Лиутпранд Кремонский - АНТАПОДОСИС; КНИГА ОБ ОТТОНЕ; ОТЧЕТ О ПОСОЛЬСТВЕ В КОНСТАНТИНОПОЛЬ

Епископ в облачении для мессы. С миниатюры XII в.

ВО ИМЯ ОТЦА И СЫНА И СВЯТОГО ДУХА НАЧИНАЕТСЯ КНИГА «АНТАПОДОСЕОС», ТО ЕСТЬ ВОЗДАЯНИЯ КОРОЛЯМ И ПРАВИТЕЛЯМ ОДНОЙ ЧАСТИ ЕВРОПЫ, НАПИСАННАЯ ЛИУТПРАНДОМ, ДЬЯКОНОМ ТИЦИНСКОЙ ЦЕРКВИ, "EN ТΗ EXMAΛOΣIA ’AYTOŶ, ЕН ТИ ЕХМАЛОСИА АВТУ, ТО ЕСТЬ ВО ВРЕМЯ ПРЕБЫВАНИЯ ЕГО НА ЧУЖБИНЕ, И ПОСВЯЩЕННАЯ РЕЦЕМУНДУ, ЕПИСКОПУ ЛИБЕРРИТАНСКОЙ ЦЕРКВИ В ПРОВИНЦИИ ИСПАНИЯ

АНТАПОДОСИС КНИГА ПЕРВАЯ

НАЧИНАЕТСЯ ПЕРЕЧЕНЬ ГЛАВ ПЕРВОЙ КНИГИ

I. Пролог.

II. О крепости Фраксинет и ее местоположении.

III. Как сарацины прежде заняли Фраксинет.

IV. Как из-за вражды провансальцев сарацины были приглашены ими и опустошили Прованс.

V. О том, какой император правил тогда греками, какие короли - болгарами, баварами, франками, саксами, швабами, и кто был папой римским.

VI. Почему император Лев был назван Порфирогенет.

VII. О дворце «Порфире» и о том, кто его построил.

VIII. О происхождении Василия и о том, как император Михаил принял его во дворец.

IX. О болезни императора Михаила, о том, как Василий его убил и сам стал императором.

X. О том, как Василий увидел во сне Господа нашего Иисуса Христа, упрекавшего его за смерть Михаила, и об епитимьи, которую Василий совершил за это.

XI. О том, как император Лев был схвачен ночью своими людьми, не узнанный отдан под стражу и избит, как начальник тюрьмы его отпустил и как сам император наказал розгами тех, кто его не бил, наградив тех, кто его бил.

XII. О превосходной забаве, затеянной императором Львом, о спящих и о золотых монетах.

XIII. Почему король Арнульф сломал преграды и разрешил уйти венграм.

XIV. О Видо и Беренгаре, которые клятвенно заключили дружбу, но не сохранили ее и о том, какого рода дружбу сохранить нельзя.

XV. О том, как Беренгар был поставлен королем Италии после смерти Карла.

XV. О том, как Видо из-за вины своего стольника был отвергнут франками.

XVII. О возвращении Видо в Италию.

XVIII. О сражении между Видо и Беренгаром.

XIX. О втором сражении между ними и о бегстве Беренгара.

XX. О сыне Арнульфа Центебальде, которого он отправил в Италию на помощь Беренгару.

XXI. О том, как в лангобард убил в поединке баварца.

XXII. О короле Арнульфе, который пришел в Италию по приглашению Беренгара.

XXIII. О том, как Арнульф взял Бергамо и повесил графа Амвросия.

XXIV. О жителях Милана и Павии, которые пришли к Арнульфу.

XXV. О бегстве Видо из-за Арнульфа.

XXVI. Речь Арнульфа, призывающая к сражению.

XXVII. О том, как был взят «Город Льва».

XXVIII. О том, как Арнульф из-за папы Формоза приказал казнить многих римлян.

XXIX. Отчего возникла вражда между Формозом и римлянами.

XXX. О папе Сергии, который приказал вытащить Формоза из могилы и уже мертвого низложить.

XXXI. О теле Формоза, брошенном Сергием в реку, о том, как рыбаки его нашли и о том, как образа святых приветствовали его.

XXXII. О том, как Арнульф осадил крепость под названием Фирм и принял от жены Видо смертельный яд.

XXXIII. О злодействах, учиненных людьми Арнульфа.

XXXIV. О возвращении Арнульфа и преследовании его Видо.

XXXV. О том, как итальянцы не жаловали Арнульфа и о маркграфе Анскарии, который укрылся в Иврее.

XXXVI. О постыдной смерти короля Арнульфа.

XXXVII. О смерти короля Видо и избрании сына его Ламберта, ставшего теперь королем.

XXXVIII. Об изгнании Ламберта и возвращении Беренгара.

XXXIX. О графе Магинфреде, которого Ламберт казнил за его мятеж.

XL. О маркграфе Адальберте и графе Гильдебранде, которые пришли, чтобы сразиться с Ламбертом.

XLI. О том, как Ламберт ночью напал на Адальберта и Гильдебранда, перебил их воинов, а самих захватил живыми.

XLII. О том, как Ламберт, будучи в Маренго, был убит Гуго, сыном Магинфреда, из мести за своего отца.

XLIII. О том, как Беренгар после смерти Ламберта благополучно стал королем.

XLIV. Похвала королю Ламберту.

ЗАКАНЧИВАЕТСЯ ПЕРЕЧЕНЬ ГЛАВ

НАЧИНАЕТСЯ КНИГА ПЕРВАЯ

I. Достопочтенному и полному всякой святости господину Рецемунду, епископу Либерританской¹ церкви, от Лиутпранда, Тицинской² церкви не по заслугам своим левита, привет!

Два года я по недостатку таланта откладывал, дражайший отец, твою просьбу, в которой ты просил меня изложить деяния императоров и королей всей Европы, как человека, знакомого с ними лично³, а не понаслышке. От того, чтобы взяться за это дело, душу мою отпугивало следующее: во-первых, недостаток красноречия, во-вторых, зависть раздувшихся от спеси и не любящих чтение критиков, которые, по выражению ученого мужа Боэция, полагают, что облачены в мантию философа, тогда как имеют лишь жалкое ее подобие⁴; издеваясь, они скажут мне: «Наши предки написали так много, что скорее будет недостаток в читателях, чем в книгах», добавив строку из комедии: «Не скажешь ничего уже, что не было б другими раньше сказано»⁵. На эту брань их я отвечу, что подобно тем больным водянкой людям, которые чем больше пьют, тем сильнее испытывают жажду, философы тем ненасытнее стремятся узнать новое, чем больше читают. Кто утомится мудреным чтением красноречивого Туллия⁶, тот отдыхает, слушая подобные безделки. Ведь, если я не ошибаюсь, как взор, если не защитить его чем-либо, притупляется, пораженный солнечными лучами, и видит уже не так ясно, так и ум ослабеет, постоянно размышляя о доктринах академиков⁷, перипатетиков⁸ и стоиков, если не развлечь его благотворным смехом комедий или забавным рассказом о героях. И если уж проклятые обычаи древних язычников, - слушать о которых, говорю я, не только бесполезно, но и в немалой степени вредно, - записаны в книгах ради сохранения их в памяти, то почему следует молчать о войнах современных императоров, по славе равных выдающимся императорам Юлию⁹, Помпею¹⁰, Ганнибалу¹¹ и брату его Гасдрубалу¹², а также Сципиону¹³ Африканскому? Особенно, когда можно [при случае] упомянуть о доброте Господа нашего Иисуса Христа, проявляющейся в них всегда, пока они жили свято, и напомнить о спасительном с Его стороны исправлении, когда они в чем-то грешили. Пусть никого не смущает, если я включу в эту книжицу деяния бессильных королей и женоподобных правителей. Одна ведь есть законная сила у Всемогущего Бога, - то есть Отца, Сына и Духа Святого, - которая справедливо смиряет одних за их преступления и возвышает других, согласно их заслугам. Истинно, говорю я, обещание Господа нашего Иисуса Христа святым людям: «Блюди и слушай глас мой, и буду я врагом врагов твоих, и угнету гнетущих тебя, и пойдет пред тобою ангел мой»¹⁴. Также устами Соломона вещает мудрость, которая есть Христос: «Вся земля будет бороться за него с нечестивыми»¹⁵. То, что это происходит ежедневно, замечает даже тот, кто дремлет. А чтобы привести наиболее яркий пример этого из бесчисленного множества других, я, сохраняя молчание, предоставляю слово крепости под названием Фраксинет¹⁶, которая, как известно, расположена на границе между Италией и Провансом.

II. Чтобы всем было ясно ее местоположение, - я не думаю, что оно тебе неизвестно; скорее, ты знаешь о нем лучше меня, ибо можешь расспросить об этом местных жителей, платящих дань вашему королю Абдуррахману¹⁷, - скажу, что с одной стороны она окружена морем, а с других - ограждена густым лесом терновника. Того, кто туда войдет, задержит густое переплетение ветвей, пронзят острейшие шипы, и не сможет он, - разве что с большим трудом, - ни пройти вперед, ни вернуться назад.

III. Но, благодаря тайному и справедливому, - иначе и быть не может, - промыслу Божьему, всего 20 сарацин, выйдя из Испании на малом судне, против своей воли были отнесены ветром к этому месту. Высадившись ночью, эти пираты тайно напали на поселок и, перебив, к сожалению, христиан, обратили его в свою собственность, а прилегающую к нему гору Мавр сделали убежищем против соседних народов; терновый лес тот они сделали еще больше и гуще, угрожая каждому, кто срежет там хотя бы одну ветку, смертью от удара меча; таким образом вышло, что все входы туда, кроме одной очень узкой тропки, исчезли. Полагаясь на неприступность этого места, они тайно собирают сведения о соседних народах. Отправив в Испанию послов, чтобы пригласить сюда как можно больше людей, они расхваливали местность, уверяя, что соседи их ничего не стоят. Вскоре [послы] вернулись, приведя с собой оттуда всего 100 сарацин, которые должны были подтвердить истину их рассказов.

IV. Между тем, провансальцы, - соседний с ними народ, - из-за зависти начали ссориться друг с другом, убивать один одного, захватывать имущество и вредить каким только можно измыслить способом. Но так как одна сторона не могла навредить другой так, как того требовали ее ненависть и мстительность, она, призвав на помощь тех сарацин, о которых мы говорили, не менее хитрых, чем коварных, в союзе с ними уничтожила своих ближних. Радовались не только истреблению соотечественников, но и обращению в пустыню плодородной страны. Давайте же посмотрим на плоды этой справедливой, по словам некоего мужа, зависти, о которой он говорит следующим образом¹⁸:

Пытаясь обмануть, она сама была обманута; стремясь уничтожить, была уничтожена. Что же произошло? Победив одну сторону с помощью другой, - располагая собственными силами, сарацины едва ли бы смогли это, - и получая подкрепления из Испании, они всеми способами стали уничтожать тех, кого сначала, казалось, защищали. Они свирепствовали, изгоняли [людей], ничего не оставляя после себя. Трепетали уже все соседние народы, ибо, по словам пророка, один из них преследовал тысячу, а двое - обращали в бегство 10 тысяч¹⁹. А почему? Потому, что Бог предал их и Господь заключил их.

V. В это время империей в Константинополе правил Лев Порфирогенет²⁰, сын императора Василия²¹ и отец того Константина²², который до сих пор жив и благополучно царствует. Болгарами правил Симеон²³, храбрый воин, христианин, но злейший враг своих соседей - греков. Народ венгров, - чью свирепость испытали на себе почти все народы, - настолько устрашенный ныне по милости Божьей силой святейшего и непобедимейшего короля Оттона²⁴, что и пикнуть не смеет²⁵, -более подробно об этом еще будет рассказано, - тогда еще был нам всем неизвестен. Ведь ряд труднопроходимых перевалов, - простой народ называет их «клузы», - отделял его от нас, чтобы не имел он возможности уйти ни в южную, ни в западную сторону²⁶. В течение того же времени, после смерти Карла, имевшего прозвище «Лысый»²⁷, баварами, швабами, тевтонскими франками²⁸, лотарингцами и отважными саксами правил могущественный король Арнульф²⁹. С ним мужественно боролся Центебальд³⁰, князь Моравии. Императоры Беренгар³¹ и Видо³² спорили за корону Италии. Формоз³³, епископ города Порто, был вселенским папой, сидя на верховном престоле в Риме. А теперь, как можно короче, расскажем о том, что произошло под [управлением] каждого из них.

VI. Итак, Лев, благочестивейший император греков, о котором мы упомянули выше, отец Константина Порфирогенета, пребывая в мире с соседями, свято и праведно правил Греческой империей. Порфирогенетом же я называю его не потому, что он был рожден в пурпуре, а потому, что местом его рождения был дворец, который называют Порфира. И поскольку о нем зашла речь, сообщим то, что мы слышали о происхождении этого Порфирогенета.

VII. Император-август Константин³⁴, от имени которого город Константинополь получил свое название, велел построить τον οικον τουτον , тон ойкон тутон, этот дворец, дав ему имя «Порфира»; он желал, чтобы здесь родился на свет наследник его власти, да и вообще, всякий потомок его рода был бы назван этим прекрасным именем «Порфирогенет». Потому-то и полагают некоторые, что ныне правящий Константин, сын императора Льва, ведет свое происхождение от его крови. В действительности же дело обстояло так.

VIII. Император-август Василий³⁵, его дед, происходя из низкого рода в Македонии, της πτοχειας, тис птохейас, то есть побуждаемый бедностью, пришел в Константинополь, чтобы поступить на службу к некоему игумену, то есть аббату. Император Михаил³⁶, который правил в те годы, придя ради молитвы в монастырь, где тот служил, увидел, что красотой он превосходит прочих и, призвав τον ηγουμενον, тон игуменон, аббата, просил его подарить ему этого мальчика; приняв его во дворце, он даровал ему чин кубикулярия³⁷. А через малое уже время тот стал настолько могущественен, что все называли его 2-м императором³⁸.

IX. Поскольку всемогущий Бог везде, где хочет, посещает в качестве справедливого цензора рабов своих, он допустил, дабы император тот Михаил лишился на время здравого рассудка для того, чтобы тем милосерднее вознаградить его в высших сферах, чем тяжелее унизит его в низших. Ведь, как говорят, во время своей болезни он даже друзей своих велел приговорить к смерти. Придя же в себя, он распорядился таким образом, чтобы, если тех, кого он приказал казнить, уже нельзя вернуть, казни подвергнуть исполнителей приговора. Страх перед этим сохранил жизнь тем, кого он приказал осудить. Когда же вторично он указал на это Василию, тот - о ужас! - получил от своих приверженцев такого рода совет: «Дабы не был приведен в исполнение приказ безумного царя теми, кто не любит тебя, скорее даже ненавидит, ты лучше сам убей его и прими императорский скипетр!».

Отчасти подгоняемый страхом, отчасти сам стремясь к власти, он без промедления осуществил сказанное. Итак, убив [царя], Василий сам стал императором³⁹.

X. Затем, по прошествии малого времени ему явился в видении Господь наш Иисус Христос; держа правую руку господина его императора, которого тот велел убить, он обратился к нему с такими словами: 'ινα τι εσφαζες τον δεσποτην σου βασιλεα, инати эсфасес тон деспотии су басилеа' что значит: «За что ты убил господина своего императора?». Разбуженный этим, [Василий] осознал, что виновен в тяжком преступлении; быстро, однако, придя в себя, он задумался над тем, что теперь следует делать. Обретя поддержку в том спасительном и действительно приятном обещании Господа нашего, [переданном им] через пророка⁴⁰, согласно которому когда бы грешник ни раскаялся, он будет спасен, со слезами и стонами признал он себя грешником, виновным в пролитии крови невинного. Следуя доброму совету, он приобрел себе друзей богатством неправедным⁴¹, дабы молитвы тех, кого он тешил здесь временными благами, спасли бы его от вечного пламени геенны [огненной]. К востоку же от дворца он выстроил в честь князя высшего и небесного воинства архангела Михаила, которого греки называют архистратигом, церковь, -драгоценное и удивительное строение, - назвав ее Неа, что значит «Новая».

XI. Думаю, будет уместно включить в сию книжицу два достойных памяти и смеха деяния, какие совершил упомянутый выше император-август Лев, сын этого Василия. Город Константинополь, который ранее назывался Византий, а теперь зовется Новым Римом, расположен среди самых диких народов. Ведь на севере его соседями являются венгры, печенеги, хазары, руссы (Rusios), которых мы зовем другим именем, т. е. нордманнами, а также - как наиболее близкие к нему - болгары; [соседом] на востоке является Багдад, на юго-востоке - жители Египта и Вавилона, а на юге - Африка и близкий к ней, лежащий напротив [Константинополя] остров Крит. Остальные же народы, живущие в той климатической зоне, т. е. армяне, персы, халдеи и авасги, усердно ему служат. Жители этого города превосходят названные народы и богатством, и мудростью. Так, чтобы не подвергнуться нападению со стороны соседних народов, они имеют обыкновение каждую ночь выставлять ради защиты города в местах, где сходятся 2, 3 и 4 улицы, вооруженных воинов, которые и охраняют его. Если после наступления темноты стражи обнаружат, что кто-то куда-то идет, его сразу хватают, бьют розгами и, ради бдительной охраны надев кандалы, бросают в тюрьму; там его стерегут вплоть до следующего дня, после чего выводят к народу. Таким-то образом город бдительно оберегается не только от врагов, но и от разбойников.

И вот, как-то император-август Лев пожелал испытать верность и твердость стражей; выйдя после захода солнца из дворца, он направился к первому караулу. Когда стражники увидели, что он бежит и будто от страха пытается скрыться, схватив, спросили его: «Кто он и куда идет?». Тот сказал, что он - один из многих и спешит в бордель. Те тотчас же сказали: «Жестоко выпоров и заключив в кандалы, мы вплоть до следующего дня будем тебя сторожить». А он им в ответ: ‘μη αδελφοι μη, ми аделфи ми' что значит: «О нет, братья, нет; возьмите все, что у меня есть и разрешите идти туда, куда я хочу». Тогда они, взяв 12 золотых, сразу же его отпустили. А он, уйдя оттуда, пришел ко 2-му караулу. Здесь, как и в первом, его схватили, но, получив 20 золотых, отпустили. А затем, когда он пришел к 3-му, его схватили, но не отпустили, как в первом и втором случаях, за золото, а, отобрав все, заковали в тяжелые кандалы, долго били кулаками и розгами, после чего бросили в тюрьму, чтобы на следующий день вывести [к людям]. Когда те ушли, император, вызвав к себе начальника тюрьмы, сказал ему: ‘φιλε μου, филе му’, что значит: «Друг мой», и далее: «Знаком ли тебе император Лев?». «Как, - говорит тот, - могу я узнать того, кого никогда толком не видел и не смог запомнить? Ведь когда он выходит к народу, - что бывает достаточно редко, - я, всматриваясь издалека, - ибо ближе не могу, - вижу некое чудесное явление, но не человека. Тебе же более к лицу заботиться о том, как невредимым выйти отсюда, чем спрашивать о подобном. Ведь по-разному к вам, σε εις την φιλακην και αυτον εις τοχρυσοτρικλινον, се ис тин филакин ке автон ис то хрисотриклинон, к тебе в тюрьме и к нему в золотом тронном зале, относится судьба. Раз эти оковы слишком малы для тебя, придется добавить более тяжелые, чтобы не было у тебя времени думать об императоре». «Полно, - говорит ему тот, - полно; ведь я и есть император-август Лев, не в добрый час покинувший великолепие дворца». А начальник тюрьмы, полагая, что это - не правда, сказал следующее: «Неужели, - говорит, - я поверю, что нечестивец, проматывающий все свое добро с блудницами⁴², - император? Поскольку ты пренебрегаешь собой, я за тебя посмотрю на звезды. Так вот, ακουσον [слушай]: Марс имеет три угла, Сатурн смотрит на Венеру, Юпитер имеет четыре угла, Меркурий к тебе не расположен, Солнце - круг, Луна - в прыжке; злая судьба тебя ждет»⁴³. Император же говорит ему: «Чтобы ты узнал, что я говорю правду, пойдем, когда дадут утренний сигнал, - раньше ведь нельзя, - вместе со мной во дворец, -думаю, под более добрым знаком, чем тот, под которым я уходил. И если ты увидишь, что во мне не признают императора, убей меня! Ведь не меньшим преступлением будет сказать, что я император, если я им не являюсь, чем убить человека. Если же ты боишься претерпеть за это нечто худое, то пусть то же самое Бог сделает мне и еще больше сделает⁴⁴, если ты получишь за это не награду, а наказание». Итак, начальник тюрьмы поверил ему и, когда, как говорил император, дали утренний сигнал, отправился с ним во дворец. Прибыв туда, тот с честью был встречен узнавшими его людьми; спутник же его от крайнего изумления едва не лишился чувств. Увидев, что все должностные лица вышли тому навстречу, воздают ему хвалу, кланяются, снимают обувь, то один, то другой что-то делает для него⁴⁵, он подумал, что лучше уж ему было бы умереть, чем далее жить⁴⁶. Тут император и говорит ему: «Посмотри теперь на звезды, и если правильно назовешь мне тот знак, под которым пришел сюда, докажешь, что ты и впрямь владеешь мастерством авгура. Но прежде, прошу тебя, скажи, от какой болезни ты вдруг стал таким бледным?». А тот ему и говорит: «Лучшая из парк⁴⁷, Клото, уже прекратила прясть, Лахесис не желает более вращать веретено, а самая страшная из них, Атропос, уже сжав пальцы в кулак, ждет только приговора твоей власти, чтобы, собрав нити, перерезать их. Лицо же мое побледнело от того, что душа, уйдя в пятки, увела с собой в нижнюю часть тела и всю кровь». Тогда император, засмеявшись, сказал: «Бери душу назад, бери ее; а вместе с ней возьми дважды по два фунта золота; отвечать же за то, что я сбежал, ты ни перед кем не будешь». Сделав это, император велел прийти к нему стражникам: тем, которые его, схватив, отпустили, и тем, которые его били, а затем поместили под стражу. И сказал им: «Когда вы сторожили и защищали город, не обнаружил ли кто-нибудь из вас какого-либо вора или прелюбодея?». Те, которые отпустили его, получив деньги, ответили, что никого не видели, а те, которые, избив, поместили под стражу, ответили так: «Приказало ведь δεσποτια σου η αγια, деспотия су и агия, т. е. святое твое владычество, чтобы стражники, увидев, что кто-то где-то гуляет после наступления темноты, хватали его, били розгами и помещали под стражу. Итак, повинуясь твоим приказам, святейший государь, мы предшествующей нынешнему дню ночью схватили некоего человека, спешившего в бордель, высекли его и, посадив в тюрьму, сторожили, чтобы затем отвести к святой твоей власти». Тогда император сказал им: «Именем своей императорской власти повелеваю тотчас же привести этого человека сюда!». Не медля, поспешили они привести задержанного. А услышав, что он сбежал, полумертвые [от страха] вернулись во дворец. Когда императору доложили об этом, он быстро обнажил [спину] и, показав следы от тяжких побоев, сказал: «δευτε, μη διληασεται, девте, ми дилиасете, т. е. входите и не бойтесь; я - тот, кого вы бичевали, тот, кто, как вы сами признались, бежал из тюрьмы. Но я точно знаю и верю, что вы собирались бить не императора, но врага императора. Тех же, кто отпустил меня, не как императора, а как разбойника и человека, покушавшегося на мою жизнь, моя власть не только желает, но и приказывает избить до полусмерти и изгнать из города, а все имущество их конфисковать. Вас же я одарю не только из своих богатств, но и из добра тех злодеев». Насколько мудро он поступил, ваше сиятельство могло бы заметить уже из того, насколько тщательнее прочие стражники охраняли город, боясь отсутствующего [императора] так же, как и присутствующего. И так вышло, что император ночью более не уходил из дворца, а все его люди верно несли сторожевую службу.

XII. Нелепо было бы умолчать также и о второй совершенной им выходке. Так, множество воинов охраняло ради благополучия императора дворец в Константинополе. Не малое количество еды и денег тратилось ежедневно на их содержание. И вот, случилось, что 12 [воинов], насытившись, отдыхали во время полуденной жары в каком-то здании. А император имел обыкновение обходить дворец в то время, как все отдыхали. Придя в тот день туда, где спали 12 упомянутых [нами воинов], он, отодвинув дверной засов небольшой палочкой, - как не новичок в этом деле, - получил возможность войти. Тогда как 11 [человек] спали, 12-й, бодрствуя, начал храпеть, делая вид, будто спит, - так хитрость обманула хитрость, - и, закрыв лицо руками, самым тщательным образом наблюдал за тем, что делал император. А император, войдя и увидев, что все спят, положил на грудь каждому из них по фунту золотых монет; а затем, быстро тайком уходя, закрыл дверь, оставив ее в прежнем состоянии. Сделал же он это затем, чтобы те, проснувшись, обрадовались прибыли и весьма удивились бы тому, как же это случилось. Когда император ушел, тот, кто единственным из всех не спал, поднялся, взял себе золотые монеты спящих и отложил; а затем также уснул. Император, испытывая из-за этой проделки беспокойство, велел после 9-го часа прийти к нему тем 12 [воинам], о которых мы говорили, и сказал им следующее: «Если кого-то из вас напугало или, напротив, развеселило увиденное во сне, пусть он расскажет об этом всем нам! Это приказ моего величества. Повелеваю также, чтобы тот, кто проснувшись, увидел нечто необычное, открыл бы нам это!». Однако те, ничего не видев, ответили, что не заметили ничего странного. В крайнем изумлении они молчали, устремив на него полные ожидания глаза⁴⁸. Император же, думая, что они молчат не по неведению, а из-за какой-то хитрости, рассердился и стал грозить молчавшим различными карами. Услышав это, тот, кто единственный из всех знал в чем дело, самым что ни на есть нижайшим и смиреннейшим голосом сказал императору следующее: «φιλανθροπε βασιλεύ, филантропе василеу», что значит: «О человеколюбивейший император! Я не знаю, что видели остальные, но я видел, - о если бы чаще со мной случалось подобное! - приятнейший сон. Сегодня, когда 11 моих товарищей действительно, но не своевременно спали, мне представилось, будто я не сплю, а бодрствую. И вот, мне показалось, будто вы, ваше величество, тайно отворив дверь, вошли и положили на грудь каждому из нас по фунту золота. Увидев во сне, что ваше величество удалилось, а товарищи мои спят, я тотчас же в радости поднялся, взял у каждого из спящих по фунту золотых монет и положил себе в сумку, где так-же лежал один [фунт], как для того, чтобы в нарушение 10 заповедей не было их только 11, так и для того, чтобы в память об апостолах, с добавлением моего [фунта], их стало 12. Видение это, император-август, было добрым, нисколько меня не напугало, но, напротив, обрадовало. О, да не будет угодно вашему величеству иное его истолкование! Ведь совершенно очевидно, что я μάντην ούτε ονιροπολον, мантин ке онирополон, т.е. и провидец, и толкователь снов». Услышав это, император весело рассмеялся; впрочем, будучи более удивлен его мудростью и рассудительностью, он сразу же сказал: «Прежде σε ούτε μάντην ούτε ονιροπολον, се уте мантин уте онирополон, ни о том, что ты провидец, ни о том, что толкователь снов, я не слышал. Теперь же ты открыто поведал нам об этом, безо всякого подвоха⁴⁹. Но, так как способностью бодрствовать или умением ясновидения обладать ты не можешь, - разве что это было дано тебе как божий дар, - то ли правда то, что ты рассказал, - как мы полагаем, скорее даже верим, - то ли ложь, καθώς о Λουκιανός, катос о Лукианос, т. е. как говорит Лукиан⁵⁰ о некоем муже, который во время сна видел многое, а проснувшись, ничего не нашел, - пусть все же будет твоим все то, что ты видел, чувствовал и нашел». Прочих [воинов], когда они это услышали, охватила столь же сильная досада, сколь велика была радость [12-го их товарища]; каждому, кто в это вдумается, сие будет понятно.

XIII. Между тем, Арнульф⁵¹, храбрейший король из живущих под Большой Медведицей народов, не сумев победить храбро сопротивлявшегося ему Центебальда⁵², князя Моравии, о котором мы упоминали выше, разрушил, к сожалению, те неодолимые преграды, - которые народ, как мы уже говорили, называет «клузы»⁵³, - и призвал народ венгров, - алчный, свирепый, не знающий всемогущего Бога, но весьма сведущий в разного рода преступлениях и ненасытный в убийстве и грабеже, - к себе на помощь; если только можно назвать помощью то, что вскоре после его смерти обернулось тяжким бедствием, скорее даже погибелью как для его народа, так и для прочих живущих на юге и западе наций. Что же произошло? Центебальд был побежден, подчинен, стал платить дань; но не только. О, слепая жажда власти короля Арнульфа! О, несчастливый и горький день! Низложение одного человечка обернулось отчаянием для всей Европы. Сколь много женщин стало вдовами, отцов лишилось детей, дев было обесчещено, священников и людей Божьих взято в плен, церквей разрушено, а населенных земель опустошено из-за тебя, слепое честолюбие! Умоляю тебя, читал ли ты те слова, которыми говорит сама истина: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? или какой выкуп даст человек за душу свою?»⁵⁴. Если не пугает тебя суровость праведного судьи, пусть хотя бы мысль о принадлежности твоей к человечеству сдержит твою ярость. Ведь ты был человеком среди людей, если и выше других своим положением, по природе все же не отличный от них. Достойно слез и жалости то положение, когда [различные] виды зверей, гадов и птиц, которых неукротимая дикость и смертоносный яд удалили от людей, как то василиски, гадюки, носороги или грифы, один вид которых внушает всем ужас, ради общности происхождения и обоюдной склонности живут мирно и безвредно друг с другом; человек же, сотворенный по образу и подобию Божьему⁵⁵, знающий закон Божий, владеющий разумом, не только не стремится любить своего ближнего, но люто его ненавидит⁵⁶. Давайте же посмотрим, что сказал о таких людях Иоанн, - не какой-то простой человек, но тот славный девственник, знаток небесных тайн, которому Христос на кресте поручил свою мать⁵⁷ - девственнику девственницу: «Всякий, ненавидящий брата своего, есть человекоубийца; а вы знаете, что никакой человекоубийца не имеет жизни вечной, в нем пребывающей»⁵*. Но вернемся к теме.

Итак, победив Центебальда, князя Моравии, Арнульф мирно правил королевством. Венгры, между тем, запомнив выход наружу и осмотрев страну, затаили в сердцах то зло, которое позже проявилось открыто⁵⁹.

XIV. Пока это происходило, король Галлии Карл, имевший прозвище «Лысый», скончался⁶⁰. При жизни ему служили 2 знатных господина из Италии, оба -могущественные князья; первый из них звался Видо⁶¹, второй - Беренгар⁶². Они были связаны между собой такими узами дружбы, что клятвенно обещали друг другу, если переживут короля Карла, содействовать взаимному возвышению, а именно: Видо должен был получить Римскую, - как ее называют, - Францию, а Беренгар -Италию. Однако есть ряд ненадежных и непрочных видов дружбы, которые различным образом связывают людей на основании их склонности друг к другу; так, одних побуждает вступать в отношения дружбы предшествующая ей симпатия, других - общность [интересов] в торговле или военном деле, искусстве или науке; но также, как возникают они из различных побуждений или прибыли, или страсти, или других надобностей, так и разрушаются при первом же поводе к разрыву. Есть также, говорю я, такой вид дружбы, - это доказано многочисленными примерами, - при котором те, кто клятвенно вступив в дружеский союз, ни в коем случае не смогут сохранить между собой ненарушимое согласие. Ведь особенно рьяно и проницательно стремится разрушить дружбу, чтобы сделать людей клятвопреступниками, коварнейший враг рода человеческого. Если кто, не имеющий о том достаточного представления, спросит нас об истинном виде дружбы, мы ответим, что согласие и истинная дружба могут быть прочны только между людьми, обладающими безупречными нравами, а также одинаковыми добродетелями и намерениями.

XV. Итак, случилось, что когда умер король Карл, оба они, т. е. Видо и Беренгар, отсутствовали. Все же, услышав о его смерти, Видо отправился в Рим и был, - без согласия франков, - помазан, как правитель всей Франкской империи⁶³. Франки же поставили королем Одо⁶⁴, ибо Видо отсутствовал. А Беренгар, согласно совету Видо и данному им под присягой обещанию, вступил в управление королевством Италия. Видо же поспешил во Францию.

XVI. Когда же, пройдя королевство бургундов, он хотел вступить во Францию, которую называют Римской, навстречу ему вышли франкские послы, предложив вернуться назад и сообщив, что будучи утомлены долгим ожиданием, они единодушно избрали Одо, ибо не могли долго быть без короля. Передают также причину, по которой франки не избрали Видо своим королем. Так, собираясь прибыть в город Мец, известный, как самый сильный город в королевстве Лотаря⁶⁵, он отправил вперед своего стольника, чтобы тот приготовил ему, согласно королевскому обычаю, съестные припасы. Пока епископ Меца⁶⁶ по обычаю франков готовил королю обильные яства, стольник сделал ему такое предложение: «Если ты подаришь мне коня, я сделаю так, что король Видо удовольствуется лишь третьей частью приготовленной пищи». А епископ, услышав это, ответил: «Не подобает, чтобы нами правил король, который довольствуется дешевой пищей за 10 драхм». Так и вышло, что Видо оставили, а Одо избрали.

XVII. Итак, Видо, немало смущенный посольством франков, начал терзаться различными мыслями, как по поводу Итальянского королевства, обещанного им под присягой Беренгару, так и, в особенности, по поводу Франкского, получить которое, как он теперь понял, невозможно. Колеблясь между этими двумя вариантами, он, поскольку стать королем Франции не было возможности, решился нарушить данную им Беренгару клятву. Собрав сколько мог войска, - часть его он, конечно, набрал из франков, ибо имел среди них много родичей, - он стремительно вступил в Италию и уверенно подошел к Камерино и Сполето, как к своим союзникам⁶⁷; за деньги он приобрел также часть неверных сторонников Беренгара, после чего открыто начал войну против него.

XVIII. Обе стороны, собрав войска, приготовились к гражданской войне; на реке Треббия⁶⁸, в 5 милях от Пьяченцы, дело дошло до битвы, в которой с обеих сторон пало много людей, Беренгар обратился в бегство, а Видо одержал победу.

XIX. Вскоре, буквально по прошествии нескольких дней, Беренгар дал Видо новое сражение на широких полях у Брешии⁶⁹. После случившегося там страшного побоища, Беренгар спасся бегством.

XX. И вот Беренгар, из-за малочисленности войск не имея более возможности противостоять Видо, позвал на помощь могущественнейшего короля Арнульфа, о котором мы говорили выше, обещая служить ему вместе со своими людьми, если, поддержанный его доблестью, одолеет Видо и вернет себе королевство Италию. Король Арнульф, побуждаемый такими обещаниями, отправил ему на помощь вместе с сильным войском своего сына Центебальда⁷⁰, рожденного ему наложницей, после чего оба войска со всей быстротой подошли к Павии. Видо же так укрепил кольями и войском ту речку, что омывает Павию с одной стороны, - зовется она Вернавола, - что противники, разделенные ею, протекавшей между ними, не могли напасть друг на друга.

XXI. 21-й день прошел уже, а враги, как мы говорили, никак не могли нанести вред друг другу; тогда один из баварцев ежедневно стал осмеивать итальянские войска, громко называя их трусами и не умеющими ездить верхом. Однажды, ради увеличения их позора, он ворвался в их ряды, вырвал копье из рук одного [воина] и радостный вернулся в свой лагерь. Тогда Губальд, отец того Бонифация⁷¹, который позже, уже в наше время стал маркграфом Камерино и Сполето, стремясь отомстить за столь тяжкое оскорбление, [нанесенное] его народу, взял щит и немедленно устремился навстречу названному выше баварцу. Тот, не только не забыв о своем прежнем триумфе, но став еще смелее, [чувствуя себя] от победы уже вне опасности, с радостью начал то, страстно погоняя, пускать своего изворотливого коня вскачь, то, натянув поводья, осаживать его. Упомянутый же Губальд прямо бросился на него. И, когда он уже был возле него, чтобы обменяться с ним ударами, баварец по своему обыкновению начал поворачивать своего проворного коня в разные стороны, надеясь таким способом обмануть Губальда. Однако, когда он, поступая так, повернулся спиной, чтобы затем быстро обернувшись внезапно поразить Губальда, тот энергично пришпорил коня и, прежде чем баварец успел повернуться, пронзил его копьем через лопатку прямо в сердце. Затем Губальд, схватив за узду коня баварца, самого его, предварительно сняв доспехи, бросил в реку; так он, мститель за обиду, нанесенную землякам, с радостью и триумфом вернулся к своим людям. Событие это внушило баварцам немалый страх, итальянцам же придало отваги. И вот, посоветовавшись с баварцами, Центебальд получил от Видо определенное количество серебра и вернулся домой.

XXII. Итак, Беренгар, видя, что удача отвернулась от него, прибыл вместе с Центебальдом ко двору короля Арнульфа, умоляя и обещая, как и прежде обещал, подчинить его власти себя и всю Италию, если тот лично поможет ему [отвоевать] ее. [Король], прельщенный такими обещаниями, как мы уже говорили прежде, собрал немалое войско и вошел в Италию⁷². Беренгар, чтобы дать веру своим обещаниям, нес, как залог верности, его щит.

XXIII. Принятый жителями Вероны, он отправился затем к городу Бергамо. Когда его жители, полагаясь на крепость городских укреплений, - скорее обманутые ими, - не пожелали выйти ему навстречу, он, разбив там лагерь, штурмом взял город, разорил и перебил [его жителей]. [Арнульф] велел также повесить перед городскими воротами графа города по имени Амвросий, вместе с мечом, перевязью, браслетами и прочими его драгоценными одеждами. Это деяние внушило всем прочим городам и всем князьям немалый ужас; у каждого, кто слышал про это, звенело в обоих ушах⁷³.

XXIV. Итак, жители Милана и Павии, устрашенные этой вестью, дабы не претерпеть того же, не стали ждать его прихода, но, заранее отправив посольство, обещали повиноваться его приказам. Тогда [король] отправил для защиты Милана Отто⁷⁴, могущественного герцога Саксонии, - он был дедом славнейшего и непобедимейшего короля Оттона, который ныне здравствует и благополучно правит, - а сам прямым путем направился в Павию.

XXV. Видо, не имея сил выдержать его натиск, бежал по направлению к Каме-рино и Сполето. Король энергично и без промедления преследовал его, силой захватывая все оказавшие ему сопротивление города и замки. Не было такого замка, как бы ни был он укреплен самой природой, который мог бы устоять перед его доблестью. Что удивляться, когда сама царица всех городов, т. е. великий Рим, не смогла выдержать его натиск?⁷⁵ В самом деле, когда римляне из-за присущего им самомнения отказались впустить его в город, он призвал к себе воинов и сказал им следующее:

XXVI.

XXVII. От этих слов души героев загорелись жаждой славы и презрели они саму жизнь. Прикрыв себя щитами и плетенками, они толпой устремились на штурм стен; было приготовлено также множество осадных машин; вдруг, на виду у людей [выскочил] напуганный их криками зайчик и через ряды работающих побежал к городу⁸⁰. Войско, как это обычно бывает, энергично устремилось за ним в погоню, а римляне, полагая, что те идут на штурм, попрыгали со стен. Люди, увидев это, сбросили с себя плащи, а с коней, на которых ехали, седла, [сложили] их у стены и по ним взошли на нее. Другая часть народа, быстро взяв бревно, длиною в 50 футов, протаранила им ворота и силой захватила ту часть города, что зовется «Город Льва»⁸¹ и в которой покоится драгоценное тело блаженного Петра, князя апостолов. Тогда и остальные [римляне], живущие по ту сторону Тибра, пораженные страхом, подчинились власти [Арнульфа].

XXVIII. В это время благочестивейший папа Формоз был тяжко оскорблен римлянами; по его-то приглашению король Арнульф и прибыл в Рим. При вступлении в город, он ради отмщения за обиду, нанесенную папе, приказал казнить многих знатных римлян, поспешивших ему навстречу.

XXIX. Причина же вражды между папой Формозом и римлянами такова. Когда умер⁸² предшественник Формоза, часть римлян избрала папой Сергия⁸³, бывшего дьяконом римской церкви. Другая же часть, - причем не самая малая, -- позаботилась о том, чтобы папой стал упомянутый нами Формоз, епископ города Порто, за его истинное благочестие и знание божественных законов. Дело тогда дошло до того, что когда Сергий должен был быть рукоположен в апостольские викарии, та часть, которая поддерживала Формоза, с немалым шумом и оскорблениями прогнала сторонников Сергия от алтаря и поставила папой Формоза.

XXX. А Сергий отправился в Тоскану, чтобы просить о помощи могущественного маркграфа Адальберта⁸⁴ и добился ее. Ведь, когда умер Формоз⁸⁵, а Арнульф испустил дух в своих землях⁸⁶, Адальберт изгнал того⁸⁷, кого поставили папой после смерти Формоза, и поставил на его место Сергия. Став папой, тот, как человек нечестивый и не знающий божественных законов, приказал извлечь Формоза из могилы, обрядить в священнические одежды и посадить на престол римского понтифика. И сказал ему: «Почто ты, епископ Порто, движимый честолюбием, захватил вселенский римский престол?». Исполнив это, он сорвал с него священные одежды, отрезал три пальца и приказал бросить [труп] в Тибр; всех, кого тот рукоположил, он, лишив звания, вторично посвятил в сан. Насколько дурно он поступил, ты, святейший отец, можешь убедиться и сам, ибо даже те, кто получил приветствие или апостольское благословение от Иуды, предателя Господа нашего Иисуса Христа, до его предательства, не были лишены [благодати] и после того, как он совершил предательство и повесился, если только не запятнали себя иными дурными поступками. Ведь посвящение, которое даруется служителям Христовым, нисходит на них не через видимого, а через невидимого священника. Посему и насаждающий и поливающий есть ничто, а все - Бог возращающий⁸⁸.

XXXI. Сколь велики были авторитет и благочестие папы Формоза, мы можем заключить из того, что когда позднее он был найден рыбаками и отнесен в церковь блаженного князя апостолов Петра, его, лежащего в гробу, почтительно приветствовали образа святых. Я часто слышал об этом от наиболее благочестивых мужей города Рима. Но оставим это и вернемся к порядку изложения.

XXXII. Король Арнульф, достигнув цели своих желаний, не прекращал преследовать Видо; отправившись к Камерино, он осадил крепость Фирм, - твердую и по названию, и по своей природе⁸⁹, - где находилась жена Видо⁹⁰. Видо же скрывался неизвестно где. Поскольку названная крепость была «твердой» и по названию, и по сути, он окружил ее валом и приготовил все осадные орудия для ее взятия, какие только мог. Жена Видо, будучи стеснена со всех сторон и потеряв надежду каким-либо образом бежать, стала со змеиной хитростью изыскивать способ умертвить короля. Призвав к себе одного из наиболее доверенных слуг короля Арнульфа, она, дав ему богатые подарки, просила, чтобы он ей помог. Когда тот заверил ее, что сможет быть ей полезен только в случае передачи города под власть его господина, она еще и еще раз, не только обещая ему горы золота, но и на месте жалуя многим, умоляла, чтобы он, по крайней мере, заставил своего господина короля выпить из некоей чаши, которую она ему передала; [напиток] не будет опасен для жизни, но дикий дух [короля] смягчится. Чтобы придать веры своим словам, она в его присутствии заставила выпить напиток одного из своих рабов; в течение часа тот находился у них перед глазами, а затем ушел невредимым. Здесь хотелось бы привести истинно сказанное Мароном наставление: «К чему только не склоняешь ты смертные души, проклятая жажда золота?»⁹¹. Взяв с собой смертоносную чашу, [слуга] поспешно дал королю из нее напиться. Едва выпив, тот сейчас же впал в такой крепкий сон, что крики всего войска в течение 3-х дней не могли его разбудить. Говорят также, что пока слуги беспокоили его то шумом, то толчками, он, открыв глаза, бесчувственно⁹² лежал, совершенно не имея возможности говорить. Казалось, что пока он лежал так, без сознания, он не слова произносит, а мычит. Подобное обстоятельство, конечно, побудило всех к возвращению, а не к битве.

XXXIII. Я верю, что короля Арнульфа такого рода несчастье поразило по справедливому приговору сурового судьи. Ведь пока успех всюду сопутствовал его власти, он все приписывал своей доблести, не оказывая должного почета всемогущему Богу. Служителей Божьих тащили в оковах, дев, посвященных [Ему], насиловали, а замужних бесчестили. Церкви не могли быть убежищем для спасающихся бегством. Ведь в них устраивались пиры и оргии, совершались непристойные деяния и пелись неприличные песни⁹³. Даже женщины в них, - о ужас! - открыто предавались разврату.

XXXIV. Наконец, король Видо по пятам преследовал тяжело больного короля Арнульфа, возвращавшегося домой. А когда Арнульф поднялся на гору Бардо⁹⁴, он решил, - по совету своих людей, - ослепить Беренгара и таким образом надежно овладеть Италией. Однако один из родичей Беренгара, - пользуясь немалой милостью со стороны короля Арнульфа, он постоянно был рядом, - узнав о такого рода совете, без промедления сообщил о нем Беренгару. Как только тот узнал об этом, он, передав другому факел, который держал возле особы короля Арнульфа, бежал и поспешно прибыл в Верону.

XXXV. С тех пор все итальянцы потеряли всякое уважение к Арнульфу и ни во что его не ставили. Потому-то, по приходе его в Павию, в городе поднялся изрядный мятеж; его войску учинили здесь столь страшный разгром, что крипты города, которые иначе зовутся клоаками, наполнились их трупами. Арнульф, узнав про это, решил возвращаться по дороге Ганнибала, которую называют Барду с⁹⁵, и через гору Юпитера⁹⁶, - ведь идти через Верону он теперь не мог. Добравшись до Ивреи, он застал там маркграфа Анскария⁹⁷, по призыву которого и восстал город. Тогда Арнульф дал клятву, что никуда не уйдет от этого места, пока ему не выдадут Анскария. Тот же, будучи человеком весьма боязливым, весьма схожим с тем, о котором Марон говорил: «Щедрый на деньги, в слове богач, но с рукою, холодною в брани»⁹⁸, ушел из замка и укрылся в каменном гроте, недалеко от городских стен. Сделал же он это для того, чтобы [жители] с чистой совестью могли уверить короля Арнульфа, что Анскария нет в городе. Итак, получив от них клятвенное заверение в этом, король продолжил прежний путь.

XXXVI. Прибыв на родину, он скончался от позорнейшей болезни. До крайности замученный малыми червями, которых называют «pedunculos»⁹⁹, он испустил дух. Говорят, что названные черви размножались так быстро¹⁰⁰, что никакие медицинские средства не могли их истребить. То ли за столь тяжкое преступление, -за то, что выпустил венгров, - он, по словам пророка, был «стерт сугубым сокрушением»¹⁰¹, то ли в результате наказания в настоящем должно последовать прощение в будущем, — предоставим это мудрости того, о ком апостол говорит: «Не судите прежде времени, пока не придет Господь, который и осветит скрытое во мраке и обнаружит сердечные намерения; и тогда каждому будет похвала от Бога»¹⁰².

XXXVII. По справедливости приготовил Бог жене Видо, которая приготовила смерть [Арнульфу], горе вдовства. Ведь, неотступно, как мы говорили, преследуя возвращавшегося Арнульфа, король Видо погиб на реке Таро¹⁰³. Беренгар, услышав о его смерти, поспешно прибыл в Павию и силой захватил власть в королевстве. Однако сторонники Видо и верные ему люди, опасаясь мести со стороны Беренгара за нанесенные ему обиды, а также и потому, что итальянцы всегда желают иметь 2-х государей, чтобы одного держать в руках страхом другого, поставили королем Ламберта¹⁰⁴, сына умершего короля Видо, - стройного юношу, только-только достигшего совершеннолетия и весьма воинственного. Тогда народ стал переходить к нему и покидать Беренгара. Беренгар, из-за малочисленности сил не имея возможности выйти против Ламберта, который с большим войском двигался к Павии, ушел в Верону и оставался там в безопасности. По прошествии малого времени король Ламберт, будучи суровым мужем, стал не угоден знати. Поэтому князья отправили в Верону послов, просив короля Беренгара прийти к ним и изгнать Ламберта.

XXXVIII. Кроме того, ему в течение 5 лет¹⁰⁵ оказывал неповиновение Магинфред, весьма богатый граф города Милана; причем он не только защищал тот город, который взбунтовал, т. е. Милан, но и страшно опустошал соседние земли, признававшие власть Ламберта. В результате, король не смог оставить это безнаказанным, часто повторяя строки псалма: «Когда изберу время, я произведу суд по правде»¹⁰⁶. И через короткое время он приговорил [графа] к смерти. Событие это внушило немалый страх всем итальянцам.

XXXIX. Наконец, в это же самое время против него попытались восстать Адальберт, светлейший маркграф Тосканы, и могущественный граф Гильдебранд¹⁰⁷. В самом деле, Адальберт был столь силен, что среди всех князей Италии только он один носил прозвище «Богач». Его женой была Берта¹⁰⁸, мать ставшего позже королем Гуго; по ее-то наущению он и начал столь нечестивое предприятие. Собрав войско, он вместе с графом Гильдебрандом поспешно направился к Павии.

XL. Между тем, Ламберт, ничего не зная об этом, был занят охотой в Маренго, примерно в 40 милях от Павии. Только, когда названные маркграф и граф со своим огромным, но слабосильным войском тосканцев перешли гору Бардо, королю Ламберту, который тогда охотился в глубине леса, доложили о случившемся. Он же, будучи тверд душой и могуч телом, решил не ждать своих воинов, но, собрав тех, кого имел с собой, примерно 100 рыцарей, галопом помчался навстречу врагу.

XLI. Он подошел уже к Пьяченце, когда ему сообщили, что [враги] разбили лагерь на реке Стироне, возле замка¹⁰⁹, в котором лежало весьма почитаемое тело святейшего и драгоценного мученика Домнина. Не зная, что готовит им грядущая ночь, одни, опьянев и после ряда бесполезных tragodimata, то есть песнопений, заснув, храпели; другие же, из-за проявленной ими неумеренности, блевали. Итак, король, отважный духом и хитрый нравом, напав на них в безмолвии ночи, перебил спящих и умертвил проснувшихся. Наконец дело дошло до предводителей этого войска. Когда вестником случившегося несчастья к ним прибыл не кто иной, как сам король, страх лишил их возможности не говорю уже - сражаться, но бежать. Все же Гильдебранд обратился в бегство, бросив Адальберта, прятавшегося в стойле среди скот а. Когда его нашли и привели к королю, тот сразу же сказал ему следующее: «Теперь мы верим в то, что одержимая духом Сивиллы предсказала жена твоя Берта, обещав, что ты благодаря ее науке станешь или королем, или ослом. Но сделать тебя королем она не захотела или, что более вероятно, не смогла и, чтобы не солгать, сделала тебя ослом, когда заставила искать спасения в стойле, вместе со скотом Аркадии!¹¹⁰». Сверх того, вместе с ним были схвачены, связаны, доставлены в Павию и отданы под стражу и другие [уцелевшие в битве].

XLII. После этого король Ламберт опять был занят охотой в названном месте, т. е. Маренго, в то время как совет всей знати решал, как поступить со схваченными. О, если бы охота на зверей не превращалась в охоту на королей! Ведь говорят, что он, как обычно, преследуя кабана на невзнузданном коне, вдруг упал с лошади и сломал себе шею. Однако, говорю я, не следовало бы верить этому рассказу. Ведь есть и другое повествование о его смерти, которое мне кажется более правдоподобным и рассказывается всеми людьми. Магинфред, граф города Милана, о котором мы выше вкратце упоминали, будучи приговорен к смерти за совершенные против государства и короля преступления, оставил единственным наследником своих владений сына Гуго. Король Ламберт, видя, что он многих превосходит и красивой наружностью, и отвагой, постарался смягчить немалую боль души его из-за казни отца многочисленными милостями. Потому-то и отдал он ему предпочтение в дружбе своей перед прочими. И вот, случилось, что когда король Ламберт охотился в названном месте, т. е. в Маренго, - ведь там есть лес необыкновенной величины и красоты, весьма удобный для охоты, - все, как обычно, разбрелись кто куда, а он остался в лесу наедине с Гуго. Ожидая на лесной тропе кабана, король простоял довольно долго; утомившись длительным ожиданием, он решил немного отдохнуть и поручил охрану своей особы этому вероломному человеку, - ибо считал его вполне надежным. Итак, в отсутствие прочих, Гуго, - не страж, а скорее предатель и палач, - забыв о многочисленных, оказанных ему милостях, думал только о смерти отца. Он не подумал о том, что родитель его был казнен справедливо, не побоялся нарушить данную им королю присягу; не постыдился быть названным наместником Иуды, предателя Господа нашего Иисуса Христа; и что особенно тяжко, не побоялся подвергнуть себя вечному проклятию. Итак, схватив огромную дубину, он изо всех сил ударил спящего, сломав ему шею¹¹¹. Он побоялся убить его мечом, чтобы это не выдало его вину. Ведь потому поступил так порочный ум его, чтобы те, кто будет осматривать [труп], увидев не рану от меча, но ушиб от дубины, поверили бы в то, что король упал с коня и, сломав себе шею, умер. В течение долгих лет это дело оставалось нераскрытым. Но, когда со временем король Беренгар, - уже никто не оказывал ему сопротивления, - мужественно овладел королевством, убийца сам признался в своем преступлении, и исполнилось то, что пел царь и пророк: «И вот уже хвалится грешник похотью души своей, и ублажает себя творящий зло»¹¹². А что еще он мог сделать, исходя из слов, которыми говорит сама истина: «Нет ничего тайного, что не стало бы явным, и сокрытого, что не было бы открыто»¹¹³.

XLIII. После этого король Беренгар больше прежнего стал почитаться как король; а маркграф Адальберт и прочие были отпущены по домам.

XLIV. Хотелось бы, дражайший отец, с плачем написать о смерти столь славного короля, а написав, оплакать. Ведь он обладал и достойной уважения чистотой нравов, и святой и внушающей страх суровостью, сияющая юность украшала его тело, а святая седина - разум. Гораздо больше доставил он чести государству, чем оно ему. Если бы не унесла его быстрая смерть, он стал бы тем, кто после могущества римлян с оружием в руках подчинил бы себе весь мир.

ЗАКАНЧИВАЕТСЯ КНИГА ПЕРВАЯ

АНТАПОДОСИС КНИГА ВТОРАЯ

НАЧИНАЕТСЯ ПЕРЕЧЕНЬ ГЛАВ ВТОРОЙ КНИГИ

I. О том, как после смерти Арнульфа королем был поставлен его сын Людовик.

II. Венгры, услышав о смерти Арнульфа, вторглись в Баварию.

III. Людовик готовит венграм сражение у р. Лех.

IV. Венгры, устроив засаду, побеждают рыцарей Людовика.

V. Людовик бежит; венгры предают грабежу землю франков, саксов и швабов.

VI. О мятеже графа Адальберта и о том, как обманутый архиепископом Хатто он был казнен.

VII. О возвращении разведчиков и о том, какой совет они дали.

VIII. Почему испуганные венгры, вступив в Италию, вернулись.

IX. О том, как венгры, вновь собрав войско, пришли и как итальянцы выступили против них.

X. Почему король Беренгар не пошел на войну и почему венгры бежали от итальянцев.

XI. Бегущие язычники просят христиан о мире, но не получают его.

XII. О стычке, предшествовавшей сражению, в которой венгры одержали победу, но снова бежали.

XIII. О том, как из-за уставших коней язычники ожидали христиан на реке Бренте, просили их о мире, но опять его не добились.

XIV. К какому решению венгры пришли из-за охватившего их отчаяния и что они говорили.

XV. О том, как венгры, устроив засады, напали на христиан и победили.

XVI. О том, что победу они одержали не из-за своей храбрости, но из-за грехов христиан.

XVII. О том, как в то же время умер король франков Людовик и Конрад был поставлен на его место.

XVIII. О том, какие при нем были князья, среди которых был Генрих, герцог Саксонии.

XIX. О том, как Генрих и прочие князья восстали против короля Конрада, как они были побеждены и о том, как Арнульф бежал в Венгрию.

XX. Король Конрад, умирая, призывает всех князей к миру; умоляя их поставить королем Генриха, он отсылает ему королевские регалии.

XXI. Когда умер король Конрад, Арнульф возвращается из Венгрии и начинает войну с королем Генрихом.

XXII. Генрих смягчает душу Арнульфа мудрейшими речами.

XXIII. Арнульф по призыву своих воинов стал вассалом короля.

XXIV. Венгры, услышав о смерти Конрада, вторгаются в Саксонию.

XXV. Король Генрих, несмотря на то, что был болен, поспешил им навстречу.

XXVI. О том, как он побуждал к битве своих воинов.

XXVII. О славном обете короля Генриха.

XXVIII. О вестнике, сообщившем, что венгры уже в Мерзебурге.

XXIX. Венгры, расспросив пленных о войне, отправили разведчиков.

XXX. О состоявшемся сражении с венграми.

XXXI. О добром совете короля Генриха, о его победе и о том, где эта победа была изображена.

XXXII. О некоем Людовике, которого итальянцы пригласили, чтобы он правил ими.

XXXIII. О том, что это совершил Адальберт, зять короля Беренгара.

XXXIV. О том же Адальберте, который сначала был добрым, но позже сделался плохим.

XXXV. О том, что Людовик в страхе обещал королю Беренгару и о его возвращении.

XXXVI. О том, как Адальберт, могучий маркграф провинции Тоскана, по наущению своей жены Берты оставил Беренгара и пригласил Людовика.

XXXVII. Людовик принят итальянцами, Беренгар бежит в Верону, но и оттуда изгоняется Людовиком.

XXXVIII. Людовик отправляется в Лукку, где его с почетом принимает Адальберт.

XXXIX. Людовик, увидев могущество Адальберта, преисполнился зависти, из-за чего Адальберт нарушил данную ему клятву верности.

XL. Описание города Вероны, реки Атезис и моста через нее.

XLI. О том, как Людовик, пребывая в Вероне, был схвачен Беренгаром, подкупившим городскую стражу, и ослеплен.

XLII. О венграх, которые в это время опустошали Италию.

XLIII. О сарацинах из Фраксинета, которые, опустошив часть Италии, добрались до Акв.

XLIV. Об африканских сарацинах, которые заняли Апулию, Калабрию и Беневент и укрепили гору Гарильяно.

XLV. По какой причине сарацины ушли из Африки.

XLVI. О том, что это было сделано по воле Господа ради нашего исправления.

XLVII. О том, что Иоанн Равеннский в то время был папой.

XLVIII. Как благодаря блуднице Теодоре был поставлен папа.

XLIX. О некоем африканце, который пришел к папе и дал ему совет, каким образом лучше сражаться с африканцами.

L. О том, как этот африканец, устроив ловушку, погубил многих людей.

LI. О совете Ландольфа, князя Беневентского.

LII. О том, как папа, отправив послов в Константинополь, просил у императора помощи и сражался с пунами.

LIII. О том, как греки, быстро придя, соорудили возле горы крепость.

LIV. О том, как все пуны были перебиты или захвачены в плен, и о том, как во время битвы видели славнейших апостолов Петра и Павла.

LV. Адальберт, маркграф провинции Тосканы, умер, его сын Видо был назначен вместо него, а мать последнего была схвачена Беренгаром.

LVI. О детях, которых, как говорят люди, родила Берта Адальберту.

LVII. О том, как многие князья, в том числе Ламберт, архиепископ Милана, восстали против Беренгара и почему это произошло.

LVIII. О пфальцграфе, которого схватили и неосторожно поручили Ламберту.

LIX. Как Беренгар потребовал его выдачи и почему не смог этого добиться.

LX. О Рудольфе, короле Бургундии, который взял в жены дочь герцога Бурхарда и о том, как итальянцы пригласили его прийти к ним и стать их королем.

LXI. О том, как венгры, друзья короля Беренгара, убили Одельрика и взяли в плен зятя короля Адальберта и графа Гизельберта.

LXII. О хитрости, благодаря которой маркграф Адальберт обманул венгров и бежал от них, заплатив в качестве выкупа ничтожную цену.

LXIII. О Гизельберте, схваченном, избитом, приведенном к королю, и о том, как тот оказал ему почет и милосердно отпустил.

LXIV. О том, как он ушел к королю Рудольфу и пригласил его [в Италию].

LXV. О гражданской войне, возникшей между Беренгаром и Рудольфом.

LXVI. О том, как Рудольф одержал победу благодаря названному Бонифацию.

LXVII. Рудольф с согласия итальянцев возвращается в Бургундию.

LXVIII. О жителях Вероны, которые сговорились убить Беренгара.

LXIX. Мудрая речь короля Беренгара к Фламберту.

LXX. О золотом кубке, переданном королем Фламберту.

LXXI. О том, как по совету Фламберта был убит король Беренгар.

LXXII. О крови короля, которая и в наше время еще остается на камне.

LXXIII. О рыцаре Мило, который отомстил за короля Беренгара, повесив через 3 дня его убийц.

ЗАКАНЧИВАЕТСЯ ПЕРЕЧЕНЬ ГЛАВ

НАЧИНАЕТСЯ КНИГА ВТОРАЯ

I. После того, как теплота жизни¹ покинула члены короля Арнульфа, оставив бездыханным его тело, сын его Людовик² всем народом был поставлен королем. Смерть столь славного мужа не могла остаться неизвестной как всем, живущим на свете людям, так и соседям их венграм. День его смерти был для них радостнее всякого праздника, желаннее всех сокровищ. Что же случилось?

II. Уже в первый год после его смерти и назначения его сына, собрав огромное войско, они подчинили себе народ моравов³, который в свое время король Арнульф завоевал с помощью их же доблести; [венгры] заняли также пределы Баварии, разрушили замки, церкви сожгли огнем, народ перебили, а чтобы внушить еще больший ужас, они пили кровь убитых⁴.

III. Итак, король Людовик, узнав о разорении своего народа и о свирепости [венгров], возбудил души всех своих подданных следующей угрозой: было объявлено, что тот, кто уклонится от участия в войне, которую он собрался вести с венграми, вне всякого сомнения будет повешен. Наконец, бесчисленные толпы этого гнусного народа поспешили навстречу его огромному войску. Ни один жаждущий не пьет холодную воду с ббльшей страстью, чем этот свирепый народ ожидает дня битвы; ведь нет для него ббльшей радости, чем борьба. Как я узнал из книги, написанной о происхождении [венгров], их матери, как только рождают мальчика, «острейшим ножом разрезают ему щеки, дабы до того, как вкусить питательное молоко, приучился он терпеть раны»⁵. Рассказу этому придают веры раны, которые в знак скорби по убитым родичам наносят себе оставшиеся в живых. Эти άθεοι και άσεβοΐς αντί των δακρειων, атеи ке асевис анте тон дакрион, то есть безбожные и нечестивые люди, проливают кровь вместо слез. Король Людовик, собрав большое [войско], прибыл уже в Аугсбург, - город на границе Швабии, Баварии и Восточной Франконии, - когда пришло не столько неожиданное, сколько нежеланное известие о приближении этого народа. Итак, на следующий день оба войска сошлись на полях близ реки Лех, весьма удобных благодаря своей обширности для ратного труда.

IV. Итак, прежде чем «Аврора покинула шафранное ложе Тифона»⁶, жадный до войны и жаждущий крови народ венгров напал на них, то есть на христиан, еще толком не проснувшихся; одни, еще до того, как раздался крик [неприятеля], были разбужены [свистом] стрел, другие же, пронзенные на своих ложах, не проснулись ни от шума, ни от ран; ибо дух покинул их прежде, чем сон. Вслед за тем развернулась тяжелая битва; повернув [к нам] спины, будто обратившись в бегство, турки⁷, выпустив boelis, то есть стрелы, поразили многих [из наших].

Склоняясь к закату, Феб достиг уже 7-го часа¹²; до сих пор светлый Марс был милостив к силам Людовика, когда турки, - не новички в военном деле, - устроив засаду, обратились в притворное бегство. Когда же люди короля, не ведая хитрости, в сильнейшем порыве устремились за ними, те внезапно все разом выскочили из засады и вот те, кто казались уже побежденными, сами перебили победителей. Сам король с удивлением увидел, что он из победителя вдруг стал побежденным, и тем тяжелее было для него это несчастье, чем менее он его предвидел¹³. Ты увидел бы лес и поля, всюду покрытые павшими, ручьи и реки, ставшие красными от крови; ржание коней и звуки труб внушали бегущим все больший и больший страх, одновременно возбуждая дух преследователей.

V. Даже после того, как венгры достигли цели своих желаний, столь страшное избиение христиан по-прежнему не удовлетворило их злобу; чтобы насытить свою нечестивую ярость, они прошли земли баварцев, швабов, франков и саксов, все предавая огню. Не было никого, кто ожидал бы их прихода в местах иных, нежели те, что наиболее укреплены самой природой и немалым трудом; на несколько лет народ стал их данником.

VI. Во время правления [Людовика] жил некий Адальберт¹⁴, не простой какой-то человек, но тот великий герой, кто, будучи в своем замке Бабенберге, находился в немалой вражде с государством. Король Людовик, собрав все свои силы, неоднократно ходил против него. Названный же герой вел с ним войну не вблизи своего замка, - как то обычно для большинства [рыцарей], - но вдалеке от своих укреплений. Рыцари короля, прежде чем на деле научились удивляться его храбрости, упреждая короля, замыслили под видом вызова Адальберта на битву выманить его из замка и убить. Однако Адальберт, не только знакомый с такого рода хитростями, но и сам на них мастер, отошел от замка так далеко, что рыцари признали в нем врага только тогда, когда неукротимый меч его, рубя, загулял по их шеям. Итак, когда Адальберт, этот герой, почти 7 лет¹⁵ упорствовал таким образом в мятеже, Людовик, поняв, что мужество его и отвагу нельзя победить иначе, как только прибегнув к хитрости, попросил у Хатто¹⁶, архиепископа Майнца, совета, как ему следует поступить в этом деле. Тот, будучи большим докой по части хитрости, сказал: «Успокойся, я освобожу тебя от этой заботы. Я позабочусь, чтобы он пришел к тебе, а ты уж позаботься, чтобы он не ушел». Итак, Хатто, уверенный в себе, ибо не раз давал удачный оборот дурному положению дел, под видом дружеского участия отправился в Бабенберг¹⁷, к Адальберту. И сказал ему: «Если ты и не веришь в иную жизнь, кроме этой, временной, все же неправильно поступаешь, упорствуя в мятеже против своего господина, особенно когда действия твои совершенно напрасны. Ты не представляешь себе, насколько мил будешь всем и, особенно, королю, если смиришь свою дерзость. Итак, поверь мне, дающему тебе совет; прими клятву в том, что ты беспрепятственно сможешь как выйти из замка, так и вернуться назад. Если не веришь пастырским моим обещаниям, то не сомневайся, по крайней мере, в клятве, согласно которой я обязуюсь как вывести тебя из замка, так и привести назад, целого и невредимого». Итак, Адальберт, прельщенный, скорее обманутый этими сладкими, как мед, речами, принял от Хатто клятву и пригласил его разделить с ним завтрак. Хатто же, помня о коварном плане, который вскоре собирался привести в исполнение, наотрез отказался от этого. Не медля, Хатто покинул замок.

Адальберт тотчас же последовал за ним, держа [архиепископа] за правую руку. Хатто, увидев, что тот находится уже вне замка, сказал: «Досадно мне, славный герой, что я, согласно твоему совету, не подкрепил свое тело чем-либо съестным, особенно, когда предстоит длинный путь». Адальберт, не ведая сколько бед и несчастий несут в себе эти слова, сказал: «Так вернемся, господин мой, и, дабы тело не терзалось муками голода, хоть немного, но подкрепим его пищей». Согласившись с его предложением, Хатто вернулся с ним по той же дороге, по какой и вышел, ведя его назад по-прежнему держа за правую руку. Наскоро пообедав, они в тот же день поспешили к королю. Немалый шум и переполох поднялись в лагере, когда сообщили о приходе к королю Адальберта. Король, весьма обрадованный его прибытием, велел знати собраться и прийти на судебное заседание. И сказал им: «Вот уже почти 7 лет¹⁶ Адальберт проливает нашу кровь, причиняет беспокойство, доставив нам своими грабежами и поджогами большие неприятности, о чем знаем мы не понаслышке, а на собственном опыте. Потому и ожидаем мы при таком положении дел, что приговор ваш будет принят как кара за столь явное преступление». Итак, согласно установлениям древних королей, [Адальберт] по единогласному их решению был присужден, как оскорбивший величие, к отсечению головы. Когда же его, связанного, уже вели на смерть, он, увидев Хатто, сказал: «Ты будешь клятвопреступником, если допустишь мою смерть». А Хатто и говорит ему: «Я обещал, что как выведу тебя, невредимого, из замка, так и приведу назад; полагаю, что именно это я и сделал, когда вывел тебя из замка, а затем сразу же целым и невредимым привел обратно». Застонав, [Адальберт] слишком поздно понял хитрость Хатто и горько пожалел, что пришел сюда; тем неохотнее последовал он за палачом, чем более хотелось ему жить, если бы это было возможно¹⁸.

VII. Итак, спустя пару лет¹⁹, когда никто уже не оказывал венграм сопротивления ни на востоке, ни на юге, - ведь болгарский и греческий народы стали уже их данниками, - решили они увидеть, - дабы не осталось что-то им неизвестное, - народы, живущие на юге и западе. Итак, собрав огромное, бесчисленное войско, вступили они в несчастную Италию. Разбив палатки, скорее рванье, на реке Бренте, они отправили разведчиков на 3 дня пути, дабы выяснить положение этой земли, а также малое или большое число народа ее населяет; вернувшись, послы дали такого рода ответ: «Равнина эта покрыта рядом холмов и, как вы знаете, с одной стороны окружена весьма крутыми, но плодородными горами, а с другой - Адриатическим морем; имеется несколько городов, но все - сильно укрепленные. Силен или слаб тот народ, мы не знаем, но многочисленность его сразу бросается в глаза. И мы бы не советовали вам нападать на него со столь малыми силами. Есть ряд обстоятельств, которые заставляют нас сражаться; это привычка побеждать, смелость духа, умение драться и, особенно, богатства, стремление к которым гложет нас и которых здесь столько, сколько во всем мире мы и не видели, и не надеялись увидеть; все же мы советуем вам вернуться, - ведь обратный путь не долог и не труден, и пройти его вполне можно за 10 или меньшее количество дней, - а с наступлением весны, собрав самых храбрых из нашего народа, вернуться, внушая страх не только отвагой нашей, но и численностью».

VIII. Послушав их, венгры немедленно вернулись на родину и всю суровую зиму провели, изготавливая оружие, натачивая стрелы и обучая юношей искусству войны.

IX. Солнце еще не успело переступить из знака Рыб в знак Овна²⁰, как [венгры], собрав огромное, бесчисленное войско, вступили в Италию, миновали Аквилею и Верону - наиболее укрепленные города - и, нигде не встречая сопротивления, подошли к Тицину, который ныне носит более благозвучное имя - Павия. Король Беренгар не мог надивиться столь дерзкому и необыкновенному деянию, - ведь прежде он не слышал даже имени этого народа. Отправив к итальянцам²¹, тускам, вольскам, камеринцам и сполетцам - к одним письма, к другим послов, он велел им всем прибыть в одно место; и собралось войско в 3 раза более сильное, чем венгерское.

X. Как только король Беренгар увидел, что в его распоряжении находится столь сильное войско, его обуяла гордыня и, приписывая уже победу над врагом более числу своего [войска], нежели Богу, он вместе с немногими спутниками предался наслаждениям в некоем городке. Что же далее? Венгры, увидев столь великую силу, смутились духом и не могли решить, что теперь делать. Сражаться они боялись, а бежать были не в состоянии. Колеблясь между тем и другим решением, они все же предпочли бежать, нежели сражаться; преследуемые христианами, они вплавь перебрались через реку Адду, - причем из-за сильной спешки многие утонули.

XI. Наконец венгры, приняв неплохой совет, через посредников просили христиан, чтобы те, получив от них все награбленное вместе с компенсацией за убытки, позволили им самим невредимыми вернуться домой. К сожалению, христиане наотрез отказались исполнить эту их просьбу, насмеялись над ними и больше думали про цепи, которыми собирались вязать венгров, чем про оружие, чтобы их убивать. Не сумев таким образом смягчить души христиан, язычники сочли за лучшее следовать прежнему своему плану, стараясь спастись бегством; так, убегая, они добрались до широчайших полей у Вероны.

XII. Передовые отряды христиан уже напали на самых молодых из них; произошла стычка, победу в которой одержали язычники. Когда же приблизилось основное войско, те, вспомнив о прежнем плане, опять обратились в бегство.

XIII. Христиане в одно время с язычниками подошли к реке Бренте; ведь из-за сильно уставших коней венгры не могли бежать дальше. И вот, оба войска встретились, будучи разделены только руслом упомянутой реки. Наконец венгры, будучи вынуждены сильным страхом, обещали отдать все запасы, пленных, все оружие и коней, удержав лишь по одному на каждого, чтобы было на чем вернуться домой; сверх того, ради придания веса своей просьбе, они добавили, что если им сохранят жизнь и разрешат вернуться, они, дав в заложники своих сыновей, обещают никогда более не вторгаться в Италию. Но увы! Христиане, ослепленные гордыней и высокомерием, набросились на язычников, будто на уже побежденных, и дали им такого рода апологию απολογειαν, то есть ответ: «Если бы мы приняли в дар то, что нам и так принадлежит, от людей, которые и так находятся в нашей власти, да еще и заключили бы договор с этими мертвыми псами, сам сумасшедший Орест поклялся бы в том, что мы сошли с ума»²².

XIV. Придя от такого ответа в отчаяние, самые храбрые из венгров собрались воедино и утешили друг друга следующей речью: «Что еще более худшее может случиться с людьми, если та жизнь, которую мы знаем в настоящем, уже погублена, - ведь для просьб более нет места²³, надежда на бегство потеряна, а подчиниться - все равно что умереть, - так стоит ли бояться того, чтобы, бросившись навстречу граду стрел, отомстить за смерть смертью? Не будет ли лучше, если поражение наше припишут судьбе, а не нашей слабости? Ведь умереть, мужественно сражаясь, значит не умереть, но жить. Эту великую славу, эту xXipovopeiav клирономиан, то есть наследство, полученное нами от отцов наших, передадим также и нашим потомкам. Нам следует верить себе, своему опыту²⁴, ибо иной раз с малыми силами истребляли мы более многочисленные [войска]. Чем больше толпа бессильного народа, тем удобнее ее резать. Марс часто губит бегущего, тогда как смело сражающегося берет под свою защиту. Те же, кто не помиловал нас, молящих, не ведают и не понимают умом своим, что побеждать прекрасно, но превозноситься в победе крайне пагубно»²⁵.

XV. Воодушевленные такой речью, [венгры] в 3-х местах располагают засаду и, переправившись через реку, врываются в середину врагов. Ведь большинство христиан, устав от длительного ожидания послов, разбрелось по лагерю, чтобы подкрепиться пищей; одних венгры пронзили с такой быстротой, что проткнули даже хлеб в их глотках, а других, - угнав коней, они лишили их возможности бежать, -они перебили с тем большей легкостью, чем яснее последние сознавали, что лишены коней²⁶. Наконец, для увеличения бедствия христиан, среди них обнаружился немалый раздор. Некоторые не только не вступали в бой с венграми, но радовались, когда падали их ближние; эти негодяи действовали так гнусно потому, что надеялись, когда падут их близкие, править более свободно. Не желая помогать своим ближним в беде, предпочтя их гибель, они сами подверглись той же участи. Итак, христиане бежали, а язычники свирепствовали вовсю; они, прежде не сумевшие умолить [христиан] дарами, теперь сами не знали пощады к умоляющим. Наконец, перебив и обратив в бегство христиан, венгры обошли, опустошая, все области королевства. Не было никого, кто мог бы смело ожидать их прихода иначе, чем находясь в самых укрепленных местах. Так велика была их доблесть, что, когда одна часть [венгров] опустошала Баварию, Швабию, Франконию и Саксонию, другая разоряла Италию.

XVI. Но не своей доблести обязаны они были этому успеху; а исполнилось правдивое слово Господа, более прочное, чем земля и небо, в котором он устами пророка Иеремии угрожал всем народам в лице дома Израилева, говоря: «Вот, я приведу на вас народ издалека, народ сильный, народ древний, народ, языка которого ты не знаешь и не будешь понимать, что он говорит. Колчан его - как открытый гроб, все они - люди храбрые; и съест он жатву твою и хлеб твой; сожрет сыновей твоих и дочерей твоих, съест овец твоих и волов твоих; съест виноград твой и смоквы твои, и разрушит мечом укрепленные города твои, на которые ты возлагаешь надежды. Но и в те дни, - говорит Господь Бог, - не истреблю вас до конца»²⁷.

XVII. В это же время умер король Людовик²⁸. Конрад²⁹, происходивший из рода франков, муж сильный и знаток военного дела, был поставлен королем над всеми народами.

XVIII. При нем могущественнейшими князьями были: Арнульф³⁰ - в Баварии, Бурхард³¹ - в Швабии, Эберхард³² - сильнейший граф во Франконии, Гизельберт³³ -герцог в Лотарингии. Но всех их превосходил славой Генрих³⁴, могущественный герцог Саксонии и Тюрингии.

XIX. Во 2-й год по вступлении его в должность названные князья и, в особенности Генрих, восстали против него. Однако король Конрад победил их не столько силой храбрости, сколько силой мудрости и привел к повиновению. Арнульф же, вынужденный сильным страхом перед ним, бежал вместе с женой и детьми к венграм³⁵ и жил у них, пока в теле короля Конрада теплилась хоть искра жизни³⁶.

XX. Наконец, в 7-й год своего правления, [король] понял, что настало время быть призванным к Богу. Велев прийти к себе названным князьям, - отсутствовал один только Генрих, - он обратился к ним с такой речью: «Пришло, как вы видите, время, когда я вот-вот буду призван от тления к нетлению, от смертности к бессмертию; поэтому я еще и еще раз прошу вас жить в мире и согласии. Пусть, когда я умру, не возбудит вас ни жажда власти, ни честолюбивое стремление к первенству. Изберите королем и поставьте своим государем Генриха, мудрейшего герцога Саксонии и Тюрингии. Ведь он силен как мудростью, так и справедливой строгостью». Сказав это, он велел принести свою собственную корону, - ее украшали, скорее, говорю, обременяли, не только золото, которым украшены короны почти всех князей, но и драгоценные камни, - а также скипетр и прочее королевское облачение и, пока был в силах, произнес такого рода слова: «Вручая эти королевские регалии Генриху, назначаю его своим наследником и преемником королевского достоинства; и не только советую, но и умоляю вас повиноваться ему». Приказав это, он умер³⁷, и вслед за смертью тотчас же последовало исполнение его воли. Ведь когда он скончался, названные князья доставили герцогу Генриху корону и все королевские регалии, по порядку изложив все, что говорил король Конрад. Тот поначалу смиренно отказывался от королевского достоинства, но чуть погодя не ради честолюбия принял его. Истинно, что если бы «бледная смерть, которая одинаково стучит ногой и в хижины бедняков, и в замки королей»³⁸, не похитила короля Конрада столь скоро, он стал бы тем, чье имя властвовало бы над многими народами мира.

XXI. В это же время Арнульф, возвратясь вместе с женой и детьми из Венгрии, был с почетом принят баварцами и восточными франками. И они не только приняли его, но и страстно уговаривали стать их королем³⁹. Король Генрих, узнав, что все подчиняются его приказам и только Арнульф оказывает сопротивление, собрал огромное войско и вступил в Баварию. Услышав об этом, Арнульф не стал дожидаться в Баварии его прихода; собрав какие только мог войска, он поспешил ему навстречу. Ведь он и сам стремился стать королем. Когда оба войска встретились и уже должны были вступить в сражение, король Генрих, муж мудрый и богобоязненный, понимая, что обе стороны могут претерпеть непоправимый ущерб, предложил Арнульфу переговорить с ним с глазу на глаз. Арнульф, полагая, что вызван им на поединок, прибыл в назначенное время в условленное место.

XXII. Король Генрих обратился к нему, спешащему навстречу, с такой речью:

Итак, король Генрих, сумев благодаря своей мудрости смягчить душу Арнульфа этой речью, - ведь, она обладала 4-мя достоинствами: была содержательна, кратка, сжата и цветиста, - вернулся к своим.

XXIII. Арнульф же, сообщив все это своим людям, услышал от них такого рода αποκρισην, апокрисин, то есть ответ: «Кто может оспорить изречение того мудреца, скорее изречение самой мудрости, где говорится: ‘Мною царствуют цари,властвуют князья, а мудрые вершат правосудие'⁴³, а также другое, сказанное апостолом, о том, что ‘всякая власть - от Бога, и кто противится власти, тот противится установлению Божьему?'»⁴⁴. Ведь никогда бы не был народ при его избрании столь единодушен, если бы не был он избран еще до сотворения мира⁴⁵ верховной Троицей, которая есть Единый Бог. Если он будет хорошим [правителем], его должно любить и славить в нем Бога; если же плохим - безучастно терпеть. Ведь в большинстве случаев, когда подданные не управляются, но угнетаются власть предержащими, это происходит из-за их собственных грехов. Равно справедливым нам кажется, чтобы ты, не отставая от прочих, избрал его королем, а он тебя, как мужа, которому покровительствует фортуна и к тому же весьма богатого, осчастливил, укротив ярость твоей души тем, что уступил бы тебе то, чего не имели твои предшественники, а именно: подчинил твоей власти епископов всей Баварии и дал тебе право ставить нового прелата на место умершего». Итак, последовав этому превосходному и доброму совету своих людей, Арнульф стал вассалом короля Генриха⁴⁶, а тот, как уже было сказано, почтил его, уступив власть над епископами всей Баварии.

XXIV. В течение того же времени венгры, услышав о смерти короля Конрада и о вступлении на престол Генриха, обратились друг к другу с такой речью: «Возможно, новый король захочет заключить и новые договоры. Давайте, собрав немалое войско, поднимемся и разведаем, желает ли король Генрих платить нам положенную дань. Если, как мы верим, он ничем не отличается от прочих королей, мы опустошим его королевство огнем и мечом. Но сначала опустошим пределы не баварцев, а саксов, где пребывает сам король; чтобы, если захочет он собрать войско, - на что мы не надеемся, - ни из Лотарингии, ни из Франконии, ни из Швабии, ни из Баварии не смог получить он своевременно помощи. К тому же землю саксов и тюрингов легко разорять, ибо не укреплена она ни высокими горами, ни укрепленными городами».

XXV. Король Генрих был тяжко болен, когда ему сообщили о скором приходе венгров. Едва дослушав до конца слова посланника, он, отправив послов по всей Саксонии, приказал каждому под страхом смертной казни явиться к нему в течение 4-х дней. В результате, когда через 4 дня собралось огромнейшее войско, - ведь у саксов есть достойный похвалы и подражания обычай, согласно которому ни один мужчина, достигший 13 лет, не может уклониться от воинского призыва, - он, хоть и слабый телом, зато бодрый духом, как мог, вскочил на коня и, собрав вокруг себя воинов, начал возбуждать их воинский пыл такими словами⁴⁷:

XXVI.

XXVII. Итак, видя, что души людей его в результате этих увещеваний воспылали воинским духом, король, опять охваченный даром божественного вдохновения, велел всем молчать и добавил следующее: «Пусть деяния древних королей и писания святых отцов научат нас совершить то, что мы должны сделать. Ведь Богу не трудно сокрушить многих с помощью малого [войска], если те, кто стремится свершить это дело, заслужат его своей верой; если будут они верующими не только исповеданием своим, но и делами, не только устами, но и сердцем. Обещаем же и воздадим, по слову псалмопевца⁵¹, обеты; первым воздам их я, кто и достоинством, и рангом первый среди вас. Пусть ересь симонии⁵², ненавистная Богу и проклятая блаженнейшим князем апостолов Петром, которую предки наши до сих пор по недомыслию терпели, будет совершенно изгнана из нашего королевства. Пусть благодать соединит тех, кого разделила хитрость дьявола».

XXVIII. Король хотел сказать еще нечто подобное, когда быстро подъехавший вестник сообщил, что венгры уже находятся у Мерзебурга - крепости на границе саксов, тюрингов и славян. Он также добавил, что они взяли в плен немалое количество женщин и детей, перебив огромное множество мужчин; ведь они сговорились не оставлять в живых никого старше 10 лет, дабы внушить этим немалый страх саксам. Король же, будучи тверд духом, не устрашился этим; напротив, еще более настойчиво стал призывать он [воинов] сразиться за отечество и со славой умереть.

XXIX. Между тем, венгры справлялись у пленников - следует ли им опасаться нападения. Узнав от них, что иначе и быть не может, они отправили разведчиков выяснить - так ли это. Разведчики, пустившись в путь, увидели, что король Генрих с огромным войском находится уже вблизи упомянутого города Мерзебурга. Едва успев вернуться к своим, они сообщили им о прибытии врага; ведь никто иной, как сам король предстал перед ними вестником битвы.

XXX. Сразу же началась битва; со стороны христиан слышался святой и чудесный глас: Κύριε ελεισον, кирие элейсон⁵³, со стороны же [язычников] - мерзкое и дьявольское: «ху, ху!».

XXXI. Перед началом битвы король Генрих дал своим людям такого рода мудрый и спасительный совет: «Когда вы приступите к играм во имя Марса, пусть никто из вас, обладая более быстрым конем, не старается обогнать товарищей. Но, прикрыв друг друга щитами, примите на них первый залп стрел; а затем стремительным бегом и яростнейшим натиском бросайтесь на них, дабы не ранее смогли они выпустить в вас второй залп дротиков, чем почувствуют на себе раны, причиненные вашим оружием». Итак, саксы, не забыв его спасительнейшего наставления, выстроились в правильную линию и помчались [на врага], - причем более быстрый конь не обгонял более медленного; но, как говорил король, закрыв друг друга щитами, они без всякой для себя опасности приняли на них град стрел; а затем, как и советовал им мудрейший муж, бросились на врагов столь стремительно, что со стенанием жизнь их покинула⁵⁴ прежде, чем был выпущен второй залп дротиков. И случилось по милости Божьего дара, что врагам теперь более угодно было бежать, нежели сражаться. Даже быстрый конь казался им теперь слишком медленным. Украшения в виде фалер и почетная роскошь оружия стали теперь для венгров не защитой, но бременем. Выпустив стрелы, бросив луки и сняв также фалеры, - чтобы освободить коней от лишней ноши, - они думали уже об одном только бегстве. Но всемогущий Бог, отняв у них отвагу, чтобы сражаться, лишил их также возможности бежать. Итак, когда венгры были изрублены и обращены в бегство, огромное количество их пленных обрело свободу, и сменился стон их радостной песней⁵⁵. Эту свою победу, столь же достойную славы, как и памяти, король велел изобразить на ζογραφεΐαν, зографиан, то есть картине, в верхних покоях дворца в Мерзебурге, дабы считали это дело более истинным, чем правдоподобным.

XXXII. Пока это имело место, почти все итальянцы, отправив послов, пригласили к себе некоего Людовика⁵⁶, бывшего родом из Бургундии, дабы он, придя к ним и отобрав у Беренгара королевство, стал ими править.

XXXIII. Инициатором же столь гнусного преступления был Адальберт⁵⁷, маркграф города Ивреи, замуж за которого названный Беренгар выдал свою дочь по имени Гизела⁵⁸; от нее он имел сына, которому дал имя деда⁵⁹. Это тот самый Беренгар⁵⁹, - говорю я, - от безмерной тирании которого ныне стонет вся Италия и из-за козней которого она получает от всякого народа не пользу, но вред. Но вернемся к делу; о нем же пока сказано достаточно.

XXXIV. Сверх того, этот Адальберт, - да уберегут себя от этого все добрые люди, - был человеком самых отвратительных нравов. Правда, пока он был молод и кровь его кипела, он славился удивительной человечностью и святостью; так, если возвращаясь с охоты, встречал он бедняка и не имел с собой ничего, что мог бы ему дать, то сразу же, не задумываясь, уступал ему свой рог, висевший на шее на золотой цепочке, а позже выкупал его обратно за столько, сколько тот стоил. Зато позже он приобрел столь дурную славу, что и стар, и млад пел о нем такую правдивую песню. Чтобы было благозвучнее, скажем ее по-гречески: ‘Αδελβέρτος κόμις κουρτης, μακροσπάθης, γουνδοπιστης, Адельбертос комис куртис, макроспатис, гундопистис\ что означает: «Длинный меч у него, но короткая верность».

XXXV. По его и некоторых других итальянцев призыву названный Людовик и пришел в Италию. Узнав об этом, Беренгар немедленно вышел ему навстречу. Людовик же, увидев, что войско вышедшего против него Беренгара огромно, а его собственное мало, в страхе был вынужден дать клятвенное обещание, что, если тот его отпустит, он никогда больше не поддастся ничьим уговорам и не придет в Италию. Беренгар же потому так легко изгнал Людовика, что посредством многочисленных даров обеспечил верность Адальберта⁶⁰, могущественного маркграфа Тосканы.

XXXVI. Но по прошествии малого времени король Беренгар стал неугоден названному Адальберту. Свою лепту в это дело внесла его жена Берта⁶¹, мать того короля Гуго⁶², который позже, уже в наше время, правил в Италии. И вот, по совету этого маркграфа, прочие итальянские князья опять пригласили прийти к ним того самого Людовика. Тот же, из-за стремления к власти забыв о клятве, пришел в Италию.

XXXVII. Беренгар, увидев, что Людовик принят как итальянской, так и тосканской знатью, отправился в Верону. Но Людовик вместе с итальянцами не прекратил преследование и, изгнав его также и из Вероны, силой подчинил себе все королевство.

XXXVIII. По свершении этого Людовик, объехав кругом всю Италию⁶³, решил увидеть также и Тоскану. Покинув Павию, он отправился в Лукку, где и был с почетом и удивительным великолепием принят Адальбертом.

XXXIX. Когда Людовик увидел, что во дворце Адальберта столь много славных рыцарей, столь велико достоинство и столь обширны расходы, то, охваченный завистью, сказал потихоньку своим людям: «Его скорее можно назвать королем, а не маркграфом; он ничем не ниже меня, кроме титула». Слова эти не укрылись от Адальберта. А Берта, женщина весьма разумная, услышав об этом, не только отвратила от верности [Людовику] своего мужа, но и настроила против него прочих князей Италии. Потому-то и вышло, что когда тот, вернувшись из Тосканы, пришел в Верону и жил там, ничего не опасаясь и не ожидая ничего дурного, Беренгар, подкупив городских стражей и собрав храбрейших мужей, в ночной тишине вступил в город.

XL. Река Атезис⁶⁴, подобно Тибру в Риме, протекает по самой середине города Вероны. Через нее построен огромный мраморный мост удивительной работы и удивительной величины. С левой стороны реки, обращенной на север, город укреплен крутым и труднодоступным холмом; так что, если та часть города, что лежит на правом берегу упомянутой реки, будет взята врагами, эта вполне может мужественно обороняться. На вершине этого холма была сооружена дорогой работы церковь и освящена в честь блаженнейшего князя апостолов Петра; здесь-то ради церковного наставления, а также из-за укрепленности самого места и пребывал Людовик.

XLI. Итак, Беренгар, войдя, как мы говорили, ночью в город, тайно от Людовика перешел со своими людьми мост и перед самым рассветом добрался до него. Тот, разбуженный шумом и криком воинов, пытался выяснить, что случилось, и бежал в церковь; никто, кроме одного из воинов Беренгара, не знал, где укрылся [Людовик]. Но и он, побуждаемый милосердием, хотел не выдавать его, но спрятать. Все же, опасаясь, что узнанный другими, он будет выдан и наказан смертью, воин пришел к Беренгару и сказал следующее: «Поскольку Бог был столь милостив к тебе, что предал в руки твои врага твоего, то и тебе следовало бы исполнить его наставления, вернее повеления. Ведь говорит Он: «Будьте милосердны, как был милосерден Отец ваш. Не судите, и не судимы будете. Не осуждайте, и не будете осуждены»⁶⁵. Тогда Беренгар, как человек весьма разумный, понял, что воин знает, где прячется [Людовик] и дал ему ответ в духе софистов: «Неужели ты думаешь, болван, что я хочу убить человека, тем более короля, которого Бог предал мне? Разве не пощадил святой Давид царя Саула, отданного Богом ему в руки, хотя мог убить его?». Тогда воин, убежденный этими речами, открыл ему место, куда бежал Людовик. Когда его схватили и привели к Беренгару, тот обратился к нему с такой гневной речью: «Доколе же ты, Людовик, будешь злоупотреблять нашим терпением?⁶⁶Сможешь ли ты отрицать, что и в то время, когда благодаря моей осмотрительности мои отряды окружили тебя, ты еще мог что-то сделать против меня? И что я, склонный к милосердию, которого ты не достоин, отпустил тебя? Разве, - говорю я, - не чувствуешь ты, что запутался в сетях собственного вероломства? Разве не уверял ты меня, что никогда более не вернешься в Италию? Тем не менее, я дарю тебе жизнь, как обещал это тому, кто тебя выдал, но выколоть глаза тебе не только приказываю, но и строго повелеваю». Вслед за тем Людовик был лишен зрения, и Беренгар овладел королевством⁶⁷.

XLII. Между тем, ярость венгров, не имея более возможности изливаться на саксов, франков, швабов и баваров, обрушилась на Италию, где никто не оказывал им сопротивления. Беренгар же, поскольку не мог положиться на верность своих вассалов, сделал венгров своими друзьями⁶⁸.

XLIII. Но и сарацины, которые, как я говорил, заселили Фраксинет⁶⁹, подорвав силы провансальцев, стали производить немалые опустошения в соседних с ними землях Верхней Италии. Разграбив многие города, они подошли к Аквам - городу, отстоящему от Павии почти на 40 миль. Город получил это название от теплых вод⁷⁰, чудесным образом заключенных ради купания в четырехугольное здание.

Это внушило всем такой страх, что никто не ожидал их прихода иначе, как в самых укрепленных местах.

XLIV. В это же время сарацины, отплыв на судах из Африки, заняли Калабрию, Апулию, Беневент и почти все римские города, так что в каждом городе одной половиной владели римляне, другой - африканцы. На горе Гарильяно⁷¹ они соорудили укрепление, в котором в полной безопасности держали жен, детей, пленных и все свое добро. Никто, ни с запада, ни с севера, не мог пройти в Рим, чтобы помолиться у могил блаженнейших апостолов, не будучи схвачен ими и отпущен только за немалый выкуп. Хоть несчастную Италию немало угнетали и венгры, и сарацины из Фраксинета, никто не причинил ей столько зла и несчастий, как африканцы.

XLV. О причине, по которой они отплыли из Африки и прибыли в Италию, говорят следующее. Когда скончались августейшие императоры Лев и Александр, Константинопольской империей правил Роман, - мы еще скажем о нем более подробно⁷², - вместе с Константином, сыном императора Льва, который и поныне жив. И вот, как обычно бывает, в первый год после того, как Роман принял власть, против него попытались восстать некоторые народы, в особенности dvaxoXixai, анатолике, то есть восточные. Случилось, что пока император отправлял войска для их усмирения, против него восстали Апулия и Калабрия, две области, еще служившие тогда империи. Отправив бблыную часть войск на Восток и не сумев набрать [нового] необходимого по численности войска, император сначала обратился к ним с просьбой - добровольно вернуться к прежней верности [империи]. Когда же те отказались, сказав, что никогда не сделают этого, он в ярости тотчас же обратился к королю Африки, предлагая ему [щедрое] вознаграждение, если тот с помощью своей доблести подчинит ему Апулию и Калабрию. Король Африки, идя навстречу посольству, отправил на судах в Калабрию и Апулию огромное войско и путем величайшего насилия подчинил обе эти области власти императора. Но, уйдя по прошествии определенного времени из этих областей, [сарацины] обратили свой взор на Рим, сделали гору Гарильяно своим опорным пунктом, напали и силой овладели многими весьма укрепленными городами.

XLVI. Господь наш Иисус Христос, единовечный и единосущный Отцу и Святому Духу, чьим милосердием полна вся земля⁷³, желает, чтобы ни один человек не погиб, но чтобы все спаслись и пришли к познанию истины, дабы не погибнуть; один Бог предвидел это и до сотворения мира, и после сотворения всего, когда создал Он человека, как господина над всеми тварями и правителя, и когда выкупил его в конце времени пролитием собственной крови тот истинный человек и истинный Бог, - не двое, но один, - и одних привлек к любви своей и радости собственной отчизны благодеяниями, а других вынудил к этому страхом, но не ради себя, -ибо ни добро наше не служит Ему к прибыли, как свидетельствует пророк, говоря: «ибо не нуждаешься в наших милостях»⁷⁴, ни зло наше не может причинить Ему вреда, - но ради нашей пользы. И вот, поскольку благодеяния Его мы презрели, Ему было угодно на время наказать нас такого рода ужасом. Но, чтобы сарацины не издевались слишком долго и не говорили: «Где же Бог шс?»⁷⁵, Бог обратил сердца христиан так, что им более хотелось сражаться, чем как прежде бежать.

XLVII. В это время верховным понтификом достопочтенного римского престола был Иоанн Равеннский⁷⁶. Эту высшую духовную должность получил он, нечестиво поправ и человеческие, и божеские законы, следующим образом.

XLVIII. Городом Римом тогда управляла как мужчина, - стыдно и сказать, -бесстыдная блудница Теодора⁷⁷, бабка того Альберика⁷⁸, что недавно умер. Она имела 2-х дочерей - Мароцию⁷⁹ и Теодору⁸⁰, не только подобных ей во всем, но и еще более склонных к разврату. Из них Мароция родила преступным образом от папы Сергия, о котором мы упоминали выше⁸', Иоанна⁸², после смерти Иоанна Равеннского получившего должность в Римской церкви, а от маркграфа Альберика⁸³ - Альберика, позже, уже в наше время, захватившего верховную власть над городом Римом. В это же время Равеннский престол, - архиепископ Равенны считался вторым по значению после Римского архиерея, - занимал первосвященник Петр⁸⁴. По долгу службы он весьма часто посылал в Рим к апостольскому владыке названного папу Иоанна, бывшего тогда служителем его церкви; Теодора, бесстыднейшая, как я говорил, блудница, пылая любовной страстью, прельстилась красотой его лица и не просто желала вступить с ним в связь, а и принудила его позже к этому. Пока совершались эти бесстыдства, умер епископ Болонской церкви, и Иоанн был избран на его место. Чуть позже, перед самым днем его рукоположения, умер названный архиепископ Равенны; тогда по наущению Теодоры этот Иоанн, разжигаемый честолюбием, оставил прежнюю Болонскую церковь и вопреки установлениям святых отцов захватил его место. Придя в Рим, он тотчас же был рукоположен в епископы Равеннской церкви. А по прошествии малого времени, будучи призван Богом, умер тот папа, который рукоположил его вопреки праву. Тогда-то извращенный ум Теодоры, подобный уму Глицерин⁸⁵, не имея сил терпеть, что ее любовник из-за расстояния в 200 миль, отделяющего Равенну от Рима, очень редко теперь владеет ею, заставил [Иоанна] оставить архиепископство в Равенне и - о ужас! - овладеть верховным понтификатом в Риме. Итак, когда он был таким образом поставлен наместником святых апостолов, пуны, как я уже говорил, достойным жалости образом опустошили Беневент и римские города.

XLIX. Между тем случилось, что некий пунийский юноша, раздраженный несправедливостью, покинул пунов, пришел к этому папе Иоанну и, вдохновленный божественным пылом, обратился к нему с такой речью: «Если бы ты, великий священник, был мудр, то не позволил бы пунам так тяжко разорять народ и землю, тебе подвластную. Выбери подвижных, быстроногих юношей, которые беспрекословно слушались бы меня, как своего повелителя, наставника и господина. И я не позволю, чтобы они имели с собой более одного щита, одного копья и меча, а также что-нибудь еще сверх простой одежды и малого количества пищи».

L. Наконец, когда 60 [юношей] были отобраны и переданы ему, он выступил против пунов, спрятавшись на узкой тропе, по которой те должны были пройти. И вот, когда пуны, в очередной раз ограбив окрестности, возвращались назад, они внезапно, с громким криком выскочив из засады, перебили их тем легче, чем менее те этого ожидали. Крик из уст и удар от руки следовали друг за другом. И, прежде чем пуны смогли понять, что же произошло, их тела были утыканы копьями. Слух об этом деле и подобный способ борьбы воодушевили многих римлян, после чего они истребили пунов во многих местах; африканцы, ослабленные в результате столь мудрого образа действий, разорвали договоры и, бросив города, оставили себе в качестве укрепления только гору Гарильяно.

LI. Когда Иоанн стал, как мы сказали, папой, весьма славился Ландольф⁸⁶, князь беневентцев и капуанцев, деятельный и знающий военное дело муж. После того, как пунийцы немало потрясли саму основу государства, папа Иоанн обратился к Ландольфу, этому славному князю, за советом - что нужно сделать, чтобы [прекратить] безобразия африканцев. Услышав об этом, князь через послов передал папе следующее: «Дело это, духовный отец, надлежит основательно обдумать. Отправь [послов] к аргосскому⁸⁷ императору, землю которого, лежащую по ту сторону моря, они так же, как и нашу, не перестают опустошать. Пригласи к нам на помощь камеринцев и сполетцев; тогда и начнем с Божьей помощью активную с ними войну. Если мы победим, то да будет победа приписана Богу, а не нашей численности; если же победят пуны, то пусть припишут [поражение] нашим грехам, но не нашей пассивности».

LII. Услышав это, папа тотчас же отправил послов в Константинополь со смиренной просьбой к императору оказать ему содействие. Император же, будучи святейшим и богобоязненным мужем, без промедления отправил к нему на судах войска. Когда они поднимались по реке к Гарильяно, туда явился также папа Иоанн, вместе с могучим князем беневентцев Ландольфом, камеринцами и сполетцами. И произошла между ними страшная битва. Пуны же, заметив, что перевес на стороне христиан, бежали на вершину горы Гарильяно, стараясь защищать теперь лишь узкие тропы.

LIII. С той стороны, где подъем был более труден, пунам же для бегства весьма удобен, греки в тот же день построили укрепление, находясь в котором, следили за тем, чтобы пуны не убежали и, ежедневно вступая с ними в бой, перебили немалое их количество.

LIV. Итак, в результате ежедневных боев греков и латинов, по милости Божьей не осталось ни одного пунийца, который бы не погиб от меча или не был тотчас же взят в плен. В этой битве благочестивые верующие видели святейших апостолов Петра и Павла, чьим молитвам, как мы верим, христиане обязаны тому, что пуны бежали, а сами они одержали победу.

LV. В это время умер Адальберт⁸⁸, могущественный маркграф Тосканы, и сын его Видо⁸⁹ был утвержден королем Беренгаром в отцовской должности маркграфа. Берта же, жена [Адальберта], обладала и после смерти супруга, при своем сыне Видо, не меньшей властью, чем ее [покойный] муж. Хитростью, дарами и любовными интригами сделала она многих верными себе. Потому-то и вышло, что когда вскоре Беренгар схватил ее вместе с сыном и поместил в Мантуе под стражу, она не отдала королю Беренгару ни городов своих, ни замков, но все это удержала, а чуть позже и сама вместе с сыном освободилась из-под стражи.

LVI. Она, как говорят, родила от своего мужа трех детей: Видо, о котором мы уже сказали, Ламберта⁹⁰, который и теперь еще живет лишенный зрения, и дочь Ирмгарду⁹¹, подобную ей в разврате, которую она соединила узами брака с Адальбертом, маркграфом города Ивреи, после того, как умерла его жена Гизела, бывшая дочерью одного короля Беренгара и матерью другого. Ирмгарда родила ему сына по имени Анскарий, о доблести и мужестве которого поведает следующая книга⁹².

LVII. В те времена против короля Беренгара восстали: тот самый Адальберт, зять короля и маркграф города Ивреи, пфальцграф Одельрик⁹³, бывший родом из Швабии, а также Гизельберт⁹⁴, весьма богатый и деятельный граф, Ламберт⁹⁵, архиепископ Милана, и некоторые другие итальянские князья. Причиной же их мятежа было следующее. Когда Ламберт после смерти своего предшественника должен был стать архиепископа Милана, король Беренгар потребовал от него, вопреки установлениям святых отцов, немалую денежную сумму, а затем, по получении им денег, велел вписать в книги, сколько должны получить кубикулярии, а также гостиарии, павонарии⁹⁶ и смотрители живности. Тем не менее, Ламберт, охваченный страстной любовью к сану архиепископа, заплатил столько, сколько потребовал от него король; из этого тебе станет ясно все то, о чем будет поведано ниже.

LVIII. Пфальцграфа Одельрика, о котором мы упомянули выше, король Беренгар держал тогда в плену. Поставив Ламберта архиепископом, он поручил ему Одельрика, пока сам не решит, как с ним поступить. А тот, не забыв о больших деньгах, уплаченных им за епископство, стал вместе с пленником обсуждать план восстания против короля.

LIХ. По прошествии немногих дней король Беренгар, отправив послов, приказал доставить к нему Одельрика. Но Ламберт не побоялся дать послам такого рода иронический ответ: «Я должен буду лишиться своей пастырской должности, если выдам кого-нибудь на казнь в чьи-то руки». Послы, поняв, что он открыто восстал [против короля], узнали к тому же, что [Ламберт] без разрешения короля отпустил переданного ему последним [пленника]. Сейчас же вернувшись к королю, они [привели] ему вместо ответа строку из Теренция: «Вот кому доверьте порученье! Позаботится! »⁹⁷.

LX. В это время прегордыми бургундцами правил король Рудольф⁹⁸. Свою власть он еще больше увеличил тем, что женился на Берте⁹⁹, дочери Бурхарда, могущественного герцога Швабии. Итак, итальянцы, отправив послов, просили его прийти к ним и изгнать Беренгара.

LXI. Пока все это происходило, случилось, что венгры, два короля которых ~ Дурсак и Бугат - были лучшими друзьями Беренгара, подошли к Вероне, не будучи никем замечены. И вот, пока маркграф Адальберт, пфальцграф Одельрик, а также граф Гизельберт и многие другие обсуждали на горе у города Брешии, отстоящей от Вероны на 50 миль, план низложения Беренгара, тот обратился к венграм с просьбой, если они его любят, напасть на его врагов. Они же, будучи весьма кровожадны и воинственны, поспешно взяв у Беренгара проводника, зашли к мятежникам с тыла по неведомым тропам и набросились на них с такой скоростью, что у тех не было времени ни надеть доспехи, ни взяться за оружие. Многие были взяты в плен, многие убиты; тогда же погиб, мужественно защищаясь, пфальцграф Одельрик, а маркграф Адальберт и Гизельберт были живыми взяты в плен¹⁰⁰.

LXII. Однако Адальберт, - он не был героем, но был весьма ловким и хитрым мужем, - увидев, что венгры атакуют со всех сторон и нет никакой надежды на бегство, сбросил перевязь, золотые браслеты и все свое дорогое одеяние и облачился в дешевые одежды своего вассала, чтобы венгры не догадались - кто он. А когда его схватили и стали спрашивать - кто он такой, Адальберт ответил, что он - вассал некоего рыцаря, И просил, чтобы его отвели в соседний замок под названием Кальцинария¹⁰¹, где якобы живут его родичи, которые и дадут за него выкуп. Будучи отведен туда, - его так и не узнали, - он был выкуплен за очень малую сумму. Выкупил же Адальберта его собственный вассал по имени Лев.

LXIII. Гизельберт же был узнан, избит, связан и полунагой доставлен к королю Беренгару. И вот, будучи приведен к нему без штанов, одетый в одну лишь короткую рубаху, он, тотчас бросившись королю в ноги, нечаянно открыл свои гениталии так, что все едва не умерли от смеха¹⁰². Король же, любя благочестие, оказал ему милосердие, которого тот не заслуживал, не воздав злом за зло¹⁰³, как того желал народ, но тотчас же, омыв и одев в лучшие одежды, разрешил ему уйти. И сказал ему: «Я не требую от тебя никакой присяги, но вверяю тебя твоей собственной совести; если ты сделаешь против меня что-то дурное, то дашь в том отчет Богу»¹⁰⁴.

LXIV. Вернувшись домой, он забыл оказанные ему благодеяния и по поручению Адальберта, зятя короля, и прочих участников мятежа отправился к Рудольфу добиваться его прибытия. И 30 дней не прошло, как Гизельберт, выступив в путь, побудил короля прийти в Италию. Принятый всеми, он из всего королевства оставил Беренгару одну только Верону, после чего полновластно правил Италией в течение трех лет.

LXV. Однако, если сам человек в течение 12 часов то нравится себе, то не нравится, то ценит себя, то с презрением отвергает, как может он быть постоянно и в равной мере угоден всем? Итак, по истечении трех лет король Рудольф одним по-прежнему был угоден, а другим стал казаться в тягость. Потому-то и вышло, что одна часть народа в королевстве встала на сторону Рудольфа, а другая - на сторону Беренгара¹⁰⁵. [Сторонники обоих] готовились к серьезной гражданской войне; и поскольку Видо, епископ города Пьяченцы, был сторонником Беренгара, они вступили в битву в 12 милях от Пьяченцы, возле Флорентиола¹⁰⁶.

LXVI. Король Рудольф выдал свою сестру Вальдраду, - эта славная красотой и мудростью женщина и ныне жива, - замуж за могущественного графа Бонифация¹⁰⁷, который позже, уже в наше время, стал маркграфом Камерино и Сполето. Собрав многочисленное войско, Бонифаций вместе с графом Гариардом¹⁰⁸ пришел на помощь к Рудольфу и, будучи мужем одновременно и хитрым, и отважным, предпочел вместе со своими людьми ожидать, сидя в засаде, исхода битвы, нежели принять на себя ее первый натиск. Только когда уже почти все воины Рудольфа бежали, а Беренгар, дав знак о победе, велел воинам собирать добычу, Бонифаций вместе с Гариардом внезапно выскочили из засады и тем легче [разбили врагов], чем менее те этого ожидали. Гариард пощадил некоторых, разя их не мечом, а копьем; Бонифаций же, никого не щадя, учинил страшное побоище. Итак, Бонифаций протрубил о своей победе; собрались бежавшие сторонники Рудольфа и, начав преследование, обратили в бегство сторонников Беренгара. Сам же Беренгар отправился в свое хорошо известное убежище в Вероне. И так много было убитых в этой битве, что и сегодня ощущается недостаток в рыцарях.

LXVII. Свершив это, король Рудольф силой подчинил себе королевство и, поспешно придя в Павию, сказал всем собравшимся здесь следующее: «Теперь, когда благодаря щедрому дару Всевышнего мне удалось, победив врагов, овладеть королевским престолом, я хочу, вверив королевство Италию вашей верности, посетить старое свое отечество - Бургундию». А итальянцы в ответ: «Если тебе, - говорят, -это кажется наилучшим, то мы все - к твоим услугам».

LXVIII. Итак, после ухода короля Рудольфа жители Вероны, следуя дурному совету, стали покушаться на жизнь Беренгара, что не укрылось от последнего. Виновником и исполнителем столь гнусного преступления был некий Фламберт¹⁰⁹, которого король сделал своим кумом, восприяв из святой купели его сына. За день до того, как все открылось, он велел Фламберту прийти к нему. И сказал ему следующее:

LXIX. «Если бы у тебя не было многих, причем веских причин любить меня, то можно было бы поверить тому, что о тебе говорят. Говорят же, что ты покушаешься на мою жизнь; но я не верю этому. Я лишь хочу, чтобы ты помнил, что все доставшиеся тебе богатства, достаток и почести ты не смог бы получить без моего содействия. А потому расположение твое к нам должно быть таким, чтобы достоинство наше могло прочно полагаться на верность твою и любовь. Полагаю, что никому собственное благо и счастье не были ближе, чем мне твоя честь. К этому были направлены все старания мои, труды, заботы и усилия, а также помыслы [жителей] этого города. Знай одно: если я удостоверюсь, что ты по-прежнему мне верен, не столь дорого будет мне собственное благо, сколь отрадна возможность отблагодарить тебя за это».

LXX. Сказав это, король протянул ему золотой, немалого веса кубок, прибавив: «Из любви ко мне и за мое здоровье выпей то, что в нем, а его оставь себе». Истинно и несомненно, что когда он выпил этот напиток, в него вошел Сатана, как и про Иуду, предателя Господа нашего Иисуса Христа, написано, что «после сего куска вошел в него Сатана»¹¹⁰.

LXXI. И вот, забыв о прошлых и нынешних благодеяниях [Беренгара], провел он эту бессонную ночь, склоняя народ к убийству короля. Король же, как обычно, проводил ночь не во дворце, где мог бы защищаться, а возле церкви, в некоей весьма красивой беседке. Даже стражников этой ночью он не поставил, ибо не ожидал ничего дурного.

LXXII. Наконец, на ту невинную кровь, что они пролили, на то преступление, что совершили эти злодеи, если даже мы умолчим, укажет камень, положенный у ворот той церкви, открыто показывая эту кровь всем проходящим мимо. Как ни терли, как ни брызгали его водой, кровь так и не удалось с него смыть.

LXXIII. Король Беренгар воспитал, как родного, некоего юношу, скорее героя, по имени Мило, достойного как похвалы, так и доброй памяти. Если бы король последовал его совету, то не испытал бы столь злой судьбы, - если только божественное провидение не решило бы, что иначе и быть не может. Ведь той ночью, когда был обманут король Беренгар, Мило, призвав войска, хотел приставить к нему ночную стражу. Но король, обманутый обещаниями Фламберта, не только не желал, чтобы Мило его охранял, но и прямо запретил ему это делать. Итак, Мило, как муж верный и честный, не забывший оказанных ему королем милостей, не сумев его защитить, - ибо отсутствовал, - постарался по крайней мере жестоко за него отомстить. На 3-й день после смерти короля, он, силой захватив Фламберта и сообщников его в столь гнусном преступлении, приказал их повесить. Этот муж обладал рядом прекрасных достоинств, о которых я, если по милости Божьей буду жив, не умолчу в соответствующих местах.

ЗАКАНЧИВАЕТСЯ КНИГА ВТОРАЯ АНТАПОДОСИСА

АНТАПОДОСИС КНИГА ТРЕТЬЯ

НАЧИНАЕТСЯ ПЕРЕЧЕНЬ ГЛАВ ТРЕТЬЕЙ КНИГИ

I. О заглавии этого труда; почему он называется Антаподосис.

II. О том, как по смерти Беренгара и уходе Рудольфа из Италии венгры опустошали Италию.

III. Описание достойного плача сожжения Павии, изложенное в стихах.

IV. О том, как меч Божий не до конца сокрущил Павию, но благодаря своему милосердию чудесным образом спас ее от венгров.

V. О том, как город был спасен благодаря заслугам блаженного Сира, его покровителя.

VI. О том, как блаженный Сир, придя в Павию, пророчествуя, предсказал ее процветание и падение Аквилеи.

VII. Почему Ирмгарда после смерти своего мужа Адальберта обладала такой властью.

VIII. Вскоре после того, как Рудольф возвращается из Бургундии, Ирмгарда поднимает против него мятеж и вместе с итальянцами обороняет Павию.

IX. Король Рудольф с войском подступает к Павии.

X. О том, как благодаря коварству Ирмгарды Рудольф бросил ночью своих и бежал к ней.

XI. О том, как, узнав утром об этом деле, воины Рудольфа бежали в Милан.

XII. Итальянцы посылают за Гуго.

XIII. Рудольф вторично отправляется в Бургундию и приглашает к себе на помощь своего тестя Бурхарда.

XIV. По какой причине Бурхард отправился в Милан, и почему, с почетом его приняв, сговариваются о его смерти.

XV. Бурхард, покинув Милан, прибывает в Новару, где итальянцы убивают его вместе со всеми его людьми.

XVI. После смерти Бурхарда Рудольф бежит в Бургундию, а Гуго по Тирренскому морю прибывает в Италию.

XVII. Некоторые итальянцы поспешили в Пизу ему навстречу, куда пришли также послы от папы Иоанна, по приглашению которого [Гуго] отправляется в Павию и становится королем.

XVIII. О Видо, брате короля Гуго, который тогда владел Тосканой и взял в жены римскую блудницу Мароцию.

XIX. О многих достоинствах короля Гуго, которые затмило его сладострастие.

XX. О том, что король Гуго имел тогда 2-х сыновей.

XXI. О том, что король Гуго приобрел дружбу короля Генриха.

XXII. Кого король отправил послом в Константинополь к императору Роману.

XXIII. О 2-х собаках, отправленных к императору, которые хотели его растерзать.

XXIV. По какой причине посол короля Гуго был удивительно славно принят императором.

XXV. О диком льве, которого убил Роман.

XXVI. Как Роман был назначен сперва друнгарием, а затем - василеопатером.

XXVII. Доместик Фока, сражаясь с болгарским царем Симеоном, добровольно бежал, когда услышал, что Роман стал отцом василевса.

XXVIII. О том, как Фока, придя в Константинополь, был схвачен Романом и ослеплен.

XXIX. О Симеоне, болгарском царе, который прежде был монахом, а затем стал царем.

XXX. О Романе, который дал императору Константину в жены свою дочь Елену.

XXXI. Почему императоры имеют прозвище «Порфирогенет».

XXXII. О том, как Василий, убив своего государя, императора Михаила, сам стал императором.

XXXIII. О том, как Господь наш Иисус Христос посредством видения устрашил Василия, (напомнив ему] о смерти Михаила.

XXXIV. О раскаянии Василия и о церкви прекрасной работы, построенной им в знак покаяния.

XXXV. О том, как Роман обратился с речью к знати и из василеопатора стал императором.

XXXVI. О том, что Роман происходил из низкого рода.

XXXVII. Роман делает императором своего сына Христофора, незаконно ставя его над Константином, своим государем.

XXXVIII. О том, как между императором Романом и Симеоном был заключен мир.

XXXIX. О Вальперте и Гецо Павийских, поднявших мятеж против короля Гуго.

XL. О том, как они были укрощены, обманутые королевским посольством.

XLI. Чуть позже Вальперт лишается головы, а Гецозрения.

XLII. О епископе Ильдуине и монахе Ратере, из которых Ильдуин был назначен королем Гуго архиепископом Милана, а Ратер - епископом Вероны.

XLIII. О том, как папа Иоанн был схвачен, брошен под стражу и там умер, о том, кого рукоположили после него, а также о смерти Видо и назначении маркграфом Ламберта.

XLIV. Мароция приглашает короля Гуго вступить в брак.

XLV. Об укреплении, расположенном при входе в город Рим, где был принят король Гуго и откуда он чуть позже с позором был изгнан Альбериком.

XLVI. О том, что это случилось по Божьему промыслу.

XLVII. О том, как и почему король Гуго схватил и ослепил, следуя совету брата Бозо, Ламберта, другого своего брата, отдав Бозо его марку.

XLVIII. Король Гуго принимает клятву от короля Рудольфа и подарками приобретает дружбу короля Генриха.

XLIX. Арнульф, герцог Баварии, устремляется по призыву графа Мило и епископа Ратера в Италию, а король Гуго спешит ему навстречу.

L. О баварах, перебитых воинами короля Гуго.

LI. Почему Мило оставил Арнульфа и пришел к королю Гуго.

LII. Арнульф захватывает крепость в Вероне и возвращается в Баварию.

LIII. О возвращении Вероны королю Гуго, о пленении епископа Ратера и о книге, написанной им довольно искусно.

ЗАКАНЧИВАЕТСЯ ПЕРЕЧЕНЬ ГЛАВ

НАЧИНАЕТСЯ КНИГА ТРЕТЬЯ

I. Не сомневаюсь, святейший отец¹, что тебя немало удивляет название этого труда. Возможно, ты скажешь: «Если он повествует о деяниях знаменитых мужей, почему дано ему название Ανταπόδοσης, антаподосис?». На это я отвечаю: Труд сей имеет своим назначением отметить, показать и прокричать [на весь мир] о деяниях того Беренгара², который не правит ныне, но тиранствует в Италии, а также жены его Виллы³, достойной имени 2-й Иезавели⁴ за безмерность ее злодеяний и Ламии⁴ - за ненасытную страсть к грабежам. Ведь столько стрел лжи, столько разорительных утеснений и нечестивого рвения выказали они безо всякой на то причины против меня, моего дома, рода и семьи, что ни языком сказать, ни пером описать невозможно. Так пусть же послужат им эти страницы антаподосисом, то есть воздаянием, когда за свои страдания открою я нынешним и будущим поколениям их τήν άσεβείαν, асевиан, то есть их нечестие. Пусть будет он также антаподосисом святейшим и счастливым мужам, оказавшим мне различные благодеяния. Из упомянутых же мною людей или тех, кого я еще только собираюсь упомянуть, нет или почти нет никого, исключая одного нечестивого Беренгара, кому я или родители мои не были бы горячо благодарны за их благодеяния. Наконец-то, что книжица эта написана εν τη εχμαλοσία, эн ти эхмалосия, то есть в плену или, вернее, на чужбине, свидетельствует о нынешнем моем изгнании. Начал я ее во Франкфурте -месте, отстоящем на 20 миль от Майнца, и продолжаю писать на острове Паксу⁶, удаленном от Константинополя примерно на 900 миль. Но вернемся к теме.

II. После смерти Беренгара⁷ и в отсутствие Рудольфа грабежи венгров во главе с Салардом распространились по всей Италии; дошло до того, что они окружили стены города Павии валом и, разбив вокруг нее палатки, закрыли гражданам вход и выход. Последние, из-за грехов своих, не могли ни оказать им сопротивление, ни смягчить дарами.

III.

Сгорела так несчастная, а некогда прекраснейшая Павия в 924 г. от воплощения Господня, 12 марта, 12 индикта, в пятницу, в 3-м часу. Я умоляю вас и каждого, кто прочтет эти строки, милосердно почтить память тех, кто сгорел там.

IV. Все же меч милостивейшего и всемогущего Господа, о милосердии и правосудии которого поет пророк и милосердием которого полнится земля, не разрушил ее до конца. Ведь, несмотря на то, что из-за заслуженных нами грехов она и была сожжена, зато не попала в руки врагов. Так исполнилось то, о чем поет царь и пророк: «Неужели навсегда отринул Господь, и не будет более благоволить? Неужели навсегда престала милость Его из рода в род? Неужели Бог забыл миловать? Неужели во гневе затворил щедроты Свои?»⁹. А вот как обращается к Нему другой пророк: «Когда будешь во гневе, вспомни о милости»¹⁰. Уцелевшие жители, оказав венграм отважное сопротивление, с радостью пели вместе с пророком: «Вот оно - изменение десницы Всевышнего»¹¹.

V. Великую помощь и содействие этому оказало славное вмешательство святейшего отца нашего и славного учителя - блаженного Сира, чьи останки покоятся в названном городе. Истинным оказалось его пророчество, согласно которому «названный город Павия падет, пораженный, но милостиво будет спасен Господом». Отправленный ради проповеди блаженным Гермагором, учеником евангелиста Марка, пришел блаженнейший отец в Павию и, вдохновленный пророческим даром, почтил ее такого рода предсказанием:

VI. «Возрадуйся, город Павия, ибо придет к тебе радость с гор чужеземных. Не малым, но самым богатым будешь ты названа средь городов сопредельных». И, чтобы дать больше веры этому пророчеству, он в тот же час сообщил и о падении небезызвестного города Аквилеи в таких словах: «Горе тебе, Аквилея, ибо попадешь ты в руки нечестивцев, будешь разрушена и не восстанешь вовек!». Всем известно, что так и случилось. Ведь Аквилея, некогда очень богатый и многолюдный город, была взята и до основания разрушена¹² нечестивейшим королем гуннов Аттилой¹³, чтобы более, - как видим мы ныне, - уже не подняться. Павию же, как сказал святейший муж, мы и видим, и называем богатым городом; не только соседние, но и отдаленные города превосходит она своими богатствами. Что поминать другие, когда сам знаменитый, известный всему миру Рим уступил бы ей место, если бы не обладал драгоценными телами блаженнейших апостолов. Из этого ясно, что именно вмешательство патрона нашего - блаженнейшего Сира, почтившего Павию столь истинным и дорогим пророчеством, спасло ее. Наконец, предав огню Павию и собрав по всей Италии немалую добычу, венгры возвратились восвояси¹⁴.

VII. В это время, после смерти Адальберта¹⁵, маркграфа города Ивреи, его жена Ирмгарда, дочь Адальберта, могущественного маркграфа Тосканы, и Берты, получила власть над всей Италией. Причиной же ее власти было то, что она, - стыдно и сказать, - вступала в плотские связи со всеми, не только со знатью, но и с простолюдинами.

VIII. Примерно в то же время король Рудольф, вернувшись из Бургундии, вступил в Италию и после смерти Беренгара опять овладел королевством. Но уже через несколько дней итальянцы начали ссориться друг с другом. Столь сильное волнение было вызвано из-за слабости плоти красотой Ирмгарды, ибо одним она дарила свою любовь, а другим в ней отказывала. Потому и случилось, что могущественный архиепископ Милана и некоторые другие стояли на стороне короля Рудольфа; с Ирмгардой же было так много мятежников, что они сумели не впустить короля в саму столицу королевства - Павию.

IX. И случилось, что король Рудольф, собрав войска, приступил к Павии, разбив лагерь в миле от города, в месте, где сливаются Тицин и та великая река По, о которой Марон поет следующее: «Царь всех рек Эридан»¹⁶, а также: «О, рогатый поток, владыка вод гесперийскйх»¹⁷. И вот, ночью Ирмгарда, будучи женщиной коварной, отправила королю Рудольфу через названную реку такого рода послание:

X. «Если бы я хотела тебя погубить, ты бы давно уже был мертв. Ведь будь на то моя воля, все твои люди поспешно бросили бы тебя и перешли ко мне. В этих местах ты был бы уже побежден и схвачен, если бы я последовала их советам». Король не только поверил этому посольству, но и пришел в ужас; отпустив послов, он передал, что сделает все, что она ему советует. Не медля, уже следующей ночью король Рудольф оставил все - палатку, приготовленное ложе, втайне от стражей сел в лодку и, бросив своих людей, как можно быстрее поспешил к Ирмгарде.

XI. Итак, когда наступило утро, королевские вассалы в глубоком молчании столпились вокруг его палатки. Вскоре среди пришедшей знати возникло немалое удивление - почему король вопреки обыкновению спит так долго. Они попытались разбудить его шумом, как некогда евнухи - Олоферна, но, как и последние, не получили никакого ответа. Наконец, войдя в палатку и никого там не найдя, одни закричали, что короля схватили, другие - что он убит. Но никто и мысли допустить не мог, что он сбежал. Пока они, удивленные, не знали, что делать, пришел посол, сообщив, что король Рудольф вместе с врагами желает на них напасть. Пораженные ужасом, они с такой скоростью обратились в бегство, что если бы ты мог их видеть, то сказал бы, что они не бегут, но летят.

XII. Достигнув Милана, как места вполне безопасного, архиепископ Ламберт с общего согласия обратился к Гуго¹⁸, могущественному и мудрейшему графу Прованса, с просьбой - прийти в Италию, отобрать королевство у Рудольфа и самому овладеть им. Ведь он и сам давно уже по многим соображениям пытался овладеть Итальянским королевством. Так, во времена названного короля Беренгара он приходил в Италию с сильным войском; но, так как время царствовать ему тогда еще не пришло, он был устрашен Беренгаром и обращен в бегство.

XIII. Наконец Рудольф, не сумев из-за неверности своих людей одолеть вышеназванных врагов, отправился в Бургундию и просил герцога Швабии Бурхарда¹⁹, на дочери которого был женат, прийти ему на помощь. Тот, собрав войска, немедленно отправился в Италию вместе с Рудольфом. Достигнув Ивреи, Бурхард обратился к Рудольфу с таким предложением:

XIV. «Мне кажется, не глупо было бы, если бы я сам под предлогом посольства отправился в Милан. Ведь в этом случае я смог бы осмотреть город и разведать их настроение». Отправившись в путь и уже достигнув Милана, он, прежде чем вступить в город, свернул ради молитвы к церкви блаженного и драгоценного мученика Лаврентия; но, как говорят, не столько ради молитвы, сколько ради иного дела. Ведь поскольку эта удивительной и дорогой работы церковь располагалась вблизи города, он, как рассказывают, хотел построить там укрепление, посредством которого собирался держать в узде не только миланцев, но и многих других князей Италии. Покинув ее и проезжая верхом вдоль городских стен, он на родном, то есть немецком, языке сказал своим людям следующее: «Если я не сделаю так, что все итальянцы будут иметь только по одной шпоре и будут ездить на гнусных клячах, то я - не Бурхард; крепость и высоту их стен, посредством которых они надеются защитить себя, я ни во что не ставлю; ударом своего копья я замертво сброшу со стен своих врагов». Он говорил так потому, что полагал, будто никто из его врагов там не понимает его языка. Однако к несчастью для него там стоял некий презренный оборванец, который знал немецкий язык и тотчас же сообщил архиепископу Ламберту обо всем услышанном. Тот, будучи человеком умным, не отвернулся от Бурхарда, но, затаив в душе зло, принял его и оказал великую честь; так, среди прочего, как знак своей любви, он дал ему право охотиться на оленя в своих угодьях, чего никому не разрешал, кроме самых близких и преданных друзей. В то же время Ламберт побуждал всех жителей Павии и некоторых других князей Италии убить Бурхарда, удерживая последнего до тех пор, пока все те, кто должен был его убить, не сумели, согласно его расчетам, собраться.

XV. Итак, случилось, что Бурхард, покинув Милан, в тот же день прибыл в Новару. Проведя там ночь, он встал на рассвете, чтобы продолжать путь в Иврею, как вдруг подвергся нападению многочисленного отряда итальянцев. Он, однако, не выступил против них, как следовало бы воинственному мужу, а тотчас же обратился в бегство. И, так как по словам блаженного Иова «нельзя перейти установленного ему предела»²⁰ и «ненадежен конь для спасения»²¹, конь, оступившись, сбросил его в ров, окружавший городские стены. Здесь, пронзенный копьями напавших на него авзонов, он сменил жизнь на смерть. Его люди, увидев это, поскольку ничего иного не могли, бежали в церковь святейшего исповедника Гауденция. Однако авзоны, возбужденные и озлобленные угрозами Бурхарда, взломали двери церкви и у самого алтаря поразили всех, кого там нашли.

XVI. Рудольф, услышав об этом, покинул Италию и поспешно вернулся в Бургундию. Пока все это имело место, Гуго, граф Арелата и Прованса, взошел на корабль и по Тирренскому морю поспешил в Италию. Итак, Бог, желавший, чтобы он правил в Италии, послав попутный ветер, в самый короткий срок привел его к Алфее, то есть Пизе - столице провинции Тосканы, о которой Марон говорит: «Искони алфейские Пизы»²².

XVII. По прибытии его в Пизу, туда же явился посол от римского папы, то есть Иоанна Равеннского. Прибыли также послы почти от всех итальянцев, всячески предлагая ему править ими. Он же, и сам издавна желая этого, поспешно прибыл в Павию и с общего согласия принял власть в свои руки. Через короткое время [Гуго] отправился в Мантую, где папа Иоанн, выйдя ему навстречу, заключил с ним договор.

XVIII. В это время, после смерти Берты, матери короля Гуго, сын ее Видо, которого она родила от Адальберта, как мы уже сообщали²³, владел Тосканской маркой, взяв себе в жены римскую блудницу Мароцию.

XIX. Король Гуго был не менее мудр, чем отважен, не менее храбр, чем хитер; он почитал Бога, любил любящих святую веру, заботился о нуждах бедных людей и пекся о церковном благополучии; людей, посвятивших себя религии и философии, он не только любил, но и весьма чтил. Однако все эти его блестящие достоинства перекрывала страсть к женщинам.

XX. Так, он взял себе в жены Альду из рода тевтонских франков, которая родила ему сына по имени Лотарь. Кроме него, от одной, весьма знатной женщины -Вандельмоды, он имел еще сына по имени Губерт²⁴, который и ныне жив, считаясь могущественным князем в провинции Тоскана. Его деяния, если будет угодно Богу, будут изложены в соответствующем месте²⁵.

XXI. Итак, Гуго, став королем, стал, как мудрейший муж, рассылать послов по всем странам, дабы снискать дружбу многих королей и князей, но в особенности славнейшего короля Генриха²⁶, который, как мы упоминали выше, правил баварами, швабами, лотарингцами, франками и саксами. Он подчинил также много* численный славянский народ, сделав его своим данником; [Генрих] был также первым, кто подчинил данов и заставил их себе служить; именно поэтому имя его сделалось славным у многих народов²⁷.

XXII. Итак, король Гуго, повсюду приобретая дружбу королей и князей, постарался сделать свое имя известным также отдаленным от нас ахейцам²⁸. Ими в то время правил достойный памяти и славы Роман²⁹, щедрый, человеколюбивый, мудрый и благочестивый император; [Гуго] отправил к нему послом моего отца, как человека испытанных нравов и весьма красноречивого³⁰.

XXIII. Прибыв туда, он среди прочих, отправленных королем Гуго подарков, привез императору Роману двух собак, каких в том отечестве никогда не видели. Будучи приведены к императору, они, если бы руки многих людей не удержали их, тотчас же разорвали бы его своими зубами. Я думаю, что [собаки], увидев императора, увенчанного по греческому обычаю теристрой³¹ и одетого в необычное платье, приняли его не за человека, а за чудище.

XXIV. Впрочем, император принял [моего отца] с великим почетом. Причем не столько из-за новизны дела или количества даров, сколько из-за того, что когда мой отец прибыл в Фессалонику, на него напали славяне из тех, что восстали против императора Романа и опустошали его землю. Причем, по Божьей милости случилось, что когда одни из них были убиты, двое славянских князей живыми были взяты в плен. Представив их императору, чья радость была безгранична, отец получил от него богатый подарок и, радостный, вернулся к королю Гуго, который его туда и отправил. Однако через несколько дней после своего возвращения отец заболел и, удалившись в монастырь, принял там святое монашеское облачение, в котором через 15 дней умер, отойдя к Господу и оставив меня малым ребенком. А теперь, поскольку речь зашла об императоре Popavou, то есть Романе, мне кажется не лишним рассказать о том, кто он такой и каким образом достиг вершин власти.

XXV. Когда правил Лев, отец того самого Константина, этот император Ρομανος, хоть и был πτοχός, птохос, то есть беден, тем не менее считался всеми χρήσιμος, хрисимос, то есть весьма способным. Он был из тех незнатных людей³², которые получали от императора жалованье за службу во флоте. Постоянно проявляя εις την μάχην, ис тин махин, то есть в битвах, свои χρησιμότατα, хрисимотата, то есть способности, он ετιμηθη, όπως προτοκαραβος, этимити опое протокаравос, то есть был почтен за это первенством, заслужив должность начальника флота. Однажды ночью, когда он отправился на разведку против сарацин, из тростника, - в том месте было болото, густо заросшее тростником, - вдруг выскочил лев и, загнав в болото стадо оленей, задрал одного из них, утолив тем самым свой голод. Ρομανος 6έ τον αύτών ψόφον ακουων εδειλιασεν σφόδρα, Романос де тон автон псофон акуон эдилиасен сфодра, Роман же, услышав издаваемый ими шум, сильно испугался. Ведь он думал, что это отряд сарацин, которые, обнаружив его, хитростью хотят погубить. И вот, встав Ορθρου δέ βαθεος, орфру де вафеос, то есть рано утром, он тщательным образом все осмотрел, а увидев следы, εύθέως, эвфеос, то есть тотчас же, понял, что произошло. Итак, поскольку лев прятался в тростнике, Ρομανος, Роман приказал поджечь тростник со всех сторон, метнув в него греческий огонь, который нельзя погасить никакой жидкостью, кроме уксуса. Однако в тростнике была камышовая заросль, куда и бежал лев, спасшись тем самым от огня; дело в том, что ветер, подув с противоположной стороны, отклонил огонь и не дал ему добраться до этой заросли. Когда огонь погас, Роман, надеясь найти там кости или иные следы [зверя], всего с одним провожатым, неся в правой руке меч, а в левой - плащ, отправился осматривать все это место. Ничего не найдя, он уже собирался вернуться, когда заметил, что та заросль уцелела от огня, и решил узнать причину этого чуда. И вот, когда эти двое стояли, беседуя о чем-то друг с другом, лев их услышал, - услышал, ибо παρα τώ καπνω, пара то капно, то есть из-за дыма, разъевшего ему глаза, не мог видеть. Желая выместить на них ярость, причиненную огнем, лев, мгновенно прыгнув, бросился на то место, где слышал их голоса - прямо между ними. Роман, в отличие от провожатого, не испугавшись, но сохраняя хладнокровие, - ибо только если мир, распавшись, рухнет, чуждого страха сразят обломки³³, - бросил на лапы льва тот плащ, что нес в своей руке. Лев стал рвать его вместо человека, а Роман сзади изо всех сил вонзил свой меч ему в зад. Разрубив и расчленив кости таза, он лишил льва возможности стоять, после чего тот упал и издох. Итак, убив льва, Роман, увидев издали, что проводник его лежит на земле полумертвый [от ужаса], стал звать его громким голосом. И, поскольку тот не отвечал ни слова, Роман подошел к нему и, пнув ногой, сказал: ‘έγειρε', ειπεν, ‘άθλιε’ καί ‘ταλεπορε, μη φοβου\ эгире ипен афлие ке талепоре ми фобу, что значит: «Вставай, - говорит, -- несчастный» и «не бойся, несчастный». У того, когда он поднялся, дух захватило при виде величины льва. Εζεπλισσοντο δέ πάντες πέρι του Ρομανοΰ τάυτα ακουσαντες, экзеплиссонто де пантес пери ту Роману тавта акусантес, то есть все удивились, услышав это о Романе. Потому-то и вышло, что как за прочие заслуги, так и за этот славный подвиг, императором Львом была оказана Роману столь великая честь, όπως παντα τα πλοία, опое панта плиа, то есть все корабли были переданы в его руки и должны были исполнять все его приказы.

XXVI. Наконец Лев, благочестивейший греческий император, о котором мы упоминали выше, отдав долг природе и вступив на путь всякой плоти³⁴, оставил наследниками своего царства Александра, родного своего брата, и Константина, единственного своего [сына], который и поныне жив и благополучно царствует, а тогда был ребенком и, как говорят греки, αλαλον, алалон, то есть еще не разговаривал. Для защиты дворца и управления их собственным имуществом он, как это там принято, дал им евнуха в сане паракимомена³⁵, а Фоку сделал δομεστικον μεγαν, великим доместиком³⁶, то есть главой сухопутного войска. Романа же, не за знатность рода, но за величие души, он назначил δελονγαρην της πλοώς, делонгарин тис плоос, то есть начальником флота³⁷. Через короткое время Александр умер, оставив империю малолетнему Константину. В то время, как великий император Лев отходил ко Христу, названный доместик Фока, глава сухопутного войска, вел армию против царя болгар Симеона, который стремился осадить Константинополь, и мужественно его отразил. Роман же, будучи человеком умным, услышав о смерти обоих императоров, то есть Льва и Александра, собрал флот недалеко от столицы и, отплыв, прибыл с собранными судами к малому острову³⁸ возле Константинополя, став так, чтобы его хорошо было видно из дворца. Однако к самому дворцу не поплыл и хвалебные гимны Порфирогенету, согласно обычаю, не пел. Это вызвало у евнуха-паракимомена и прочей константинопольской знати немалые страх и смятение. Через послов его спросили - что означает эта наглость, почему не идет он к царю и не воздает положенных ему хвалебных гимнов. А Роман им ответил, что избегает дворца, опасаясь за свою жизнь; и прибавил, что если паракимомен вместе с прочими не придут к нему и не гарантируют под присягой жизнь его и честь, он тотчас же удалится к королю критских сарацин и обрушится с его помощью на Аргосское царство³⁹. Насколько умно он это сказал, стало ясно в дальнейшем. Итак, как мы сказали, вся знать, пораженная страхом и не зная, что скрывает змей в траве⁴⁰, доверчиво вышла к нему, охотно желая исполнить то, чего он добивался. Роман же, следуя доброму совету, схватил их всех и бросил в трюм; затем с большой свитой и без всякого риска поспешил он в город и, очистив дворец от тех, кого подозревал, заменил их своими сторонниками: ректора, магистров, патрикиев, логофета, эпарха, китонитов, кубикуляриев, протоспафариев, спафариев, спафаро-кандидатов и парафалассита назначил он из своих людей; прочих же, как мы сказали, он устранил. А чтобы довести начатое до конца, он вступил в связь с матерью Порфирогенета - Ζοη, Зоей⁴¹. Как только город оказался в его руках, Роман был провозглашен всеми василеопатором.

XXVII. Между тем, доместику Фоке, который воевал с болгарами и уже одержал победу над врагом, - ведь он сам стремился стать василеопатором, - сообщили о деяниях Романа. Будучи смущен духом и поражен сильной болью, он немедленно бросил победное знамя, с которым преследовал врагов и обратил тыл, заставив своих людей бежать. Болгары же, следуя призыву Симеона, опять воспрянули духом и с успехом погнали теперь тех, от кого прежде, проиграв сражение, бежали; ахейцы подверглись тогда такой резне, что еще долго после этого поле [битвы] было, казалось, полно костей⁴².

XXVIII. Наконец Фока, названный доместик, с великой поспешностью вернулся в Константинополь, стремясь войти во дворец и силой, а не разумом попытаться стать василеопатором. Но так как «сила без разума губит сама себя»⁴³ и, как говорит Флакк, «разумную силу боги возносят ввысь»⁴³, доместик был схвачен Романом и ослеплен. Еще более увеличив немалую против болгар силу, он вдвойне отплатил им за разорение греческих [земель].

XXIX. Говорят, что этот Симеон был emiargon, то есть полугреком, ибо в детстве изучал в Византии риторику Демосфена и силлогизмы Аристотеля. Затем, как рассказывают, оставив изучение наук, он принял святое одеяние монаха. Однако позднее, прельщенный жаждой власти, он сменил тишину и покой монастыря на светские бури, предпочитая следовать скорее примеру отступника Юлиана, нежели блаженнейшего Петра, носящего ключи от царства небесного. У [Симеона] было два сына, из которых одного звали Баяном, а второго - Петром⁴⁴. Последний и поныне жив, сильной рукой правя болгарами. Говорят, что Баян настолько овладел магией, что однажды нечаянно превратился в волка или подобного ему зверя.

XXX. Сверх того, Роман в том же году, когда стал василеопатором, дал своему государю, малолетнему императору Константину Порфирогенету в жены свою дочь Елену. Я называю его Порфирогенетом потому, что, как записано нами выше, он был рожден не в пурпуре, а во дворце Порфире. И поскольку об этом опять зашла речь, будет не лишним повторно изложить то, что мы слышали о происхождении этого Порфирогенета и что ты можешь найти в главах VI, VII, VIII, IX и X первой книги, описанное такими словами⁴⁵:

XXXI. Император-август Константин, от имени которого город Константинополь получил свое название, велел построить tovoixovtovtov, тон ойкон тутон, этот дворец, дав ему имя «Порфира»; он желал, чтобы здесь родился на свет наследник его власти, да и вообще, всякий потомок его рода был бы назван этим прекрасным именем «Порфирогенет». Потому-то и полагают некоторые, что ныне правящий Константин, сын императора Льва, ведет свое происхождение от его крови. Της γενεσεως δε αυτου η αληθεία αυτή εστην, тис генесеос де авту алития авти эстин, то есть правда о его происхождении такова.

XXXII. Император-август Василий, его дед, происходя из низкого рода в Македонии, побуждаемый бедностью, пришел в Константинополь, чтобы поступить на службу к некоему игумену, то есть аббату. И вот, император, который правил в те годы, по имени Михаил, придя ради молитвы в монастырь, где тот служил, увидел, что красотой он превосходит прочих и, призвав игумена, просил его подарить ему этого мальчика; приняв его во дворце, он даровал ему чин кубикулярия. А через малое уже время тот стал настолько могущественен, что все называли его 2-м императором. Поскольку всемогущий Бог везде, где хочет, посещает в качестве справедливого цензора рабов своих, он допустил, дабы император тот лишился на время здравого рассудка для того, чтобы тем милосерднее вознаградить его в высших сферах, чем тяжелее унизит его в низших. Ведь, как говорят, во время своей болезни он даже друзьям своим велел объявить смертный приговор. Придя же в себя, он распорядился таким образом, чтобы, если тех, кого он приказал казнить, уже нельзя вернуть, казни подвергнуть исполнителей приговора. Страх перед этим сохранил жизнь тем, кого он приказал осудить. Когда же вторично он указал на это Василию, тот - о ужас! - получил от своих приверженцев такого рода совет: «Дабы не был приведен в исполнение приказ безумного царя теми, кто не любит тебя, скорее даже ненавидит, ты лучше сам убей его и прими императорский скипетр!». Отчасти подгоняемый страхом, отчасти сам стремясь к власти, он без промедления осуществил сказанное. Итак, убив [царя], Василий сам стал императором.

XXXIII. Затем, по прошествии малого времени ему явился в видении Господь наш Иисус Христос; держа правую руку господина его императора, которого тот велел убить, он обратился к нему с такими словами: «Василий, за что ты убил господина своего, императора Михаила?». Разбуженный этим, [Василий] осознал, что виновен в тяжком преступлении; быстро, однако, придя в себя, он задумался над тем, что теперь следует делать.

XXXIV. Обретя поддержку в том спасительном и действительно приятном обещании Господа, [переданном им] через пророка, согласно которому когда бы грешник ни раскаялся, он будет спасен, со слезами и стонами признал он себя грешником, виновным в пролитии крови невинного. Следуя доброму совету, он приобрел себе друзей богатством неправедным, дабы молитвы тех, кого он тешил здесь временными благами, спасли бы его от вечного пламени геенны [огненной]. К востоку же от дворца он построил церковь, - драгоценное и удивительное строение, - в честь князя высшего и небесного воинства архангела Михаила, которого греки называют архистратигом, то есть военачальником. Одни называют эту церковь Неа, то есть «Новая», другие - Эннеа, что на нашем языке значит «звучащая 9 раз», ибо во время службы церковных часов колокол бьет ровно 9 раз.

XXXV. Итак, на 2-й год после того, как Роман стал василеопатором, он, вызвав к себе знать, обратился к ней с такой речью: «Носители⁴⁶ римского достоинства, то есть магистраты!⁴⁷ Поскольку я не только стал василеопатором благодаря вашей воле, но и связан верностью святейшему императору благодаря родству с ЖОПА glaucopis, то есть зеленоглазой Еленой, полагаю, что достоин права обрести хоть какой-то знак императорского убранства, достоинство которого доставило бы мне уважение людей». Итак, народом было решено и постановлено всеми, чтобы, поскольку Роман -человек столь великих достоинств и дочь его leucolenon, то есть белорукая Елена, состоит в браке с императорским величеством, следует разрешить ему носить сапоги из красной кожи, как это подобает императорам. Но этого ему показалось мало. В самом деле, по прошествии года, когда власть его стала еще больше, он обратился к знати с новой речью: «Поскольку общим вашим решением было постановлено, чтобы я носил императорские сапоги, то я περιφανέστατοι ηρωαις, перифанестати, то есть благороднейшие господа, поначалу воспринял это, как αγλαα απινα, аглаа апина, то есть драгоценный дар, оказанный мне милостью вашей власти; однако по более тщательному размышлению мне стало казаться, что я теперь поступаю по обычаю мимов и шутов, которые красят себя различными красками, дабы тем легче вызвать смех толпы. Я вызываю смех не только у других, но и у самого себя, когда ногами кажусь императором, головой же - простолюдином. Какая комедия, какой мим лучше?⁴⁸. Так вот, или предоставьте мне корону, или заберите императорские сапоги, которые делают меня смешным в глазах людей». Из-за этих ли слов, или скорее из-за того, что силой власти превосходил он прочих, было принято единодушное решение, согласно которому он получил корону, не потеряв украшения в виде сапог. Никто не удивился его мудрости, но все от чистого сердца возблагодарили Бога, который униженных возвышает, узников разрешает, в руке которого чаша чистого вина, из которой он попеременно дарит то одного, то другого⁴⁹.

XXXVI. Происходил же [Роман] из низкого, а именно из армянского, рода и даже в мыслях не допускал, что в будущем будет сидеть в царском дворце и держать императорский скипетр. Но что говорит пророк Анна? «Господь делает нищим и обогащает, унижает и возвышает, с земли поднимая бедняка и из тлена возвышая нищего, сажает рядом с вельможами и престол славы дает им в наследие. Ибо у Господа основания земли»⁵⁰. Итак, да будет одному лишь бессмертному, незримому Богу честь и слава во веки веков, аминь.

XXXVII. Наконец Роман, став императором, сделал таковым также сына своего Христофора, которого имел еще до обретения императорского достоинства; после же обретения императорской власти жена родила ему сына по имени Стефан. Вскоре, опять забеременев, она родила ему еще одного, по имени Константин⁵¹. Сделав их всех императорами, он, вопреки праву и закону, подчинил своего государя Константина Порфирогенета своему первенцу Христофору; причем настолько явно, что во время is tin proeleusin, то есть общественных процессий, то ли в св. Софию и Влахерны, то ли в [храм] св. Апостолов, Роман и первенец его Христофор шли впереди, а Константин Порфирогенет и два прочих - следовали за ними. С каким негодованием воспринял это праведный судья, ясно указало последующее наказание. Ведь Христофор в скором времени умер. Итак, Константин Порфирогенет, занимаясь молитвами и чтением, полностью вверил себя Господу, добывая средства к жизни трудом своих рук. Так, он превосходно занимался την ζογραφίαν, зографиан, то есть живописью.

XXXVIII. В это время Симеон Болгарский стал сильно утеснять Аргос. Тогда Роман, дав в жены его сыну Петру, который и сейчас еще жив, дочь своего сына Христофора, смирил его первоначальную ярость и привязал к себе посредством выгодного договора. Девушка же, сменив имя, была названа Ириной, - что значит «мир», - потому, что именно благодаря ей между болгарами и греками был заключен прочный мир⁵².

XXXIX. В те времена в Павии могущественными судьями были Вальперт и Гецо по прозвищу Эверард⁵³. Причиной власти Вальперта было то, что он сделал своего сына Петра епископом в Комо, богатейшем городе, а дочь Розу - выдал замуж за пфальцграфа Гизельберта. Правда, к тому времени оба они уже умерли. Итак, весь народ в Тицине, то есть Павии, стекался к [Вальперту], разбирая у него свои тяжбы и жалобы. Наконец, упомянутый Гецо по прозвищу Эверард пользовался такой же, как и [Вальперт] властью, ибо был соединен с ним узами родства. Однако знатность свою [Гецо] запятнал дурными нравами. Ведь он был крайне честолюбив, жаден и завистлив, склонен к мятежу, часто нарушал законы и не исполнял божьих заповедей; впрочем, Бог не оставил это без наказания; чтобы не быть многословным, скажу, что он во всем был подобен Каталине⁵⁴, ибо как тот пытался убить консула и защитника республики Марка Туллия Цицерона⁵⁵, так этот стремился предать смерти короля Гуго. Ведь когда однажды король Гуго, не ожидая ничего дурного, пребывал с немногочисленной свитой в Павии, тот, устроив заговор, хотел напасть на него; но из-за того, что Вальперт, по натуре не такой жестокий, промедлил, замысел расстроился.

XL. Кроме того, сам король Гуго цветистыми и сладкими, как мед, речами отвратил их от этого безумного начинания. Ведь, узнав, что против него составлен заговор и что заговорщики собрались в доме у Вальперта, он через послов обратился к ним с такой речью: «Отчего вы, храбрые мужи, столь рьяно и внезапно восстаете против вашего господина, скорее вашего короля? Если случилось нечто вам неугодное, мы это исправим. Ведь за позднее исправление обычно не корят, особенно если не было допущено небрежности»⁵⁶. Эти слова укротили пыл [заговорщиков]. Один только Гецо с прежним упрямством старался уговорить их сообща напасть на короля и предать его мучительной смерти. Однако волей Бога это его злое намерение не осуществилось. Послы же, вернувшись к королю, сообщили ему о том, что видели и слышали.

XLI. Итак, король Гуго, коварно сделав вид, будто не придает случившемуся никакого значения, покинул Павию и поспешил в отдаленное место; разослав послов и письма, он велел своим вассалам прибыть к нему. Среди них выделялся могущественный граф Самсон, который был злейшим врагом названного Гецо. Увидев короля, он сказал ему следующее: «Я вижу, что тебя действительно угнетают те тревожные и тягостные для тебя события⁵⁷, что произошли в эти дни в городе; но если ты меня выслушаешь и сделаешь так, как я скажу, [мятежники] попадутся в собственные сети. Ведь другого, кто мог бы дать лучший совет, нежели я, найти нелегко; тебе самому, во всяком случае, никто не даст лучшего совета⁵⁸. Одного лишь прошу: когда все они благодаря моему содействию будут схвачены, пусть Гецо со всем своим добром будет передан мне в руки». Услышав от короля, что тот будет ему отдан, Самсон продолжил: «Лев, епископ города Тицина, - не считается другом Вальперта и Гецо, ибо они всегда и во всем идут наперекор его воле. Вы знаете, что есть обычай, согласно которому лучшие граждане спешат за пределы города навстречу королю, который прибыл в Павию из других мест. Так вот, тайно поручите епископу закрыть все городские ворота и держать при себе ключи, когда вы в условленное время подойдете к Павии, а они выйдут вам навстречу из города, чтобы, когда мы начнем их хватать, они не могли ни бежать в город, ни ожидать оттуда подмоги». Так и вышло. Ведь когда король в условленное время подошел к Павии, а названные люди вышли ему навстречу, епископ охотно исполнил то, что ему было велено. Король, как то и советовал Самсон, приказал всех их схватить. Гецо тотчас же передали Самсону, ослепили и урезали язык, которым он порочил короля. О, как было бы славно, если бы он навсегда остался и слепым, и немым! Но увы! Хоть язык и был урезан, речи он не лишился; зато, согласно греческой басне, потеряв зрение, он продлил себе жизнь, которая и по сей день длится на погибель многим. Мы вставим здесь ту забавную басню, которая по глупости греков так объясняет почему слепые живут долго: ‘Ζευς και Ηρα ηρισαν περί αφροδισιών, της πλειονα έχει ηδομας εν τη συννουσια και τότε Τιρεσίαν Εβρου υιόν εζήτησαν. Οϋτος γάρ εν ταις αμφοτέραις φύσεσοι μεταμορφώθη, επιδι δράκοντα επατησεν. Οΰτος ουν κατα της Ηρας απεφκυνατο, καί Ηρα οργιςθεΐσα έπήρωσεν άυτόν, Ζευς δέ εχαρίσατο άυτώ πολοις ζησαι ετεσι, και όσα ελεγεν μανηκα λεγειν, Зевс ке Ира ирисан пери афродисион, тис плиона эхи идомас эн ти синнусиа; ке тоте Тиресиан Эвру ион эзитисан, утос гар эн тес амфотерес фисеси метаморфоти эпиди драконта эпатисен; утос ун ката тис Ирас апефкинато, ке Ира оргистиса эпиросен автон, Зевс де эхарисато авто полис зисе этеси, ке оса элеген мантика легин\ В переводе это значит: «Юпитер и Юнона поспорили о любви, кто из них получает большее наслаждение при соитии. И спросили о том Тиресия⁵⁹, сына Эвера. Ведь он попеременно был и мужчиной, и женщиной, ибо наступил на дракона. [Тиресий] высказался против Юноны, и та в гневе ослепила его. Юпитер же даровал ему долгие годы жизни и дар предсказания». Но вернемся к теме.

Гецо, как мы уже сказали, был изувечен, а имущество его конфисковано. Прочие в большинстве своем были отданы под стражу. Вальперт на следующий день был обезглавлен, а огромное богатство его расхищено; жена его Кристина была схвачена и подвергнута различным пыткам, дабы [заставить] ее выдать спрятанные сокровища. Так что короля с тех пор стали бояться не только в Павии, но и в прочих частях Италии; его более не презирали, как прочих королей, но оказывали ему всяческие почести.

XLII. В это время Ильдуин⁶⁰, епископ Льежской церкви, будучи изгнан со своего престола, пришел в Италию к королю Гуго, с которым был связан родственными узами. С честью его приняв, король в качестве кормления уступил ему Веронское епископство. А когда вскоре после этого умер архиепископ Ламберт⁶¹, Ильдуин был назначен на его место епископом Милана. Вместе с названным Ильдуином пришел некий монах по имени Ратер, который из-за своего благочестия, а также знания 7 свободных искусств был вскоре назначен епископом Вероны, где графом был упомянутый нами выше⁶² Мило.

XLIII. Между тем, Видо, маркграф провинции Тосканы, вместе со своей женой Мароцией начал обдумывать план низложения папы Иоанна; к этому их побуждала ненависть, которую они питали к Петру, брату папы, ибо папа любил его, как и следовало любить родного брата. Случилось, что во время пребывания Петра в Риме, Видо тайно собрал у себя большое количество воинов. И вот однажды, когда папа вместе с братом и малочисленной свитой находился в Латеранском дворце, воины Видо и Мароции, напав на них, Петра убили на глазах у брата, а самого папу, схватив, бросили под стражу, где он вскорости умер. Говорят, что лицо его накрыли подушкой и таким гнусным образом задушили. После его смерти папой поставили Иоанна⁶³, сына той самой Мароции, которого эта блудница родила от папы Сергия. Видо же в скором времени умер и его место занял Ламберт, его брат.

XLIV. Мароция, эта бесстыжая блудница, отправила после смерти своего мужа Видо послов к королю Гуго, приглашая его прийти и овладеть славнейшим городом Римом. Но это, - утверждала она, - возможно только в том случае, если король Гуго женится на ней.

То, что это произошло справедливо, ясно не только людям рассудительным, но и глупцам.

XLV. При входе в город Рим стоит некое восхитительной работы и удивительной твердости укрепление⁶⁷; перед его воротами построен великолепный мост через Тибр, по которому люди входят в Рим и выходят из города; помимо же этого моста нет иного пути через реку. Но и по мосту можно пройти не иначе, как с согласия защитников укрепления. Ведь само это укрепление, - о прочем я умолчу, - такой высоты, что церковь, сооруженная на его вершине в честь князя всевышнего и небесного воинства архангела Михаила, получила название «Церковь св. Ангела до небес». Король, полагаясь на это укрепление и оставив войско в отдалении, прибыл в Рим с небольшой свитой. Хорошо принятый римлянами, он вошел в названное укрепление, в спальню блудницы Мароции. Вступив с ней в кровосмесительный брак, он, чувствуя себя в полной безопасности, свысока стал смотреть на римлян. У Мароции же был сын по имени Альберик, которого она родила от маркграфа Альберика⁶⁸. Когда, следуя убеждению матери, он лил воду мывшему руки королю Гуго, то есть своему отчиму, тот ударил его по лицу в наказание за то, что он лил воду неумеренно и без [должной] скромности. Желая отомстить за нанесенное ему оскорбление, [Альберик] собрал римлян и обратился к ним с такой речью: «Достоинство города Рима настолько уже оскудело, что повинуется даже распоряжениям блудниц. Что может быть более гнусным и отвратительным, чем допустить гибель города Рима из-за нечестивого брака одной женщины и позволить бывшим рабам римлян, то есть бургундам, повелевать римлянами? Если меня, своего пасынка, он⁶⁹ ударил по лицу, будучи еще только новым и чужим для нас человеком, как вы думаете, будет он обращаться с вами, когда укрепится здесь? Разве не знаете вы ненасытности и высокомерия бургундов? Обратите внимание на само значение их имени⁷⁰. Ведь вот почему их назвали бургундами: когда римляне, покорив мир, привели множество пленных из их рода, они велели им возвести себе дома за пределами города, но чуть позже изгнали их оттуда за высокомерие; а так как те называют «бургом» группу не окруженных стеной домов, то римляне и прозвали их «бургундами», то есть «изгнанными из бургов». Впрочем, они зовутся еще и вторым, туземным именем - галлами аллоброгами. Я же, согласно присущему мне ЖОПА fronesin, то есть благоразумию, называю этих бургундов «горланами»⁷¹, как потому, что они из-за высокомерия кричат во все горло, так и потому, - что более правильно, - что они без меры предаются обжорству, которое осуществляется через горло». Услышав это, все [римляне] тотчас же оставили короля Гуго и избрали своим господином Альберика, а чтобы король Гуго не имел времени вызвать своих воинов, немедленно осадили укрепление.

XLVI. Ясно, что таков был приговор Божьего правосудия, дабы король Гуго ни в коем случае не мог удержать то, что приобрел путем столь гнусного преступления. Подгоняемый сильным страхом, он по веревке спустился с той стороны, где укрепление примыкает к городской стене, и, бросив [Рим], бежал к своим. Итак, король Гуго вместе с названной Мароцией был изгнан⁷², Альберик получил власть над городом Римом, в то время, как брат его Иоанн занимал высший и вселенский престол.

XLVII. Некоторые говорят, что Берта, мать короля Гуго, не родила своему мужу, маркграфу Адальберту, ни одного сына, но, тайно взяв их у других женщин и симулировав роды, подбросила ему Видо и Ламберта, чтобы после смерти Адальберта иметь сыновей, с помощью которых она могла бы сохранить всю ту власть, какой обладал ее супруг. Мне кажется, что все это выдумано лжецами для того, чтобы король Гуго скрыл таким образом нечестивый характер своего брака и избежал пятна ΰβριν, то есть бесславия. Все же более вероятной мне кажется другая цель, из-за которой это было сказано и о которой следует теперь рассказать. Ламберт, получивший после смерти своего брата Видо Тосканскую марку, был мужем воинственным, способным на любое деяние. Король Гуго, ввиду Итальянского королевства, держал его под сильным подозрением. Ведь он боялся, чтобы итальянцы не оставили его и не поставили королем Ламберта; к тому же Бозо, брат короля Гуго со стороны [отца]⁷³, интриговал против [Ламберта], ибо сам страстно желал стать маркграфом Тосканы. Следуя его совету, король Гуго, угрожая, сообщил Ламберту, чтобы тот не осмеливался более называть его своим братом. Тот же, будучи человеком смелым и непокорным, отвечал ему не почтительно, как следовало бы, а дерзко: «Чтобы не мог король отрицать того факта, что я - его брат и оба мы произошли на свет из одного тела и из одного лона, я поединком желаю доказать это всем сомневающимся». Король, услышав это, избрал некоего юношу по имени Тевдин и велел ему вступить с [Ламбертом] в поединок из-за этого дела. Но Бог, который праведен и суд которого справедлив⁷⁴, в котором нет неправды⁷⁵ и который разрушает всякую неясность, открывая всем истину, допустил, чтобы Тевдин тотчас же пал, а Ламберт одержал победу. Король Гуго был немало смущен подобным оборотом дела. Но, следуя совету, он, задержав, отдал Ламберта под стражу. Ведь он боялся, чтобы тот, будучи отпущен, не отнял у него королевство. Итак, схватив [Ламберта], он передал своему брату Бозо Тосканскую марку⁷⁶, а чуть позже лишил Ламберта зрения.

XLVIII. В это же время итальянцы отправили [послов] в Бургундию, приглашая короля Рудольфа прийти к ним. Король Гуго, узнав про это, также отправил к [Рудольфу] послов, уступил ему все земли, какими владел в Галлии до того, как стал королем, и принял от Рудольфа клятву никогда не вступать в Италию⁷⁷. Не менее удачно приобрел он дружбу Генриха, могущественного короля, о котором мы уже упоминали выше, отправив к нему богатые дары; имя [Генриха] было тогда в большой чести у итальянцев, ибо он первым победил данов, никому ранее не подчинявшихся, и сделал их своими данниками. Ведь [даны] - это тот дикий народ, живущий на севере, у [берегов] Океана, чья жестокость нанесла удар благородству очень многих народов. Однажды, поднявшись со своим флотом вверх по течению Рейна, они страшно опустошили все огнем и мечом; даже такие славнейшие города, как Агриппина, которая ныне зовется Кёльном, Трир, отстоящий далеко от Рейна, и некоторые другие города в королевстве Лотаря⁷⁸ были взяты штурмом и разграблены; все, что они не смогли унести с собой, было сожжено. Даже термы и дворцы в Ахене были обращены ими в пепел. Но оставим это и вернемся к основному порядку изложения.

XLIX. Арнульф, герцог Баварии и Каринтии, о котором мы упоминали выше⁷⁹, живя недалеко от Италии, собрал войско и выступил, чтобы отнять у Гуго его королевство. Пройдя Тридентскую марку⁸⁰, - первую с этой стороны марку в Италии, - он достиг Вероны. Здесь его охотно приняли граф Мило и епископ Ратер, по приглашению которых он и прибыл в Италию. Король Гуго, услышав про это, собрал войско и поспешил ему навстречу.

L. Когда он прибыл на место и разослал в окрестности конные, как говорят люди, отряды, значительная часть баварцев, выйдя из замка Гаузенинг, вступила в бой с итальянцами. Но потерпела такое поражение, что спасся из них лишь тот, кто позже и поведал об этом. Герцог Арнульф был немало смущен этим обстоятельством. Потому-то и вышло, что, следуя [данному ему] совету, он решил схватить графа Мило и покинуть Италию, увезя его с собой в Баварию, чтобы затем, опять набрав войско, он мог вернуться вместе с ним в Италию. Однако это не укрылось от Мило.

LI. Волнуемый различными мыслями, он решительно не знал, что теперь делать. Идти к королю Гуго, перед которым был виноват, он по вполне понятным причинам боялся; быть же уведенным Арнульфом в Баварию казалось ему хуже не только смерти, но и самого ада. Итак, пребывая в нерешительности, он решил все же бежать от Арнульфа и явиться к королю Гуго, ибо полагал, что легко сможет склонить его к милосердию, Арнульф же вернулся в Баварию так быстро, как только мог.

LII. Однако прежде он захватил крепость, которая была в том городе, и увел с собой в Баварию брата Мило и его воинов, пытавшихся защитить эту [крепость].

^** Сразу после его ухода город был передан королю Гуго, а Ратер, его епископ, был им схвачен и отправлен в изгнание в Павию. Именно там он и начал писать свою изящную и остроумную книгу о тяготах своего изгнания. Всякий, кто прочтет ее, найдет там ряд остроумных моментов относительно этого дела, которые будут не менее приятны для вдумчивого читателя, нежели полезны.

ЗАКАНЧИВАЕТСЯ КНИГА ТРЕТЬЯ АНТАПОДОСИСА

АНТАПОДОСИС КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

НАЧИНАЮТСЯ ГЛАВЫ ЧЕТВЕРТОЙ КНИГИ

I. О том, что [автор] до сих пор писал об услышанном им, а теперь будет писать о том, что сам видел.

II. Король Гуго назначает своего сына Лотаря королем и отправляется с войском в Рим.

III. Король Гуго дает в жены Альберику свою дочь, чтобы посредством этого обмануть его.

IV. Сарацины из Фраксинета прибывают в Аквы, где все до единого гибнут в сражении.

V. В городе Генуе стал течь кровавый источник, и в том же году [Генуя] была взята африканскими сарацинами.

VI. Причина, по которой Манассия, епископ Арля, покинув свою церковь, принял другую, и его собственное объяснение этого.

VII. О том, как в бранном ответе на основании свидетельств писания доказано, что [Манассия] поступил неправедно.

VIII. О том, кого взял в жены Беренгар, и о его брате Анскарии.

IX. О маркграфе Тедбальде, который сразился с греками и кастрировал пленных.

X. Насколько забавно некая женщина спасла своего мужа от кастрации.

XI. Король Гуго хватает и бросает под стражу своего брата Бозо, который, следуя совету жены, восстал против него.

XII. Как король Гуго изгнал из Италии Виллу, жену Бозо, и о поясе, найденном в постыдном месте.

XIII. О смерти короля Рудольфа, на вдове которого король Гуго женился, а дочь отдал замуж за своего сына.

XIV. О короле Гуго, который из-за наложниц ненавидел свою жену.

XV. О смерти короля Генриха и о том, где его похоронили, а также о его сыновьях.

XVI. О мудрости короля Генриха, который назначил королем своего сына Оттона.

XVII. О дочери брата короля Англии, на которой Оттон женился до того, как стал королем.

XVIII. О Генрихе, который, следуя совету дурных людей, восстал против брата.

XIX. Бранная речь в стихах, [обращенная] к Генриху и [направленная] против дьявола, стараниями которого он пожелал бороться против брата.

XX. Об Эберхарде, который, удерживая Генриха, пока еще верного своему брату, в некоем замке, начал мятеж и увел его во Франконию.

XXI. Условия, на которых Эберхард отвратил Гизельберта от верности королю.

XXII. Гизельберт и Эберхард отпустили Генриха из-под стражи.

XXIII. Хитрость, посредством которой Эберхард собирался обмануть Генриха и Гизельберта, и самому завладеть королевством.

XXIV. Об удивительной победе, которую король Оттон одержал благодаря молитве, и о ранении Генриха в руку.

XXV. Как король Генрих приобрел священное копье.

XXVI. Доказательство из Священного Писания, согласно которому всякая победа или сражение зависит не от случая, а от воли Бога.

XXVII. О том, как многие, следуя совету архиепископа Фридриха, покинули короля, осаждавшего крепость Брейзах.

XXVIII. Об удивительной стойкости и ответе короля Оттона.

XXIX. Каким образом, благодаря тому, что Бог сражался за короля, Гизельберт и Эберхард были разбиты у Андернаха Удо и Конрадом.

XXX. О после, который сообщил королю, спешившему в церковь, об их смерти.

XXXI. Король Оттон сообщает Бертольду, герцогу Баварии, о смерти этих [князей] и о своем желании дать ему в жены или свою сестру, или дочь своей сестры.

XXXII. Об архиепископе Фридрихе, который, давно уже оставив короля, отправился в город Мец, чтобы собрать войско, и услышал там об их смерти.

XXXIII. О том, как этот архиепископ был схвачен и отдан под стражу.

XXXIV. О Генрихе, которому сестра запретила вступать в [ее] укрепления для войны с королем.

XXXV. О нем же, прибегшем позднее к милосердию короля.

ЗАКАНЧИВАЕТСЯ ПЕРЕЧЕНЬ ГЛАВ

СЧАСТЛИВО НАЧИНАЕТСЯ КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

I. Все что я сообщил до сих пор, святейший епископ, изложено мною так, как то я слышал от заслуживающих доверия мужей, бывших очевидцами случившегося; а теперь я расскажу о событиях, в которых сам принимал участие. В то время я был еще очень мал, но благодаря приятному голосу приобрел расположение короля Гуго. Ведь он очень любил пение, в котором меня не мог превзойти ни один из моих сверстников.

II. Итак, король Гуго, видя, что удача всюду сопутствует ему, назначил при всеобщем согласии после себя королем своего сына Лотаря¹, которого ему родила жена Альда². Назначив его, он задумался, как бы овладеть Римом, из которого его так позорно изгнали. Собрав большое [войско], он пошел на Рим. Жестоко опустошив окрестные места и провинции, тревожа город ежедневными атаками, он так и не смог овладеть им.

III. Наконец, надеясь обмануть Альберика хитростью, [Гуго] предложил ему в жены свою дочь Альду³, родную сестру его сына, короля Лотаря, чтобы, заключив таким образом мир с Альбериком, сделать его, как сына короля, неопасным для себя. Однако Альберик, будучи человеком неглупым, на дочери его женился, но Рима, которого тот домогался, ему не отдал и по-прежнему не доверял [Гуго]. И все-таки король Гуго заманил бы и поймал Альберика τουτω τώ αγκηστρω, туто то агкистро, то есть на эту удочку, если б тому не помешали козни его собственных вассалов, не желавших мира между ними. Ведь, если бы король захотел наказать кого-то из своих людей, тот сразу же мог бы бежать к Альберику, а тот из страха перед королем с радостью бы его принял и с почетом разместил в Риме.

IV. Пока все это происходило, сарацины, населявшие Фраксинет, собрали большое [войско] и пришли к Аквам⁴, городу в 50 милях от Павии. Их πρωβωλος, проволос, то есть предводитель, Сагиттус был самым гнусным и нечестивым из сарацин. И вот, по милости Божьей в завязавшейся битве этот ταλεπορος, талепорос, то есть несчастный, погиб вместе со всеми своими людьми.

V. В это же время в городе Генуе, которая расположена в Котийских Альпах, в 800 стадиях от Павии, на [берегу] Африканского моря, стал обильно течь кровавый источник, предвещая всем грядущую гибель. И действительно, сюда в этом же году с огромным флотом пришли пуны; войдя незаметно для жителей в город, они всех, за исключением женщин и детей, перебили, а затем, погрузив все городские и церковные сокровища на суда, вернулись в Африку.

VI. В это же время Манассия, епископ города Арля, узнав о могуществе короля Гуго, с которым был связан узами кровного родства⁵, бросил вверенную ему церковь и, движимый честолюбием, отправился в Италию, чтобы ограбить, скорее даже разрушить там многие церкви. А король Гуго, надеясь более спокойно править Италией, если все должности в королевстве будут розданы его родичам, вопреки праву и обычаю доверил ему или, - что более соответствует истине, -отдал в кормление⁶ Веронскую, Тридентскую и Мантуанскую церкви. Но и этим тот не был доволен, а получил еще Тридентскую марку, где, побуждаемый дьяволом, перестал быть епископом, став светским вассалом. На этом мне, agie, то есть святой отец, хотелось бы немного остановиться, чтобы [привести] его собственное объяснение того, почему он так поступил, и с Божьей помощью его опровергнуть.

VII. «Блаженный Петр, - говорил он, - основав церковь в Антиохии, позже перешел в город Рим, который, находясь тогда на вершине могущества, повелевал всеми народами. Там он по Божьей воле основал святую и почитаемую всем миром церковь, поручив первую, то есть Антиохийскую, церковь своему ученику - блаженному евангелисту Марку; с тем, правда, условием, чтобы он вначале основал [церковь] в Аквилее, а затем поспешил в Александрийскую [церковь]. То, что так и случилось, как нам известно, ни для кого, что читал их деяния, не является тайной». Но, чтобы ты, о Манассия, понял из нашего ответа, что правда о сем тебе неведома, знай, что уже родителям твоим, давшим тебе имя, было известно его значение. Ведь имя «Манассия» переводится, как «забывчивый» или «забывший Бога»⁷. Что еще более правдиво и открыто могли предсказать твои родители, чем дав тебе это имя? Ведь ты, - говорю я, - настолько забыл о себе, что не помнишь даже того, что ты -человек. Дьявол тоже знает писание, но, будучи лжив, лживо его толкует, используя для погибели, а не для спасения. Разве ты не знаешь, как он, пытаясь в нечестивом усердии ранить стрелами искушения Господа и искупителя нашего Иисуса Христа, извратил слова пророка: «Ибо ангелам своим он заповедает о тебе» и «И на руках они понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею»⁸. То, что это действительно записано и то, что об этом сказано, не отрицает ни один верующий. Но с каким коварным умыслом привел данную истину сей Левиафан⁹, ты можешь понять из ответа Того, кто выше разума не только смертных, но и ангелов: «Не искушай, - говорит, - Господа Бога твоего»¹⁰. Итак, ты видишь сам: используя правдивые утверждения, ты вкладываешь в них лживый смысл, как это делал Юлиан Отступник, отвечая христианам и вводя их, из желания завладеть их имуществом, в заблуждение такими словами: «Не владейте, - говорит учитель ваш, -ни золотому ни серебром»¹'. И такое: ‘ευκοπωτερον γαρ εστην καμηλον δια τρυμαλιας ραφιδος ειςελθειν η πλουσιον εις την βασιλειαν του θεου, эвкопотерон rap эстин камилон диа трималиас рандос иселтин и плюсион ис тин басилиан ту теу’, что значит: «Легче верблюду пройти сквозь игольные уши, чем богатому войти в царствие небесное»¹². И такое: «Кто не отрешится от всего, чем владеет, не может быть моим учеником»¹³. Итак, скажи, что он сказал более лживое или более гнусное, чем ты? Ведь то, что Петр [делал] ради справедливости, ты обращаешь в вину. Я думаю, что ты не понял или, — что более вероятно, - не читал «Деяния апостолов». Ведь ты нашел бы там совершенно ясное указание, что верующие продавали свое добро и складывали деньги к ногам апостолов, чтобы все у них было общим и никто бы не сказал, что это - его собственное; и каждому давалось, кто в чем имел нужду¹⁴. И если Петр избегал прикасаться к золоту, как к чему-то заразному, тому золоту, которое почитается людьми величайшей ценностью, а тебе дороже души твоей, то с какой же целью, утверждаешь ты, покинул он Антиохию и перебрался в Римскую церковь? Если ты скажешь, что ради приобретения имущества, - а это - явная ложь, - то я докажу тебе, что [поступил он так] ради спасения душ и славного мученичества. Ведь ему было сказано его учителем, скорее творцом и искупителем, следующее: «Когда ты был молод, то препоясывался сам и ходил куда хотел; а когда состаришься, то прострешь руки твои, и другой препояшет тебя и поведет, куда не хочешь. Сказал же это, давая разуметь, какою смертью Петр прославит Бога»¹⁵. Наконец, читаем далее в другом месте, что уже после воскресения на вопрос Петра: «Куда идешь?». Господь ответил: «В Рим, чтобы вторично претерпеть крестные муки». Итак, Петр пришел, движимый не честолюбием, но [стремлением] к мученичеству, ища не золота, но спасения душ. О, если бы совесть твоя могла сказать о тебе то же самое, ты был бы счастлив, скорее даже блажен! Но не сможешь ты, - говорю я, - отрицать, что купил себе Веронское епископство, чего, как мы учили, никогда не делал Петр, не какой-то обычный человек, но тот самый апостол. Мы знаем, что из-за стремления к богатству ты лишился в этом деле чести не только, как духовное лицо, но и просто как человек. Сказано, между тем, достаточно; вернемся теперь к [нашему] начинанию. Впрочем, в соответствующем месте мы расскажем еще, как незаконно овладел ты Миланской кафедрой.

VIII. В это время тот Беренгар, от тирании которого ныне стонет вся Италия, был маркграфом города Ивреи¹⁶. Король Гуго дал ему в жены свою племянницу Виллу¹⁷, дочь Виллы и брата его Бозо, маркграфа провинции Тосканы. Анскарий же, брат Беренгара, которого родила от Адальберта Ирмгарда, сестра короля Гуго, славился тогда благородной отвагой и силой.

IX. Маркграфом Камерино и Сполето был тогда Тедбальд¹⁸, также известный герой, связанный с королем Гуго узами близкого родства. Он отправился на помощь князю Беневента против греков, которые того сильно утесняли¹⁹. Вступив с ними в сражение, он одержал победу. Наконец случилось, что взял он в плен множество греков, которые удерживали уже не землю, но одни только крепости. Кастрировав их, он сообщил стратегу, который ими командовал, следующее: «Узнав, что для вашего святого императора нет ничего более ценного, чем евнухи, я скромно постарался отослать ему этих немногих, и отошлю еще больше, если то будет угодно Богу».

X. Вставим здесь один забавный, скорее мудрый поступок, который тогда совершила некая женщина. Ведь, когда однажды греки вместе с жителями этой земли вышли за стены некоей крепости на битву с упомянутым Тедбальдом, кое-кто из них попал в плен. Когда [Тедбальд] их кастрировал и отослал в замок, некая женщина, пылая любовью к супругу и сильно волнуясь за целость его членов, неистовая, с растрепанными волосами, ушла из замка. Разодрав себе кровавыми ногтями лицо, она громко заплакала, причитая, перед палаткой Тедбальда; «По какой причине, - спросил он ее, - ты, женщина, так горько плачешь?». Она же, - ибо прикинуться глупцом в нужном месте - высшая мудрость²⁰, - дала ему такой ответ: «Новое и неслыханное дело, о герои, вести войну против беззащитных женщин. Ни одна из нас не ведет свой род от крови амазонок; предаваясь только занятиям Минервы, мы ничего не смыслим в оружии». А когда Тедбальд спросил ее: «Кто из героев, будучи в здравом уме, - исключая времена амазонок, - воевал против женщин?», она ответила: «Скажи, как можно более жестоко воевать против женщин и что более худшее можете вы им причинить, чем, если постараетесь отрезать яйца у их мужей, от которых зависит радость нашего тела и, - что самое главное, -надежда на будущее потомство? Ведь, кастрируя их, вы забираете не их добро, но наше. Разве, — говорю я, — то стадо коров и овец, что вы отняли у меня в предыдущие дни, заставило меня прийти в ваш лагерь? С потерей скота, причиненной мне вами, я смирюсь, но трепещу и никоим образом не хочу мириться со столь страшным, жестоким и непоправимым горем. Все божьи святые, такую напасть от меня отвратите!²¹». Эта речь сильно всех насмешила, настолько подняв у людей настроение, что женщина смогла вернуть не только своего мужа, целым и невредимым, но и весь отнятый у нее скот. Когда она, получив их, ушла, Тедбальд, отправив вслед за ней мальчика, спросил, что ему отнять у ее мужа, если тот опять выйдет из замка сражаться против него? «Оба глаза, - отвечала она, - нос, руки и ноги. Если [муж] так поступит, пусть [маркграф] отнимет у него все* чем тот владеет; но то, что принадлежит мне, то есть его служанке, пусть оставит в покое». Поняв благодаря смеху и возвращению супруга, что обрела своей первой речью расположение людей, она, отправив позже посла, передала это [маркграфу].

XI. В это время Бозо, брат короля Гуго, подстрекаемый своей корыстолюбивой женой Виллой, замыслил против короля некое новое и гнусное [злодеяние]. Это не укрылось от Гуго. [Бозо] был немедленно схвачен и отдан под стражу²². Причина же его низложения была следующая. Когда Ламберт, о котором мы упоминали выше, был ослеплен, а Бозо получил Тосканскую марку, жена его Вилла воспылала страстью к стяжательству, причем настолько, что ни одна из знатных женщин всей провинции Тосканы не решалась носить на себе драгоценные украшения. Не имея детей мужского пола, она имела зато 4-х дочерей - Берту, Виллу, Рихильду и Гизелу. Из них Вилла, жена того Беренгара, который и ныне жив, постаралась сделать все, чтобы мать ее не считалась более самой худшей из женщин. Но, чтобы не описывать слишком подробно все деяния [ее матери], приведу лишь одно -самое постыдное, по которому ты сможешь судить, какой она была и во всех прочих отношениях.

XII. У ее мужа, Бозо, был удивительной длины и ширины золотой пояс, сиявший от блеска множества драгоценных камней. Когда Бозо был схвачен, король приказал тщательно отыскать этот [пояс] сверх прочих сокровищ; забрав богатства, он велел с позором изгнать из Италии жену [Бозо], как заговорщицу и зачинщицу всего этого преступления, отослав в Бургундию, откуда она была родом. Но, тщательно все обыскав и не найдя пояс, послы вернулись к Гуго, доставив ему остальное. Тогда король сказал: «Возвращайтесь назад и перетряхните все украшения ее платья, даже подушку, на которой она сидит во время езды верхом. Если и там не сможете найти пояс, снимите с нее всю одежду* чтобы не смогла она его спрятать нигде на себе самой; ведь я знаю, насколько она хитра и корыстолюбива». Итак, они вернулись и, обыскав все согласно королевскому приказу и ничего не найдя, сняли с [Виллы] всю ее одежду. Наконец, когда они, учинив столь постыдное и неслыханное деяние, стояли, опустив глаза, дабы не видеть сего позора, один из рабов, устремив на нее взор, увидел, как из половой щели свисает красный шнурок; когда он его бесстыдно схватил и позорным образом потянул, вслед за шнурком из тайной части ее тела вылез наружу и сам пояс. Причем раб тот не только не устыдился, но крайне обрадовался столь позорному деянию, закричав: «Ха! Ха! Хе! Какой я славный акушер! Славного мальчика родила госпожа; долгие лета ему!²³ Как был бы я рад, скорее безмерно счастлив, если бы жена родила мне хотя бы 2-х таких ребят. Я бы отправил их послами в Константинополь, где, как я слышал из рассказов купцов, император охотно принимает такого рода посланцев». От таких речей Вилла еще больше смутилась и, проливая слезы, излила всем им скрытую в ее сердце боль. Раб же, - как это было в его обычае, - не только не тронутый ее унижением, но еще более воодушевившись, прибавил, чтобы растравить ее ноющую рану, следующее:

По завершении этого дела, пояс был доставлен королю, а {Вилла] отправлена в Бургундию. Впрочем, кто из них двоих - она, спрятавшая [пояс], или он, приказавший его искать, - поступил более гнусно, не берусь сказать. Не вызывает сомнения лишь то, что оба были охвачены безмерной страстью к золоту и драгоценным камням.

XIII. Кроме того, умер Рудольф²⁵, король Бургундии, и король Гуго женился на его вдове Берте, ибо Альда²⁶, мать его сына, короля Лотаря, к тому времени уже умерла. Но и сыну своему Лотарю он дал в жены Адельгейду²⁷, дочь Рудольфа и той самой Берты, отличавшуюся как красотой, так и чистотой нравов. Правда, греки считают недопустимым, чтобы сын без греха женился на девушке, если мать ее вышла замуж за его отца и две плоти соединились воедино.

XIV. Вскоре Гуго, обманутый интригами своих многочисленных наложниц, не только перестал одаривать жену свою Берту супружеской любовью, но и всяческим образом стал ее унижать; насколько справедливо наказал его за это Бог, мы не преминем рассказать в соответствующем месте. К трем из множества своих наложниц [Гуго] питал особо пылкую и постыдную страсть. Это были: Пецола, происходившая из самого низкого, рабского рода и родившая ему сына по имени Бозо²⁸, -после смерти Видо [Гуго] поставил его епископом церкви в Пьяченце; далее Роза, дочь упомянутого выше казненного Вальперта²⁹, родившая ему удивительно прекрасную дочь; и, наконец, третья - Стефания, родом римлянка, родившая ему сына по имени Тедбальд; позже он был сделан [отцом] архидьяконом Миланской церкви с тем условием, чтобы после смерти архиепископа он стал его преемником. Если буду жив, то по порядку расскажу, как получилось, что Бог не допустил исполнения этого. Народ же называл [этих шлюх] за гнусное и позорное поведение именами богинь, а именно: Пецолу звал Венерой, Розу - Юноной, - из-за ревности и постоянной ненависти, ибо по слабости плоти каждая [женщина] казалась ей более красивой, чем она сама, - а Стефанию - Семелой. Так как не только король пользовался их услугами, дети их вели свой род от неизвестных отцов.

XV. В это же время отошел к Господу король Генрих³⁰, пораженный тяжкой болезнью, в замке, лежащем на границе Тюрингии и Саксонии под названием Мемлебен³¹. Его тело было доставлено в Саксонию и с великими почестями погребено в церкви монастыря благороднейших и благочестивейших дев, который расположен на королевской земле и носит название Кведлинбург. Там же проживает и почтенная жена его, разделявшая с ним [тяготы] власти, по имени Матильда³²; будучи из того же рода, она была выше всех женщин, каких я когда-либо видел и о каких слышал; во искупление грехов [супруга] она не прекращала справлять там панихиды, принося себя Богу в жертву живую³³. Еще до вступления мужа на престол, она родила ему сына, которого назвала Оттоном, того самого, - говорю я, - властью которого управляются северные и западные стороны света, чья мудрость их умиротворяет, благочестие радует, и от суровости правосудия которого они трепещут. Уже после того, как [Генрих] стал королем, [Матильда] родила ему еще 2-х сыновей; одного из них она назвала Генрихом³⁴ - по имени отца; это был весьма изящный, мудрый в советах и красивый лицом [юноша]; взор очей его был жив и в то же время кроток. Из-за недавней его смерти³⁵ мы до сих пор проливаем горькие слезы. Наконец, третьим сыном был Бруно³⁶; поскольку норманны до основания разрушили [тогда] церковь в Утрехте, благочестивый отец велел ему быть ее служителем и в последующем восстановить. Деяния [сыновей Генриха] мы подробно изложим в соответствующем месте, а пока вернемся к теме.

XVI. Насколько рассудителен и мудр был король Генрих, можно судить уже потому, что королем он поставил самого способного и благочестивого из своих сыновей. Ведь, если бы королевское достоинство не досталось после твоей смерти, о мудрейший король, столь великому наследнику, гибель грозила бы всему [твоему] народу! По этому случаю приведем во славу обоих такие строки:

XVII. Король Оттон еще до вступления на трон взял себе в жены дочь брата короля Ательстана³⁷ из благороднейшего народа англов именем Отгифу³⁸, которая родила ему сына Лиудольфа³⁹. Мы проливаем горькие слезы, как только вспоминаем о его недавней кончине⁴⁰. О, если бы он или совсем не родился, или не умер так рано!

XVIII. В это же время Генрих, брат названного короля, по наущению некоторых дурных людей стал его злейшим врагом. Ведь тот, кто, обретя после акта творения высочайшую честь, захотел стать равным своему творцу, стал через послушных ему людей восстанавливать Генриха против его брата, скорее короля и государя, такими словами: «Разве правильно поступил твой отец, предпочтя тебя, рожденного в королевском достоинстве, тому, кто не был рожден в нем? Очевидно, что не в

.

Оттон I и его супруга Оттифа. Статуи в одной из часовен Магдебургского собора

здравом рассудке принял он это ошибочное решение, но под влиянием эмоций. Так действуй же, ведь сил у тебя в избытке! Устрани брата и возьми себе королевство! И пусть королевская власть достанется тому, кому по милости Божьей довелось и родиться в этом достоинстве».

XIX.

XX. Побудил же [Генриха] к столь гнусному и тяжкому преступлению граф Эберхард⁴⁵. Ведь, во время первого мятежа [Эберхарда] Генрих, как и положено, оказывал поддержку своему брату, королю и государю, изо всех сил беспокоя его врагов. Но, так как беспечность часто приносит несчастье не только тем, кто стремится к временным благам, но и тем, кто посвятил себя вечному и живет в созерцании внутреннего благочестия, и, как говорит Вегеций Ренат в книге о воинском деле: «в опасности большая беззаботность обычно влечет за собой более тяжкие последствия»⁴⁶, вышло, что когда Генрих пребывал в некоем замке, слабо заботясь о своей безопасности, названный Эберхард, собрав большое войско, осадил его и, прежде чем брат-король смог оказать [Генриху] помощь, захватил [замок], после чего ушел восвояси, увезя с собой как немалые богатства, так и самого [принца]⁴⁷. Король, стремясь отомстить за бесчестье своего брата, а скорее за свое собственное, изо всех сил начал преследовать названного Эберхарда и его сторонников.

XXI. Эберхард же, отвратив от верности королю Гизельберта, герцога Лотарингии, оказал [Оттону] с его помощью немалое сопротивление. Несмотря на то, что жена этого Гизельберта была сестрой короля⁴⁸, он был одушевлен надеждой самому получить корону и был поэтому расположен скорее оказывать королю сопротивление, чем, как следовало бы, помогать ему против его врагов. Однако, увидев, что и таким образом не в состоянии [успешно] сопротивляться королю, они, вняв мудрому с точки зрения людей, но глупому с позиции Бога совету, обратились к Генриху с такого рода словами:

XXII. «Если ты клятвенно обещаешь следовать нашим советам, то мы тебя не только отпустим, ибо ты наш пленник, но более того, сделаем тебя нашим государем, если, конечно, ты хочешь стать королем». Однако они говорили это не потому, что действительно собирались так поступить, а чтобы с его помощью им было легче одолеть короля.

XXIII. Король же располагал несколькими весьма храбрыми армиями, а именно: войском Германа⁴⁹, герцога Швабии, брата его Удо⁵⁰ и Конрада⁵¹, имевшего прозвище «Мудрый». Будучи связаны с Эберхардом узами родства, они все же предпочли умереть, - если бы так сложились обстоятельства, - за правду вместе с законным королем, нежели вопреки справедливости торжествовать вместе со своим родичем. Итак, Генрих, будучи обманут данным ему обещанием, быстро собрал своих людей и всеми силами стал помогать [мятежникам], сражаясь против короля. Но, поскольку записано, что «злоба обманывает сама себя»⁵², хотелось бы немного на этом задержаться и рассказать, каким образом обманула [Генриха] его злоба. Так вот, Эберхард не мог отвратить Гизельберта от верности королю и привлечь на свою сторону, пока не обещал сделать королем его самого. В свою очередь, Гизельберт надеялся обмануть Генриха таким образом, чтобы, победив с его помощью короля, в дальнейшем его устранить и самому овладеть королевским троном. Однако Эберхард изначально задумал иной план. Ведь, победив короля, он рассчитывал их обоих лишить королевской власти и самому ее захватить, как это можно заключить из его слов, сказанных им своей жене незадолго до смерти. Лаская жену у себя на груди, он сказал: «Радуйся пока на груди графа; скоро ты будешь веселиться в объятиях короля». Но действительность показала, что все вышло совсем не так, и злоба обманула сама себя.

XXIV. Итак, [Генрих], как мы уже сказали, воодушевленный, а скорее обманутый такого рода обещанием, собрал войско и вместе с Гизельбертом и Эберхардом выступил против короля. Король, не испугавшись их численности, но уповая на милость Божью, весело двинулся им навстречу. Но, чтобы ты знал, насколько легко Богу побеждать многих с помощью немногих, и что никто не спасется от избытка своей силы⁵³, услышь о повторении Господом древнего чуда.

Воины короля, достигнув Рейна у места под названием Биртен, начали уже переправляться через реку, не зная, что Генрих вместе с названными графами уже здесь. Лишь очень немногие сошли с кораблей, едва успев вскочить на коней и взять в руки оружие, когда узнали, - не услышав от кого-то, а увидев собственными глазами, - что отряды вышеназванных [графов] уже здесь и спешат им навстречу. Тогда они обратились друг к другу с такой речью: «Величина этой реки, как вы знаете, не позволяет нашим товарищам прийти к нам помощь, нам же, - даже если бы мы захотели, - не позволит вернуться назад; не секрет, насколько смешным будет, - особенно нашим землякам, - если храбрые мужи сдадутся врагам, не сопротивляясь, избегнут смерти, выкупив свою жизнь ценою вечного позора. И, несмотря на то, что невозможность бежать, - что иной раз сильно вредит самому врагу, - и мысль о вечном позоре, - если бы мы стали молить о милости, - дают нам уверенность в предстоящей борьбе, есть причина, а именно - стремление к правде и справедливости, которая особо побуждает нас сражаться. Ведь если в сражении с неправдой рухнет земной наш дом, мы обретем на небе вечный и нерукотворный»⁵⁴. Придя от этих слов в возбуждение, они в яростном натиске бросились на врага. Король пришел к выводу, что столь великой силой [духа] его люди обязаны божественному вмешательству; не имея возможности из-за разделявшей их реки собственноручно помочь им, он вспомнил, что народ Господень победил напавших на него амаликитян посредством молитв Моисея, раба Божьего⁵⁵; тотчас же соскочив с коня, король вместе со всем народом стал, проливая слезы, молиться пред победоносными гвоздями, которыми руки Господа нашего и спасителя Иисуса Христа были прибиты [ко кресту] и которые ныне вложены в [священное] копье. Насколько сильна, - по словам блаженного Иакова⁵⁶, - оказалась молитва праведного мужа, ясно показал исход дела. Ведь во время молитвы [короля] ни один из его людей не был убит, тогда как все враги обратились в бегство; причем некоторые из них так и не поняли, почему они бежали, ибо из-за крайней малочисленности преследователей не могли видеть врагов. Многие были убиты, а Генрих - тяжело ранен в руку, и хоть твердость тройного панциря не дала лезвию добраться до мяса, сила полученного удара причинила такой ушиб, что никакие заботы врачей так и не смогли его вылечить; поэтому [Генрих] ежегодно страдал от периодических сильных болей. Это, как говорили уже гораздо позже, и стало причиной его преждевременной смерти⁵⁷. Но, поскольку речь зашла о священном копье, будет уместно рассказать, каким образом оно попало к [Оттону].

XXV. Король Бургундии Рудольф, в течение нескольких лет правивший в Италии, получил это копье в дар от графа Самсона⁵⁸. Оно значительно отличалось по виду и фигуре от прочих копий, будучи изящно изготовлено совершенно новым способом и имея в середине наконечника отверстия по обеим его сторонам. Вместо выступов в средней части копья, вплоть до его изгиба располагались два очень красивых лезвия. Как утверждают, копье это принадлежало еще Константину Великому, сыну святой Елены, которая нашла животворящий Крест. Посредине копейного острия, которое выше я назвал наконечником, расположен крест, составленный из гвоздей, которыми были прибиты ноги и руки Господа нашего и искупителя Иисуса Христа⁵⁹. И вот, король Генрих, услышав, что Рудольф владеет столь бесценным даром небес, отправил к нему послов, пытаясь приобрести [копье] за какую угодно цену, чтобы иметь в нем непобедимейшее оружие против зримых и незримых врагов и постоянно побеждать их с его помощью. Когда же король Рудольф заявил, что никогда и ни при каких условиях этого не сделает, король Генрих, - поскольку не смог смягчить [Рудольфа] дарами, - постарался запугать его разного рода угрозами. Так, он обещал все его королевство опустошить огнем и мечом. И, поскольку то, о чем просили, было драгоценностью, тем краеугольным камнем, посредством которого Бог соединил земное с небесным, создав из обоих одно, сердце короля Рудольфа смягчилось и он лично передал праведному королю то, чего тот по праву добивался. Ибо там, где царит мир, нет места вражде. Ведь даже Пилат и Ирод сделались друзьями между собой в тот день, когда тот, кого они распяли, шел от первого ко второму, хотя прежде они были во вражде друг с другом⁶⁰. Сколь велика была любовь, с какой король Генрих принял названный бесценный дар, стало видно как из некоторых его поступков, так и, -особенно ясно, - из того, что он почтил [Рудольфа], сделавшего ему этот дар, не только золотом и серебром, но и немалой частью провинции Швабии⁶¹. Бог же, который смотрит на то, что в душе каждого⁶², обращает внимание не на количество даров, а на добрую волю и воздает за то, показал различными знаками уже в этом временном [мире], сколь велика награда, коей почтил Он благочестивого короля за упомянутое дело в вечности; так, неся перед собой сей победоносный знак, [Генрих] всегда устрашал и обращал в бегство восставших против него врагов. Итак, благодаря этому случаю, а скорее по Божьей воле король Генрих овладел этим священным копьем, которое, умирая, оставил вместе с королевством и прочим наследством своему сыну, о котором мы сейчас ведем речь. А с каким почтением относился тот к этому бесценному дару, доказывает не только нынешняя победа, но и удивительное изобилие божественных даров, о котором мы еще скажем⁶³. Итак, приведя в ужас и обратив в бегство [врагов], король вернулся домой, не столько радуясь победе, сколько восхваляя божественное милосердие.

XXVI. Хотелось бы несколько задержаться на этом и рассказать, что произошло это не случайно, но согласно Божьей воле. Что будет для нас более ясным, чем, если мы расскажем о явлении Господа и спасителя нашего Иисуса Христа после Его воскресения женщинам и ученикам. Фома хорошо знал о верности Петра, о любви Иоанна, который во время вечери возлег на грудь учителя⁶⁴; он слышал, что они поспешили к [Его] гробу и ничего, кроме плащаницы, там не нашли; узнал он также о видении ангелов, которые явились женщинам и сообщили, что Он жив. И что же? Положим, зная женскую слабость, он не поверил женщинам. Но скажи, святой Фома, - говорю я, - если ты не веришь также 2-м ученикам, спешившим к замку Эммаус, которым Он не только открылся, но и открыл писания, повествующие о Нем самом, более того - благословил, согласно обычаю, хлеб, преломил и дал его им, то отчего не желаешь ты оказать доверие всем [прочим] своим товарищам, которым Он явился через закрытые двери? Разве не помнишь ты, -говорю я, - что твой господин и учитель, которому ты обещал умереть вместе с ним, предсказал все это перед своими муками? Ведь он говорил: «Вот мы восходим в Иерусалиму и совершится все, написанное через пророков о Сыне Человеческом. Ибо предадут Его язычникам и поругаются над Ним, и оскорбят Его и оплюют Его, и будут бить, и убьют Его; и в 3-й день Он воскреснет»⁶⁵. Почему же ты сомневаешься в Его воскресении, когда видел, что Он, как и предсказывал, был предан язычникам, бит, оплеван и распят? Но не беда, что старался ты потрогать твоего Бога собственными руками. Ведь сам царь наш от века, устрояющий спасение посреди земли⁶⁶, который знает обо всем еще до того, как оно случится, предвидел, что многие погибнут из-за подобного заблуждения и, будучи добр и милостив, сказал [Фоме]: «Протяни палец твой и вложи руку твою в ребра мои; и не будь неверующим, но верующим»⁶⁷. ’Εξαυδα δε Θομα αγιε, экзауда де тома агие, что значит, убедись же, святой Фома, и устрани от нас своим неверием всякое сомнение. «Господь мой,-сказал он, - и Бог мой». О, сомнение, достойное всяческой похвалы! О, неверие, которое веками должны все восхвалять! Ведь, если бы ты не усомнился, я не верил бы столь крепко. Если бы мы рассказали тогда о вере учеников [Его] и уверовавших женщин еретикам, которые лживо утверждали, что Господь наш Иисус Христос не воскрес во плоти, они благодаря дьявольскому коварству противопоставили бы нам многочисленные аргументы против. Но услышав, что усомнившийся Фома трогал тело, прикоснулся к шрамам от ран и, тотчас же откинув неверие, воскликнул: «Господь мой и Бог мой», те, кто раньше много кричали, казалось, сразу же онемели, как рыбы, ибо поняли, что то была истинная плоть, которую можно потрогать, и истинный Бог, который вошел через закрытые двери. И то, что Фома усомнился, было не случайностью, но проявлением Божьей воли.

Таков, благочестивейший король, именно таков был замысел божественного провидения, которое желало столь неожиданной, - по причине малочисленности воинов, - победой показать смертным, насколько угоден Богу тот, кто молитвой заслужил [право] одержать столь славную победу при помощи столь малого [войска] . Возможно, - а скорее всего так оно и есть, - что ты прежде не знал, сколь сильно любит тебя Бог; позже он дал тебе это понять, почтив столь славной победой. Ведь мы ничего не знали бы о тех добродетелях, которыми обладали святые мужи, о том, как держались они в виду испытания их Богом, если бы они не доказали это [своими делами]; мы можем заключить сие из слов ангела, сказанных Аврааму, когда тот хотел принести в жертву своего сына; ведь он сказал ему: «Не поднимай руки твоей на отрока и не делай над ним ничего; ибо теперь я знаю, что боишься ты Господа»⁶⁸, то есть я сделал это известным тебе самому и последующим [поколениям]. Ведь Господь знал, какой сильной любовью любит его святой патриарх Авраам еще до того, как тот хотел принести ему в жертву сына; но сам любящий не знал, как сильно он Его любит, пока принесением в жертву любимого сына не доказал это самым ясным образом. Мы можем также доказать это утверждение со слов блаженного Петра: «Господи, - сказал он, - с тобой я готов и в темницу и на смерть идти». А Господь сказал ему: «Говорю тебе, Петр, не пропоет петух в эту ночьу как ты трижды отречешься, что не знаешь меня»⁶⁹. О, святой Петр, тот, кто создал тебя, знал тебя лучше, чем ты сам. Ты полагал, что обладаешь истинной верой; но тот, кто знает все, еще прежде чем оно случится, предсказал, что ты трижды отречешься от него. Позже, помня эти Его слова, на Его вопрос: «Любишь ли ты Меня?», ты объявил Ему о своей любви, дав такой скромный ответ: «Господи, Ты все знаешь; Ты знаешь, что я люблю Тебя⁷⁰. По моему убеждению, я люблю Тебя больше, чем самого себя, если только любя Тебя, можно любить себя. Соответствует ли это, как я полагаю, истине, Ты, который создал меня таким, каков я есть, и наделил праведнейшей любовью, дабы я любил Тебя, знаешь лучше, чем я сам». Итак, добрый король, случилось это не ради твоей веры, но ради веры тех убогих, которые думают, что победа зависит только от численности [войска], а в человеческих делах все решает случай. Ведь мы знаем, что даже если бы ты перешел [реку] с 12-тысячными легионами и одержал победу, то приписал бы ее не себе, но Господу. Причина Его желания дать тебе возможность победить благодаря молитве малым числом состоит в том, дабы всех, кто полагается на Него, заставить любить Его еще сильнее и одновременно показать, сколь сильно Он тебя любит тем, кто этого еще не знал. Но оставим это и вернемся к нашему рассказу.

XXVII. В пределах Эльзаса есть замок, который зовется на местном наречии Брейзах и укреплен как благодаря Рейну, омывающему его наподобие острова, так и благодаря естественной неприступности самого места. Эберхард разместил в нем большое количество своих воинов, с чьей помощью не только овладел большей частью названной провинции и внушил ей страх, но и жестоко разорял [земли] верных королю [вассалов]. Наконец, добрый король, беспокоясь об [ущербе] своих людей, а не о своем собственном, собрал войско и вступил в Эльзас, чтобы осадить названный замок. Когда он туда пришел, большинство епископов, вняв убеждениям Фридриха⁷¹, архиепископа Майнцкого престола, бывшего тогда вместе с королем, покинули ночью разбитые ими по кругу палатки и, бросив короля, тайно бежали каждый в свой город; сам же Фридрих коварно остался [при короле]. Воины короля, заметив это, обратились к [Оттону] с такого рода речью: «Пора тебе, король, подумать о своем спасении; оставь это место и уходи в Саксонию. Для тебя не секрет, что брат твой Генрих ведет против тебя войну; если он узнает, что с тобой такое малочисленное войско, то нападет столь внезапно, что и бежать не удастся. Так вот, лучше пополнить войско и опять вернуться, чем погибнуть жалким образом или с позором бежать». На это неустрашимый король ответил им, как некогда говорил своим людям Иуда, по прозвищу Маккавей: «Не говорите так! Ведь если пришел наш час, давайте доблестно умрем, не омрачив позором нашу славу⁷². Лучше принять смерть за правду и справедливость, чем, избежав ее, жить в позоре. Наконец, если тем, кто противится Божьим установлениям⁷³, полагаясь только на свою численность, а не на Бога, угодно, сражаясь за неправое дело, умереть и сойти в вечный мрак Эреба, то нам тем более по нраву еще яростнее биться, - ибо боремся мы за правое дело, - и, сражаясь, умереть, если выпадет сей жребий всякой плоти. Ведь обратить тыл перед решающим сражением из-за малочисленности своего войска, значит для тех, кто сражается за правду, усомниться в Боге». Сказав это, он не только отговорил их от предполагаемого бегства, но и побудил доблестно сражаться.

XXVIII. На одно только, славный отец, обрати самое пристальное внимание; ты удивишься, когда услышишь, что [король умел] побеждать не только врагов, но и порывы своей души. Ведь и грешники с Божьего соизволения могут иной раз победить врага; соблюдать же непоколебимую силу духа, то есть не превозноситься в успехах и не падать духом при неудачах, дано лишь избранным. Итак, услышь, с каким пылом веры положился [Оттон] в столь бурное время на камень, которым был Христос⁷⁴. В то время при нем находился некий очень богатый граф, чье довольно значительное войско украшало армию короля. Видя, что очень многие покинули королевское войско, перейдя [к врагу], он, видя в человеке лишь внешнее, а не внутреннее, молча стал размышлять сам с собой примерно так: «Я без сомнения получу у короля все, чего бы ни попросил в этой сумятице, особенно теперь, когда нам предстоит жестокая война, и он боится, как бы я его не покинул». Итак, отправив послов, он умолял короля уступить ему некое, очень богатое поместьями аббатство под названием Лорш, дабы, пользуясь его землями, - ибо он и его вассалы нуждались в земле, - служить королю с большим успехом. Король же, будучи наделен хитростью не только голубя, но и змеи, не мог не заметить его коварного умысла, а потому дал послам такого рода ответ: «То, что я думаю об этом деле, я предпочитаю сообщить [графу] лично, а не через послов». Услышав его ответ послам, [граф] преисполнился великой радостью, ибо надеялся добиться того, о чем просил. Поэтому, не медля прибыв к королю, он просил его высказать свое решение относительно этого дела. А король при всем народе сказал ему следующее: «Должно повиноваться больше Богу, нежели людям⁷⁵. Ведь кто, пребывая в здравом уме, не понял, что ты высказал здесь не смиренную просьбу, но угрожающее требование? Записано: Не давайте святыни псам⁷⁶. И, хоть это было сказано отцами [церкви] в ином, духовном смысле, я считаю, что дам святыню псам в том случае, если те церковные земли, которые были переданы воинам Божьим благочестивыми людьми, я отдам воинам светским. Тебе же, кто просит столь дерзко и беззаконно, я заявляю при всем народе, что ты не получишь от меня ни это, ни что-либо иное. И если сердце велит тебе уйти вместе с прочими неверными [вассалами], то чем скорее [ты уйдешь], тем будет лучше». Услышав это, граф покраснел, выдав тем самым тайну своего сердца, - ибо лицо есть зеркало души, - и, тотчас бросившись королю в ноги, признался в том, что грешен и тяжко провинился [перед королем].

Итак, оцени теперь, с какой твердостью крушит Божий воин не только видимых, но и невидимых врагов. Ведь древний враг, убеждая подняться против него самых сильных князей, даже брата подстрекая отобрать у него королевство, полагал, что не причинит этим [Оттону] большого вреда, ибо все это - внешний ущерб; потому и побудил он названного графа требовать для себя наследство святых, чтобы король тотчас вызвал на себя гнев Божий, как только незаконно передаст своим вассалам достояние рабов Божьих. Но, поскольку ему это не удалось, [сила] святого короля, за которого ради [проявленной] им стойкости в испытании сражался сам Бог, возросла, о чем мы сейчас и расскажем.

XXIX. Святой Давид говорил от лица Господа: «Если бы народ Мой слушал Меня, и Израиль ходил Моими путями, Я скоро смирил бы врагов их, и обратил бы руку Мою на притеснителей их»⁷⁷. То, что это исполнилось в [нашем] короле, который был послушен Господу и ходил Его путями, ясно вытекает из того, что я сейчас расскажу.

Эберхард и Гизельберт, услышав, что король пребывает в Эльзасе, собрали огромное войско и, не опасаясь, что кто-то еще может оказать им сопротивление, перешли Рейн у Андернаха, после чего стали всюду избивать верных королю людей. В тех краях тогда находились Удо, брат Германа, герцога Швабии, и Конрад, по прозвищу «Мудрый», о которых выше мы сказали, что они остались верными королю. Однако, поскольку их войско было значительно слабее войска [мятежников], они не посмели выступить против них. Все же, следуя Божьему велению, данному не словами, но внушением [свыше], они по пятам следовали за [врагами], которые возвращались с богатой добычей. Когда они несколько продвинулись вперед, навстречу им вышел, плача и рыдая, некий священник. На вопрос их, откуда он идет и почему плачет, он ответил: «Иду от тех разбойников, которые, отняв у меня коня, -единственное, чем я владел, - еще более усилили гнет моей нужды». Услышав это, названные У до и Конрад осведомились, точно ли он видел Гизельберта и Эберхарда. И, когда тот ответил, что «отправив почти все [войско] с добычей за Рейн, сами они, в окружении только избранных рыцарей, - да не пойдет им это на пользу! - собирают фураж», они бросились на них с такой стремительностью, что если бы ты их тогда видел, то сказал бы, что они не бегут, но летят. Что же дальше? Эберхард погиб от меча, а Гизельберт утонул в водах Рейна⁷⁸; не сумев поглотить [эти воды] из-за большого их количества, он испустил дух. Из прочих ни один не убежал, но или живым попал в плен, или погиб от меча. Итак, ты видишь теперь, каким образом Господь обратил руку свою на врагов короля, который, как Он знал, ходил путями Его.

XXX. Пока все это происходило, король в Эльзасе, ничего об этом не зная, был готов скорее умереть, чем бежать перед врагом. И вот, случилось, что когда ранним утром, вскочив по своему обыкновению на коня, он отправился в церковь, дабы укрепить себя молитвой, - ибо церковь находилась далеко [от лагеря], - то, устремив взгляд вдаль, увидел, как навстречу ему весьма поспешно движется человек, в котором он сразу же узнал вестника. А поскольку тот, кто пришел, нес радостные вести, он, как только увидел короля, своими жестами дал ему знать о радостном характере последующего сообщения. По этому же признаку все, кто там был, поняли, что объявлено будет об успехе и, навострив уши⁷⁹, сбежались выслушать [посла]. Однако степенный шаг, приведение в порядок волос и одежды, а также важное его приветствие казались им вечностью⁸⁰. Король, видя, что народ волнуется, с трудом перенося заминку посла с докладом, сказал: «Говори, с какой целью ты прислан! Изложи сначала [суть] дела, - пусть и нарушив этим правильный порядок [протокола], - чтобы избавить окружающих от страха и наполнить их души радостью; а затем уж почти нас приветствиями в виде длинного вступления и риторического предисловия. Не как_у но что ты скажешь, ждем мы сейчас от тебя. Ведь нам более по сердцу радоваться сельской простоте, чем томиться изяществом Туллия». Услышав это, [посол] первым делом сообщил, что Эберхард и Гизельберт погибли, и собирался продолжить рассказ о том, как это произошло, но король жестом остановил его, соскочил с коня и со слезами, в молитве возблагодарил Бога. Закончив [молитву], он поднялся и продолжал начатый им путь в церковь, дабы вверить себя Богу.

XXXI. В это время Бертольд⁸¹, герцог Баварии, брат герцога Арнульфа, муж весьма деятельный, всеми силами поддерживал партию короля. Король, желая, чтобы он разделил нынешнюю его радость так же, как прежде разделял невзгоды, на следующий день отправил [к нему] послов, сообщив об оказанной ему Господом великой милости. А чтобы еще больше его обрадовать, он передал, что если [Бертольд] имеет намерение жениться на его сестре, то есть вдове Гизельберта, - ибо Бертольд не был связан брачными узами, - он клятвенно обязуется выдать ее за него замуж; если же нет, он может дать ему в жены почти уже взрослую дочь Гизельберта, которая была рождена ему этой сестрой и находилась у короля. От этих слов Бертольда охватила безмерная радость, но он предпочел ждать [совершеннолетия] еще недостаточно взрослой дочери, нежели жениться на матери, уже бывшей замужем⁸².

XXXII. Наконец и Фридрих, архиепископ Майнцкой церкви, по совету которого короля покинули многие епископы, перестал действовать тайно, открыв всем свою неверность; примерно за 10 дней до смерти названных выше [графов], он, покинув короля, поспешно прибыл в Майнц, но не стал там задерживаться, а отправился в город Мец. Ведь Генрих, брат короля, намеревался по возвращении Эберхарда и Гизельберта вместе с этим Фридрихом собрать там войско и развязать таким образом серьезную войну с королем, пребывавшим тогда в Эльзасе. Когда же названный архиепископ туда прибыл, к нему весьма неожиданно и несвоевременно явились послы, сообщившие о смерти названных князей. От этих слов [Фридрих] пришел в ужас, совершенно не зная, что теперь делать.

XXXIII. Король, покинув между тем Эльзас, занял Франконию. Боясь его, жители Майнца отказались принять в городских стенах вернувшегося к ним архиепископа. Потому и вышло, что чуть позже он был схвачен верными королю людьми, приведен к нему и отправлен под стражей в Саксонию⁸³. Пребывая там какое-то время под арестом, он благодаря милосердию короля позднее опять был восстановлен в своем прежнем достоинстве.

XXXIV. Наконец и Генрих, полуживой от страха перед королем, то есть своим братом, решил запереться в замке под названием Шевремон, укрепленном не только человеческим мастерством, но и самой природой. Однако его сестра, вдова Гизельберта, узнав об этом, не только не дала ему возможности воплотить этот план в жизнь, но и обратилась к [Генриху] с такого рода речью: «Ну вот! Тебе мало тех моих несчастий, которые я терплю из-за смерти супруга? Ты желаешь еще запереться в моих укреплениях, чтобы гнев короля, подобно дождю, пролился над этой землей? Я этого не потерплю, не позволю, не допущу!⁸⁴ Я родилась не настолько глупой, чтобы ты мог извлекать для себя выгоду из моих бед».

XXXV. Генрих, услышав это и не зная, что еще можно сделать, взял с собой несколько епископов, чья защита могла бы ему помочь, и однажды с босыми ногами пришел к королю, который ничего об этом не знал; бросившись королю в ноги, он смиренно умолял его о милости. Король же сказал ему: «Недостойное деяние твое не заслуживает милосердия. Но так как я вижу тебя униженным перед собой, то не причиню тебе зла». Итак, король приказал ему отправляться в замок, расположенный во Франконии, в месте под названием Ингельгейм⁸⁵, и пребывать там под бдительной стражей до тех пор, пока ярость его гнева несколько не утихнет и он не решит, следуя совету мудрых людей, что с ним делать.

ЗАКАНЧИВАЕТСЯ, - БЛАГОДАРЕНИЕ БОГУ! - КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

АНТАПОДОСИС КНИГА ПЯТАЯ

НАЧИНАЮТСЯ ГЛАВЫ ПЯТОЙ КНИГИ

I. О том, как Герман, герцог Швабии, дал Лиудольфу, сыну короля, в жены свою дочь по имени Ида.

II. О солнечном затмении и появлении кометы.

III. О том, что король Гуго каждый год осаждал Рим.

IV. О братьях Беренгаре и Анскарии, из которых Анскарий стал маркграфом в Камерино и Сполето.

V. О Сарлионе, которого король Гуго отправил против Анскария, и о словах Анскария.

VI. О добром совете Викберта, доброго воина, и дурном совете Аркодия, плохого воина.

VII. О первой битве между Сарлионом и Анскарием, в которой Викберт был убит, а Аркод бежал.

VIII. О второй битве, в которой Анскарий убил копьем графа Хатто, а затем, упав с коня, и сам был убит врагами, и о том, что Сарлиус получил марку.

IX. О короле Гуго, который отправил в Константинополь послов ради кораблей и греческого огня.

X. О короле Гуго, который хотел ослепить Беренгара, но не смог из-за того, что Лотарь сообщил об этом Беренгару и о бегстве этого Беренгара и его жены.

XI. Проклятия горам, которые пропустили Беренгара и Виллу.

XII. О том, как герцог Герман принял Беренгара и привел его к королю.

XIII. О том, как король Гуго отправил своих послов к королю Оттону, предлагая деньги, если тот не примет Беренгара, и о неудаче этого посольства.

XIV. О том, как император греков Роман просил Гуго, чтобы он выдал свою дочь замуж за его внука, сына Константина.

XV. О морском сражение между Романом и Игорем, королем руссов, и о победе, удивительным образом одержанной Романом.

XVI. О том, как отправившись к Фраксинету, король Гуго отправил туда же греков с кораблями.

XVII. О том, как король Гуго мог, но не захотел разрушить Фраксинет.

XVIII. Об Амадее, воине Беренгара, который в качестве разведчика пришел в Италию.

XIX. О том, как король Гуго, заключив договор с венграми, отправил их в Испанию.

XX. О том, как король Гуго отправил в Константинополь свою рожденную от наложницы дочь.

XXI. О крепости и красоте Константинопольского дворца и о том, как Стефан и Константин, изгнав из дворца своего отца, постригли его в монахи.

XXII. О том, как они хотели также низложить Константина Порфирогенета, но сами были им схвачены и отправлены в монастырь, а также о том, благодаря кому был раскрыт их замысел.

XXIII. Об иронической встрече и о речи отца, когда его сыновья прибыли в монастырь.

XXIV. Молитва императора Романа, которую вознес он за сыновей, благодаря Бога.

XXV. О том, что Константин и Стефан были отданы под стражу.

XXVI. О приходе в Италию желанного Беренгара и о том, как Манассия содействовал его партии.

XXVII. Какие князья первыми покинули Гуго и почему.

XXVIII. О том, что король Гуго отправил своего сына Лотаря в Милан, [моля] о милосердии всех итальянцев.

XXIX. О епископе Иосифе, изгнанном из Брешии Беренгаром, и об Антонии, поставленном на его место.

XXX. Почему Беренгар оставил [на местах] епископов Пьяченцы и Павии, и почему родители поручили Беренгару [своего сына], клирика Лиутпранда.

XXXI. О короле Гуго, который со всем своим имуществом ушел в Прованс, и о Раймунде, который стал его вассалом.

XXXII. О жене Беренгара, совершившей тяжкий проступок, и как она оправдалась.

XXXIII. Об имуществе, которое Беренгар забрал у бедняков и церкви по причине [угрозы со стороны] венгров.

ЗАКАНЧИВАЕТСЯ ПЕРЕЧЕНЬ ГЛАВ

НАЧИНАЕТСЯ КНИГА ПЯТАЯ

I. После смерти Эберхарда и Гизельберта, а равно взятия под стражу Генриха, брата короля, вся знать [королевства] съехалась к королю, дабы поздравить его с успехом; сюда же прибыл и богатейший муж, герцог Швабии Герман; вслед за обильными поздравлениями он обратился к королю с такой речью: «Моему государю известно, что у меня, владеющего обширными землями и огромным количеством денег, нет сына; кроме единственной, малолетней еще дочери, нет никого, кто унаследовал бы после моей смерти все мое имущество. Так не угодно ли моему государю, королю, сделать своего сына, малолетнего Лиудольфа, также и моим сыном, дабы, женившись на моей единственной дочери, он после моей смерти стал наследником всего моего добра?». Поскольку совет этот пришелся королю по душе, все, о чем просил [герцог], без промедления исполнилось¹.

II. В это время, как вы сами то хорошо знаете, произошло великое и страшное для всех солнечное затмение, в пятницу, в 3-м часу дня, в тот день, когда Абдуррахман, ваш король, был побежден в битве Рамиро², христианнейшим королем Галисии. В Италии же на протяжении 8 ночей была видна удивительной величины комета, испускавшая из себя огненные лучи невероятной длины и предсказавшая наступивший в скором времени голод, суровостью своей жестоко опустошивший Италию.

III. В то время, как короля Гуго с позором изгнали, о чем мы уже рассказывали, Альберик овладел городом Римом. Король Гуго из года в год тяжко утеснял его, огнем и мечом опустошая все, что только мог, пока не отнял у [Альберика] все города, кроме самого Рима, в котором тот пребывал. Но и им он без сомнения овладел бы, разоряя и подкупая горожан дарами, если бы не помешал тому тайный промысел справедливого Бога.

IV. В это же время в Италии славились братья Беренгар и Анскарий, происходившие от одного отца, а именно от Адальберта, маркграфа города Ивреи, но не от одной матери. Беренгара, как мы уже говорили³, родила Гизела, дочь короля Беренгара, а Анскария - Ирмгарда, дочь Адальберта, маркграфа провинции Тосканы, от Берты, [матери] короля Гуго. Из них Беренгар был осторожен и хитер, а Анскарий -смел и готов на всякое дело. Король Гуго относился к последнему с большим подозрением, боясь, как бы тот его не убил и не овладел королевством. Итак, следуя [доброму] совету, он, когда умер маркграф Тедбальд⁴, назначил [Анскария] маркграфом Сполето и Камерино⁵, поскольку чувствовал себя в тем большей безопасности, чем далее тот будет от него удален. Однако, прибыв туда, [Анскарий], будучи человеком несдержанным, тотчас делом доказал все те дурные замыслы против короля, о которых прежде лишь думал. Это не укрылось от Гуго.

V. Итак, размышляя о лекарстве против сего недуга, он вызвал к себе Сарлиона⁶, родом бургундца, и сказал ему: «Мне известна верность камеринцев и сполетцев. Она подобна перу, на которое ежели Обопрешься, то проткнешь себе руку⁷. Так иди же [к ним], подкупи их полученными от меня деньгами и, отвратив от любви к Анскарию, привяжи к себе. Никто лучше и искусней тебя не сможет это сделать. Ведь ты женат на вдове того самого Тедбальда, моего умершего племянника, который был здесь прекрасным маркграфом; опираясь на ее поддержку, [ты добьешься], что весь народ придет к тебе». И вот, когда тот прибыл, народ камеринцев и сполетцев поступил именно так, как и предсказывал король. Собрав большое войско, [Сар-лион] поспешил к городу, где находился сам Анскарий. Услышав об этом, Анскарий обратился к первому своему воину по имени Викберт с такими словами:

VI. Услышав это, Викберт, будучи мужем, полагающимся не только на храбрость, но и на мудрость, сказал: «Оставайся [здесь] и собери столько воинов, сколько сможешь. Ведь очень опасно противостоять войску со столь малым числом людей. А если ты обратишь внимание на то, с кем придется иметь дело, то увидишь, что это - герои, не хуже нас приученные к войне». Анскарий решил уже последовать доброму совету Викберта и хотел, отправив во все стороны гонцов, собрать войско, когда некий Аркод, родом бургундец, осадил Викберта такими язвительными словами: «Ты, - говорит, - подобен Хремету, который из страха перед Фрасоном дал совет Фаиде закрыться в доме, пока он приведет с форума защитников, сказав, когда Фаида этому воспротивилась: “Для твоего же блага глупо допускать то, чего можно остеречься. Лучше проявить предусмотрительность, чем потом мстить за уже причиненную обиду”. Ты, Викберт, - говорю я, - здорово напоминаешь также воина Фрасона, который сначала изрыгал проклятия, а когда пришла пора действовать, поставил Сириека на правый фланг, Сималиона - на левый, а сам искал себе места за первой линией⁸. Ведь никто из тех, кто знает бургундцев, не будет отрицать, что они болтливы, ненасытны и трусливы. А насколько часто ты трусил, доказывает отсутствие шрамов на твоем теле, ибо ты избежал их путем бегства».

VII. Итак, возбужденные такого рода словами, Анскарий и Викберт с малым числом воинов тотчас же бросились туда, где, как они слышали, находился Сарлиус с многочисленным [войском]. Сарлиус имел 6 отрядов, 3 из которых направил против одного отряда Анскария, в рядах которого тот сражался. Сам же, перейдя реку, оставался там с 3 [другими] отрядами, ожидая исхода дела. Ведь он боялся, что даже столь сильное [войско] не сможет его защитить, если Анскарий сумеет склонить на свою сторону его людей. Тотчас же началась битва, в которой Аркода никто не видел, ибо он бежал, а Викберта смертельно ранили, ибо он предпочел умереть, нежели бежать. Итак, когда все [3 отряда] были разбиты Анскарием, Сарлиус отправил против него еще 2 отряда, оставив при себе всего один. И, когда Анскарий хотел проверить, кто из его людей пал на поле боя, навстречу ему вышел окровавленный Викберт, забрызганный, правда, не столько своей, сколько чужой кровью; И говорит ему: «Против нас движутся два прекрасно вооруженных отряда; еще и еще раз прошу я тебя не ожидать их [прихода], но избежать [встречи] с ними. Аркод, который, как ты сам хорошо знаешь, был виновником этой битвы, как видишь, бежал. Я же, находясь на пороге смерти, не думаю уже о битве, но молю милосердного Бога о [своей] душе, дабы не вменил Он мне в преступление то, что я совершил сегодня из любви к тебе, обрекши многих людей на смерть». Сказав это, он испустил дух.

VIII. Итак, Анскарий, собрав кого только мог, выступил против 2-х [этих] фаланг; яростно бросившись на них, он учинил страшное кровопролитие. Оба этих отряда возглавлял некий граф по имени Хатто; увидев, что Анскарий, сломав свое копье, держит в руках одно лишь древко, он стремительно выступил ему навстречу. Анскарий же, увидев его, сказал: «А! Это ты, который, презрев клятву, лживо данную во имя Бога на кресте и [мощах] святых, покинул своего господина и ушел, как перебежчик и дезертир, к лису Сарлиусу?! Маны⁹ умерших, те подземелья, где терпят муки [души] вероломных [людей], а также Коцит¹⁰ и черных лягушек в пучинах Стигийских¹¹, которых ты видел до сих пор только во сне, сейчас увидишь воочию!». Говоря это, он с такой яростью бросил ему в лицо то древко без железного [наконечника], которое держал [в руке], что оно, забрызганное кровью и мозгом, вышло у того из затылка, а затем, вытащив меч, - ибо масса [врагов] бросилась на него, - стал отчаянно сражаться. И вот, когда он сам, ни от кого не получая помощи, сдерживал натиск почти всех врагов, устремляясь то туда, то сюда, конь, на котором он сидел, упал в яму и, склонив шею вниз, а ноги задрав кверху, до тех пор лежал на Анскарии, пока враги, бросившись на него, не метнули дротики и не убили его. Когда умер [Анскарий], Сарлиус спокойно овладел маркой, а король Гуго испытал безграничную радость.

IX. Пока все это происходило, горная область, окружавшая Италию с северо-запада, была жесточайшим образом опустошена сарацинами, живущими во Фраксинете. Следуя совету, [данному] относительно этого дела, король Гуго отправил послов в Константинополь, с просьбой к императору Роману прислать ему корабли с греческим огнем, которые сами греки на своем языке называют «хеландиями». Гуго сделал это для того, чтобы, пока он сам будет разорять Фраксинет с суши, греки на судах обложили бы ту его часть, что защищена морем, сожгли корабли [сарацин] и самым тщательным образом следили за тем, чтобы им на помощь не было прислано из Испании ни войско, ни продовольствие.

X. Между тем Беренгар, брат названного Анскария и маркграф города Ивреи, тайно начал замышлять против короля. Когда кородю стало об этом известно, он, выказав притворную благосклонность и скрыв гнев, решил ослепить [Беренгара], как только он придет к нему. Однако сын его, король Лотарь, поскольку был мал и не понимал еще своих выгод, присутствуя на совете, не смог, как ребенок, утаить это [решение]; отправив посла к Беренгару, он открыл ему, как желает поступить с ним его отец. Беренгар, услышав об этом, немедленно покинул Италию, поспешив через Юпитерову гору¹² в Швабию к герцогу Герману; жене своей Вилле он велел прийти в ту же провинцию, но по другой дороге. Я не мог бы достаточно надивиться, как эта ждущая ребенка женщина смогла во время перехода через Птичью гору¹³ одолеть пешком столь крутые и неприступные вершины, если бы не знал точно, что судьба всегда была враждебна ко мне. Но увы! Не зная будущего, Лотарь и представить не мог, какую западню себе приготовил. Ведь, помогая Беренгару, он спас того, кто [позже] лишит его и королевства, и жизни. Поэтому я осуждаю не Лотаря, который погрешил из-за детского недомыслия и позже горько в том раскаялся, но те жестокие горы, которые вопреки своему обыкновению, предоставили им легкий путь. А теперь мне хотелось бы высказать им свое негодование:

XI.

XII. Итак, Герман, герцог Швабии, радушно приняв прибывшего к нему Беренгара, с великим почетом привел его к благочестивейшему королю Оттону. Мое перо не в состоянии описать, как милостиво принял его король, какими дарами одарил и какую воздал ему честь. Но, насколько возможно, оно изобразит то, из чего разумный читатель сможет заключить, насколько благочестив и человечен был король и насколько нечестив Беренгар.

XIII. Король Гуго, услышав о бегстве Беренгара, отправил своих послов к королю Оттону, обещая дать ему столько золота и серебра, сколько он пожелает, если только не примет он Беренгара и не окажет ему помощи. Король дал им такого рода ответ: «Беренгар обратился к нашей милости не ради свержения вашего государя, но чтобы, если это возможно, примириться с ним. И если бы я мог чем-то помочь ему в этом деле у вашего государя, то не только не принял бы обещанных им мне богатств, но охотно уступил бы ему свои собственные; просить же, чтобы я не оказал помощи Беренгару или кому-то другому, кто будет взывать к нашему милосердию, -верх глупости». Итак, заметь, с какой любовью принял его благочестивый король, который не только не пожелал принять обещанное, но сам собирался заплатить за него.

XIV. Пока все это происходило, Константинопольский император¹⁴ отправил вместе с послами короля Гуго своих собственных послов, сообщив, что даст ему корабли и все, что он пожелает, если он отдаст свою дочь замуж за его малолетнего внука, сына Константина, носившего одно с ним имя¹⁵. Я говорю о Константине¹⁶, сыне императора Льва, а не о сыне самого Романа. Ведь вместе с Романом правили еще три [императора], а именно: два его сына - Стефан и Константин, и тот Константин, о котором шла сейчас речь, сын императора Льва. Итак, король Гуго, выслушав это посольство, опять отправил к Роману послов, сообщив, что не имеет дочерей от законной супруги, но если [императора] устроят дочери его от наложниц, он может отправить ему одну из них, славную своей красотой¹⁷. И так как греки при выяснении знатности рода обращают внимание только на то, кто был отцом, а не матерью, император Роман тотчас же приготовил суда с греческим огнем, отправил великие дары и [велел] сообщить, что [согласен] на то, чтобы ее выдали замуж за его внука. Но так как мой отчим, человек, преисполненный достоинства и мудрости, был послом короля Гуго, мне кажется нелишним изобразить здесь то, что, как я слышал, он часто говорил о мудрости и человечности императора и о его победах над руссами.

XV. В северных краях есть некий народ, который греки по его внешнему виду называют Ρουσιος, русиос, мы же по их месту жительства зовем «нордманнами». Ведь на тевтонском языке «норд» означает «север», а «ман» - «человек»; отсюда -«нордманны», то есть «северные люди». Королем этого народа был [тогда] Игорь¹⁸; собрав более тысячи судов, он пришел к Константинополю. Император Роман, услышав об этом, весьма встревожился, ибо отправил свой флот против сарацин и для защиты островов. Проведя в размышлениях немало бессонных ночей, - Игорь в это время опустошал морское побережье, - Роман узнал, что в его распоряжении есть еще 15 полуразрушенных хеландий, которые народ оставил [дома] из-за их ветхости. Услышав об этом, он велел прийти к нему τους καλαφατας, тус калафата, то есть кораблестроителям, и сказал им: «Сейчас же отправляйтесь и немедленно оснастите те хеландии, что остались [дома]. Но разместите устройство для метания огня не только на носу, но также на корме и по обоим бортам». Итак, когда хеландии были оснащены согласно его приказу, он посадил в них опытнейших мужей и велел им идти навстречу королю Игорю. Они отчалили; увидев их в море, король Игорь приказал своему войску взять их живьем и не убивать. Но добрый и милосердный Господь, желая не только защитить тех, кто почитает Его, поклоняется Ему, молится Ему, но и почтить их победой, укротил ветры, успокоив тем самым море; ведь иначе грекам сложно было бы метать огонь. Итак, заняв позицию в середине русского [войска], они [начали] бросать огонь во все стороны. Руссы, увидев это, сразу стали бросаться с судов в море, предпочитая лучше утонуть в волнах, нежели сгореть в огне. Одни, отягощенные кольчугами и шлемами, сразу пошли на дно морское, и их более не видели, а другие, поплыв, даже в море продолжали гореть; никто не спасся в тот день, если не сумел бежать к берегу. Ведь корабли руссов из-за своего малого размера плавают и на мелководье, чего не могут греческие хеландии из-за своей глубокой осадки. Чуть позже Игорь с большим позором вернулся на родину. Греки же, одержав победу и уведя с собой множество пленных, радостные вернулись в Константинополь. Роман приказал казнить всех [пленных] в присутствии посла короля Гуго, то есть моего отчима.

XVI. Итак, король Гуго, собрав войско и отправив флот к Фраксинету по Тирренскому морю, сам отправился туда по суше. Греки, прибыв на место, метнули огонь и быстро сожгли все суда сарацин. Но и король, осадив Фраксинет, заставил бежать всех сарацин на гору Мавр, где обложив со всех сторон, вполне мог бы их захватить, если бы не помешало тому одно обстоятельство, о котором я сейчас расскажу.

XVII. Король Гуго очень боялся Беренгара, как бы он, набрав во Франконии и Швабии войско, не напал на него и не лишил бы королевства. Потому-то, следуя дурному совету, он тотчас отослал греков на родину и заключил с сарацинами мир на условии, что они расположатся в горах, отделяющих Швабию от Италии, и, если вдруг Беренгар решит провести там войско, всеми мерами помешают его переходу. Но сколько крови христиан, шедших к могилам блаженных апостолов Петра и Павла, пролили они, утвердившись там, знает лишь тот, кто держит [у себя] их имена, вписанные в книгу живых¹⁹. Как беззаконно пытался ты, король Гуго, защитить свою власть! Ирод избил множество невинных [младенцев], чтобы не лишиться земного царства; ты же отпустил людей виновных и достойных смерти, дабы его удержать; но пусть бы уж жили эти злодеи, лишь бы не губили они после невинных! Я считаю или, скорее, уверен, что ты не читал и даже не слышал, как гнев Господень постиг царя Израиля Ахава за то, что, заключив договор, отпустил он Бен-Хадада, царя Сирии, мужа, достойного смерти. И один из сыновей пророков сказал Ахаву: «Так говорит Господь: За то, что ты выпустил из рук своих человека, достойного смерти, душа твоя будет вместо его души, народ твой вместо его народа»²⁰. Так и случилось. Но, сколь сильно повредил ты себе в этом деле,, наше перо подробнее расскажет в другом месте.

XVIII. В то время, как Беренгар бежал из Италии, он взял с собой некоего рыцаря по имени Амадей, [мужа] весьма знатного и, как стало ясно позднее, хитростью и отвагой не уступавшего Улиссу²¹. Поскольку храбрейший король Оттон, будучи связан рядом дел, а также ежегодно получая от короля Гуго богатые дары, не мог предоставить Беренгару войска, упомянутый мною Амадей сказал Беренгару следующее: «Для тебя, господин мой, не секрет, сколь ненавистен стал король Гуго всем итальянцам за суровость своего правления и, особенно, за широкие раздачи должностей сыновьям [своих] наложниц и бургундцам, в то время, как не найти итальянца, который не был бы или изгнан, или лишен всех своих званий. И если они ничего не предпринимают против своего короля, то лишь потому, что нет у них никого, кого бы они могли сделать своим правителем. Вот если бы кто-нибудь из нас, переодевшись, дабы не быть узнанным, отправился туда и разузнал их намерения, то, несомненно, он мог бы подать нам хороший совет». Беренгар и говорит ему: «Никто не сможет сделать это лучше и искуснее, чем ты». И вот Амадей, переодевшись, отправился в Италию вместе с бедняками, шедшими в Рим ради молитвы, - он делал вид, будто тоже собирается идти в Рим, - побывал у князей и выведал, что каждый из них имеет в [своем] сердце; при этом он не показывался всем в одной и той же одежде: одни видели его в черном, другие в красном, третьи в пестром. Но молва, что любого зла проворней и жива самой скоростью²², о том, что он в Италии, дошла до слуха короля. И [Гуго] приказал разыскивать его самым тщательным образом; но Амадей, вымазав свою длинную и прекрасную бороду смолой, окрасив в черный цвет золотистые волосы и исказив лицо, прикинулся калекой столь искусно, что [отважился] в толпе нищих, обедавших в присутствии короля, предстать перед ним нагим, получить от него одежду и услышать, что король говорил о Беренгаре и о нем самом. Таким образом досконально все разузнав, он вместе с паломниками вернулся домой, но не той же дорогой, какой пришел. Ведь король приказал стражам «клузов» не пропускать никого, пока тщательно не выяснят, кто он таков. Амадей, услышав об этом, совершил переход через непроходимые и крутые места, которые никто не охранял, и прибыл к Беренгару с тем результатом, который тот и хотел услышать.

XIX. В это время король Гуго, дав 10 модиев монет, заключил мир с венграми; взяв заложников, он удалил их из Италии, после чего дал проводника и отправил в Испанию. Если же они так и не дошли до Испании, до того города, где пребывает король ваш, то есть до Кордовы, то причина этого в том, что три дня им пришлось идти по безводной и пустынной местности; полагая, что их кони, да и сами они погибнут от жажды, они убили уступленного им королем Гуго проводника и вернулись домой гораздо быстрее, нежели уходили.

XX. В это же время король Гуго отправил в Константинополь в сопровождении Зигфрида, почтенного епископа Пармской церкви, свою дочь Берту²³, которую родила ему блудница Пецола, дабы выдать ее замуж за Романа, малолетнего сына Константина Порфирогенета. Высшая власть в империи принадлежала тогда Роману Старшему, двум его сыновьям - Константину и Стефану, и Константину, сыну императора Льва, чье имя стояло после Романа, но перед именами его сыновей, и чей малолетний сын от Елены, дочери императора Романа Старшего, взял в жены названную уже Берту или, - как звали ее греки, изменив имя, - Евдокию. Итак, пока эти четверо правили вместе, братья Стефан и Константин, без ведома Константина, сына императора Льва, составили σφαλματα, сфалмата, то есть заговор, против Романа, своего отца. Ведь их раздражала строгость отца, не позволявшего им делать все, что они хотели; Потому-то и стали они, следуя дурному совету, обдумывать план его свержения.

XXI. Константинопольский дворец не только красотой, но и крепостью превосходит все укрепления, какие я когда-либо видел, и охраняется немалым воинским контингентом. Согласно обычаю, он после утренних сумерек становится открыт для всех; после 3-го часа дня, по сигналу, - здесь его называют «мис», - всех удаляют, и вплоть до 9-го часа вход для всех закрыт. Проживая здесь, ис то хрисотрик-линон, то есть в золотом тронном зале, - он считается лучшей частью, - как первый среди императоров, Роман предоставил прочие части дворца зятю - Константину и сыновьям - Стефану и Константину. Оба они, не вынося, как мы уже сказали, справедливой отцовской строгости, собрали в своих покоях многочисленное войско и назначили день, когда отец будет свергнут, а они будут править самостоятельно. И вот, когда наступил желанный день и все, согласно обычаю, покинули дворец, Стефан и Константин, собрав своих людей, напали на отца и, без ведома горожан, изгнали из дворца; затем они, согласно обычаю, постригли его и отправили молиться Богу на соседний остров²⁴, где множество монахов вели созерцательный образ жизни. Тотчас же среди константинопольской черни пошли разноречивые слухи: одни кричали, что Роман низложен, другие, что убит Константин, его зять. Не медля, весь народ сбежался ко дворцу. О Романе, как императоре незаконном, не спрашивали, но все задавались вопросом - жив ли Константин. Когда его поиски вызвали немалую смуту, Константин, по просьбе Стефана и Константина, высунул голову с неповрежденными волосами через решетку с той стороны, где тянется большой Цуканистрий²⁵, и, успокоив своим появлением народное волнение, убедил людей разойтись по домам. Событие это причинило тяжкую боль обоим братьям. «Что толку, - говорили они, - если, устранив отца, нам придется терпеть иного государя, который нам не отец? Ведь более сносно и прилично сносить отцовскую власть, нежели чужую. Что с того, - говорили они, - что ему на помощь пришли не только Свои, но и чужие народы? Ведь епископ Зигфрид, посол короля Гуго, взяв с собой народы своего языка, амальфитанов, римлян, гаэтанцев, ему был защитой, а нам - погибелью».

XXII. Сказав это, они, как и при [свержении] отца, заполнили покои отрядами своих сторонников. Командовал ими Дьяволин, который поначалу был зачинщиком всего этого, а позднее предал их. Ведь он обратился к Константину, погруженному в [свои] книги, с такой речью: «Какая беда угрожает тебе от братьев, скорее твоих врагов, Стефана и Константина, не ведает то благочестие, что издавна пребывает в тебе. Если бы ты знал об уготованной тебе участи, то думал бы [теперь лишь] о том, как сохранить себе жизнь. Ведь братья Стефан и Константин, собрав отряды сторонников и уже разместив их в покоях, задумали не просто изгнать тебя из дворца, как своего отца, но убить здесь. Убийство твое произойдет при следующих обстоятельствах: через три дня Константин и Стефан пригласят тебя отобедать [с ними]. И когда ты попытаешься занять свое место в центре, что согласно обычаю указывает на первенство, тотчас ударят в щит, из покоев выскочат спрятанные там [враги] и кровопролитием положат конец твоей жизни. Если ты потребуешь доказательств того, что я сказал, я лишь покажу тебе в щелочку запертых там людей; а затем, - что более важно для твоего спасения, - передам ключи от [дверей, где заперты твои] враги». Услышав это, Константин отвечал: «Открыв, - говорит, - вероломство заговорщиков, подскажи, как мне их победить. Ведь мое спасение не будет мне так дорого, как будет приятно исполнение долга, когда я отблагодарю [тебя]»²⁶. А Дьяволин ему и говорит: «Тебе небезызвестно, что македонцы преданны тебе и суровы в бою. Призови их и размести в собственных покоях, но так, чтобы Стефан и Константин о том не знали. А когда наступит указанный день пиршества и возникнет спор за почетное место, будет дан сигнал, - как я уже говорил, это будет удар по щиту, - по которому внезапно выскочат твои люди, - приверженцы [твоих врагов] не смогут их защитить, - схватят их тем быстрее, чем менее они того ожидали и, обрив по обычаю волосы, отправят молиться Богу в соседний монастырь, туда, куда они выслали своего отца, а значит твоего тестя. Ибо божественное правосудие, возмездия которого не избежать тем, кто погрешил против своего отца, и которое защитит тебя от ошибок, будет содействовать твоему делу». О том, как согласно справедливому решению Бога, это случилось, поет теперь не только Европа, но и Азия, и Африка. В указанный день братья Стефан и Константин с притворным радушием пригласили на пир Константина и, когда началась ссора за почетное место, ударили, как было сказано, в щит, после чего неожиданно ворвались македонцы, схватили обоих братьев - и Стефана, и Константина, обрили им головы и сослали молиться Богу на соседний остров, куда те [прежде] отправили своего отца²⁷.

XXIII. Когда Роман, их отец, услышал о том, что они прибыли, он возблагодарил Бога, вышел за ворота монастыря им навстречу и с радостным лицом сказал: «Какая, - говорит, ~ радость, что ваши величества решили навестить здесь наше ничтожество. Полагаю, что именно [сыновняя] любовь, изгнавшая меня из дворца, не позволила вам, [моим] сыновьям, долго там оставаться. Как хорошо, что вы отправили меня сюда перед собой. Ведь братия и те мои товарищи, что посвятили себя служению Богу, не знали бы, как принять императоров, если бы не имели меня, издавна поднаторевшего в имперских церемониях. Готов уж отвар из воды, холодней, чем иней на родине готов²⁸; имеются сладкие бобы, овощи и молодой чеснок. Болеют здесь не от морских деликатесов, а скорее от частых постов. Не принимает наша умеренность большой и расточительной свиты; принимает она только ваши величества, которые пришли сюда, дабы не оставить отца в старости». Пока Роман насмехался над ними так или примерно так, сыновья [его], Стефан и Константин, стояли пристыженные, устремив глаза в землю; не нужно объяснять, насколько неохотно шли они в монастырь; это и так понятно. Вслед за тем Роман с распростертыми руками пал к подножию алтаря и со слезами вознес Богу такого рода молитву:

XXIV.

XXV. Вслед за тем Стефана и Константина передали бдительной страже; отец же их стоически сносил выпавшие на его долю испытания. Так, говорят, приводя свидетельства [очевидцев], что он, будучи принужден братией к покаянию, ответил, что более счастлив тот правитель, который служит смиренным рабам Божьим, чем тот, который повелевает живущими в грехе сильными мира сего.

XXVI. Между тем, страстно ожидаемый Беренгар с небольшой свитой из Швабии, прибыв через Виншгау²⁹ в Италию, разбил лагерь у крепости Формигар³⁰, которую Манассия, архиепископ Арльского престола, о котором мы уже говорили выше, владетельТриентской, Веронской и Мантуанской [епархий], поручил защищать своему клирику Аделарду. Когда Беренгар увидел, что ни штурмом, ни посредством осадной техники не в состоянии ее взять, он, зная честолюбие и кенодоксию, то есть тщеславие Манассии, просил Аделарда прийти к нему; и сказал ему: «Если ты передашь под мою власть это укрепление, а господина своего, Манассию, убедишь поддержать меня, я, став королем, дарую: ему - архиепископство Миланское, тебе - епископство в Комо. А чтобы убедить тебя в надежности обещанного, я подкреплю свои слова клятвой». Когда Манассия услышал об этом от Аделарда, он не только приказал сдать укрепление Беренгару, но и всех итальянцев побудил оказывать ему помощь.

XXVII. Итак, молва, что любого зла проворней, скоростью самой жива³¹, очень быстро поведала всем о приходе Беренгара. И тотчас же некоторые, оставив Гуго, стали переходить на сторону Беренгара. Первым среди них был Мило, могущественный граф Вероны; находясь под подозрением у Гуго, - тайно отправив стражей, тот держал его под наблюдением, - он делал вид, будто не замечает, что за ним следят. Однажды, затянув пир почти до полуночи, когда все предались отдыху, то ли заснув, то ли опьянев от вина, он быстро, в сопровождении одного только оруженосца, помчался в Верону; отправив послов, он призвал к себе Беренгара и, приняв его в Вероне, собрался оказать здесь Гуго отчаянное сопротивление. Его отвратило от Гуго не [врожденное] вероломство, а ряд причиненных ему обид, терпеть которые далее он был не в силах. За ним последовал Видо, епископ Моденской церкви, не из-за какой-то причиненной ему обиды, но в надежде получить крупное аббатство Нонантулу, которое тогда же и получил³². Причем он не только покинул Гуго, но и привел с собой очень многих вассалов. Гуго, услышав об этом, собрал войско и, придя к его замку Виньоле³³, мужественно, но безуспешно штурмовал его. То, что это так, доказывает следующее. Ведь, пока он там находился, Беренгар, призванный архиепископом Милана Ардериком³⁴, оставив Верону, поспешно прибыл в Милан. Услышав об этом, король Гуго, опечаленный, вернулся в Павию. Между тем, все итальянские князья не в добрый час начали оставлять Гуго и примыкать к бедному Беренгару. Бедным же я называю не того, кто ничего не имеет, но того, кому никогда ничего не достаточно. Ибо злые и алчные люди, чье богатство ненадежно и подвержено всяким случайностям, вечно жаждут иметь еще больше и не найти среди них такого, кто был бы доволен тем, что имеет; потому и следовало бы считать их не зажиточными и не богатыми, но неимущими и бедными. Ибо только те богаты и владеют прибылями и постоянным имуществом, кто доволен тем, что имеет, и считает достаточным то, что у него есть. Не быть жадным - истинное богатство; не быть одержимым жаждой наживы - доход. Так признаемся же себе, кто богаче из двух; тот ли, кому не хватает чего-то, или тот, у кого больше, чем нужно? Тот ли, кто терпит нужду, или тот, кто имеет всего в избытке? Тот ли, кто чем больше имеет, тем сильнее стремится к наживе, или тот, кто содержит себя на свои средства? Быть довольным тем, что имеешь, - величайшее и самое верное богатство. Но об этом теперь сказано вполне достаточно. Пусть же перо мое вернется к Беренгару, чей приход обещал всем золотой век, и время, возвысившее такого [мужа], почиталось счастливым.

XXVIII. Итак, в то время, как он пребывал в Милане, раздавая должности в Италии своим приверженцам, король Гуго отправил своего сына Лотаря не только к Беренгару, но ко всему народу с просьбой: раз уж они отвергают его, неугодного им, то пусть по крайней мере примут ради любви к Богу его сына, который ни в чем перед ними не виноват и кого они могли бы сделать послушным своим желаниям. Когда же Лотарь отправился в Милан, король Гуго, покинув Павию со всеми своими богатствами, вознамерился оставить Италию и уйти в Бургундию. Однако его задержало следующее обстоятельство. Когда Лотарь в церкви блаженного исповедника Амвросия и блаженных мучеников Гервасия и Протасия распростерся перед крестом, [народ], склонный к милосердию, поднял его и объявил своим королем; вслед за тем, к королю Гуго отправили посла, с заверением, что он опять может ими править. Это решение, скорее обман, исходило не от всех, но [только] от Беренгара, который, исполненный коварства, помышлял вовсе не о том, чтобы те в самом деле получили власть, но, как стало ясно позднее, чтобы Гуго не ушел и с помощью своего огромного богатства не призвал бы против него бургундцев или какой-то другой народ.

XXIX. В это время большим уважением пользовался некий Иосиф, епископ города Брешии, нравами старец, но юный летами. Беренгар, как человек богобоязненный³⁵, за доброту нравов лишил его епископства и поставил на его место Антония³⁶, который и теперь еще жив, без всякого синода и совещания с епископами. Но и в Комо тогда поставил он епископом не Аделарда, как обещал, а некоего Вальдо, из расположения к архиепископу Миланскому. Насколько хороши были его действия, красноречиво и скорбно повествуют разорение подданных, вырубка виноградников и деревьев, ослепление многих людей, а также постоянно повторяющиеся раздоры. Аделарда же он поставил епископом в Реджо³⁷.

XXX. Бозо же, епископа Пьяченцы, незаконнорожденного сына короля Гуго, и Лиутфрида, епископа церкви в Павии, он задумал изгнать; однако, получив от них деньги, он сделал вид, будто из любви к Богу оставляет им [их места]. Как велика была тогда радость итальянцев! Кричали, что пришел новый Давид. В своем ослеплении они предпочитали его даже Карлу Великому. И, хоть итальянцы опять признали королями Гуго и Лотаря, наделе королем был Беренгар, нося лишь титул маркграфа, а они, называясь королями, фактически являлись не более, чем графами. Что сказать еще? Столь великая слава Беренгара, его человечность и кротость побудили моих родителей отдать меня ему в услужение. Преподнеся ему богатые дары, они добились того, что я стал поверенным его тайн и ответственным за его переписку. Долгое время служил я ему верой и правдой, за что и получил от него такую, - о ужас! - награду, о которой расскажу в соответствующем месте³⁸. Подобное воздаяние довело бы меня до отчаяния, если бы не поступил он подобным образом со многими из моих товарищей. О таком, как он, прекрасно сказано: «Перья страуса похожи на перья ястреба и цапли. Когда придет время, поднимется он на высоту и посмеется коню и всаднику его»³⁹. Ведь пока были живы Гуго и Лотарь, этот большой и ненасытный страус, не будучи добрым, по крайней мере казался таковым. Когда же они скончались и народ возвел его на вершину власти, как поднял он вверх крылья и как осмеял всех нас, расскажу не столько словами, сколько вздохами и стонами. Но, оставив это, вернемся к порядку изложения.

XXXI. Король Гуго, не сумев ни отвратить Божье наказание, ни одолеть Беренгара, оставил Лотаря, под видимостью мира вверив его верности Беренгара, и со всеми своими богатствами поспешил в Прованс. Услышав об этом, Раймунд⁴⁰, правитель Аквитании, пришел к [Гуго] и, став его вассалом за 1 тысячу мин, дал клятву верно ему служить. Кроме того, он обещал, собрав войско, вторгнуться в Италию и покорить Беренгара; насколько сильно это нас всех рассмешило, ясно каждому, ибо ничтожество [аквитанского] народа всем известно; но даже если бы и смог он оказать [Гуго] какую-то помощь, все это ни к чему бы не привело, ибо в скором времени, призванный Господом, король Гуго вступил на путь всякой плоти⁴¹, оставив свои богатства племяннице Берте, вдове⁴² Бозо, графа Арльского, По прошествии же малого времени, упомянутый Раймунд, нечестивейший князь нечестивейшего народа, сделал ее своей супругой, хотя все ценители изящной красоты⁴³ уверяли, что он даже поцелуя ее недостоин, не то, что разделять с ней брачное ложе.

XXXII. В это же время ее сестра, то есть жена Беренгара Вилла, оказалась замешана в тяжком преступлении. То, что это случилось, открыто говорят не только придворные и спальники, но и птичники, и кондитеры. У Виллы был один священник, капеллан по имени Доминик, [человек] малого роста, [с волосами] цвета сажи, мужиковатый, вечно небритый, глупый и неотесанный варвар, суровый, косматый, блудливый, вздорный, дурной, упрямый и злой, которому она доверила обучать чтению и письму 2-х своих дочерей, а именно Гизелу и Гербергу. Итак, пользуясь тем, что Доминик, этот неотесанный и грязный священник, довольно неплохо обучал девочек, мать оказывала ему всяческое расположение, давая и роскошные яства, и дорогую одежду. Все удивлялись, почему это она, враждебная, противная и скупая ко всем, к нему столь щедра. Но правдивое изречение, гласящее: «Нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, что не было бы узнано»⁴⁴, не заставило людей долго этому удивляться. Ведь, когда однажды ночью, в отсутствие Беренгара, этот неотесанный [мужлан] хотел, как обычно, прийти к ложу госпожи, там оказалась собака, которая страшным лаем разбудила лежавших по соседству и сильно его покусала. Наконец, когда те, что были в доме, вскочили и, схватив его, стали спрашивать, куда он шел, госпожа дала упреждающий ответ: «Этот несчастный шел к нашим женщинам». Надеясь, что ему будет легче, если он подтвердит сказанное госпожой, священник сказал: «Да, это так». А госпожа, стремясь его погубить, обещала награду тому, кто лишит его жизни. Но, поскольку все были богобоязненны и смерть его пришлось [в результате этого] отложить, молва [о случившемся] дошла до Беренгара. Вилла же обратилась к услугам гаруспиков и знахарей, надеясь, что их заговоры помогут ей. Не знаю, их ли заговоры ей помогли, мягкость ли Беренгара, но дух его склонился к тому, чтобы добровольно глупый рот свой протянуть к недоуздку⁴⁵. Священника же, кастрировав, - за то, что он осмеял служанок госпожи, - отпустили; Беренгар же еще сильнее стал любить свою жену. Те, кто кастрировал [Доминика], говорили, что госпожа не даром его любила, ибо, -это не подлежит сомнению, - он был вооружен, как Приап⁴⁶.

XXXIII. В это время Таксис, король венгров, вступил в Италию с большим войском, Но Беренгар дал ему 10 модиев монет, причем не из своих средств, а из сборов церковных и [в пользу] бедных. Поступил же он так не потому, что заботился о народе, но, чтобы пользуясь этим случаем, собрать большое богатство. Что ему и удалось. Ведь все люди, без различия пола и возраста, - и взрослые, и младенцы, -должны были внести за себя по одной монете; подмешав к ним меди, [Беренгар] из малого количества [монет] начеканил 10 модиев; остальную часть, а также все, что он взял из церквей, он оставил себе.

ЗАКАНЧИВАЕТСЯ КНИГА ПЯТАЯ. БЛАГОДАРЕНИЕ БОГУ

АНТАПОДОСИС КНИГА ШЕСТАЯ

НАЧИНАЕТСЯ ПЕРЕЧЕНЬ ГЛАВ ШЕСТОЙ КНИГИ

I. Пролог

II. О том, как император Константин отправил посла к Беренгару.

III. С какой хитростью отправил посла в Константинополь Беренгар, ничего ему не дав.

IV. О времени, когда этот посол вышел из Павии и когда прибыл в Константинополь.

V. Об удивительном зале, что зовется Магнавра и о принятии послов.

VI. О дарах, которые посол Беренгара сделал императору из собственных средств от имени Беренгара, который ничего ему не прислал.

VII. О том, как император пригласил посла Беренгара к столу.

VIII. Об удивительном зале Деканея и о 3-х больших золотых вазах.

IX. Об удивительном представлении за обеденным столом.

X. [Вместо заключения.]

ЗАКАНЧИВАЕТСЯ ПЕРЕЧЕНЬ ГЛАВ

НАЧИНАЕТСЯ КНИГА ШЕСТАЯ

I. [Описание] наступившего времени потребовало бы от меня способностей скорее трагика, нежели историка, если бы Господь не приготовил мне трапезу в виду тех, кто меня притеснял¹. Ведь я не могу и передать, сколько несчастий обрушилось на меня с тех пор, как покинул я родину; человеку внешнему пристало скорее оплакивать, нежели описывать [свои несчастья]. Внутренний же человек, ободренный учением апостола, хвалится «такого рода скорбями, зная, что от скорби происходит терпение, от терпения опытность, от опытности надежда; а надежда не постыжает, потому что любовь Божья излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам»². Итак, да повинуется человек внешний внутреннему, не только не гнушаясь своими неудачами, но, напротив, находя в них утешение; и, пока, описывая их, он сообщает, как колесо Фортуны одних возвышает, а других унижает, он сам менее чувствует нынешние неприятности и, радуясь изменчивости [Фортуны], не боится уже худшего, - ибо оно уже невозможно, если не считать смерти и повреждения членов, - но постоянно надеется на [поворот] судьбы. Ведь если она изменит настоящее, то принесет благополучие, которого нет, а преследующие нас несчастья изгонит. Так, будем же писать [историю], добавляя, согласно истине, к уже рассказанному то, что последовало.

II. Когда король Гуго умер и пределах Прованса, имя Беренгара стало славным у многих народов, особенно, у греков. Ведь в действительности именно он правил всеми итальянцами, тогда как Лотарь был королем лишь по имени. Константин, правивший Константинопольской империей по свержении Романа и его сыновей, услышав, что власть Беренгара превосходит власть Лотаря, отправил через некоего Андрея, занимавшего должность «дворцового графа», Беренгару письма, в которых говорилось, что он страстно желает видеть у себя его посла, по возвращении которого Беренгар узнает, как сильно он его любит. Написал он ему также рекомендательные письма относительно Лотаря, в которых (просил Беренгара] быть верным слугой тому, кто милостью Божьей является правителем. Константин проявил немалую заботу о благе Лотаря потому, что относился с благочестивой любовью к своей невестке³, которая была сестрой Лотаря.

III. Итак, Беренгар, будучи преисполнен коварства⁴, размышляя, кого бы лучше всего отправить, чтобы не оплачивать его расходы на дальнюю дорогу, обратился к [моему] отчиму, под опекой которого я тогда состоял: «Сколько бы, - говорит, -я дал, чтобы твой пасынок научился греческому!». Й, когда тот ему ответил: «О, ради этого я и сам отдал бы половину своих богатств», он сказал: «Не нужно и сотой части. Константинопольский император просит в письме, чтобы я отправил к нему своего посла. Никто не подходит для этого лучше, чем [твой пасынок], как по твердости духа, так и по искусству красноречия. Да что говорить, с какой легкостью он изучит греческие премудрости, если еще в детские годы он так освоил латинские?». Воодушевленный этой надеждой, мой отчим тотчас оплатил все расходы и отправил меня с богатыми дарами в Константинополь.

IV. Покинув 1 августа Павию, я по реке Эридан⁵ через 3 дня прибыл в Венецию, где застал греческого посла Саломона, китонита⁶ и евнуха, который, вернувшись из Испании и Саксонии, собирался уже отбыть домой, в Константинополь; его сопровождал с богатыми дарами посол нашего государя, тогда короля, а теперь императора, Лиутфрид, один из богатейших купцов Майнца. Покинув Венецию 25 августа, мы 17 сентября прибыли в Константинополь, где нам оказали столь неслыханный и удивительный прием, что было бы досадно не описать его.

V. Есть в Константинополе по соседству с дворцом помещение удивительной величины и красоты, которое греки, ставя «V» вместо дигаммы⁷, зовут Магнавра⁸, то есть magna aura. Так вот, как ради испанских послов, недавно туда прибывших, так и ради меня и Лиутфрида, Константин велел приготовить его следующим образом. Перед императорским троном стояло бронзовое, но позолоченное дерево, на ветвях которого сидели птицы различных видов, тоже бронзовые с позолотой, певшие на разные голоса, согласно своей птичьей породе. Императорский же трон был построен столь искусно, что одно мгновение казался низким, в следующее -повыше, а вслед за тем - возвышенным; [трон этот] как будто охраняли огромной

.

Изображение императора Оттона I, его супруги Аделъгейды и их сына Оттона, благословляемых Христом. Милан, частная коллекция. Резьба по слоновой кости. Император целует ногу сидящего на престоле Христа, по разные стороны от которого стоят святые - покровители Оттона: Маврикий и Мария. Надписи: сверху - «Иисус Христос», слева - «Святой Маврикий», справа - «Святая Мария; внизу-«Оттон император»

величины львы, не знаю из бронзы или из дерева, но покрытые золотом; они били хвостами о землю и, разинув пасть, подвижными языками издавали рычание. И вот, опираясь на плечи 2-х евнухов, я был введен туда пред лик императора. Когда при моем появлении львы зарычали, а птицы защебетали, согласно своей породе, я не испугался и не удивился, ибо был осведомлен обо всем этом теми, кто хорошо это знал. Итак, трижды поклонившись императору, я поднял голову и увидел того, кого прежде видел сидевшим на небольшом возвышении, сидящим почти под самым потолком зала и облаченным в другие одежды. Как это случилось, я не мог понять, разве что он, вероятно, был поднят вверх также, как поднимают вал давильного пресса. Сам [император] тогда ничего не сказал, - да если бы он и захотел, это было бы неудобно из-за большого расстояния, - но через логофета осведомился о жизни и здоровье Беренгара. Ответив ему подобающим образом, я по знаку переводчика вышел и вскоре вернулся в отведенную мне гостиницу.

VI. Нельзя также не вспомнить о том, что я тогда сделал для Беренгара, дабы стало понятно, как сильно я его тогда любил и какого рода награду получил от него за свои добрые дела. Испанские послы, а также названный Лиутфрид, посол нашего государя, тогда короля, Оттона, доставили императору Константину от имени своих государей богатые дары. Я же не принес от имени Беренгара ничего, кроме одного письма, да и то насквозь лживого. Потому-то душа [моя], страшась позора, пребывала в немалом беспокойстве, напряженно размышляя над тем, что можно сделать в данных обстоятельствах. И тут меня, озабоченного и крайне обеспокоенного, осенила мысль: преподнести те дары, которые принес я императору от своего имени, от имени Беренгара и словами насколько возможно приукрасить сей малый дар⁹. Преподнес же я [ему] 9 отличных панцирей, 7 превосходных щитов с позолоченными буллами, 2 серебряных кубка с позолотой, мечи, копья, дротики и 4-х хорезмийских¹⁰ рабов, которые для названного императора были ценнее всех [прочих даров]. Хорезмийцами же греки называют молодых евнухов; верденские купцы ради огромной прибыли имеют обыкновение кастрировать их еще в детстве и вывозить в Испанию.

VII. Вслед за тем, по прошествии 3-х дней, император велел вызвать меня во дворец и сам, лично переговорив со мной, пригласил меня к столу; а уже после пира одарил меня и моих провожатых богатыми дарами. Но, поскольку выпал случай рассказать о том, каким был его стол, особенно в праздничные дни, и какие зрелища наблюдают за столом, полагаю, уместно будет не обойти молчанием, но описать.

VIII. Близ ипподрома, с северной его стороны есть удивительной высоты и красоты помещение, которое зовется «Деканнеакубита»; имя это получено им не просто так, но по очевидным причинам; ведь греческое «беса» по-латыни означает «десять», «еппеа» - «девять», «cubita» же от «сиЬаге» мы можем перевести как «наклонное» или «изогнутое». [Название] это произошло оттого, что в каждую годовщину рождения Господа нашего Иисуса Христа в этом зале накрываются 19 столов. Император обедает за ними вместе с гостями, причем не сидя, как в обычные дни, а возлежа; в эти дни им подают [пищу] не на серебряной, но только на золотой посуде. А после обеда в 3-х золотых вазах вносятся фрукты, которые из-за огромной тяжести доставляются не руками людей, а привозятся на покрытых пурпуром повозках. Две из них ставятся на стол следующим образом. Через отверстия в потолке опускают три обтянутых позолоченной кожей каната с [прикрепленными к ним] золотыми кольцами, продевают их в петли на краях сосудов, а затем посредством лебедки, расположенной над потолком, и с помощью 4-х или более человек [внизу] ставят [вазы] на стол; точно так же потом их убирают. Представления, которые я там видел, я опущу, ибо описывать их было бы слишком долго; лишь одно мне не стыдно будет изобразить здесь, ибо оно удивительно.

IX. Пришел некий [человек], неся на лбу без помощи рук деревянный шест длиной в 24, а то и более фута, на котором локтем ниже верхнего конца имелась перекладина в 2 локтя длиной. Привели также 2-х голых, но препоясанных, то есть имевших набедренные повязки, мальчиков, которые карабкались вверх по шесту и выполняли там трюки, а затем, повернувшись головой вниз, спускались по нему, а он оставался неподвижным, словно корнями врос в землю. Затем, после того как один [мальчик] спустился, второй, оставшийся там один, продолжал выступление, что привело меня в еще большее изумление. Ведь, пока они оба выполняли на шесте трюки, это казалось вполне возможным, ибо они, хоть и были весьма искусны, но управляли шестом, по которому взбирались, благодаря одинаковой тяжести. Но как один, оставшийся на вершине шеста, сумел сохранить равновесие так, чтобы и выступать, и спуститься невредимым, - это меня поразило настолько, что удивление мое не укрылось даже от императора. Поэтому, подозвав переводчика, он пожелал узнать, что мне показалось более удивительным: мальчик, который двигался столь осторожно, что шест оставался неподвижным, или тот, кто держал его у себя на лбу столь мастерски, что ни от тяжести мальчиков, ни от их игры даже слегка не отклонился в сторону? И когда я сказал, что не знаю, что мне кажется thaumastoteron, то есть более удивительным, он, засмеявшись, ответил, что и сам этого не знает.

X. Но полагаю, мне не следует обходить молчанием и то новое и удивительное, что я еще там увидел. В неделю перед Вайофороном, который мы называем Вербным Воскресеньем, император осуществляет раздачу золотых монет, как воинам, так и чиновникам различного ранга, согласно занимаемому ими рангу. Он велел мне прийти, ибо хотел, чтобы я присутствовал при этой церемонии. Происходила же она следующим образом. Ставился стол длиной в 10 локтей и шириной в 4, на котором в [закрытых] мешках лежали монеты, - кому сколько причиталось, - а снаружи, на сумках была указана сумма. Затем, по зову глашатая к императору входили, - не толпой, а в определенном порядке, - те, чьи имена он зачитывал по списку, согласно занимаемому ими рангу. Первым из тех, кого вызывали, был ректор дворца, которому монеты давались не в руки, а клались на плечи вместе с 4 одеждами. После него вызывались доместик аскалонас¹¹ и друнгарий флота, один из которых командовал воинами, а другой - моряками. И вот, получив равное количество монет и одежд, - ибо они равны рангом, - они из-за огромного количества несли их уже не на плечах, но с трудом, с помощью других [людей] тащили за собой. После них приглашались магистры, числом 24, каждому из которых выдавалось по 24 фунта золотых монет, - согласно их общему числу, -и по 2 одежды. Затем следовал ряд патрициев, каждый из которых получал по 12 фунтов монет и по 1 одежде. Все же, кроме того, что получил каждый из них, я не знаю ни числа патрициев, ни общего количества полученных ими фунтов. Вслед за ними вызывалась огромная толпа протоспафариев, спафариев, спафаро-кандидатов, китонитов, манглавитов, протокаравов, каждый из которых получал согласно своему рангу от 7 до 1 фунта. Однако ты можешь подумать, что все это происходит в течение одного дня. Ничего подобного. Начав [раздачу] в четверг, с 1-го часа дня по 4-й, император заканчивает ее только в пятницу и субботу. Ведь тем, кто получает меньше одного фунта, [деньги] выдает уже не император, а паракимомен в течение всей недели перед Пасхой. И вот, когда я там был, с изумлением наблюдая это мероприятие, император спросил меня через логофета, как мне это нравится? И я ответил: «Очень понравилось бы, если бы принесло доход; также как горящему [в аду] богатею понравилось бы созерцание блаженства Лазаря, если бы он достиг его; но так как ему это не суждено, разве может оно ему понравиться?». Император засмеялся и, несколько смутившись, кивнул мне головой, чтобы я подошел к нему, после чего охотно вручил мне большой плащ вместе с фунтом золота, который я принял еще охотнее.