Литературная Газета, 6613 (№ 37/2017)

Атака строчек рушит пустоту

Атака строчек рушит пустотуВыпуск 11

Спецпроекты ЛГ / Литературный резерв / Филатов-фест

Теги: Филатов-фест , поэзия

Дмитрий Бочков

Индейские вариации

Пространство вокруг затянулось безликим и бежевым,

Охотник в лесу отдыхал, глупо сбившись со следа медвежьего;

Я снял мокасины свои.

Искра раздробила сушёные горькие листья уколом внезапным,

Размякла окрестность, лишь чёрный напиток мне нёбо царапнул

И влился в моё существо.

Я чувствовал: движется круговорот, вырезая загадочный ребус

На площади мозга, который является сумрачным небом

Практически одновременно.

Спиралью тот круговорот выливался из буковой трубки,

Он вниз оседал на продолговатом, шершавом Юинты крупе,

Давая мне свежесть ночи.

Юинта тянулась каймой, означая границы всей массы небесной,

Сгущалось и падало скопище лун и светил древних шествие

На дно фиолетовой чаши.

И дым растворялся на гладкой поверхности грёз и потока,

Лениво несущего души и их оболочки к истокам,

Туманясь, но не проникая туда, где

Пространство сомкнулось и вновь затянулось безликим и бежевым,

И сломан мой лук, и я сбился со следа медвежьего –

И сбился вдруг со своего.

Алексей Авданин

***

Зима, бурьяны, сугробы, ветер

И небо чёрное, как могила.

Один фонарь на дороге светит,

И тот под глазом твоим. Водила

Везти не хочет, сорвавшись с места,

Мотает счётчик впустую. Глупо

Идёшь куда-то и снег, как тесто,

Ногами месишь нелепо, грубо.

Потом поднимут друзья из снега,

Потащат через дворы до дома.

И ты уткнёшься глазами в небо,

Что с детской люльки тебе знакомо.

Как будто сбитый шальною пулей

И оттого не познав испуга,

Укрытый снежным, пушистым тюлем,

Уснёшь бухой на руках у друга.

У друга та же под глазом проба –

Восьмёрка, тройка и ноль в кармане.

С таким не страшно идти до гроба,

А страшно станет, прижмёшься к маме.

Ведь там, где свет не погас в прихожей,

Она сидит на кровати с богом,

И тихо молится, чтобы боже

Тебя живого подвёл к порогу.

Сергей Аксёнов

Дэдвейт*

Маленький портовый городок.

У причала доживает танкер –

Побывавший не в одной болтанке,

Но теперь пустивший корни в док

В смысле самом что ни есть прямом:

Он здесь столько лет провёл, старея,

Что побеги молодых деревьев

Прижились в пыли на нём самом.

Главный рынок – сердце городка –

Первым занял палубную площадь.

Всем тогда так показалось проще:

И до складов путь куда короче,

И не так загажено пока.

Позабыв свой аскетичный вид,

Профиль судна быстро стал меняться.

Адрес типа «Танкер, д. 15»

Вскоре никого не удивит.

Город принял этот дар морей

С затаённым, греющим восторгом.

Так реципиент, принявший орган,

Получает шанс не умереть.

Отчего, каких по воле сил,

В трюмах вдруг проснулась силовая?

Танкер, сам собой повелевая,

Ничьего совета не спросил.

В суете обыденного дня

К силам, пробуждающим вулканы,

Глухи мы. И пьём свой чай пока мы;

Если на столе дрожат стаканы,

Убегать, как правило, поздняк.

В тот момент, когда раздался гул,

Город перед ним был безоружен.

Инфразвук, неслышимый снаружи,

Возникал у каждого в мозгу.

На воде установилась рябь.

Звуки туб дополнились валторной,

И под аккомпанемент моторный

Поднялись из грунта якоря.

Оборот винта – как первый вдох.

Гулливер, пугая лилипутов,

Даже не заметил, что опутан

Сетью труб, канатов, проводов.

Смялся трап фольгой. Взметнулась пыль.

Ржавчина осыпалась пластами,

Обнажив мускулатуру стали.

Встав на полный ход, корабль отплыл –

И в тумане городок растаял,

И не ясно, вправду ли он был.

_________________

* Дэдвейт (англ. dead weight) – полная грузоподъёмность судна с включением веса всех необходимых для плавания запасов (топлива, воды и т.п.), а также других грузов и людей; максимальная масса груза, которую может принять судно.

Катрин Соловьёва

***

Кроме тебя, веснушчатая и рыжая,

тебя, становящейся кровью и биоритмами,

тебя – катастрофы, в которой едва ли выживу,

у меня ничего и нет, – говорит он ей.

Ты... захваченный город, оккупированная станция,

ты снаряд, который над головой проносится.

Я боюсь подумать, что от меня останется, –

произносит он (потирающий переносицу

своим бледным, цвета пергамента, указательным) –

произносит выцветшим, севшим голосом.

Я придумал тебя, как придумывают писатели

персонажей, когда одиноко им или боязно.

Ты осколок стекла, порезала, поцарапала.

тебе быть вратами, надгробием, обелиском ли;

просчитать до точки не сумел тебя, как параболу.

Я однажды уже запредельно близко был,

а теперь уеду, ты останешься кистью, красками,

чередой резких вдохов и как будто последних выдохов.

Слышишь, рыжая, вспомни себя по паспорту,

меня выдумав.

Анастасия Баталова

Счастливые

Средь теплыни томительной, мягкой вечерней благости,

чайных роз, фонарей, трепета звёздных глаз,

не хватает тебя; крымские ночи в августе –

обрамление счастью, золото под алмаз...

Отчего никогда до краёв не бываем полными

осознанием нашей радости бытия?

Почему не стоим мы с тобою, любуясь волнами,

и приветствую море в сумерках только я?

А подумать, с тобой сложилось бы всё обыденно:

просто шли б, говорили, смотрели по сторонам,

я бы вдруг восхитилась летящей звездой увиденной,

ты б сказал, что загадывать уж не солидно нам.

Мы бы стали опять о политике и о бизнесе,

о науке всерьёз загибать, обо всём таком…

Отчего это счастья полного нам не вынести?

Не застыть вдруг на миг, осознав его целиком?

Мы ведь в мире этом огромном, прекрасном – странники,

ненадолго и случаем; брать бы, что нам дано...

Научиться бы счастье своё принимать без паники,

суеты и сомнений: оно или не оно…

Сергей Борзиков

(Ферестан Д’Лекруа)

Забытая любовь

Я был влюблён, в кого теперь не помню,

Но ей досталось меньше всех тепла,

Я стал жестоким и совсем покорным

Глупейшим шуткам фатума и дня.

В ночи живой, я засыпаю утром,

И дни мои – в пустыне миражи.

Я был влюблён, в кого теперь не вспомню,

Но точно ей я посвящал стихи.

Найти себя – как зеркало разбить,

И выйти из окна на дно морское,

Где можно не дышать, но задышав –

Войти обратно из себя в естественно пустое

Безличие толпы.

Я – скалолаз, я знаю,

Как тяжело, набравшись высоты,

Не задохнуться этой высотою,

И то, как не подъёмны в нас кресты,

Тянущие к беспамятству покоя.

Багряных рек не выдворить из вен,

И бога усмирять в себе – жестоко,

Так кто же входит в нас и требует: Иди!

Встаю. Иду к окну. И раздвигая шторы, за ними вижу сад

И в том саду её – безликую любовь, не ставшую женою.

Аля Ветер

(Александра Веретина)

***

В голове – сор и космос, устав быть насильно милым,

Так беседуют с миром самым негромким тоном.

Не отмашешься опахалом или кадилом,

Отбивая радиограммы: «Мари, мы тонем».

Я смеюсь над повтором сценария манной кашки,

Отмеряя холодные граммы – лекарств, свинца ли.

Я везунчик, всегда подмечали, рождён в рубашке,

Только жаль, как подрос, рукава за спиной связали.

Это – завтра, и послезавтра, и после, зритель.

Жизнь – игра, не на нервах если, так на контрасте.

Примитивные тесты, первичный распределитель…

Мир стабилен, а я всё с приветом суюсь, мол, здрасте!

И химеры мои – классические примеры,

Как приют находить в вечной одури и во вздоре.

Небо падает, полное хмари, примите меры.

Мы не тонем, Мари, мы так замеряем море.

Любовь Виолентова

Постмодерн

Не любовь, а игра в «ударь-и-беги».

Не железобетон, а висячий мост.

А поэты поют несуразный гимн

этой странной жизни с приставкой «пост».

Общий ангел-хранитель давно уснул –

надоело выписывать виражи.

Мы себе придумываем войну,

потому что без этого скучно жить,

мы себе придумываем – страдать,

резать вены и прыгать с перил моста.

Мы привыкли к «нет».

Мы боимся «да».

Мы хотели бы, может, другими стать,

но за бешеным вихрем ненужных дел

не умеем почувствовать:

вместо нас

этой жизнью с названием «постмодерн»

управляет

Тёмная

сторона.

Ольга Вишневская

***

Февраль. Довольно снежно и свежо,

зима узорами на окнах ставит штампы,

сидеть в своей квартире хорошо,

любуясь нимбом потолочной лампы,

качающейся тенью по стене.

Разминка зрения: налево и направо,

и холод, пробежавший по спине,

такого непонятного состава.

В нём теплится едва заметный страх

грядущих лет, эпохи, окруженья –

так возглас, затаившись на устах,

умрёт, оставив губы без движенья.

Мир катится – огромный снежный ком,

мы – кегли, избегающие страйка,

мы падаем и заново встаём,

себя представив белокрылой чайкой.

Вокруг так много зависти и зла,

стою и думаю, куда же я попала,

зажмуриваю накрепко глаза,

не принимая эти идеалы.

Во сне, не разбирая черт лица,

не видя толком даже силуэта,

я слышу голос своего отца,

дающий силы пережить всё это.

Лина Ли

(Алина Горюнова)

***

долгие дни, на деле все, как один:

слабое солнце, звон телефонной трубки,

пара гуашевых пятен на синей юбке,

ветер да никотин.

мне бы лететь по трассе, не ждать суббот,

выйти у берега, остановиться, слушать,

как под ногами вдруг исчезает суша,

весь этот чёртов год.

парализует, выбросит из систем.

станешь свободной, будто бы Гаутама.

сколько веков не то и не там искала,

сколько прошла не с тем,

слишком устала метаться меж да и нет,

стали смешны все игры в орлы и решки.

в мире, где ты и я, – не должно быть спешки,

выбора и монет.

спи, моя радость, рано ещё вставать.

слышно, как флаги колышутся на причале.

как бы мне не отставить тебя в начале,

как бы не спасовать.

в мире, где ты и я, – никаких рутин.

выбор за нами – где и когда проснуться.

главное, чтобы было куда вернуться,

было куда идти.

долгие дни – индиго и серебро.

маешься, пьёшь, ругаешься, ждёшь ответа,

делаешь вдох, подкидываешь монету.

падает на ребро.

Всеволод Волоколамский

***

Смотри как облетают тополя,

Твори однообразные стихи,

Ей-ей, с улыбкой дурака валяй –

Фортуна улыбается другим.

А где-то полумрак и полусвет

Наискосок сливаются в Инь-Янь,

И отражают в утренней росе

Ясней зеркал отсутствие тебя.

Дела идут и делятся на три.

Асфальт истоптан тысячей шагов.

Наедине со мной поговори,

Играя тихо музыку без слов.

Лови мой взгляд в далёком далеке,

Откинься в кресле, книгу пролистай,

Возьми бумагу, ручку, налегке –

Ах, это просто – рифмами играй.

Слова порою больше, чем слова,

Ты только ударения расставь:

Ещё одна получится глава,

Финальною получится из глав.

А, стало быть, закончится рассказ,

Написанный однажды от руки.

И вот развязка: отразит тоска

Ясней зеркал присутствие других –

Других, не близких думам и годам…

Асфальт истоптан тысячей подошв…

Но что тебе асфальт, скажи, когда

Идёт непрекращающийся дождь?!

Лови его по капельке, лови,

Одумайся и зонт не раскрывай,

Впиши в блокнот хоть что-то о любви –

Ах, это просто – рифмами играй.

Смотри на небо, девочка! Весна

Такая – невозможно отличить

Её от лета. Девочка, не нам

Фортуна улыбается. Молчи.

Ах, это просто – рифмами молчи,

Наполни ими вечность лет и зим,

Избыток их нам отразит в ночи

Ясней зеркал – хоть что-то отразит.

До новых встреч в далёком далеке!

Анахронизмы в памяти храня,

На самом неизвестном языке

Из всех при встрече назови меня!

Лукавым взглядом люстра с потолка

Осознано глядит на старый стул.

В блокноте – благо, ночь не так долга –

Атака строчек рушит пустоту…

Мария Гурова

Платье

Горох, рассыпанный на её платье,

Рябил у меня в глазах.

Мне было нужно чертить на карте

Планы на важный день.

Она суетливо поставила чашку

На линию где-то в горах.

Потом сказала, что ужин вчерашний,

И ужинать стало лень.

Казалось, гардины криво повешены,

Казалось, мне мало платят.

Напротив сидела лучшая женщина

В ужасно нелепом платье.

Дарья Дубовик

Гори-гори-ясно

Не ври себе. Не ври себе. Не ври.

Горит огонь в печи. И ты – гори.

Горят поленья, ласково урча.

Гори собой, как красная парча.

Сожги в себе весь мусор, будь храбрей.

Гори, как сто пятнадцать фонарей.

Гори, как разноцветный фейерверк!

Гори, как будто ты не человек,

а Солнце: через тучи, через дождь –

гори, как будто ничего не ждёшь.

Гори навстречу соснам, облакам,

полям лавандовым, оранжевым пескам.

Гори! Воспламеней, заполыхай!

Сгорят лохмотья, ссыпется труха,

останется основа, ось, ядро.

Как будто ты с рубинами ведро –

гори! Весь смысл в этом – удивись.

Гори, как будто это твой девиз.

Пусть рушится фундамент, коли худ.

Пусть видно будет далеко вверху,

как ты пылаешь. Смейся и пляши!

Гори до синих инеем вершин!

Гори во имя и наперекор.

Гори закатной огненной рекой.

Гори не почему-то, не из-за.

Гори, поскольку не гореть нельзя.

Полина Жандармова

***

я видел Бога. Он звал меня.

и вороного за мной коня

манил суровый и хмурый взгляд.

я видел Бога. я видел ад:

вокруг растаявших воск-свечей

плясали ровно сто пять чертей,

а сто шестой улыбался мне

на вороного верхом спине.

шептали свечи, что я на дне.

и чёрный вился вокруг огонь

и в нём сгорали и я, и конь,

но видел Бога. Ему внимал.

не замечая тот адский бал,

не замечая красы коня,

во взгляде хмуром искал себя.

но находил всё из раза в раз

лишь блеск печальных и чёрных глаз.

в них – обречённость, по кругу бег.

и, забывая, кто человек,

а кто уставший от бега конь,

на гриву я положил ладонь.

и мы шагнули вперёд вдвоём,

объяты верой, слепым огнём

и блеском нового солнца дня.

я вёл безмолвно с собой коня.

и понимал: в этом сон-бреду.

себя веду я. себя веду.

Егор Завгородний

Русский рок

саше, вове, лёше

/имена на обломках/

Когда всех нас,

голубоглазых парней земли,

поведут на убой,

мама,

поставь за меня

в разрушенном храме

хэштег.

И как бы ни был велик восторг

от горящих кострами глаз

конвоира-бога:

нас завалит не страшный препод,

а белый снег.

И из всех

перебитых костей и растянутых ртов

послышится наша последняя песня,

и скрипнет подошва атланта,

который поднялся с кортов,

и небо теперь далече,

чем было до.

Я не верил в способности бога

к делению,

но теперь наплодили крестов,

и я верю в то.

Мама,

прости,

но мне некуда больше стареть.

Такая судьба,

даже громче:

такой вот рок.

Девяностые, нулевые,

мне двадцать:

первая седина,

синие вены,

серые стены.

Хлоп.

Алексей Зайцев

***

Стал человеком гамадрил.

И понял, что перемудрил.

***

У меня развязался шнурок –

и теперь мною правит рок.

И теперь, опуская стопу,

я испытываю судьбу.

Я давно б его завязал,

но смотрю прохожим в глаза

и читаю в них: «Во даёт!

Он бесстрашно идёт вперёд!»

Героический свой поход

растянул я на полчаса.

А потом – растянулся сам.

Анна Закревская

Дом, в котором

С первым шагом за странную дверь будь готов позабыть своё имя,

На втором цыганёнок Шакал у тебя конфискует часы,

После третьего сможешь понять тайный шифр объявлений на стенах,

А четвёртый ты сделаешь сам, если будешь к Изнанке готов.

Этот серый в подпалинах зверь – может, съест, ну а может, обнимет,

Эта девочка с морем в руках видит синие-синие сны.

Не пытайся смотреть на меня. Лучше следуй за собственной тенью,

Но не слишком-то верь голосам, что слышны на границе миров.

Чёрной краской залито окно – потому, что иначе не выйти

За пределы себя самого, чтобы волком бежать через лес

На далёкий маяк жёлтых глаз благородной хромающей птицы,

А под утро вернуться босым, наследив в коридоре пустом.

Капли крови не станут вином. Кто-то должен быть найден убитым.

Помни: Стая превыше всего. Одиночки не выживут здесь.

Дом останется в каждом из нас, и когда-нибудь всё повторится...

У тебя будет маленький сын.

Пусть играет с волшебным пером.

Григорий Зингер

***

Стрелка часов – стройна –

ставит на стол печаль.

Чайки наперебой

сизые волны хвалят.

Это твоя страна

на острие меча.

Это строчит грибной

утром стрелецкой хмари.

Выговорись наверх,

лёгкие осуши.

Вынырни из глубин.

Уподобляйся стрелке.

Свеж безымянный век,

шрамы ещё свежи –

время не для любви,

и уж никак – не смерти.

Время считать долги,

время писать не в стол.

Диву даёшься, как

непостоянно время.

Время поверх могил

катится на восток,

время течёт в стихах,

как серебристый гребень,

или стоит – совсем –

именно как сейчас,

чтобы ни «так», ни «тик»

не нагоняли паник.

Стрелка – твой Моисей.

Море – твоя свеча.

Выдохни и лети,

вырвав перо на память.

Ия Нова

(Мария Зинова)

А ты?

Скажи, ты кого-нибудь звал

Неистово, долго, ущербно,

Как будто бы дождик осенний,

Как путь среди скал?

Скажи, ты когда-нибудь шёл

Упрямо, до боли в коленях

Подальше от серых строений,

Пера держа ствол?

Скажи, ты чего-то искал

Безумно, презрев сон и пищу,

Забыв про пробитое днище

И росчерки скал?

Поведай, кого-то любил

До слёз ненавистного виски,

До точки в предсмертной записке,

До шороха крыл?

Признайся, чего-то желал

До следа от злости укуса,

До мольб пред иконой Иисуса,

До свеч и зеркал?

Ответь, ты хоть что-то свершил,

Отдав за любимое дело

Спокойствие духа и тела?

Подумай, ты жил?

Мария Иванова

***

Ничего не нужно обращать в игру,

Всё само обратится в игру.

Хочешь – будешь стоять в углу,

Хочешь – держать иглу.

Хочешь – тебе завяжут глаза

И доверят великий секрет.

Меня во мне различить нельзя,

Потому что меня во мне нет.

А есть сквозь меня текущий поток

И незакрытый шлюз.

Если отпить от меня глоток,

Я не остановлюсь.

Я лечу, сгорая, в чёрную печь,

Коснувшись орбиты мирового зла.

Когда тело даст кислородную течь,

Я стану тем, чем всегда была.

И вездесущие голоса в голове,

Велящие любви переломать хребет,

Более реальны, чем рука в рукаве...

Но менее реальны, чем Бог в тебе.

Даниил Шагин

+ 30

Мне снилось, что уже зима,

И бабочки лежат под снегом,

И снега этого полна

Моя остывшая сума.

Что девочки идут на лёд,

В коньках елозя по бульвару,

И нету больше ни пожаров,

Ни алкашей, ни санитаров,

А только в банке дикий мёд.

Мне постучали глухо в дверь,

Я встал, облившись потом трижды,

Дошёл до двери, «Ах, поди ж ты!» –

Грозил коту, и сгинул зверь.

А я улёгся и опять

Уснул, и инеем покрытый,

Ко мне пришёл январь забытый,

И я представил Рождество,

И стало зябко и светло.