Либеральный русофил. Сэр Исайя Берлин, как создатель современного либерализма

Описание встреч с советскими писателями Берлин оставил в очень живо написанном (через много десятилетий — в 1980 году) очерке «Встречи с русскими писателями (1945 и 1956)»[27]. Из текста можно заключить, что тем, кого называют «советологами», Исайя Берлин не был, и в советской реальности (в т. ч. и сталинской) разбирался плохо. Он прекрасно знал историю, в том числе и историю России, но собственно историком (т. е. историком событий) никогда не был. Он был историком идей[28] и с этой точки зрения придавал большое значение дореволюционной России; но, поскольку в Советском Союзе с идеями было плохо (а после зачистки всякой оппозиции на довольно долгое время стало вообще никак), то подробности творческого процесса в СССР его и не интересовали. Его общее впечатление: «русская литература, искусство и мысль в 1939 году напоминали город после бомбежки» ([1], стр. 428-429).

«Оттепели», на рубеже 1950-60-х оказавшей огромное влияние на отечественную атмосферу, и в первую очередь на искусство, Берлин, кажется, вовсе не заметил — просто не счел нужным обратить внимание. Это, в общем, понятно — он был в СССР в 1945 и 1956 году, а потом еще встречался с Ахматовой в 1965, но уже в Англии, потому основная часть оттепели прошла мимо него. На Западе был широко известен факт гонений на Пастернака за получение Нобелевской премии, потом процесс Даниэля и Синявского; высылка Бродского, Солженицына и прочих, история с Буковским только свидетельствовали, что «ничего не изменилось».

Зато он подметил другую особенность советской литературной жизни. В оттепельные годы нас всех, включая и школьников на уроках литературы и маститых литературных критиков, преследовало ощущение, что эпоха великих писателей осталась в прошлом. М. Анчаров выразил это в «Теории невероятности» словами своего отрицательного героя Мити: «То-то сейчас вся поэзия никудышная. Это знает каждый»[30]. Конечно, сейчас я знаю, что по крайней мере в мастерстве многие поэты послевоенного поколения — Слуцкий, Самойлов, Левитанский, Окуджава и многие другие, — ничем не уступают поэтам, например, серебряного века, которых высоко ставил Берлин, но тогда это было совершенно неочевидно — просто не было материала для сравнения. Однако в своих воспоминаниях о встречах с писателями он (совершенно непреднамеренно) отлично уловил, и очень доходчиво объяснил причину возникновения такого ощущения. Это, пожалуй, самое интересное общее наблюдение, которое вынес Исайя Берлин из встреч с советскими литераторами:

«…многие русские (во всяком случае, в то время) были уверены в том, что на Западе — в Англии, Франции, Италии — искусство и литература переживают великолепный расцвет, недоступный для них. Когда я пытался выразить по этому поводу сомнение, никто мне не верил: в самом лучшем случае это относили за счет моей вежливости или пресыщенной буржуазной скуки. Даже Пастернак и его друзья были абсолютно убеждены в том, что существует золотой Запад, где гениальные писатели и критики создавали и создают шедевры, скрываемые от русской публики. Эта точка зрения была широко распространена. Ее разделяло большинство писателей, с которыми я столкнулся в 1945 и 1956 годах, — Зощенко, Маршак, Сейфуллина, Чуковский, Вера Инбер, Сельвинский, Кассиль и еще десяток других, и не только писатели, но и музыканты Прокофьев, Нейгауз, Самосуд, режиссеры Эйзенштейн и Таиров, художники и критики, которых я встречал в общественных местах, на официальных приемах … и изредка у них дома в гостях, философы, с которыми я беседовал на сессии Академии наук, на которой я был приглашен выступить с докладом по инициативе не кого иного, как Лазаря Кагановича, незадолго до того, как он попал в немилость и лишился власти. Все эти люди не только жаждали узнать хоть что-нибудь о расцвете искусства и литературы в Европе (в меньшей степени в Америке), проявляя удивительную любознательность и прямо-таки ненасытность, но и были непоколебимы в своем твердом убеждении, что на Западе безостановочно выходят в свет замечательные творения искусства, литературы и мысли, которые неумолимые советские цензоры ревностно держат под запретом» ([1], стр. 452-453).

Несомненно, именно такое преувеличенное представление о Западе послужило в последующем причиной и излишнего энтузиазма в его отношении (как у М. Мамардашвили) и глубокого разочарования в нем (первое место тут принадлежит, конечно, А. А. Зиновьеву)[31]. Если говорить без обиняков, для этой особенности советской интеллигенции лучше всего подходит определение «безнадежная провинциальность». Но опять все, как сейчас любят говорить, «не так однозначно». Вероятно, для сегодняшней аудитории будет неожиданным то, что Берлин, несколько идеализируя ситуацию, отмечает простоту и неиспорченность читателей того времени:

«Ясно, однако, что громадный рост грамотности заодно с широким распространением книг на многочисленных национальных языках Советского Союза создали настолько восприимчивую к литературе публику, какой, по всей видимости, не было и нет во всем мире. Имеется множество свидетельств тому, что в описываемые годы большинство тех, кто с жадностью читал иностранные шедевры, были склонны считать, что современная жизнь Англии и Франции похожа на жизнь, показанную в романах Диккенса и Бальзака; однако яркость, с которой они представляли себе мир, описанный этими романистами, сила эмоционального и нравственного сопереживания, зачастую детская увлеченность судьбами литературных персонажей казались мне более непосредственными, свежими, неизбитыми и гораздо более образными, чем отклики такого же среднего читателя беллетристики, например, в Англии, Франции или Соединенных Штатах. … Не знаю, как обстоит дело сейчас — может быть, все совсем иначе, могу лишь свидетельствовать, что осенью 1945 года толпы в книжных магазинах с полупустыми полками, живой интерес и даже энтузиазм к литературе, заметный и у продавцов и служащих этих магазинов, тот факт, что даже «Правда» и «Известия» распродавались в несколько минут после того, как появлялись в киосках, — все это говорило о таком интеллектуальном голоде, подобного которому не найти было нигде» ([1], стр. 431).

В работе «Литература и искусство в России при Сталине»[32], написанной по итогам поездки в декабре 1945, расфокусированность взгляда Исайи Берлина на современный ему Советский Союз видна особенно отчетливо. Несомненно, с выраженным там взглядом не согласились бы и многие его современники и сегодняшние историки: «Над всем пространством русской литературы воздух странно неподвижен, ни одно дуновение ветерка не рябит водной глади» ([1], стр. 409). Некоторые моменты в его статье могут задеть читателя, лучше знающего литературную обстановку тех лет, как например, явно несправедливая характеристика Константина Симонова: «Самая преуспевающая и представительная фигура такого рода — журналист, драматург и поэт Константин Симонов, из которого хлещет поток произведений невысокого качества, но безупречно ортодоксального чувства, провозглашающих новый тип советского героя…» ([1], стр. 410) — мы все знаем военные стихи Симонова, которые никакого отношения к «новому типу советского героя», конечно же, не имеют.

Так что, будучи несправедлив в частностях, в целом Исайя Берлин, конечно, прав в своей характеристике советского культурного климата, как, говоря нашими словами, безнадежно провинциального. Как бы ни был оскорбителен для записных патриотов такой взгляд на Советский Союз, но это неизбежное следствие политики изоляционизма (у всех изоляционистских режимов в истории повторялось то же самое), и сейчас эти вопросы актуальны куда больше, чем даже в сталинские времена. Просто потому, что глобализация наук и технологий сегодня, в отличие от середины XX века (не говоря уж о более ранних временах), не оставляет надежды изолированному государству на хоть какую-нибудь перспективу обретения мечты «патриотов» — независимости и силы.

Приведем одно высказывание Берлина, которое хорошо ложится на российскую политическую обстановку сегодняшнего дня (по крайней мере, на момент написания этих строк в начале 2024 года): «Только очень вульгарный исторический материализм отрицает силу идей и считает их просто замаскированными материальными интересами» ([2] стр. 125). Положение очень точно характеризует общую примитивность идеологии современной российской элиты. По сути вся пресловутая «русская национальная идея» на данный момент сводится к подобной попытке навязать подобную намеренно упрощенную мотивацию обобщенному Западу и противопоставить ему некую гипотетическую особую «духовность» россиян, целиком заимствованную у евразийцев и славянофилов прошлого. Без мощных религиозных обоснований, присущим православным мыслителям того периода, эта идея вырождается в ряд недоказуемых геополитических утверждений (частично, кстати, тоже заимствованных у критиков России с того же Запада, вроде Бжезинского), по духу и стилю граничащих с откровенным национализмом имперского толка.

Может быть, самым яркий пример постмодернистской абсурдности поведения современных российских властей — продолжающееся сотрудничество американской НАСА и российского «Роскосмоса». Показательно, что этот вопрос с обеих сторон всеми силами задвигается в тень от общественного обсуждения. Тут не место обсуждать эклектичную американскую политику; для нас важнее другая сторона: то, что программа «Апполон-Союз» в 1970-е годы была непоказным примером желания советских властей сотрудничать с «загнивающим Западом» вместо конфронтации. В довоенные и послевоенные сталинские времена ничто подобное в принципе было бы невозможно. Программа эта естественным образом заглохла в рейгановский период, когда градус противостояния снова снизился почти до сталинского. А сейчас, когда по всеобщему признанию, градус противостояния опять на уровне даже ниже рейгановских времен, программа сотрудничества продолжается, как ни в чем ни бывало.