Литературная Газета, 6520 (№ 32/2015)

Влад Маленко: «Театр поэтов родился. С ним будет непросто, но интересно»

С поэтами трудно говорить о времени: они его видят иначе, чувствуют острее, поэтому разговор рвётся из привычных рамок, как корабль, стартующий в дальний космос. А если поэт к тому же актёр, режиссёр и продюсер (такое тоже бывает), удержать его в русле традиционного интервью практически невозможно.

- Вы пишете стихи, придумываете и ставите спектакли, играете в театре, занимаетесь продюсированием[?] Кем вы сами себя ощущаете в первую очередь?

– Я себя ощущаю немного таким Штирлицем. Ты как бы везде полусвой-чужой. Литераторы пьют в своём углу кровь друг друга и убеждены, что театралам не допрыгнуть до их тихих лабораторий... Они как-то забыли, откуда Шекспир выкатился или как Шукшин работал. Актёры и режиссёры заняты своими играми: новая драма, школы лидеров… Безусловно, поэзия, литература – первичное любовное моё поле. Главный аэро­дром. Он всегда спасал. Не давал остановиться, отчаяться. Ты отстреливаешь в себе банальность. Мучаешься. Рождаешь новое… Перечитываешь классику. Следишь за новой литературой… Этим и живёшь. Ведёт интуиция. Помните, у Александра Сергеевича: "И даль свободного романа я сквозь магический кристалл ещё не ясно различал…" Снайперская сентенция, божественная, ослепительная. Вдохновение – это прекрасно. Но работа – главное. Вот я думаю про себя: ага, на данном этапе жизни ты вожак творческого подразделения, которое готово превратиться в Городской Театр поэтов. Здесь сошлись многие компоненты: твоя скорость, театральный опыт, авторские способности, умение увлечь людей, заразить их идеями, показать инструментарий для осуществления этих идей, возможность окружить себя сильными молодыми людьми, рядом с которыми и ты учишься, и у тебя учатся. А обычный день строится порой фантастически. Ночью прилетел, поспал пять часов, под утро метишь в потолок весёлыми словами, набиваешь на планшете пришедшие строки. Раздаётся звонок: продюсеры детского мюзикла торопят с текстами. Затем связываешь между собой трёх музыкантов и двух художников, сам при этом пишешь двадцать восемь писем разным серьёзным людям. Дальше встреча с чиновниками по поводу помещения для проведения, скажем, фестиваля поэзии, а параллельно обкатываешь в голове концепцию перформанса, который месяца через три должен состояться в Испании и будет посвящён встрече Маяковского с Пикассо. Потом свою команду собираешь посовещаться, а в голове вращается идея по оформлению новой книжки побасенок, и, ёлки-палки: это только начало дня!

«ЛГ»-досье:

Влад Маленко – поэт, режиссёр, продюсер. Родился в Москве 25 января 1971 года.Служил в рядах Советской армии. Окончил ВТУ им. Щепкина при Малом театре. Автор басен, стихотворений, песен к спектаклям и фильмам.В настоящее время руководитель Городского театра поэтов, режиссёр-постановщик Московского театра драмы и комедии на Таганке.

– Каково это – быть сегодня в России поэтом, ведь знаменитая евтушенковская формула, похоже, давно уже не работает? Конечно, в этом отношении ваша ситуация исключительная: современных поэтов редко выбирают для чтения на экзамене в театральный вуз. И ребята эти – не среднестатистические. Остальным-то поэзия нужна сегодня?

– Сеть переполнена рифмованными текстами. В ресторанах по вечерам люди горланят стихи в микрофон. При этом 70 процентов пишущих – бойкие девочки. Я только что вернулся из Крыма, с молодёжного форума «Таврида». Там проходила Неделя литераторов. Я был одним из спикеров. На поэтический конкурс откликнулось сразу человек сто. Из них трое оказались носителями интересных поэтических смыслов… Ещё пример: в этом году мы провели первый всероссийский фестиваль молодой поэзии и драматургии имени Леонида Филатова. Пришло более полутора тысяч заявок. Десять финалистов – хорошие поэты. Другое дело (и это тенденция), что молодые люди не стремятся к чтению, не вычитывают большую поэзию, не знают Блока, Тютчева, Некрасова… Из этого мгновенно следует то, что их тексты вторичны. Они в массе своей заняты изобретением велосипеда. Им бы засесть за книжки, но куда там… Время закручивается в иную спираль. Скорость времени не позволяет уединиться на лавочке с Батюшковым… Выход один: каждый из хранителей обязан вовлекать молодых людей в круг своих литературных интересов. Чем я и пробую заниматься.

– У каждого творческого человека есть свой индикатор «верного курса». Как выглядит ваш?

– Это такой «гамбургский счётчик» внутри. Я его обнуляю каждое утро: просыпаюсь с пониманием, что надо заслужить и хлеб, и уважение конкретных людей в этот конкретный день. В моём случае чувство неуверенности, разных суперфобий гармонирует с весёлой убеждённостью в правоте творчества, если оно имеет отклик. Но как только я начинаю испытывать гордость, включается пожарный кран: «Стоп!» И холодный душ… Радость – другое дело: приезжаешь в дальний город, слышишь, как молодёжь цитирует, к примеру, твои басни, на душе становится веселее.

– Поэзия поэзией, но ведь вы к тому же актёр и режиссёр Таганки. Как она пришла в вашу жизнь?

– Если отбросить мистику, которой хватило бы на трёх человек, и пройтись по фактам, то, смотрите: окончил школу, год проработал актёром и рабочим сцены в одном из первых хозрасчётных театриков Москвы, потом два года – как положено – отслужил в Советской армии. Поступил в Щепкинское училище. Какие у нас были педагоги, боже ты мой: Николай Анненков, Мария Велихова, Николай Афонин, Аркадий Немировский, Зинаида Дирина, Людмила Новикова, Любовь Иванова! А Виктор Павлов! Не актёр – солнце какое-то… После училища пригласили в Театр имени Моссовета. Вот оттуда в 96-м меня Юрий Петрович Любимов в буквальном смысле и «своровал». Он сам так выражался. И дальше на «Таганке» я просто жил. В смысле не только играл роли, но и придумывал ходы, подбрасывал идеи, то есть это было шире обычной актёрской истории. В двухтысячных был уход из театра на год по собственному желанию, он был связан с начинающимися передрягами. Тогда я для себя решил: честнее всего написать заявление. Началась работа на телевидении, на радио, постоянное сочинительство, басни тогда появились – как способ иметь «сам себе театр»… Никто не знает, но мы этот год с Любимовым тайком регулярно созванивались… Это и закончилось моим возвращением в Таганку… Но она уже была несколько иной…

– Свой полувековой юбилей Таганка встречала в обстановке, максимально приближённой к боевой. Не потому ли свой спектакль вы назвали «Таганский фронт»?

– Это название моей давней поэмки, которая родом ещё из начала девяностых… Впрочем, это название – оно мирное… Фронт очкариков, фронт поэтов, музыкантов, философов… И спектакль – очень таганский аккорд. Он срезонировал. Обрадовал тех, кого должен был обрадовать. И, естественно, задел тех, кого нужно было задеть. Он был и адресован Юрию Петровичу, и посвящён ему. Это было нежное, горячее, очень личное высказывание. Знак благодарности. Удалось всех заразить таганским творчеством. Вернуть хоть ненадолго ту Таганку, которая всех будоражила когда-то. Мои единомышленники, товарищи мои дорогие, включились в работу по моей просьбе: Юрий Шевчук, Сергей Летов, Андрей Щукин уникальный, Василий Семёнов, прекрасные Юлия Латышева, Марго Радциг, молодые поэты – Вдовин, Шмелёв, Купреянов, Молчанов… Я был уверен, что это поможет театру воскреснуть. Но помогло только продлить немного ему жизнь.

Почём сегодня московское сало?

Квадратный метр дороже,

чем «Чёрный квадрат»...

А Таганка летит в небе коровой Шагала.

Красное молоко. Лиловый закат.

Нас закатывали в банки, как огурцы.

Солили слезами, как ноту «соль».

Скрипачи на крыше – таганского фронта бойцы,

Играют музыку, как главную роль.

Небо ночное – лоскутное одеяло.

Под ним любовь наша спит, дрожа.

Таганка – это имя коровы Шагала.

Надо уберечь её от ножа.

– Таганка была театром Любимова. Когда Мастер уходит, его театр начинают трепать ветра перемен. Так было со всеми прославленными авторскими театрами – с БДТ, Вахтанговским, Маяковкой, Сатирой. Таганке, увы, пришлось труднее, чем многим иным труппам…

– Ну Высоцкий же не просто так пел на юбилеях театра про пахана и тюрьму, где у всех клички… Шутки шутками… А когда я в театр пришёл, меня чуть Иван Бортник в поезде не убил… Это потом мы с этим великим актёром стали друзьями близкими… А поначалу дикая ревность была… Я ж в любимчиках ходил. А кому это понравится? Но сегодня Таганка – словно ревнивая женщина без мужчины. Кому-то выгодно держать её мёртвой собакой на поводке памяти. Чтобы, не дай бог, какая-нибудь новая, с цепи слетевшая стая голодных поэтов не разорвала вдрызг пергамент «героического прошлого». Удерживают керосинку под тёплой легендой. Удобно. Выгодно. Не надо создавать прорыв, тратить нервы, портить кровь. Есть и другие, которым она до лампы, – просто местечко хорошее, рыночное. Ещё есть сумасшедшие кликуши… Разговор о ней – он длинный, сложный, как и о гениальном Юрии Любимове. Понимаете, это только те, кто «без году неделя с ним знался» и с Таганкой попутно, могут делать резкие выводы, дурацкие посты писать в сетях, по радио говорить цитатами, умничать, разглагольствовать… Какие-то случайные напыщенные люди высказываются наотмашь, пиаря себя… А кто день и ночь работал, жил ею на протяжении двадцати-тридцати-сорока лет, те помалкивают. Потому что много знают такого, чего нельзя выносить из родной избы!

Если вы хотите, к примеру, знать, что Юрий Петрович о вашем покорном слуге писал, то возьмите его единственную книжку – белую, огромную – и прочтите в ней крайние строчки. Мне этого довольно. Повторять нескромно. А что касается Таганки сегодня, то на неё ПРАВО надо иметь. Право на любовь к ней, на творчество с ней. В доме один хозяин быть должен. Помню, как ЮП говорил: «Я за демократию… но не в своём театре!» Таганка… там внутренняя планка высокая. Там косяки в крови. Но всё равно туда бесконечно лезут, лезут… Чтобы было «я и Высоцкий, я и Таганка… » Да успокойтесь уже, ребята! И хватит ныть, хватит на старых спектаклях кататься в рай… Театр – это не прошлое. Это не пол и потолок. Не музей Бахрушина. Театр – это нынешний спектакль, нынешняя репетиция, сегодняшние молодые людские звери на подмостках. Только звери должны рай помнить. А не ад, как те, кого воспитывают некоторые наши деятели…

– Что же нужно, чтобы всё это появилось – репетиции, спектакли, актёры?

– Таганке требуется культурная революция. Она и случится в семнадцатом году на столетие Юрия Петровича. Вот увидите! Но она должна произойти без социальных скандалов. Без нытья растренированных. На поле театрального творчества, а не в зале судебных заседаний. Это место важно наполнить новым смыслом. Для этого от нового худрука потребуются сила, талант, ответственность и знание контекста. Туда нужно привести живых новых актёров, собрать поэтов, художников под руководством одного человека. Из тех, кто сейчас там, можно оставить чуть меньше половины. Важней всего понять такую вещь: эксперимент Таганки может и обязан продолжиться в том случае, если этим займётся человек, который и традиции знает и уважает, и время слышит. Она должна работать на созидание. Я уверен, такой человек есть. Только, умоляю, без домыслов! Я сейчас категорически не про себя. Мне хватает дел. Да и свой угол нужен, без тонны соли на крыше… Что касается нынешнего директора Ирины Апексимовой – это человек моего поколения, воспитанная сильными мастерами, у нас схожие коды. Ирина настроена на созидание.

– Таганка – не единственное театральное пространство, в котором вы существуете. Вы упомянули Театр поэтов...

– Он уже случился. С ним будет непросто, но интересно. Фантастические люди несут идеи и смыслы как ножи, завёрнутые в полотенце! Нам год почти. Мы бескрышные пока. Но мы её себе отыщем. Скоро. Думаю, в центре Москвы. Я тут родился – мне уматывать некуда. Мы кричим, поём… Есть спектакль «Сколько времени». Стиль театра формируется. Появляется свой зритель. Нельзя объяснить, что представляет собой картина Филонова, Модильяни. Сюита Шуберта… Надо это просто увидеть, услышать это. Городской Театр поэтов – продолжение одной из линий Таганки, линий школы Любимова… Поэтический театр. Маяковский этим занимался, Мейерхольд. На сцене и поэты, и актёры, и музыканты, и балетные, и люди цирка. Всё рождается и в голове режиссёра, и в атмосфере репетиций-импровизаций… Это такой поиск жанра на стыке… Умничать не хочу. Театр –довольно-таки земная, грубоватая вещь… Понимаете, с одной стороны, театр – это коврик на улице. Кинули в шляпу монету – значит, хороший ты актёр, молодец, заработал на ужин… С другой стороны, он – инструмент государственной культуры, кафедра, о которой так светло сказал Николай Васильевич Гоголь. На ваш вопрос я могу ответить только действием. Если меня услышат, дадут, наконец, угол свой, я постараюсь продемонстрировать продолжение Таганки в новой реальности. Рассуждать, ругать, теоретизировать не хочу. Хочу показать. «Покажите!» – так Высоцкий просил Любимова, когда не понимал, что от него требует режиссёр.

– Если люди создают новые театры, значит, театр жив. Но скандалы, сотрясающие его уже который сезон, не локальны, а свидетельствуют о системности кризиса. Задаю извечный русский вопрос: что делать?

– Театр – зеркало такое шекспировское… Уличное зеркало. Вот мы в него и смотрим. Он же не отдельная культурная институция. Те же проблемы с литературой, с живописью… С интеграцией культурных явлений в социум, в общество. Разорваны связи, нет общего культурного поля. Поэты ничего не знают о прозаиках, все хвалят только членов своей узкой группировки. Продвигают «своих»… Регуляторов этих процессов нет… Я тут читал интервью с Прилепиным. Он всю дорогу нахваливал одного «поэта», называя его чуть ли не лидером поколения… Из любопытства посмотрел стихи этого деятеля. А там – пшик… Потом мне сказали: «Слу-

шай, ну они сто лет знакомы, один другого куда-то продвинул…» Вот и все дела… Как с этим быть? Мне кажется, государство как работодатель должно вести себя потвёрже. Характер показать. Хотите творчества, хотите на хозрасчёт? Вперёд! И больше не нойте тогда! Я, кстати, обожаю все эти разговоры либеральной тусовки о цензуре, о сатрапах, о путинском средневековье, о том, как им душно здесь жить! Из них они черпают своё вдохновение, ими зарабатывают очки в своей среде. Вот таких дустом посыпал Маяковский, Брехт выставлял в сатирах своих, Саша Чёрный, Эрдман… Эти деятели – абсолютно, разумеется, советские люди, такие новые шестидесятнички… Привыкли есть мёд и плеваться известно чем… Фиги в кармане, кухни… Правда, теперь у них вместо водки – травка или белые дорожки… «Талантливо» для них – это отсутствие биофилии, срыв табу, богохульство, обязательный наезд на власть или церковь – вся эта договорная маргинальная история. Это серьёзная проблема: новые молодые люди не понимают, на какую старую жвачку их цепляют, выдавая её за новаторство, творческое хулиганство. Модный экзотичный режиссёр-скандалист демонстрирует всем свою смелость? Прекрасно! Только вот смелый-то он смелый, но явно ведь не хочет, чтобы головушка его у соборной мечети отрезанной очутилась. Значит, есть всё же границы. Их ему чужой опыт подсказал. Он власть ненавидит, но в систему грантов вписан старшими опекунами… Помните, у Фёдора Михайловича в «Карамазовых»: «Батюшке нужен лишь скандал… У него на всё свой расчёт…»

– Но не в суд же этих скандалопроизводителей тащить?!

– Этим талантливым во многом ребятишкам надо отвечать на творческих полях! Отвечать работой, другими спектаклями, другими пьесами, стихами и романами. Острыми, парадоксальными, сумасшедшими, но другими! Да не им даже отвечать, а времени своему… Вы не задумывались, почему в Театре на Таганке, таком актуальном и живо реагирующем, за десятилетия не нашлось места спектаклям о чеченских войнах, об Афганистане, о героях подлодки «Курск» или Беслана? Зато нет-нет да и поднимется тема входа танков в Прагу в 68-м. Подумайте об этом. И вы догадаетесь, что это порок двойственности либерального творчества, когда художник замечает то, что выгодно, а остального, и порой главного, как бы не существует.

– Иногда возникает впечатление, что на театре ничего уже, кроме скандала, и не осталось.

– Ну что вы! Пришёл недавно в Щукинское училище на спектакль Родиона Овчинникова: молодые ребята из разных театров играли спектакль «Про любовь и дружбу» без мата, без голых задниц. Зал – переполнен и свеж. Всюду красивые люди. И глаза светятся. Понимаете, чудеса приходят тихо, без помпы, но и разложение, растление тоже входят в душу неслышно и на микроскопическом уровне! Большое количество талантливых моих современников разных возрастов глядят и не видят целого. За последствия не хотят отвечать! Не понимают, что можно призывать к миру так, что война придёт. А можно готовиться к войне, чтобы её не допустить. Благие намерения иных «креативных» словоблудов потом расхлёбывают солдатики на локальных войнах… Откуда тянутся корни этих войн? От любви одних к личной власти, других – к самовыражению и мятежу. От эгоизма огромного количества вроде бы вполне милых и безобидных людей, самолюбование которых используют умные хищники. Сейчас эти процессы обострены. Нас всех ждёт неминуемая участь выбора личной позиции. Публичная участь. Отмолчаться не получится. Двойная игра, к которой в своё время тех же шестидесятников приучила дряхлеющая, но ещё сильная советская власть, скоро станет невозможной. Не удастся говорить о недопустимости насилия, пряча «пыльный шлем» за спиной. Я сторонник борьбы не «против», а «за». И если мечтать о воплощении прекрасного, то нас спасёт способность «быть», а не «иметь».

– Но призыв иметь звучит буквально из каждого утюга!

– В этом случае – слава удерживающим! Слава тем, кто не торопит этот скоростной разврат. Я хочу равняться на них. Учиться у них! Тем же, кто, подпевая падению, ищет в нём возможность самовыражения, – моё личное неуважение. Я чувствую, что происходит с миром, но как художник имею право отказать миру в зеркальном отображении его падения.

– Такая позиция подразумевает ответственность художника и перед самим собой, и перед людьми, к которым он обращается, и перед страной, в которой живёт. Однако многим «творцам» ответственность брать на себя не хочется. И сподручнее всего прикрывать это лозунгами о свободе творчества.

– Если без пафоса, цель художника – взволновать человека, чтобы он тайну в себе не забыл. Тайну давней безгрешности, чистоты, любви настоящей, божественной. Чувствовал кровь предков. Высший смысл в себе надо растить. Извините уж за высокопарность… У Крылова есть страшная басня о сочинителе и разбойнике, оказавшихся в аду. Под котлом разбойника развели очень сильный огонь, но вскорости погасили. А под писателем слабый поначалу огонёк разгорался всё жарче. Тот стал сетовать: для убийцы наказание закончилось, а он страдает всё сильнее, хотя никого не убивал. На что ему ответили, что разбойник был опасен только при жизни, потому и вину свою искупил быстро. А его «творений яд не только не слабеет, но, разливаяся, век-от-веку лютеет», а потому и искупления ему не будет. Кому многое дано, с того и спрос особый. Пусть не сразу, но потом – непременно… Одних направо, других налево. Без золотой середины…

Беседу вела Виктория ПЕШКОВА

Влад МАЛЕНКО

Ангелы с удочками

Криком шепчу – не чешу по бумаге ямбами.

Слышу лето, прислоняясь ухом ко льду!

И танцует душа, как рука плодоносной яблони

У забора в чужом саду!

В поисках снежных зёрен горячим летом

Все мы доходим порой до кипящей точки!

Ты знаешь, очень опасно себя называть поэтом,

Это мешает выхлёбывать новые строчки!

Зелень травы в молоко превращает корова.

Певчих птиц средь гостей не бывает частых.

Вот и я – призывник, всего лишь – солдатик Слова.

И не лучше других постриженных и ушастых.

Столько ангелов сидят с удочками над нами!

Столько ангелов любят легко и смело!

Вот когда мы научимся целоваться простыми словами,

Тогда посмотришь, как повернётся дело!

***

Загорелся волшебный терем.

Затянуло нас в пелену.

Мы – солдаты. Мы свято верим,

Что под вечер убьём войну.

Мы ползём в чернозёме горьком.

Мы убиты по многу раз.

Жаль, что клоуны за пригорком

Проклинают в спектаклях нас.

Мы приникли к июльской мяте.

И любовь изо рта течёт.

Нам Господь говорит: «Стреляйте!»

«Не стреляйте», – смеётся чёрт.

И предательство за забором

Надевает на совесть грим.

Не дано понимать актёрам,

Что мы их от беды храним.

Нас считают нулями в смете.

Нами ночь наполняет ров.

Если б не было нашей смерти,

Превратилась бы клюква в кровь.

Непогашенные окурки –

Продырявили лунный сыр…

Нет фальшивее драматурга,

Чем война под эмблемой «мир»…

Эй, актёры! Сыграть смогли бы

Сценку боя длинною в час?

Если б мы не убили гибель,

Эта гибель убила б вас.

Тьма качнётся над нами, свет ли?

Нами мир поутру зачат.

Мы машинное масло в петлях

Маем пахнущих райских врат.

Теги: искусство , театр , поэзия , Влад Маленко