Литературная Газета, 6598 (№ 20/2017)

„Свела нас Россия…“

„Свела нас Россия…“

Литература / Литература / И.С. Соколов-Микитов – 125

И.С. Соколов-Микитов и К.А. Федин

Теги: И.С. Соколов-Микитов

Редкий случай писательской дружбы – более 50 лет

В начале декабря 1920 года пароход «Омск», на котором матрос Иван Соколов служил рулевым, пришвартовался в английском порту Гулль. Порт встретил моряков непривычной тишиной: бастовали докеры. Забастовка затягивалась. Пароход не разгружался. Судоходная компания «Добровольный флот», владевшая «Омском», несла убытки. Пароход решили продать. Команда, подлежащая списанию на чужбине, взбунтовалась. Матросы поручили выразить начальству протест рулевому Соколову. Вероятно, он высказан был в столь резкой форме, что капитан Яновский тут же вызвал полицию, чтобы сдать «зачинщика-большевика». Соколова арестовали, на него завели дело. Неизвестно, чем бы оно завершилось, но до суда не дошло. О случившемся на «Омске» узнали из газет супруги-журналисты англичанин Гарольд Вильямс и русская Ариадна Тыр­кова, переехавшие к тому времени из России в Англию. Это были друзья Соколова, они вместе печатались (при лестном соседстве с именами Анны Ахматовой и Александра Блока, Пантелеймона Романова и Алексея Ремизова, Евгения Замятина, Сергея Есенина и др.) в благотворительном сборнике «Пряник осиротевшим детям», выходившем в 1916 году в Петрограде. Под поручительство этих журналистов Иван Сергеевич Соколов был освобождён. Они же посодействовали ему перебраться весной 1921 года в Германию.

Берлин показался Соколову преддверием России – так много было здесь русских издательств, уличных афиш на русском языке, приглашавших на литературные вечера и концерты, в магазинах и кафе звучала русская речь. Было много знакомых имён: Максим Горький, Борис Пильняк, Алексей Ремизов, Андрей Белый, Виктор Шкловский, Владимир Набоков (Сирин), Саша Чёрный (Гликберг), Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус, Сергей Есенин и Айседора Дункан... Иван Сергеевич познакомился и близко сошёлся с Алексеем Николаевичем Толстым, показавшимся ему наиболее р у с с к и м среди литературной эмиграции. Соколов-Микитов (псевдоним Микитов был взят Иваном Сергеевичем от имени деда Никиты – Микита по-деревенски, когда он в 1913 году работал секретарём редакции портовой газетки «Ревельский листок», заполняя её страницы самыми разными материалами с различными подписями) быстро вошёл в круг писателей, тяготевших к журналу «Новая русская книга», который издавал бывший питерский критик профессор Александр Семёнович Ященко. Книжные и журнально-газетные издательства охотно и быстро печатали рукописи писателей. В России ещё не затихла Гражданская война, свирепствовали голод и сыпняк, орудовали банды, вспыхивали бунты крестьян, страна мучительно шла к созданию государства, окончательно сложившегося лишь к декабрю 1922 года, а здесь, в относительно спокойном Берлине, создалась некая «обитель творчества». Получил возможность наконец-то заняться литературой и Иван Сергеевич. Менее чем за полтора года пребывания в Берлине у него вышли книги «Об Афоне, о море, о Фурсике и о прочем», «Сметана»; издательство «Грани» выпустило его сборник прозы «Кузовок». Он издал в разных газетах и журналах («Руль», «Накануне», «Жар-птица», «Голос России» и др.) рассказы и очерки, накопившиеся в его матросском баульчике, в том числе очень резкие, антибольшевистские статьи и памфлеты 1918–1920 гг., вызванные событиями Гражданской войны и бесчинством продотрядов, грабивших крестьян при продразвёрстке. На выход сборника «Кузовок» А.С. Ященко откликнулся весьма одобрительной и пространной рецензией, первой в творческой биографии автора. Приведём из неё одну лишь фразу: «...ясность, жизнерадостность и любовность его темперамента позволяют надеяться, что из него выработается, столь редкий у нас, писатель положительных и радостных сторон жизни, представитель пушкинской, единственной нашей здоровой традиции».

Этой традиции, основа которой – любовь к тому, о чём он пишет, Соколов-Микитов останется верен всю жизнь. Такова была особенность его дарования. Именно дарования, полученного Свыше.

Всё как будто складывалось как нельзя лучше для писательской судьбы Соколова-Микитова. Тем более разительным для эмигрантской литературной общины стало известие, что он начал хлопотать о возвращении на родину.

В августе 1922 года Соколов-Микитов на немецком пароходе «Шлезиен» прибыл в Питер. Город после пережитых передряг предстал притихшим и малолюдным, меж булыжников мостовых росла трава. Надо было выполнить поручение Горького, и Иван Сергеевич направился в Дом книги на Невском. С Фединым он ранее не встречался. Отворив дверь, Иван Сергеевич увидел за столом молодого, лет тридцати, человека артистического вида, светлоглазого, с ровным пробором светлых волос. Это и был «Конст.Федин», как он подписывал свои публикации. Неожиданно для себя они быстро расположились друг к другу. Им обоим было по тридцать – с разницей в три с небольшим месяца. У того и другого прожитое было насыщено событиями, порой ставившими на грань самоё их существование. Глядя на аккуратного редактора столичного журнала, Иван Сергеевич не мог, конечно, предполагать в его прошлом побеги из родного саратовского дома, скитания, добывание куска хлеба натурщиком, церковным служкою, путешествие в Германию и там гражданский плен в связи с начавшейся Первой мировой войной, работа актёром на зарубежных театральных подмостках, выстраданное возвращение в Россию вместе с искалеченными, завшивевшими солдатами после их плена в Германии, голод в Москве, выступления на митингах и агитационная работа по мобилизации в Красную Армию, служба кавалеристом в башкирской дивизии и фронт, редактирование газеты и журнала... Всё это и многое другое Константин Александрович, став писателем, изложил в своей биографии, написанной по просьбе того же Ященко для его «Новой русской книги».

Не угадывалось и у Ивана Сергеевича, ещё сохранявшего европейский облик, что он плавал матросом, служил фронтовым санитаром на Первой мировой, где под пулями вытаскивал из окопов раненых, оттаскивал к стоявшим по­одаль двуколкам, укладывал парами на двуколку и отвозил к полевому перевязочному пункту, летал мотористом на первых в мире тяжёлых бомбардировщиках «Илья Муромец», колесил по охваченной пламенем Гражданской войны России в поисках хлеба для Севзапфронта, чудом избежал в Киеве расстрела в деникинской разведке, умирал в голодном Крыму от дистрофии и спасся снова плаванием...

Они не говорили об этом. Это было их прошлое. Они говорили о будущем, где обоим виделся единственно возможный путь – работа за писательским столом. Все дни пребывания Микитова в Питере они провели вместе. Ещё не побывав дома, Иван Сергеевич пригласил Федина к себе на Смоленщину.

Родители и дядя-крёстный жили теперь в деревеньке Кочаны, на речке Невестнице, в доме «кочановской бабушки», как называл её Иван Сергеевич – у тётки отца. Из родного дома в Кислове Соколовых выжили чекисты, «нахрапщики», присланные утверждать советскую власть в смоленской глубинке. В тесном доме нашлась отдельная комнатка – «кабинет» – и для работы Ивана Сергеевича. Он, как обещал, послал по приезде телеграмму Федину и вскоре получил от него письмо. «Пишу тебе с большой любовью; откуда она взялась к тебе за короткий срок – не знаю. За сантимент не сердись...» – писал он, по-мужски стесняясь излияния чувств. «Ты, Костя, хорош (т.е. хороший ты человек), т.е. прост ты, светлый, от тебя идёт человеческое тепло...» – не менее смущённо признавался в ответном письме Иван Сергеевич.

Так началась эта удивительная не только по своей продолжительности (более 50 лет), но и по предельной открытости и сердечной откровенности переписка двух известных, очень самобытных и не схожих меж собою русских писателей, связавшая их так, что, прожив свою жизнь, каждый из них прожил как бы ещё одну, общую для обоих. «Думаю иногда, как это случилось, что нас, непохожих в судьбе и пути людей, соединила братская близость? Быть может, свела нас Россия, наша родная мать?» – много позднее (1957 г.) размышлял в письме к Федину Соколов-Микитов.

Можно продолжать цитирование писем с обеих сторон, но лучше прочесть всю переписку, которую старательно, с любовью издали сотрудники Музея К.А. Федина в Саратове. Это собрание документов трогательной и поучительной душевной мужской теплоты, которые по-иному и полнее дают представление о широкоизвестных русских писателях.

Они были очень разными людьми. Иван Сергеевич был наделён природой характером такой же цельности, как любое её создание, обладающее только ему присущими свойствами: ель – так ель, клён – так клён. Он представлялся сам как одухотворённое, очеловеченное явление природы. Он мог быть только таким, каким был рождён. Его невозможно было представить за конторским столом, в нарукавниках на чиновном мундирчике. Но как легко было его видеть присевшим где-нибудь на пеньке, с теплящейся в руках трубочкой, прислушивающимся к лесным звукам! Полнее всего он раскрывался, когда пребывал свой в своём.

Константин Александрович, как известно, был общественным деятелем очень высокого ранга, заседал в Верховном Совете страны. Приносило ли это ему душевное удовлетворение и радость? Ответ дают его письма к Соколову-Микитову, где он писал: «У меня такое чувство, что Кислово, Кочаны – настоящая моя родина...» Под тяжестью государственных и общественных обязанностей ему не всегда удавалось выкраивать время, чтобы уехать к другу на Смоленщину, где можно было походить босиком, отпустить бородку, волочить бредень с мужиками на мельничном пруду, подсвистывать манком рябчиков в осеннем лесу, пережить волнение на облаве, где он взял волка, почувствовал себя охотником и приобрёл ружье одной из лучших зарубежных фирм. Таким, кроме Ивана Сергеевича, его знали очень немногие.

Вадим Чернышёв