Лишь небеса знают

20

Тэвис возвратился в Нантакет ровно через два с половиной года после своего отъезда. Не счесть было дней, когда он мечтал хотя бы взглянуть на Элизабет. По дороге от пристани к дому он гадал, как она его встретит. Гнев, который он некогда испытывал, давно сменился чувством вины. Вины за то, что оставил ее, за то, что не сумел вернуться раньше.

В толпе на главной улице мелькнуло несколько знакомых лиц, но он не стал задерживаться. Тысячу раз представлял он себе свое возвращение! Вот Элизабет стоит у кухонного окна, затем, повернувшись, замечает его и, глядя так же восторженно и преданно, как в детстве, кидается к нему навстречу, чтобы обнять.

Он повернул на Центр-стрит, его улицу, и неожиданно прежние опасения вернулись. А что, если поздно? Что, если он не приезжал слишком долго? Слишком долго не мог прозреть, понять, что она уже не девочка, а зрелая женщина. Она молода, ей еще нет тридцати. Он на десять лет старше, но из них двоих именно он проявил слабость и бесхарактерность.

До дома оставалось всего несколько шагов, смятение его нарастало. «Лайза, Лайза, что я наделал? Как мог быть таким жестоким? Ты ведь любила меня, а я нещадно растоптал все твои надежды».

Возле крыльца Тэвис остановился, сердце его колотилось, ладони вспотели. Их разделяло всего несколько ступенек. Он вдруг забыл все, что собирался сказать и столько раз повторял про себя. Мысли путались. Он понимал, что нет зрелища более жалкого, чем неуверенный в себе мужчина.

Старый дом в стиле греческого возрождения был точно таким же, как прежде, — обшитые досками стены, широкие окна, входная дверь, которую давно следовало покрасить. Не без любопытства Тэвис подумал о том, изменила ли что-нибудь Элизабет в комнатах.

Было еще совсем рано. Всего четверть девятого, Вероятно, его экономка по-прежнему служит у Элизабет, — он оставил в банке денег лет на пять.

Вставив ключ в замок, Тэвис отпер дверь и, войдя в прихожую, сразу заметил, что тут так же просторно, как было, — стул, подставка для зонтов…

Он прошел в гостиную, зажег лампу на треугольном столике, отчего-то удивляясь, что и она стоит на старом месте, возле двери. На стуле около столика та же вышитая подушка, турецкая оттоманка тоже там, где была, а рядом — его любимое кожаное кресло. Все, как до его отъезда.

Бросив на стул пальто, он вышел из комнаты, чтобы подняться наверх.

Спальня — то место, где женщина непременно оставляет хоть какие-то следы своего присутствия. Но и тут ничего не видно — удобно, уютно, и совершенно в мужском вкусе. Ни занавесок с рюшечками на окнах, ни яркого покрывала или небрежно брошенного халата, ни домашних туфель.

На туалетном столике серебряная шкатулка с его монограммой, небольшой портрет родителей в рамке и черепаховые гребень и щетка матери. Комната производила впечатление нежилой, пахло здесь не лавандовой водой и сиренью, а пылью, как в музее.

Экономку, миссис Чэдвик, Тэвис нашел в кухне.

— Где моя жена? — спросил он, входя.

Миссис Чэдвик от неожиданности подскочила на стуле.

— Бог мой! Вы испугали меня до смерти, мистер Маккинон. Я так рада, что вы вернулись! Вы должны были написать, что приезжаете, и я бы все для вас приготовила.

— Где Элизабет?

— Э-э, не знаю. Вы не заходили к ней на маяк?

— Нет. Я пришел сразу сюда. Сейчас еще рано, и я не предполагал, что ее может не оказаться дома.

— Так она вам не сообщила?

— О чем?

— Что она не живет здесь. В день вашего отъезда она перевезла вещи на мыс Бранд. Мне кажется, бедняжке была страшно одиноко, и она захотела быть рядом с дедушкой. С тех пор она и живет у капитана Робинсона. — Женщина замолчала, и лицо ее стало печальным. — Боюсь, вы не знаете и о том, что случилось, — осторожно продолжала она. — Я имею в виду ее горе.

— Какое горе? — спросил Тэвис, и сердце его забилось как сумасшедшее.

— Такая ужасная трагедия… Страшная, страшная утрата. Старый капитан Робинсон и тот очень изменился с тех пор.

— Я не понимаю, о чем вы?

— Ну, о пожаре, конечно. Дом Робинсонов и еще дна соседних сгорели дотла. Сэмюэль и две его дочки погибли.

Тэвис выдвинул стул и сел, чувствуя, что его не держат ноги.

— Когда это случилось? — спросил он, постаравшись сосредоточиться.

— Вскоре, как вы уехали. Месяцев через семь или восемь. Если я не ошибаюсь.

Он еще не успел в полной мере осознать, какая беда приключилась с Элизабет, пока его не было, но миссис Чэдвик, странно взглянув на него, продолжала еще загадочней:

— Раз вы не знали про пожар, — произнесла она, — значит, не знаете и о… ребеночке.

— Каком ребеночке? — переспросил Тэвис, которому показалось, что голова у него сейчас лопнет.

Совсем растерявшись, старушка принялась будто веером обмахиваться ухваткой для чугунков.

— О, Господи, — бормотала она, — будь проклят мой язык. Мистер Маккинон, умоляю вас, не спрашивайте меня больше ни о чем. Я прихожу сюда два раза в неделю, чтобы проветрить и вытереть пыль. Я больше ничего не знаю.

— Вы упомянули о ребенке. Чей он?

— Пожалуйста, сходите на маяк и поговорите с женой, — взмолилась бедная женщина. — Она сама вам расскажет. Мое дело следить за домом.

— Этот дом вместе со всем, что в нем есть, пусть провалится в преисподнюю, — прорычал Тэвис и стремительно вышел из кухни.

Шагая к маяку по песчаной тропинке, он думал о том, что узнал несколько минут назад. Элизабет лишилась отца и сестер. Бог дал и Бог взял. У нее есть ребенок. Благословенно имя Господа.

Как ему утешить ее? Как объяснить, что он понимает ее лучше других? Мальчиком потерял он брата и сестру, а следом родителей. Он понимает, что такое утрата, отчаянье, боль, бессилие, но только не убежден, что она поверит ему.

Когда Тэвис подошел к маяку, он сразу увидел, что у воды стоит капитан Робинсон, а рядом с ним мальчик, совсем маленький, лет двух, не больше.

Капитан поднял голову, и, вслед за ним, парнишка тоже посмотрел на Тэвиса. Сомнения разом рассеялись.

Перед ним настоящий Маккинон — темноволосый и голубоглазый. Ребенок ничего не унаследовал от матери. Это было приятно, и одновременно обескураживало. Почему она не написала ему о сыне? Чего хотела добиться, скрывая от него? Тэвис вдруг вспомнил ту ночь, в библиотеке. Он спросил тогда, что заставило ее в конце концов согласиться на замужество. С ужасом вспоминал он сейчас, как оскорбил ее. «Но потом согласилась?» — «Я была вынуждена». — «Вынуждены, захотели, не все ли равно?» — «У меня была причина». — «В чем еще я виноват, — спросил он себя. — И смогу ли я искупить грехи?»

Мальчик держал в руке кораблик. Тэвис посмотрел на капитана Робинсона, тот протянул ему руку.

— Итак, вы вернулись, — произнес Эйса, — я это знал.

— А кто-то сомневался? — спросил Тэвис, глядя на ребенка.

— Да, были и такие. Вы насовсем?

— Да, — Тэвис кивнул. — Слава Богу, насовсем. Ну, здравствуй, — опускаясь на корточки, обратился он к сыну.

Мальчик долго молча и внимательно разглядывал его, затем вопросительно посмотрел на деда.

— У тебя прекрасный кораблик, — продолжал Тэвис, — ты сам его сделал?

— Нет, — ответил ребенок, застенчиво помотав головой, и посмотрел на старика.

Улыбнувшись, Тэвис встал и погладил его по голове. Как только он коснулся тонких шелковистых волос сына, сердце его болезненно сжалось. Сын. Его сын. Ему захотелось взять мальчика на руки, но он удержался, понимая, что время еще не пришло.

— Она в доме? — спросил он Эйсу.

— Только что была в кухне.

Дождь лил без остановки целую неделю, но сегодня облака немного рассеялись. Элизабет наблюдала в окно, как маленький Вилли, шлепая по лужам, идет вместе с дедом пускать кораблик. Она улыбнулась, радуясь, что наконец вышло солнце, и посмотрела туда, где сквозь рассеивающийся туман виднелся город. Ей показалось, что из тумана вышел Тэвис. Придерживая одной рукой занавеску, она снова поглядела на старика и ребенка, тащившего на веревке игрушку. Странно, но о Тэвисе она всегда вспоминала в самые неожиданные минуты. Она постояла еще немного, и до нее отчетливо донеслись звуки его голоса. «Элизабет… Элизабет… Элизабет…» — звенело, словно эхо, у нее в голове. Странно и смешно, что она до сих пор иногда его видит и слышит голос, неизменно убеждаясь, что все это происходит в ее воображении. До того как появился на свет Вилли, это случалось с ней часто, но постепенно боль утихала. Столько событий произошло с тех пор! Бекки вышла замуж за брата Натэниела Старбэка, Джейсона, и уехала в Нью Бедфорд. Вскоре после того погибли отец и сестры, и ей казалось, что мир вокруг нее рухнул, оставив после себя лишь горе и пустоту. Скоро уже два года с того злосчастного дня, когда случился пожар. Дед очень постарел, ему не удалось оправиться. Много раз Эйса повторял ей, что на месте Сэмюэля должен был быть он, что он пожил свое и готов умереть.

Она постаралась набрать побольше воздуха и поднесла руку к глазам — вдалеке, там, где песчаная дорожка делала поворот, убегая к голубому призрачному небу, появился он. Ей показалось, что время остановилось. Она не знала, промелькнула секунда или прошла вечность.

Когда-то она любила этого человека. Потом она вышла за него замуж. Родила ему сына. Потом, после появления Вилли, любовь снова вспыхнула в ней и жила до тех пор, пока она не смирилась с тем, что он уже не вернется. Она не испытывала больше ни злости, ни горечи. Новая Элизабет Маккинон жила теперь спокойно, растила сына, заботилась о старике, занималась астрономией и не собиралась покидать мыс Бранд до конца своих дней.

Наверное, она должна быть благодарна за это своему сыну, малышу Вилли. Элизабет помнила, как сказала она Бекки в день, когда он родился: «Тэвис никогда не будет со мной, но у меня теперь есть его сын. Он принадлежит мне, и никто никогда не отберет его у меня. Моя жизнь обрела смысл».

Она снова посмотрела на шедшего по дорожке мужчину. Тэвис Маккинон, человек, бросивший ее, когда она была беременна. С бешено колотящимся сердцем наблюдала она, как он остановился возле деда и Вилли, потом присел на корточки и что-то сказал ребенку. Мальчик ответил, и он, улыбнувшись, взъерошил ему волосы. Вот он обменялся несколькими словами с Эйсой, и дед кивнул в сторону дома.

«Только бы он догадался сказать, что меня нету, — прошептала Элизабет. — Я не хочу видеть его…»

Когда Тэвис с решительным видом направился к дому, Элизабет взяла себя в руки. Она ждала, что он постучит, но он открыл дверь и вошел. По-прежнему стоя у окна, она крепко держала в руках кухонное полотенце. Когда шаги его послышались совсем рядом, она повернулась и произнесла:

— Значит, вы вернулись.

— Неужели у вас были какие-то сомнения? — спросил он, не стараясь скрыть огорченье.

— Много раз, — холодно ответила Элизабет.

Ей хотелось, чтобы на этот раз он увидел ее сильной и равнодушной. Тэвис же торопился высказать ей все, что накопилось у него в душе.

— Мне жаль, что все так сложилось, что вы не сообщили мне о сыне… — начал он.

— Зачем? Чтобы вы еще больше разозлились, еще сильнее меня возненавидели? — стараясь, чтобы ее голос звучал как можно спокойнее, ответила Элизабет.

— Я был зол, но ненависти к вам я никогда не испытывал. Мне казалось, что я имел право узнать о том, что у меня родился ребенок. Вы могли хотя бы написать мне. Ответить на письмо. Я ведь объяснил вам, как найти меня.

— О, разумеется, объяснили. Вы объяснили, как обращаться с деньгами, как следить за вашим домом, вы только забыли, что у вас есть жена.

— Но вы все равно должны были сообщить мне, когда родился сын, — продолжал настаивать Тэвис.

— Зачем? Если вам безразлична жена, то почему я должна думать, что вам не безразличен ребенок?

— Вы знали, что беременны, когда соглашались на замужество?

— Да.

Он посмотрел сначала недоверчиво, а затем, судя по выражению его лица, испытал облегчение.

— Все могло сложиться иначе, если бы и я знал. Вы можете думать обо мне как угодно, но я бы ни за что не оставил вас.

— А откуда мне было знать? Вы были злы. Мне казалось, что, сказав вам, я сделаю хуже. Мне казалось, что вам следует сначала смириться с тем, что вы женаты, а уж потом с тем, что вы станете отцом. Я понятия не имела о том, что вы уедете в тот день, когда мы поженимся.

— Если бы я знал, — сказал он, оправдываясь, — я бы остался.

— Если бы вы остались, то узнали бы, — глядя на него в упор, произнесла Элизабет. — Впрочем, это не имеет значения. Ничего теперь не имеет значения. Насколько я понимаю, оставив меня, вы отказались от прав на ребенка, и, как видите, я воспитываю Вилли без вашей помощи.

— Вилли? Вы назвали его Вилли?

Элизабет захотелось обдать его презрением, воспользовавшись тем, что он растерян. Но что-то удержало ее, не дав произнести жестоких слов.

— Мы зовем его Вилли, но полное имя сына — Уильям Тэвис.

— Вы назвали его Тэвисом в честь меня?

— Он ваш сын. У вас есть возражения?

— Нет, конечно, нет. Наоборот. Просто я… удивлен.

— Почему? Он ваш сын, ваш первенец и должен носить ваше имя. Я вовсе не собиралась скрывать от ребенка, кто его отец.

Тэвис смотрел на нее, и взгляд его все больше смягчался.

— Я ожидал другого приема, — сказал он, — думал, что вы будете очень на меня сердиться.

— Я сердилась, но, когда родился Вилли, злость прошла. Я не хотела, чтобы мое настроение отравляло жизнь ребенку. Кроме того, мне некогда было метать громы и молнии. Прежде я и представить себе не могла, сколько забот у матери.

Элизабет решила, что ей удалось скрыть от Тэвиса боль, которую она испытывала, произнося эти слова. Ей даже показалось, что он хочет улыбнуться. Но она ошиблась.

— Миссис Чэдуик сказала мне, что вы ушли из моего дома, как только я уехал.

— На следующий день.

— Почему?

— По-моему, причины, заставившие меня переехать, очевидны, и я не понимаю, почему вы спрашиваете. Мне было ясно, что я не нужна вам, и решила, что тоже не нуждаюсь в том, что принадлежит вам или имеет к вам отношение.

Они стояли сейчас друг напротив друга, оба уверенные в своей правоте, и оба не желали сдаваться. Наконец, вздохнув, Тэвис произнес:

— Вы изменились.

— Я стала матерью.

Элизабет вдруг отчетливо поняла, что он действительно рассчитывал найти ее в своем доме, довольную жизнью и поджидающую его. «Боже, подумала она. — Он хочет вернуть то, что было. Зачем? Почему теперь, когда я начала все сначала сама?»

— Материнство, вероятно, изменило мой характер, — объяснила она, — и еще несчастье…

— Мне рассказали о Сэмюэле и ваших сестрах. Я… Мне очень, очень жаль, — он замолчал, подбирая слова, — что меня не было рядом.

— Да, вас не было. И с этим уже ничего не поделаешь. Все изменилось. Вы меня бросили, почти три года я училась быть стойкой. Вы приняли решение и не отступились от него. Вы причинили мне боль, и она не пройдет оттого, что вам захотелось вернуться и попросить у меня прощения.

— Разумеется, — ответил Тэвис, — но я хочу, чтобы вы знали, что я сознаю, как виноват перед вами. Я знаю, как тяжело терять близких.

Элизабет понимала, что он думает сейчас о своей семье, о смерти родителей, сестры и брата, однако ей казалось, что его раны залечены временем, а ее до сих пор кровоточат.

— Да, — ответила она, — тяжело. Иногда мне кажется, что тот, кто следит за нами, подсчитывает наши грехи и наказывает нас, отбирая тех, кто нам дорог. — Она подняла голову и посмотрела ему в глаза. — Только не думайте, что я позволю вам отобрать у меня Вилли. Только попробуйте, и я вас убью. У меня никого не осталось, кроме ребенка и старика, который едва дышит. Он не оправился после потери сына и внучек, и я не допущу, чтобы он страдал. Не мучайте меня. Если плохо мне, плохо и ему.

— Я приехал не для того, чтобы причинить вам боль, Лайза.

— Мне не известны причины, заставившие вас явиться сюда. И не называйте меня Лайзой. Это сейчас неуместно. — Голосок Вилли заставил ее замолчать. Выглянув в окно, она увидела, что ребенок тащит за руку деда к дому. — Я должна накормить сына, — сказала она и, повернувшись к шкафу, достала две тарелки — большую для Эйсы и маленькую для Вилли.

— Наш разговор еще не окончен, Элизабет, и я продолжу его в их присутствии, раз вы так хотите.

— Мы можем пойти в комнату, — ответила она, услыхав, что дверь открывается.

Тэвис вошел вслед за ней в самую большую комнату в доме и остановился как вкопанный. Здесь было то, что он искал на Центр-стрит, то, что он ожидал увидеть, отпирая дверь, то, чего он лишил себя сам. Он закрыл глаза и сильно сжал кулаки.

Немного придя в себя, он осмотрелся вокруг. Все, что находилось здесь, несло на себе следы любви и уюта.

На столе — инструменты для резки по дереву и кости и ящичек с деревянными зверушками. На полу — маленькая детская мебель и повсюду игрушки и книжки. Именно тут сосредоточилась жизнь всего дома, хотя они стояли тут сейчас вдвоем с Элизабет. И снова, с еще большей силой ощутил он свою потерю. Нет, он не хотел возвращаться в свой темный, холодный дом, напоминающий сундук, набитый воспоминаниями. Его место здесь, рядом с ними.

— Мама, мама, больно, Вилли больно.

Голос сына заставил Тэвиса вздрогнуть.

Мальчик вбежал в комнату, показывая Элизабет палец.

— Что случилось, — спросила она, мгновенно беря его на руки.

— Ракушка, — хныкал Вилли, — больно.

Тэвис наблюдал, как Элизабет подошла к окну, где стояла аптечка.

— Давай полечим твой пальчик, — спокойно сказала она.

Невероятное усилие потребовалось ему, чтобы не подойти и не взять у нее ребенка. Она поцеловала пораненный пальчик, ему вдруг вспомнились слова, сказанные давным-давно его матерью: «Господь не может быть повсюду, Тэвис. Потому он и создал матерей».

— Ну, а теперь обними меня, Вилли, — сказала Элизабет. — По-моему, пальчик уже не болит.

Вилли обнял ее за шею и трижды чмокнул в щеку.

— Лучше, — согласился он и посмотрел на Элизабет взглядом, в котором можно было без труда прочитать: «Это моя мама, и она умеет все».

— А теперь беги доедай суп, пока он не остыл. — Элизабет отряхнула штанишки малыша.

— Я хочу, чтобы вы вернулись домой, — произнес он, охваченный одним желанием, желанием чувствовать, что она рядом, зацепиться за нее, как за якорь, и больше не чувствовать себя случайным путником в собственном доме.

— Я дома, — ответила Элизабет резко.

— Вы понимаете, о чем я говорю.

— Нет, Тэвис, не понимаю. — Она смело взглянула на него. — Мой дом там, где мне спокойно и удобно. И я не собираюсь ничего менять.

— Вы моя жена…

— Для меня это не новость. Странно, что вам понадобилось целых три года, чтобы осознать это.

— Элизабет…

— Я сейчас вернусь, — произнесла она, с беспокойством прислушиваясь к тому, что происходит на кухне.

— Вам некогда. Я, пожалуй, пойду.

— Да, Вилли пока еще не может долго без меня обходиться.

— Я понимаю. — Тэвис кивнул, подумав о том, как часто сам испытывает потребность в ней.

Элизабет проводила его до двери:

— Я рада, что теперь вы все знаете. Мне стало спокойнее. Если бы вы знали, сколько ночей провела я без сна, — она печально усмехнулась, — пытаясь представить себе то, как мы встретимся, что скажем друг другу, как я скажу вам про Вилли… что ответите вы… если, конечно, вернетесь.

— Я тоже часто представлял себе нашу встречу, хотя и не догадывался, разумеется, что у меня есть сын… Мне казалось, что в моем доме многое изменилось, что присутствие женщины наложило на него свой отпечаток, только женщина умеет превратить жилище в дом. И я много раз повторял слова, которые мне хотелось, чтобы вы услышали, — он замолчал, а потом, посмотрев на нее в упор, добавил: — Выходит, воображение подвело нас обоих.

— Боюсь, что так и есть. Того, что случилось, не исправишь, Тэвис. Что было то было. Но то, что будет, зависит от нас.

— И что же, по-вашему…

— О, только не обольщайтесь, я же сказала, прошлого не вернешь.

— Это что, способ вежливо объяснить мне, что вы не желаете больше быть моей женой?

— Нет, но я не перееду в ваш дом только потому, что я ваша жена.

— Понимаю, — ответил он и, открыв дверь, вышел.

— Не думаю, — задумчиво произнесла Элизабет, глядя, как он уходит. — Вы никогда ничего не понимали.