Лэйси из Ливерпуля

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Девушка, которая на следующее утро подавала Фионе завтрак, была гораздо любезнее женщины, с которой она встретилась прошлым вечером.

— Как приготовить для вас ветчину, дорогуша? — спросила она, мило улыбаясь и убирая миску с кукурузными хлопьями. На вид ей было около восемнадцати, некрасивая, но с огромными бархатно-коричневыми глазами. Ее каштановые волосы были подстрижены неровно и неаккуратно, словно она обрезала их сама.

— Ну, не слишком зажаривайте.

— Отлично. Средней поджарки, так? Одну секундочку.

Столовая представляла собой такое же жалкое зрелище, что и спальня, может быть, даже хуже, над камином, наглухо закрытым решеткой, висела навевающая тоску картина с изображением какого-то оленя на фоне леса. Кроме Фионы, здесь завтракали всего пять человек: семейная пара средних лет, две девушки-китаянки и пожилой мужчина, который пожелал ей доброго утра, когда она вошла.

Фиона села у окна и заказала кукурузные хлопья, яичницу с ветчиной и чай. Продемонстрировав, что способна управиться хотя бы с такой малостью, она с удовлетворением почувствовала себя взрослой.

Девушка принесла на тарелке кусочек розовой ветчины, аккуратно поджаренные яйца, половинку помидора и подставку с четырьмя треугольными гренками. На столе уже стояли блюдце, где лежали несколько твердых кусочков масла, и крохотная корзиночка с мармеладом.

— Благодарю вас, на вид все замечательно.

— Будем надеяться, что и на вкус все окажется столь же замечательным.

— Просто великолепно, — похвалила Фиона, когда девушка подошла снова, чтобы забрать у нее тарелку. В столовой остался только пожилой мужчина, который кончил есть и теперь курил сигарету. — То есть я хотела сказать, что на вкус все было так же здорово, как и на вид. Вы и готовите сами, и обслуживаете постояльцев? — Для одной девушки, к тому же такой молодой, работы было, пожалуй, слишком много.

— Только по воскресеньям, когда гостей не так много. У вас отпуск?

Фиона и сама толком не знала, зачем она оказалась здесь.

— Сегодня я пойду поглазеть на достопримечательности, — заявила она, что вряд ли можно было считать ответом на вопрос. — Я подумала, мне стоит начать с Марбл-арч и двинуться через Гайд-парк.

— Замечу, что для этого сегодня потрясающий денек. Надеюсь, вы увидите все, что хотите. Да, кстати, миссис Флауэрз хочет знать, останетесь ли вы еще на одну ночь. Она сказала, что вы заплатили только за одни сутки.

Для женщины, состоящей из одних углов, имя Флауэрз было самым неподходящим [5] .

— Да, это правда, я не была уверена, что задержусь здесь. Я определенно останусь еще на одну ночь. Я заплачу, когда буду уходить, если вы не против.

— Нет, что вы, все в порядке.

Денек и в самом деле выдался замечательным, подумала Фиона, выйдя на улицу. Откуда-то до нее донесся запах цветов, хотя поблизости не было ни одного дерева. На вокзале Юстон-стейшн она купила путеводитель — еще одна ненужная трата денег, если она не собиралась оставаться, — и нашла ближайший вход в метро.

Фиона почувствовала прилив гордости, оттого что сумела добраться до Марбл-арч, и вышла на солнечный свет, который показался ей еще ярче после непродолжительного пребывания под землей.

В парке собрались толпы людей. Она заметила нескольких мужчин, которые, взобравшись на ящики, громогласно вещали каждый о своем — если верить путеводителю, это был Спикерз-корнер. Один из мужчин, кажется, утверждал, что земля плоская. Фиона послушала несколько минут и решила, что он рехнулся. Она уже собралась отправиться исследовать обширные зеленые пространства Гайд-парка, как вдруг на краю толпы увидела женщину-оратора в окружении дюжины мужчин, которые набрасывались на нее с такой яростью, что голос бедняжки тонул в потоке летевших в ее адрес оскорблений.

— Почему, скажите на милость, женщины не могут получать столько же, сколько и мужчины? — вопрошала женщина, демонстрируя прекрасное произношение. — Равная плата за равный труд. Это уже стало правилом в государственном секторе, в управлениях по делам газоснабжения и электрификации, так почему же в частном секторе должно быть по-другому?

— Ерунда! — взвыл какой-то мужчина. — Не вижу в этом никакого смысла.

— Женщины — слабый пол. Куда им угнаться за мужчинами, они делают вполовину меньше, — поддакнул ему другой.

— Теперь вы говорите ерунду, — возразила ему женщина. Казалось, ее нисколько не смущала агрессивность аудитории. Она была очень высокого роста, с пронизывающими черными глазами и начавшими седеть волосами. — Во время войны женщины выполняли мужскую работу. Они работали на токарных и сверлильных станках, они клепали и сваривали…

— Они трахались, — вставил один из мужчин под одобрительный гогот остальных.

— Они водили грузовики и трактора, — продолжала оратор, словно не услышав последней реплики, — они вскапывали поля, сажали кукурузу, служили в армии, в авиации и во флоте, работали в полевых госпиталях, доставляли почту…

— Снимали трусики, — выкрикнул тот же мужчина, и снова его слова приветствовал оглушительный хохот.

— Почему бы тебе не снять твои , дорогуша? Нам было бы на что посмотреть.

— Да она просто жалкая лесбиянка. Держу пари, она занимается этим только с другими женщинами.

Фионнуала, стоявшая позади всех, почувствовала, как в ней жаркой волной поднимается ярость, как тогда, когда Кора Лэйси пыталась запугать мать.

— Вы хуже животных, вы — скоты, — пронзительно выкрикнула она. — Если бы не женщины, вас бы здесь не было. Таких мужчин, как вы, следует убивать сразу после рождения. Вы недостойны жизни, ни один из вас. Разве вы не слышали о свободе слова? Это за нее мы сражались во время войны, но вы не желаете слышать того, с чем не согласны.

Мужчины отвернулись от оратора и теперь разглядывали Фиону.

— Эй, ты, послушай… — Кто-то угрожающе шагнул к ней, но Фиона с еще более грозным видом сделала шаг к нему .

— Ага, не нравится! — напористо сказала она. — Вам не нравится, когда кто-то оскорбляет вас . Вы просто малодушные трусы, вот вы кто.

— Если бы ты была парнем, я дал бы тебе в морду.

— О, как же! Только потому, что мое мнение отличается от вашего?

Мужчины начали расходиться, потеряв интерес к дальнейшему, а может, и потому, что предпочитали хамить сами, чем выслушивать оскорбления от женщины, к тому же такой молодой и говорившей с ливерпульским акцентом.

— Вы очень помогли мне, нечего сказать, — с досадой заметила женщина-оратор, когда мужчины разошлись и они с Фионой остались вдвоем. — Лучше иметь хоть какую-нибудь аудиторию, пусть даже такую неблагодарную, чем не иметь никакой. Я могла бы переубедить хотя бы одного из них.

— Извините. — До сего момента Фиона была очень горда собой, ожидая, что женщина поблагодарит ее за оказанную поддержку.

— Все в порядке. — Женщина весело улыбнулась. — Я знаю, что вами двигали благородные побуждения, но на будущее постарайтесь структурировать свои мысли, разложить их по полочкам, выделить основные моменты, а не просто сыпать оскорблениями. Это ничего нам не даст. Я имею в виду женщин.

— Извините, — повторила Фиона.

— Ничего, все нормально. Просто мне придется начинать все заново. Вот, возьмите проспект, чтобы в следующий раз, когда решите выпустить пар, вы располагали бы необходимыми фактами.

Фиона побрела прочь. Оглянувшись, она увидела, что женщину снова окружила небольшая группа мужчин и некоторые из них уже потрясали сжатыми кулаками.

Она постаралась отвлечься, чтобы происшедшее не испортило ей на целый день настроения, но снова и снова думала о том, какие оскорбительные упреки она могла бы высказать, и пыталась выделить основные моменты в своей полемике. Фиона прочла проспект, который был выпущен в поддержку кампании за равную оплату труда.

Парк постепенно заполнялся людьми. Они приходили сюда позагорать на солнце, порыбачить, переброситься парой слов, понаблюдать за тем, как играют их детишки, посидеть под деревом с воскресной газетой в руках либо же просто побродить по изумрудно-зеленой траве в такое славное утро.

Изучив карту, Фиона поняла, что оказалась в районе Кенсингтон-гарденз и что где-то рядом должно быть кафе. Она умирала от желания выпить чашечку чая. Затем она рассчитывала направиться в Музей естествознания, а потом проехать на метро к Тауэру. Вечером она поужинает в кафе «Лайонз-корнер-хаус», которое приметила у Марбл-арч, а после этого пойдет посмотреть «Войну и мир» в кинотеатре, расположенном в начале Тоттенхэм-корт-роуд.

Ближе к обеду Фиона вдруг вспомнила, что сегодня воскресенье и что она впервые в жизни пропустила мессу. Она спустилась в метро, доехала до Вестминстерского собора и направилась к бенедиктинцам. Это, конечно, не совсем то, но для одного дня сойдет.

Комната в «Святом Джуде» начинала выглядеть обжитой. На туалетном столике — расческа, помада и журнал «Женская собственность» с портретом принцессы Маргарет на обложке; зубная щетка, паста и сложенная розовая ночная фланелевая рубашка — на раковине, под которой сохли трусики. На ночном столике рядом с кроватью ее ждали путеводитель и карта — когда она ляжет в постель, то возьмется за их изучение, чтобы решить, куда пойти завтра.

Странно, но в Ливерпуле, в окружении ближайших родственников, она чувствовала себя намного более одинокой, чем в этом чужом городе, где ее не знала ни одна живая душа. У нее возникло ощущение, словно она перестала быть дочерью своей матери или сестрой Орлы и Маив. Она страшно скучала по Кормаку, он был единственным, кто никогда не сказал и не сделал ничего такого, отчего бы она почувствовала себя ущербной.

Перед тем как открыть путеводитель, Фиона пересчитала свои деньги. Она не прикасалась к двадцати фунтам мистера Флинна, но те двенадцать фунтов, которые она приберегала для подарков, почти растаяли. Двенадцать фунтов! И всего за два дня! При таких темпах к концу недели у нее совсем не останется денег. И что прикажете ей тогда делать?

На этот вопрос существовало два очевидных ответа: вернуться в Ливерпуль или где-то взять денег, и единственным способом добыть их было найти работу. Фиона ощутила легкое беспокойство при мысли о том, что второй вариант кажется ей предпочтительнее первого.

— Извините, миссис, — строго произнес полицейский сержант, — но ваша дочь взрослая. Если захочет, она может уйти из дома. Вы же не думаете, что мы начнем гоняться за двадцатичетырехлетней девушкой. Если бы ей было меньше восемнадцати, тогда да. Но по достижении восемнадцати лет люди могут поступать, как им заблагорассудится, и это никого не касается, кроме них самих.

— Но она очень молодая двадцатичетырехлетняя девушка. Она даже в кино еще никогда не ходила сама.

— Тем не менее ей уже двадцать четыре. И ведь она не просто исчезла без следа, так ведь? Вы говорите, что она оставила записку. Она у вас с собой?

— Нет. — Элис показала записку одному Нейлу.

— Там сказано, куда она направилась?

Элис вздохнула:

— Нет.

— Ну, тогда, похоже, она не хотела, чтобы вы знали. — Полицейский неожиданно смягчился. — Постарайтесь не волноваться, миссис. Она вскоре поймет, какая сторона бутерброда намазана маслом, и вернется.

— Остается только надеяться на это, — пробормотала Элис, покидая полицейский участок.

Фиона отсутствовала уже почти неделю. Элис беспокоилась бы намного сильнее, если бы Кормак не был твердо убежден, что с сестрой все в порядке. Впрочем, как бы то ни было, она терзалась чувством вины, оттого что позволила Нейлу пригласить бедную девочку, вдохнула в нее надежду, а потом так жестоко лишила ее всего. Фиона была очень впечатлительной девушкой. Что она должна была почувствовать, когда услышала, как ее мать и Нейл наслаждаются обществом друг друга? Почти наверняка она зачем-то приходила в салон, и это могло быть связано только с предстоящим танцевальным вечером. Она ведь была так взволнованна, чересчур взволнованна!

Остальные ее дочери разделяли вину матери, особенно Орла. «Мне следовало быть с нею помягче, — причитала она. — Почти все время я вела себя ужасно, и в то же время мне было очень жаль ее». — «Может быть, она и ушла потому, что не хотела, чтобы ее жалели», — возразил сестре Кормак. «С тех пор как я встретила Мартина, я избегала ее, как чумы, — казнила себя Маив. — Раньше мы всегда ходили по воскресеньям в кино, но последний раз это было много месяцев назад».

«Я поступила неправильно, сначала назначив ее управляющей новым салоном, а потом отобрав у нее эту работу. Мне нужно было сначала подумать, а потом действовать. Она была слишком молода». Кроме того, оставались еще ее отношения с Нейлом, и о них она ничего и никому не могла рассказать. Элис попыталась представить, что делает Фиона сейчас, спустя шесть дней после своего неожиданного бегства. Где бы это ни было, где бы она ни находилась, она должна была чувствовать себя одинокой и жалкой, как кающаяся грешница.

Фиона сидела в пивном баре под названием «Золотой ягненок» на Пентонвилль-роуд, в компании Эльзы, отца Эльзы, Колина, и бабушки Эльзы, Руби. Пол бара был посыпан опилками, в углу стояла плевательница. Бар был полон посетителей, и большинство из них уже находились в изрядном подпитии. Скрытый от любопытных глаз пианист наяривал «Где-то над радугой», до упора прижав ногой педаль громкости.

Эльза была той девушкой, что подавала завтрак в «Святом Джуде», она также убирала комнаты и заправляла постели, как узнала Фиона, прожив в гостинице несколько дней.

— Мне надо найти какое-нибудь жилье, — призналась она Эльзе несколько дней назад, когда от денег Горация Флинна осталась половина. — Не посоветуете ли чего-нибудь?

Они уже начали болтать друг с другом, пока Эльза убирала остатки завтрака. Фиона рассказала девушке, что ушла из дома (не «убежала» — в ее возрасте это выглядело бы довольно глупо).

Гостиница была переполнена, большинство жильцов составляли коммивояжеры — один подарил Фионе складывающуюся одежную щетку и кожаный ремешок.

— Я поспрашиваю, дорогая, — пообещала Эльза. — Вам нужна комната, сдаваемая внаем, или место, где вы сами будете ухаживать за собой?

— А что дешевле?

— Комната. В стоимость найма входят завтрак и ужин.

— Тогда пусть будет комната. Вообще-то я предпочла бы квартиру, но придется подождать, пока у меня все не устроится с работой.

— С какой работой?

— Пока не знаю. — Фиона поморщилась. — Любая работа, лишь бы не в парикмахерской.

— Эльза, дорогуша! — донесся из кухни возглас миссис Флауэрз. Она всегда была мила с Эльзой. Сначала Фиона удивилась этому, но потом поняла, что Эльза была очень добросовестной, надежной и трудолюбивой работницей.

— Увидимся завтра, — сказала девушка.

Фиона допила чай, положила в сумочку оставшиеся гренки, чтобы съесть их попозже, и отправилась на очередную экскурсию по городу. Она намеревалась не истратить больше ни пенни без крайней надобности и как можно на дольше растянуть оставшиеся деньги. Это значило, что походы в кино отменяются, и это было очень огорчительно, поскольку теперь ей придется ломать голову над тем, чем занять себя по вечерам. Вчера она смотрела «Семь невест для семи братьев» и влюбилась в Говарда Киля, позавчера… «И Бог создал женщину» с Брижит Бардо.

Погода стояла по-прежнему прекрасная, и шумные улицы Лондона заливал солнечный свет. Фиона смешалась с толпой туристов и покупателей, клерков и продавцов и почувствовала себя совершенно счастливой. К часу дня она добралась до Пикадилли-серкус, купила кофе в картонном стаканчике и уселась на ступеньках под Эросом, поедая гренки и ощущая себя на вершине блаженства.

В «Золотом ягненке» Руби Литтлмор поинтересовалась:

— Как ваша берлога, дорогуша? — Руби уже слегка осовела от пива «Гинесс». У нее были угольно-черные волосы с жесткой перманентной завивкой, ярко накрашенные губы и чрезмерное количество туши на ресницах. Для бабушки Эльзы она была слишком молода, ей исполнилось пятьдесят семь, но и отцу Эльзы, Колину, сравнялось только тридцать восемь, и он скорее походил на ее брата.

— Не так уж плохо, — отозвалась Фиона. — Комната маловата и не слишком чистая, а к чаю подают потроха с луком, которые я терпеть не могу. Миссис Напье выглядела обескураженной, когда я отказалась от них — по-моему, она больше ничего не умеет готовить.

— Что-нибудь придумает, — сказала Руби. — Чтоб мне провалиться, не нужно иметь много мозгов, чтобы изобразить сосиски с картофельным пюре. Вы голодны, дорогуша? — озабоченно спросила она. — Загляните к нам попозже, и я угощу вас чем-нибудь.

— Спасибо, но по дороге я съела кусочек мясного пирога. Он оказался потрясающе вкусным.

— Все равно приходите завтра на обед. В субботу я всегда готовлю бифштекс. Эльза не работает по субботам. Не знаю, говорила ли она вам об этом.

— Да, мы с ней идем в Кэмден-маркет, чтобы купить какую-нибудь дешевую одежду. Того, что я привезла с собой, не хватает. А завтра вечером мы отправляемся на танцы в Хаммерсмит-пэлэс. Перед этим я подстригу ее. Спасибо за приглашение на ужин, непременно приду. — Обеды не входили в перечень услуг, предоставляемых миссис Напье за тридцать пять шиллингов в неделю.

— Эльза говорит, что с понедельника вы приступаете к работе. — Колина Литтлмора, сидящего по другую сторону от Фионы, при всем желании нельзя было назвать привлекательным. Он был устрашающе худ, с впалыми щеками и мягким, безвольным ртом; в его карих глазах притаилось какое-то загнанное выражение. Тем не менее Фиона считала его едва ли не писаным красавцем, уж во всяком случае намного симпатичнее Нейла Грини, в чертах лица которого она не находила никаких признаков характера. Фиона подумала: как странно, что она не замечала этого раньше. Во время войны Колин попал в плен к японцам и его отправили на строительство железной дороги. Он умудрился выжить, но вернулся домой инвалидом, неспособным ни к какой работе, его здоровье было окончательно подорвано. У Колина были какие-то проблемы с легкими, он не мог нормально дышать и ел только тщательно измельченную пищу. Сейчас перед ним стоял нетронутый стакан апельсинового сока. Жена Колина, мать Эльзы, погибла во время войны при бомбежке фабрики, на которой она работала.

Фиона сказала:

— Я увидела объявление на воротах фабрики дальше по улице. Там написано: «Требуются упаковщицы». Фабрика называется «Медицинские препараты Пентонвилля». Не успела я войти, как меня сразу же приняли. Я начинаю с понедельника, — гордо закончила она. Теперь у нее были работа и жилье, и ее преследовало ощущение, будто Ливерпуля и ее семьи никогда не существовало.

Колин сморщил свой тонкий, острый нос.

— Эта компания платит жалкие гроши.

— Четыре шиллинга шесть пенсов в час, но мне все равно, лишь бы хватало на жизнь.

— Вам не должно быть все равно. Каждый должен получать по труду. Я знал одного парня, который работал там. Он говорил, что на той фабрике не признают профсоюзов.

Фиону профсоюзы не интересовали. Дома никто и никогда не говорил о политике или о профсоюзах, только о прическах. Она вспомнила о проспекте, который получила в Гайд-парке и который по-прежнему лежал у нее в сумочке. Она достала его и показала Колину.

— Что ж, это правильно, — одобрил он, прочитав текст. — Равная плата за равный труд, в этом есть смысл.

— То же самое говорила и женщина, которая дала мне его. Я полагаю, если внимательно прочесть его, все кажется вполне разумным. В общем, я совершенно вышла из себя, когда мужчины попробовали перекричать ее. Я заставила их замолчать.

Колин улыбнулся своей мягкой мальчишеской улыбкой.

— Это хорошо, дорогая. Если бы все выходили из себя, сталкиваясь с чем-то, что кажется им несправедливым, мир стал бы намного лучше. — Он вопросительно изогнул бровь. — А что, если на фабрике «Медицинские препараты Пентонвилля» мужчинам за ту же работу платят больше, чем женщинам?

— Господи! Я даже не подумала об этом. Полагаю, я выйду из себя, как в Гайд-парке.

— Будем надеяться. — Внезапно он встал. — Мне пора идти. — Голос его неожиданно стал хриплым. — Этот дым вреден для моих легких. — Дым стлался под потолком белыми пластами.

— Я тоже не против того, чтобы лечь пораньше. У меня была трудная неделя, и я страшно устала. Я пойду с вами — то есть если вы не возражаете.

— С удовольствием, дорогая.

— Только попрощаюсь с Эльзой.

Пианист заиграл «Мы снова встретимся», когда Колин Литтлмор и Фиона вышли из «Золотого ягненка» и зашагали по Пентонвилль-роуд. Он уступал ей в росте и был худ, как щепка. Крошечный домик с террасой, в котором он жил вместе с матерью и дочкой, находился через две улицы. Комнатенка Фионы располагалась на соседней улице, но в другой стороне.

Казалось вполне естественным, что Фиона взяла его под руку. Она подумала, что он очень милый и ни на что не жалуется. Она сравнила Колина со своим отцом, который заставил страдать свою семью из-за полученного во время войны увечья и кончил тем, что сбежал, исчез из их жизни.

Они шагали в дружелюбном молчании, пока не дошли до улицы, на которой жил Колин.

— Хотите, чтобы я зашла к вам и приготовила чай? — спросила Фиона.

— Буду вам признателен, дорогая. — Колин потрепал ее по руке. Ему казалось, что он еще никогда не встречал такого уязвимого и невинного существа, как Фионнуала Лэйси. Он вспомнил, что как-то читал, что инкубаторные новорожденные цыплята привязываются к первому же человеку, потому что лишены матери. Фиона ушла из дома и точно так же привязалась сначала к Эльзе, потом к семье Эльзы, потому что страдала от невыносимого одиночества и отсутствия друзей. В то же время он чувствовал, что при других обстоятельствах она могла бы проявить недюжинную твердость духа и даже жесткость.

— Завтра я пошлю своей маме открытку, — сказала Фиона, когда они завернули за угол. — Она, наверное, очень беспокоится.

— Да она наверняка лезет на стенку.

— Но я не стану сообщать ей свой адрес. Просто напишу, что со мной все в порядке.

— Это должно ее успокоить. Дорогая, — вымолвил он, задыхаясь, — мне лучше присесть на секунду, пусть мое дыхание придет в норму, прежде чем я войду в дом.

Фиона опустилась на ступеньку рядом с ним.

— Не могу ли я помочь чем-нибудь? Потереть вам спину или что-нибудь в этом роде?

— Нет, но вы можете войти в дом и поставить чайник на огонь. Вот ключ.

— Хорошо.

Он услышал, как она бежит по коридору, горя желанием помочь. Потом в кухне зашумела вода, и он подумал, что из нее выйдет хорошая, заботливая мать — и замечательная жена. Рядом с такой девушкой, как Фиона Лэйси, мужчина способен покорить мир.

Колин улыбнулся, а потом тихонько вздохнул. Если бы он был моложе и если бы у него было получше со здоровьем…

Из художественного колледжа в серую изморось октябрьского дня вышла молодая женщина. Под мышкой она несла большую папку, края которой были схвачены клейкой лентой. В черных слаксах в белую полоску и мешковатом красном джемпере, с распущенными светлыми волосами, которые ореолом обрамляли ее лицо, она выглядела совсем юной, но мужчина, прятавшийся в парадном чуть дальше по Хоуп-стрит, знал, что ей исполнилось двадцать восемь и что у нее трое достаточно больших детей, которые уже ходят в школу.

Именно по этой причине, чтобы вовремя забрать детей, она и шагала так быстро и целеустремленно. Он следил за ней уже давно и знал, что она будет идти пешком до самой Иксченджстейшн, вместо того чтобы сесть на автобус где-нибудь на Скелхорн-стрит. Автобус может застрять в пробке, и тогда она опоздает. Она была организованным человеком и хорошей матерью.

Из колледжа вышли другие студенты. Один из них, молодой человек лет двадцати с небольшим, заметил быстро удалявшуюся женщину. Лицо его осветилось улыбкой, и он перешел на бег, чтобы догнать ее. Женщина улыбнулась в ответ, но не замедлила шага. Следивший за ними мужчина отпрянул в глубь парадного, когда они проходили мимо по другой стороне улицы.

«О чем они говорят? Будет ли этот малый провожать ее до самой станции? Возможно, они даже сядут вместе на поезд». — Мужчина в парадном сделал глубокий, судорожный вздох. Он чувствовал опасность.

Клэр рассталась с молодым человеком на углу Лайм-стрит, и тот отправился на поезд, идущий в Рок-Ферри. Она мельком подумала, наблюдает ли еще за ними Джон. По-прежнему ли следит за ней? Или уже спешит обратно на фабрику в фургоне, готовясь к ежевечернему допросу, который начнется словами: «Ты с кем-нибудь разговаривала сегодня?»

«Естественно, — ответит она. — Не могу же я провести весь день в школе искусств, не заговорив ни с одной живой душой». — «А как насчет дороги домой?»

Поскольку он видел ее с Питером Уайтом, ей придется сознаться, что она действительно разговаривала с ним по пути домой. Не было никакого смысла отмалчиваться или пытаться перевести все в шутку, потому что он все равно будет приставать с этим вопросом до тех пор, пока не получит ответа, даже если ответ будет не таким, какого он ожидал.

«Да, я разговаривала кое с кем по пути домой. Его зовут Питер Уайт, он живет в Рок-Ферри, и ему двадцать один год. Его отец и мать — квакеры. Еще что-нибудь? Может, тебе нужен размер его рубашки? Или что он ест на завтрак? Или как часто стрижется?»

Но ничего этого Клэр не скажет, потому что, когда она сделала так раньше, Джон назвал ее «наглой» и избил. Она просто ответит на вопрос, и дело с концом.

Напротив здания общежития Святого Георгия она столкнулась с двумя мужчинами, которые присвистнули при виде ее. Она даже не увидела, а скорее почувствовала, как они, обернувшись, смотрят ей вслед, и принялась усиленно раскачивать бедрами. Прошло уже больше года после операции, но ее чудесным образом восстановленное лицо по-прежнему вызывало у Клэр восхищение, когда она ловила свое отражение в витрине магазина или в зеркале.

Она всегда будет бесконечно благодарна Джону, но ему, похоже, была нужна не просто благодарность, хотя она и не понимала, что именно ему требовалось: отгородить ее от жизни, спрятать, скрыть от глаз всех остальных? Когда она заявила, что хочет поступить в школу искусств, потому что всегда мечтала научиться рисовать, рисовать по-настоящему, а не любительски, как она делала раньше, это оказалось для него все равно, что красная тряпка для быка.

Джон приложил все усилия, чтобы остановить ее: угрожал, оскорблял, отказался дать денег на учебу. Ударил ее!

«Либо я иду в школу искусств, либо нахожу себе работу, — холодно заявила Клэр. — Я не собираюсь сидеть взаперти до конца своих дней». Ей до смерти наскучило пребывание в четырех стенах, она была полна необычайной энергии, ей хотелось узнавать новых людей, общаться с ними. Но получилось так, что, избавившись от заточения своего уродства, она угодила в другую тюрьму, где роль тюремщика исполнял Джон.

— Встретила кого-нибудь сегодня? — спросил Джон небрежным тоном, когда она спустилась вниз, после того как прочитала детям на ночь сказку.

— Я встречаю самых разных людей в течение дня.

— Я хочу сказать, кое-кого особенного, вот кого.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду под словом «особенный». — Она знала, что речь ее звучит неестественно, но «особенный» казалось ей таким странным словом. Вероятно, оно было единственным, которое ему удалось подобрать для описания ее короткой прогулки в компании Питера Уайта.

Она отчетливо видела, что он пытается перефразировать вопрос, и ей стало тошно при мысли, что вот сейчас придется во всех подробностях пересказывать ему свою совершенно невинную болтовню с Питером. Она подумала: интересно, какой была бы его реакция, узнай он, что Питер приглашал ее на свидание! Нельзя даже вообразить, что она может сказать ему об этом !

— Я иду спать. — Она резко поднялась. — Я очень устала. — Была всего половина девятого, и ей не хотелось ложиться в такую рань, но это был единственный способ избежать дальнейшего допроса с пристрастием. Хотя она с удовольствием попрактиковалась бы в рисовании.

— Я поднимусь через минуту. Я тоже изрядно вымотался.

«Можешь не спешить, — хотелось ей сказать. — Пожалуйста, не спеши». В последнее время Клэр испытывала отвращение, когда он прикасался к ней. Ее буквально тошнило, когда она чувствовала его жадные, требовательные руки на своем теле. В его манере заниматься любовью было нечто собственническое . Он заставлял ее ощущать себя неодушевленным предметом, а не живым существом.

«Так дольше не может продолжаться, — подумала Клэр, натягивая на плечи одеяло. — Я больше не могу этого выносить. Я небуду мириться с таким положением вещей». Она уже жила одна и сможет сделать это снова, только теперь она будет не одна, а с тремя детьми. Клэр подумала о том, что, может быть, ей стоит уехать в другую страну, в Канаду или Австралию, и затеряться там, но дети носили фамилию Лэйси, а у нее не было свидетельства о браке, чтобы подтвердить, что она является их матерью. Перед тем как им выдадут паспорта, власти обратятся к Джону за разрешением, а он не должен догадываться об их отъезде. У нее возникло неприятное чувство, что Джон может убить ее, если узнает об этом.

Сначала она должна закончить художественный колледж, чтобы было легче найти работу. И еще ей понадобятся деньги. К счастью, Джон не скупился на домашние расходы. Она начала откладывать по нескольку фунтов каждую неделю. Конечно, потребуется много времени, но она уже чувствовала себя увереннее, зная, что ее ждет будущее, где не будет места Джону Лэйси. Она будет свободна.

— Наша Фиона? О, она живет в Лондоне, — бодро заявила Элис. — Она уехала уже несколько недель назад. Фиона прекрасно проводит время.

— Она работает там в парикмахерской? — поинтересовалась одна клиентка.

Ответила Пэтси О'Лири:

— Да, в шикарном местечке в Найтсбридже, неподалеку от Хэрродса, так уж получилось. — Пэтси невольно передавала ложь, которую скормила ей Элис, чтобы оправдать внезапное исчезновение Фионы.

Элис вышла в кухню, и клиентка подмигнула Пэтси.

— Полагаю, месяцев через шесть или семь она вернется, и население земного шара увеличится на одного человека.

— Ах нет, — с досадой ответила Пэтси. — Только не Фионнуала. Она совсем не такая.

Женщина выглядела пристыженной и сменила тему, выбрав ту, что была Пэтси ближе всего:

— Как поживает ваша Дэйзи Мэрилин?

— О, прекрасно. Вы не поверите, ей всего девять месяцев, а она уже ходит…

Пэтси была права — клиентка не поверила ни единому ее слову.

Орле достаточно было один-единственный раз намекнуть своему свекру, что ей хотелось бы иметь пишущую машинку, как через неделю тот появился в доме на Пирл-стрит, таща под мышкой старую, видавшую виды машинку «Рояль». Он подмигнул ей:

— В жизни не догадаешься, откуда она взялась!

— Да нет, как раз догадываюсь. — Орла прекрасно знала, откуда возьмется печатная машинка, когда просила свекра достать ее. Задние борта грузовиков оказывались весьма кстати, когда семейству Лэвин нужно было что-то такое, чего они не могли себе позволить. Так у Лулу появился новый велосипед, а у остальных детей — кое-какие игрушки.

— Машинка работает отлично, — заявил Берт. — Я ее испробовал. Сумел напечатать свое имя, хотя на это ушло добрых десять минут. Куда ты хочешь ее поставить, дорогая?

— В гостиной. Спасибо, Берт.

— Не за что, дорогая. Все, что тебе нужно сделать, это попросить.

Орла уже собралась пошутить, что хочет норковую шубу, но придержала язык, боясь, что ее желание будет выполнено.

— А теперь послушайте меня, — сурово обратилась она к детям тем же вечером. — Это не игрушка. Это принадлежит мне . Всем понятно? — Она тщательно, по буквам, выговорила последнее слово: — М-Н-Е. Она принадлежит вашей мамочке.

— А ты не можешь достать игрушечную? — спросила Лулу.

— Не знаю. Надо узнать у дедушки.

— А это для чего, любимая? — поинтересовался Микки, когда пришел домой. Мэйзи и Гэри цеплялись за его ноги, а малыша Пола он держал на руках. Лулу, поставив локти на стол, с подозрительным интересом изучала пишущую машинку.

— Чтобы печь пирожные. — Орла закатила глаза. — Как ты думаешь, для чего она нужна, Микки Лэвин? Чтобы печатать на ней, тупой ты осел. Время от времени читатели посылают небольшие заметки о местных новостях в «Кросби стар», и я подумала, что могу делать то же самое, а ведь есть еще и «Бутль таймс». Я могу даже попробовать написать статью. Конечно, много я на этом не заработаю, но деньги лишними не бывают.

— У нас что, не хватает денег? — встревожился Микки. Каждую неделю он отдавал Орле всю свою зарплату, до последнего пенни, а она возвращала ему пять шиллингов на карманные расходы. Во всем остальном содержание дома и семьи оставалось для Микки тайной за семью печатями.

— Нет, у нас все в порядке. Мы не богатеи, но лишняя копейка не помешает. Это значит, что мы, например, сможем позволить себе каникулы. Поехать в фургоне в Саутпорт.

— Это будет классно. — Темные глаза Микки посветлели.

— Еще бы! — Их взгляды встретились, и у Орлы сладко замерло сердце, хотя в том, чтобы провести каникулы в фургоне в Саутпорте, не было ничего даже отдаленно романтичного. Когда-то Орла рассчитывала, что будет интервьюировать знаменитостей для ведущих газет и журналов. Вместо этого она застряла в маленьком домике в Бутле с мужем и четырьмя детьми. Она не знала, была ли счастлива. Орла не была уверена, можно ли назвать счастьем то, что она имела, но пока и этого было ей достаточно.

Элис прилагала героические усилия, чтобы приобрести в аренду закрывающуюся парикмахерскую на Стрэнд-роуд.

— Зачем ты это делаешь, мам? — с любопытством спросила Орла. В воскресенье после обеда она решила заглянуть к матери в гости. Микки повел детей в Норт-парк, и Орле стало скучно сидеть дома одной.

— Делаю что, милая?

— Продолжаешь покупать новые парикмахерские.

— Бога ради, Орла. Я приобрела салон Миртл четырнадцать лет назад. С тех пор у меня появился только салон на Марш-лейн.

— Скоро к ним может добавиться и парикмахерская на Стрэнд-роуд. Итого будет три.

Элис пожала плечами:

— Я и сама не знаю зачем. Дело не в деньгах. Полагаю, это доставляет мне удовольствие. Как бы то ни было, наша Фиона ушла, в следующем году Маив выйдет замуж, а Кормак будет учиться в университете. Мне нужно какое-нибудь занятие, чем-то наполнить свою жизнь, если на то пошло.

— Ох, мам! — воскликнула Орла. — Это звучит так грустно.

— Иногда мне действительно бывает грустно. — Элис обвела взглядом комнату, в которой стояла та же самая мебель, которую Орла помнила со времен своего детства. — Я иногда задумываюсь над тем, как бы все сложилось, будь твой отец с нами. Если бы только с ним не произошел тот несчастный случай!

— Я сыта по горло рассказами о том дурацком несчастном случае, — с жаром ответила Орла. — Знаешь, он здесь ни при чем. Все дело в том, как отец повел себя после. В школе у нас была девочка, отец которой потерял на войне обе ноги, но он не срывал зло на своей семье. Люди иногда так странно ведут себя… — Орла умолкла.

— Что значит странно, Орла?

— Когда что-то случается, обнаруживаются худшие, а иногда и лучшие черты людей. Если бы отец не обжег лицо, мы бы никогда не узнали, что он способен повести себя таким образом или что ты сможешь управлять тремя парикмахерскими.

Элис горестно вздохнула:

— Мы были так счастливы до того, как случился тот пожар. С того времени мир рассыпался в прах.

Орла бросилась к матери и опустилась на колени рядом. Она обняла мать за талию и положила голову ей на колени.

— Нет, он не рассыпался, мам. Ты сохранила его для нас. Мы по-прежнему были счастливы, несмотря на отца, — и даже стали еще счастливее после того, как он ушел.

— Чужая душа — потемки, правда? Я считала, что уж о твоем-то отце мне известно все.

— Иногда люди оказываются лучше, чем ожидаешь. — Орле хотелось подбодрить мать. Она чувствовала беспокойство: подобное уныние не было свойственно Элис. — Посмотри на Горация Флинна. Только вчера он принес тебе цветы.

— Я знаю, он по-прежнему иногда приходит в салон. Он скучает по Фионе. Они были друзьями, хотя я не могу представить себе почему.

«Потому что оба они — неудачники», — подумала Орла, но не сказала этого вслух.

— Наша Фиона всегда отличалась добротой, — солгала она. Фиона могла быть настоящей стервой, если была в настроении.

— Если бы она написала! — с болью в голосе воскликнула Элис. — Да, я знаю, она присылает открытки из Лондона, но из них ничего не понять. Я хочу знать, счастлива ли она, где живет, чтобы я могла ответить ей. Я хочу знать, как она там!

Прошло еще два года, прежде чем Элис получила известие о своей дочери. Оно пришло к ней с письмом от Нейла Грини, датированным ноябрем 1960 года.

«Дорогая Элис!

Я помню, что мы договаривались не писать друг другу, но произошло кое-что такое, о чем, я считаю, ты должна знать. Во-первых — и это не то «кое-что», — вчера я развелся с Бабс. Ты можешь подумать, что это не имеет отношения к делу, но это не так. Мой брат Адриан, который по результатам прошлогодних выборов стал членом парламента, пригласил меня на чаепитие в Палату общин, чтобы отпраздновать такое событие.

Я прибыл в Палату примерно в пять тридцать и увидел, что перед зданием собралась толпа женщин с плакатами и транспарантами в руках, и все они выкрикивали оскорбления в адрес любого, кто попадался им на глаза.

На плакатах было написано: «Женщины имеют право выбора» и «В конце концов, чье это тело?» Я вспомнил, что в тот день должен был обсуждаться законопроект о легализации абортов. И хотя я с одобрением отнесся к нему — в отличие от Адриана, который возражал против принятия законопроекта, — сердце у меня упало при мысли о том, что придется прокладывать путь через толпу этих орущих и беснующихся женщин. Мне стало еще больше не по себе, когда одна из них схватила меня за руку и я подумал, что сейчас подвергнусь нападению или, по крайней мере, услышу что-то оскорбительное.

Но нет! «Привет, Нейл», — сказала эта женщина. Мне потребовалось какое-то время, прежде чем я узнал Фионнуалу. Элис, она выглядела замечательно. Очень стройная, ставшая, кажется, даже выше ростом, с длинными распущенными волосами, розовыми щечками и чудесными, очень яркими глазами.

В такой ситуации было невозможно поговорить о чем-либо, и я всегда буду сожалеть о том, что не предложил ей встретиться в другое время и в другом месте, но ведь я всегда слыл тугодумом. Мне удалось спросить у нее, чем она занимается. «Я — профсоюзный организатор», — ответила она, чему я поразился до глубины души, поскольку не мог припомнить, чтобы Фиона когда-нибудь интересовалась политикой. Я уже собрался спросить у нее, где она живет, но тут толпа развела нас и мы потеряли друг друга из виду.

Может быть, Фиона уже связалась с тобой и тебе все это известно, но, на тот случай, если ты ничего не знаешь, я решил написать тебе, что выглядит она потрясающе и тебе не о чем беспокоиться.

Что касается меня, то я ужасно скучаю по Бутлю. Там я чувствовал себя дома. Я поклялся, что когда-нибудь снова вернусь туда. Мне не хватает и моей преподавательской работы, но с моей стороны было бы несправедливо и дальше отвечать отказом на просьбы Бабс о разводе, а развод и преподавание в католической школе — вещи несовместимые. Я работаю в Сити, занимаюсь чем-то страшно важным и столь же невыносимо скучным в страховом бизнесе — когда имеешь отца с титулом и брата в парламенте, то можно рассчитывать на чудо, если тебе нужна работа. Я встречаюсь с одной женщиной, ее зовут Хитер, и она разведена, так же как и я. Наверное, мы нравимся друг другу.

Давний коллега из сент-джеймсской школы продолжает мне присылать каждую неделю «Бутль таймс», так что я примерно в курсе всего, что у вас происходит. Поздравляю с приобретением нового салона — я видел объявление о его открытии и попытался представить, где именно на Стрэнд-роуд он располагается. Как чувствует себя владелица трех парикмахерских салонов?

Я также прочел заметку о Морисе Лэйси. Он казался мне хорошим парнишкой, хотя и не слишком умным. Известие о том, что он попал в тюрьму, потрясло меня. Что он натворил? Взлом и проникновение в газетный киоск, если я правильно понял?

Я внимательно читаю колонку сообщений о рождениях, браках и смертях. И надеялся увидеть новости об Орле, но не нашел ничего, зато наткнулся на сообщение о свадьбе Маив и там же была фотография. Мартин на самом деле так нервничал, как выглядит на фото? Я прочел и о смерти Горация Флинна. Вот поистине странный человек! Надеюсь, что его собственность не попала в руки кому-нибудь, кто решит доставить тебе неприятности с арендой.

Тот же коллега сообщил мне, что Кормака приняли в Кембридж. Должно быть, ты страшно этим гордишься.

Ну вот, пожалуй, и все. До свидания, дорогая моя Элис. Я по-прежнему все время думаю о тебе.

Твой печальный и одинокий друг Нейл».

Письмо Нейла расстроило ее, и ей захотелось, чтобы они никогда не были любовниками, а просто оставались хорошими друзьями. Элис некому было довериться и излить душу, пусть даже в письмах. Бернадетта теперь с головой ушла в заботу о Дэнни и детях. Хотя они с Элис одногодки, Бернадетта обзавелась детьми, когда у Элис уже появились внуки. Казалось, она молодеет с каждым годом, в то время как Элис становилась все старше.

Она с облегчением восприняла известие о том, что с Фионой все в порядке, однако была потрясена, узнав, что ее видели перед Палатой общин размахивающей плакатом в поддержку абортов. Элис относилась к идее абортов, вероятно, с еще большей нетерпимостью, чем к разводу, и мысль о том, что одна из ее дочерей выступает за узаконенное убийство, вызывала у нее отвращение. И все-таки, чем бы там ни занималась Фиона, Элис страстно желала ее возвращения.

Наступил декабрь, из Кембриджа приехал Кормак, и она загнала мысли о Фионе в самый дальний уголок сознания, чтобы полностью сосредоточиться на сыне.

Кормаку исполнилось двадцать. Он так и не стал таким высоким, как отец, зато немного поправился. У него были сильные плечи и на удивление мускулистые руки — все лето он играл в теннис, и в Кембридже, и во время каникул, на кортах в Норт-парке, а долгие часы на свежем воздухе придали его бледной коже чудесный золотистый загар. Волосы Кормака, слишком длинные, на взгляд Элис, небрежной челкой, выбеленной солнцем, свисали на лоб. Он постоянно убирал их с глаз коричневой от загара рукой. Сын выглядел возмужавшим, но лицо его, как в детстве, сохраняло простодушно-доверчивое выражение. Его искренне любили все и, похоже, так же искренне хотели, чтобы и он любил их в ответ.

Элис беспокоилась, что университет изменит ее сына, что он начнет стыдиться Эмбер-стрит и своей семьи. Но ничего подобного не случилось. Кормак гордился своими корнями. Его приглашали на уик-энды кембриджские приятели, и он говорил, что их дома напоминают огромные, холодные мертвецкие, где ему ни за что не хотелось бы жить. Большинство новых знакомых провели детство в пансионах и интернатах, что казалось ему просто ужасным. Кормак по-прежнему разговаривал с ливерпульским акцентом, правда, теперь он был не таким заметным.

Разумеется, некоторые студенты посмеивались над его произношением, но его это ни в малейшей степени не волновало. «Я говорю им, что происхожу из рабочей семьи и горжусь этим, мне смешно слышать, как они называют своих родителей «матер» и «патер»». Он сказал, что рад снова оказаться дома, среди нормальных людей.

Кормак, должно быть, пользовался популярностью, если судить по количеству рождественских открыток, которые приходили к нему со всех концов страны. Особенно много их было в прошлом году. На святки его пригласили на праздничную вечеринку в дом одного приятеля в Честере. Правда, Кормак еще не знал, поедет ли он.

За несколько дней до Рождества в салон вошла молодая женщина. Элис и ее помощницы были очень заняты, в парикмахерской даже окна запотели. Элис бросила на вошедшую быстрый взгляд и отвернулась. Посетительницей занялась Пэт-си. Но тут Элис снова подняла голову, пытаясь вспомнить, где она могла видеть эту женщину раньше. Ее волосы показались ей такими знакомыми: очень светлые, очень гладкие, шелковистые. Вероятно, когда-то женщина уже приходила к ней в парикмахерскую, хотя Элис редко забывала своих клиенток, тем более что эта бросалась в глаза своей красотой.

— Элис, — окликнула ее Пэтси. — Тут кое-кто хочет поговорить с тобой.

— Секундочку. — Элис причесывала Флорри Пайпер, которая по-прежнему регулярно посещала салон и по-прежнему настаивала, чтобы волосы ей красили в цвет сажи, хотя ей давно перевалило за семьдесят.

— Можете оставить меня, милочка, — сказала Флорри. — Я могу и подождать несколько минут. Здесь так тепло и уютно.

— Спасибо, Флорри. — Элис подошла к новой посетительнице. На той были элегантное двубортное пальто цвета морской волны с хлястиком сзади и сапожки в тон.

— Миссис Лэйси? Мне нужно поговорить с вами наедине. — Просьба прозвучала резко, без обычного «пожалуйста», и Элис даже опешила.

— Можно пройти в кухню, если желаете.

— Отлично.

Элис заметила, что, когда они шли через салон, Пэтси не сводила с них любопытных глаз. Она и сама терзалась любопытством.

— В чем дело? — спросила она, едва они оказались в уединении кухни.

— Я ухожу от Джона.

— Простите?

— Я ухожу от Джона, вашего мужа. Ухожу сегодня. Через час я заберу детей из школы, а потом сяду в поезд и уеду куда-нибудь подальше отсюда. Я не скажу куда, потому что не хочу, чтобы Джон узнал.

У Элис закружилась голова. Она покачнулась, ухватилась за спинку стула и села на него, прежде чем ноги откажутся держать ее. Элис почувствовала себя растерянной и очень старой.

— Какое это имеет отношение ко мне? — спросила она и сама удивилась тому, как дрожит у нее голос.

— Я подумала, что кто-то должен знать, потому что Джон будет очень расстроен, а я беспокоюсь о нем.

— Не понимаю. Кто вы такая? — Вблизи женщина выглядела намного старше, ей могло быть лет тридцать. Элис вспомнила, где видела ее раньше. — Вы — та девушка с Крозиер-террас! И у вас хватило смелости прийти сюда! Другая на моем месте выцарапала бы вам глаза. — Она в упор уставилась на свою соперницу, и та покраснела. — Я думала, что…

— У меня была заячья губа, но меня прооперировали, и с тех пор Джон сделал мою жизнь невыносимой. Оказалось, что я не готова смириться с этим. Мне потребовалось много времени, чтобы скопить денег, найти место, где мы будем жить, подыскать работу. Но теперь все готово, и сегодня я уезжаю. Из того, что говорил Джон, я поняла, что вы не станете выцарапывать мне глаза. У меня сложилось впечатление, что ваш брак распался задолго до того, как он встретил меня.

— Возможно, так оно и было. — К Элис постепенно возвращалось хладнокровие. — Позвольте мне говорить прямо, — осторожно произнесла она. — Вы бросаете его, но при этом чувствуете себя виноватой, и поэтому решили переложить ответственность за свой поступок на меня ?

Женщина покраснела еще гуще.

— Да, именно так.

— Очень мило с вашей стороны, должна вам заметить. Почему вы думаете, будто меня заботит то, что случится с Джоном?

— Здесь есть другой стул?

— Нет.

— Дело в том, — она прислонилась к раковине, — что я все еще по-своему люблю его и чувствую себя ужасно из-за того, что собираюсь сделать. Я представляю, как он возвращается домой, а нас нет. — Она поежилась. — Он будет раздавлен.

— И вы считаете, что если я проявлю к нему сочувствие, то ему станет легче? — Элис рассмеялась, не веря своим ушам. — Я ни за что не соглашусь снова иметь с ним дело.

— Я подумала, что вам, возможно, будет не все равно.

— Вы ошиблись. И если вы так любите его, то почему бросаете?

— Потому что в один прекрасный день я возненавижу его. — Она чуть ли не с гневом уставилась на Элис. — Неужели вы не понимаете? Я люблю его, потому что знаю, каким добрым и нежным он может быть. Он прекрасный отец. — Она указала на свое красивое лицо. — Это все Джон. Это изменило мою жизнь, но беда в том, что это изменило и его. Он стал другим человеком. Он не хотел выпускать меня из-под надзора. Он когда-нибудь бил вас?

— Один-единственный раз. — Все было до боли знакомо. Элис нахмурилась. — Он ударил вас?

— И не один раз.

Пэтси просунула в дверь голову, уши ее буквально стояли на макушке.

— Пришла ваша следующая клиентка, Элис, и Флорри все еще ждет, когда вы причешете ее.

— Мне пора идти. — Элис поднялась. Ноги у нее по-прежнему были словно ватные.

— Надеюсь, я не очень расстроила вас.

— Разумеется, вы расстроили меня. Да и кто бы не расстроился при таких обстоятельствах? Хорошо, Пэтси, я буду через минуту. — С явной неохотой Пэтси удалилась. — Вот что я вам скажу. Я попрошу своего отца зайти к Джону и убедиться, что с ним все в порядке. Я не готова встретиться с ним. — Это значило, что ей придется обо всем рассказать отцу: о том, что Джон завел себе другую семью, а не просто ушел в никуда. Нейл был единственным человеком, который знал всю правду. — Вы по-прежнему живете на Крозиер-террас?

— Нет, мы давно переехали оттуда. Теперь мы живем в Кросби, номер восемь по Рэйнфорд-роуд. Спасибо вам. Я очень ценю, что вы так любезно отнеслись к моей просьбе.

— Вам показалось, — сухо ответила Элис. — Кстати, из чистого интереса, как вас зовут?

— Клэр Коулсон. — У двери кухни она задержалась на мгновение. — До свидания, Элис.

— Удачи, Клэр.

Более неприятного дела, чем то, которое поручила ему Элис, Дэнни Митчелл не мог себе и представить. Если бы он пришел на Рэйнфорд-роуд и застал Джона Лэйси с веревкой на шее, собирающимся повеситься, то первым его побуждением было бы помочь ему затянуть узел. Но Элис уже давно не обращалась к нему с просьбами, возможно даже слишком давно. Дэнни с некоторым чувством вины сознавал, что забросил дочь, целиком отдавшись своей молодой жене и детям. Нельзя сказать, что Элис в одночасье лишилась и отца, и лучшей подруги, когда Дэнни женился на Бернадетте, но все-таки… Больше он не принадлежал ей безраздельно, так, как раньше.

Сердце его сжигала ненависть к бывшему зятю. Элис только что объяснила ему и Бернадетте действительную причину, по которой распался их брак.

— Ох, дорогая! Тебе давным-давно следовало рассказать нам все, — воскликнула Бернадетта. Она с болью взглянула на Дэнни, и в ее глазах тот увидел отражение собственной вины.

— Мне было стыдно, — просто ответила Элис. — Я не хотела, чтобы кто-нибудь знал об этом.

— Здесь нечего стыдиться. — Голос Дэнни прозвучал хрипло и отрывисто. — Это Джону должно быть стыдно. Он приносит несчастье всем, с кем сводит его судьба.

— Как бы то ни было, пап, эта девушка, Клэр Коулсон, беспокоится о нем.

— Хладнокровная особа! — в один голос сказали Дэнни и Бернадетта.

— Собственно говоря, она понравилась мне. У нее есть мужество, чего всегда не хватало мне. Я просто отошла в сторону и позволила всему идти своим чередом.

— Ты говоришь, он бил ее?

— Да, пап.

— Ну, я ему покажу, — мрачно изрек Дэнни.

— Никто не просит тебя ничего ему показывать, милый, — вмешалась Бернадетта. — Ты всего лишь должен убедиться, что с ним все в порядке, как пообещала Элис.

— Я бы хотел, чтобы он попробовал моих кулаков.

— Джон намного моложе тебя, Дэнни Митчелл. Я не хочу, чтобы ты вернулся домой с синяком под глазом и разбитым носом. Забудь о своих кулаках и вспомни лучше о своих мозгах.

— Хорошо, любимая, — покорно согласился Дэнни.

Не успел Дэнни оторвать палец от кнопки звонка, как дверь распахнулась. Он еще никогда не видел Джона таким жалким и растерянным — тот явно ожидал кого-то другого.

— Я могу войти ненадолго?

Похоже, Джон взял себя в руки. Он пожал плечами и посторонился.

— Если вам так уж непременно хочется. Я не могу уделить вам много времени. У меня куча дел.

«Дела у него должны идти неплохо», — подумал Дэнни, проходя через просторный, застланный ковром коридор в большую уютную комнату, в убранстве которой чувствовалась женская рука. Здесь были огромные напольные вазы с тростником и камышами, букеты засушенных цветов, чудесный мебельный гарнитур из трех предметов, ковры и многочисленные картины на стенах. Дэнни попытался внимательно осмотреться и запомнить все, зная, что, когда он вернется домой, Бернадетта подвергнет его допросу третьей степени с пристрастием. Вероятно, потому, что Дэнни была известна подоплека, комната показалась ему унылой и заброшенной, как будто жизнь покинула ее. В камине лежала гора серого пепла, сквозь который жалко просвечивал случайный уголек. Было очень холодно.

— Что я могу для вас сделать, Дэнни? — Джон стоял, расставив ноги, спиной к камину. Он не пригласил тестя присесть. Дэнни почувствовал, что Джон напряжен, как туго сжатая пружина. Этому мужчине ничего не стоит вспылить. Ему вдруг страстно захотелось очутиться в своем уютном небольшом домике, вместе со своей такой домашней маленькой супругой.

— Я перейду сразу к делу, — напрямик заявил Дэнни. — Я здесь по одной-единственной причине — чтобы убедиться, что с тобой все в порядке. Как только ты скажешь мне, что это так, я уйду.

Джон слегка нахмурился:

— А почему бы это мне быть не в порядке?

— Я так понимаю, что кое-кто бросил тебя сегодня, кое-кто, кого зовут Клэр. Она пришла к Элис и попросила ее навестить тебя. — Дэнни сердито на него посмотрел. — Мне совсем не нравится, что наша Элис оказалась втянутой в твои проблемы спустя столько лет. Я уже думал, что мы избавились от тебя раз и навсегда.

Лицо Джона приобрело угрожающий темно-красный оттенок:

— Клэр приходила к вам?

— Она приходила к Элис.

— Она оставила записку. Там ничего не говорится об Элис. Когда раздался звонок, я подумал, что она…

— Что она вернулась за очередной порцией тумаков? Сомневаюсь, Джон. Сомневаюсь, что ты когда-нибудь увидишь ее снова.

— Она, в общем-то, сказала… — Он отвернулся и, положив руки на каминную полку, уставился на огонь. Дэнни стало интересно, что он чувствует: стыд, растерянность или просто злобу. — Она не сказала, куда едет? Она забрала детей. Я беспокоюсь…

— Нет, не сказала. Даже если бы она и упомянула об этом, то я бы не сообщил тебе. У меня нет времени для мужчин, которые избивают своих женщин.

— Я не собирался бить ее.

Дэнни нетерпеливо отмахнулся. Ему было неинтересно, что там еще мог сказать Джон Лэйси. Все, что ему нужно было знать, прежде чем уйти, это в порядке ли этот мужчина.

Вероятно, Джон догадался, о чем он думает, потому что отвернулся и холодно произнес:

— Не могу себе представить, зачем Клэр пошла к Элис. Я был несколько удивлен, когда вернулся домой сегодня вечером и обнаружил, что она с детьми ушла, вот и все. У нас уже давно были натянутые отношения. Без детей мне какое-то время будет неуютно, но нет худа без добра. Они так ужасно шумели, а мне всегда нравилась тихая, спокойная жизнь.

Он лгал, это было ясно как божий день, но Дэнни было все равно. Он спросил, и этот человек ответил, что с ним все в порядке. Его задача выполнена.

— Тогда я ухожу.

— Я провожу вас.

— Не беспокойся. Я найду дорогу. Прощай, Джон.

Передняя дверь закрылась. Джон Лэйси рухнул на колени на коврик перед камином. Рот его застыл в безмолвном крике, он забарабанил кулаками по полу. Ему хотелось свернуться в клубок от терзавшей его боли.

Клэр ушла, забрав детей. В глубине души он сознавал, что больше никогда не увидит их. Он сам оттолкнул их от себя, как отталкивал всех. Он молил Господа, чтобы тот послал ему смерть.

Спустя минуты или, может быть, часы, когда выяснилось, что Господь не готов услышать его молитвы, а у Джона не хватило мужества взять дело в свои руки, он поднялся и прошел по комнатам, собирая кое-какие вещи, затем побросал их в фургон, припаркованный у дома.

Домовладелец может забирать свой дом обратно вместе со всем, что в нем находилось. Отныне он будет жить в конторе, у себя в мастерской. Отныне больше ничего не имело значения.