Литературная Газета 6354 ( № 2 2012)

Пять часов свободы

Пять часов свободы

Рассказ

Сергей ШЕВЯКОВ

В этот день я проснулся уже в четыре часа утра. Бывает, прямо во сне ёкнет что-то, ты просыпаешься, не можешь ничего понять - где ты, что с тобой[?] И всё, сон больше не идёт. Ни уговорить себя, ни убаюкать невозможно. Всё бесполезно. Так и в этот раз.

И вспомнилось мне в эту минуту вдруг почему-то школьное детство, летние каникулы и мой пионерский лагерь, который я терпеть не мог. Просто не выносил этого постоянного коллективного существования. На первой же свиданке с мамочкой моим причитаниям не было конца. Вожатые, уроды, наказывают за любую провинность кедованием - берут кед самого большого размера, желательно баскетбольный, и лупят по заднице бедных детей, пока эта самая задница не станет похожа на курдюк барана. Режим жёсткий - того нельзя, этого нельзя, за строго огороженную территорию гулять вообще не ходи, иначе даже никакое кедование не спасёт. Перемещаться по струночке и желательно строем с одного мероприятия на другое. А самое главное - в отряде одни дебилы, особенно пацаны. Только вселились, а уже какие-то понятия развели - кто главный, кто прихвостни, кто челядь вшивая. Причём превосходство самопровозглашённые паханы выказывали самым мерзким способом. Низкорослый, но широкий в плечах дегенерат проводил ладошкой в своих трусах меж ягодиц и мазал потом этим под носом не таким бойким ребятам. Сволочь малолетняя! Короче, умолял я мамочку чуть ли не на коленях забрать меня из этого ада во что бы то ни стало. И моя единственная в жизни спасительница смилостивилась, хоть и было ей тяжело самой и работать, и за мной хоть как-то присматривать.

Моя единственная неполная смена в летнем лагере завершилась досрочно. Ура! Я думал, что больше никогда в жизни не буду жрать общую еду и спать в спальне больше, чем на две персоны. Но как оказалось потом: ни от чего нельзя зарекаться. Семь лет строгого режима на красной зоне - это тебе не пионерлагерь в Сосновке. Называется, никогда не говори никогда. И винить ведь некого, уж что случилось, то случилось.

Я поворочался ещё с минуту и встал. Подумал: выпью крепкого чаю, схожу в душ, побреюсь пока. Тем более что накануне договорился с завхозом на его личную мойку. Он мужик суровый, жёсткий, но вошёл в положение, позволил помыться с комфортом. В его санапартаментах хотя бы кафельной плиткой стены выложены, шампунь и всё такое, не то что в общей помывочной, где краска облезлая и наполовину забитые соски тесных душевых отсеков.

Не знаю, я наслаждался - и вода в это утро была особенно бархатной, и гель для душа нежный до неприличия, и руки шаловливые. Но я отмёл эту возбуждающую мысль сразу, решил сохранить свой порыв до вечера. Ведь вечером я увижу её, мою Наташу.

Как-то с год назад перед обедом Биг Вова - член нашей единой семьи, близкий корефан, суёт мне фотографию, на которой его Нинка улыбается вместе с какой-то женщиной. Я сначала не придал значения, ну тётка да тётка - чуть полноватая, видно, что румяная, светлые волосы в "завлекалочки" закручены - ничего особенного.

- Это кто? - говорю. - Родственница, что ли?

- Нет, - лыбится Вовка. - Это Нинкина подружка, на птицефабрике вместе курей щипают. И с тобой, между прочим, хочет познакомиться. Заинтересовалась.

Мне прямо неудобно стало, с чего это я так ей сдался. Говорю:

- Вовик, я зэк. У меня репутация замарана - до самой смерти не очистить! Одна статья чего стоит - тяжкие телесные повреждения с отягчающими обстоятельствами.

А Вован не унимается:

- Ничего страшного. Знаешь, когда бабе ласки не хватает, когда некому эту ласку ей дать, никакая статья не помеха. Только бы мужиком был и не обманывал.

В общем, убедил он меня написать Наташе первое письмо, а потом завертелось, да так, что целый эпистолярный роман можно опубликовывать. И вот теперь это счастье оказывается в нескольких шагах, буквально руку протянуть остаётся.

В предвкушении намытый и выбритый, я ликовал, стоя "с вещами" на площадке досмотра осуждённых. Лишь самую малость настроение подпортил прапорщик Поротиков.

- Зря, - говорит, - радуешься, - а сам всё шмонает, чтоб я на свободу ничего лишнего не вынес, кроме чистой совести.

- Пойми, - говорит он так ласково, почти заботливо, - ты там на фиг никому не нужен. За семь лет жизнь так поменялась - не узнаешь. Постоянно голова болеть будет, где подзаработать, да чтоб не обманули, где пожрать купить подешевле, да чтоб ещё сэкономить на вечеруху с девочками. Или тебя ждёт кто?

- Ждёт, - нехотя бурчу в ответ.

- Ну тем более. Это ж ответственность. Или ты на её шее собираешься хомутом повиснуть?

- Ничего я не собираюсь!

- Вот! Значит, голова за двоих опухать начнёт. А у нас ты как у Христа за пазухой. Никакой ответственности - мы тебя и покормим, и в баньке помоем, и спать вовремя уложим, только сиди. Тем более сейчас столько возможностей - учиться можно на кого хочешь, хобби там всякие, веру разрешили.

Разошёлся, прям - отец родной, а сам - изувер, каких мало. С ним даже офицеры личного состава не связываются. Говорят, ещё до моей отсидки этот гад дубиной одного доходягу насмерть забил. Конечно же, сохраняя "честь мундира", врачи из нашей больнички оформили бедолаге несчастный случай и замяли на этом. Только устное предупреждение Поротикову и вынесли. Ну он первое время ходил тише воды ниже травы, а потом снова чуть что под дых или по почкам, чтоб синяков не видно было. Падла. Поэтому, я думаю, не стану развивать тему. Надо как-то мягко выскользнуть отсюда и идти дальше.

- Вы правы, - говорю, - гражданин прапорщик, - но я попробую чуть побарахтаться в свободной воде.

- Давай, попробуй. Один хрен - к нам вернёшься. Вы ж народ такой - сегодня товарищ, а завтра снова гражданин. У тебя, паря, на лбу написано, что ты наш, хозяйский.

На том и попрощались. Я мысленно ему в кармане показал "болт с отягощением" и пошлёпал к решёткам выхода.

Да, решётки, решётки[?] Кто не слышал, как они лязгают, закрываясь за тобой, не поймёт по-настоящему сладости свободы. Неслучайно именно их каждый вспоминает, когда говорит о заточении. "Сижу за решёткой[?] орёл молодой[?]" Вот и тогда лязгнули за мной решётки, правда, уже совсем в обратную сторону. Так я во второй раз оказался на проходной. Тётка в погонах внутренних войск с каменным лицом взяла карточку учёта и подозрительно глянула на меня. И тут же заученным назубок за семь лет текстом я начал свой рапорт:

- Осуждённый Скачков Алексей Николаевич, номер 14 379, статья 111, срок семь лет, начало срока 16 июля[?]

Пока я автоматически тарабанил, казалось бы, мёртвые цифры моего уголовного дела, пред глазами вдруг чётко ожила картинка, за что, собственно, я сюда попал. А вспомнить, как говорится, было что.

В парке культуры и отдыха в воскресные и праздничные дни народу всегда - не протолкнуться. У самого входа я сразу покупаю мороженое, получаю сдачу, а глаза так и шарят по окружающим, ни на секунду не останавливаются. Мне край как нужно отыскать одно знакомое лицо. Самое интересное, что я очень бы не хотел на самом деле увидеть его именно сейчас и именно здесь, среди всеобщего празднества беспечности и легкомыслия. Но сведения получены, и это лицо точно прячется где-нибудь за кустами или в очереди к аттракционам или, может быть, на ступеньках набережной.

Прочёсывая парк метр за метром с начинающим уже таять мороженым в руках, в конце концов вываливаюсь я на опушку меж деревьев, где под тенью листвы спрятались несколько скамеек. И что же там? Немая сцена. Моя девушка целуется взасос! С кем бы вы думали? С лучшим моим друганом собственной персоной. Как говорится, застукал на месте преступления. Когда человеку отдаёшь всего себя без остатка с самого, можно сказать, горшка, это, знаете, как-то обидно.

Я не помню, что было дальше. В глазах моих потемнело, разум отказывался фиксировать действительность. Потом говорили, что я схватил первое, что попалось под руку, а именно плохо прикреплённую жердину от той самой скамейки, и с размаху огрел ею милого Лёнчика прямо поперёк спины. Дальше вообще полная темнота, помню лишь истошный крик Ирки и ментов с наручниками. Всё это как-то скоро произошло, а дальше вообще, как в калейдоскопе закрутилось, - клоповник РОВД, следственный изолятор, приговор и зона.

Та самая зона, которая меня теперь отпускает. Тётка в форме внутренних войск сунула мне какие-то бумаги на подпись, я подмахнул, а она в ответ мне протянула справку об освобождении:

- Гуляй, не попадайся!

Как же сладко хлопнула за мной вторая решётка - и вот я на воле. Взгляд в чистое небо, глубокий вдох. Поверить не могу - я свободен!

Ещё с самого СИЗО я начал мечтать, как выйду весь в штатском, короткие волосы уже чуть отрастут, и пройдусь я неспешно по самой главной и самой длинной улице города, чтобы все вокруг обращали на меня внимание - счастливый человек хиляет по проспекту и никуда не торопится.

И вот иду я действительно легко и свободно, оглядываю витрины магазинов, пялюсь откровенно на девчонок, у которых уже всё повылазило и не помещается в лифчиках, мне кажется, даже песенку какую-то насвистываю. Мне тоже как будто в ответ всё улыбается и поёт. Лепота! И тут попадается один малец. Стоит у продовольственного весь какой-то рваный, чумазый и страшно худой, такое впечатление, что штаны, перетянутые вместо ремня верёвкой, держатся прямо на костях.

- Подайте, - говорит, - дяденька, денежку, я страсть как есть хочу.

Вот тебе и нате, думаю, - денег-то у меня в кармане, что называется, в самый притык. У нас ведь на зонах за работу до сих пор платят по расценкам какого-нибудь тридцать лохматого года. 18 копеек - за то, рупь семьдесят за это. Что же делать, миркую. Но пацана без пропитания оставлять совсем не хочется.

- Значит, так, - говорю, - денег не дам, один чёрт - на клей свой нюхательный потратишь или на бухло, а вот булку с кефиром куплю. Пошли.

Волоку его, значит, к прилавкам. А там - мать честная! Я таких цен и знать не знал и видом не видывал. У меня аж челюсть отъехала, реально. Раньше столько парфюм стоил или коньяк хороший. А малой всё не унимается, что денежкой-то лучше было бы. Ну, думаю, отступать уже некуда - схватился за гуж, не говори, что опростался. Идём к кассе, а мой шпанец вдруг вырывает руку что есть силы и орёт на весь, считай, магазин:

- Да пошёл ты со своим батоном на хер, придурок!

И бежать со всей мочи. Да[?] Бывают в жизни огорчения. Дитя кварталов, ничего не попишешь.

Вы думаете, мне это испортило настроение? Нисколько. Ссыпал я сохранённые денежки в карман и пошагал дальше. А вокруг природа в полном соку, листья шелестят от лёгкого ветерка, голуби плюхаются в не подсохших ещё лужицах, детишки, млея, галдят в песочницах. Короче, шире шаг, равнение на жизнь! Купил себе в ларьке на углу молочный коктейль. Дороговато, но ничего, можно один раз. Иду дальше, смакую детскую прелесть на вкус. И тут меня осенило, надо же Наташке звякнуть, что, мол, еду. Ну ладно. Я высматриваю телефон-автомат под надписью "таксофон", но пока разбираюсь, где какую карточку купить, в него шмыгает роскошная рыжая леди, по-другому не скажешь. Ну ничего, покупаю самую дешёвую карточку, жду. Дамочка полялякала минутки три всего, удивительно быстро, и вышла, улыбнувшись мне, вроде как под впечатлением от приятного разговора. Мелочь, а, знаете, приятно. И я в таком же приподнятом настроении захожу в будку, сую талон куда следует. Всё по инструкции. Набираю номер и первый раз в жизни слышу голос моей ненаглядной - чуть писклявый, правда, но счастливый до невозможности. Так и так, говорю, еду, ещё пару часов до вокзала, ну и там сколько, не знаю. Короче, объясняю я Наташке весь расклад, а сам секу краем глаза, как наш доктор говорит - периферическим зрением, на крючочке у дверки пиджачок дамский висит. Фиг с ним, поговорили с Натулей, обо всём перетёрли, пообещались встретиться. Вешаю я трубочку, а клифт этот поганый мне покоя не даёт. Вот, думаю, падла, и взять мне его никак нельзя, не дай бог, что случится, не отпаяюсь потом, я ж только откинулся, и оставлять жалко, уж больно тётка мне хорошо улыбнулась. Его ж утянут. Да, ладно! Беру пиджачок, выхожу из телефонной будки и только хочу крикнуть, мол, граждане, женщина пиджак оставила, никто не видал? А она уже торопится мне навстречу, только совсем не улыбается, а даже, наоборот, - в истерике вся. Орёт благим матом и пальцем в меня тычет - вор, говорит, вор. Нет, постойте, я в ответку - какой же я вор? Но рыжая блажит, на чём свет стоит, прохожих практически в ополчение собирает. А уж когда паровозным гудком из всех козырей вытягивают клич "милиция", я сразу понимаю, что начинает пахнуть жареным. У меня же из всех человеческих документов - справка об освобождении, причём подписанная всего три с половиной часа назад. Стоп, думаю, надо перехватывать инициативу на себя.

- Шатенка, - возражаю, - чего ты пухнешь? Тебе прям это не идёт. Предмет-то кражи, как ты говоришь, заметь, вот он, я его тебе лично вынес из будки и возвращаю как есть, в целости и сохранности, а стало быть, никакого состава преступления нет как не было! Усекла?

Она, видать, поняла, что ваши не пляшут, сразу пиджачок хватает и ну по карманам шарить, а сама зло так зыркает всё время в мою сторону. И что вы думаете, эта гнида выкидывает буквально в следующий момент? Типа ответный ход.

- А здесь, - говорит, - у меня во внутреннем кармане пятьсот рублей лежали! Где они?

Ах ты ж, думаю, лярва такая! Деньги-то по тем временам приличные, как сейчас пять тысяч. Ну что ж, попал, не попишешь, грамотный ход, ничего не скажу, профессионально. Слава богу, были у меня в кармане из заработанных и эти пятьсот, и ещё сколько-то бумажек. Протягиваю я ей молча мятую купюру, а у самого зубы скрипят, гляди вот-вот крошиться начнут. Выхватила она её, тоже молча улыбнулась всем своей невинной улыбочкой и, пожав плечами, мол, инцидент исчерпан, сквозанула в проходной, только её и видели.

Ладно, сплюнул я под ноги расходящимся зевакам и поковылял вниз по проспекту дальше. Главное, как мне тогда казалось, свобода осталась при мне, здоровье пока на зависть и вся жизнь впереди, а остальное - растереть да выкинуть, заработаем. Иду, озираюсь подозрительно на каждого, как будто волки все, и все хотят моего комиссарского тела. Мне б дойти, мне б на автовокзал попасть, а там спать залягу, и до самой станции назначения, в самые белые рученьки моей несравненной Натахи.

Наверное, судьбе было угодно довести меня до автобусных касс без особых происшествий. Всё как по маслу, даже правила уличного движения ни разу не нарушил, переходил дорогу строго на зелёный свет, как пионер. Суюсь в окошко, типа так и так, нужен билет до Промышленного. Бабулька - работающая пенсионерка, сразу хась по калькулятору стучать, дескать, нет проблем.

- Шестьсот тридцать рублей, - предъявляет счёт. Я в карман, а там со всей мелочью еле-еле четыреста восемьдесят набирается, и хоть ты тресни. Вот тебе, думаю, коктейль молочный, вот тебе звонок междугородний и доброе дело с клифтом позорным!

- Мамаша! - ною я, как чушка в тамбуре, - помоги, семь лет на государство трубил в закрытой системе, а денег так и не заплатили, реформаторы х[?] то есть это проклятые! А я к маме, домой хочу, понимаешь? Подсоби с билетом! Благодарен по гроб буду!

Ни фига. Такое впечатление, что это у старушенции пролетело вообще мимо ушей. Кому я это всё плёл?

- Гражданин, шестьсот тридцать рублей, за вами очередь.

Ну и ну. Иду на площадку посадки. Думаю, хрен с тобой, выдра старая, напрямую попробую. С мужиками, знаете, как-то всё же сподручнее договариваться. Свой своего поймёт. Подхожу к "Икарусу" с табличкой на лобовом "Промышленное", стучу в окошко. Водила выглянул, я аж встрепенулся. Ну, думаю, вот оно, улыбнулось. Парень коротко подстрижен, характерно так, на ручище татуировка, тоже какая надо. Короче, по всем признакам - сиделый. Я говорю:

- Братан, ты-то должен меня понять. Я только вышел, справку могу показать, веришь, нет - денег совсем нет, а уехать до Промышленного край как надо! За четыреста свезёшь?

И что вы думаете - эта падла на ровном месте кобениться начинает, будто выкручивает его всего.

- Чё, - говорит, - ты своей мелочовкой трясёшь? Если меня на маршруте контроль почикает, штраф будет раза в три больше, а то и уволить могут. Ты мою семью кормить будешь? Отваливай, не стой!

Я опешил, сначала даже не нашёлся, мямлю:

- Ну, может, всё-таки довезёшь, войди в положение[?]

- Отвали, я же сказал: не могу! - и дело с концом. Ну тут уж я выдал, тут уж мне подступило, и те самые выражения, и сколько нужно, и в самой доступной форме. Тика в тику, ни больше ни меньше.

- Не стони, падаль! Никто тебя не тронет. Будешь ты крутить свою бараночку и детей растить. И вырастут они все в тебя - правильные до невозможности! И станут прокурорами, и сявок, таких как я и ты, между прочим, тоже в тюрьму по приговору засаживать! А теперь можешь сплюнуть и прополоскать! Рот закрой, терпила!

Отошёл, смотрю по сторонам, а у самого прямо метафизика какая-то в голове творится. Верите, нет, вокруг народу - полным-полно, а я стою на этом проклятом вокзале будто один-одинёшенек. Ой, люди добрые, люди, вы люди. Захотелось мне поднять голову к небу синему и как-то даже завыть. Думаю, как же быть? Может, сверху кто направит? И, блин, направил. Да так направил, что до сих пор икаю.

Прямо передо мной с восемью чемоданами и одиннадцатью авоськами приземляется семья. Суетятся, на часы смотрят. В отпуск, что ли, собрались? Глава семейства порядок навести пытается, сгуртовать как-то детей, жену. Руководит, короче, а сам тоже, знаете, клювом щёлкает по сторонам. И как в этот момент так вышло, что взгляд мой сам собой скользнул по его фигуре оценивающе, да и застрял на заднем кармане брюк. Чтоб я провалился, прямо в этот момент оттуда торчало и вовсю на волю просилось толстенное портмоне. Представляете? У меня аж руки зачесались! А, думаю, делать нечего, была не была! У этого лошары деньги, поди, ещё где-нибудь в трусах зашиты, а мне на билет и мелочи любой хватит добыть. Ну решено. Прохожу ненароком мимо этого отца семейства, цепляю лопатник одними пальчиками[?]

Скажите, вы верите в правосудие свыше? Я - да теперь, потому что охнуть не успел, как этот отпускник выкрутил мне руку вместе с кошельком своим и быстренько защёлкнул на ней наручники. И оказался он майором областного УВД, да ещё и разрядником по самбо. Бывает же такое, везёт некоторым как утопленникам.

И всё. Прибыл наряд, а дальше - по накатанной. Раз - и я уже на зоне. Вот так и закончились тогда мои краткосрочные каникулы. Кстати, с Наташкой потом тоже ничего не вышло. Но я всё с тех пор думаю: для чего-то же мне давались эти самые пять часов свободы? Может, для того, чтобы понял, что судьба моя решилась уже окончательно, раз и навсегда. И совсем не тогда, когда увэдэшник меня на вокзале сгрёб, а ещё раньше, в том парке, где я своего лучшего друга калекой оставил. Ну из-за девушки, и что? Калекой же на всю жизнь. Не знаю. А может, всего лишь, чтоб я просто погулял чуть?