Лики Януса

2. Катастрофа

Это пока не история. История началась год назад. Беда, с которой я был до этого едва знаком, в один прекрасный день решила, что я ей нравлюсь и поэтому стоит сделать наши отношения более близкими. Беда — дама решительная, с ней не поспоришь, она умеет настоять на своём, и твоё мнение о том, хочешь ты с ней водить знакомство или нет, её совершенно не интересует. Если она решила тебя поиметь — просто будь готов к тому, что поимеет. Сопротивляться бессмысленно. Можно расслабиться и попытаться получить удовольствие. Беда любит преподносить своим жертвам приятные сюрпризы. Вот и надейся на то, что они будут не слишком болезненными. А что ещё остаётся? Попросту ничего.

Беда пришла в начале обыкновенного рабочего дня и сходу обрушилась на меня. Обрушилась в самом, что ни на есть, прямом смысле этого слова — в виде сорвавшейся с высоты тридцати метров разгрузочной площадки. Конечно, если бы меня придавило плитой, от меня бы и мокрого места не осталось. А так — мокрое место очень даже осталось, приехавшие эскулапы признали его живым, соскребли на носилки и с диким воем машина «скорой» понеслась по городу. Почему-то врачи понадеялись, что пятно на земле сможет когда-нибудь вновь принять форму человека. Беда не собиралась меня убивать, она не придавила меня плитой — просто скинула вниз ещё не сгруженные с площадки кирпичи. Могло случиться так, что амортизатор каски выдержал бы, тогда бы я, возможно, успел отскочить, но первый же удар меня оглушил, я потерял сознание и упал, а остальные кирпичи превратили мое тело в кровавое месиво.

Всего этого я не успел почувствовать. Просто шёл в направлении подъёмника, придумывая, какими словами устрою монтажникам взбучку за то, что накануне они не вернулись к работе после обеда, а потом оглядываюсь и вижу — никуда я уже не иду, а лежу себе в больничной постели, палата одноместная, чистенькая, вокруг ни души. Вроде, я целый. Изо рта не торчат, как у больных в кино, разные трубки, но хочу встать — а ни рукой, ни ногой не могу шевельнуть. Я их просто не чувствую. Боли, вроде, никакой, только на грудь что-то давит, в голове сильно звенит, и на душе муторно и даже, можно сказать, страшно.

Я не стал звать медсестру — кнопку вызова мне не нажать, а кричать, не зная, что случилось, мне показалось унизительным — может, пустяк какой, а я к своей персоне внимание привлекать стану. Раз я не на операционном столе, раз вокруг меня никто не суетится — значит, всё под контролем, рано или поздно кто-нибудь появится и мне всё растолкует.

Не успел я так подумать — отворилась дверь и в палату вошёл Сергей Мухин, мой зам на стройке. Он-то мне первым и рассказал всё, что случилось. Оказалось, я провёл в искусственной коме ни много, ни мало — три месяца. А до этого меня чудом спасли. Когда на место катастрофы подъехала «скорая», я был размазан по земле потрохами наружу, с изломанным позвоночником, все думали — я мёртв, но врач определил пульсацию и меня повезли не в морг, а в Институт мозга. Меня штопали трое суток, бригады врачей сменяли одна другую, вставляли на место органы, сшивали нервы, сосуды, фиксировали осколки костей, и всё это время я держался и не пытался умереть — видать, родители знали секрет, как слепить меня основательно и надёжно. А потом нейрохирурги уступили очередь бригаде генетиков, трансплантологов и регенерологов. Не все кости и ткани удалось восстановить естественным путём, и они начали колдовать над тем, чтобы моё тело само произвело недостающие части. Меня ввели в искусственную кому, чтобы я, не дай Бог, не пришёл в себя и не помер после стольких усилий врачей от болевого шока.

Я, конечно, слышал про чудеса медицины, про то, что нынешние врачи научились выращивать за несколько месяцев утраченные органы и даже конечности, но не предполагал, что они продвинулись так далеко — мне восстановили даже фрагменты мозговой ткани — часть её была повреждена при катастрофе. Но когда на мне всё наконец зажило и началась восстановительная терапия, первая же проверка рефлексов показала, что руки и ноги мои не реагируют ни на какие раздражители. Проходимость нервов была нормальная, но, очевидно, мозг перестал распознавать импульсы, идущие от конечностей, хотя физически я был в полном порядке. Мозг как бы ослеп — он перестал воспринимать руки и ноги как часть моего тела. Такое вообще-то случается с вероятностью один к пяти тысячам. Вот этим единственным из пяти тысяч невезунчиков оказался я. Со временем, возможно нервная, связь могла возобновиться, но с гораздо большей вероятностью мне предстояло провести остаток жизни в постели. В любом случае, эскулапам не было больше необходимости держать меня в состоянии бессмысленного овоща, и мне перестали давать коматозные препараты. Странно, почему меня не эвтанизировали? — отстранённо подумал я. — Лучше бы я умер, не узнав всего этого.

Впрочем, я не до конца осознавал безвыходность своего положения, хотя всё, что рассказывал Сергей, казалось мне ужасным и невероятным. Я был потрясён — не забывайте, мой организм чувствовал, что всего лишь полчаса назад я шёл к подъёмнику и собирался устроить разнос монтажникам. А тут оказалось, что разнос устроили мне. И какой разнос! На тысячу мелких кусков.

Я спросил, кто занял моё место на работе. Сергей ответил, что прорабом стал новенький, только что испечённый в институте специалист, я успел застать его появление, но представлял себе совсем смутно — какой-то бестолковый мальчишка. При этом я отчётливо помнил, что сегодня он мне встретился по пути и поздоровался, но лица его вспомнить я не сумел.

А Маринка? Мухин должен был её знать — она работала в бухгалтерии, и наша связь ни для кого не была секретом. Сергей отвёл глаза. Я и так понял. Я не стал её осуждать — если бы с ней случилась такая же беда, скорее всего, я тоже не стал бы отдавать свою жизнь на заклание беспомощному инвалиду. Будь она ещё женой, а так… Но ведь только вчера мы договаривались, что сегодня после работы она зайдёт ко мне… Значит, всё кончено, и не надо себя обманывать — кончено навсегда. Я сжал челюсти, чтобы не выдать своих чувств при постороннем. Интересно, половую функцию мне восстановили? Хотя, впрочем, какая теперь разница? Я больше не мужик — баб мне отныне не знать, я даже онанизмом никогда в жизни не смогу заняться.

Сергей всё время подбадривал меня, то и дело повторяя, что могло быть и хуже. А что могло быть хуже? Я себе такое представить не мог.

— Мухин, да иди ты… — на очередное его «всё не так плохо, как кажется», — выдавил я.

Вероятно, мой мозг не только физически функционировал не в полную силу. Скорее всего, и умственно я тоже сдал. Потому что мысль о том, кто будет за мной ухаживать, где я возьму средства на оплату счетов за больницу, на пропитание, на квартирный налог — эта мысль даже не мелькнула в моей голове. Сергей сам заговорил об этом.

— Нет, ты представь себе. Тебе, действительно, безумно повезло. Ты мог умереть. Ты бы непременно умер, если бы в тот день врачей «скорых» не проверяли на профпригодность. Им нужна была нулевая смертность для переаттестации, а тебя так размазало… В любой другой день кто повёз бы тебя в институт мозга? Отправили бы в районный клоповник помирать в приёмном покое… Нет, всё не так плохо, как могло бы быть. А потом… На тебя могли навесить оплату счетов. Но твой юрист — молодец, он своё дело знает. Когда страховая компания устроила вопёж, что ты сам виноват в случившемся, что ты как прораб отвечал за безопасность участка, он нашёл несоответствие между расчётной и платёжной ведомостью компании. Оказалось, что инженер по технике безопасности у нас давно не числится, а вот зарплату его кое-кто получает… как думаешь, кто получал его зарплату?

— Селезнёв? — предположил я, помня о том, какие загребущие руки у начальника стройки.

— Ну, разумеется. Был дикий скандал. Селезнёва прокатили в новостях по первому. С работы попёрли. И вряд ли его теперь куда возьмут на приличное место. Но главное — ты оказался чист. Страховщикам пришлось смириться с тем, что они будут оплачивать твои счета. Ты бы знал, сколько стоили все эти операции! Тебя резали 8 раз. А лечение… Ты знаешь, сколько стоит здесь один койкодень? — Сергей закатил глаза и я понял, что вряд ли смог бы оплатить больничный счёт даже за сутки. — Но и тут твоё везение не кончилось, — увлёкшись, продолжал Мухин. — Когда страховщики поняли, что им не отвертеться от тебя, они решили извлечь из твоего случая максимум выгоды — тут такая рекламная компания завертелась! Ты бы только знал…

Но тут Сергея, оттеснив его за дверь, прервал вошедший в палату врач. Это был приятный обходительный дядька с очками на острогорбом носу, через которые он вперил в меня проницательный взгляд.

— А-а-а-а, наш ковбой уже на коне, — добродушно поприветствовал он меня, как будто мы с ним были давно знакомы. Впрочем, он-то меня наверняка успел хорошенько изучить, но я видел его в первый раз. Его спокойная уверенность и доброжелательность придавали мне душевных сил.

Врач откинул одеяло и я увидел своё исхудавшее тело. Впрочем, никаких других изменений я в нём не заметил. Я ожидал увидеть многочисленные шрамы, но кожа была ровной и гладкой и, хотя стояла зима, загоревшей. Вероятно, пока я лежал в коме, мне проводили сеансы физиотерапии. Конечно, в рядовой больнице никто не стал бы со мной так нянчиться. Меня обслуживали на полную катушку. Вот уж действительно: повезло так повезло.

У врача с собой было несколько блестящих металлических инструментов, которые я тут же окрестил «набором палача» — с их помощью он проводил различные таинственные манипуляции над моим телом, стучал молотком, втыкал длинные тонкие иглы, проводил по коже острым предметом, похожим на отвёртку и всякий раз спрашивал про мои ощущения. Я по-прежнему не чувствовал ни рук, ни ног. Туловище и голова реагировали на раздражение, хотя несколько вяло. Врач внимательно посмотрел на меня, покачал головой, потом сказал, что я слишком рано вышел из комы, может быть, всё ещё образуется — пару недель меня подержат в палате, а потом, если психиатр признает меня вменяемым и не случится никаких ухудшений, направят на выписку. Вы пока отдыхайте, — предупредил он. — Но всё-таки подумывайте о том, как обустроить свою будущую жизнь за пределами больницы.

Когда врач вышел, в палату опять проскользнул Сергей. Это меня очень заинтересовало. Почему от меня отказалась Маринка, почему рядом со мной нет никого из друзей, а этот человек, которого едва ли я мог бы назвать приятелем, он всего лишь сослуживец, не больше — почему он дежурит в моей палате? Я вырос прямым и открытым парнем, как того и желал мой отец, поэтому я просто спросил Сергея о том, какую нужду он имеет во мне, беспомощном и бесперспективном уёбном обрубке. Мухин тоже мужик честный, он не стал юлить, он сразу мне объяснил, что интерес его ко мне вполне меркантильный, но обоюдовыгодный, не хотелось ему мне сразу об этом говорить, но раз уж я спросил…

В общем, оказалось, что Сергей — многодетный отец-одиночка. У него не один, как у всех, не два, как у самых отважных, а целых три ребёнка, стремительно подгребающих к своему совершеннолетию. Мухин не сумасшедший, просто его жена родила тройню и умерла через неделю от какой-то невыявленной вовремя и развившейся в её утробе инфекции. Героический мужик Сергей, он не отказался от детей, а решил воспитывать их сам. Чтобы не цеплялись ювеналы, по законам которых каждому ребенку полагалась отдельная комната, он произвёл сложный квартирный обмен, в результате из двух однокомнатных — своей и жены — он сделал небольшую, но вполне уютную трехкомнатную квартиру, с приличного размера кладовой, которую он оборудовал под свою спальню. Зато у каждого из детей, как и полагалось, было своё собственное помещение с окном и отдельным входом. Всю жизнь Сергей пахал на работе, вечера проводил с детьми — им полагалось четыре часа непосредственного родительского внимания, а по ночам халтурил, разгружая ящики с хлебом на кондитерской фабрике. Когда он спал и как справлялся со всем этим — уму непостижимо. Но за двадцать пять лет он накопил, изворачиваясь и влезая в долги, 30 кусков еврази на три места на кладбище и 50 — на квартиру. Свою трехкомнатную — он разменял (по хорошему знакомству) на две однокомнатные. Жильём дети были обеспечены. Но самому Сергею жить было негде. Один из сыновей хотел его взять к себе, но ведь понятно, что парню двадцать пять, жениться пора, а как втроём в одной комнате? В общем, это не вариант, Мухин честный человек и ущемлять в правах своих детей не собирается. Когда со мной случилось несчастье и стало известно, что я вряд ли смогу сам себя обеспечивать, Сергей понял, что ему улыбнулась удача — если я только соглашусь взять его в квартиранты, — а уж он оплатит мне квартиру, питание, медикаменты, обеспечит (пускай только по вечерам и в выходные, но всё-таки домашний уход) — нам обоим это выгодно, не так ли? Сослуживец смотрел на меня сдержанно, но я понимал, что он с нетерпением ждёт моего решения. А я поражался тому, что пятнадцать лет проработал с ним бок-о-бок и, оказывается, совсем не знал. Как всё-таки люди умеют прятать свои проблемы от чужих глаз! Но вот теперь мы оба в беде, и мне, действительно, нужны будут и деньги после выписки, и уход. Даже если бы у меня был выбор, я бы всё равно согласился — просто потому, что сам теперь зависел от всех, а от меня — никто. И для меня казалось важным, что я хоть для кого-то представляю собой огромную ценность.

В общем, если принимать мои обстоятельства как обыкновенные, то всё складывалось, как нельзя лучше. Оставшиеся две недели мной по плотному графику занимались врачи, гипнологи, массажисты и физиотерапевты всех мастей. Даже прикреплённый к институту китайский мастер цигун испробовал на мне свое мастерство. Однако, при любом раскладе консилиум вынес неутешительное резюме — шансы на моё выздоровление минимальны. В любом случае, мне рекомендовали ежедневно выполнять упражнения лечебной физкультуры, проходить глубокий массаж, заниматься интеллектуальной деятельностью, чтобы в мозгу образовывались новые нейронные связи, мне также очень желательно разнообразить своё общение с окружающими для того, чтобы не утратить социальные навыки, без которых моё сознание быстро деградирует, и хотя бы пару раз в неделю мне надо бывать на природе. Да, и насчёт лекарств… Оказалось, врачи не знали, буду ли я испытывать серьёзную боль за пределами института. Сейчас в моей крови находилась изрядная доза обезболивающих, но на воле я должен буду следить за тем, чтобы не злоупотреблять ими и по возможности регулярно чередовать. Принимая наркотики, я могу подсесть на них так, что мне будет требоваться постоянно всё большая доза, пока их концентрация в крови не станет смертельной. Есть медикаменты, блокирующие сигналы боли, идущие к мозгу, но мне они не показаны, так как моё тело и без того не очень дружит с головой. А анальгетики вредны для печени и не столь эффективны… В общем, если боль вернётся, её нужно будет держать в узде — не давать измочалить моё сознание, но и совершенно избегать тоже не следует — во всём нужно знать меру: и в боли, и в обезболивании. Такие вот дела…