан.

Лица его зерцало запылилось

И ржавчиной беды времен покрылось.

"Алиф" от муки превратился в "Даль",

Калам подковой сделала печаль.

Он змей любил, водился с муравьями,

Спал на песке, усыпанном шипами.

Шипов уколы беспощадно злых -

Открыли окна в дом скорбей лихих.

Меджнуна облик увидав печальный,

Стоял, молчал старик многострадальный.

И долго так стоял он, молчалив,

И в сына неподвижный взгляд вперив . . .

И вдруг воскликнул, у беды во власти:

"О соловей в саду моих несчастий!

Поведай мне, что сделалось с тобой,

Мне тайну сердца скрытую открой!

Кем ты лишен был самообладанья,

Кем отдан ты в плен черного страданья?

Каким же беспокойством ты томим?

Каким же духом злым ты одержим?

Чего ты ищешь? В чем твоя кручина?

Твоих рыданий, вздохов где причина?

На дне морском жемчужина мечты?

Достану я, как только скажешь ты!

Попала ль в ад надежд твоих лампада?

Скажи, я выручу ее из ада!"

"Да, ты умен, - Меджнун ему в ответ, -

Ученый муж, дающий мне совет.

Но кто ты? И к чему увещеванья,

Бесплодные попытки врачеванья?

Нет, не трудись! Иди своим путем, -

К тому же ты мне вовсе незнаком.

Ты про Лейли мне не сказал ни слова,

А я и слушать не хочу другого".

"Я твой отец, взгляни-ка на меня,

А ты - огонь от моего кремня!"

"Отец" и "мать" - мне это непонятно,

Мне лишь любимой имя благодатно".

Упорством небывалым поражен,

Отец поверил: сын ума лишен!

Решил старик вступить на путь обмана:

"Идем, тебя Лейли ждет неустанно.

Лейли у нас в гостях, любимый сын,

Нам сыплет жемчуга, ища рубин"[50].

Услышав о Лейли упоминанье,

Меджнун подумал: "Сбудется желанье".

Встал на ноги, сказав: "Готов к пути!" -

Готов в Каабу грез своих идти.

Пошли они в печали нестерпимой.

Вот, наконец, пред ними дом родимый.

Меджнун стремился лишь к Лейли одной.

А не к отцу, не к матери родной.

Отец его увещевал немало,

И мать увещевала, умоляла.

Души блаженство, свет моих очей,

Ты избран быть одним в душе моей.

Своим народом ты обязан править

И благородством род отцов прославить.

Ты должен следовать делам царей

И сделать доблесть участью твоей.

С бровями ты не можешь быть в разлуке -

Найди успокоенье лучше в луке!

Полет ресниц ты видеть захотел?

Стремись к полету смертоносных стрел!

Что юной чаровницы стан самшитный?

Люби копья удар кровопролитный.

По родинке иль по кудрям печаль?

Смотри на точки и на букву "Даль"!

Ты увлечен бровями и очами?

Пусть "Айн" очами будет, "Нун" - бровями.

К чему плоды тебе - ты кипарис.

Свободным будь, быть пленником стыдись![51]

Ты - как рубин, таким и оставайся,

При виде солнца в цвете не меняйся.

Не радуйся, как легкий пузырек[52],

Что в голове гуляет ветерок.

У ветерка ты где найдешь устои?

Развеять разум для него - пустое.

Вкруг свечки не кружись; в огне любви

Сгоришь! На помощь разум призови.

Беда тому, кто вкруг свечи кружится, -

Увидишь сам, он в уголь обратится.

Презри услады сердца и очей,

Красавиц избегай, вина не пей.

Кто льнет к вину и девушкам сверх меры,

Не может мужем быть ума и веры.

Где ум и вера у того, кто пьян,

Кто идолопоклонством обуян?

Не слушай и стихов: они ужасны!

Тот лжец, кто говорит: "Стихи прекрасны".

Смелее к знаньям пролагая путь,

Лентяем и гулякою не будь.

Росток в саду надежды благородной!

Ужель тебе позорить нас угодно?

Возлюбленную ты легко найдешь,

Пока с отцом и матерью живешь.

Племен арабских сотни многолюдных,

И в каждом сотни есть красавиц чудных.

Тебе мы всех подряд покажем их,

Стремясь к свершению надежд благих.

Одной из них, пленительной и стройной,

Назначим стать твоей женой достойной.

Потом и свадьбы подойдет пора,

Не пожалеем на нее добра.

Отвергни лишь постылое дикарство,

Помилуй род наш, дай от бед лекарство.

Послушать, наконец, ты должен нас.

Довольно! Не терзай нас каждый час!

Один мудрец хулил влюбленных глупость

И так стихами осуждал их тупость":

Любви не предавайся, друг: любовь - недуг души ужасный,

И что любовь - недуг души, теперь для всех на свете ясно.

В любовном торге для себя ты, друг мой, выгод не ищи:

Убытком выйдет нам барыш, когда торгуемся с прекрасной.

Дугой изогнутая бровь - кинжал, что жизнь твою прервет,

И смертоносною змеей язвит нас локон сладострастный.

На луноликих поглядишь - и кажется прекрасным лик,

Но все они беду сулят, когда посмотришь беспристрастно.

Любовь мучением полна - суди хотя бы по тому,

Что тот, кто влюбится, всегда рыдает горестно, злосчастный.

Глаза красавицы забудь, от них ты жалости не жди:

Разит смертельно взгляд очей, убийца он людей опасный.

А скажет Физули тебе: "Красавицы верны друзьям" -

К словам поэта стал бы ты питать доверие напрасно.

Меджнун в ответ родителям своим

Так отвечал, печалями томим:

"Отец и мать, души моей дыханье,

Отец и мать, души моей желанье!

Я знаю - я пред вами виноват,

Упреки ваши заслужил стократ.

От сажи дыма вздохов стал я черен.

Я тяжкою виною опозорен.

Раскаяньем себе я сердце жгу,

Но что, скажите, сделать я могу?

Пленен любовью, я простился с волей,

И я своей не управляю долей.

Мой ум ослаб, любовью побежден,

Душа в томленье, мой кумир силен.

И тело и душа полны тоскою,

И лишь одним я сердце успокою.

Я даже "я" лишился своего

И никогда не возвращу его.

Но таково судьбы определенье,

А людям нет от рока избавленья.

Когда бы рок мне радость дал в удел,

Ужель бы я печали захотел?

Больной в болезни вовсе б не нуждался,

Когда бы он здоровьем наслаждался.

Когда бы нищий поднялся на трон,

То к попрошайству не вернулся б он.

И что судьба на небе расположит,

Никто на свете изменить не может.

Что о здоровье говорить моем:

Не станет розой шип, а та - шипом.

Земли, воды природа - постоянна.

Об измененье думать даже странно.

Вода - ужели может вниз не течь?

Огонь горящий может ли не жечь?

Когда еще я в глуби был утробы,

Творец пером дал очерк мне особый, -

Он страсть живую, влил в мой бедный ум

И оковал цепями страстных дум.

Мои суставы, кости, мышцы, жилы

Наполнились одним - любовью к милой,

А в сердце - горе поднялось на трон,

И я навек покоя был лишен.

Повиноваться должен я приказу,

Царем скорбей с рожденья стал я сразу.

Коль в страсти нет начала и конца,

Не знают излечения сердца.

Я стал светильником в дворце разлуки,

Усладу я нашел в сердечной муке.

Кто горе хочет у меня отнять,

Меня невольно хочет притеснять.

Когда вся жизнь свечи в ее сгоранье,

То для нее огонь - благодеянье.

Тот, кто готов огонь отнять у свеч,-

На гибель их готовится обречь.

Решив меня избавить от печали,

Любовью, знайте, вы вражду назвали!

Я в море страсти к милой погружен,

Мечом любви безумной поражен.

Лишь от одной я исцеленья жажду,

Лишь от одной я утоленья жажду.

Лишь в ней лекарство от тоски моей,

Забудьте всех - но помните о ней.

Вы говорите, много есть на свете

Прекрасных дев, людей влекущих в сети,

И даже говорите, что нашли

Красавиц, затмевающих Лейли.

Молю вас, так мне говорить не надо:

Где в мире есть подобная отрада?

Когда по розе плачет соловей,

Тюльпан его спасет ли от скорбей?

Я не Хосров: он то в Ширин влюблялся,

А то Шаккар он сердцем предавался.

По одному я следую пути -

И у меня измена не в чести ..."

Родителям принесши извиненье,

Он прочитал газель им в подтверждение

Любви не может излечить, о врач, целебная трава:

Ведь тело будет не легко тебе отсечь от существа.

Того влюбленным не зови, кто скажет: "Злые времена!"

Нет, кто любовью опьянен, времен не знает естества

Известно всем, как отличить от степи можем город мы

Но кто в степях любви живет, тот различает их едва[53].

Тот, кто способен понимать, что на земле творится с ним,

Тот не испытывал еще лица любимой волшебства.

Когда с любимой ты - одно, душа и плоть разделены;

Душа, о плоти не забыв, для подлинной любви мертва!

Враги кричат, что Физули с любимой воедино слит.

Они всегда безбожно лгут, но эти правильны слова!

О кравчий, чистого вина налей,

К пределу подошло число скорбей.

Скорбь - этот враг души несчастной, бедной,

Быть может, сгинет от вина бесследно . . .

Словесных покупатель жемчугов

Так оживлял торговлю рынка слов:

Старик, сраженный мукою жестокой,

Подумал о Лейли нарциссоокой.

Теперь он понял: лишь с Лейли одной

Меджнун найдет и счастье и покой.

Он, сватовство сочтя необходимым,

Сказал о том всем людям многочтимым.

Надежд исполнен, все готовил он -

В Каабу счастья ехать на поклон.

Отец Лейли, когда о том услышал,

Навстречу этому посольству вышел.

Собрав почтенных, знатных всех людей,

К себе домой он проводил гостей.

Он много раз их поздравлял с прибытием,

Просил аллаха счастье подарить им.

В гостиной их в средину усадил,

И с блюдами почтенных обходил.

Он угождал им сотней угождений,

Он потчевал их сотней угощений.

Шербет, кебаб и горы прочих яств, -

Не скатерть - целый небосвод богатств!

Но мудростью блеснет ли пред народом,

Кто сравнивает скатерть с небосводом?

Со скатерти - что захотим - возьмем.

А небосвод? Такая ль благость в нем?

Вот, наконец, и яства все убрали,

И молвил старец о своей печали:

"Могучий шейх! Ты - Кыбла всех племен,

К тебе идут желанья на поклон.

Ты род мой знаешь и происхожденье,

Знай, тысячам закон - мое веленье.

Среди племен дарами славен я,

В чужих краях делами славен я.

К кому благоволю - бывает счастлив,

Но тот, кому я недруг, - будь опаслив!

Мне не нужны хвалебные слова, -

Могу сказать: "Я - наших дней глава!"

Деяний пальма плод мне подарила,

Мне жемчуг длань господня подарила.

И вот решил я - жемчугу под стать

Рубин его достойный отыскать.

Чтоб жемчуга с рубином сочетанье

Исполнило души моей мечтанье.

Я в россыпи отправился с киркой,

Все камни перебрал своей рукой.

Хоть рудников я посетил немало,

Достойных там рубинов не бывало.

Но слышал я - есть у тебя один,

Достойный лучших жемчугов, рубин.

Будь добр и сжалься надо мной и сыном, -

Мой жемчуг осчастливь своим рубином.

Пусть кипарис мой розу осенит,

Да вознесется счастье их в зенит!

Прошу я: внемли мне, не будь холодным,

Чтоб древу добрых дел не быть бесплодным.

Посев желанья влагой ороси.

Потом - что хочешь у меня проси.

Сокровищами одарю такими,

Что лик земли укроется под ними,

И столько дам камней я дорогих,

Что не отыщешь ты казны для них".

Тот, кто для кипариса был защитой,

Змей, охранявший этот клад укрытый,

Ответствовал любезно: "О мудрец,

Плененный чадом, как и я, отец.

Мы очень рады твоему приходу,

Час к самому ты поднял небосводу . . .

Но нас весьма смутила речь твоя -

И что тебе сказать, не знаю я.

Родство с тобой почетно и желанно,

Но у тебя наследник очень странный.

Безумцев презирают меж людей,

И что безумцу в дочери моей?

Не мне красу Лейли хвалить в гордыне:

Она урод и жалкая рабыня.

Но пусть рабыня - человек она,

Ведь и к рабыне жалость быть должна

Ужели пери с дэвом подружится?

Не повторяй подобной небылицы!

Сокровища безумцам не дают,

Им, как зверям, развалины - приют.

Ты прежде должен нрав его исправить

И от безумия его избавить.

Тогда Лейли - его. Иди же в путь,

Чтоб сыну разум поскорей вернуть.

Тот славный муж, отмеченный почетом,

Пришел домой, подавлен тяжким гнетом.

И в горе говорит Меджнуну так:

"Исполнится мечта, исчезнет мрак!

Не надо горевать - здесь нужен разум,

Отец Лейли не встретит нас отказом,

Но только ты разумным стань скорей,

Послушай мненье опытных людей:

Скорей признай ты разума господство,

И лишь ему вручи ты руководство".

"Наставник мой, - сказал Меджнун ему,

Кто раб любви - подвластен ли уму?

Когда б я мог располагать собою,

Когда бы роковой не шел тропою,

И мог бы освещать рассудком путь, -

Я повод воли мог бы натянуть.

Тогда бы этой не было печали -

И разумом меня б лечить не стали.

Лекарствами не вылечить мой сглаз, -

К чему же горе множить в сотни раз?

Моя болезнь, как прежде, неизменна,

И мой ответ все тот же, откровенный.

Найди же способ, мудрый человек,

Чтоб исцелить меня ты мог навек,

Чтоб о Лейли мне позабыть любимой -

Тогда ты счастлив будешь, многочтимый!"

Печальный старец, узник всех скорбей,

К спасенью сына стал искать путей.

Лишь мысли о врачах - ему услада.

Где есть врачи, он соловей их сада.

Всем о своей рассказывал беде,

Лекарства от нее искал везде,

Но все врачи со всех пределов света

Тому больному не нашли шербета.

Он побывал во всех святых местах,

Он целовал святых порогов прах.

Он жертвы приносил любой святыне,

Молился, щедро сыпал благостыни,

Но мудрецы со всех концов земли

Вернуть бедняге разум не смогли.

Испробовали сотни врачеваний

И сотни хитроумных волхвований.

Ничто не помогло рабу судьбы:

Не выйдут из оков ее рабы.

И, наконец, советуют от бедствий

Спасения искать в последнем средстве:

"В Каабу, старец, сына отведи,

К стопам творца с мольбою припади.

Пусть обойдет Каабу - от обхода

Исчезнет, может быть, твоя невзгода.

Священный камень сына исцелит,

Хотя б он был не человек - гранит".

Избыть желая поскорее горе,

Старик носилки приготовил вскоре.

Отправились святейшей из дорог

В то место, что благой отметил бог.

Войдя в Каабу, старец достохвальный

К Меджнуну обратился: "О печальный,

Лицом к святыне встань, поклон отдай,

Достоинство, приличье соблюдай.

Чистосердечно помолиться надо,

Исполнить требования обряда.

Проси, чтобы господь тебе помог,

И, может быть, поможет вышний бог.

Он здесь молитвы наши принимает,

Свое нам милосердие являет.

Покайся - что же лучше может быть?

Здесь можешь из ключа спасенья пить".

Меджнун, святыней этой вдохновленный

И страстною любовью опьяненный,

В горячей, скорбной, искренней мольбе

Каабе так поведал о себе:

"О камень достославный, величавый,

Прибежище людей, покрытых славой,

Могучих Кыбла, светоч их вдали,

Ты, амбровая родинка земли.

Ты, чья одежда - верных всех примета,

И одного с ковром пророка цвета[54],

Благоуханный куст молитв-цветков,

Сокровищница счастья жемчугов.

Ты, постоянный друг моих страданий,

Хотя не знающий, как я, скитаний;

Ты, красящий одежду в черный цвет,

Скрывая в сердце страсти яркий свет, -

Скажи мне, кто тебя любовью манит?

Перед тобой твой друг, он не обманет.

Блаженство ты сумел вкусить, любя,

Что Кыблой мира сделало тебя.

Господь! Святыни той чудесной ради

И чистоты ее небесной ради,

Упрочь дворец моей любви, чтоб он

Каабы был прочнее утвержден.

Мне в сердце влей любовное томление -

Хочу страдать я в вечном упоенье.

От жгучего любовного огня

Горение - блаженство для меня!

И где печаль бы люди ни встречали -

Хочу я быть в члену у той печали.

От разума, коль хочешь, отрешай,

Одной любви, молю я, не лишай,

И наслажденьем будет мне страданье,

Коль свет любви подарит мне сиянье.

Спаси меня в пустыне от обид.

Среди людей неправота царит.

Дай мне местечко в уголке вселенной,

Где б я не видел облик их презренный".

Паломник, жертва горестной судьбы.

Просил творца принять его мольбы.

Забыл он, что влачит страданий бремя,

Одну газель читал он вслух все время:

Страданиям любви, господь, всецело посвящай меня,

С любовной мукой ни на миг, молю, не разлучай меня.

Измученного не лишай ты благосклонности своей,

И впредь бесчисленным скорбям вседневно поручай меня.

Да, я страдания люблю и сам страданьями любим.

О господи, пока я жив, страданий не лишай меня.

Чтобы неверным не могла любимая меня назвать,

В любовных муках буду тверд - и ты не размягчай меня.

Прекрасней делай с каждым днем мою любимую, господь,

Тоской по милой с каждым днем все больше сокрушай меня.

Уничтоженье с нищетой теперь меня к себе влекут, -

Зачем почет и слава мне - страданьем насыщай меня.

Пускай в разлуке с дорогой так истончится плоть моя,

Чтоб ветер утренний донес к любимой невзначай, меня.

Меня, подобно Физули, надменности не отдавай,

Себе же самому во власть, молю, не возвращай меня.

Зачин прослушав речи и конец,

Его услышит бог", - решил отец.

Сказал себе: "Неисцелим он вовсе! -

Теперь к скорбям похуже приготовься".

Рыдал, стенал и горько плакал он,

Был скорбен каждый безотрадный стон.

Печального отца Меджнун оставил

И в дикую пустыню путь направил.

Бежал он, полный одиноких мук,

Туда, где жил его бесценный друг.

Днем шел он вслед за слезными ручьями,

В ночи ему светило вздохов пламя.

Он пыль пути к любимой вспоминал,

И шел вперед, и горестно стонал.

Он пред горой могучей оказался, -

Ее хребет людей не опасался.

Свою вершину к солнцу подняла,

Как меч разя небесного орла[55].

Во всех карманах - лалы и топазы,

Невиданно прекрасные алмазы.

Заискивало море перед ней,

Прося бесценных одолжить камней.

Ее просил пустынный край окрестный

С ним поделиться силою чудесной.

Ключей она таила без числа, -

Для них родною матерью была.

Господь ее назвал благословенной,

Ее считали "колышком вселенной"[56].

Меджнун, на эту гору поглядев,

Запел приветно-огненный напев.

Он пел, горячим опьянен напевом,

Звучал ответным горный склон напевом.

Меджнун решил, что это друг его;

Душою овладело торжество.

Сказал: "О небосвод! Нашел я друга!

Мир обошел и вот - нашел я друга".

Он размотал клубок любовных бед:

"Отшельница! Прими же мой привет!

Ты знаешь о беде моей сердечной,

Пусть осенит тебя творец, предвечный.

Я вижу, ты в печали, влюблена,

Несчастных жалоба тебе слышна.

Я верю - друг ты настоящий, верный.

Влюбленных горе - как гора безмерно.

Ты камнем в грудь ударила себя.

Из глаз-ключей ты слезы льешь любя.

Но в чем искать причину огорченья?

Иль ты в сетях несносного мученья?

Бьет кровью из груди живой родник, -

Взрастил какие розы твой цветник?

А сердце все водою источилось,

Чьей красотой, скажи, оно пленилось?

Давай беду оплакивать вдвоем

И голоса в один поток сольем!"

Гора рыдала, видя, как страдал он,

С горою вместе горестно рыдал он,

Затем в пустынный вновь пошел простор,

В край, где его Лейли стоял шатер.

Меджнун увидел сети для газелей,

Они в степи безрадостной чернели.

И в них газель, несчастна и слаба, -

Велела так жестокая судьба.

Согнул ей шею рок, связал ей ноги,

Ее глаза - в слезах, душа в тревоге.

Меджнун стоял, печалился над ней,

Глядел - и слез кровавых лил ручей.

Снести жестокость не хватило силы,

Он кротко произнес: "Охотник милый,

Ведь ты же - человек, так неужель

Не пожалеешь бедную газель?

Охотник, сжалься над душой несчастной,

Не совершай жестокости напрасной.

Не надо быть безжалостным, ловец,

Сам головой заплатишь под конец.

Ловец, отдай газель скорей мне в руки,

Не предавай газель ты смертной муке".

Ловец ответил: "Я охотой жив,

Когда бы я, к тебе свой слух склонив,

Газель щадя, ее в живых оставил, -

Без пищи я б детей своих оставил".

Одежду передал Меджнун ловцу -

Без листьев стало легче деревцу.

И снял он путы с пленницы прелестной

И жизни дар ей возвратил чудесный.

К ее щеке прильнув, он издал стон,

Глаза прижал к глазам, и плакал он:

"Ты - легкий ветерок в степи безбрежной,

С глазами нежными, с походкой нежной,

Травинка у пустынного ручья,

Жасмин, попавший в дикие края.

Любой страны ты б украшеньем стала,

Прекраснее ты нежной розы алой.

Несчастного в пустыне не забудь -

И направляй мой одинокий путь.

О, подружись со мною, горемыкой,

Побудь теперь со мной в пустыне дикой.

От влажных глаз не убегай слезой,

Останься здесь и будь всегда со мной.

Глаз родники послужат водопоем,

Обитель здесь же мы с тобой устроим,

В моей глазнице ты найдешь покой.

Ресницы, слезы - не трава ль с водой?

О ты, глазами схожая с любимой,

Мне облегчай мой гнет невыносимый.

Когда я вспомню о ее глазах,

Ты успокой повергнутого в прах".

Так человечью суть в себе смирил он,

И тем газели сердце покорил он.

И не одна газель из тех степей

С Меджнуном подружилась вслед за ней.

Оборван, шел равниной он пустынной,

В тенетах - видит — голубок невинный.

Что ни ячейка — то врата скорбей,

Здесь каждый миг ждут беды голубей.

Меджнун смотрел - душа от боли сжалась

Как бурный ключ, в нем закипела жалость

И начал он охотника просить

Несчастного на волю отпустить.

Сказал охотник: "Я несчастен тоже, -

Мы судьбами между собою схожи.

Когда б я голубей освобождал,

То пленником страданий я бы стал.

Коль возместить ущерб ты в состоянье,

Тогда исполню я твое желанье.

Меня избавь от горя моего -

И от печали избавляй его".

Тотчас Меджнун снял с пальца жемчуг чистый,

Яснее голубиных глаз, лучистый.

Меджнун тот жемчуг ловчему вручил -

И голубь вновь свободу получил.

Приникнув к лапкам голубя глазами,

Меджнун их красил в алый цвет слезами.

Он птице тайны сердца раскрывал

И сотни страстных песен напевал:

"О ты, высоколетный, быстрокрылый,

Друг всех страдальцев, вечно верных милой!

Твоей одежды блекло-синий цвет

И голос, полный отзвуками бед,

Все о печали говорит жестокой.

По ком же ты в такой тоске глубокой?

Коль, мира облетатель, ты влюблен,

То знай - и я любовью ослеплен.

Побудь одно мгновение со мною, -

Тебе сокровищницу тайн открою.

Себе гнездо в моих кудрях ты свей,

Клюй зерна слез моих, их влагу пей.

О вестник быстрокрылый и чудесный.

Тобой изведан каждый путь небесный!

Письмо моей любимой отнеси,

Ей весть от нелюдима отнеси. -

Скажи, что я страдаю в отдаленье,

И принеси ответ мне в утешенье.

Когда увидишь ты любимой дом

И будешь облетать его кругом,

Пусть хоть один твой круг моим пребудет-

Тебя душа вовеки не забудет.

Проси зерна, усевшись на порог, -

Чтоб оставаться там - оно предлог.

И от меня - молю, тоской волнуем, -

Прильни к порогу с нежным поцелуем".

И сетовал несчастный и тужил,

А голубь тот отныне с ним дружил,

На голове Меджнуна жил вседневно,

И тот о нем заботился душевно.

Его природа столь была блага,

Что всем животным стала дорога.

И хищники пришли в его пределы,

Птиц и зверей там сонм собрался целый.

Страдалец стал царем страны скорбей,

Жил под охраной воинства зверей.

Питал он к людям только отвращенье,

Врагом свое считал он отраженье.

Свою он отогнать готов был тень,

И дымом вздохов свой он застил день...

Я обессилен, кравчий, от похмелья,

Приятное вино мне даст веселье.

Несчастен я, не медли, услужи -

И ножкой рюмки руку поддержи[57].

Ты рассказал, в вине какая сладость,

И этот пир устроил нам на радость.

Так всем поочередно наливай,

Простым и знатным чарку подавай.

Не забывай о сущности Меджнуна, -

Налив ему, налей подруге юной.

Садовник слов, красноречивый перс,

Самшит сажая, грудь земли отверз:

Весну средь луга верности духовной,

Тюльпанный сад горы тоски любовной,

В ком верности был неизменен зов,

Жемчужину печальных жемчугов,

Подобно кладу, в замке укрывали.

Упреки-цепи ноги ей сковали.

Ей были чужды радости и смех,

Забав она чуждалась и утех.

Она отца и матери боялась,

От всех подруг печально удалялась.

К Лейли красавиц влекся целый рой,

Как мотыльки кружатся над свечой,

Чтоб душу от скорбей и бед избавить,

Чтоб чаровницу чем-то позабавить,

Рассказывали с тысячей прикрас

Тот иль другой сладкоречивый сказ,

О прежних повестях напоминали,

Окончив повесть, снова начинали.

Но ей утеха не была нужна -

Всечасно ранила себя Луна.

И, горько плача от жестокой боли,

С подругами не забавлялась боле.

Им басма - украшение бровей,

Ее душа чернеет от скорбей.

Те родинкой себе украсят щеки -

Она оденет в синь[58] свой стан высокий.

Узор шелков - мечта их суеты,

Ее влечет узор одной мечты.

От хны их руки были, словно розы,

Но кровью руки ей одели слезы.

Игла и шелк бедняжку не влекли,

Но по ресницам реки слез текли.

Они о золотой парче мечтали,

Для ожерелий жемчуга низали, -

Она низала, с завистью в крови,

На нить мечтаний жемчуга любви.

Она сильней Меджнуна помешалась,

Когда "Меджнун!" кричали, откликалась.

Когда же уходили все, в ночи

Она, усевшись около свечи,

Ей поверяла все свои печали,

Все тайны мук, что душу омрачали.

Закрывшая глаза, тоски полна,

В оковах ноги, голова черна[60] -

Давай-ка станем верными друзьями,

Поделимся сердечными скорбями.

Скажи, свеча, какого горя гнет

Тебя, как слабую тростинку, гнет?

Зачем ты с головы до ног пылаешь

И дымом сердца облик свой скрываешь?

Своей основы существо открой!

Тебе огонь стал жизненной водой!

Откуда влага глаз, души пыланье,

И где источник твоего страданья?

За что всю ночь ты мучиться должна,

И влагой и огнем окружена?

Ты, гаснущая утром, - как бывает.

Что влага твой огонь лишь раздувает?

Ты мной, сожженной, не пренебрегай

И горя моего не отвергай.

С тобой я схожа верностью неложной,

И все же я тебя верней, возможно.

Ты ночью лишь охвачена огнем,

А я горю и по ночам и днем.

Тебя, свеча, порывы ветра губят,

Моя душа порывы страсти любит.

Ты можешь, проливая слез ручьи,

Всем людям тайны раскрывать свои.

В любви ты не закалена сурово,

Все, что на сердце, высказать готова.

А я - твердыня пустоши скорбей -

Таю, как флейта, страсть в груди своей.

Нет, дружбы с первым встречным не вожу я

Под страхом казни тайны не скажу я.

Тебе поверить я б могла беду,

Но твердости в тебе я не найду.

Рассказы краткие бедны и плохи,

Иных - боюсь: тебя расплавят вздохи.

Я другу раз открыла свой недуг,

Но спутником моим не стал мой друг.

Он вынести не мог такой печали, -

Мои страданья в степь его умчали.

С тобой об этом речь не поведу:

И ты меня покинешь на беду".

Но со свечой что говорить напрасно?

Она не даст совета - это ясно.

И обратилась к мотыльку Лейли:

"Услышь печаль, пойми тоску Лейли!"

Гнезда любви крылатый обитатель,

И сладких вод любви ночной искатель!

Ты, верности любовной образец,

Влюбленный, ты - влюбленности венец

Полжизни дашь, чтоб увидать кумира,

За миг его любви отдашь два мира.

Прославленный за преданность свою,

В любви стремишься ты к небытию[61].

Давно известен ты во всей вселенной,

Пример любви ты самой совершенной.

Однако хоть страдалец ты, как я,

Едва ли столь могуча страсть твоя.

Ты - опьянен, в движенье неустанном,

Я скована томленьем постоянным.

Тебя хоть ночью друг спасет от мук,

А мне одна разлука только - друг.

Ты душу, как нисар, огню бросаешь,

Себя от муки этим ты спасаешь.

А я хочу душою горевать,

Сто душ имея, вечно тосковать.

Ты говоришь - душа тоской одета,

Но где же, покажи, тоски примета?

Взор полон ли горючею слезой?

Где вздох горячий, леденящий твой?

Где стойкость перед гнетом и страданьем,

Готовность к самым тяжким испытаньям?"

Да, в мотыльке нашла она изъян,

Бальзамом он не может быть для ран.

Осталось ожиданье и терпенье

И к облегченью мук своих стремленье.

До ночи, усыпляющей людей,

Был напоен слезами луг очей.

Когда же тьма окутывала зренье

И нисходил покой на все творенья,

Когда был друг и недруг усыплен

И только горемык не трогал сон, -

Тогда Лейли в пустыню выходила,

Рыданьем вдоволь душу отводила,

Бросала к небу вздох печальный свой

И тайны раскрывала пред луной.

О ты, порою, как мой стан, кривая

Порою полная и налитая!

То явишься, как горький мой недуг,

То исчезаешь, словно ты - мой друг!

По переменам тем судить нетрудно -

Полна любви ты к солнцу безрассудной.

Ты от разлуки ныне так худа,

В тоске и горе бродишь ты всегда.

Когда знакома ты с любовной мукой,

Смотри, как я измучена разлукой.

На пламя страстных вздохов погляди,

От тяжких мук меня освободи.

Пройди, луна, все дальние просторы

И все пустыни осмотри и горы.

Где милый мой, надежд моих оплот,

Мой царь царей, спаситель от невзгод!

И расскажи, как мучусь я, больная,

Печальной правды вовсе не скрывая".

Всю ночь томилась до утра она,

Смятеньем до краев была полна...

Когда же утром пташка запевала,

То иначе бедняжка тосковала:

"Во мне закваски жизни больше нет,

К утру остался от нее лишь след.

Уже пропущен миг благоприятный,

Когда я все сказать могла бы внятно...

Сейчас проснутся недруги кругом,

Нельзя о горе рассказать моем.

Я звездочка в созвездье страстной муки,

Свеча, горящая в дворце разлуки.

Днем я в тюрьме, чуть ночь - свободна я,

Днем смерть моя, а ночью - жизнь моя.

Ночь для меня подобна дню отныне,

Любя, я дня не вижу благостыни".

Вот, к ветру обратись, с тоской в груди

Лейли сказала: "Ветер, погоди!

Султану - славословие от нищей,

Тайком от всех снеси в его жилище.

Узнай, кто исцелитель бед его,

С кем он, когда со мною нет его.

В ком он находит ныне утешенье,

И помнит ли меня он в отдаленье?

Ты так ему скажи: "О царь царей!

От нищей отвернись - и не жалей ...

Ведь ты меня прекрасной прежде видел,

В весенней радостной одежде видел, -

Теперь я - горя и беды раба,

Как осень я желта, худа, слаба.

Но коль меня твои не ищут взоры,

Что сделает лишенная опоры?

Да, я, как желтый лист, измождена.

Ты - юн, и свеж, и светел, как луна.

Но пусть я в прахе, пусть я в униженье.

Я на твое надеюсь снисхожденье.

Как прежде, милосердным пребывай,

Старинную приязнь не забывай".

Так, звездочке подобная бессонной,

Она всю ночь томилась потаенно;

Рыдала, в скорбную одевшись тень . . .

Когда же новый занимался день,

Она себя завесой укрывала,

Невыразимо мучилась, страдала.

Неизлечимой горести полна,

Так проводила день и ночь она.

Ту, что была нежней прекрасной розы,

Днем страх одолевал, а ночью - слезы.

Весна, весь мир в живой одев наряд,

Всем чистым принесла своих услад.

Блестящим стало времени зерцало,

Земля небесным цветом замерцала.

Алхимик-ночь чудесным волшебством

И утро благовонным ветерком

Поникший стан фиалок распрямили

И розу жемчугом росы омыли.

Была омыта амброю земля,

Покрылись пылью мускусной поля.

Из туч катились вниз каменья града:

Им головы бутонов бить отрада.

Деревья раздавали тут и там

Из хлопка пластыри своим цветам[62].

А запах сладостный травы зеленой

Был нежной данью розе благовонной.

И украшали весь простор земной

Рубином - розы, травы - бирюзой.

Звала бутоны роза с дальней грядки.

Они раскрыли лепестки-загадки.

И четырех стихий всю благодать

Народы стали ясно понимать.

Кружимы ветром, лепесточки лилий

Своею тенью землю осветили,

И появились ручейки в тени,

И если б оросили сталь они, -

И сталь хмгновенно душу обрела бы,

Себе язык, - иль меч, - она нашла бы.

Так время красило луга, поля,

Подобной небу стала вся земля.

И солнце, неизменный светоч мира,

Всю землю освещая из эфира,

Сплетало так своих суждений нить:

"Нельзя от неба землю отличить",

Повсюду цветники несли отраду,

Повсюду людям пир давал усладу,

Повсюду счастье полнило людей.

Всем, давши чару, говорили: "Пей!"

И все же знала мать Лейли печальной:

Нет больше счастья у многострадальной.

На кипарис и розы не глядит,

И постоянно уст бутон закрыт...

Мать, не скупясь, из местностей окрестных

К Лейли красавиц собрала чудесных.

На луг пошла прекрасная Луна,

С цветами познакомилась она.

Хотела мать играть ее заставить,

Развлечь игрой и от скорбей избавить.

И девушки невинные пошли, -

Казалось, не касаются земли,

Там сняли с лиц они покров приличий

И скромности отбросили обычай.

На путь игры, веселья и забав

Их влек игривый, шаловливый нрав.

То песню звонко, сладкозвучно пели,

Сливая с соловьями голос в трели,

То в танцах изгибали стройный стан -

И кипарис стыдом был обуян.

Но не была Лейли веселью рада,

От этих игр в душе росла досада.

Весна и луг питали в ней тоску,

А розы делали сильней тоску.

Она хотела, от людей далеко,

Своей томиться скорбью одинокой.