Литературная Газета 6473 ( № 30 2014)

Роковой огневорот

Поэты на Первой мировой

Лирик фронтового поколения и тонкий литературовед Сергей Наровчатов повторял: "Наше поколение не выдвинуло гениального поэта, но мы создали гениальное явление - фронтовую поэзию Великой Отечественной". А вот про Первую мировую такого сказать нельзя. Даже война с Наполеоном 1812 года ярче и звучнее отозвалась в русской поэзии. Тем более что «Бородино» Лермонтова и «Война и мир» Толстого появились через годы осмысления, а тут – сразу всё было сметено огневоротом революции и Гражданской войны.

Работая над книгой о легендарном Брусиловском прорыве, я ещё раз убедился, что все настроения общества и чувства воюющего солдата, как всегда было на Руси, ярче всего отразились в поэзии. Сам командующий Брусилов, как образованный и умнейший человек, понимал, насколько важно уловить настроения в многонациональной армии, среди мирного разноплемённого населения, включая завоёванное – благодарное или злопамятное. Особенно его, конечно, заботило моральное состояние войск и просто элементарное просвещение солдат. Недаром он возмущался никчёмной работой царского агитпропа: «Сколько раз спрашивал я в окопах, из-за чего мы воюем, и всегда неизбежно получал ответ, что какой-то там эрц-герц-перц с женой были кем-то убиты, а потому австрияки хотели обидеть сербов. Но кто же такие сербы – не знал почти никто, что такое славяне – было также темно, а почему немцы из-за Сербии вздумали воевать – было совершенно неизвестно. Выходило, что людей вели на убой неизвестно из-за чего, то есть по капризу царя».

Ну а что ж творческая интеллигенция? И её объяснения глубиной не отличались. С первых же августовских дней самый яростный патриотизм вспыхнул в глубоком тылу. Буржуазия распевала в ресторанах:

Из России многохлебной

Вглубь Галиции волшебной

Он, упорный, зашагал[?]

Так иди, солдат, и ратай,

И воюй нам край богатый.

Вот именно: нам – воюй, для нас – завоёвывай! Эти настроения выразил Игорь Северянин:

Мы победим! Не я, вот, лично:

В стихах – великий; в битвах мал.

Но если надо, – что ж, отлично!

Шампанского! коня! кинжал!

Но, по воспоминаниям будущего маршала А.М. Василевского, тогдашняя элита не больно торопилась перейти от шампанского к коню: «…пришло распоряжение об отправке этой роты на фронт. Собрали всех офицеров. Надо было из желающих отправиться на фронт назначить ротного командира. Предложили высказаться добровольцам. Я был уверен, что немедленно поднимется лес рук, и прежде всего это сделают офицеры, давно находившиеся в запасном батальоне. К великому моему удивлению, ничего подобного не произошло, хотя командир батальона несколько раз повторил обращение к господам офицерам».

Кстати, считается, что из поэтов горячо вызвался идти на фронт только Николай Гумилёв. Нет, по некоторым воспоминаниям, пошёл добровольцем и футурист Бенедикт Лифшиц. Корней Чуковский написал : «Помню, мы втроём, художник Анненков, поэт Мандельштам и я, шли по петербургской улице в августе 1914 г. – и вдруг встретили нашего общего друга, поэта Бен. Лившица, который отправлялся (кажется, добровольцем) на фронт. С бритой головой, в казённых сапогах он – обычно щеголеватый – был неузнаваем. За голенищем сапога была у него деревянная ложка, в руке – глиняная солдатская кружка. Мандельштам предложил пойти в ближайшее фотоателье и сняться (в честь уходящего на фронт Б.Л.)».

По другим сведениям, Лифшиц был призван в армию из запаса. Словно прощаясь со своим прошлым, написал шутливые и слегка меланхолические стихи в «Чукоккалу». Его зачислили в 146-й Царицынский пехотный полк. Воевал он храбро, стал георгиевским кавалером, был ранен. Но даже в тяжёлом 1915 году живописал державные красоты Петрограда:

Копыта в воздухе, и свод

Пунцовокаменной гортани,

И роковой огневорот

Закатом опоённых зданий:

Должны из царства багреца

Извергнутые чужестранцы

Бежать от пламени дворца,

Как чёрные протуберанцы.

Многие молодые поэты тоже старались откликнуться на эпохальные события. Например, газета «Новь» напечатала в ноябрьском номере 1914 года «Богатырский посвист» молодого поэта Сергея Есенина, но не думаю, что кого-то из мужественных офицеров заинтересовали несколько буколические стихи про ангелов:

…Догадалися слуги божии,

Что недаром земля просыпается,

Видно, мол, немцы негожие

Войной на мужика подымаются.

В 1916 году Есенин сам был призван на службу, которую проходил в Царском Селе. Он не воевал с «немцами негожими» непосредственно на передовой, а служил санитаром в Царскосельском военно-санитарном поезде. О своих стихах, посвящённых Первой мировой войне, Есенин горло не драл, а впоследствии извинительно писал: «...Я, при всей своей любви к рязанским полям и к своим соотечественникам, всегда резко относился к империалистической войне и к воинствующему патриотизму. Этот патриотизм мне органически совершенно чужд. У меня даже были неприятности из-за того, что я не пишу патриотических стихов на тему «гром победы, раздавайся», но поэт может писать только о том, с чем он органически связан».

Наиболее яркие и мужественные стихи в том же году начала войны написал участник боевых действий, доброволец, улан, гусар, разведчик, георгиевский кавалер Николай Гумилёв. Его «Наступление» пели уже в годы войны, а моя любимая запись – хоровое исполнение марша актёрами Иркутского театра драмы:

Та страна, что могла быть раем,

Стала логовищем огня.

Мы четвёртый день наступаем,

Мы не ели четыре дня…

Великие и духоподъёмные стихи! Вполне соответствует им и сам образ поэта от Бога и простого офицера… Любопытны воспоминания о Гумилёве поручика В.А. Карамзина, служившего с марта 1916 года оруженосцем при штабе 5-й кавалерийской дивизии:

«...На обширном балконе меня встретил совсем мне незнакомый дежурный по полку офицер и тотчас же мне явился. «Прапорщик Гумилёв», – услышал я среди других слов явки и понял, с кем имею дело.

...Я начал с ним разговор и быстро перевёл его на поэзию, в которой, кстати сказать, я мало что понимал.

– А вот, скажите, пожалуйста, правда ли это, или мне так кажется, что наше время бедно значительными поэтами? – начал я. – Вот, если мы будем говорить военным языком, то мне кажется, что «генералов» среди теперешних поэтов нет.

– Ну, нет, почему так? – заговорил с расстановкой Гумилёв. – Блок вполне «генерал-майора» вытянет…»

Кстати, Блок служил неподалёку, в Пинских болотах, на северном фланге Брусиловского фронта.

О первом месяце службы Гумилёва в 5-м гусарском полку имеются воспоминания и командира эскадрона Её Величества ротмистра Сергея Топоркова: «…Н.С. Гумилёв, в чине прапорщика полка, прибыл к нам весной 1916 года, когда полк занимал позиции на реке Двине, в районе фольварка Рандоль. Украшенный солдатским Георгиевским крестом, полученным им в Уланском Её Величества полку в бытность вольноопределяющимся, он сразу расположил к себе своих сверстников. Небольшого роста, я бы сказал непропорционально сложенный, медлительный в движениях, он казался всем нам вначале человеком сумрачным, необщительным и застенчивым. К сожалению, разница в возрасте, в чинах и служба в разных эскадронах, стоявших разбросанно, не дали мне возможности ближе узнать Гумилёва, но он всегда обращал на себя внимание своим воспитанием, деликатностью, безупречной исполнительностью и скромностью».

Прапорщик Валентин Катаев. 1916 г.

...После революции по сфабрикованному делу Гумилёв был расстрелян: даже награды защитника Родины не помогли. Кстати, надо уточнить наградной лист поэта и улана. На первый взгляд всё ясно – сам сказал:

Знал он муки голода и жажды,

Сон тревожный, бесконечный путь,

Но Святой Георгий тронул дважды

Пулею не тронутую грудь.

Когда и как – тронул дважды? Если сверяешь номера приказов, номера наградных крестов, поражаешься разнобою. Тогда в штабах путаницы тоже хватало, получается, например, что Гумилёв трижды был произведён в унтер-офицеры. Но это формальности… В «Новоромановском архиве», который после расстрела царской семьи был привезён в Москву, сохранилась рукопись стихотворения Николая Гумилёва, посвящённого Анастасии. Оно подписано прапорщиком Гумилёвым и всеми офицерами, лечившимися в лазарете. Великая княжна сохранила подарок. К этому времени поэт Николай Гумилёв уже был кумиром современной молодёжи. Юная, красивая Анастасия была счастлива вниманием знаменитого поэта и бесстрашного воина:

Сегодня день Анастасии

И мы хотим, чтоб через нас

Ефрейтор Николай Гумилёв. 1914 г.

Любовь и ласка всей России

К Вам благодарно донеслась.

Не ахти даже для альбомных стихов, но ведь писал от имени всех – кратко и понятно. Новый 1917 год Гумилёв встретил в окопах, в снегу. А завершилась его служба в 5-м гусарском полку неожиданно. Полк был переформирован, а прапорщик Гумилёв направлен в Окуловку Новгородской губернии для закупки сена частям дивизии; там застала его Февральская революция и отречение императора Николая II от престола. Гумилёв был удручён. Себя он считал неудачником, прапорщиком разваливающейся армии. В апреле 1917 года из штаба полка пришло сообщение о награждении его орденом Святого Станислава 3-й степени с мечами и бантом, но поэт не успел его получить. Он добился командировки на Салоникский фронт, и 17 мая Анна Ахматова проводила мужа на крейсер. Но поскольку Россия была выведена из войны позорным Брестским миром, Гумилёв в апреле 1918 года возвратился домой, в Россию. Царское Село было переименовано в Детское Село, дом Гумилёвых реквизирован. Анна Ивановна, мать Гумилёва, с сыном Лёвушкой жили в Бежецке. Анна Ахматова попросила развод…

В тени большого поэта и доблестного офицера Николая Гумилёва как-то потерялись другие русские поэты, послужившие Отечеству на полях Первой мировой войны. В частности, Всеволод Александрович Рождественский, который при жизни мучился тем, что его постоянно путали с более популярным «шестидесятником» – Робертом Рождественским. Правда, это иногда давало ветерану лишние заказы стихотворных сборников для книжных магазинов. Он писал в заметках «О себе…»: «Осенью 1916 года по «общестуденческому призыву» я попал в сапёрную часть царской армии, но пробыл там сравнительно недолго – после свержения самодержавия вернулся в университет. Это произошло, впрочем, после пребывания в войсках Совета рабочих и солдатских депутатов, ночных патрулирований по городу и стычек с юнкерами Керенского. Возобновившаяся академическая жизнь оказалась не очень длительной – всё, что происходило вне её, было и нужнее и интересней. Я ушёл добровольцем в недавно образовавшуюся Красную Армию, где пробыл около пяти лет на скромной должности младшего командира. Участвовал в обороне Петрограда от генерала Юденича». Кстати, Юденич был вторым победоносным генералом, наряду с Брусиловым превосходно воевал на Кавказском фронте Первой мировой, а вот Петроград в Гражданскую – не взял…

Рождественский вспоминает, как Алексей Максимович Горький привлёк его «в 1918 году к сотрудничеству в основанном им издательстве «Всемирная литература». Здесь же произошло и знакомство Рождественского с А.А. Блоком.

Вот и подошли мы к одному из главных героев – поэту Блоку. «…В январе 1917 года морозным утром я, прикомандированный к генералу М., объезжающему с ревизией места работ Западного фронта, вылез из вагона на маленькой станции, в лесах и снегах. Мне было поручено взять в управлении дружины сведения о работающих в ней башкирах. Меня провели в жарко натопленный домик. Через несколько минут, запыхавшись, вошёл заведующий, худой, красивый человек, с румяным от мороза лицом, с заиндевевшими ресницами. Всё, что угодно, но никак не мог ожидать, что этот заведующий – Александр Блок. Когда сведения были отосланы генералу, мы пошли гулять. Блок рассказал мне о том, как здесь славно жить, как он из десятников дослужился до заведующего, сколько времени в сутки он проводит верхом на лошади; говорили о войне, о прекрасной зиме…». Это строки удивления и восторга из воспоминаний Алексея Толстого. В дружине поэту была отведена более чем скромная роль – табельщика с месячным окладом в 100 рублей (напомним, что фунт хлеба тогда стал стоить 2 копейки вместо довоенной 1 копейки), а вот прапорщик Гумилёв получал в три раза больше!

О жизни Блока на Пинщине мы, к сожалению, можем судить только по его письмам к матери, жене, отдельным друзьям, а также письмам к нему. Причём многие из них не сохранились. Записная книжка Блока за № 49 практически осталась чистой, без стихов. Дневник в это время он также, по-видимому, не вёл, потому что ещё 29 мая 1913 года решительно записал: «Дневник теперь теряет смысл, я больше не буду писать». Но с 1917 года, с Февральской (мартовской по новому стилю) революции, он возобновляет его. До определённого времени во многих источниках высказывалась мысль, что семь месяцев, которые провёл А. Блок на Полесье, «едва ли не самые бесцветные в его жизни» и что они, дескать, не лучшим образом сказались на его творчестве. Однако мне кажется, что там, может быть, истоки «Скифов» да и в ритмах «Двенадцати» очень многое угадывается из армейских впечатлений, из общения с простыми солдатами в глубинах Полесья тяжкой поры.

Следует упомянуть и о поэте Сергее Кречетове – владельце издательства «Гриф», печатавшего издания символистов. О Кречетове сегодня мало кто знает, между тем личность эта весьма любопытная. В 1903 году он основал издательство «Гриф» и начал выпускать одноимённый альманах. Именно в «Грифе» в 1905 году вышли «Стихи о Прекрасной Даме» Александра Блока, а в 1910-м «Кипарисовый ларец» Иннокентия Анненского. С первым военным призывом Кречетов ушёл на фронт, участвовал в походах в Восточную Пруссию. О своих военных впечатлениях рассказал в книге «С железом в руках, с крестом в сердце: Записки офицера». В предисловии он писал: «Я не стратег и всего менее историк. Я – только поэт, и гляжу на то, что совершается, глазами художника, человека от искусства… Если же тот, кто прочтёт мои страницы, заметит и ещё одно: ясную веру в наш могучий народ, в нашу грядущую полную победу и в светлое будущее славянства, пусть не объясняет это моей патриотической настроенностью. Ни мало! В этом я только похож на всех. Так верит вся армия, так верю и я, потому что я русский». Разве можно равнодушно читать такие строки выходца из богатой семьи, издателя и баловня судьбы, который сегодня бы, глядишь, стал заурядным снобом?!

Наконец, следует сказать о знаменитом впоследствии писателе Валентине Катаеве, который во время войны ярко заявил о себе как о поэте. В начале Первой мировой войны Катаев из седьмого класса Пятой гимназии города Одессы добровольцем уходит на фронт. Правда, через много лет прозвучит ехидная реплика его старого одесского приятеля: «А куда ж ещё этому балбесу и двоечнику было деваться? Не ушёл бы в армию – из гимназии бы вышибли». Служил Катаев в 64-й артиллерийской бригаде под началом отца Ирины Алексинской («Сиреневой», в которую В. Катаев был по-юношески влюблён). Первая мировая уже полыхала вовсю, и многие боевые действия, как известно, проходили в Белоруссии. Вольноопределяющийся Катаев мог выбрать любой род войск. Он выбирает артиллерию. Видимо, оттого, как он позже признался, что там меньше убивают. И, конечно, писал о войне:

Взлетит зелёной звёздочкой ракета

И ярким, лунным светом обольёт

Блиндаж, землянку, контуры лафета,

Колёса, щит и, тая, – упадёт…

Я счастлив оттого, что путь идёт полями,

И я любим, и в небе Млечный Путь,

И нежно пахнут вашими духами

Моя рука, и волосы, и грудь.

Воевал Катаев храбро, получив два Георгиевских креста и орден Св. Анны четвёртой степени. Дважды он был ранен, попадал под газовую атаку, получил тяжёлое отравление. В декабре 1916 года Катаев возвращается в Одессу, учится в пехотном училище до апреля 1917 года, несмотря на тяжёлое ранение. Его сын Павел Катаев вспоминал позже: «…я неоднократно видел след этого ранения. Две давно уже заживших, но навсегда оставшихся глубокими «вмятины» от влетевшего и вылетевшего осколка в верхней части правого бедра в опасной близости от детородного органа. …Рассказывая о своём ранении и показывая его, отец вовсе не драматизировал ситуацию, то есть относился к происшедшему с полным спокойствием, словно бы верил в свою неуязвимость».

Имена многих героев и поэтов накрыл погребальный саван, но голоса над окопами продолжают звучать. Много их в Галиции, на Волыни и Тернопольщине, – они оплыли, поросли черноствольными лесами, но даже нынешние события и крики на Западной Украине не заглушат эхо славы и поэзии.

Теги: Первая мировая война , история России