Лики любви. Очерки истории половой морали

Глава 1. От животного к человеку

Соотношение биологического и социального во взаимоотношениях полов. Исчезновение эструса. Орда. Промискуитет. Традиции промискуитета у современных первобытных народов. Половые табу: экзогамия и эндогамия. Появление права собственности. Матриархат. Конец женского абсолютизма. Эстетические идеалы первобытности. Ископаемые чувства: «гостеприимная любовь», соучастие, обмен женами и др. Полигиния. Целомудрие.

Первобытная проституция. «Аморализм» дикарей. Отношение к наготе. Стыдливость. Угнетение женщин. Варварские обычаи.

Богословы утверждают, что с момента сотворения человек уже был готов к превратностям земной юдоли: сыновья Адама занимались земледелием и скотоводством, их ближайшие потомки построили корабль-ковчег, пытались возвести Вавилонскую башню и т. п. Доказательств, разумеется, нет. Впрочем, точно так же не хватает аргументов естествоиспытателям-дарвинистам, придерживающимся точки зрения, что человек произошел от обезьяны и всего человек добился в результате тысячелетней эволюции. Начало человека приходится датировать со степенью приближенности ± миллион лет: если считать первыми людьми так называемых презинджантропов (Homo habilis), то отсчет начинается свыше 2 млн. лет назад; если же начинать с архантропов (питекантроп, неандерталец, синантроп, гейдельбергский человек), то около 1 млн. лет назад. Современный тип человека (Homo sapiens) сформировался около 40—35 тыс. лет тому назад, на рубеже раннего и позднего палеолита. В любом случае те существа, которых уже можно было бы назвать людьми, принадлежали ко времени, находящемуся за пределами нашего исторического знания.

Определенными следами его жизнедеятельности располагает палеонтология: это прежде всего ископаемые останки и различные примитивные орудия труда. Кости и черепа, датируемые полумиллионом и более лет тому назад, позволяют уточнить ряд антропологических особенностей их владельцев. Наши гипотетические предки отличались невысоким ростом, обладали вертикальной походкой, у них наблюдалось противостояние большого пальца руки всем остальным. Однако сами по себе эти критерии еще недостаточны, чтобы ответить на вопрос: «Когда кончилась обезьяна и начался человек?» Та же самая вертикальная походка присуща не только прямоходящему человеку, но и кенгуру, птицам и даже некоторым ящерицам. Другой важный показатель — абсолютный и относительный вес мозга. Абсолютный вес мозга человека велик, но у слона или кита еще больше. Относительный вес мозга человека 1/46, но у игрунковых обезьян он равен 1/17, у обезьян сапажу — 1/18,5, у паукообразных обезьян — 1/15...

Сравнительно с животными лишь одна система органов достигла у человека значительного совершенства. Это репродуктивные органы и половая сфера. А. Немилов приводит слова профессора Г. Фриденталя о том, что «половой аппарат женщины превосходит аппарат всех приматов. Ни у одного вида обезьяны не наблюдается такого богатства вторичных половых признаков, как у женщины», и было бы достаточно всего двух женщин, чтобы заселить целый Париж при условии оплодотворения всех яйцеклеток в их яичниках. Столь ощутимое физиологическое превосходство (в сочетании с развитием сознания) является исключительно человеческой прерогативой.

Процесс формирования человека был весьма продолжителен и на первых порах характеризовался прежде всего борьбой чисто животных инстинктов с возникающими социальными установками. Диалектика этих двух проявлений и составляет суть начального этапа истории человека. Вполне очевидно, что соотношение биологического и социального поначалу складывалось в пользу первого. Более того, биологические и социальные начала в человеке долгое время находились в состоянии антагонизма. Всеядный предчеловек отдавал предпочтение животной пище, все его существование было направлено на борьбу за выживание в условиях жестокой конкуренции, а поведение определялось в первую очередь инстинктами. Всего вероятнее, биологические инстинкты были на первых порах единственными стимулами жизнедеятельности архантропов, но они же составляли серьезную угрозу формированию социальных отношений в праобщинах древнейших людей.

Так же как и обезьяны, самки предчеловека могли спариваться только во время эструса — периода полового возбуждения, длящегося несколько дней1 в течение каждого менструального цикла. Вне этого периода самки не допускали спаривания. Трудно представить, по какому пути пошло бы дальнейшее развитие антропогенеза, если бы на определенном этапе этот физиологический механизм человека перестал действовать: период эструса постепенно удлинялся, теряя свой обязательный характер. Наиболее вероятное объяснение этого феномена заключается в действии фактора естественного отбора, поскольку эструс ограничивал число возможных зачатий. Нельзя сказать точно, в какой именно момент произошел качественный сдвиг. Во всяком случае, по мнению ученых, у архантропов эструса уже не было. Знаменитый драматург и проницательный знаток человеческой натуры Бомарше по этому поводу некогда заметил: «То, что отличает человека от животного, — это пить, когда нет жажды и любить во всякий сезон».

Изменение физиологического алгоритма повлекло принципиальную перестройку во взаимоотношениях полов в целом. И эта перестройка сыграла существенную роль в становлении социального уклада. Если при наличии эструса самка предчеловека практически не могла выбирать время, место и состав своих сексуальных партнеров, то теперь такая возможность появилась. Половая потребность удовлетворялась так же естественно, как еда и питье, причем у мужчин и женщин имелись равные права. Женщина была ничуть не менее полигамна, чем мужчина, и по собственной инициативе могла вступать в связь. Мужчина по-прежнему доминировал, однако женщина могла при известных условиях отвергать его домогательства или, наоборот, стимулировать их. Этому объективно способствовала и утрата эструса, и общая заинтересованность в увеличении потомства. По этой причине сами акты оплодотворения не только поощрялись, но даже производились демонстративно. Несмотря на то что в массе женщины оставались объектом удовлетворения полового инстинкта, мало-помалу складывалась иная, значительно более одухотворенная тенденция. В межполовом общении появился двухсторонний избирательно-оценочный аспект, предполагавший некоторую вариантность. Союз мужчины и женщины образовывался уже не только зовом природы, но и определенным, пусть на первых порах очень ограниченным, выбором.

Ареал расселения древних людей был сравнительно невелик и ограничивался районами с теплым и влажным климатом. Первичным укладом, по-видимому, являлось первобытное человеческое стадо или орда. Преимущественным видом деятельности была коллективная охота на ископаемых животных. Оружием служили деревянные копья, примитивные дубины и грубо сколотые камни. Немалую роль в добывании пищи играло собирательство растений, плодов и ягод, которым занимались в основном женщины. Так же, как это имеет место в стадах животных, орда имела свою иерархию, во главе стоял вождь. Вождем, естественно, становился наиболее сильный и умудренный опытом мужчина, достигший зрелых лет. Постепенно орда стала делиться на кланы в соответствии с занимаемым пространством, числом членов, характером жизнедеятельности и т. д. В свою очередь, внутри кланов возникали довольно устойчивые связи кровных родственников, объединявшихся под покровительством наиболее почитаемого ими животного или растения. Верования и обряды, связанные с представлениями о родстве (так называемый тотемизм2), определяли запрет на употребление в пищу мяса своего предполагаемого предка.

На этой ступени развития господствовал коллективный труд. Охота и рыбная ловля обычно совершались совместно, орудия, употребляемые при этом, а также добыча составляли общую собственность. Подобный первобытный коммунизм проявлялся и на позднейших стадиях: при наличии самых примитивных орудий труда только коллективное взаимодействие обеспечивало успех в борьбе за выживание. Другим гарантом было интенсивное увеличение потомства. Учитывая стадный образ жизни, можно предположить, что реализация полового инстинкта происходила в пределах каждого клана неограниченно и поначалу без учета родственных связей.

Вопрос о промискуитете (т. е. неупорядоченности половых отношений на ранней фазе первобытности) до сих пор является предметом острой дискуссии. Энгельс, Бахофен, Морган, Спенсер, Леббок, Липперт, Пост, Блох, Мюллер-Лиэр, Кунов, Каутский, Бушан и некоторые другие ученые — все в разной степени, но признают существование промискуитета. Им противостоят те исследователи, которые считают брак изначальной формой половых отношений. Это Старке, Вестермарк, Гроссе, Гребнер, Шмидт, Фелингер, Копперс и др. Все они ополчаются против еретической мысли о промискуитете и настойчиво стараются уберечь репутацию первобытного человека. Они предпринимают огромные усилия, чтобы опровергнуть теорию «свального греха», защитить человечество от Энгельса по тем же мотивам, которые заставляют их восставать против эволюционной теории Дарвина. Однако, как бы ни были благородны их побуждения, сомневаться в действительном существовании промискуитета вряд ли возможно. Другое дело, что промискуитет не сводился к одновременному и беспорядочному соитию, а лишь предполагал общность владения самкой в ожесточенной конкуренции с соплеменниками. Неупорядоченность вовсе не означала анархии. Неупорядоченность, как отмечал Ф. Энгельс: «Постольку, поскольку еще не существовало ограничений, установленных впоследствии обычаем. Но отсюда еще не следует неизбежность полного беспорядка в повседневной практике этих отношений. Временное сожительство отдельными парами... отнюдь не исключается».

Науке вряд ли когда-либо удастся получить в свое распоряжение прямые доказательства существования промискуитета в столь далекую эпоху. Но косвенных подтверждений тому немало и в» мифологии, и в истории, и в этнографии. Легенды и предания о временах, когда брак был еще неизвестен, существуют практически у всех народов мира. В индийском эпосе «Махабхарата» говорится, что некогда «женщины были свободны и блуждали повсюду, по своему желанию, в полной независимости. Если они в своем юном неведении покидали мужчин, им это не ставилось в вину: таков был закон в то время». В «Ригведе» неоднократно упоминается любовная связь брата с сестрой и отца с дочерью. Китайские летописи рассказывают, что «сначала люди ничем не отличались в своем образе жизни от остальных животных, жили в лесах; женщины принадлежали всем мужчинам, вследствие чего дети никогда не знали своих отцов, а только матерей». Временный промискуитет имел место у кавказских племен пшавов во время оргий в честь Лачи — сына легендарной царицы Тамары; у племени саков, чтивших богиню Анаитис; во время античных мистерий Изиды и др. Такие историки, как Геродот, Страбон, Плутарх, Плиний, сообщают о беспорядочности половых отношений у современных им и более древних племен. По Геродоту, агафирсы — соседи скифов — «со своими женами живут сообща и потому они все братья, у массагетов женщины — общее достояние, аусейцы в Ливии общаются со своими женщинами все вместе, подобно скоту, и не имеют собственных жен».

Обычаи целого ряда современных племен, оставшихся на уровне развития первобытнообщинного строя, сохранили промискуитетные признаки. Граничащая с отсутствием какой бы то ни было регламентации свобода сексуальных отношений постоянно фиксировалась исследователями. Леббок, Бастиан, Спенсер и другие приводят множество свидетельств такого рода. Так, у арунта — австралийских аборигенов — девушка перед вступлением в брак подвергается обрядовой дефлорации, а затем к ней получают доступ дед с материнской стороны, сын сестры отца и мужья сестер. У фиджийцев после обряда обрезания, совершаемого над мальчиками, достигшими совершеннолетия, следует долгожданный праздник, полный неописуемого разгула. Все родственные связи перестают действовать, даже родные братья и сестры могут оказаться сексуальными партнерами. Мужчины и женщины одеваются в фантастические одежды, до изнеможения танцуют на деревенской площади и предаются беспорядочному разврату. Шумное празднество продолжается несколько дней, после чего вновь восстанавливаются все повседневные обычаи. В их числе, между прочим, есть запрещение братьям и сестрам даже разговаривать друг с другом.

По свидетельству Маргольда, у туземцев Маркизовых и Филиппинских островов, маори Новой Зеландии и некоторых других в сексуальную жизнь втянуты даже дети. С раннего возраста их приучают к своеобразным забавам и шрам. Родители поощряют маленьких девочек, видя в этом подготовку к выполнению в дальнейшем функции жены и матери. По Банкрофту, у нижнекалифорнийцев «нет ни брачных церемоний, ни какого бы то ни было слова в языке, которое обозначало бы брак; подобно птицам или вольному скоту, спариваются они по первому же влечению». Пуль сообщает, что у хайдаков женщины «сожительствуют почти без всякого разбора с мужчинами своего племени». По сообщению Сазерленда, у целого ряда диких народов современности девственность не пользуется никаким уважением, удовлетворение полового инстинкта считается совершенно естественным делом. Ковалевский, со слов американского этнографа Поуэрса, сообщает, что у калифорнийского племени чероки половая воздержанность совершенно отсутствует: «Большинство молодых женщин считается общим достоянием». Брик, автор вышедшей в 1928 г. монографии «Негритянский эрос», на основании двухлетних наблюдений за жизнью аборигенов Экваториальной Африки пишет, что молодежь многих племен до вступления в брак живет в промискуитете.

Сохранившиеся до наших времен пережитки атавистических проявлений сами по себе ничего не доказывают. Сегодня они служат всего лишь поучительным напоминанием человечеству. Зоологический индивидуализм отбрасывал человека далеко назад, к рептилиям и обезьянам, ставил под угрозу само существование на земле. Людей как биологический вид спасли навыки коллективной трудовой деятельности, взаимодействие перед лицом враждебных сил природы. Ф. Энгельс писал П. Л. Лаврову: «Я не могу согласиться с вами, что борьба всех против всех была первой фазой человеческого развития. По моему мнению, общественный инстинкт был одним из важнейших рычагов развития человека из обезьяны». Человек обязан труду разделением функции между руками и ногами, развитием мозга, совершенствованием органов чувств и речи. В процессе социогенеза трудовая деятельность человека стала приобретать сознательную направленность. В этой ситуации установление контроля над первобытным «зоологизмом» приобрело характер объективной необходимости. Контроль выражался в коллективной воле орды, которая и составляла прамораль (курсив автора) древнейших людей. Коллективная воля как прамораль определяла нормы взаимоотношений и сводилась к системе запретов, так называемых табу, нарушение которых каралось с неумолимой жестокостью. Наиболее категорические запреты касались именно сферы межполового общения, ибо проявления неконтролируемых инстинктов представляли наибольшую опасность.

Самым распространенным половым табу являлась экзогамия — запрет браков в пределах одной родственной группы. До сих пор наука в значительно большей степени располагает данными об отрицательных последствиях экзогамии для потомства, чем о причинах ее возникновения. Экзогамию пытались объяснить с точки зрения культовых соображений, неприемлемости инцеста и т. д. Как правило, эти объяснения носили недостаточный либо надуманный характер. В самом деле, вряд ли можно объяснить происхождение экзогамии традиционным разделением занятий мужчины и женщины: мужчины — бродяги и охотники — вступали в половые отношения с женщинами других тотемов, которые попадались им на пути, в тот момент, когда беззащитными женщинами их собственного рода владели пришлые чужаки. Более обоснована гипотеза биологической защиты здоровья потомства. Особенно убедительно она звучит в устах современных генетиков. Вот только неизвестно, были ли знакомы с этой теорией сами древние люди. Впрочем, нет доказательств и обратного. Более того, историческим фактом является существование эндогамии — полового табу противоположного свойства. Эндогамия предполагала брачные связи внутри определенных общественных групп, например племен, и сосуществовала с экзогамией входивших в него кланов или родов. Эндогамия в форме династических родственных браков встречалась и значительно позднее, например, в древнем Египте или даже Европе времен абсолютизма3.

Половые табу выступали прежде всего регулятором инстинктивного поведения, действенным инструментом индивидуализации брачных отношений. Их значение особенно возросло с появлением избыточного продукта и права собственности. Пока существовал промискуитет и общность жен, продуктов питания добывалось столько, сколько требовалось для потребления. Все запасы пищи, независимо от того, когда и кем они добывались, составляли собственность всех членов орды, каждый из которых имел право на свою долю независимо от участия в производстве. Такая же ситуация наблюдалась и в сфере взаимоотношения полов. Союз мужчины и женщины не мог быть стабильным: регулярные отлучки кормильца, большая вероятность гибели исключали соблюдение верности. Хотя каждый взрослый мужчина имел относительно постоянную женщину, при определенных условиях она становилась женой всех других мужчин, ибо только в этом заключался шанс уцелеть, родить и вырастить потомство.

С появлением собственности эти принципы существенно изменились. Кроме насильственного похищения и присвоения, возникли и иные средства: выкуп или обмен женщины, в результате которых владелец приобретал на нее гарантированное право. Приобретение женщины за выкуп являлось компонентом экономического сотрудничества между локальными группами, а отношения купли-продажи определяли материальную зависимость женщины. Ее продавали имущему покупателю, нисколько не спрашивая согласия. Покупная цена выплачивалась скотом, зерном, плодами, орудиями производства и другими ценностями. Такая сделка была выгодна мужчине еще и в том отношении, что он имел право пустить свой «капитал» в оборот: по мере необходимости предоставлять жену во временное пользование за назначенное вознаграждение. Такая практика была распространена повсеместно и до сих пор бытует у аборигенов Центральной Африки, Океании и др. Индивидуализация брачных отношений, таким образом, напрямую была связана с появлением собственности.

Начальный этап первобытнообщинного строя, относящийся к эпохе древнего палеолита, целиком прошел под знаком сексуального угнетения и бесправия женщины. Однако переход к земледелию необыкновенно поднял авторитет женщины-матери и на значительный срок, вплоть до появления классов, определил ее ведущую роль. Произошло это по разным и, прежде всего экономическим, причинам. Традиционно собирая съедобные корни и плоды, женщина заметила, что из случайно оставленных в почве семян через некоторое время вырастают новые растения, подобные тем, которые используются в пищу. Это побудило женщину нарочно закапывать в землю семена, чтобы получать обильные всходы. Так пришло осознание необходимости культивировать зерновые злаки и постепенно первобытное земледелие превратилось в мощную продовольственную базу.

Женщины приобретали все большую самостоятельность, а мужчины все чаще прибегали к их материальной поддержке. В конце концов создалось такое положение, что женщина не только оказалась экономически независимой, но и мало-помалу вытеснила мужчину из руководящих сфер. Могучий, звероподобный мужчина оказался весьма недальновиден и прямолинеен. Вооруженный тяжеловесной дубинкой, он с риском для жизни махал ею на охотничьих тропах, а возвратившись домой, уже не чувствовал себя хозяином положения. Это был ответственный момент истории, но мужчина, безусловно, его упустил. Репутация мужчины заметно поблекла, а сам он превратился в жалкий придаток примитивной мотыги. Влияние женщины возросло настолько, что кровнородственные отношения стали определяться матрилинейно, т. е. по линии матери. Ее тотемное имя становилось главным для всех членов рода. Она обрела право жить обособленно и самостоятельно: мужчины были отселены в отдельные дома. Не исключено, что мужчины в этот беспрецедентный для себя период истории испытали на собственной шкуре все тяготы экономической зависимости. Наступил золотой век матриархата: женщины пользовались безграничной властью и оказывали решающее влияние на жизнь соплеменников.

Никогда прежде и никогда впоследствии власть женщин в обществе не была столь абсолютной. Женский абсолютизм достиг апогея, после которого мог последовать только спад. И неизбежное свершилось, ибо расцвет и закат матриархата, кроме всего прочего, были предопределены самой природой женщины, ее ничуть не изменившимся за тысячелетия естеством. Тяжкое бремя власти, принятия решений, ответственности за судьбы близких — вряд ли в этом заключалось историческое предназначение женщины. Женщины сами отказались от своих привилегий ради материнства и утверждения индивидуальной любви. Поистине прекрасный и очень характерный для женщины поступок!

Тем не менее приписывать переход к патриархату только сдвигу в массовом сознании было бы в корне неверно. Экономические условия жизни неуклонно усложнялись, становились непосильными для женщины. Уже недостаточно было бросить горсть семян в весеннюю грязь, нужно было иметь соответствующую технику, нужно было оберегать посевы, нужно было корчевать для них лесные заросли и копать колодцы. В первобытном земледелии стали использовать рабочий скот, соху, другие орудия труда, которые требовали значительных физических усилий. Чем больше втягивались мужчины в производственный процесс, тем большее влияние приобретали они в доме своей матери или жены. Постепенно из простых исполнителей они превратились в хозяев и уже не могли находиться в прежнем зависимом положении. Ф. Энгельс писал: «Ниспровержение материнского права было всемирно-историческим поражением женского пола. Муж захватил бразды правления в доме, а жена была лишена своего почетного положения, закабалена, превращена в рабу его желаний, в простое орудие деторождения».

Мужчина опять стал вводить женщину в свой дом, приобретал ее за выкуп у родителей и становился ее полновластным господином. Эволюция половых отношений выразилась на этом этапе в укреплении устойчивых связей между мужьями и женами, родителями и детьми. Половое чувство все более индивидуализировалось. Складывалась патриархальная семья, в рамках которой формировалась иная половая мораль, пусть отдаленно, но все же сопоставимая с современной.

Разумеется, мы говорим лишь об общем характере, но не о конкретных особенностях полового общения первобытных людей. Утверждать что-либо наверняка не приходится, ибо прямые доказательства отсутствуют, а сохранившихся образцов материальной культуры, относящихся к предмету исследования, крайне мало. Правда, наряду с каменными инструментами и оружием наши предки оставили свидетельства своих эстетических вкусов, благодаря которым мы можем отчасти проникнуть в их внутренний мир. Одним из уникальных и особо примечательных созданий древнего человека являются так называемые «Венеры», относящиеся к ориньякской культуре позднего палеолита. В конце XIX в. на юге Франции, в гротах Брассемпуи, Лонжери-Басс и Ментоны, были найдены женские статуэтки, вырезанные из кости мамонта и рогов оленя. «Венера из Брассемпуи» сохранилась в виде обломка кости высотой 8 см. Большой, отвислый живот, мощные бедра и ягодицы испещрены частыми полосками, по-видимому, изображающими волосяной покров. Интересна также рукоятка кинжала, передающая торс женщины с громадной грудью, большим животом и значительными отложениями жира на бедрах. К тому же времени относятся находки в мергелевых отложениях в Вахау (Нижняя Австрия), среди которых так называемая «Венера из Виллендорфа». На месте древнего поселения в Предмостье (у города Пршеров, в Чехословакии) найдена «Геометрическая Венера» — стилизованное изображение женской фигурки на куске бивня мамонта и т. д. Единство художественного метода подтверждается и аналогичными находками неолитической эпохи в восточной Европе, Италии, Египте4.

Сравнение различных дошедших до нас произведений первобытного искусства позволяет сделать вывод, что натурой для них служили те реалии, которые больше всего волновали мужчину-охотника: женщины и животные. Образно говоря, половой инстинкт и потребность в пище вдохновляли самых первых художников прежде всего. Сказать о них что-либо более определенное не представляется возможным: мы не знаем их имен и даже не знаем, были ли они мужчинами или женщинами. Зато сами работы весьма выразительны и говорят о многом. Соблазнительные первобытные красавицы отличались значительной полнотой и были сплошь покрыты волосами. Присущая им стеатопигия (жировые отложения на бедрах и ягодицах) и выраженная гипергенитальность сближают их с современными бушменками. Для людей, живших десятки, а то и сотни тысяч лет назад, такой тип женской красоты связывался с главным назначением женщины — материнством. Мужчина каменного века прежде всего видел в женщине существо противоположного пола. Он был наивным реалистом, сосредоточенным на волнующих его воображение деталях. Пристальное внимание к наружным половым признакам возникло естественным путем, поскольку они вызывали особо чувственную реакцию партнера. В скобках заметим, что предпочтение крупным, подчеркнуто женственным формам наблюдается в мужской психологии и сегодня.

Нет сомнений, что первобытный человек переживал половую любовь совершенно иначе, чем мы с вами. Одно из главных различий состоит в том, что нашим предкам, по-видимому, было неизвестно чувство ревности. Во всяком случае оно подавлялось и ставилось ниже законов гостеприимства. Доказательством служит обычай предоставлять своих жен гостям, который был распространен в древности на всех континентах и сохранился отчасти до сих пор. Один из путешественников пишет о жителях Сандвичевых островов: «В прежние времена к знакомым, посетившим друг друга, применялось формальное требование воспользоваться гостеприимством в полном смысле этого слова и практиковался обмен женами. Считалось большим оскорблением, если кто-нибудь отклонял такое предложение. Если островитянин являлся в гости без жены, то ему предоставлялось право выбирать или жену своего друга, или одну из взрослых дочерей его».

Случалось, что миссионеры попадали в своеобразную моральную западню: «У брюле-сиу одна из обязанностей гостеприимства состояла в том, что гостю, которого хотели особенно почтить, хозяин предлагал свою жену. Один врач, имевший очень милую жену, но отличавшийся распущенностью, воспользовался этим проявлением гостеприимства при посещении «Замаранного Хвоста», как прозывался глава племени: однако врач этот пришел в немалый ужас, когда однажды вечером «Замаранный Хвост» в свою очередь потребовал от него той же любезности».

Следы этого своеобразного обычая, который А. Шамиссо относил к числу «чистых неиспорченных нравов», можно встретить у европейских народов. У древних германцев посетителю предлагалось разделить ложе с женой или дочерью, хозяин сам посылал кого-нибудь из них проводить гостя до постели и проверить, все ли как следует приготовлено. В эпосе «Ригстула» повествуется о боге Геймдале, который, бродя однажды по земле, посетил поочередно раба, свободного крестьянина и господина. У каждого он по три ночи спал с хозяйками и через девять месяцев они родили трех сыновей, явившихся родоначальниками всех рабов, простолюдинов и благородных. Из гомеровской «Одиссеи» известно, что у греков не только служанки, но и царские дочери обмывали гостей и натирали их маслом. Еще в начале XVI столетия в Нидерландах хозяин укладывал рядом с женой дорогого гостя, доверяя его чести

Не раз в истории отмечались также обычаи соучастия в пользовании женой, обмен женами, отдача жены «внаймы». Соучастие состояло в том, что муж при известных обстоятельствах допускает других мужчин к своему супружескому ложу. Так, например, у аборигенов Австралии часто практикуется, «что старшие братья предоставляют своих жен для сожительства младшим, еще не женатым, но взамен этого получают в свою очередь право впоследствии, когда младшие братья женятся, иметь половые сношения с их женами». И это не считается изменой, которая во всех других случаях карается даже смертью.

Нередко в Тибете и на Цейлоне несколько братьев состоят в браке с одной и той же женщиной. «Они живут в полном согласии; дети обращаются к различным мужьям своей матери, называя их старшим или младшим отцом, и если один из супругов увидит обувь своего брата перед брачным покоем, он уже знает, что не должен вступать туда». Цезарь писал о подобных групповых браках у британцев, когда несколько родственников были общими мужьями одной женщины. У ряда примитивных народов мужья время от времени обмениваются женами, а потом возвращают их себе. Например, туземцы австралийского штата Виктория «меняются своими женами на определенный срок, который может продолжаться месяцами». Эскимосы часто устанавливают дружбу путем обмена жен на несколько дней.

Примечательно, что, несмотря на принудительный характер, сами женщины относились к этим обычаям довольно спокойно. Мы знаем из Библии, что Лия привела к своему мужу служанку Зелфу без всякой ревности, точно так же поступила и Рахиль. О женщинах племени зулусов рассказывают, что они работают в поте лица, копя имущество на приобретение второй жены для собственного мужа. Таким образом зулуска стремится облегчить непосильный труд, повысить престиж семьи, переложить часть забот на плечи молодой жены-служанки. Д. Ливингстон рассказывает о макололо: «Когда женщины услыхали, что в Англии мужчина может жениться только на одной женщине, они воскликнули, что не хотели бы жить в такой стране; они не могли понять, какое удовольствие находят английские дамы в этом обычае, ибо по их воззрениям каждый уважаемый мужчина должен обладать несколькими женами, как доказательством своего благосостояния».

Мусульманки также искренне сострадают европейским женщинам, которые вынуждены в одиночку ублажать капризы мужей. «Огромное большинство восточных женщин выражают почти восторженное отношение к своим гаремам и высказываются в пользу полигинии — явления, наблюдаемого почти везде в тех странах, где существует многоженство как обычай». С другой стороны, имеются примеры ожесточенного соперничества женщин в гаремах. Так, супруга одного миссионера видела на островах Фиджи несчастных женщин, у которых по этой причине были откушены или отрезаны носы.

Поразительное явление, с нашей точки зрения, обнаруживается в обрядах дефлорации первобытных народов. Невинность девушки отнюдь не считается достоинством, более того, ее рассматривают как доказательство того, что девушка не способна привлечь к себе внимание. Если дефлорации не удается достичь естественным путем, девушка-подросток обращается за помощью к матери или специально промышляющей этим старой женщине, которые и производят операцию. Наличие любовных связей до брака поощряется, причем преимущественным правом на лишение девственности обладают вожди и жрецы. У отдельных африканских племен невеста перед браком вообще рассматривается как всеобщее достояние, которым пользуются родственники мужа или даже все свадебные гости.

Пренебрежение целомудрием заходило весьма далеко: отцы посылали дочерей наживать себе приданое торговлей телом, а мужья отдавали жен внаем, заставляли проституировать за материальное вознаграждение. Геродот рассказывал, что у лидийцев девушки занимаются проституцией до тех пор, пока не соберут всего необходимого для вступления в брак. То же самое наблюдалось у древних мексиканцев. Даже благонравные японцы (правда, принадлежавшие к низшему сословию) отдавали дочерей в иошивара — «веселый дом», что отнюдь не оставляло пятна на добром имени девушки. Эккар утверждает, что африканцы м'понго всегда готовы предоставить своих жен первому встречному и даже сами выступают с такого рода предложениями. Женщины предлагаются за самое ничтожное вознаграждение, а Дети, родившиеся от этих связей, признаются наравне с собственными. По Лихтенштейну, жена бушмена отдается каждому, если муж дает свое согласие. Компьень отмечает, что габонцы в тех случаях, когда их жены не хотят отдаться заплатившему клиенту, выколачивают повиновение бичами из гиппопотамовой кожи.

К этому нужно добавить, что у стоящих на уровне первобытности народов отмечены пороки, традиционно приписываемые более высоким ступеням цивилизации: гомосексуализм, лесбиянство, половой фетишизм и др. О жителях Таити миссионер Эллис сообщает, что «несмотря на очевидную мягкость их характера и любезную приятность обращения ни одно племя человеческой расы не опускалось так низко, не достигало такой животной распущенности и такого нравственного падения, как этот изолированный народец». Половые сношения совершались на острове публично. «Среди стоявших вокруг были женщины с положением, и они не только с удовольствием смотрели на происходящее, но даже давали девушке (ей было одиннадцать- двенадцать лет) указания, что ей надо делать; впрочем, несмотря на свою юность, последняя, по-видимому, нисколько не нуждалась в этих добрых советах». Дюмон-Дюрвиль рассказывает, что молодые полинезийки в большом количестве посещали его корабль, танцевали, шутили и веселились, а также без малейшего колебания отдавались матросам. По его словам, туземки расточали свою благосклонность с превеликим усердием, а их танцы были откровенно направлены на возбуждение страсти.

Разительно отличается от нашего отношение дикарей к наготе. Практически у всех первобытных народов мужчины и женщины ходят голые, не испытывая при этом ни малейшего смущения. Фон ден Штейн рассказывает о бакаири: «Наши туземцы не знают сокровенных частей тела, они шутят по поводу них словом и жестом с таким наивным простодушием, что было бы нелепо обвинять их за это в неприличии. Мужчина, который хочет сообщить чужому человеку, что он отец другого, женщина, которая хочет представиться как мать своей дочери, совершенно серьезно и с полным достоинством свидетельствуют о себе как о родителях, указывая самым естественным и непроизвольным жестом на органы, дающие жизнь». Однако «через четверть часа вы уже перестаете замечать эту наготу и если намеренно вспомните о ней и зададите себе вопрос, следует ли осуждать или презирать за бесстыдство этих голых людей, отцов, матерей и детей, которые так простодушно стоят и ходят вокруг вас, то в ответ вы можете только рассмеяться над этой мыслью, как величайшей нелепостью или устыдиться ее, как жалкой пошлости. С эстетической точки зрения отсутствие одежд, как и всякая истина, имеет кое-что за и против себя: юность и сила производят часто чарующее впечатление в своих ничем не стесняемых движениях; старость и болезнь в своем упадке вызывают нередко содрогание. Наши платья поражают этих добрых людей не меньше, чем нас их нагота... Моя рубаха получила у них пышное название «дом для спины», у меня оказался также особый «дом для головы» и «дом для ног».

В то время как многие австралийские аборигены ходят совершенно нагими, уроженцы долины реки Святого Иосифа скрывают свои половые органы в особого рода кошельках, сплетенных в виде густой сети. На восточном побережье существует обычай, требующий, чтобы взрослые мужчины подвязывали свои половые органы тонкой веревкой, пропущенной между ногами и прикрепленной с обеих сторон к поясу. Эта странная деталь туалета только приподнимает половые органы, но не закрывает их, и тем не менее без нее считается неприличным показываться перед женщинами. Малолетние мальчики ходят совершенно голыми. Женщины и девушки, начиная с восьмидесятилетнего возраста, носят рубашки из волокон травы или кокосового ореха, немного не доходящие им до колен.

Запреты на обнажение тех или иных частей тела поражают своей избирательностью. Мусульманкам запрещается открывать лицо, готтентоткам — голову и никакими силами нельзя убедить их снять с волос повязку. На Самоа верхом неприличия считается обнажение пупка, у китаянок — обнажение ступней, причем считается неприличным даже говорить на эту тему. В Уганде жестоко наказывается всякий, кто приоткроет в присутствии короля свою ногу, между тем прислуживающие женщины ходят совершенно голыми. У ряда племен Центральной Африки женщины носят подвязанную к поясу ветку, которая прикрывает их лишь сзади: величайшим конфузом является потерять ее в присутствии посторонних. Индеец-воин, оставаясь обнаженным, никогда не покажется на людях, не покрыв себя татуировкой. Примеры такого рода можно множить до бесконечности.

Нагота была изначальным состоянием человека. Чувство стыда перед обнаженностью возникло гораздо позже и именно по той причине, что в процессе созидательной деятельности общественные отношения все более усложнялись и дифференцировались. Новое сознание требовало новых форм выражения. Люди укрывались шкурами от холода, обвешивались орудиями труда, атрибутами культовой символики, примитивными украшениями и т. д. Все это делало недоступным для обозрения отдельные части тела, формировало табу на их обнажение. Отсюда становится понятным, что, как ни парадоксально, отнюдь не чувство стыда явилось причиной сокрытия, а, наоборот, сокрытие тела привело к возникновению стыда. По мере социализации человек все более попадал в зависимость от моральных установок, регулировавших его поведение. Современные первобытные народы и сегодня считают одежду неприличной: когда миссионеры пытаются заставить их одеться, они испытывают такой же стыд, какой пришлось бы пережить цивилизованному человеку, оказавшемуся в обществе голым. Возникшие в глубокой древности запреты обладают необыкновенной силой и устойчивостью. Японские синтоисты искренне возмущаются обтягивающими туалетами европейских женщин, а правоверные мусульмане изумляются долготерпению Аллаха, до сих пор не излившего огонь и серу на бесстыдный христианский мир.

Вероятнее всего, союз мужчины и женщины в первобытную эпоху был лишен тонких душевных переживаний. Он возникал и поддерживался не эмоциональными привязанностями, а суровой необходимостью. Постоянная борьба за выживание, забота о потомстве и ведении хозяйства диктовали особый алгоритм взаимоотношений, почти не оставлявший места для выражения симпатий. Косвенные подтверждения тому мы находим в наблюдениях за жизнью современных дикарей. Морган рассказывает об индианке Этабе, которая три года была замужем за индейцем другого племени и за все это время не перемолвилась с ним ни одной фразой. «Так как ни один из них не старался изучить язык другого, то они общались между собой только при помощи знаков... Индейцы относятся к своим женам как к чужим; иные говорят совершенно открыто: моя жена — не друг мне, т. е. она не родственна мне и мне нет до нее никакого дела». В Австралии, по словам Эйра, молодые туземцы «оценивают достоинство жены в зависимости от качества тех услуг, которые она может оказывать, как рабыня. Если вы спросите их, почему они так жадно высматривают себе жен, то они отвечают обыкновенно, что жены им нужны для того, чтобы таскать воду и дрова и для переноски всего их имущества». Обращение с женами отличается грубостью: «По самому ничтожному поводу им приходится испытывать далеко не мягкое прикосновение копья рассерженного мужа». Эйр утверждает,«что редко можно встретить женщину, тело которой не носило бы следов побоев.

Время было проникнуто духом варварства. Так, у индейцев Южной Америки существовал искупительный обычай: прежде чем посадить пленников на кол, их принуждали вступить в связь с местными женщинами. Перед умерщвлением «жена» несчастного прощалась с ним, чтила его память горестными воплями и потоками слез. Но ее печаль носила ритуальный характер и быстро проходила. Сразу после жертвоприношения «жена» вместе с другими соплеменниками принимала живейшее участие в поедании трупа бывшего «мужа». В разной форме остатки этих обычаев сохранились и позднее. В древнегерманских сагах повествуется, что вдовы погибших получали моральную сатисфакцию, вступая в брак с убийцами, причем свадебное и похоронное пиршество нередко совмещалось.

Конечно, по отдельным, к тому же косвенным, свидетельствам такого рода мы не вправе выносить обвинительный приговор всей эпохе. Тем не менее можно высказать некоторые осторожные заключения. В далекие доисторические времена взаимоотношениями полов руководил прежде всего инстинкт. Перед лицом враждебных и таинственных сил природы люди соединялись, чтобы выстоять, родить и воспитать потомство. «Ископаемые чувства» отличались прямолинейностью, они были лишены представлений о целомудрии, стыдливости, ревности. Гуманизация инстинктивных проявлений происходила очень долго и трудно в процессе социогенеза и становления общественных отношений. Союз мужчины и женщины с самого начала был неравноправным, основанным на угнетении и экономической зависимости. Мужчина постепенно узурпировал моральные права и свободу женщины. Но смирилась ли она? Недаром говорят, что сила женщины — в ее слабости. Как мы увидим, в дальнейшем женщина неоднократно брала реванш в делах любви.

Ведь все еще только начиналось...