Лирика

На полях гудят моторы,

И шумит страда.

…Ты зачем кружишься, ворон,

Черная беда?

Разве крови не напился

Ты за триста лет?

Кто погиб здесь,

кто родился,

Но ответа нет!..

Неужель опять ты чуешь

Ружья и ножи?

Где ты сядешь, где ночуешь,

Ну-ка, расскажи.

Тополя бегут по склонам

Из родимых мест.

Трепет легкий и зеленый

Ширится окрест.

В их тени живут синицы,

Галки гнезда вьют.

Багрецовые зарницы

Сходят в тот уют.

Дышат сумрачным поверьем,

Копотью боев

Крепкоствольные деревья,

Стражники краев.

Для самой Екатерины

Их сажали тут.

И свистел в руках детины

Сыромятный кнут.

А на теплых травах луга,

Смурен, угловат,

В тучу целился из лука

Мальчик Салават.

Он вихраст.

Он вымок в росах.

Норовом налит.

Богатеям взор раскосый

Спуску не сулит.

Он в армяк себя закутал —

Сто заплат и дыр.

Но мужает по минутам

Будущий батыр…

Он еще сразится с ложью

Пикой и ядром.

От Яика до Поволжья

Пророкочет гром!

Весть приспела из столицы,

Старшина не врал —

Собирается царица

Осмотреть Урал:

Каковы плоды и злаки,

Бани и жилье,

И желают ли казаки

Драться за нее.

Не пугают ли их раны,

Хватит ли парней.

И зарежут ли барана

В благодарность ей.

Бишбармак, в жиру набухлый,

Сладостей — не счесть!

Нет, в башкирах не потухла

Преданность и честь.

Пусть сзывает по станицам

Елька голытьбу,

Скоро он опохмелится

Вон на том дубу.

От хандры и от запоя

Вылечит страна.

Нынче время не такое —

Бунтарям хана!

Шибче даже чем делами

Лютые умы —

Прогремели кандалами

По державе мы.

Так в Башкирии далекой,

В южной полосе,

Для царицы ясноокой

Строили шоссе.

На слезах песок месили,

На зыбун-воде,

Ярь казацкую гасили

В каменном труде.

И десятник толсторожий

Торопил: — Га-н-и-и!

Резко щелкали по коже

Узкие ремни.

Чтоб неслась ее карета

В жарком блеске дня

По степи,

как по паркету,

Серебром звеня.

Чтоб ее любовник платья

Запятнать не мог.

Чтоб качал ее в объятьях

И квелел у ног…

Чтоб она, горя, лежала,

Распустив корсет,

Чтоб душа ее дрожала,

А повозка нет.

Грунт копали старцы, дети,

Щебень, тес везли,

Чай кипел, сушились сети,

Пчелы мед несли.

И посверкивало било

В таборной пыли.

На плотах визжали пилы,

Дыбились кули.

…Бай ашал махан,

аллаху

Слал намаз, шепча,

Чернь мосластую с размаху

Колотил с плеча.

За облупленной байдаркой,

Боль и стыд глуша,

Нервно ежилась татарка

В прутьях камыша.

Поделом урок раззяве,

Не гуляй одна.

Осмеял ее хозяин,

Рыжий сатана.

Плачет мать ее, апайка,

В скорбь погружена:

«А кому теперь малайка

Смятая нужна»…

И, увенчанный в седины,

Проклиная быль,

Дед сутулится над сыном,

Гуслярист, бобыль.

Отрок мучился коханый:

Кашель и озноб.

Из лохмотьев балаганных

Переехал в гроб.

Дочек нету, бабки нету,

Не судьбина — кол.

И течет слепец по свету

Одинок и гол.

За яругами буруны,

Погребень близка.

Переливчатые струны

И тоска, тоска.

…«Ой вы, лебеди, вы, гуси,

Я ль вам не сестра!» —

Длиннокосая Маруся

Пела у костра.

Извели их кошевары

Хлебовом вконец.

Зачерствела хуже вара

Доброта сердец.

То приказчик, то нарядчик

Лапают, хмельны.

…Стрекотнул в ольховник

рябчик,

Взмыл нырок с волны.

Так в Башкирии далекой,

В южной полосе,

Для царицы ясноокой

Строили шоссе.

Поп басил, Христа свидетель

Ныл мулла не в лад.

Но примчался

на рассвете

Юный Салават.

Конь его храпел устало,

Мордой поводил.

Пена хлопьями спадала

С кованых удил.

Пообточены копыта,

Подкарначен хвост.

Сколько с пылу перекрыто

Половецких верст!

Верховой — орел!

Папаха.

Сабля.

И седло.

Заиграли под рубахой

Мускулы кругло.

Нищета бурлит по свету.

Эге-гей!

Ас-с-са!

Дерзко зубы снеговеют,

И кричат глаза…

Он, уже готовый к гику,

Размятежил стан:

Ай, не зря сказал джигиту

В уреме шайтан:

Все, мол, узники и трусы,

Я же ни при чем,

Что башкиры и урусы

Под одним бичом.

Подымай кайло и вилы —

И вперед, за мной!

…К Пугачу иль до могилы —

Радости земной.

И завыл смотритель сипло:

— Он смутья-ян!

Вяжи!

На халат шурпа налипла,

— Взять его!

— Якши!

Телом медленно чужея,

Рухнул истукан:

— Затянуть ему на шее

Поскорей аркан!..

В липняке, за речкой Белой,

Посреди степи

Жил помещик Неробелов

И кислушку пил.

Ел отборные арбузы

Во большом дворе.

Заставлял он гладить пузо,

Маясь на ковре.

Отмуштрованные слуги

Целого гурьбой

Розовели от натуги,

Терли вперебой.

Веник парился, и к сроку

Нежил до костей.

…Понакликала сорока

Дорогих гостей.

И гуртились, словно овцы,

В заревую рань

Офицеришки, торговцы,

Мировая дрянь.

Те, кому народ неведом

И его порог.

Им шалаться по обедам

Учредил пророк.

Восхваляя герб и службу,

Весь как на юру,

Батька пыжился:

— За дружбу!

И глотал икру.

— Браво! — дамы восклицали,

Хмыкали дельцы.

…Клешневидные свисали

Над столом усы.

Рдела лысина прелестно.

И величью в тон

Золотел на фраке тесном

Родовой жетон.

Гоношились музыканты

И пускались в пляс

Слуги, модницы и франты —

Преблаженный час!

Отчего не веселиться?

Здорово!

Весьма!

В их надел императрица

Жалует сама.

Так в Башкирии далекой,

В южной полосе,

Для царицы ясноокой

Строили шоссе.

О, тираны, о народе

Вы печетесь… Все ж

Вас-то при любой погоде

Не замочит дождь.

Вам забава — смердам иго,

Тяжкая нужда.

Ведь у них от ваших выгод

Меж собой вражда.

Жаждой власти, высшим кругом,

Поздним стуком в дверь.

Вы похожи друг на друга,

Как на зверя зверь.

И в борениях за счастье

Вы равны давно.

Вы, конечно, разной масти,

А нутро одно.

…Трясся дом, обшитый жестью.

Гоготал курган.

Огорожено поместье —

Не сшибет таран!

У ворот в траве гусиной,

Желчи не тая,

Громыхает цепью псина —

Ростом с бугая.

Дрессированная туша,

Что ни клык — аршин.

Полгубернии придушит,

Только разреши!

Но внезапно по усадьбе

Затрещал огонь…

И возник смугляный всадник —

У бровей ладонь.

Струсил бедный покровитель.

— Беззаконье!

Бунт!

— Э, пирующий правитель,

Покажи табун!

Где пасешь, в каком уезде —

Лучше обозначь!

Здесь любой из нас наездник,

Воин и лихач.

Мы тальянки перебесим

И колокола.

Коли щедрый — не повесим,

Но спалим дотла.

И расплатою да горе

Хижин и кошар —

Вился пепел на просторе,

Полыхал пожар.

В вечевом, набатном плеске

Стон и зов: «Кар-рать!»

Чумовая

к Белорецку

Повернула рать.

Солидарно на опушке:

— В бога!

В потроха!

Трубы выперли, как пушки.

Дымные цеха.

На свободе свирепея,

Осенясь перстом,

Бреют тати Архирея

В церкве под крестом.

И от паники незряча

Матушка… и-и-их!

Под брыжжастой юбкой прячет

Милых попадьих.

Лезет к барыне ярило,

А она крепка:

То горшком ему — по рылу,

То ухват — в бока.

По увалам и по долам

Ухают стрельцы.

Животом на частоколы

Падают купцы.

И печалится осина.

И шуршит змея.

Взбелененная Россия,

Азия моя!

Губошлепая орава

В ситец и шелка

Наряжалась

и орала,

Злобна и жутка.

Через грозы, через пурги,

Думой обуян,

В пышном граде Оренбурге

Ждал их Емельян…

А его не купишь лестью,

Позвенью монет.

И святее право мести

Не подсудно, нет.

За густой, гривастой лавой

Не собрать имен…

Всем

восставшим —

слава, слава,

У гряды времен!

…Государская карета

Замерла. И вот

Уползла дорога в лето,

В повитель болот.

Под Уфой и под Казанью,

В шелесте знамен,

Будоражило сказанье

Сонмища племен.

Над покоем сытых вотчин,

Заслоня восток,

Хохотал крылами кочет,

Красен и жесток.

Так в Башкирии далекой,

В южной полосе,

Для царицы ясноокой

Строили шоссе.

В глубине лесов разлатых

Брякала картечь.

Билась бурка Салавата,

Темная, как смерч.

Гомонила голь в аулах.

И шатался трон.

С удалых раздолий дуло

Прахом похорон.

А луна плыла над Русью.

И в былое зло

Пела девушка Маруся

Вольно и светло.

Ну, а может быть, башкирка

Айя, Зульфия?

Хрустнул сук. Олень зафыркал

В роще у ручья…

И на солнышке веселом,

Листья прокаля,

Заватажились по селам

В ливне тополя.

И туман окутал горы.

Пробрели стада.

…Ты зачем кружишься, ворон,

Черная беда!

На груди твоей отметка.

Там, на склоне дня,

Не в тебя ли целил метко

Салават с коня…

Не его ль ты носишь пулю,

Перья теребя.

Каркай, вечно карауля

Самого себя.

Одичалый и настырный,

И всегда ничей,

Сколько ты, мигая смирно,

Выклевал очей!..

1960 г.

На юру встрепенулась

Ольха молодая,

Конопухи-проталины

Враз пролегли.

По ночам в небесах,

Как в дыму пропадая,

Все летят и летят

Надо мной журавли.

Там, за рябью песков,

За грядой эвкалиптов —

Ералашный, сезонный,

Оскомистый грай,

Золотящийся Нил,

Пирамиды Египта,

А внизу — мочажинник,

Болотистый рай.

Да славянских равнин

Бесшабашные версты:

Над макушками хат,

Над зонтами дворцов —

Рокотание туч,

И урманные гнезда,

И державные пики

Кержацких лесов.

Вещий гусельный клик —

С ним пахали и жали,

Умыкали в луга

Красногривый костер,

С ним чубатых отцов

Мы на фронт провожали,

Слали братьев к мартенам,

Венчали сестер.

Кочерыжный бобыль

Забывал про лукошко,

Усмирял почтальон

Рысака своего,

Среди свадеб хмельных

Замолкала гармошка,

Дабы слышать острее

И шибче его…

Над киркой рудокопы

Заметно добрели,

Уважал браконьер

Инструктаж егерей.

Ну, попробуй представить

Россию в апреле

Без былинных когорт,

Вожаков-звонарей.

…Над заводом моим

Облака припотели,

Завинтила труба

Горлопанистый рот.

— Эй, сосед, выходи!

Журавли

пролетели! —

Возле дома без шапок

Колгочет народ…

Мельтешат ребятишки,

Смятеньем объяты,

На подворье тесно

От густой толкотни:

— Дядь, а где же у них малыши?

— Журавлята?

На Урале пока

не родились они.

Мы горели живьем

У ковшей прокопченных,

Тупорылой кувалдой

Махали до слез,

Но зато под Москвою

Фашист кипяченый

В нашу землю по ноздри

Со свастикой вмерз.

Мы любовь к красоте

Сбережем, как наследство,

И вручим сыновьям:

Не загинет она!

По делам,

по мечтам,

по безвинному детству

Из бурдастых орудий

Лупцует война.

Окружили сугробы

Угрюмо деревню:

Вперся черт на чердак,

В колотухи стучит.

В двух шагах, за стеной,

Стонут хором деревья,

У порога одрогший

Теленок мычит.

Под загнеткой линялый

Нахохлился кочет,

Раздражает его

Мыший шорох и скрип,

И, наверно, с тоски

Кукарекнуть он хочет,

Да не может бедняга —

В сарае охрип.

Лает пес, баламут,

Вздыбив шерсть, как иголки.

Он — понятлив,

Репьями и страхом пропах:

Всех, подобных ему,

Перерезали волки,

Их в окрестностях

Больше теперь, чем собак.

Серый кот, по прозванью

Семейному Степа, —

Бессловесный свидетель

Голодных годин,

Как в жару муравейник,

Взлохмачен и встрепан,

Отрешенно зажмурясь,

Мурлычет один.

В паутинном углу —

Бог, спаситель упрямый,

Рядом —

Дева Мария

С наивным гольцом.

Перед ними низко́

Преколенилась мама,

Исхудала она,

Поопухла лицом.

Распустилась коса,

И набрякнули веки.

Поистерся в оплечье

Старинный халат:

«Сохрани нас, господь,

Мы рабы. И вовеки.

И аминь…»

И опять

Приседает не в лад.

Мы утешить ее

И отвлечь не пытались.

И казалось,

Что въявь

Под ночным потолком

На иконах святые

О чем-то шептались

И кружил по избе

Ангелок ястребком.

И вплывала луны

Самоварная рожа,

Вьюга-дура в падучей

Свивалась в юлу.

Даже мама была

С ведьмой чуточку схожа:

Лился волос ее,

Серебрясь на полу.

Фитилишко мигал

Из лампадки раскосо.

Бог, в устах подзамкнув

Благодарную речь,

Узкой дланью сжимал

То ли крест,

то ли посох,

То ли дерзкий,

Карающий ворога меч.

Взбудоражил апрель

Шарлопанистый речку.

Поквелели на стеклах

Рисунки зимы.

И качается рыжей

Верблюдицей печка,

По-сурочьи на ней

Угреваемся мы.

Молоко пузырится

В прогоркнувшей банке,

И трещит огородная

Ветхость — кольё.

Мама гладит старательно

Эвакуантке

Дорогое, с ласкающим ворсом

белье.

Нонна ценит базар

И мясные продукты.

Ей завхоз доставляет

Транзитный пакет

Или ящик, где шулерски

Прячутся фрукты:

Виноград и лимон,

Абрикос и ранет.

Ей отвесил муки

Кладовщик по записке…

И областив трагической

Участи фон,

Подвывает, ярясь,

Опохмельный Вертинский

В ярлыкатый ее

Удалой патефон!

Чемодан. И доха.

Кольца. Серьги. Браслеты.

Нафталин и духи —

Косметический чад.

Для нее в сковородке,

Зардевшись, котлеты

Веют луком и перцем

И вкусно скворчат…

На ее щедроту

Ты, простак, не надейся.

С ней папаша измучился —

Доктор наук.

От фашистов ее

Защитили гвардейцы,

А в тылу упасут

Наши вдовы от пург.

Горожанка она.

Без комфорта ей трудно,

А сестренка стрекочет,

Глупа и мала:

— У Самохиных бабушка

Кончилась утром

И Назарова Митьку

С собою взяла…

Вылупляются звезды

Над черным погостом.

И челночат беседу

Шабрихи, как нить:

— Отстрадалась.

— Преставиться нынче-то просто.

— Сковырнулся — и нет.

— А кому хоронить?

Мама ойкает: «О-о-о!

Бабы путной могилы

Не вскопают сердешные —

Кожа да кость…

Валька, Валька,

Какой же ты слабенький, хилый,

Вот споткнусь —

Окочуришься следом, небось».

— Он, чать, Славке мому…

— Нет, он Павлику ровня…

Индевели под лавкой

Щелисто венцы.

Захлопочет весна,

Размохнатит вербовник,

Поманит журавлей,

И приедут отцы.

Мир враждующий

Гомоном птичьим расколот:

От природных щедрот

Сами впрямь не свои,

Затевают рулады

У жухленькой школы

Первобытные иволги

И соловьи.

Балагурят дрозды,

Бузатерят кукушки,

Дятел, клюв отточив,

Демонстрирует пыл.

…Педагог-инвалид

Прочитал на опушке,

Как Матросов собой

Амбразуру прикрыл.

Он вздохнул, закурил.

Шелестели страницы.

Нет,

Москву

на позор палачам

не сдадут!

Кто-то с улицы

Крикнул ужаленно:

— Фр-рицы!

И ватага рассыпалась:

— П-лен-ных ведут!

На развилку шоссе,

По чилижному склону,

Летним полднем

Распаренна и горяча

Выползала

огромной

гадюкой

колонна,

Хвост изгибистый аж

В миражах волоча.

Под лучами она

Жутковато лоснилась:

По-бандитски нага́,

Не одежда — тряпье.

Сколько гордых столиц

И гербов уместилось

В ненасытной, питоньей

Утробе ее.

Сторож, дед — за бердан,

Пацаны — за каменья,

Но учитель скомандовал —

Строгий нарком:

«Р-рота!

…А-ать!

Пр-рекратить!»

Шепоток и волненье:

Он окурок в грязи

Раздавил каблуком…

И, тушуясь, ему

Козырнули солдаты.

Автомат наготове —

А мы, детвора,

По канавам,

по лужам,

по кочкам горбатым

Семенили вдогон

И орали: «У-р-ра-ра!»

Скрежетали паромы

Глухой переправы,

Озирался немчак…

И за бульком колес

Лопухи шебуршились,

И рдели купавы,

И взахлеб о себе

Заявлял нам покос.

Из-за скал громоздящихся

Солнце, раззява,

В кипеневую лють

Уронило весло.

Запыхтел, загулял

Лиходей-морозяка,

И село до бровей

Куржаком обросло.

Юркий хорь прошмыгнул

По кустарнику шустро,

Запетляла по дебрям

Поджарая рысь.

На окольных буграх,

Как под сводами люстры,

В серебристом покое

Березки зажглись.

Воробьи скоченели

На ферме под крышей.

И пари́тся коровий

Крупчатый навоз.

Прорубь сизою знобью

Хохочет и пышет,

Исчезает в ложбине

Порожний обоз.

Незавидный удел

У рыбешек строптивых:

Омут схвачен остудой,

Твердеет нутром.

Еле-еле вчера

Я очнулся от тифа,

А сегодня тащусь

По ступеням с ведром.

Ускользает тропа,

Извивается странно.

Тошнота одолела,

Хвороба.

Смотри,

На пушистом откосе

Кровавятся раны,

Нет, не раны, а ягоды.

Ах, снегири!..

Одногодки с винтовками

В школе, на марше,

А в сестренке-то проку,

Глуздырь, егоза.

Я кормлю поюнка

И толку я для каши

Черпачок ячменя

И полфунта овса.

День — что год, не дождусь я

Когда же он канет.

Уморился в заботах,

Одик без людей.

…Просвистели кнуты.

Раздалось понуканье:

«Н-но, проклятая!

Н-но!»

Влажный фырк лошадей.

О мгновения, вы

Хуже длительной пытки:

Я распахивал двери,

Едва ли не лбом.

Надвигались возов

Кочевые кибитки,

Кони в пене, в мерцании

Сплошь голубом.

И мерещился выпас

Долинный, с гуртами,

Лепетала листвой

Тополиной теплынь.

Веял сеном январь,

Чебрецом и цветами,

И в губах застревала

Горчаво полынь.

Хамовитые козы

Без тени конфуза

Умывали хруптящий

Пырей на снегу.

Поднимал я трезубцем

Навильник кургузый,

По-мужицки пружинясь,

Кидал под стреху.

Подбородок и шею

Трушинки кусали,

Но, зальделый бастрик

К дровнику прислоня,

Поворачивал я

Широченные сани,

У крыльца распрягал

Сноровисто коня.

Цокоток от лаптей

Ударял в половицы.

Мама вешала шаль

И фуфайку на гвоздь:

«Уф, и сивер!»

Нежнели, оттаяв, ресницы,

И румянились щеки:

«Прозябла!

Наскрось!»

И, откинувши бюст

Над своим патефоном,

Положа на пластинку

Утюг невзначай,

Изумлялась

ее появлению Нонна,

Суетилась:

— Вам кофе?

— Нет, милая, чай…

За сеня́ми уздечкой

Позвякивал карий.

Дух сосновых поленьев

В голландке крепчал.

Вынимала она

Из-под кофты сухарик:

«Нате, вам журавленок

От папы примчал…»

Принимала сестренка.

И, рада без меры,

Начинала с отменным

Усердием есть:

— Долговязый?

— Ну-да, щупловатый.

— И серый?

— Што ты, доча,

не серый —

оранжевый весь…

Обнищалый уют

Полыхал образами.

Оптимизм населения

Долго не тух:

Кот Степан шевелил

Плутовато усами,

И поскуливал пес,

И базланил петух,

Рыхлобокий телок

Выразительней топал.

Засыпал я, довольный,

И тут же отец

В бронированном танке

гремел

над Европой,

Высевая, как зерна,

Смертельный свинец.

Он лихой,

Забинтованный

И пропыленный.

А над ним, — где в разрывах

Тускнело жнивье,

Цепенел и кружил

Сирота-журавленок,

Да не мог прикоснуться,

Как детство мое…

Не успела земля

Позабыть про увечья

И пустить по траншеям

Обметную цвель,

Как на всех поясах

Шар ее оракечен:

Что ни область — мишень,

Что ни фабрика —

Цель.

Уж не тот ли Адольф

С малярийным апломбом

Примеряет мундир

В крематорном аду…

Ведь не зря в тайниках

Водородные бомбы

Вызревают обильнее

Яблок в саду.

За витийством трибун

И за чаркою рома —

То звериная спесь,

То лукавый елей.

Увядает трава

От моторного грома,

Истребители птиц

Расшугали с полей.

Усыхают ручьи,

И, раздумьем покрыта,

Загорюнилась вдруг,

Запустынилась даль.

Глубже братской могилы

Планета разрыта:

Аммиак и уран! Алюминий и сталь!

Вон пророком взорлил

Космонавт над веками,

Человеку Христова

Печать отдана.

По-акульи сверкнули

Подлодки боками,

И прожектор просек

Океаны до дна.

Розовеет рассвет…

В Бресте,

в Киеве,

в Туле

Тяжко дремлется вдовам.

А где-то под твист

Президент укололся

О жгучую пулю

И воспрянул из пепла

Матерый нацист.

Ах, как тянет его

Порезвиться в Россию!

Он настроил себя

На реванш, на успех…

…Я усталость свою

По-хозяйски осилю,

Отдохну и войду

В стратегический цех…

Здесь жена.

Здесь отец.

Здесь сестренка маячит,

Из кабинки друзьям

Кулачишком грозя.

Каждый ковш скоростной —

Оборона!

Иначе

Нам грядущий разбой

Урезонить нельзя.

Котлованная хлябь.

Робость девушек-елок.

Край мартенный,

Не ты ль, ураганом продут,

В сорок первом

Любой неказистый поселок

Превращал за неделю

В опорный редут.

Захолонут Яи́к

Духотой полевою.

Опускаются мутные

Сумерки с гор.

Спелый месяц пронзив

Шпилевой булавою,

Прикорнул на холме

Одиноко собор.

Он обшарпан, оббит,

До основ поразрушен:

Корчевальный топор

Рубанул по нутру.

Не мешайте ему

Изнуренную душу

Врачевать от невзгод

На российском ветру.

Не раскатится гул

Над провинцией дивной,

И сизарь, всполошась,

Не покинет насест.

Лишь в немой высоте

Промелькнул реактивный

И впаялся над ним,

как распластанный

крест.

Не дьячка, не попа —

Глыбу-колокол мне бы,

Чтоб гудел и плясал,

Хутора веселя.

Чем азартней, смелей

Мы торопимся в небо

Тем нужней и дороже

Родная земля.

Исковеркали сказки,

Уняли поверья,

Безответно сова

Отбубнила: «Фу-гу!»

Все осмыслю, как сын,

Но слепое неверье

И никчемный разор

Я принять не могу.

Нам в трудах и мечтах —

Первородство порукой.

Утверждайся,

Рублев,

пой победно,

Боян!

…Собирается в церковь,

Как прежде, старуха,

Это Анна Ефимовна —

Мама моя,

Оренбуржский платок,

Каймовитый и новый.

Шуба с воротом,

Боты: и ей повезло…

Из шикарного штапеля

Юбка-панева,

И передник в подоле

Расшитый зело.

Мне ль стыдиться ее

И бесчестно глумиться

Над евангельской сутью

Назойливых фраз?

За погибших она

Притомилась молиться,

И кладет покаянья

За грешников, нас.

От неправды плакат —

Не лечебное средство.

А кручина вольна

И к царице припасть.

Так на что же в заботах

Еще опереться:

Тормошить пустяками

Советскую власть?!

Ей налоги она

Поквартально платила,

А колхоз лемеха

И рыдванки латал.

Принадбавили пенсию

На три с полтиной,

Для крестьянки неграмотной —

Куш, капитал.

Возмужания путь,

Ты ничем не приглажен,

Ты, как Волга,

раздвинул

тиски берегов!

Вырастал я в прекрасном

Отечестве нашем

Под рычанье клыкатых

Заморских врагов.

Я питался картошкой,

Клубникой, масленком,

Зачерствелую корку

Зубами пилил.

Пусть я множество раз

Побольней журавленка

На житейских пожарах

Крыла опалил.

Крепче буду!

…Южит на поду́ раскаленном,

Гневно плещет чугун

За кирпичной кормой,

Словно алая кровь

Двадцати миллионов,

Что с последней войны

Не вернулись домой.

Ошептала их мать,

Журавли орыдали,

Осиянил костер

В ежевичном логу.

Наши клятвы чисты

И священны медали,

Укажите-ка мне:

Перед кем мы в долгу?

Неуемных идей,

Государств поединки:

Горновой и шахтер, —

Ты, как пахарь в страду:

Надеваешь спецовку,

Шнуруешь ботинки

И читаешь газеты,

И ешь на ходу.

Паровозы басят:

В зное,

в свисте

и в гаме

Лаборантки снуют —

Дел печных доктора.

Завихряясь, течет

Над составами пламя,

И вулканно ревут

Подо мной бункера.

Лейся, юность моя,

По шлифованным чашам!

Наши думы сложны,

А желанья просты:

Мы расплавим руду,

Солончак мы распашем,

Через бездны швырнем

Круче радуг мосты.

Не абстракции культ,

А творения зодчих —

Чудодейную вязь

И узор старины,

Мы вчеканим в гранит

На проспектах рабочих

Умудренной и доброй

Великой страны.

А сестренка — она,

Бормота-тараторка…

Ей от мамы б на танцы

Быстрей увернуть.

…Приосанься, отец,

И оправь гимнастерку,

Прицепи ордена

По-старшински на грудь!

Их тебе выдавал

Генерал за отвагу,

Но долдонит битюг —

Мол, истратив харчи,

Прихромали мы все

С челобитной к варягу:

— Укасать нас!..

И сметке, чужак, обучи…

Непокорными гимнами

Нас пеленали

Где ты,

Врангель,

и Черчилль,

и фюрер,

и Хорст?

Мы клинком и штыком

Тех радетелей гнали,

А вот он улизнул

От расплаты, прохвост…

…Не былой патефон,

А квинт-джаз ресторана.

На солистке, на Нонне,

Пикантный нейлон.

Пошловатая хрипь

О сверчке с тараканом,

Сексуальной тоской

Начинен микрофон.

Крутоярятся бедра

В четыре обхвата.

В такт ей дрыгает парень.

Бутылки… салат…

Ветераны мои,

Исполины, солдаты, —

Ты, отец,

ты, учитель!

Да, я виноват…

Вашу песню со сцен

Не спихнут

Модернисты,

Не распнет вашу славу

Подонный чувак.

Бунтанул педагог:

— Али мы не танкисты?

Наливай, не стесняйся —

За праздник,

Чудак!..

Ухмыльнулся отец

И, упрек понимая,

Обернулся он к Нонне

В свеченье зеркал:

— Ну-ка,

выпьем

со мной

за 9 мая! —

И над скатертью дзенькнул

Хрустальный бокал.

В тишине безъязыко

Моргнула актриса,

Протолкнула

липучего пунша глоток.

И вдоль пьяных столов,

Как сердитая крыса,

Прошмыгнула к себе

В туалет-закуток.

Полыхала гроза,

Тополя неуклюже

Окунались под ливень

Лохмотьями крон.

Матюгался отец,

Гасли молнии в лужах.

И стучал педагог

Костылем о гудрон.

Давче слышал я сам,

Как стрижи прилетели

И в беспечном, азартном

Порыве одном

Зеленеющий парк

Искупали в метели

И оставили так

Весновать под окном.

Только мне-то какое

До этого дело?

Я от майских дождей

Никого не спасу.

Пусть колышется он,

Удивленный и белый,

На аллеи с ветвей

Отряхая росу.

Столько лет для меня

Красоты не хватало,

Угрызением я

За пробелы плачу.

Я шалел под шаманским

Шипеньем металла,

И теперь на заре

Я помыслить хочу.

Слепота и хандра,

Что ж, и вы одолимы:

Натыкаюсь и я,

Не бирюк, не холуй,

На елань,

на букет,

на улыбку любимой

И на поздний ее

Озорной поцелуй.

Хорошей и шуми,

Лепестковая вишня,

Оплетайся забор

Хлопотливым плющом.

Я на этой земле,

Безусловно, не лишний,

Коль надежды мои

Первозданны еще.

Затопило село

Городской панорамой.

День такой, что обиды

Не пишутся в счет.

…Не одряхнул отец,

Не ссугобилась мама,

Варит суп нам,

Оладьи и шаньги печет.

И вареньем

смородинным

Потчует внука.

И неспешно буяну

Внушает всерьез:

«Это с фронта,

от деда,

Покушай-ка, ну-ка!

До тебя еще нам

Журавленок принес»…

— А куда улетел он?

— На юг.

— Н-н-ет, на север!

— Ты, негодник, не спорь!

И велит ему сесть.

— Долговязый?

— Ну-да, щупловатый.

— И серый?

— Што ты, сына,

не серый,

оранжевый весь…

…Драный купол.

Ветла.

Плиты.

Галки.

Вороны.

Мама держит кошель

Полный ржавых монет:

«Не каким-то чужим

Господам-фараонам,

А для храма исконнего

Шиферу нет.

Приучились слоняться

По скверам мушшины.

Без ретивого ока

И пруд наш закис.

Не утят, не кутят —

Все машины, машины,

А в детишках

От ихова грыма каприз».

А намедни она

Рассерчала не в шутку.

Нонна просит:

Ты, дескать, на кухне подкрась.

Не мотнула обратно —

Запуталась в шмутках…

И целковый сует,

Спекулянтская страсть!

Заложить бы толстуху

Потуже в оглобли!

— Я, сударыня, знай,

На деньгу не скуплюсь.

Сын-механик:

Он тысячу в месяц зароблет.

Подновите ей в кухне,

Сичас, тороплюсь!

Вчетвером получаем,

А ежеле мало —

Так сноха — инженер,

Не колымим рубли.

Я в Свердловске была,

Я на Гагру летала,

Убирайся отсель!

Кухню ей побели!..

Реже крестится.

Чаще гутарит в беседке.

И по праздникам

Водит сынишку в кино.

Отношенье к случайно

Застрявшей соседке

У нее пошатнулось,

Я вижу давно…

Да, примета отличная

Нашенской эры.

Вот отец мой, вот мама —

Какая уж есть.

Символ счастья ее — журавленок,

Не серый,

А повитый легендой,

оранжевый весь…

На Урале — осенняя

Хмарная благость.

Разбрелся по стерне

Куртлючиный косяк.

За межой куропатке

Гречиха попалась,

Лось на тракте туманном

Пристыл, как босяк.

Разбутевший барсук

Ковыляет к низине.

И, на фокусы щедр,

Верховей-прыгунец

С дубняка на липняк,

С липняка на осинник

Заскакал по вершинам

Проворней, чем бес.

На зыбучистых отмелях

Кучатся яхты.

Безалаберных чаек

Смурной пересуд.

Домны в медных шеломах

Бессменную вахту

За чертой горизонта

Сурово несут.

И звенят журавли,

То ликуя, то плача.

Встань пораньше, мой друг,

И любого спроси,

Кто под этот напев

Не поверит в удачу

На багряной моей,

На озерной Руси?

И покуда душа

Не покинула тела,

Не сломилась последняя

Веха в судьбе,

Будет

биться,

как всполох,

Тот зов поседелый —

От слепого рожденья

До смерти в тебе.

Чье-то эхо и шум

В камышовых заторах.

Взволновался тайги

Лиловеющий плес.

С перевала гуднул

Озабоченно скорый

И за город «курлы»

На вагонах увез.

Не в глазури,

Так в камне

мы яро воскреснем,

Светлорусый простор

Мы броней оградим.

Журавлиную Русь,

Величальную песню

Никому осквернить

И распять не дадим!

1968 г.