Лимонов против Жириновского

Александр Росляков. Так говорил о Жириновский

То, что о Жириновском стали опять писать, обильно и дотошно, доказывает, что такой политик, как явление и факт жизни, есть. И те, кто говорили раньше, что его как бы и нет, один мираж, блеф, — значит, не правы. Лимонов дал свою, небеспристрастную оценку личности вождя ЛДПР. Но попробуем, отойдя от личностей, оценить идейную, или, как говорят, метафизическую подоплеку этой восходящей словно вопреки всему разумному звезды.

До поры я, как, видимо, и многие, принимал его за человека, мягко сказать, несерьезного, да еще и на один глаз слепого: когда он, не видя что ли львиного успеха демократии, вещал диктаторские штучки типа возврата России в ранг империи или дачи милиционерам права «стрелять по шороху». Но одноглазие — вполне смешной порок только среди бинокулярно зрячих. Когда в обществе, сорвавшемся с цепи, ни зги сквозь слепую хищность всех против всякого, — иные пороки переходят в преимущества.

— Демократы работают на нас: разбили КПСС — нам дополнительная ниша. Они стали за нас, когда развалили и подожгли Союз. Демократы колются и переходят к нам. Готовьтесь к тому, что скоро вы станете правящей партией. Помните: каждый ваш сосед — избиратель. Больной, пьяный, плохой — все равно избиратель.

Так говорил Жириновский, когда еще практически ничего, кроме своей неугомонной глотки, не имел. Впервые живьем я увидал его на платформе бортовой машины, отдаленной дочери тачанки и броневика, во время митинга уже поверженных коммуно-патриотов на Манежной площади. С одной стороны — безумие тех, которые, не удержав коня власти за гриву, тщились удержать за хвост и прямо в уличный динамик отдавали указы по уже несуществующей стране, напоминая съезд наполеонов в сумасшедшем доме. С другой — успехи сделавших, ради оседлания коня, страну несуществующей: еще более густые, чем все митинги, шеренги поголовно зараженного торговлей населения, бесхитростно спешащего нажиться, обманув друг друга.

И на диком стыке этих двух равно безрассудных иртышей мне на какой-то миг помнилось, что коли демократический бинокуляр в лозунге есть в жизни крах рассудка вообще, — не впрямь ли лучше один — а кто ныне подлинно не щурясь смотрит? — глаз?

— Россия — великая держава с мощной армией. А мы ее раздаем — чтобы воевала против русских. Если окраины хотят жить независимо, пусть живут — но при керосиновых лампах. Нельзя всех сделать счастливыми — это ложь демократии. Страна превращается в стрельбище для тех, у кого чешутся руки. Уже с людей скальпы снимают! Я поведу такую политику, что народы сами сметут лидеров, которые их раскололи ради личной спеси и обрекли на нищету. Да, у меня будет плетка — для преступников, национал-сепаратистов. Я обещаю плетку днем — иначе будет плетка ночью. 70 лет из вас жали силы, чтобы строить армию. Теперь вы платите за разоружение. Предыдущие к войне готовились — войну не начали. Накрыли стол — а подойти не дали…

Так говорил Жириновский и предлагал временно, для лучшей и прицельной видимости, прислепнуть на один глаз. Тогда, когда еще казалось, что вот-вот — и положение исправится, общество выздоровеет и ягодка с демократических реформ в руке, — кто, если не с утра косой, купился б на такие предложения? Но когда за все более усугубляющейся болезнью не поспевает терапия, даже шоковая, вероятность набирает хирургия. И почему б тогда отпущенный, не хуже цен, народ, изверясь в рыночном, нашего толка, взаимном бандитизме, не выбрал бандитизм державный?

Дьявол говорит Христу: поклонись мне — и завладеешь миром. Жириновский говорит голодным нехристям: ваш стол накрыт! И тем, потевшим хуже негров дяди Тома над его накрытием, пока от блюд лизал научный коммунизм, он же теперь капитализм, — впрямь с каждым днем расплатного не по грехам поста должно быть все обидней и обидней.

— У вас нет другого выхода, скоро сами будете хотеть диктатора. Но я приду законно, под гарантию свободных выборов. Если не я — все равно придет другой и уже не даст никаких гарантий. Диктаторский режим на переход необходим. Я вам не вру, говорю откровенно, откуда возьму деньги, кто выиграет кто проиграет. Меня боятся в Прибалтике, в Финляндии. Пусть боятся. А вы не боитесь.

Так говорил Жириновский. И оператор очередной телесъемки в его штабе, покончив труд, обращался от своей камеры:

— Владимир Вольфович, можно личную просьбу?

— Пожалуйста.

— Жена утром просила передать вам низкий поклон.

Давно подмечено, что в оппозиции всякий лидер глядится симпатичней. Естественно: проще лгать, клясться на святынях лозунгов: уйду в отставку, отсеку руку, лягу под поезд, — если только не сдержу… Но фатальное «если» наступает — и сечет всегда не по обещанному адресу. Что происходит со святынями?

Святыня демократии — свобода. К ней нынешняя власть в пору обещаний прицепила защищенность, процветание всех, мир. И, как обыкновенно, налгала. Сбылась одна свобода. Остальное: бандитизм, разорение, война. Человек, оказавшись на свободе, повел себя свиньей. Ну так бывает, когда уж больно засидишься взаперти, разучишься жить, как говорят на зоне, «без хозяина». Усобные власти вольно или невольно воплотили это свинское, утробно-агрессивное начало в политику и двинули народы в бойню друг на друга. Но подсекает ли такой нечаянный итог саму святыню? Вопрос тяжелый.

Христос, в отличие от наших обещалкиных, был прям: «Не мир пришел я принести, но меч». И Дон Кихот, увидев закованных в цепи каторжан, не уронил полета:

Потом, правда, сокрушился, когда освобожденные тотчас накостыляли первому ему, но идеалам своим тем не менее не изменил.

Конечно, жизнь — не книга. Но книги, настоящие, пишутся из жизни и заключают в себе сокровенные устремления людей. И вот пока я подлинно не вижу, что, с усугублением бедлама, сокровенно, сердцем выберет народ: остаться или же расстаться с окропленной уже всеми страшными издержками свободой? Но в этом — рейтинг и будущность ЛДПР с ее вождем, которые если и лгут — довольно откровенно:

— Ложь — всегда орудие политики. Где-то и мы фальшивим. Я, например, как юрист, за отмену смертной казни. Но люди против, значит, и мы должны сказать: за отмену потом. Людей раздражает спекуляция, значит, и мы за временный запрет. Главное, мы чисты: не были в коммунистах, не участвовали во власти с демократами, можем все на них свалить. Вообще лучше избегать этих слов, чтобы никого не отпугнуть…

И вождю вторят его единомышленники:

— Русский все умеет: подковать блоху, запустить всех выше самолет. Одного не умеет: жить. Нужен порядок. На станции застрял товарняк с цементом, цемент схватился. Вызвать начальника станции, машиниста, диспетчера — и расстрелять из автомата. Завтра поезда пойдут без остановки…

— Скоро России не останется вообще. Все будет расхвачено мафиозными дельцами. Ельцин не правит страной — по вторникам отчитывается перед мафией. 7 лет ушло на добывание грязных денег, теперь их вложат в собственность, наймут охрану и покажут нам!..

— Уже расхвачено. У меня мебельное предприятие, но я не могу купить землю, собственность, прямо спрашивают: есть столько-то на взятки? Нет — свободен. У меня плотник, всю жизнь работал, говорит: выйду с топором на лобное место и, без стакана даже, буду рубить, рубить, только с перекуром…

Я вспоминаю эти речи не затем, чтобы словить на разозленном слове. Думаю, под претензионной сутью их сегодня б подписались многие. Но из нее, чем глуше в нашем застрявшем танке, тем разозленней вытекает и все вытекающее. И даже не столь важно, кристаллизируется вокруг Жириновского или кого-то впрямь еще похуже. Какие-то лозунги из соблазнительного арсенала, типа усмирения дубинками без разбора и суда всех смуглолицых, — нет-нет да воплотят в жизнь, не удержась, и самые демократические властелины. И нутряной соблазн решить проблемы при помощи «синьоров караульных» есть. И я, по совести, не знаю, как возразить ослепленным яростью, которая к несчастью справедлива, помимо официального: пилите, пилите, дальше эти штуки золотые! — хотя искренне б желал, чтобы так оно и оказалось.

Не знаю, в отличие от тех, делающих снова недурную кассу на отчаянном дебюте двухтысячелетней давности, и того, почему Сын Человеческий в минуту искушения отвергает полномочия, даруемые тотчас дьяволом, и выбирает свой нудный, отвратительно неблагодарный крестный путь, — хотя со своими данными мог наверняка достичь самых высоких блюд в торговой или властной мафии. Но сколько человечество с тех пор ни тщилось выправить кнутом негодности свободной, подчас свинской воли, — всякий раз затем возвращалось к истине, которую являет этот самый, может, нерасчетливый пример.

И потому я все-таки добровольно не отдам ни на грош сверх того, что причитается по праву кесарю. И то, что нынешний, за которого я голосовал и подставлял на баррикаде лоб, оказался не вполне хорош, лишь убеждает меня в том, что никакой и не может быть хорош вполне.

Что бы ни говорил любой из них, включая самых симпатичных.