Лишний князь

Вести из Старого Города

Хоромы служилого князя Буривоя располагались по соседству с великокняжеским дворцом. От двора великого князя его отгораживал только высокий забор из заостренных бревен, для прочности скрепленных продетыми в них жердями. Дом его состоял из четырех клетей, между которыми были устроены крытые сени. Четыре крыльца, каждое на свою сторону света, поднимались над подклетями и вели в горницы. Направо от главного, западного крыльца, были обустроены покои самого Буривоя и его слуг. Слева расположились покои его жены и детей. Над их горницами были устроены светлицы, а еще выше — празднично украшенные терема под крышами в виде высоких остроконечных шатров. И уже совсем высоко, над шатрами, на острых железных иглах, красовались изображения позолоченных вьющихся змеек, в погожие дни ослепительно сверкавших под солнцем.

С восточной стороны крытые сени с узенькими оконцами вели в повалушу — деревянную башню в несколько мостов, которая служила для торжественных приемов и праздничных пиров. Рядом с ней, отдельно от других построек, стояли поварня, мыльня, конюшня, чуть дальше, в глубине двора — овин и амбары. По другую сторону от дома находилась гридница — большая изба, в которой жили дворовые люди, в случае надобности выезжавшие с князем на войну. Тут же располагались хлев для скота и курятник. Хозяйство было большое, добротное — чтобы его содержать, нужно было не меньше двадцати человек челяди, за которыми строго приглядывала хозяйка дома — Снежана.

Сам Буривой любил подниматься из своей палаты в высокую башенку с навершием в виде бочки, выкрашенной в лазурный цвет и раскрашенной золотистыми звездами. Он называл эту башенку «моя обитель». Она была узкой, всего несколько шагов в ширину, но этого пространства хватало на небольшую постель, где он имел обыкновение вздремнуть часок-другой после обеда, на маленький столик и на деревянный поставец с серебряными кувшинчиками, ковшиками и чарками. В этом маленьком теремке Буривой проводил свои лучшие часы. Подниматься сюда имели право только самые близкие к нему люди — жена, дети и ближний слуга Избыгнев, да и тот шагал сюда по высоким ступенькам, затаив дыхание и боясь скрипнуть половицей.

Из узенького окошка, обращенного на юг так, что сюда в разгар дня било солнце, можно было окинуть взглядом весь двор с хозяйственными постройками, с суетливыми бабами и ленивыми мужиками, с равнодушными козами и коровами, жующими траву, с кошками, шмыгающими под ногами, и собаками, виляющими хвостом и лезущими лизать руки каждому знакомцу, и, наконец, со свиньями, валяющимися в лужах, которых на дворе было полно после любого дождя. Отсюда же можно было заглянуть через забор на двор великого князя и узнать, что делается у него. Но и на великокняжеском дворе царила в точности та же картина — только челядь у него была одета получше, да ратные люди громче звякали своими доспехами.

День уже клонился к вечеру, когда Буривой, помывшись в горячей мыльне, пообедав как следует и вздремнув пару часиков, собрался наконец позвать к себе гонца, прибывшего еще ночью, когда все были в походе. Снежана была отменной хозяйкой — гостя, несмотря на его незнатность, приняли как полагается. Он был отдохнувшим, накормленным, его одежда была уже вычищена, а конь жевал в стойле отборный овес.

Едва посланец заговорил, как сердце Буривоя дрогнуло от давних, почти забытых воспоминаний. Путник произносил слова так, как их выговаривали в его родном городе, находившемся далеко-далеко, на самом западном краю славянских земель, где жили почти незнакомые с вятичами народы лютичей, бодричей и белых сербов.

— Откуда естешь? — спросил Буривой, произнося слово «откуда» как «отконд», со сладостью выдыхая через нос звуки, о существовании которых вятичи даже не подозревали.

— Естем со Старого граду, — ответил посланец. — Юж цалый мещонц в пути.

Буривой поворочал языком, но не смог вспомнить слова, которые в детстве он лепетал с такой легкостью, и заговорил по-обычному, по-великогородски, надеясь, что этот вагрин его поймет:

— Какие новости в Старом городе?

— В Старом граде смута, крамола! — сбивчиво заговорил Вадимир. — Великий князь Челодраг отправился на санях вслед за богами (этот оборот означал, что человек покинул этот мир ради мира иного). Сына его, Вицислава, бояре с престола согнали, бо был он развратником, пьяницей, да к тому же норовил сдать город немцам. Племянники покойного, сыновья его братьев, да сыновья старших князей, правивших раньше, все между собой передрались. Славнейшие витязи друг друга поубивали, поля вытоптали, дома народа пожгли. Люди уже воевать не хотят, все друг на друга смотрят волками, что дальше будет — никто не знает. Нет законных наследников у Старого Града! Ни одного нет, кроме тебя, Буривой Прибыславич! — сумбурно закончил посланец и вкрадчиво посмотрел на князя.

Буривой подпер голову рукой, задумался, затем внимательно вгляделся в своего собеседника. Тот сидел перед ним на лавке, подавшись всем телом вперед. Солнце за окном уже село, горница освещалась только пламенем свечки, которое плясало и отбрасывало темные тени.

— Помнит ли кто-нибудь еще моего батюшку? — наконец, спросил он.

— Помнят, Буривой Прибыславич, помнят! — с жаром заговорил Вадимир. — Всё помнят: и что он был славнейшим из князей, и что сам каэсар немецкий корону ему дарил, и что все уважали его и боялись, и что мир при нем был, и враги нас не трогали — всё помнят!

— Кто сейчас держит власть в городе?

— Ратибор с Мечидрагом.

— Не знаю таких. Кто они?

— Бояре и витязи покойного князя.

— И чего они хотят?

— Хотят, чтобы все было по-старому. Чтобы их с главных людей никто не согнал бы. Чтобы новые князья не приехали бы из уделов со своими слугами и не заняли бы их места.

— Это они тебя послали?

— Да, они! Шлют тебе низкий поклон и велят передать, что если ты, княже, явишься с несколькими полками, то без труда отвоюешь себе свое княжество, которое еще батюшка твой держал.

— А с кем воевать-то придется?

— С княжичем Гостомыслом из Зверина, с Радогостом-вильцом из Лютого граду, с Будивоевым сыном, с Годславом, племянником Богуслава, да еще с парой-тройкой мелких князьков.

— И это все? — с подозрением осведомился Буривой.

— Ну, может еще с немцами, если их позовут, — замялся посланец.

— Из немцев с кем именно?

— С саксами. С данами.

— Готы? Лангобарды? Вандалы?

— Не, эти далеко, они в наши дела не суются, — неуверенно проговорил Вадимир.

— И сколько полков нужно мне привести?

— Может, десять… А еще лучше — двадцать. Да, верно, если будет двадцать — то не только возьмешь город, но еще и удержишь его!

— Ясно. Думать надо. Давно не был я дома — кто за меня там теперь встанет? — тяжело проговорил Буривой.

— Встанут люди за тебя, Буривой Прибыславич, непременно встанут! — горячо заговорил посланец. — Уж очень они устали от усобиц. Только думать долго нельзя. Пока ты тут думаешь, кто-нибудь город уже возьмет и запрется в нем. Если Ратибора с Мечидрагом оттуда выгонят, то все пропало: ворота тебе уже никто не откроет.

— Ладно, я тебя понял! — решился наконец Буривой. — Передай своим господам, что я их условия принимаю. Явлюсь, как только полки соберу. Пусть держат для меня крепость.

— Хвала Яровиту, мое полеценье исполнено! — обрадовался гонец. — Завтра же с утра поспешу обратно, чтобы побыстрее донести до хозяев добрую весть. А тебе, пане ксёнже, от них подарок. Велели передать из рук в руки.

Он запустил ладонь за пазуху и извлек оттуда тяжелый сверток из плотного темно-синего бархата. Держал он его бережно, боясь уронить, и кажется, даже дышать на него опасался.

— Цо то есть? — с недоверием спросил Буривой.

— Они сказали, что ты сам узнаешь, — ответил гонец.

Буривой взял мешочек и осторожно потряс его за концы. На деревянные доски со звоном вылетело золотое кольцо с большим красным рубином. Кольцо было старое, потемневшее, но едва он коснулся его, как ощутил глубокое волнение.

— Я его помню! — подрагивающим голосом сказал он. — Это кольцо моей матери.

Избыгнев уже давно увел чужеземца спать в гридницу, а Буривой еще долго сидел за столом в сгустившихся сумерках, и разглядывал подарок из города своего детства.

Кольцо было широким, увесистым, прохладным. Золото уже давно почернело от старости и потерлось, но змейка, вьющаяся по его наружной стороне, была хорошо видна. В полутемной горнице рубин казался почти черным, но пламя свечи плясало на его гранях яркими отблесками. Он попытался надеть его на указательный палец, но оно не налезло. На средний палец его удалось надеть только до середины, и на безымянный тоже. Но на мизинец оно наконец поместилось и село, как влитое. Он поднял руку к глазам и сравнил его с золотой запоной у себя на плече. Та же золотая змейка, тот же рубиновый глаз, те же линии вьющегося хвоста. И ему вдруг припомнилось, как сверкало это кольцо на ладони у его матери. Ее давно уже не было в живых, но сейчас она встала в его памяти, как наяву. Она была высокой и стройной — по крайней мере, такой она ему помнилась. Волосы убраны под легкую полотняную шапочку, вокруг которой тянется серебряный обруч с узорами. С обруча свисают сережки в виде морских коньков. Глаза темно-синие, нос с небольшой горбинкой, взгляд лучезарный и светлый. Она ласково смотрит на него и протягивает к нему руки, что-то говорит ему со своим особенным, неподражаемым выговором, мягко произнося «л» и «р».

Ему вспомнилось, как отец путешествовал вместе с ними по своему княжеству, и как радостно встречали их люди, где бы они ни появлялись. Какими все были добрыми и приветливыми к нему, маленькому мальчишке! Он был уверен, что все его любят, и не знал тогда, что может быть по-другому. Что случилось потом? Почему они от него отвернулись?

Лицо его потемнело, но тут же опять прояснилось. Кольцо на его мизинце отбрасывало пламя свечи. Он засмотрелся на эти пляшущие огоньки, и опять в его памяти ожили картины далекого, почти совсем уже забытого детства. Перед глазами возник деревянный причал, по которому топают, гремя досками, люди с тяжелыми мешками и коробами. К причалу привязана ладья с белым парусом. Из нее выгружают товары, и такие же ладьи снуют по заливу, над которым нависло серое, северное небо. Наверное, тогда оно было пасмурным, но теперь оно казалось ему светлым и радостным. Вот они с отцом плывут среди волн, и отец учит его забрасывать удочку. И как, дернув леску, ему удается выудить из воды рыбку, которую он никак не может снять с крючка. А эта рыбка трепещет на днище ладьи и пытается выпрыгнуть обратно, и он ловит ее, набрасываясь всем телом и суматошно шлепая по дну руками, а отец ему помогает и от души хохочет…

Всю ночь ему снилось, как он возвращается к себе во дворец, в котором родился и вырос. Он ходил по его крытым деревянным переходам, поднимался в горницы и спускался в прохладные клети. На дворе мальчишки, сыновья мечников и бояр, бросали ножик в землю, стараясь попасть в очерченный круг, и громко гомонили. Сторожа ходили по каменным стенам Старого Места и ругались с селянами, требовавшими открыть ворота. Конюхи выводили лошадей купать в речку, седельники и шорники чинили упряжь, бронники в кузнице гулко стучали молотками по раскаленному железу. С поварни тянуло дразнящим запахом свежего хлеба и копченой рыбы. Он заходил в детскую, которая нисколько не изменилась за прошедшие годы, и брал в руки деревянный меч, который выстрогал ему один из дружинников его отца. Уже столько времени минуло, а во сне ничего не изменилось — только он стал старше и выше.

Он проснулся в спокойном, умиротворенном расположении духа. За завтраком дети расшалились, почувствовав, что отец не будет с ними слишком строг. Младшая дочь, Томислава, которая через пару лет уже станет невестой, заметила на его мизинце новое кольцо и спросила:

— Тятя, а что это у тебя за колечко?

— Это кольцо твоей бабки, — улыбнувшись, ответил он. — Вот станешь невестой — тебе его подарю.

— Оно же старое! Все потерлось, — с детской непосредственностью воскликнула дочь. — И тусклое. Какая рухлядь!

— Этому кольцу уже много веков, — терпеливо сказал Буривой. — Хочешь узнать, как оно появилось?

— Ну, держись, — улыбнувшись, сказала жена. — Сейчас снова возьмется за свои ветхие сказки.

— А про что сказка? — с любопытством спросила дочь.

Старшие сыновья переглянулись и быстренько принялись подчищать чашки, чтобы успеть улизнуть до того, как начнется нравоучение. Но Буривой уже начал рассказ:

— Однажды юноша по имени Сватша искал в окрестностях города заблудившуюся козу. Он излазил все заросли и наткнулся на заваленный вход в пещеру, который был едва виден из-за густых кустов. У входа он нашел древний глиняный черепок, под которым завалялась старинная медная монетка. Он подумал, что в пещере, наверное, спрятано еще много монет, и собрался уже пролезть под ее темные земляные своды, как вдруг перед ним появилась дивная женщина, от которой исходило солнечное сияние. Она сказала юноше, что заходить в эту пещеру нельзя, и уж тем более нельзя ничего в ней брать, ибо это навлечет на всех жителей ужасные беды. Сватша не мог ее ослушаться и побрел со своей козой домой, но мысли о богатствах, спрятанных в пещере, не давали ему покоя. Ночью он долго не мог уснуть и ворочался на соломе, а когда полный месяц залил своим призрачным светом долину, не выдержал, и украдкой, думая, что никто его не заметит, побежал к найденному им месту.

Ему пришлось долго ползти под низкими земляными сводами, которые настолько обветшали, что грозили в любой миг обрушиться. Но жажда богатства настолько охватила Сватшу, что он не мог остановиться. В конце концов он попал в высокий пещерный зал, в котором было светло почти так же, как днем. На стенах горели воткнутые светочи, как будто кто-то нарочно зажег их. На земляном полу стояли сундуки с серебряными кунами и золотыми украшениями. В углах высилось оружие и доспехи чудесной работы. Сватша ничего не мог с собой поделать. Он принялся набивать золотом и серебром рубаху, которую сорвал с себя и связал в виде мешка. Но как только он потащил этот мешок к выходу, пламя светочей дрогнуло, и под затхлыми сводами зала пронесся ледяной ветер. Откуда-то из темной глубины раздалось змеиное шипение, и замерший от ужаса Сватша увидел, как прямо на него выползает огромный чешуйчатый змей. Увидев вора, змей вспыхнул от ярости, и из его пасти вырвалось жаркое пламя. Опаленный Сватша бросил свою добычу и изо всех сил начал карабкаться к выходу, а змей быстро пополз за ним. Вырвавшись на волю, змей взлетел над горой и принялся поливать своим пламенем город, отчего случился великий пожар. Как только первые лучи солнца упали на землю, змей уполз обратно, под тяжелые земляные своды. Но с этих пор он начал каждую ночь появляться и уносить скот, резать коров и свиней, жечь урожаи. Совсем не стало житья от него людям. Многие богатыри выходили на бой с этим змеем, но от них оставались лишь кости.

Люди горевали и не знали, что делать. Тогда кто-то посоветовал им послать гонцов к старой слепой пророчице, что жила на далеком острове Руяне посреди Варяжского моря. Рассерженные горожане отправили в этот дальний и опасный путь Сватшу. Сватша отправился в маленькой лодочке, и его долго носило по волнам, пока не прибило к острову в том самом месте, где высился белый камень Алатырь и стоял древний храм бога Ярилы. Обессиленный и измученный, он принес в этот храм дары, которыми снабдили его горожане, и слепая пророчица открыла ему свое видение. Она сказала, что не будет ему и всему его городу покоя, пока они не отдадут змею прекраснейшую из девушек, которая только сыщется среди жителей города и его окрестностей. Опечаленный Сватша принес это известие домой, и рассерженные на него горожане на большом вече выбрали жертвой его сестру Нишу, которая и вправду была самой красивой и самой мудрой среди молодых невест.

Бедную девушку отвели к змеиной пещере, и змей забрал ее. Долго Сватша оплакивал свою сестру, но с этих пор змей перестал беспокоить селян, и все снова зажили, как и прежде. А через год Ниша объявилась, живая и невредимая, с новорожденным младенцем на руках и богатыми дарами, полученными ей от змея. На радостях Сватша закатил знатный пир, на который собрал всех, кто жил в городе и рядом с ним.

Ребенок Ниши рос не по дням, а по часам. Вскоре он начал ходить и говорить, потом он научился обращаться с оружием так, как не умел больше никто, и через некоторое время превратился в храбрейшего из воинов, какого видел свет. Вокруг него собралась большая дружина, и провозгласила его своим князем. От него и пошел знатный род князей Старгородских, которые были настолько сильны и воинственны, что их боялись и варяги, и немцы, и даже далекие дикие обры.

— А причем здесь кольцо? — спросила Томислава.

— Это кольцо змей подарил своей невесте Нише, когда отпустил ее с ребенком обратно в город, — ответил Буривой. — Ниша вернулась с этим кольцом к своему брату, и с тех пор оно передавалось в княжеском роду из поколения в поколение, пока твой дед, а мой отец Прибыслав не подарил его своей последней и самой любимой жене, моей матери. Да, выглядит оно неважно. Золото потускнело от времени. Но все же оно дороже любого богатства, потому что служит знаком княжеской власти. Носить его дозволено только тому, в чьих жилах течет змеиная кровь. Другие не могут стать хозяевами Старого Города. Это дано только нам, потомкам Владыки Горы.

— А почему ты не хозяин Старого города? — наивно спросила Томислава.

Мать сделала ей большие глаза и приложила палец ко рту. Сыновья, собравшиеся уже убегать, снова переглянулись и сели обратно на лавку. Но Буривой, не обращая внимания на эти знаки, ответил:

— Меня выгнали оттуда злые люди. Они поступили со мной несправедливо, и я накажу их за это.

В горницу вошла пожилая бабка Русана, принялась собирать со стола деревянные чашки и понесла их мыть на поварню. Томислава увязалась за ней. Сыновья быстро допили квас и исчезли. Они остались в светлице вдвоем — он и его жена Снежана, которая когда-то так же приехала в землю вятичей из далеких краев.

— Что, растревожил тебя этот гонец? — спросила она.

— Да так, — уклончиво ответил он. — Принес новинки с моей бывшей ойчизны. Там многое переменилось.

— Ты хочешь туда вернуться? — осторожно спросила она.

— Может быть, — нехотя сказал он. — Посмотрим, в какую сторону ветер подует. А ты не хотела бы стать княгиней?

— Я и так княгиня, — улыбнулась Снежана.

— Я хочу сказать: настоящей княгиней! — не принимая ее шутливого тона, серьезно возразил Буривой. — Хозяйкой целого княжества. С большим городом, который будет только твоим. Мы оставим его нашим детям. Ведь они и вправду змеиного рода, а это особый род, не такой, как другие.

— И чем же он особый? — состроив ироническое выражение лица, спросила она.

— Тем, что нам дано особое право — владеть и повелевать! — строго сказал Буривой и хлопнул кулаком по столу.

Снежана помолчала немного и вымолвила:

— Даже не знаю. У нас вроде уже тут все сложилось. А туда, наверное, ехать опасно?

— Может быть, и опасно. Но тебе и детям ничего не грозит. Вы переждете здесь. А я возьму войско и пойду воевать за свои права.

— А тебе дадут войско? — с сомнением произнесла она.

— Попрошу Владека. Я для него столько сделал! Он не сможет мне отказать.

Солнце едва успело взойти, а Вадимир уже оседлал своего коня. В его огромную дорожную суму, перекинутую через седло, накидали съестных припасов — вяленого мяса, круп, сухарей, дали даже большой мешок с пивом, да отправили побыстрее, пока соседи не начали любопытствовать. Избыгнев проводил его до Яворова огнища и убедился, что посланец поскакал без остановки за запад.

Буривой был давним знакомцем Всеволода, приехавшим вместе с ним с острова Руяна, где будущий великий князь находился в изгнании, пока в Городе княжили его не слишком дружелюбные родственники. Находился Буривой на положении «служилого князя» — то есть за ним признавали княжеское достоинство, но своего княжества ему не давали, и никаких прав на него в будущем не сулили.

Тем не менее, он считался вторым человеком в княжестве после Всеволода. Его тут каждая собака знала — и совсем не в переносном смысле. Сторожевые псы и в самом деле виляли хвостами при его появлении, признавая за своего, не говоря уже о людях. Перед ним распахивались любые двери, и в первую очередь — в великокняжеских хоромах. Он заходил к Всеволоду по-свойски, без чинов, в любое время дня и ночи, и всегда встречал у него радушный прием.

Вот и на этот раз охрана без вопросов впустила его в распахнутые ворота, которые запирались только на ночь. Ни на крыльце, ни в сенях он ни встретил ни Гостибора, ни Любомысла, и сделал вывод, что Всеволод, видимо, куда-то ушел по делам. Прислуга спокойно сновала со своими заботами, не обращая на него никакого внимания — к нему так привыкли, что давно принимали за своего.

— Эй, дома ли князь? — спросил он какого-то жильца, попавшегося ему на пути.

— Давеча был здесь, а теперь вроде вышел, — ответил служилый.

— Ну скажи хоть княгине, что я пришел, — велел Буривой.

Одна из мелких боярынь, живущая в покоях княгини, спустилась и провела его наверх, в светелку. Вход на женскую половину дома посторонним был строго заказан, однако Буривоя тут не считали посторонним — он был почти как член семьи. Вскоре к нему вышла сама Верхуслава — великая княгиня, дочь думного головы Держимира, хозяйка Города, княжества и всех прилегающих волостей.

Верхуслава Держимировна была не слишком высокой, но ладной и статной женщиной лет тридцати пяти. Она держалась спокойно, просто, и в то же время с достоинством — но не напускным, как у некоторых худородных боярынь, а с естественным, которое происходило от уверенности в своем возвышении над всеми, кто ее окружал. Лицо ее было приятной овальной формы, золотисто-русые волосы убраны под чистый белый платок. Ярко-красные губки ее при виде вошедшего растянулись в улыбку, обнажив ровные жемчужные зубы.

Одета она была в долгую, до самого пола рубаху, стянутую широким поясом. Рубаха тоже была белой, и по-домашнему простой, без украшений — видимо, Буривой не считался тут гостем, к приходу которого следует наряжаться. Из широких рукавов выглядывали точеные ручки с тонкими длинными пальцами. Но самое поразительное, что в ней было — это глаза. Они были глубокими, ослепительно-синими, пронзительными. Казалось, что она видит своего собеседника насквозь, и от этого никто не решался ей врать. Да еще ходили слухи, будто во лбу у нее есть третий глаз, который обычно не виден, но открывается, когда она гадает. Конечно, это были пустые разговоры, но на простых людей, видевших свою княгиню лишь по большим праздникам, они производили неизгладимое впечатление.

Впрочем, Буривой был знаком с ней уже давно — он был дружкой жениха на княжеской свадьбе, которая состоялась без малого два десятка лет назад, и помнил Верхуславу еще молоденькой пятнадцатилетней невестой.

— Здравствуй, Боржек! — просто, без лишнего чванства произнесла она.

Он сразу почувствовал к ней особенное доверие, даже близость — ведь Боржеком его называли только самые близкие люди. Здесь, в земле вятичей, этого имени никто не знал. Его называли Буршей, Бурилой, иногда даже Воятой — но «Боржек» никто из местных даже не умел выговаривать. Это имя знал только Всеволод, да пара его приближенных людей, с которыми вместе они прибыли сюда из изгнания на дальних островах. От мужа это имя научилась говорить и Верхуслава, да разве что его собственная жена, Снежана, знала его. Но Снежана сама была пришлой, из дальних славянских земель, а как у них там говорят — боги ведают. Верхуслава тем временем присела на узкую лавочку у окна и знаком пригласила садиться его.

— Ты не боишься встречаться со мной вот так вот, один на один? — лукаво улыбнувшись, спросил ее он.

— А чего мне бояться? — улыбнулась в ответ она. — Мы уже целый век знакомы. Почти как родня.

— Мы и есть родня. Ты же посаженная мать у моих детей, — напомнил он.

— Кстати, как они?

— Тебя поминают, особенно дочка.

— У меня для нее есть колечки к веночку, сейчас кликну служанку, чтобы принесла.

— Нет, не нужно! — решительно возразил Буривой. — Ты ее разбалуешь. Если только на именины, или на какой велик праздник.

— Праздник Лады недавно был только, а Ярилина дня еще месяц ждать, — попыталась поспорить она.

— Вот и отлично. Подождем до Ярилина дня, — непреклонно сказал Буривой.

— Ну хоть повязочки-то ей передай. Они у меня шитые, с травами.

— Ладно, повязочки можно, — позволил уговорить себя он.

Верхуслава позвала свою боярыню, и та принесла две красивые длинные ленточки, на которые к праздничному венцу подвешивали серебряные «бережёные» кольца. Ленточки были расписные, «с травами» — то есть с замысловатыми вьющимися узорами. Когда боярыня вышла, Верхуслава посмотрела ей вслед и сказала:

— Сейчас вся дворня начнет обсуждать, что мы тут делаем и о чем говорим.

— Пусть обсуждают, нам-то что? — отмахнулся Буривой.

— В самом деле, — согласилась она. — У тебя что-то срочное?

— Да, но это наши с Володей дела, тебя не буду даже заботить, — ответил он.

Она улыбнулась — ее улыбка была располагающей и приятной. «Володей» называла Всеволода только она, и Буривой в ее присутствии тоже так говорил, хотя это для него было и не очень привычно. Но эти милые домашние имена вызывали в ней, видимо, те же чувства, что и у самого Буривоя, когда он слышал «Боржек».

— Мужа нет, он поехал осматривать стены. Говорил, что-то там нужно чинить, — сообщила она.

— О, стены осматривать — это надолго! — рассмеялся Буривой. — Их не то, что чинить — их заново строить нужно! Прясла совсем обветшали, заборола у них деревянные, а нужны каменные, шатры на башнях прохудились, сторожа мокнут под ними.

— Да, Гостибор много раз жаловался, что весь вымокнет, пока в ночных сторожах отстоит, — согласилась она. — Но ведь это, наверное, трудно и дорого?

— Да, это дорого, — сказал он. — Но куда деваться? Город городить — не лыко вязать.

Они поболтали еще о том, о сем. Разговор их тек, как у старых знакомых. Верхуслава не упустила случая посплетничать про знатных боярынь и довольно едко наговорила колкостей про жену Твердислава, которую недолюбливала за то, что та с ней соперничала по богатству нарядов. Буривой посмеялся и сочувственно покивал ей. Когда дело дошло до детей и их дел, у Верхуславы совсем развязался язык, и ее было уже не остановить. Буривою оставалось лишь слушать и улыбаться, время от времени поддакивая. В такой беседе пролетел целый час. Наконец, на улице послышался топот копыт и громкие голоса.

— Вот и Володя приехал, — сказала она, выглянув в простое, без разноцветных стекол окно.

— Пойду встречу его на сенях, — сказал Буривой.

— Да, пойдем. Я тоже тебя провожу, — предложила она.

Великий князь въехал на двор в окружении целой оравы слуг и ближних бояр. Гостибор кинулся к нему, чтобы придержать стремя и помочь спуститься с коня, но Буривой успел первым и сам принялся помогать другу. Ступив на землю, Всеволод тяжко охнул и припал на одну ногу.

— Все еще болит? — участливо спросил Буривой.

— А куда же деваться? — ответил князь. — И нога болит, и рука. Раскроил мне ладонь Изяславка. Хорошо, что кольчуга попалась прочной, а то быть бы мне одноруким.

— А врач что говорит?

— Что он может сказать? Бормочет себе под нос заговоры про остров Руяну. Я понял только, что рану промыли успешно и заражения не будет.

— И то ладно, — с облегчением сказал Буривой. — А я тебе подарок принес. Посмотри-ка!

И он протянул Всеволоду рукавицу из мягкой темной кожи с замысловатым узором. Едва заметные линии причудливо извивались вокруг большого темно-синего камня, вделанного в золотую оправу, прикрепленную заклепкой на тыльной стороне ладони. Персты ее были обрезаны до половины.

— Это змеиная кожа, — сказал Буривой. — Она обладает целебной силой. Носи ее постоянно, и рана срастется.

— Что ты! Это такая редкость! Да и камень целого состояния стоит, — покачав головой, произнес князь, но перчатку все же принял и бережно надел ее на больную руку.

Пальцы высунулись из обрезанных перстов, но вся кисть руки оказалась надежно защищена.

— В самом деле, вроде болеть стало меньше, — с удивлением произнес он. — Чудные у тебя подарки! Все с какой-то волшбой.

Они поднялись к князю в гостиную. Всеволод скинул тяжелую дорожную одежду и остался в простой домашней рубахе с ношеными портами.

— Был у меня ночью гонец из родных краев… — начал Буривой и неожиданно замолчал.

Всеволод остановился посреди светелки и удивленно уставился на него.

— Вести привез, — осторожно продолжил Буривой.

— Да говори уже! Что рассказал? — с нетерпением воскликнул князь.

— Оказывается, мой единокровный брат все это время в Старом городе княжил. Месяц назад скончался.

— Соболезную.

— За что? Старшие братья меня не любили, я от них одно только лихо видал. После смерти его в княжестве началась смута. Слишком много нашлось у него наследников — все поднялись разом и разорили всю волость. Ключ от города держат бояре Ратибор и Мечидраг. Они зовут меня княжить.

— Вот это новость! — удивленно взглянул на него Всеволод. — Почему именно тебя?

— Тамошние князья явятся со своими дружинами. Ратибор с Мечидрагом боятся, что новички их «заедут».

— Дело обычное, так и бывает, — заметил великий князь. — Кому нужные старые слуги, когда своих пруд пруди?

— От меня хотят, чтобы я оставил их на своих местах и дал бы им новых вотчин.

— Какое необычное желание! — рассмеялся Всеволод. — И что от тебя требуется?

— Привести в город двадцать полков и отогнать от него мелких князьков, а возможно, и немцев, если вмешаются.

— А вот это уже не шутки, — снова остановился Всеволод, расхаживающий посреди светлицы. — Двадцати полков даже я не соберу.

— В том-то и дело. У меня вообще никого нет, кроме моего Избошки да конюхов с пастухами, — тихо промолвил Буривой.

— Чем же тебе помочь? — задумался Всеволод.

Он опустился на лавку, поставил локти на стол, и упер подбородок в ладонь, обтянутую кожаной перчаткой.

— Войско может дать только дума, — наконец, сказал князь. — Но бояр будет не уговорить. Они не поймут, зачем это нужно.

— Все верно — им это не нужно, — оживился Буривой, привстал со своего места и надвинулся на своего друга, как бы нависая над ним. — Но ты подумай, Владек, что от этого будет тебе? Огромное, богатое княжество на пути к западным странам — там купцы, там торг, там товары со всех четырех сторон света. И это княжество — в руках твоего человека. Ведь я твой человек, Владек? Я твой с детства и всегда таким был!

— Да, так и было, — все так же задумчиво промолвил Всеволод. — Сколько мы с тобой вместе?

— Да лет с десяти! — душевным тоном произнес Буривой.

— Это значит, что уже три десятка годков, — смеясь, сказал Всеволод. — А помнишь, как мы жили с тобой на Руяне? Кем мы были тогда? Ублюдками, князьками без княжеств, изгоями! Меня, помню, как-то раз дворовые мальчишки побили! Как мне было обидно!

— Но ты нашел свое княжество, а я — нет, — сказал Буривой. — Помоги и мне найти свое. Ведь я такой же сын князя, каким и ты был тогда. Просто тебе тогда повезло — тебя позвали княжить. А теперь точно так же зовут и меня.

— Но двадцать полков! Где их взять? — воскликнул Всеволод.

— Проси у бояр! Тебе дадут, ты их всех в кулаке держишь! — убежденно проговорил Буривой.

— Ладно, давай попробуем, — согласился с ним Всеволод. — Но разговор выйдет нешуточным, к нему нужно как следует подготовиться. Ты же знаешь, что наши вельможи только о своей мошне думают — упрутся рогом, и ничем их с места не сдвинешь. Послезавтра как раз заседание думы, я успею переговорить с кем надо с глазу на глаз.

Буривой крепко обнял его за плечи и прочувствованно проговорил:

— Я знал, Владек, что ты меня не оставишь! Ты всегда в меня верил, и я тебя не подводил!

Весь день он не мог усидеть на месте. В доме полным ходом шла подготовка к княжескому пиру: Русана чистила его лучшее корзно, порядком запачкавшееся во время последнего боя, Избыгнев доводил до зеркального блеска его оружие и упряжь, конюхи увели коней купаться в реке, и даже Снежана, раздав поручения слугам, не захотела оставаться в стороне — она самолично принялась наводить блеск на пуговицы, нашептывая какие-то волховские заклинания, чтобы придать им оберегающей силы.

И только сам Буривой постоянно переходил из одной горницы в другую, поднимался по лестнице в светлицы и даже в высокий терем, откуда был виден княжеский двор. Он что-то бормотал себе под нос, размахивал руками, спорил с невидимым собеседником — в общем, по мнению дворовых людей, был явно не в себе. Когда Избыгнев в очередной раз пробегал мимо с серебряной уздечкой в руках, он поймал его за рукав, резко остановил и спросил:

— Ну что, Избоша, хочешь быть слугой благородного князя?

— Да ты что, господине? — изменился в лице его оруженосец. — Неужели хочешь от меня избавиться? Чем я тебе не угодил? И кому ты меня хочешь отдать?

— Ду-р-рак! — в сердцах обругал его Буривой. — Я и есть благородный князь! Или все тут уже забыли, кто я таков?

— Извини, господине! — заулыбался слуга, решив, что хозяин изволит шутить. — Конечно, ты настоящий князь! А может, даже и царь! Верно я говорю? — обернулся он к Русане, которая точно так же улыбалась, хотя и молчала. — Ведь вылитый царь, правда?

— Болван! — Буривой отвесил ему звонкую оплеуху, постаравшись не задеть при этом багровый рубец на его лице. — Меня зовут на княжество. На свое собственное! Не чье-нибудь, а мое! Поедешь со мной в дальнюю сторону?

— С тобой — хоть на край света! — не переставая смеяться, ответил Избыгнев.

— Сделаю тебя там боярином. Дам тебе вотчину. Хочешь вотчину?

— Хочу, господине!

— Велю скроить тебе свое знамя. Будешь знаменитым воеводой, водить полки в бой. Какой цвет у знамени тебе нравится?

— Белый с зеленым! — не раздумывая, ответил оруженосец. — А поверх черный топор и серебряный месяц.

— Ладно, будет тебе топор с месяцем! — пообещал ему Буривой, и для убедительности отвесил еще одну оплеуху.

Снежана, глядя на эту суету, улыбалась. Когда они остались одни, она спросила:

— Милый, что с тобой? Ты весь как на иголках.

— Важные новости, дорогая, важные новости, — не в силах успокоиться, забегал он из угла в угол.

Жене, конечно же, хотелось его расспросить, но зная его уже два десятка лет, она предпочла подождать, пока его самого прорвет. И в самом деле, Буривой не мог держать это в себе:

— Есть надежда, что сбудется то, о чем я мечтал много лет. Владек обещал мне помочь. Может быть, мне придется отправиться на войну. Но я вернусь за тобой! И увезу тебя в чудеснейший город на свете! Где меня называют не «Бурило», а «Боржек». Где толчется народ со всего белого света. Где говорят на ста языках и тысяче разных наречий. Это город, где я родился… — он посветлел. — И откуда меня прогнали, — при этих словах он нахмурился, но тотчас же оживился опять: — И ты там будешь княгиней! Не такой, как здесь — тут одно только название. А там тебе будут кланяться, как истинной госпоже! Ты будешь там выше, чем Севкина Верхуслава!

При этих словах уже Снежана подняла голову и уставилась на него. Сравнение с Верхуславой было для нее чувствительной темой. Как и жена Всеволода, она тоже называлась княгиней, и по всем правилам должна была считаться выше любой боярыни, однако она никогда не получала таких же почестей, как «первая госпожа» — более того, даже незнатные и худородные жены бояр смотрели на нее свысока, потому что у ее мужа не было в княжестве своей вотчины, а деньги на содержание его слуг и двора великий князь выделял из своей казны. Быть «служилым князем» считалось почетным только на словах — на самом деле за этим высоким званием не стояло прочного положения в обществе, и она, жена «служилого князя», ощущала это в полной мере.

— Это ночной гонец тебя позвал туда? — осторожно, грудным мягким голосом спросила она.

— Да, это он, — возбужденно ответил Буривой. — Неужели настало время вернуться домой? Как я этого ждал!

— А здесь? — все так же осторожно спросила Снежана. — Разве не здесь теперь твой дом?

— Здесь? Конечно, — рассеянно ответил он. — Здесь стоят наши хоромы, здесь выросли наши дети. Но там у нас будет не двор, а дворец! Вот такой, как у Севки. Да нет, лучше! У Севки-то он деревянный, а там каменный! Палаты там изукрашены так, что только в небесном граде богов такие бывают!

— Тебе только так кажется, — ласково, как ребенку, проговорила она. — Ты ведь был совсем мальчиком, когда уехал оттуда.

— Я не уехал! — неожиданно резко выкрикнул он. — Меня выгнали! Выгнали вместе с матерью, когда мне не было и восьми лет! И послали жить на какой-то остров посреди Варяжского моря, к диким русам, которые умели только коз пасти да чужие ладьи грабить!

— Это остров Руяна? — удивленно спросила Снежана. — Та самая Руяна, где стоит храм всех богов? Где бел-горюч камень Алатырь, под которым спрятана волшебная сила? Где волхвы гадают белогривым конем, который ходит по копьям?

— Да, все так, все это есть, — пробормотал Буривой. — Однако на самом деле все не так красочно, как ты это себе представляешь. Худо быть изгоем, даже если тебя выгнали в самое красивое место на свете.

— А за что тебя выгнали? — спросила Снежана.

Буривой сел на лавку и сжал зубы так сильно, что послышался скрип.

— Мой отец был известным князем, — отрывисто сказал он. — Его боялись и уважали и славяне, и немцы. Даже разнузданные варяги не решались нападать на его земли. Он крепко держал власть в своих руках, и делал это так, что им было довольно и боярство, и простонародье. Мать мою он любил очень сильно, души в ней не чаял. Я рос в богатом дворце, посреди шумного города. А потом наступили черные дни. Отец мой скончался. И тут только я, безмозглый мальчишка, начал понимать, что жизнь не так радужна, как видится. Оказалось, что до того, как взять мою мать в жены, он был женат уже два раза. Его первых двух жен уже не было в живых, но их детей все вокруг считали его законными наследниками — именно их, а не меня, мальца. Вскоре его старшего сына кликнули князем, а нам с матерью велели убираться подобру-поздорову. И мы отправились по синему морю к острову, который принимал таких же изгоев, как я. Там я и с Всеволодом познакомился — он тоже в ту пору был изгнанником, но ему удалось вернуться домой, а мне нет. Матушка моя родины уже не увидит — она осталась на том острове лежать под камнем. А вот у меня еще есть надежда вернуться домой в сиянии славы и отомстить всем врагам, что когда-то гнали нас.

— Брось это! Месть — дело пустое, особенно, когда прошло столько лет. Наверное, тех людей уже давно нет в живых, — сказала Снежана.

— Пусть их нет, но есть мое княжество! — возразил ей Буривой. — Мой отец был единственным, кого немецкий кесарь Хлодвик Домосед назвал королем и которому подарил золотую корону. Я не просто какой-то князек — я король! Я выше всех, даже Севки! Старый город — мое родовое наследство, и я обязан вернуть его себе — это мой долг!

Буривой выговорился и умолк. Снежана молча подошла к нему, обняла и поцеловала:

— Вот таким я тебя и люблю! — сказала она. — Если ты в своем праве — то иди и верни себе то, что принадлежит тебе по закону. И оставь это наследие нашим детям. Пусть они тоже будут королями.