Ливонская война. Вильно против Москвы 1558 – 1570

ГЛАВА II ОРГАНИЗАЦИЯ ВООРУЖЕННЫХ СИЛ ВКЛ

Посполитое рушенье являлось основным элементом военно-оборонительной системы Великого княжества Литовского. Оно представляло собой всеобщее шляхетское ополчение и сформировалось еще в период становления ВКЛ. С давних времен участие шляхты в обороне своей страны было ее важнейшей почетной обязанностью. Выполнение этой «земской повинности», по сути, санкционировало шляхту как привилегированное сословие общества. По этой причине посполитое рушенье выполняло, кроме военно-оборонительной, важную социальную функцию, являясь гарантом социально-политического устройства ВКЛ.

Порядок службы в рушенье был определен в начале XVI в. В 1528 г. состоялась первая известная перепись шляхетских землевладений с целью определения количественного состава земского войска[549]. А в Первом Статуте ВКЛ, вступившем в действие в 1529 г., порядок его формирования и деятельности приобрел правовое оформление[550].

Спецификой посполитого рушенья было наличие в его составе только конных воинов. Для представителя шляхетского сословия считалось оскорбительным служить в пехоте. Командовал посполитым рушеньем наивысший гетман ВКЛ. Эта должность становится в XVI в. одной из главных в государственной иерархии. Гетман входил в господарскую Раду и являлся одним из приближенных к великому князю лиц.

Согласно определенному в начале XVI в. порядку земской службы, шляхтичи со своими «почтами» (вооруженными отрядами) по приказу господаря должны были собраться под командой хоружего в своих поветах. Величина «почтов» зависела от размеров владений. В 1502 г. было решено, что один всадник должен выставляться с каждых 10 земельных «служб». В 1529 г. эта норма была уменьшена до 8 «служб». С 1554 г. окончательно вернулись к установленной в начале столетия норме в 10 «служб» (либо волок)[551].

Сформированная поветовая хоругва должна была прибыть в определенный «военными листами» срок и место сбора посполитого рушенья. Кроме этого, отдельные отряды воинов должны были выставлять радные паны, князья, паны, вдовы магнатов и ряд высших чинов.

Этот порядок действовал на начало Ливонской войны. До вмешательства ВКЛ в ливонские дела посполитое рушенье длительное время не собиралось. Последняя попытка его сбора была предпринята в 1545 г. (если не считать позвольскую кампанию 1557 г.)[552]

Впервые посполитое рушенье с целью обороны Ливонии было собрано летом 1560 г. Оно складывалось со шляхты жемайтских и завилейских земель ВКЛ. Войско должно было собираться в двух точках. Около ливонского городка Бауска под командование жемайтского старосты Иеронима Ходкевича был назначен сбор ополчения с жемайтских поветов (в господарских листах упомянуты Ковно, Вилькея, Скерстамоны и Рассеяны). Второй частью армии должен был руководить наивысший гетман Н. Радзивилл Рыжий[553]. Однако командующим стал князь А. Полубенский, разместивший солдат под Люценом. По сведениям Радзивилла, войско ВКЛ насчитывало невероятно большое количество вооруженных шляхтичей — 29 тыс. человек[554].

С помощью этих сил в Вильно хотели показать ливонцам серьезность намерений Литвы защищать их страну. Для московского противника они должны были стать фактором устрашения и сдерживания. Сигизмунд Август писал в письме к И. Ходкевичу, что приходом литовского войска «тым людем земьли Инфлянтское серца додаси, а непрыятель теж будеть ведати о людех прибылых»[555]. Идти на эскалацию конфликта и вмешиваться в военные действия без выяснения позиции московской стороны по ливонскому вопросу руководство ВКЛ, безусловно, не хотело.

Действительно, войско ВКЛ, отправленное в Ливонию, не приступило к наступательным действиям. Лишь авангард во главе с А. Полубенским вступил в локальный бой с московским отрядом, возглавляемым А. Курбским. 10 октября 1560 г. посполитое рушенье было распущено[556].

Поставленные руководством страны задачи были выполнены. Московиты, увидев новый фактор сопротивления, не решились продвигаться дальше на юг Ливонии, как это было в предыдущие годы. Боязнь московских военачальников нарваться на отпор литвинов в дальнейшем подтвердил сам Иван Грозный[557].

В 1561 г. становится очевидным распад Ливонского государства и его раздел соседями. В этих условиях (особенно после перехода Ревеля под контроль шведов) руководству ВКЛ было необходимо проявлять большую активность в деле обороны Ливонии. Наемники, размещенные в ливонских замках, могли служить только пассивной силой. Для осуществления операций наступательного характера было необходимо привлечение дополнительных военных ресурсов, которые могло дать лишь посполитое рушенье.

Стремясь очередной раз продемонстрировать ливонцам, что ВКЛ серьезно относится к их защите, Сигизмунд Август в апреле 1561 г. распорядился собрать посполитое рушенье со всех западных районов княжества в ливонском городе Зельбурге 24 мая. Однако в середине мая из-за нехватки фуража для лошадей он был перенесен на 15 июня. Надо отметить, что в военный лагерь намеревался прибыть сам господарь[558].

Посполитое рушенье начало действовать только в августе 1561 г. Перед ним была поставлена новая задача — не только не допустить противника в границы контролируемой территории, но и по возможности вернуть захваченные московитами в 1558–1560 гг. ливонские земли. В результате ополчение было задействовано при осаде Тарваста.

Здесь случился тот редкий случай, когда шляхтичи слезли с лошадей для штурма замковых укреплений[559]. У энтузиазма было объяснение — шляхта надеялась на щедрое вознаграждение после присоединения Ливонии. Свою роль сыграл и тот факт, что многие впервые после долгого перерыва оказались в посполитом рушенье. Они еще не испытали тягот длительной военной службы.

Однако ситуация изменилась уже во второй половине года. Для литвинов осада Тарваста проходила непросто. 22 августа 1561 г. наивысший гетман Н. Радзивилл Рыжий писал к господарю, что войско не сможет находиться в Ливонии больше чем две недели из-за нехватки провианта[560]. Через неделю он сообщал, что радные паны и шляхта рушенья категорически высказались за роспуск войска после взятия замка. Сигизмунд Август настойчиво требовал, чтобы оно осталось в Ливонии хотя бы до прихода польского наемного контингента[561]. Вероятно, вскоре после захвата Тарваста земское ополчение было все-таки распущено.

Уже в 1561 г. в посполитом рушенье начали проявляться те острые проблемы, которые далее сопутствовали шляхетской армии все время Ливонской войны. Шляхта стремилась различными способами уклониться от службы, умышленно уменьшая свои «почты». Поэтому в господарских «военных листах» особо оговаривалось, чтобы шляхтичи прибывали в войско в точно определенный срок и согласно с определенными Статутом нормами «подлуг можности имений»[562].

Другой существенной проблемой была медлительность при сборах. 21 июня 1561 г. Н. Радзивилл Черный писал своему брату Н. Радзивиллу Рыжему, что вся шляхта и паны еще сидят дома и нельзя рассчитывать, что через три недели они прибудут в военный лагерь[563]. В начале июля господарь констатировал, что к наивысшему гетману «еше нихто не поспешился, яко ж маем ведомост, же многие за сплошеньством и недбалостью своею и до сего часу з домов своих не выехали»[564].

Чтобы как-то исправить положение, власти огласили решение о сборе посполитого рушенья на рынках и в храмах городов и местечек. Судя по тому, что войско все-таки собралось, акция имела результат. С другой стороны, ее проведение свидетельствовало о неудовлетворительной информации и элементарном незнании поветовой шляхтой содержания «военных листов».

Значительной проблемой становилось поведение вооруженных шляхтичей по дороге на место сбора. Дело в том, что они должны были покупать продовольствие по рыночным ценам. Однако часто под угрозой оружия у населения продукты просто отбирались, доходило и до столкновений[565]. Проход военных отрядов через шляхетские имения уже в 1560 г. нанес владельцам огромный ущерб[566].

Боясь обострения отношений с Московским государством после заключения Pacta Subiectionis, господарская канцелярия в начале декабря выдала новые оповещения о сборе посполитого рушенья на Рождество. Второй сбор за год, тем более в зимний период! Такая частая мобилизация была неслыханным событием.

Руководство ВКЛ на самом деле не планировало сбор армии. Оно стремилось вытянуть из шляхты денежные средства для найма новых регулярных наемных рот. С этой целью в тех же листах шляхте предлагалось откупиться от земской повинности. Освобождение от службы в посполитом рушенье стоило две копы литовских грошей за каждого всадника, который должен был выставляться согласно с действующим законодательством[567].

Маловероятно, чтобы шляхта отозвалась на эту инициативу с необходимой энергией. Осознавая ее крах, в конце января 1562 г. Сигизмунд Август согласился, что в условиях снежной и холодной зимы угроза московских ударов является невелика и собирать войско нецелесообразно[568].

Подобные действия властей в самом начале войны выразительно показывали, что посполитое рушенье не рассматривалось ими как надежная военная сила. Однако отказаться от его использования было невозможно. Скарб (казна) не мог себе позволить содержать на постоянной основе большую наемную армию.

В 1562 г. ливонский конфликт перерос в широкомасштабную войну ВКЛ с Московским государством. Возникла необходимость защищать не только Ливонию, но и все восточное пограничье ВКЛ. При нанесении противником ударов с целью опустошения территории посполитое рушенье должно было остановить продвижение московского войска и провести контрнаступление на неприятельские земли.

Очередной сбор земского войска был назначен около Друцка на 16 мая 1562 г. «Военные листы» высылались в поветы целых три раза — 20 апреля, 1 и 6 мая[569]. Как и в предыдущем году, информацию о созыве посполитого рушенья с самого начала предписывалось озвучивать в наиболее оживленных публичных местах — в костелах, церквях, на городских рынках[570].

В последнем из «военных листов» были уточнены условия службы. Особое внимание обращалось на то, чтобы шляхта сама шла в войско, а не посылала вместо себя своих подданных. Так называемая «братья дельная» должна была в полном составе выехать в военный лагерь. Раньше она могла выслать от своего имени одного представителя. Земским урядникам предписывалось выезжать на военную службу самим, оставляя на своих урядах «шляхтичов недостаточных», т. е. беднейших, которые выставляли в посполитое рушенье не более одного всадника. Согласно Статуту, господарская власть угрожала за уклонение от земской службы конфискацией имений[571].

Таким образом, руководство государства не чуждалось идти против установленных правил военной мобилизации. Из предыдущих просчетов при сборах были сделаны определенные выводы. Разумеется, власти пошли на эти чрезвычайные меры в первую очередь с целью обеспечения надлежащей численности армии.

Шляхту ждал еще один сюрприз, расходившийся со «стариной». Ради увеличения мобильности и усиления эффективности посполитое рушенье было разделено на несколько частей. Шляхта украинских земель должна была 12 мая 1562 г. отдельно собраться под Речицей[572]. Руководителем украинских хоругв был назначен староста луцкий, веницкий и брацлавский Богуш Корецкий. Он должен был координировать действия с наивысшим гетманом, в частности, по его приказу провести передислокацию в назначенное место. Украинская шляхта должна была прикрывать от московских ударов территорию Юго-Восточной Беларуси и Северо-Восточной Украины.

10 июня 1562 г. жомойтской шляхте было выдано предписание изменить маршрут и двинуться под команду польного (дворного) гетмана Г. Ходкевича в Ливонию. Местом назначения было выбрано «Новое место» (?) пана (Юрия?) Остика[573]. Внезапная переброска жомойтских хоругв была вызвана угрозой осады Пернавы[574].

Это решение было принято без предварительного согласования с наивысшим гетманом. Господарь объяснял это насущной необходимостью. Н. Радзивилл Рыжий был против деления армии и хотел видеть жемайтскую шляхту и польного гетмана рядом с собой в военном лагере в Восточной Беларуси[575].

Таким образом, посполитое рушенье было разделено на три части. Это соответствовало стратегической рациональности и позволяло оперативно реагировать на удары противника по протяженной пограничной линии.

Однако это противоречило традиции неделимости посполитого рушенья, что вызвало нарекания со стороны шляхты. К тому же жемайтская шляхта уже успела отправиться в дорогу на первоначальное место сбора на Друцких полях. На Виленском сейме 1563 г. она жаловалась, что изменение маршрута обернулось для нее большими «накладами»[576]. Жемайтам удалось получить от господаря заверения, что больше подобные действия повторяться не будут, но в дальнейшем власти не сдержали слова[577].

Несмотря на категорические требования выхода в войско и угрозы наказания за игнорирование земской службы, шляхта снова осталась сидеть по домам. В июле 1562 г. в Вильно были вынуждены признать, что значительное количество шляхтичей не вышло на военную службу: «Многие з вась будучи повиньни служьбе земскои, и будучи тежь дельными з братьею и вьчастники своими, дома зостали и тепер мешькаете, не едучи ку тои послузе нашои и потребе земьскои»[578]. Жемайтская шляхта, в частности, прикрывалась болезнями, и такое явление в этом регионе приобрело массовый характер[579]. На Волыни и Подолье также легкомысленно отнеслись к сбору посполитого рушенья. 14 мая 1562 г. в адрес волынской и подляшской шляхты был издан повторный лист с категорическим требованием выйти на земскую службу[580].

Власти увидели, что в посполитое рушенье отказывались идти вовсе не бедные шляхтичи, а те, кто мог без особых проблем для своего финансового положения служить в армии. Многие хоружие скрывали информацию о таких лицах[581]. В переписке с Н. Радзивиллом Рыжим Сигизмунд Август предлагал собрать сведения о тех, кто игнорировал вызовы в посполитое рушенье, призывая даже к использованию доносов от соседей. В качестве поощрения доносчикам предполагалось передавать имения наказанных нарушителей[582].

Однако эти намерения, вероятнее всего, остались лишь на бумаге. Господарь закрыл глаза на провинности шляхты и решил не осуществлять конфискаций. Был выдан новый приказ о выходе на земскую службу. За его игнорирование определялось более строгое наказание — не только конфискация недвижимого имущества, но и угроза лишения свободы и жизни: «…не одно под cnраченьем именей, але и под горлы вашими […] абы есте жадной надеи в пофолькгованью не мели»[583]. Но почти половина шляхтичей проигнорировала сбор посполитого рушенья в 1562 г.[584]

Реализованные летом 1562 г. боевые акции не имели результатов, которые могли бы облегчить тяжелые условия службы. Невыносимость такого положения привела к выставлению шляхтой, ссылавшейся на угрозу голода и сильную усталость, требований распустить войско. Более того, в военном лагере под Витебском состоялось оформление «просьб» чисто политического характера.

Реакция господаря на подобное поведение шляхетской армии была одновременно резкой и компромиссной. Он понимал обоснованность просьб шляхты и еще в начале августа 1562 г. писал, что «если бы земяне остались на зиму, то не будут способны выйти на военную службу и платить налоги в следующем году»[585]. В посланном к посполитому рушенью письме указывалось, что значительная часть шляхтичей не выполнила надлежащим образом распоряжений о военных сборах: не взяла, как было приказано, продовольствия на длительный срок, опоздала с приходом на место назначения. Идя навстречу шляхетским просьбам, Сигизмунд Август разрешил воинам разойтись. Тем, кто не присутствовал либо опоздал в военный лагерь, было приказано быть готовым к оперативным сборам в осенний и зимний период. Выяснить, кого касалось данное решение, было поручено «справьцам местца гетманьского» — подляшскому воеводе Василию Тышкевичу и господарскому подчашему Николаю Кишке[586].

На этом военная кампания 1562 г. завершилась. Перед властями ВКЛ стояла задача наладить оборону на восточных границах в осеннее и зимнее время. Несмотря на естественное снижение военной активности, связанное со сменой погодных условий, угроза внезапных ударов не исчезла. Необходимо было готовиться к худшему развитию событий.

В Вильно знали о подготовке Московского государства к новой кампании. Об этом свидетельствует господарский лист от 3 ноября 1562 г., объявший очередной сбор шляхты на 6 декабря 1562 г. в Минске. В нем, в частности, говорилось, что «неприятель нашь княз[ь] великии московьскии злымь умысломь наполнивши ся на паньство н[а] шо воиско свое збираеть»[587]. На этот раз речь шла о настоящей военной мобилизации в зимнее время.

Однако в столице не надеялись на то, что шляхтичи с пылом направятся на службу. В начале декабря 1562 г. были выданы новые листы, в которых призывались только те, кто проигнорировал сбор посполитого рушенья летом 1562 г. Они должны были собраться в Лукомле под команду польного гетмана Г. Ходкевича. Любопытно, что на этих листах стоит дата 3 ноября 1562 г.[588] На наш взгляд, они были написаны заранее и припрятаны до необходимого времени. Вероятно, руководство ВКЛ надеялось, что шляхтичи, не отягощенные службой в середине 1562 г., вскоре прибудут в лагерь.

К началу 1563 г. в Вильно не знали о точных планах московитов. 6 января 1563 г. разные паны уже имели информацию о марше московской армии, однако в качестве его окончательной цели рассматривался либо Полоцк, либо Витебск. Из-за серьезности опасности в специальном обращении к шляхетскому сословию его призывали в спешном порядке прибыть в посполитое рушенье под Минск, где находился с малыми силами Н. Радзивилл Рыжий[589]. В первой половине января 1563 г. у него было только 100 всадников![590]

23 января 1563 г. от перебежавшего московита Семена Буйко руководство ВКЛ узнало о планах московитов по захвату Полоцка. Господарская Рада в пламенном призыве обратилась ко всем, кто пожелал бы принять участие в защите страны, не делая при этом ни сословных, ни этноконфессиональных различий, что было само по себе знаменательным фактом: «…яко на кгвалть вси однастаине хто яко способити ся можеть, боронячи паньства г(о)с(по)д(а)рьского и вольностей, свободь нашихь стольныхь, такь хрестияне, яко и армяне, турцы и татарове»[591].

Однако эти меры не оказали необходимого воздействия на привилегированное сословие. 6 февраля 1563 г. Рада выдала новые листы, в которых обещала шляхтичам, отправившимся в посполитое рушенье, заплатить: всаднику с полным снаряжением и драбу (пехотинцу) с собственным оружием — по 5 польских злотых, всаднику с казацким снаряжением и драбу без оружия — по 4 злотых. Оговаривался и срок прибытия в войско — 8 — 15 дней, в зависимости от места жительства[592].

Фактически эти меры означали попытку превращения посполитого рушенья в наемное войско, содержавшееся за плату. Опасность заставляла искать нетрадиционные способы привлечения шляхты к военной службе.

Однако и эта оригинальная и в то же время отчаянная попытка собрать армию не увенчалась успехом. 15 февраля 1563 г. Полоцк был сдан. Н. Радзивилл Рыжий во время осады располагал лишь 2 тыс. литовских всадников. Вероятно, не все они принадлежали к посполитому рушенью. Среди них могли быть и солдаты из наемных рот.

Полоцкое поражение обнажило проблемы организации обороны ВКЛ. Ежегодные длительные военные сборы выматывали силы шляхты. Ее ресурсы не могли выдержать такое напряжение. Не следует забывать, что основной базой ректрутирования являлись западные регионы ВКЛ. Для местной шляхты переход на далекое расстояние в бедные и опустошенные районы на востоке княжества оказывался особенно тяжелым. Для многих участие в посполитом рушенье создавало реальную перспективу банкротства и в материальном плане являлось самоубийственным шагом. Отсутствие господаря в ВКЛ вынуждало шляхту считать, что он равнодушно относится к войне, из-за чего в ее сознании военные сборы представлялись второстепенной задачей. Возможно, свою роль сыграл и тот факт, что сборы 1561 и 1562 гг. не были санкционированы сеймовыми постановлениями. Шляхтичи по этой причине массово игнорировали рушенье.

Для обсуждения проблем обороны в мае — июне 1563 г. в Вильно был созван вальный сейм. На нем были приняты важные решения, которые в дальнейшем определили суть военно-оборонительной политики ВКЛ.

Захват московитами Полоцка больно ударил по честолюбию шляхты. Как магнатам, так и рядовой шляхте было понятно, что реализовать реванш невозможно без значительных мобилизационных и организационных усилий. Понимание такого положения вещей нашло свое четкое отражение в сеймовой ухвале 1563 г.

Ход Виленского сейма 1563 г. четко показал, что государственные структуры власти целенаправленно искали взаимопонимания со шляхтой. Подобные ощутимые перемены были вызваны не столько позицией шляхты, усилившейся в результате постепенной политической эмансипации (такое утверждение чаще всего можно встретить в историографии), сколько безвыходным положением государства при организации обороны. Массовое игнорирование шляхтой земской службы стало главной причиной отсутствия сил для отпора врага под Полоцком. Государство не могло отказаться от использования посполитого рушенья, недостаток средств в казне не позволял создать ему замену в виде наемной армии. Привлечь внешние заимствования также было нереально. Поэтому поиск компромисса со шляхтой, которая являлась основным ресурсом вооруженных сил, был единственным выходом из кризисной ситуации.

Несмотря на конструктивное отношение заинтересованных сторон, в работе сейма остро проявилась борьба между правящей элитой и рядовыми сеймовыми делегатами, которые были представлены прежде всего хоружими. Они проявили на заседаниях высокую активность и предложили ряд конкретных эффективных мер по повышению обороноспособности страны. При этом некоторые предложения выходили за рамки традиционной политической практики и их Сигизмунд Август не решился одобрить.

В частности, можно не сомневаться в том, что именно по инициативе «меньшего стана» было предложено присоединить к земской службе урядников, которые «врады доживотным правом мають, а до скарбу господарьского платов не дають»[593]. Такие же истоки имела просьба об участии в организации сбора поветовых хоругвей не только хоружих, но также державцев и старост[594]. Это позволило бы более эффективно построить работу на местах.

Вальным сеймом было однозначно решено, что военной повинности должны подлежать все без исключения земли, которые находились на «земском праве»: заставные, вдовиные, находящихся под опекой и в собственности иностранцев (в случае их женитьбы на литвинках) и др.[595] Те шляхтичи, которые «ся поддали паном з ыменьями своими для обороны» (яс!), должны были вернуться в подчинение поветовых хоружих[596]. Освобождавшие от военной службы листы, выданные прежде, переставали действовать, за исключением инвалидов, вдов, сирот и беженцев с Полотчины[597]. Вообще же, по материалам источников отчетливо видно, что к военной мобилизации в той или иной форме предлагалось подключить почти все категории населения. Это резко контрастировало с обычными представлениями о земской службе[598].

Для повышения боеспособности армии делегаты выступили с инициативой, чтобы цена коня и вооружения была не менее чем 6 коп литовских грошей, притом за нарушение этой статьи угрожала конфискация половины движимого и недвижимого имущества[599]. Великий князь согласился с этим, добавив, что за выставление неполных почтов шляхетские имения могут быть вообще изъяты. В этом случае две трети отходили господарю, а одна передавалась тому, кто предоставит информацию о нарушителе[600].

В сеймовом постановлении 1563 г. подтверждались прежние нормы выставления одного всадника с 10 «служб»[601]. Четко определялся порядок выхода и пребывания в посполитом рушенье. Строго запрещались спекуляция продовольствием (за них определялось наказание «злодейской виною»[602]), заимствование чужих лошадей и оружия при пописе. Особое наказание ожидало тех, кто решил бы направить вместо себя слуг (наемников) или самовольно уехать из военного лагеря. Им грозило «каранье горлом», т. е. назначался смертный приговор[603].

Нарушая положения Статута 1529 г., теперь все «братья недельные» (т. е. совместно обладающие одним имением) так или иначе должны были участвовать в исполнении военного долга. В посполитое рушенье направлялся один «годнейший» брат. Остальные должны были идти на наемную службу в роты или почты панов за соответствующее вознаграждение. Только в случае старости отца один из сыновей мог остаться «для пригледанья дому». Наказанием за невыполнение этих предписаний определялось заключение под стражу на 12 недель, что было для шляхты большим позором[604].

Вопреки Статуту господарь позволил шляхте, находившейся на службе у панов, остаться в их почтах, заменив себя в поветовых хоругвах «так добрым шляхтичом, яко сам»[605]. В этом видна явная уступка магнатерии, которая, безусловно, хотела иметь рядом с собой ближайших и верных соратников.

Особое внимание обращалось на своевременный сбор войска. В господарских листах указывалось, что шляхта должна «не одно днемь, але и годиною того року не омешкиваючи» прибыть в армию. Власти обещали, что любое нарушение правил «оть сего часу жадному пропушчоно не будеть»[606].

Руководство страны понимало, что осуществление осадных операций с помощью только конных отрядов обречено на неудачу. Требовались пехотинцы — драбы, притом в большом количестве. Для формирования пешего войска вальный сейм пошел на новый неординарный шаг. По инициативе господаря было одобрено выставление во время созыва ближайшего посполитого рушенья одного драба с каждых 20 волок. Он должен был быть вооружен ручницей либо рогатиной, а также иметь при себе топор. Волость освобождалась от уплаты налогов за таких рекрутов. Его земельный надел должны были обрабатывать остальные жители волости до его возвращения из армии[607].

Сбор очередного посполитого рушенья первоначально был назначен на 1 августа 1563 г. в Крево[608]. Однако уже 26 июля были разосланы новые листы, в которых в связи с предложением московитов продлить перемирие до 1 ноября 1563 г. сбор войска откладывался на 29 сентября 1563 г. Это было сделано, несмотря на окончание благоприятной для военных действий летней поры. Решение объяснялось двумя причинами — желанием провести переговоры об освобождении полоцких пленных и невозможностью быстрого сбора шляхтичей с отдаленных земель[609].

Однако на этом переносы военных сборов не закончились. 31 августа сбор посполитого рушенья был перенесен на 18 октября[610], а в начале октября — на 21 ноября[611]. Причиной переносов стало продление перемирия до 6 декабря 1563 г.

Несмотря на принятие на Виленском сейме 1563 г. конкретных и детальных решений, руководство страны не надеялось на их полное исполнение. Вскоре после окончания сейма на сбор в войско на 8 августа были дополнительно приглашены путные бояре[612]. Осенью 1563 г., когда сбор посполитого рушенья откладывался, власти перешли к попыткам непосредственного набора в армию крестьян. 26 сентября господарь предписал пограничным старостам и державцам организовать отправку в армию с каждых десяти «служб» одного «человека», вооруженного рогатиной и топором, с запасом продовольствия на полгода. Кроме того, такой воин должен был сопровождать подводу с продуктами, собранными с этих «служб»[613].

К подобным чрезвычайным мерам, целиком расходившимся с представлениями о рыцарской службе, руководство ВКЛ вынудили объективные сложности, связанные со сбором шляхетского ополчения.

Об этом свидетельствуют ценные фрагменты пописа (переписи) посполитого рушенья 1563 г.[614] К сожалению, мы не знаем с точностью, когда он был проведен. Вероятнее всего, перепись солдат состоялась либо в в декабре 1563 г., либо в начале 1564 г. На это косвенно указывает упоминание о том, что жомойтские почты «зьехалися на послугу военную року 15б3 на рок [15]64»[615].

Согласно этому попису, в 1563 г. из 27 жемайтских волостей (тивунств) в войско прибыли 2062 всадника (по подсчетам составителя пописа — 2060), 67 пеших шляхтичей (68) и 147 драбов (140). Среди них только 519 (503) — 23 % от общей численности — имели оружие[616]. Для рядового шляхтича отправление земской службы с необходимым вооружением и снаряжением являлось сложной задачей.

Значительная часть шляхты снова уклонилась. Согласно проведенному хоружими попису, в Гераненской хоругве отсутствовало 54 % шляхтичей, Берестейской — 60 %. В Берестейском повете 18 человек выслали вместо себя слуг, из них 8 объясняли это собственной старостью и болезнями, 7 — урядницкими обязанностями, а трое не назвали причин[617] (см. табл. 2.1.1).

Таблица 2.1.1.

Данные об отдельных хоругвах посполитого рушенья 1563 г. (по фрагментам пописа)

Таблица сост. по: АСАР. AR. Dz. II. Nr 21.

Сравнение с пописами 1565 и 1567 гг. показывает, что в 1563 г. так и не удалось добиться максимального сбора шляхты. Жемайтская земля в 1567 г. была представлена 2887 всадниками, что на 40 % выше 1563 г. С Берестейского совета в 1565 г. на земскую службу вышло 136 человек, а в 1567 г. — 421. Напомним, что в 1563 г. с этого повета в посполитом рушенье находилось только 50 человек.

С другой стороны, в Керновской волости в 1563 г. собралось 52 солдата, а в 1565 г. — только 24. Уменьшение численности шляхтичей наблюдалось и в Гераненской хоругве — с 74 до 59 человек. Эти цифры, однако, не могут быть надежным свидетельством успешности сборов в 1563 г., так как посполитое рушенье 1565 г. было, наверное, самой неудачной мобилизацией вооруженных сил ВКЛ за время Ливонской войны и, безусловно, не отражало их реальный потенциал.

Почему же, несмотря на принятые вальным сеймом 1563 г. шаги, надлежащая численность шляхетского войска снова не была достигнута? В зимнее время шляхта неодобрительно смотрела на военную службу, так как содержание их и их боевых лошадей стоило значительно больше, чем летом. Не благоприятствовал выходу и многократный перенос сроков сбора. Тем самым власти не проявляли воли к решительным действиям, отдавая предпочтение дипломатическим средствам. Этими действиями идея военного реванша была скомпрометирована и похоронена. Для шляхетского общества военные приготовления постепенно теряли свой смысл.

Победа в Ульской битве, достигнутая в том числе посполитым рушеньем, показала, что оно сохранило мощный военный потенциал. Ополчение было официально распущено 27 февраля 1564 г.[618]

При его роспуске наивысший гетман сообщил, что вскоре оно должно собраться снова. Это решение поддержал господарь. Сохранившийся «военный лист» к князьям Сангушко указывал на день святого Николая в Друцке. Для тех, кто не выехал в войско предыдущий раз, предписывалось собраться с почтами в двойном размере в Мяделе 24 апреля 1564 г.[619] Вряд ли это произошло. Скорее всего, по-прежнему мобилизация земского ополчения происходила медленно.

Известно, что в военный лагерь планировал приехать сам Сигизмунд Август. Однако в начале августа 1564 г., получив сведения о татарской угрозе Волыни и Подолья, он отказался от выезда в ВКЛ[620]. Армия, уже успевшая собраться, вероятно, была использована при неудачной попытке осады Полоцка в сентябре 1564 г.[621]

Осенью 1564 г., когда московитами осуществлялась осада Озерища, руководство ВКЛ не нашло другого выхода, как выдать новые «военные листы» об очередном сборе рушенья на 25 ноября в Минске. Господарь снова обратился к поветовым урядникам и шляхте с просьбой выставить в войско драбов согласно постановлению Виленского сейма 1563 г. Он разъяснял, что в новых условиях войны пешее войско выполняет все более важную роль, что именно благодаря пехоте московиты достигают успехов. Безусловно, на это решение повлиял неудачный результат похода под Полоцк. Шляхте гарантировалось, что это «вь жадную пошлину вамь не пойдеть и шкодити николи не будеть»[622].

Господарь ставил перед рушеньем не только военные, но и политические задачи. Руководство ВКЛ планировало, согласно формулировке источника, превратить военный лагерь в «зьездь военьный». Причиной такого решения стала необходимость обсуждения Бельского привилея 1564 г. и определение порядка его реализации.

Форма «военного съезда» позволяла обеспечить нужды обороны и служила альтернативой вального сейма — главного представительского института власти в ВКЛ. При созыве посполитого рушенья можно было надеяться на значительное представительство шляхты. С другой стороны, издание Бельского привилея 1564 г. и предложение его обсудить могли способствовать более активному прибытию шляхты в войско.

Детальных сведений о ходе съезде и его решениях не сохранилось[623]. Известно, что оно действительно состоялось[624]. Однако очень сложно что-либо сказать о репрезентативности шляхты. Вполне возможно, что она была низкой.

В установленный срок посполитое рушенье не собралось. В середине января 1565 г. господарь с явным пессимизмом надеялся, что земское войско все-таки соберется. В качестве основной оборонительной силы, способной в случае опасности сдержать натиск врага, рассматривался в это время польский наемный контингент[625].

О порядке сбора в 1565 г. мы знаем немного. В недатированных «военных листах» господарь призывал к добровольному и всеобщему выходу в рушенье всех слоев общества, сообщая о своем желании выехать в военный лагерь после завершения польского сейма в Петркове[626].

Известно любопытное распоряжение Сигизмунда Аугуста, датированное летом 1565 г., о приглашении на военную службу ремесленников, путных бояр и крестьян. Два крестьянина должны были выставляться с 20 волок, иметь «воз з двема клячами добрыми», рогатину и топор, а также вспомогательные средства — два серпа и косу. Вооружение путных бояр должны было состоять из ручницы, а также сабли либо меча. Господарь приказал мещанам отправить на службу пивоваров, пекарей, зодчих и кузнецов. Они должны были быть обеспечены необходимым провиантом на полгода. Важно отметить, что призыв в войско представителей непривилегированных сословий непосредственно связывался с прибытием Сигизмунда Августа[627].

Его решение возглавить войско и характер подготовительных мероприятий демонстрировали, что в 1565 г. господарь хотел принять решительные меры борьбы с Московским государством. Этот год должен был стать переломным в ходе войны[628].

Однако реализации замыслов помешали эпидемия чумы и старые проблемы комплектования рушенья, сбор которого был назначен под Раковом[629]. Сам Сигизмунд Август не выполнил обещания возглавить войско[630]. Чем больше проходило времени, тем больше падала энергия правящей элиты и рядовой шляхты.

Это явление хорошо отражает ход сбора посполитого рушенья в 1565 г. Благодаря сохранившемуся попису мы знаем о нем больше, чем о предыдущих. Перепись воинов, прибывших в войско, продолжалась с 9 июля по 15 октября 1565 г.[631]

Попис 1565 г. дает отличную возможность проследить динамику сбора шляхты (см. график). По нашим подсчетам, наибольшее количество солдат собралось в первые дни объявленного срока — 2191 человек. Потом это количество за период времени (в этом качестве была взята половина месяца) неуклонно уменьшалось. Основная масса шляхты прибыла в первый месяц сбора (примерно с 9 июля по 15 августа) — 4514 (68 %) человек. Это было связано с сохранявшейся возможностью приезда в войско господаря. На графике видно, что во второй половине сентября и в октябре прибытие шляхтичей сильно сократилось — 357 (5 %) человек. На срок, очевидно, влияла также отдаленность поветов от места сбора: шляхта с Подляшья в большинстве начала прибывать только в августе 1565 г.

Много ценной информации для размышления дает анализ количества прибывших солдат из отдельных поветов. Численность воинов в поветовых хоругвах составила 4140 человек (51 % от всего войска). Остальную часть представляли собственные почты крупных землевладельцев, князей и разного рода урядников, а также хоругвы татар. Как видим, крупные феодалы выставляли почти половину армии, что свидетельствует о важном значении их отрядов в посполитом рушенье.

Что касается отдельных поветовых хоругвей, то наибольшее количество солдат прибыло из поветов Трокского воеводства — 2382 человека (57,5 % от всех поветовых хоругвей). По непонятным причинам в их число включена подляшская шляхта — 1002 человека (24,2 %) — достаточно большое число по сравнению с другими хоругвами. Шляхта из Подляшья даже превысила по численности шляхту Виленского воеводства, которой прибыло только 929 человек (22,4 %). Волынская земля, Новогрудский и Киевский поветы выставили малое количество солдат — соответственно 567 (13,7 %), 226 (5,5 %) и 36 (0,9 %) человек. Восточные земли ВКЛ и Жемайтия вообще не были представлены в пописе. Вероятнее всего, хоругвы из Жемайтии планировалось в случае опасности перебросить в Ливонию, поэтому их не вызвали под Раков.

Таблица 2.1.2.

Сбор посполитого рушенья ВКЛ в 1565 г. (раскладка по военно-территориальным единицам и периодам прибытия)

Примечания

1. Подсчитывались только конники.

2. Несовпадение окончательной численности в наших подсчетах с указанной в пописе итоговой суммой (РИБ.Т. 33. С. 430) может проистекать из указанного в источнике факта, что многие магнаты не представили сведений о численности своих почтов.

Таблица сост. по: РИБ. Т. 33. С. 237–430.

Попис посполитого рушенья в 1565 г. зафиксировал чрезвычайно низкие сборы шляхты. Основной причиной по-прежнему оставалось отсутствие необходимых средств для выхода на земскую службу. Финансово-экономический кризис, охвативший ВКЛ в 1564–1565 гг., непосредственным образом повлиял на осуществление военно-оборонительных мероприятий. Немалое воздействие на сбор шляхты должны были также оказать известия об эпидемии чумы, распространившиеся в северно-восточных районах ВКЛ. Важной причиной игнорирования шляхтой земских обязанностей являлось отсутствие в военном лагере великого князя.

Источники сохранили об этом непосредственные свидетельства. Так, волынские шляхтичи жаловались на вальном сейме 1565/1566 гг., что из их имений к крупным землевладельцам перебежало множество крестьян, поэтому они не имеют возможности выполнять земскую службу и платить налоги в положенном объеме.

Шляхта жаловалась на то, что князья и паны скупили на Волыни большое количество владений и не несут с них военную повинность. Объемы сокращения службы были очень значительны: если раньше Волынская земля выставляла четыре хоругвы, то теперь не набиралось и одной[632].

Поведение господарской власти четко показало отсутствие рычагов воздействия на нарушителей права. Сигизмунд Август порекомендовал волынянам составить реестр нарушений и передать гетману. Такие меры, разумеется, не могли заставить крупных землевладельцев выставлять в войско надлежащие почты. В сущности, это означало отказ от решения проблемы.

Имея пред собой неудачные результаты мобилизации вооруженных сил, власти уже не пытались постановить сбор посполитого рушенья на собранном в Вильно в конце 1565 г. вальном сейме. Главное внимание на нем было сконцентрировано на поиске новых средств на ведение войны и других аспектах организации обороны.

При работе сейма были затронуты проблемы, связанные с организацией земского войска. Сеймовые сословия просили об обязательном и неотложном наказании проигнорировавших военную службу: «абы за некарностью у большую недбалость и сплошенство не приходили»[633]. Вносилось конкретное предложение ввести должность «инстигатора» для выявления уклонявшихся от службы. Одновременно шляхта просила смягчить наказание — вместо конфискаций имущества предоставить шанс откупиться от каждого пропущенного сбора посполитого рушенья (взяв за точку отсчета 1563 год) пятью копами литовских грошей[634].

Вообще говоря, впечатляет обоснованность просьб шляхты, ее желание рационализировать военную службу. Симптоматична «просьба» о проведении ревизии всех без исключения владений (в том числе и духовных) «на земском праве» для определения точных размеров службы. Было ясно, что данные 1528 г. давно устарели. Однако господарь не согласился с этим предложением, перенеся его исполнение на послевоенное время.

Динамика прибытия воинов на место сбора посполитого рушеньа ВКЛ в 1565 г.

Это решение, безусловно, учитывало интересы крупных землевладельцев, которым было чрезвычайно невыгодно переписывать свои имения. Это становится очевидным, если учесть, что в сеймовой «просьбе» содержится предложение конфискации скрытых имений[635].

В апреле 1566 г. слухи об подготовке московитов к военному походу вынудили Сигизмунда Августа назначить очередной сбор посполитого рушенья на 9 июня 1566 г. в Друцке. Этим решением господарь частично обошел артикул нового Статута, согласно которого сбор войска должен был быть одобрен вальным сеймом. Сигизмунд Август сослался на постановление сейма 1563 г., факт незавершенности войны и в конце концов пояснил, что от оперативного решения проблем обороны зависит жизнь самих шляхтичей, их семей и сохранность имущества[636].

Проведение широкомасштабных внутренних реформ не изменило отношения шляхты к сборам земского ополчения. В конце июня 1566 г. в Вильно отмечали, что шляхтичи «лениво ся на войну выправують»[637]. Ситуация не изменилась и через месяц. Как сообщал наивысший гетман Г. Ходкевич, «обыватели того Великого Кназьства Литовского неборздо до мене у воиско зьеждчаються»[638].

С другой стороны, очевидно, что сбору армии не уделялось большого внимания. Созыв посполитого рушенья был пассивной оборонительной реакцией на слухи о подготовке противника к нападению. В это время в Москву было отправлено посольство, что позволяло надеяться на сохранение мира.

Под прикрытием мирных переговоров московиты взялись за укрепление своих позиций на оккупированной территории Северо-Восточной Беларуси. Они строили вдоль линии противостояния с литвинами небольшие замки — укрепленные пункты опоры московской власти на прилегающих к Полоцку и Витебску землях.

Активизация московитов привела к роспуску в августе 1566 г. Берестейского сейма. Под конец своей работы сейм определил чрезвычайные условия военной службы. К выходу в посполитое рушенье призывались все желающие жители ВКЛ, невзирая на сословную принадлежность. Им, а также шляхтичам, которые выставят дополнительных солдат в свои почты, обещались особая благодарность господаря и плата по ставке 5 коп грошей за всадника[639].

Не ожидая бурного отклика на эти предложения, власти ВКЛ предписали выйти на военную службу всем урядникам (старостам) и лесничим, притом выставить почты не только со своих земских имений, но и с владений, находящихся в служебном распоряжении. Земской повинности без всяких ограничений подлежали также землевладельцы-чужеземцы и господарские дворяне. Наказанием за невыход на службу определялась конфискация имений, даже если ими владели жены или вдовы[640].

Шляхта и на этот раз не изменила поведения, массово проигнорировав призыв. 18 августа 1566 г. после получения информации об этом от наивысшего гетмана ВКЛ Сигизмунд Август с горечью констатировал, что «до сих часов никого з станов рыцерских ку Вашей Милости у войско ся не зьехало, и не было с ким часу потребы неприятелю отпору чинити»[641]. Как только до руководства ВКЛ дошли сведения об отправке в ВКЛ московских послов, в конце августа по решению Г. Ходкевича немногочисленное войско было распущено[642].

После постройки Усвята московиты не только не остановились, но еще шире развернули строительство замков на захваченной территории. Такой ход событий стал полной неожиданностью для руководства ВКЛ. В августе — октябре 1566 г. оно приняло ряд контрмер с привлечением местных сил. Видя их малую эффективность, в Вильно решили созвать в декабре 1566 г. очередной вальный сейм «для обмышлеванья обороны скутечное и валки потужное»[643].

Ход и результаты работы представительного собрания продемонстрировали стремление максимально мобилизировать военный потенциал княжества. Сигизмунд Август заявил о решении возглавить войско в ответ на просьбы «всех станов, сойму належачих»[644].

Господарское решение имело прямое влияние на характер сеймовых постановлений по подготовке военных мероприятий. Категоричность их положений исходила из уверенности в успешности военной кампании, возглавленной господарем.

Важно отметить, что участники сейма выдвинули два обязательных требования выполнения сеймовых решений: в военном лагере должен находиться господарь и должны вестись только активные военные действия на территории противника[645]. Необходимо обратить также внимание на слова господаря, в которых он засвидетельствовал свое обещание на протяжении двух ближайших лет посвятить себя военным делам: «А мы, господарь, в тыхь двухь годехь не маемь ихь (т. е. сеймовые сословия. — А. Я.) ни до чого иного вести, ани взывати, одной войне потужной з неприятелемь досыть чинити»[646].

Что же содержали в себе решения Городенского сейма 1566/1567 гг.? Как и в 1563 г., был одобрен сбор не только конных всадников, но и драбов. Они собирались исключительно для «до битвы и ку штурму и до потреб шанцовых», т. е. для проведения осадных мероприятий. Один драб должен был отправляться с каждых 20 волок либо 40 дымов. Из них два должны были быть вооружены ручницами, а третий — рогатиной и топором. «Убогая» шляхта от выставления драбов освобождалась[647].

Один всадник должен был выставляться с каждых 10 волок либо 20 дымов. Образцовый воин должен был выглядеть следующим образом: «пахолокъ добрый, збройный, шляхтичь цветный, а конь за коп десять, а з живностью возь одинь, двема конми особливыми, кромь почтового коня, прикрытый сукномь черленымь, также и возница; а при возе мает мети рыдль железны, мотыку, сокиру, рогатину»[648]. Обратим внимание нв чрезвычайно выткую сто имо с «ь коня. В сравнении с 1563 г. она выросла на целых 4 копы литовских грошей.

В отношении службы мелких шляхтичей сейм существенно нарушил старый порядок. Обычно «убогая» шляхта практиковала отправку в войско одного представителя с 10 «служб» (дымов). На сейме 1566/1567 гг. в качестве разовой меры мелким шляхтичам предписывалось «не смотрети чергь своихь звыклыхь» и прибыть лично со снаряжением, которое они могли себе позволить[649]. Отдельным пунктом такие же условия определялись для подляшской шляхты, где количество «убогих» было особенно велико.

Эти принципы земской службы (напомним, они расходились со статутными нормами) должны были действовать в течение двух ближайших лет.

Наказание за невыход шляхтичей в войско определялось согласно Статуту в виде конфискации имений[650]. Кроме того, впервые сословие предупреждалось о возможности лишения права пользоваться «вольностями»[651].

Господарь сообщил о распоряжении привлекать к судебной ответственности не заплативших по 5 коп грошей за прошлые невыходы на службу[652]. Таким образом, власти снова декларировали обращение к карательным мерам, которые вписывались в сеймовые постановления 1563 г.

Впервые в формировании земского войска должно было принять участие частновладельческие города. С каждых 10 дымов предписывалось выставить одного пешего солдата с ручницей и мечом. На трех таких драбов мещанам было нужно собрать и отправить в военный лагерь один воз с провиантом, дополнительным вооружением (рогатина, топор) и инструментом, необходимым для осадных операций. С городов, которые «на волях седять», земская служба должна была осуществляться в соответствии с общими правилами[653].

Церковные владения в военной мобилизации не участвовали. Как и прежде, служба должна была нестись только с частных имений духовных лиц. Господарь рекомендовал иерархам рассмотреть возможность отправки в армию солдатских почтов «заровно со всими станы светскими водлуг теперешнее уфалы соймовое»[654].

В военный лагерь были обязаны прибыть все главные урядники из регионов, господарские дворяне, не задействованные на службе при дворе, лесничие и ревизоры из господарских владений, а также взрослые цыгане. В поветах оставались лишь три «возные», притом это могли быть исключительно шляхтичи, выставлявшие в войско по одному всаднику. Особо подчеркивалось, что земской службе подлежат все имения, принадлежащие женам, вдовам и чужеземцам. В войско очередной раз приглашались все желающие «якого колвекь стану»[655]. Эти меры повторяли постановления предыдущих сеймов, на которых также принимались чрезвычайные шаги для увеличения численности вооруженных сил.

Дата и место военной мобилизации на самом сейме не определялись. Оговаривалось, что в случае чрезвычайной необходимости шляхта должна была готова выступить в любой момент[656]. Стоит, на наш взгляд, добавить, что планы по сбору армии имели место уже в приглашениях на вальный сейм от 5 ноября 1566 г. В них было сказано, что в случае острой необходимости поветовая шляхта должна выехать в войско сразу после окончания сеймовых заседаний[657].

Таким образом, Городенский сейм 1566/1567 гг. одобрил чрезвычайные меры по организации посполитого рушенья. Его решения засвидетельствовали готовность шляхты вести наступательную войну до победного конца и пожертвовать ради этого необходимые средства. Стоит отметить, что это было первое после 1563 г. санкционирование вальным сеймом сбора шляхетского ополчения.

В апреле 1567 г. было принято окончательное решение о сборе рушенья 17 мая в районе Молодечно. В разосланных по поветам «военных листах» оно обосновывалось в первую очередь продолжением строительства московских замков на Полотчине, а также отсутствием посольства из Московского государства[658].

Послы, однако, вскоре приехали. Начавшиеся переговоры на некоторое время прервали мобилизацию вооруженных сил. Руководство ВКЛ скоро поняло, что московиты просто затягивают время, и возобновило подготовительные мероприятия к военной кампании.

Таблица 2.1.3.

Сбор посполитого рушенья ВКЛ в 1567 г. (раскладка по военно-территориальным единицам и периодам прибытия)

Примечания:

* подсчитывались только конники.

¹ в скобках указаны данные по "Суммариушу", находящемся в конце переписи войска: РИБ. Т. 33. С. 1374–1378.

² остальная оршанская шляхта осталась в Оршанском замке.

³ в списке жемайтской шляхты указана только дата начала переписи.

⁴ в число общей суммы почтов князей включены почты князей Друцких и Лукомских.

⁵ в число почтов дворян включены почты, выставленные дворянами, которые служили во время сбора посполитого рушенья при дворе.

⁶ окончание переписи татар не сохранилось.

Таблица составлена no: РИБ. Т. 33. С. 537 — 1378.

Сбор армии с самого начала имел неторопливый характер. Это было связано в первую очередь с отсутствием господаря. Наивысший гетман Г. Ходкевич, указывая на эту причину, писал, что «не был на пописе нихто, одно толко з горсть калекь приехало и тые ся зась по от[ь]еханью моемь здеся до короля Его Милости проч роз[ь]ехали»[659]. В середине июля 1567 г. власти были вынуждены признать, что в военный лагерь «людей велми мало прыбыло, а з иных поветов нихто не приехал»[660]. В государственной канцелярии издавались повторные листы с призывом собираться в войско, «днем и ночью яко на кгвалт поспешаючися»[661].

Как выполнялось данное распоряжение, можно увидеть в данных по прибытию солдат (см. табл. 2.1.3. и соответствующий график). За лето под Молодечно собрались немногочисленные воины только близлежащих поветов — Виленского, Минского и Ошмянского, а также татарские хоругвы, всегда отличавшиеся наибольшей оперативностью при военных сборах. С наивысших урядников свои почты в конце июня выставили лишь наивысший гетман Г. Ходкевич и берестейский воевода Ю. Тышкевич.

Магнаты ожидали выезда в лагерь господаря, имея право сослаться на сеймовое постановление об обязательном участии Сигизмунда Августа в кампании[662]. Интенсивное прибытие почтов радных панов началось лишь с 18 сентября, когда господарь двинулся в военный лагерь. Он прибыл под Молодечно в октябре[663]. Основная масса шляхтичей также съехалась в войско лишь во второй половине сентябре — октябре. Возможно, причиной было окончание сельскохозяйственных работ, после которых шляхта могла спокойно покинуть свои имения и заплатить налоги из средств, полученных от сбыта продукции.

Наибольшее количество солдат прибыло из поветов Подляшского воеводства — 7320 всадников. большая группа была выставлена от Жемайтской земли — 2887 человек. Их перепись, кстати, проводил не польный писарь, а служебник Я. Ходкевича Григорий Борейша, что свидетельствует об особом положении жемайтских почтов в посполитом рушенье. Вполне вероятно, что эти почты остались на месте для использования в случае нападения московитов на Ливонию. Остальные поветы среднего размера, находящиеся в западной и центральной части ВКЛ, выставили солдат в количестве 300–800 всадников. Слабо была представлена Волынь — всего лишь 697 всадников. Согласно подсчетам Г. Ловмяньского, с Волыни не приехало не менее 37 % шляхтичей[664]. Отсутствовали солдаты из Полоцкого и Мстиславского воеводств, а также из Витебского повета. Это было обусловлено приграничным положением регионов и большими потерями, понесенными их населением за годы войны. Кроме того, пограничные земли требовали боеспособных людей для обороны. Из Оршанского повета, к примеру, в посполитое рушенье прибыло только 7 человек, а остальная шляхта, как сказано в тексте пописа, осталась служить при оршанском замке[665].

Доля почтов магнатов и центральных урядников (в их число включались радные паны, господарские урядники, канцелярские служащие, князи, паны и дворяне) в составе армии была достаточно большой — 9286 всадников (34 % от численности всего посполитого рушенья). По сравнению с переписью 1528 г. доля магнатских почтов в процентном отношении уменьшилась, несмотря на рост в абсолютных цифрах[666]. Возможно, причиной было сокрытие магнатами действительных размеров владений. Наиболее состоятельные магнаты вообще не подали польному писарю реестров. Вместо этого они дали устную информацию о размерах земской службы со своих имений. Так сделали Н. Радзивилл Рыжий, Я. Ходкевич, Н. Кишка и некоторые менее заметные лица.

Много крупных и средних землевладельцев выставили по собственной инициативе «на ласку господарскую» дополнительных солдат. Господарь обещал в будущем заплатить за них соответствующую цену. Всего таких воинов насчитывалось 1455 всадников, что составило приблизительно 15 % от общей численности. Они быстро вернулись домой — их имена редко встречаются в составленном в начале 1568 г. втором перечне солдат (так называемом «втором вызове»)[667].

Общая численность посполитого рушенья ВКЛ, собравшегося под Молодечно в конце осени 1567 г., составила примерно 27–28 тыс. конных и пеших солдат (по нашим подсчетам — 27 588 всадников)[668]. В лагере находилось около 100 пушек разного калибра.

Это был наибольший сбор посполитого рушенья не только за период Ливонской войны, но и вообще за весь XVI в. Любопытно сравнить эти цифры с информацией, содержащейся в одной из реляций в Ватикан папского нунция Ю. Руджери. Он писал, что максимальный потенциал посполитого рушенья ВКЛ составлял 70 тыс. человек, но в реальности может собраться не более 40 тыс. человек. В Польше, по его словам, эти цифры составляли соответственно 100 и 50 тыс. человек[669].

Как видим, мобилизационные и организационные усилия государственных структур власти ВКЛ в 1567 г. принесли свои плоды. Нельзя сказать, что шляхта не выполняла сеймовых постановлений и господарских распоряжений относительно сборов земского ополчения. Штрафные санкции, о которых предупреждало руководство страны, являлись для мелкой и средней шляхты реальной угрозой. В Радошковичах радные паны по согласованию с господарем издали постановление, согласно которому на местах должны были начаться «увязанья» в имения[670]. В декабре 1567 г. господарские дворяне приступили к их конфискации: «…господар росказал тым посланьцом, которые в поветы посланы, увязывать ся в ыменя таковых всих, кого дома зостануть»[671]. К тому же не будем забывать, что именно в 1567 г. руководство страны особое внимание обратило на мелкую шляхту[672]. Очевидно, по этой причине наибольшее количество шляхтичей собралось с Подляшья и Жемайтии, где преобладало мелкое землевладение[673].

К сожалению, собранное войско ничем себя не проявило в военных действиях. Далее нами будет обосновано, что по крайней мере осенью 1567 г. планы господарской власти изменились и посполитое рушенье собиралось не столько для выполнения военных задач, сколько для осуществления внутриполитических замыслов. Не следует забывать и о версии хроники М. Бельского, что Сигизмунду Августу войско было необходимо для возможной поддержки оппозиции в Москве, готовившей государственный переворот[674].

В конце января 1568 г. господарь констатировал, что большая часть шляхты самовольно разъехалась по домам[675]. Перед этим она отправила к великому князю своего посланца И. Есмана с просьбой распустить рушенье из-за холодной погоды и недостатка провианта. Шляхта также жаловалась, что «несколько сот особ людей зацьных и можных з немалыми почты у войску пры пану гетману не были и тепер их нет»[676].

Динамика прибытия воинов на место сбора посполитого рушенья ВКЛ в 1567 г.

В свою очередь, минский воевода Гаврило Горностай сообщал, что шляхта не хочет идти под неприятельские замки, продолжая самовольно разъезжаться. Отправленный в Браслав военный отряд разбежался, не дойдя до места назначения. В результате московиты без помех совершили нападение на браславские окрестности. Самовольно разъехались и польские солдаты. Радные паны просили вернуть из них хотя бы тысячу человек. Согласно информации Г. Горностая, всего в военном лагере осталось лишь около ста человек знатной шляхты[677].

В этой ситуации господарь разрешил наивысшему гетману распустить рушенье, предварительно обсудив охрану приграничных земель[678].

Однако по самовольному отъезду из военного лагеря позиция господаря была бескомпромиссной. Удовлетворяя просьбу шляхты, он подчеркивал, что «без роспущенья от пана гетмана нихто з войны зьехати не мог и не можеть»[679]. В поветы были разосланы листы с предписанием составить реестры не прибывших на земскую службу либо покинувших ее по собственной инициативе. Одновременно Сигизмунд Август рекомендовал наивысшему гетману составить список присутствовавших при роспуске посполитого рушенья[680]. Нарушителей порядка ожидало строгое наказание.

Шляхта понимала, что отъезд может вызвать наказание. Оригинальную попытку его избежать предприняла шляхта Бельского повета. Она пообещала за разрешение уехать из военного лагеря выплатить в казну по одному польскому злотому с одного «дыма»[681]. Эта просьба была удовлетворена. На Городенском сейме 1568 г. господарь решил пойти таким путем в отношении к шляхте всей страны[682].

Роспуск земского ополчения не означал отказ от намерений воевать с противником. Почтам радных панов было приказано отправиться под командованием жемайтского старосты Я. Ходкевича добывать Улу[683]. Вместе с ним отправился и Р. Сангушко, а вскоре должен был также присоединиться Г. Горностай[684]. После нападения московитов на земли Браславщины некоторое количество солдат из посполитого рушенья во главе с мстиславским воеводой и браславским старостой Ю. Остиком было направлено под Браслав[685]. Ф. Кмита был послан «з некоторым рыцерством нашым» (по сведениям М. Бельского и М. Стрийковского — 4 тыс. человек[686]) воевать смоленские окрестности. Любопытно, что великий князь приказывал шляхте после проведения боевых мероприятий не разъезжаться по домам, а остаться в Орше для охраны пограничья[687].

Важнейшим результатом сбора посполитого рушенья в 1567 г. было то, что эта демонстрация военной силы вынудила московитов прекратить подготовку наступления на Ливонию и заняться обороной своих границ[688]. Однако переломить досадную традицию пассивных действий и реализовать широкомасштабную наступательную операцию снова не удалось.

Это был последний сбор шляхетского ополчения за время Ливонской войны 1558–1570 гг., что объясняется несколькими причинами. Во-первых, его мобилизационные ресурсы оказались на грани полного исчерпания. Во-вторых, противник начал проявлять меньшую активность, поэтому острой необходимости собирать посполитое рушенье не было.

На Городенском сейме 1568 г. было принято решение, согласно которому в случае чрезвычайной необходимости шляхтичи «не с почты повинными, але яко хто можеть, на отпор неприятелеви бечи и ку пану гетману ехати мають»[689]. Это фактически означало, что власти отказались от сбора посполитого рушенья по традиционным принципам. Стараясь добиться в первую очередь быстрой мобилизации и осознавая недостаток средств, руководство страны требовало выхода на земскую службу только самих шляхтичей.

Сбор земского войска должен был состояться лишь при самых тяжелых обстоятельствах. Одобрение новой серебщины сеймом 1568 г. показало, что руководство страны очередной раз признало неэффективность посполитого рушенья, больше рассчитывая на материальные ресурсы шляхты.

В начале ноября 1568 г. Г. Ходкевич, остерегаясь нападения московитов на Витебск, полагал, что вооруженные силы у ВКЛ отсутствовали: «Людей пенежныхь мало, поиска земьского вь готовности не будет». Наивысший гетман просил поддержки радных панов, рекомендуя в случае опасности собрать посполитое рушенье без рассылки господарских листов в поветы[690]. Великий князь, однако, не был склонен преувеличивать масштабы угрозы и отложил рассмотрение вопроса о созыве ополчения на ближайший съезд в Вогине[691].

Таким образом, посполитое рушенье в период Ливонской войны 1558–1570 гг. хотя и подтвердило статус основной военной силы в ВКЛ, однако так и не сумело обеспечить победу в военных действиях. Шляхетское ополчение являлось малоподвижной структурой, неспособной оперативно реагировать на ситуацию на фронте. Вызывала вопросы боеспособность шляхтичей, которые за длительное время «простоя» попросту разучились воевать. Сборам постоянно сопутствовали уклонение от службы, сокрытие действительных размеров почтов, насилие по отношению к мирному населению по пути к месту сбора.

Будет неправильным утверждать, что со стороны шляхты, мечтавшей о польских свободах и вольностях, имел место сознательный саботаж посполитого рушенья. Часто такое суждение можно встретить в литературе. Наоборот, рядовая шляхта, боясь наказания, стремилась выполнять распоряжения властей. Другое дело, что для многих выход в войско был невозможен из-за отсутствия материальных средств. А вот состоятельные магнаты нередко показывали пример недобросовестного поведения во время военной мобилизации.

В сборах посполитого рушенья в годы Ливонской войны можно выделить два периода. Первый продолжался до 1563 г.: оно созывалось без сеймовых постановлений, по принципам «старины». Для государственных структур обращение к рушенью являлось забытым и непривычным делом. Основные ожидания возлагались на добровольное желание шляхты защищать страну. Уже в начале Ливонской войны проявились кризисные явления в организации рушенья, стала очевидной недостаточность шляхетских ресурсов для регулярной мобилизации вооруженных сил.

Качественные изменения в организации посполитого рушенья наблюдаются в 1563 г., когда на Виленском сейме было определены правила выхода и нахождения в армии, а также приняты меры по его модернизации в новых условиях войны. Несмотря на проведенную регламентацию, превратить посполитое рушенье в эффективную военную силу не удалось. Для шляхты военные сборы оставались изнурительным мероприятием. Сокрытие реальных размеров владений отрицательно отражалось на численности войска. Господарь не спешил в военный лагерь, из-за чего престиж посполитого рушенья еще больше падал и приводило к массовому уклонению шляхты от земской службы. Только в 1567 г., когда Сигизмунд Август все-таки прибыл в войско, привилегированное сословие проявило необходимую активность. Численность солдат в посполитом рушенье достигла максимума. Однако вместо военного реванша эта безрезультатная военная мобилизация привела страну к углублению внутреннего кризиса и подтолкнула ВКЛ к унии с Польшей.

Обреченность властей на использование посполитого рушенья в качестве основной военной силы была главной причиной общего кризиса военно-оборонительной системы ВКЛ. Дефицит финансовых средств и постоянная военная угроза вынуждали руководство страны снова и снова обращаться к этому «бесплатному» источнику вооруженных сил. Земское ополчение собиралось почти каждый год. В 1561 и 1564 гг. его даже пытались созывать дважды.

Спорадические попытки его трансформации в оплачиваемую армию, привлечение в его ряды представителей непривилегированных сословий не завершились успехом. Стремлениям государственной власти заменить выход в земское войско чрезвычайными налогами для найма регулярных наемных рот было суждено закончиться неудачей из-за низкой платежеспособности шляхты.

Не надо забывать и о социально-идеологическом значении посполитого рушенья. Для шляхты оно служило знаком принадлежности к рыцарскому сословию и определяло ее привилегированный социальный статус. По этой причине даже мысль о коренной реформе военно-оборонительной системы ВКЛ являлась невозможной. Это приобретало еще большее значение в государстве, ставшем на путь построения «шляхетской демократии».

Вторым важнейшим составным элементом вооруженных сил ВКЛ являлось наемное войско, несшее службу за денежную плату. Эта служба, как правило, являлась основным родом занятий. Это определяло профессиональный характер наемного войска, позитивно отражаясь на боевых качествах. Наемная служба имела регулярный характер, что, правда не всегда, выдерживалось.

В XVI в. роль наемной армии постоянно росла. Это было связано в первую очередь со сменой характера военных действий, социальной трансформацией рыцарского сословия — шляхты, а также с общей тенденцией к профессионализации вооруженных сил. С течением времени в правящих кругах нарастало понимание необходимости формирования регулярной армии. Особое значение наемное войско приобретало еще потому, что в отличие от традиционного посполитого рушенья в него входили пешие солдаты — драбы.

По структуре наемное войско состояло из подразделений — рот, которыми командовали ротмистры. Рота делилась на несколько структурных единиц во главе с поручниками и «товарищами». Как правило, рота насчитывала 100–200 солдат. Существовали роты всадников и драбов, а также казаков. Более мобильное конное войско использовалось в наступательных операциях. Роты драбов чаще всего размещались в укрепленных пунктах, обеспечивая их защиту, а также участвовали в осадных мероприятиях.

Служба наемной роты начиналась с выдачи великим князем «приповедного листа». В этом документе оговаривались условия службы, ее срок и ставки оплаты («заслужоное»). Часто в дополнение выдавалась «устава», фиксировавшая цены на продукты и фураж. В приповедном листе, как правило, определялся порядок взаимоотношений наемников с местными властями и мирным населением в местах дислокации роты, что было важно при разрешении конфликтных ситуаций. Весь нанесенный наемниками ущерб должен был записываться в специальный реестр, который затем посылался гетману и местным властям[692].

Во время службы ротмистры и обычные солдаты должны были руководствоваться военными «артикулами», выдававшимися гетманами. Известно три списка подобных артикулов, выданных во время Ливонской войны Григорием и Яном Ходкевичами[693]. Кроме того, ротмистры приносили присягу на верность господарю и государству[694].

Наемная армия требовала значительных денежных средств. Казна ВКЛ в середине XVI в. испытывала перебои с ресурсами, не позволяя властям стабильно финансировать военные мероприятия. С начала войны оплата наемников была важной и сложной задачей.

Обеспечение литовского контроля над Ливонией согласно Виленскому договору 1559 г. было поручено наемному контингенту ВКЛ из 500 всадников и 500 драбов во главе с «гетманами» (командующими) Юрием Зеновичем и Яном Ходкевичем. В источниках содержатся имена ротмистров: кревского державцы Николая Остика (вскоре стал старостой в Розитене), оршанского державцы Петра Корсака, Каленика (Каленицкого) Тышкевича[695] и Лукаша Свирского[696]. Известно, что Я. Ходкевич, несмотря на командование драбами, получал «пенези» на наем конной роты в i00 человек[697].

Главной задачей направленного в Ливонию войска являлось занятие отданных под залог по Виленскому договору замков на юго-востоке страны. Это удалось сделать не без трудностей, поскольку ливонским ротам, размещавшимся в крепостях, не заплатили за службу. Литовским наемникам пришлось довольно долго ждать в Друе, пока ливонские гарнизоны оставят замки. Лишь в конце декабря 1559 — начале января 1560 г. литвины смогли там разместиться[698]. Предполагаем, что не в последнюю очередь из-за этого они допустили взятие московитами Мариенбурга в феврале 1560 г.[699]

В данных «гетманам» инструкциях ставилась задача не допустить противника в пределы района, отданного ВКЛ под залог, а также информировать руководство о происшествиях на местах для оперативного реагирования на них. При попытках московской армии осадить замки гарнизоны должны были закрыться и ждать помощи. При переходе малых отрядов противника границы с целью опустошения ливонской территории солдаты должны были их выгнать обратно. В любом случае строго запрещалось переходить границу с Московским государством и осуществлять активные действия наступательного характера. Напомним, что руководство ВКЛ хотело соблюдения перемирия с Московией и не собиралось давать основания для его срыва. Согласно одному из секретных пунктов инструкций предписывалось оставаться в замках в том случае, если магистр Ордена будет просить наемников идти в глубь Ливонии для ведения боевых действий против московитов[700].

Условия службы были тяжелыми. Уже в марте 1560 г. многие из литовских солдат высказали пожелания оставить службу. Господарь в достаточно жесткой форме приказал Ю. Зеновичу задержать их еще хотя бы на четверть года, боясь полной потери контроля над территорией[701]. Однако роты П. Корсака и К. Тышкевича оставили ливонские замки, а из роты самого командующего выехало большинство солдат. Вина за это была возложена на Ю. Зеновича, которому Сигизмунд Август пригрозил строгим наказанием[702].

Летом 1560 г. власти ВКЛ планировали увеличить наемный контингент до 2 тыс. всадников, присоединив его к посполитому рушенью жемайтских и завилейских земель[703]. Известно, что «справкой» над наемниками стал вместе с Я. Ходкевичем Ю. Тышкевич[704]. Однако точных сведений о реальном увеличении числа наемников не сохранилось.

Стремление контролировать Ливонию заставляло руководство ВКЛ нанимать новые военные формирования. В середине 1561 г. там уже находилось 11 конных и 18 пехотных рот численностью более 1200 всадников и 1050 драбов[705] (см. табл. 2.2.1 и 2.2.2). Они расположились с разрешения ливонских властей в важнейших стратегических точках от Ревеля до Динабурга. Таким образом, благодаря привлечению наемных сил Сигизмунду Августу удалось установить контроль над большей частью территории Ливонского государства.

Таблица 2.2.1.

Конное наемное войско ВКЛ в Ливонии в 1561 г.

Таблица сост. по: LM. Kn. 564. Р. 40–41.

Таблица 2.2.2.

Пешее (драбское) наемное войско ВКЛ в Ливонии в 1561 г.

Таблица сост. по: LM. Кп. 564. Р. 40–41.

Зимой 1562 г., не выдержав тяжелых условий службы и не видя возможности обогащения, солдаты начали дезертировать. Сначала власти угрозой наказания призывали их вернуться[706]. Однако уже в апреле 1562 г. содержание господарских писем свелось к просьбам остаться на службе и обещаниям скорой выплаты жалованья. Это было связано с тем, что изыскать денежные средства в нужном количестве так и не удалось. Шафарам в Ливонии (ответственным за подготовку и хранение провианта) было предписано выдавать наемникам продовольствие без оплаты. Интересно, что задержку денег в Вильно объясняли «выданьемь немалое сумы зь скарбу нашого на служобьные до воиска польского»[707].

В такой незавидной ситуации власти были вынуждены сократить контингент. В ноябре 1562 г. значительное количество рот было отправлено в ВКЛ на «лежи» либо для расформирования. Причиной этого являлось «трудное выхованье людей служебных про недостаток живности в земли Ифьлянтскои»[708].

Присутствие литовских вооруженных сил в Ливонии неуклонно уменьшалось. Исключением стало приповедывание службы 30 апреля 1563 г. 21 роте[709] (см. табл. 2.1.3). Это было, скорее всего, откликом на полоцкие события и боязнью их повторения в Ливонии. Из писем к ротмистрам следует, что существовала серьезная угроза ухода наемников после окончания приповедного срока из-за невыплаты им денег. Господарь просил их подождать «малое время» и не оставлять замки, заверяя в скорой выплате, рекомендуя искать компромиссы при конфликтах с местным населением[710].

В последующие годы встречаются только спорадические сведения о литовских военных подразделениях в Ливонии. Защита ливонских замков была возложена на старост ВКЛ. Как правило, они одновременно являлись ротмистрами местных рот. Эффективность подобного сочетания функций доказывалась не единожды. В частности, с лучшей стороны проявили себя зельбургский староста Николай Тальвош и вольмарский Александр Полубенский.

Таблица 2.2.3.

Наемное войско в Ливонии весной 1563 г.

Примечания

1. «к.» — конная рота

2. «др.» — драбская рота

Таблица состп. по: РИБ. Т. 30. С. 647–650.

Качественное улучшение организации обороны в Ливонии связано с именем Я. Ходкевича. В ноябре 1565 г. он по собственной инициативе выставил почт численностью 1200 всадников. Через полгода, не получив обещанной финансовой поддержки государства, был вынужден сократить его до 700 человек[711].

Приличное финансовое обеспечение после назначения Я. Ходкевича на должность администратора и гетмана Ливонии позволило увеличить наемные силы в ноябре 1566 г. до 3266 конных солдат[712]. Этих усилий, однако, надолго не хватило. Еще в 1567 г. Я. Ходкевичу удавалось содержать 2500–2700 всадников[713]. А вот в следующем году власти решили оставить в Ливонии только 300 солдат[714]. Вскоре, правда, наемный контингент был увеличен до тысячи всадников[715].

В дальнейшем численность солдат в Ливонии сократилась до минимума. Известно, что в 1574 г. король Речи Посполитой Генрих, ссылаясь на решение Сигизмунда Августа, постановил держать в Ливонии небольшой почт численностью 200 всадников и 50 драбов[716]. Без сомнения, это решение появилось на свет в конце правления последнего Ягеллона.

Таким образом, использование наемного войска в Ливонии сопровождалось для руководства ВКЛ существенными проблемами. Организация обороны края была непростой задачей, поскольку требовала значительных финансовых затрат. Отсутствие средств не позволяло княжеству держать большое количество наемных рот. Даже в годы максимального внимания к обороне Ливонии контингент наемников был незначительным. С его помощью можно было обеспечить лишь защиту замков. Для осуществления масштабных операций против неприятеля, декларированного возвращения захваченной территории, имеющихся сил наемников явно не хватало.

Следует отметить, что наемное войско выступало средством давления в политических отношениях между ВКЛ и Ливонией. Литовские власти использовали военное присутствие в Ливонии прежде всего для более тесного подчинения этого края. Наемный контингент увеличивался, как только появлялись подобные намерения. Речь идет о 1561 и 1566 гг., когда Сигизмунд II Август и его соратники навязывали ливонским элитам договоры инкорпорационного характера. Таким образом, наемные войска служили дополнительным аргументом в пользу позиции литовской стороны.

Традиционно обеспечение обороны восточного пограничья ВКЛ происходило преимущественно за счет местного рушенья шляхты и мещан, а также с помощью таких слоев населения, как путные бояре, казаки и др. Центрами обороны являлись замки, в которых местные старосты и державцы были обязаны содержать за счет субсидий из государственной казны (и налоговых льгот) вооруженные почты конных и пеших солдат[717].

С началом широкомасштабной войны с Московским государством стало очевидным, что без привлечения дополнительных сил обеспечить надежную защиту приграничных земель невозможно. Использование в качестве чрезвычайного ресурса посполитого рушенья не было эффективным из-за специфики военных действий, которые заключались в «татарской» тактике внезапных и быстрых нападений для опустошения территории.

В первой половине 60-х гг. XVI в. проблему пытались решить с помощью польского наемного войска. Оно было переброшено в Северную Беларусь вскоре после окончания литовско-московского перемирия — в мае 1562 г. Однако эта попытка оказалась не совсем удачной из-за высоких требований польских наемников к условиям службы и недоброжелательного отношения к ним как со стороны местного населения, так и со стороны политической элиты ВКЛ. На территории княжества польская армия находилась с перерывами до 1567 г. (см. гл. II, § 3).

Собственно литовского контингента наемных солдат как целостной группировки на восточном пограничье ВКЛ долгое время не существовало. Первоначально формирование наемных рот происходило из почтов местных землевладельцев и урядников с дополнительным наймом солдат из числа желающих, которые хотели разбогатеть за счет «заслужоного» либо военной добычи. Для местных элит необходимость охраны владений от врага являлась важным стимулом службы. Власти стремились использовать совпадение частного интереса с общегосударственным. С начала войны в перечне ротмистров встречаются имена выходцев из состоятельных полоцких и витебских родов: Корсаков, Зеновичев, Есманов, князей Соколинских, Лукомских, Жижемских и др.

Источником пополнения наемного войска служил господарский двор. В августе 1564 г. Н. Радзивилл Черный предложил великому князю отправлять на военную службу в качестве ротмистров господарских дворян с их дворскими почтами. Сигизмунду Августу понравилась эта идея[718]. Можно полагать, что отныне в армию начало привлекаться все большее число дворян.

На наемной службе находились ротмистры-иностранцы, в подавляющем большинстве из Польши. Необходимо отметить, что после роспуска польского контингента в 1566 г. многие ротмистры из его состава остались на военной службе в ВКЛ. Встречались ротмистры и из более далеких стран. В 1564–1569 гг. в наемных ротах служили два итальянца — Амброжей Гваньини и его сын Александр[719]. В 1563–1564 гг. на службе находился чех Ян Павчич[720].

Помимо традиционных рот всадников и драбов к наемному войску необходимо отнести и казацкие отряды. На проблеме участия казаков в обеспечении защиты следует остановиться особо. Трудно поверить, чтобы тогдашние «казаки» в белорусских городах в большинстве своем выводились из украинского казачества, которое в то время в левобережной Украине начало выделяться в отдельный социальный слой[721]. Это пытается доказать украинский исследователь С. Лепявко. На наш взгляд, это упрощение проблемы, стремление придать изучаемому явлению чисто «украинский» характер.

Исследователя ввел в заблуждение термин «казаки». Упоминания о казаках в Полоцкой земле прослеживаются уже в начале XVI в.[722] Однако следует помнить, что в отношении этой прослойки вооруженных людей в годы Ливонской войны использовалось и другое название — стрельцы. Поэтому даже терминологически связывать украинское казачество XVII столетия и казаков-стрельцов пограничных замков Беларуси Ливонской войны не правомерно.

На наш взгляд, в данный период казаки стали обычным элементом организации обороны на всех приграничных территориях ВКЛ, находившихся под постоянной угрозой или в состоянии войны. Существенных различий между белорусским и украинским пограничьем, между организацией обороны, к примеру, в замках Орша и Остер не существовало. Для властей ВКЛ, которые ощущали постоянный недостаток ресурсов, казаки стали удобным инструментом для осуществления оборонительно-охранных функций.

Это впервые проявилось в господарском листе от 15 ноября 1561 г., в котором оршанскому державце А. Одинцевичу предписывалось «закликати там у Орши (sicl) и што будеть там людеи служебьных козаковь»[723]. Таким образом, уже первый документ государственной канцелярии, посвященный найму казаков, показывает, что их поиск осуществлялся не только на Украине.

Другие свидетельства не менее показательны. В октябре 1563 г. господарь очередной раз объявил набор добровольцев на военную службу. Пограничным урядникам по всей линии границы с Московским государством предписывалось, чтобы «росказаль кликати на торгохь и по селамь при церквахь, жебы козаки пешие и люди волостные (sic!), которые бы хотели за п[е]н[е]зи наши у войско ити, до рейстру писати на конехь и пешо, яко хто усхочеть, и з бронями, каковую хто мети можеть»[724]. В июле 1568 г. витебский воевода С. Пац просил польного гетмана Р. Сангушко, чтобы казацкий ротмистр С. Бирюля «здешнего люду проч не зводил, нехай бы себе з ыншых сторон, з Литвы (С. Лепявко при цитировании подчеркнутые слова пропустил), албо з наших поветов набывал»[725]. Если добавить, что понятие «казак» применялось даже в отношении служащих в армии ВКЛ татар, то больше аргументов, кажется, не надо, чтобы показать, что казаки в данный период — не только украинское явление[726].

Кто же такие казаки? По нашему мнению, это лица нешляхетского происхождения, которые имели опыт военной службы, но в мирное время занимались сельским хозяйством или ремесленным производством. Это — своеобразный переходный тип между мирным крестьянином и военнообязанным человеком, готовый по первому призыву властей взяться за оружие. М. Довнар-Запольский в свое время высказал мнение, что казаки являлись свободным социальным элементом и первые из них были переселенцами из Московского княжества[727].

Если проанализировать их службу, то от драбов и конников они отличались тем, что имели худшее вооружение и несли службу на полупрофессиональной основе, могли возвращаться в свободное время к мирным занятиям[728]. Казаки привлекались к выполнению дополнительных работ, строительству укреплений, охране грузов и др., а также к разведывательной деятельности. Дешевизна, нетребовательность и универсальность казаков привела к организации казацких рот, которые эффективно выполняли поставленные перед ними военные задачи.

Такими были источники наемного войска в ВКЛ. Обратимся теперь к анализу его организации на восточном пограничье страны в годы Ливонской войны.

Впервые сведения о приповедывании службы наемным ротам встречаются в сентябре 1562 г. Среди тех, кто получил приповедные листы, оказались Павел и Богдан Соколинские, Николай Есман, (Мартин?) Курч, Якуб Шемет и Михаил Кунцевич. Юрий Тышкевич, (Мартин?) Яцинич и (Петр?) Миклашевский были просто направлены в Оршу, а Серебринский (Серебрицкий?) — в Сураж. Кроме того, Оникей Корсак и некий Подберезский получили «листы уставные» с направлением на «лежи» в Копыль. Это означает, что перед этим они уже несли военную службу. Такие же письма получили татарские князья из числа пятиборцев[729]. Следует добавить, что Б. Корсак со своей ротой был направлен в сентябре 1562 г. на Полотчину на место дислокации польского наемного контингента[730].

Эти сведения свидетельствуют, что никакого плана формирования наемного контингента у руководства ВКЛ не было. Переломным моментом стало одобрение Виленским сеймом 1563 г. чрезвычайных сборов серебщины, которая стала основным источником содержания наемников. В августе 1563 г. Сигизмунд Август сообщил старостам пограничных замков, что «люди служебьные прибылые у здешнем паньстве нашем Великом Князьстве Литовьском великий почот через час немалый ховати есьмо умыслили…»[731]. Из контекста этого листа вытекает, что формирование наемного войска предусматривалось делать за счет чужеземцев — прежде всего поляков.

Осенью 1563 г. началось приповедывание службы и литовским наемным ротам. По расчету «заслужоного» для роты Ф. Кмиты известно, что она начала службу с 18 октября 1563 г. Можно с уверенностью утверждать, что в это время приповедные листы получили и другие роты.

20 октября 1563 г. господарь распорядился объявить на рынках и в церквях о найме «козаков пеших и людей волостных» на военную службу «на конях и пешо, яко хто усхочеть, и з бронями, каковую хто мети можеть, и с чим умее». В зависимости от рода службы, качества лошади и вооружения для них определялась ставка оплаты. В частности, за квартал пеший воин должен был получить 2, конник — 3–6 польских злотых[732].

О составе наемной армии в второй половине 1563 — начале 1564 г. мы можем судить по участникам Ульской битвы. Хронист М. Стрыйковский упоминает ротмистров Ю. Зеновича, Б. Корсака, Г. Баку[733], Николая Сапегу, Ю. Тышкевича[734] и Яна Волминского[735]. Всего в этом сражении приняло участие около 1 тыс. конных наемников. Известно, что в мае 1564 г. Ю. Зенович получил гарантии от великого князя в скорой выплате денег за службу роты[736]. А Ф. Кмите было даже обещано повышение ставки «заслужоного» — с 3,5 до 4 коп литовских грошей[737].

Литовские наемники принимали участие в неудачной осаде Полоцка в сентябре 1564 г. Перепись польских рот свидетельствует, что там кроме них находились также и литовские роты, состоявшие преимущественно из поляков[738].

Во второй половине 1564 г. власти были вынуждены сократить набор на наемную службу из-за отсутствия средств. В отчете Ф. Кмиты сообщается, что, несмотря на издание приповедных листов, его рота не служила вплоть до 11 ноября 1565 г. «для неданья пенезей зь скарбу»[739]. Тот факт, что в ноябре 1564 г. власти попытались созвать второй раз за год посполитое рушенье, указывает, что альтернативы ему не было.

Определенный наемный контингент в ВКЛ зимой 1564 — весной 1565 г. все же существовал[740]. В апреле 1565 г. господаря проинформировали, что с пограничья ушли все (!) польские и литовские наемники. Это, скорее всего, было связано с окончанием срока службы. Денег на новый срок не было, что с досадой констатировал Сигизмунд Август[741].

Желая предупредить оголение границы в результате роспуска посполитого рушенья, господарь в октябре 1565 г. обратился к радным панам на съезде в Трабахе о выставлении наемников за собственный счет. Он просил собрать 4 тыс. солдат в дополнение к уже имевшимся 4 тыс.[742]. Эта неординарная просьба очередной раз показала ограниченность средств власти.

По нашим подсчетам, на призыв великого князя откликнулось 16 человек. Большинство магнатов и урядников выставило традиционные по численности роты — от 100 до 250 человек (см. табл. 2.2.4). Следует выделить жемайтского старосту Я. Ходкевича, который выставил 1200 всадников (!)[743]. Общая численность солдат составила около 3,5 тыс. Довести ее до требуемого количества не удалось. Солдатам назначалась высокая ставка «заслужоного» — 5 коп литовских грошей на квартал. Служба этой группировки начиналась от 11 ноября 1565 г.

Господарь гарантировал магнатам возмещение затрат за счет налогов, которые должны быть одобрены на ближайшем сейме в Вильно. Специально оговаривалось, что они имеют право распустить свои почты в случае, если на третий квартал службы солдаты не получат деньги вперед.

Таблица 2.2.4.

Наемные конные роты (почты), вышедшие на службу по постановлению Трабского съезда 1565 г.

Таблица сост. по: НИАБ. Ф. КМФ-18. Оп. 1. Ед. хр. 45. Л. 120 — 120об.; Ед. хр. 47. Л. 6об., 10, 13, 31об. — 32, 36 об. — 37об., 107об. — 108; АСД. Т. 1. С. 138–140; Любавский М. Литовско-русский сейм. С. 155–156. Прил.

Перед 1 декабря 1565 г. вальный сейм дал согласие на оплату службы наемников. То же сделал великий князь, разрешая даже «тых пенезей (т. е. «заслужоного») на именьяхь нашихь смотрети»[744]. Однако через полгода, когда срок службы наемных солдат истек, он не смог выполнить данных осенью — зимой 1565 г. обещаний. Ротмистрам и солдатам не выплатили существенные денежные суммы на протяжении всего 1566 г. (см. гл. III, § 2).

Остерегаясь нападения московитов, Сигизмунд Август велел в марте 1566 г. наивысшему гетману Г. Ходкевичу собрать имевшиеся наемные силы[745]. Однако неоплаченное войско ждало окончания приповедного срока, не желая делать лишних движений.

Приповедывание службы в это время носило скорее спорадический характер. Из рот, выставленных после Трабского съезда, на третий квартал осталось служить не более половины. Известно точно, что продолжали службу конные роты Ф. Кмиты[746], Г. Войны[747], К. Вишневецкого[748], А. Курбского[749]. От почта Я. Ходкевича осталось 700 всадников[750]. Остальные имена исчезают из источников.

Строительство московитами замков на оккупированной территории заставило руководство ВКЛ обратиться к защите приграничных земель. В августе 1566 г. власти попытались реорганизовать оборонительную систему Полотчины. Были определены два опорных пункта — Дисна и Лепель. Дисненский староста Б. Корсак должен был осуществлять общее руководство обороной западной части края. Новоназначенный лепельский староста Ю. Зенович возглавил оборону южной части Полоцкой земли, а также все местные наемные роты и земское ополчение. Волости между Лепелем и Дисной подлежали разграничению «для прилеганья ку замку»[751]. Эти меры свидетельствовали о введении в крае чрезвычайного положения.

Но их было явно недостаточно. Для оперативного противодействия намерениям противника на пограничной территории необходимо было разворачивать постоянные вооруженные силы. Понимание этого в конце концов привело к качественным изменениям организации наемных сил ВКЛ.

Переломным моментом стали решения Городенского сейма 1566/1567 гг. Сейм дал согласие на займ в 64 тыс. коп грошей под гарантию выплаты из сборов серебщины 1567 и 1568 гг. Средства предназначались для найма 10 тыс. солдат на полугодовую службу[752].

Уже в начале работы вольного сейма приповедные листы на полгода получил контингент из 9 конных рот[753] (см. табл. 2.2.5). «Заслужоное» было определено в 4 коп грошей за квартал. Все без исключения ротмистры либо принадлежали к шляхетским родам из восточных регионов страны, либо были связаны с ними кровными узами. Общая численность группировки составила 1600 человек. Это были небольшие силы. Однако сам факт приповедывания службы для конных рот на зимнее время показывает, что в Вильно решили организовать действительно эффективное сопротивление неприятелю, продолжавшему окружать территорию Полотчины цепью замков.

Таблица 2.2.5.

Конные роты наемного войска ВКЛ в конце 1566 — начале 1567 г.

Таблица сост. по: НИАБ. Ф. КМФ-18. Оп. 1. Ед. хр. 529. Л. 151–152. Локализация сделана автором.

Первый перечень драбских рот, которым была приповедана служба на очередной полугодовой срок, датирован 20 февраля 1567 г. Благодаря ему мы имеем возможность проанализировать состояние пешего войска в начале 1567 г. Власти заверили наемников в выплате всех задолженностей, определяя конкретные сроки окончательных расчетов — сразу после Пасхи (30 марта) и в день святого Мартина (11 ноября). Это означает, что указанные роты служили в наемном контингенте и раньше[754] (cм. табл. 2.2.6).

Таблица 2.2.6.

Драбские роты наемного войска ВКЛ в начале 1567 г.

Таблица сост. по: Н ИАБ. Ф. КМФ-18. Оп. 1. Ед. хр. 529. Л. 157–158.

В Витебске, Мстиславле, Дисне и Лепеле располагалось по три-четыре роты. Этим городам отводилась роль основных центров обороны. Среди ротмистров упоминаются иностранцы — два поляка и один итальянец. Сопоставляя данные, можно приблизительно подсчитать общее число драбов — не менее 3 тыс.

25 марта 1567 г. приповедные листы получили 10 конных ротмистров. Имена половины из них для нас знакомы по предыдущему списку. Остальные встречались на наемной службе ранее. Исключением являются Г. Чаплич и Я. Гостский, которые упоминаются в источниках единожды[755] (см. табл. 2.2.7).

Таблица 2.2.7.

Список конных рот наемного войска ВКЛ от 25 марта 1567 г.

Таблица сост. по: НИАБ. Ф. КМФ-18. Оп. 1. Ед. хр. 529. Л. 160 — 160об.

Власти реорганизовали командование наемным войском. С наступлением весны 1567 г. общее руководство было возложено на брацлавского воеводу Р. Сангушко, который стал исполнять обязанности польного (дворного) гетмана[756]. Это было неожиданное решение. Должность оставалась вакантной с марта 1566 г., когда предыдущий гетман Г. Ходкевич пошел на повышение. Предполагалось, что звание перейдет в соответствии с традицией к опытному и заслуженному в военных делах человеку. Однако было решено передать полномочия молодому князю с Украины, который успел проявить качества военачальника при организации обороны юго-украинских земель.

Решение господаря вызвало неоднозначную реакцию местной шляхты. Ю. Зенович почти открыто выразил протест. Узнав о назначении нового польного гетмана, он отказался командовать расквартированными на Полотчине наемными ротами[757], поскольку увидел уменьшение своих полномочий. Возможно, Ю. Зенович сам рассчитывал на гетманскую должность. В Полоцком крае он был наиболее титулованным шляхтичем и авторитетным военачальником и рассчитывал на служебное повышение.

Необходимо обратить внимание на интересную и важную тенденцию. В середине 60-х гг. XVI в. все ключевые командные должности постепенно перешли в руки родственников Г. Ходкевича. Полагаем, что назначение Р. Сангушко польным гетманом было обусловлено не только профессиональными качествами, но женитьбой на дочери наивысшего гетмана Софии. Назначение завершило расстановку людей, непосредственно связанных с Г. Ходкевичем.

Личные связи позволили наладить контакт и взаимопонимание, что позитивно сказалось на осуществлении оборонительных мероприятий. Активизация боевых действий в 1567–1568 гг. не в последнюю очередь была результатом умелой координации деятельности военного руководства.

Р. Сангушко приехал на Полотчину в первой половине мая 1567 г. Для нового польного гетмана с самого начала задачей номер один стало прекращение строительства московитами новых замков на территории Полоцкой земли, что беспокоило руководство ВКЛ. Г. Ходкевич в апреле с тревогой отмечал, что русские собираются ставить крепости на реке Сорица и даже в Лукомле[758].

Действительно, летом 1567 г. московиты перенесли строительство замков вглубь левобережной Полотчины. Для укреплений было выбрано удобное место на озере Суша. Появление замка имело бы значительные стратегические последствия не только военно-политического, но и торгово-экономического характера: «…для того тое местцо на Суши засел, иж бы ся далей в Литву внес и замки свои подставил, а звлаще водле на[й]бол[ь]шого преможеня своего усилуеть Витебск и вси дороги Витебские одыймует, бо на тые местца ездчивали Видбляне, до Риги и до Двины и пред ся яко тако, хотя ж сухим путем торг собе мели и сол[ь] оттоле проводили, а тепер вжо и тую дорогу неприятел[ь] отнял»[759].

Слова Г. Ходкевича показывают, что руководство ВКЛ хорошо осознавало значение плацдарма. Построив здесь замок, московиты обеспечили бы защиту Полоцка от внезапных ударов литвинов с востока и юга. Необходимо добавить, что форпост был бы непосредственно связан с Улой и позволил бы контролировать район Полоцк — Суша — Ула. Он создал бы реальную угрозу городам Южной Полотчины — Лепелю, Чашникам и Лукомлю на последней линии обороны перед московской зоной контроля территории.

Для Р. Сангушко укрепление московитов на озере Суша стала первым серьезным испытанием в новой должности. В июле 1567 г. ему удалось разбить неприятельский отряд, который шел к занятому плацдарму. В битве участвовало около 2 тыс. солдат, из них 1350 всадников, более 400 драбов и 150 казаков. Ее результат ясно показал, что наемники могут успешно справляться с московским противником в открытых столкновениях. Однако для того, чтобы вернуть занятые московитами плацдармы, сил у литвинов явно не хватало. Московиты остались на Суше и вскоре продолжили строительство замка.

Помимо нанесения неожиданных ударов, эффективным методом противодействия могло быть строительство собственных укрепленных пунктов: еще в 1564 г. началось возведение и обновление укреплений в Лепеле, Вороноче и Дрисе. Делалось это достаточно инертно, строительные работы не были завершены.

Активизация московитов заставила вернуться к строительству. Особое внимание было обращено на Вороночское городище, которое московиты неоднократно пытались захватить. Отразив очередную атаку, в ноябре 1566 г. для защиты Вороноча была направлена рота Ю. Зеновича. Отсюда он должен был беспокоить противника и не давать ему возможности как следует укрепиться на Уле.

Однако наиболее важной задачей виделось строительство здесь серьезных замковых укреплений. Вороноч приобретал очень существенное значение. Находясь недалеко от Полоцка, этот форпост прикрывал дорогу на Вильно и обеспечивал оборону Юго-Западной Полотчины. Поэтому Сигизмунд Август велел бросить все местные силы на работы по укреплению Вороночского замка, особо обращая внимание Ю. Зеновича на защиту лежащих неподалеку земель[760].

Весной — летом 1567 г. литвины стремились опередить московитов и построить укрепления на наиболее выгодных стратегически местах Полотчины. Постоянно находилось в поле зрения строительство замка в Чашниках. Князья Лукомские просили возвести замок в Лукомле для защиты их отчины[761]. Однако наибольшее внимание командования привлекали три плацдарма на Двине — Сорица, Туровля и Кривино.

В апреле 1567 г. литвины заняли плацдарм в устье реки Сорица между Улой и Витебском. Сюда были направлены роты М. Курча и М. Яцынича[762], но до строительства замка дело не дошло.

Вскоре свое внимание власти переключили на Кривино — место близ впадения реки Кривинка в Двину, в 4 км от Витебска. В начале июля Г. Ходкевич посоветовал Р. Сангушко покинуть укрепление на Сорице и вплотную заняться устройством на новом месте. Известно, однако, что литовские военные находились на Сорице еще в сентябре 1568 г. Наверное, интерес со стороны властей ВКЛ к ней исчез только после захвата Ульского замка[763].

Кривино должно было стать альтернативой не только Сорице, но и второму по значению плацдарму. Им являлось место впадения реки Туровля в Двину, как раз посередине между Полоцком и Улой. Этот плацдарм особенно заинтересовал Г. Сангушко. Для польного гетмана укрепление на Туровле стало на некоторое время приоритетной задачей. Он указывал на угрозу овладения московитами этим плацдармом и негативные последствия отказа от него, прося центральные власти оперативно обеспечить присутствие на Туровле всеми необходимыми средствами — от строительных материалов и продовольствия до военной охраны[764].

Чем же Туровля выделялась со стратегической точки зрения? Размещение здесь военного гарнизона создавало хорошие возможности для контроля над ситуацией в наиболее «горячей» зоне военного конфликта. Литвины отрезали бы от Полоцка Улу, и это прекрасно осознавалось военным командованием ВКЛ: «Естли бы был забудован (замок на Туровле), тогды на великой перешкоде был бы Полоцку, а Ула без всякое трудности была бы нашей»[765].

Намерения польного гетмана вызвали сдержанную реакцию Г. Ходкевича. Осознавая достоинства плацдарма, он скептически относился к возможности строительства здесь замка: «Спытать бы первей неприятеля о то, естли того допустит, бо бы певне того не терпел, а почавши, а не доконать што ж было, одно горший сором»[766]. Гетман сетовал на отсутствие средств: людей для строительства, продовольствия, оружия. Даже если бы удалось отправить на место постройки замка дополнительных наемников, то обеспечить питанием из окрестной местности не представлялось возможным. Эта проблема замедляла реализацию многих инициатив военного руководства. Г. Ходкевич жаловался также на постоянное отсутствие финансовых средств в казне и «непоспешность врадников скарбных»[767].

Наивысший гетман предложил строить замок в более безопасном и отдаленном месте, где не существовало непосредственной московской угрозы. Он советовал обратить внимание на Кривино: «Напрод, иж реки Двины з него будеть боронить, а проходу к Витебску не пропустит; другое, тым замком и Сорыцы боронити будеть, а надто за Двину проход будеть вольный»[768]. В постройке замка в Кривино были заинтересованы князья Соколинские, обещавшие выделить подданных на строительные работы. Не существовало там и проблем со строительными материалами, в первую очередь с лесом. В дополнение Г. Ходкевич приводил аргумент, что из-за отдаленности своих крепостей московиты не смогут воспрепятствовать действиям литвинов[769].

Р. Сангушко настаивал на своем варианте, и на краткое время ему удалось убедить наивысшего гетмана в своей правоте. Но Сигизмунд Август высказался за концентрацию сил на одном пункте, чтобы не распылять и так небогатые ресурсы. Таким пунктом был определен Вороноч. Чтобы обеспечить должный темп строительных работ, отказались от строительства замка в Чашниках[770]. Свидетельством организации в Вороноче жизни (а без строительства замковых укреплений этого не могло произойти) служит господарский лист к крестьянам и мещанам страны с приглашением переселяться в новое местечко[771].

Хотя у литвинов не хватало возможностей для быстрого возведения новых замков, до конца Ливонской войны им удалось построить укрепления в Вороноче, Чашниках, Лепеле и Лукомле. Предпринимались попытки закрепиться на новых выгодных плацдармах[772]. В конце 1569 г. литвинам удалось обосноваться на озере Тетча, создав угрозу для московского замка на Суше[773].

Активизация действий литвинов принесла результат. Московиты, получив ряд болезненных ударов, остановили возведение укрепленных пунктов на территории левобережной Полотчины (см. гл. II, § 4).

Симптоматичным в связи с этим являются данные источников. К Б. Корсаку в середине сентября 1567 г. дошли слухи, что после строительства замка на Суше московский воевода Ю. Токмаков намеревался построить поблизости еще одну крепость. Однако Иван IV не дал согласия[774]. Только в мае 1568 г. московиты сумели построить замок Туровля на месте, к которому ранее примерялись литвины[775].

Во второй половине 1567 г. благодаря мерам по налаживанию финансового обеспечения в ВКЛ был сформирован значительный наемный контингент. Он насчитывал по приблизительным подсчетам 20 рот, почти 4 тыс. всадников. Об этом мы знаем из двух списков ротмистров, первый датирован 19 ноября, а второй — 1 декабря 1567 г.[776] Они отражают состав наемного конного войска во второй половине 1567 — начале 1568 г.[777] (см. табл. 3.1.4).

Списки были составлены в соответствии с решением военного съезда в Лебедеве по ускорению выплаты второй «раты» серебщины. В господарском листе указывалось, что это делалось для того, чтобы «людеи служебьныхь для потужнеишое воины задержати»[778]. Можно предполагать, что наемники должны были действовать совместно с посполитым рушеньем (подробнее см. гл. III, § 2).

Несмотря на сбор в 1567 г. двух «рат» серебщины, в следующем году власти были вынуждены вновь всерьез задуматься над поиском ресурсов для содержания наемников. Задолженность росла чрезвычайно быстро. Солдаты уже не верили в обещания властей вернуть долги, прямо заявляя, что покинут службу, если им не выплатят аванс на следующий срок[779].

Очередной приповедный срок наемной службы заканчивался на Пасху — в конце апреля 1568 г. Для разрешения кризисной ситуации Сигизмунд Август отправил в марте в Борисов лист к радным панам и шляхте, еще находившимся в посполитом рушенье, с предложением обсудить «обычай, чимь бы такимь небезьпечьностямь забегаючи границы змоцнити»[780]. В ответ было внесено предложение собрать вальный сейм, в чем явно просматривается нежелание принимать решение в обход парламентской процедуры. Сигизмунд Август согласился, не желая назначать наемникам очередной срок службы без одобрения сеймом новых чрезвычайных налогов[781].

Одним из главных решений Гродненского сейма 1568 г. стало одобрение сбора двойной серебщины для обеспечения оперативного найма новых рот для замены земского ополчения.

Право распоряжаться финансами получил наивысший гетман. Он должен был отправлять ротмистров со своими квитами к поветовым сборщикам налогов, которым предписывалось выплатить указанные в них денежные суммы. Важным моментом сеймового постановления было указание выплачивать из серебщины 1568 г. «заслужоное» только новонабранным ротам. Особо отмечалось, что воеводы, старосты и державцы на пограничных землях не могут рассчитывать на оплату рот из новых налогов[782]. Они могли компенсировать задолженность лишь из штрафов за невыход шляхты в предыдущее посполитое рушенье.

Вероятно, шляхта увидела в серебщинных деньгах средство обогащения пограничных урядников. По ее мнению, содержание рот в пограничных замках входило в функции местных урядников, поэтому выделять им дополнительные средства было признано нецелесообразным.

«Сеймовые сословия» не стеснялись в «просьбах» о реорганизации наемного войска. Они предложили великому князю выбирать ротмистров из числа поветовых шляхтичей, чтобы с них было легче требовать компенсации за нанесенный ущерб. Сигизмунд Август категорически отказал, заявив, что на выбор ротмистров будет влиять в первую очередь их военное мастерство[783].

Чтобы укрепить оборону пограничья, во время работы Гродненского сейма в мае 1568 г. было решено отправить на службу тысячи «людей пенежных» (наемников). «Отправу» из скарба получило семь рот. Рядом со знакомыми именами ротмистров М. Курча, Ю. Тышкевича, Б. Лукомского встречаются и новые — Н. Сологуб, Е. Жижемский и некий Розский. В составе этого контингента оказался Г. Война, который до этого служил в Ливонии. Все они имели роты по 150 всадников[784]. Г. Ходкевич сообщал, что этот контингент направлен в Лукомль в распоряжение Р. Сангушко[785].

Несмотря на выплату денег, наемники не спешили на место назначения. Пока рота Г. Войны дошла до Лукомля, срок ее службы вышел. Рота Н. Сологуба, прибыв на место службы в конце июня 1568 г., через несколько недель начала расходиться, как только закончился квартальный срок службы. Солдаты заявляли, что «без пенезей готовых (аванса. — А. Я.) служити нехотят»[786]. Р. Сангушко получил заверения господаря, что скоро к ним дойдет серебщина, одобренная Городенским сеймом[787].

Несмотря на тяжелые условия службы, наемному войску удавалось достичь значительных побед. Самой блестящей из них стал захват Ульского замка в августе 1568 г., в котором участвовали конные роты Р. Сангушко, Н. Сологуба, Г. Войны, Ю. Тышкевича и Б. Лукомского, драбские Ю. Рачковского и С. Тарновского, а также казацкие отряды Бирюли, Минки и Оскерко[788].

Очевидно, к осени 1568 г. власти воздерживались от масштабного приповедывания службы. Недатированные списки ротмистров, помещенные в книге публичных дел № 7 Метрики ВКЛ, на наш взгляд, следует отнести именно к этому времени.

В доказательство тому есть несколько аргументов. Во-первых, именно в это время казна должна была получить деньги собранной серебщины. Во-вторых, овладение Улой диктовало необходимость усиления обороны. В-третьих, в середине сентября Г. Ходкевич сообщал Р. Сангушко о некоем сборе наемников в Минске[789]. И, наконец, в-четвертых, земский подскарбий Н. Нарушевич засвидетельствовал в письме, что в первой половине октября ротмистры получили «отправу» из казны[790].

Сразу отметим, что эти списки мало отличаются от списков 25–30 сентября 1569 г.[791] Вероятно, за год состояние наемного войска существенно не изменилось (табл. 2.2.9).

Ухвала Городенского сейма 1568 г. внесла существенные коррективы в содержание наемной армии. Она запрещала приповедывание службы местным урядникам, определяя, что серебщина пойдет только на наем новых рот, а это означало, что старые долги возмещаться не будут[792].

Показательным является резкое обновление имен ротмистров. Из 12 человек только четверо ранее упоминались в этом качестве. Это Ю. Тышкевич, В. Заболоцкий, М. Яцинич и татарский «царевич Пуньский». Почему ради них нарушили сеймовую ухвалу, неизвестно. Скорее всего, их отстоял наивысший гетман[793].

Безусловно, во второй половине 1568–1569 гг. на службе оставались и другие роты местных землевладельцев и урядников. Теперь, однако, они действовали без официального приповедывания, а значит, без казенной оплаты. В источниках упоминаются уже не роты, а «почты слуг»[794]. В начале сентября 1568 г. гетманы привлекают к выполнению важных заданий отряды П. Соколинского и А. Шолухи[795]. По крайней мере до осени 1568 г. продолжал служить в Чашниках Б. Лукомский[796].

Таблица 2.2.8.

Конные роты наемного войска ВКЛ во второй половине 1568–1569 гг.

Таблица сост. по: первый список — НИАБ. Ф. КМФ-18. Оп. 1. Ед. хр. 529. Л. 213; второй список — LM. Kn. 532. Р. 85.

Примечательно и появление в списке рот во главе с Криштофом Зеновичем и Макаром Курчем. Первый — сын известного Ю. Зеновича, а второй — родной брат Мартина, который был на наемной службе с 1566 г. Очевидно, что командование ротами было поручено родственникам с целью обхода сеймовой ухвалы.

Многие роты добрались с опозданием или вообще не прибыли на место назначения, как и в середине 1568 г. В середине октября 1568 г. Г. Ходкевич с сожалением узнал, что они не дошли до Р. Сангушко[797]. 7 декабря земский подскарбий Н. Нарушевич сообщал, что многие ротные командиры, получив за 6–8 недель до этого денежные средства, либо не выехали из Вильно, либо направились на Подляшье, не собираясь служить[798].

Подобное положение вещей подтверждает письмо неизвестного адресата Р. Сангушко, написанном в начале 1569 г. Автор сообщал, что роты расходятся, не дослужив по 4–6 недель приповедного срока или прибывают за 3–4 недели до его завершения, получив «заслужоное» авансом[799].

В 1568–1569 гг. по сравнению с началом 1567 г. существенно изменилась картина и среди драбских рот[800] (табл. 2.2.10).

Гарнизоны пограничных замков существенно обновились. Только восемь ротмистров остались служить на старом месте при той же численности солдат. С. Збышевский (Збыховский) и В. Любатовский поменяли соответственно Вороноч и Сураж на Витебск, а Я. Серебрицкий (Серебринский?)[801] из Витебска отправился служить в Мстиславль. В 1569 г. рота К. Новоселецкого перешла из Браслава в Мстиславль, а рота И. Ракусы оставила службу. Исчезли из списков роты Я. Вилковского, Ф. Пребыславского (Витебск), Я. Закревского (Мстиславль), А. Оборского, М. Белявского, Б. Гульбицкого (Дисна), К. Ленского (Гомель), П. Серебрицкого (Сураж)[802]. Имена девяти ротмистров встречаются впервые. Изменилось и распределение рот по замкам. В Витебске, Дисне, Лепеле и Вороноче количество рот уменьшилось. В то же время в списке появились новые названия — Дриса, Чашники, Борисов[803].

Таблица 2.2.9.

Драбские роты наемного войска ВКЛ во второй половине 1568–1569 гг.

Таблица сост. по: первый список — НИАБ. Ф. КМФ-18. Оп. 1. Ед. хр. 529. Л. 211об. — 212об.; второй список — Lm. Kn. 532. Р. 85–87.

Власти решили обратить более пристальное внимание на состояние укреплений пограничных замков[804]. Весной 1568 г. было возобновлено строительство и ремонт укреплений замков Полотчины[805]. В июле 1568 г. туда для работ предполагалось отправить 1400 человек с инструментом[806]. Руководство ВКЛ беспокоило состояние укреплений в Дрисе, Дисне, Вороноче, Лепеле, Чашниках. Активизация действий была связана со строительством противником крепости на месте впадения Туровли в Двину[807].

После взятия Улы важнейшей задачей властей стало обеспечение обороноспособности замка. В Вильно не без оснований опасались, что московиты попытаются вернуть себе этот важный стратегический пункт. Сигизмунд Август приказал срочно отправить туда рабочих для проведения строительных работ, продовольствие из «шпихлеров», солдат из ближайших крепостей.

Военачальники задействовали собственные средства. Г. Ходкевич выразил готовность приехать в Улу, отправив туда рабочих и продовольствие из имений в Восточной Беларуси[808]. Р. Сангушко выдал 720 коп грошей на оплату гарнизона[809].

В 1568–1569 гг. вместе с наступлением затишья на военном фронте внимание к наемной армии начинает заметно ослабевать. Власти занимаются внутриполитическими проблемами, в частности заключением унии с Польшей. Немалую роль играло и хроническое отсутствие средств в скарбе ВКЛ. В марте 1569 г., приняв решение участвовать в Люблинском сейме, Полотчину покинул Р. Сангушко[810]. Его функции на короткое время перешли к Б. Корсаку. Однако тот не пожелал выполнять тяжкую миссию командующего дезорганизованной и не обеспеченной снаряжением армией. Сам Р. Сангушко видел преемника в лице молодого подстолия Андрея Ходкевича. Сигизмунд Август был не против, однако свой голос против подал наивысший гетман — отец А. Ходкевича[811].

Подводя итоги, необходимо отметить, что содержание наемного войска в ВКЛ вплотную зависело от сбора чрезвычайных налогов. Из-за нехватки продовольствия и денег в казне зима и ранняя весна становились кризисным периодом для содержания наемников. Последние часто переходили к злоупотреблениям — к грабежам мирного населения, создавая власти дополнительные проблемы (подробнее см. гл. III, § 2).

Однако отказаться от наемных рот не было возможности, так как они более-менее эффективно устраняли те прорехи в системе обороны, которые было не под силу закрыть посполитому рушенью и местным вооруженным силам. Наемники позволяли поставить оборонительные мероприятия на стабильную профессиональную основу.

Для усиления вооруженных сил ВКЛ Сигизмунд Август с самого начала вмешательства в ливонский конфликт стремился привлечь наемный контингент из соседней Польши. Польские солдаты были известны своей хорошей подготовкой и высокими боевыми качествами. Поэтому они могли значительно увеличить военный потенциал ВКЛ, ресурсов которого было явно недостаточно для успеха в Ливонской войне.

Польские наемники составляли отдельное военное формирование, занимавшее самостоятельное место в структуре вооруженных сил ВКЛ в 1561–1566 гг. Польские солдаты сознательно не желали «смешиваться» с литовскими ротами, требуя для себя отдельного командования, особых условий службы и даже судебного иммунитета.

В апреле 1561 г. польские ротмистры выставили Сигизмунду Августу «кондиции» — список условий, на которых они соглашались нести службу в Литве[812]. Их первым требованием было назначение гетмана (командующего) из Польши. Они категорически отказывались подчиняться военному командованию ВКЛ[813]. Наемники требовали четкого определения ставок «заслужоного», срока службы и компенсаций за потенциальные убытки. Деньги должны были выдаваться в обязательном порядке при поступлении на службу. Еще одним требованием являлось выдача отдельной «уставы» на продукты питания.

Следует подчеркнуть, что в «кондициях» однозначно заявлялось о «недоброжелательности всех граждан Литовского княжества по отношению к польскому народу», о том, что «нас (поляков) считают врагом»[814]. Ротмистры даже вспоминали о нежелании литвинов идти на заключение унии с Польшей как показателе подобного отношения. Это ярко показывает, что польские солдаты относились к жителям ВКЛ недружелюбно, что не могло не сказаться в дальнейшем на двусторонних отношениях. Ротмистры подчеркивали, что военная помощь союзнику будет оказываться только в виду просьбы Сигизмунда Августа. Впервые польская сторона поставила оказание помощи в зависимость от перспективы польско-литовского объединения.

Великий князь пошел навстречу этим требованиям, назначив гетманом над ними люблинского каштеляна Флориана Зебжидовского[815]. Польские ротмистры после присяги еще раз уточнили свои условия, вновь подчеркнув нежелание подчиняться литовской стороне. Ротные командиры обосновывали это тем, что берут деньги из королевского скарба[816]. Более конкретно были также обозначены вопросы, связанные с содержанием военнослужащих. Так, например, ротмистров беспокоила проблема приемлемого уровня цен на продовольствие.

Первоначально в Польше планировалось завербовать 2 тыс. конников и 1 тыс. драбов[817]. По данным первой переписи рот, который состоялся на территории Короны 9 — 12 июня 1561 г., польский контингент насчитывал 2304 всадника и 1381 драба[818] (по другим данным — 1216 драбов[819]) и состоял из 15 конных и 8 арабских рот.

Поляки медленно двигались в Ливонию и не успели принять участие в штурме Тарваста, предпринятом литвинами. Сигизмунд Август оценил их в 1561 г.: «От польских наемников большой ущерб, а пользы еще никакой не проявилось»[820].

Многие роты осенью 1561 г. для восстановления сил были направлены на «лежи» в Завилейской Литве. Были отмечены первые уходы со службы: ее оставили конные роты Адриана Лоского и Станислава Шафранца.

Первая зимовка в Ливонии стала серьезным испытанием для польских драбов. Их численность существенно уменьшилась. Характерным примером может служить рота Петра Брандыса. За зиму она потеряла 50 человек: кто-то убежал, много солдат умерло от болезней. В апреле 1562 г. ротмистру удалось пополнить роту и вновь довести ее состав до 150. Численность польской пехоты оставалась относительно невысокой — всего 600 человек[821].

В мае 1562 г. польский контингент был передислоцирован на территорию Северо-Восточной Беларуси. Это было связано с переносом военных действий на границу с Московским государством. Господарская канцелярия издала специальные листы к шляхте и урядникам Полоцкой земли, в которых обосновывалась необходимость размещения наемных солдат и оговаривалась процедура решения спорных вопросов с местным населением. Польские военные получили специальную «уставу» на продукты питания. Посредником при урегулировании конфликтов между наемниками и жителями Полотчины был назначен авторитетный шляхтич Б. Корсак[822].

Бедные и опустошенные пограничные районы значительно отягощали условия службы польских солдат. Пребывание на Полотчине в 1562–1564 гг. сопровождалось для них значительными проблемами с питанием и хронической задержкой денег за службу. Поляки жаловались, что «в том краи живности с потребу на себе и на кони свои достати [и] купить не могуть, а хотя дей што и достагуть, ино вельми дорого платити мусять»[823]. Ситуация была настолько сложной, что в военном лагере возник голод. Среди солдат было много больных и умерших. Начались побеги. Даже вылазки на территорию Московского государства диктовались желанием добыть продовольствие[824].

Солдаты не могли проявить себя на поле боя. Они должны были заниматься поиском противника, который отнюдь не стремился к прямому столкновению. В августе 1562 г. польским наемникам наконец удалось наткнуться на большую группировку А. Курбского под Невелем. Невельская битва стала наиболее громким военным событием с участием польских военных за все время Ливонской войны 1558–1570 гг. Известно, что в ней участвовало 9 конных рот[825].

Польские солдаты, проявив инициативу в поиске противника, действовали без согласования с литовским командованием. Об этом свидетельствует письмо Ф. Зебжидовского, в котором он сообщил о намерении пересечь границу у Невеля, чтобы дать бой московитам и захватить добычу[826].

Инициатива вызвала большое неудовольствие наивысшего гетмана ВКЛ Н. Радзивилла Рыжего. Власти ВКЛ умышленно не давали полякам как следует развернуться на поле боя, поскольку не были заинтересованы в их большей активности по сравнению с литовской армией.

Осенью 1562 г. польский наемный контингент существенно уменьшился. На службе остались только 6 конных рот численностью 1308 солдат. Из армии уехал гетман Ф. Зебжидовский. Временно его функции выполнял ротмистр Станислав Лесневольский.

Трагической для ВКЛ зимой 1563 г. польский контингент был минимален. По М. Стрийковскому в распоряжении Н. Радзивилла Рыжего во время осады Полоцка находилось лишь 1400 польских всадников[827]. Три или четыре роты польских драбов были в городе[828].

Потеря Полоцка показала необходимость привлечения внешних ресурсов для организации обороны. Коронный сейм одобрил чрезвычайные налоги на содержание наемного контингента в ВКЛ и Ливонии. Новые роты прибыли, вероятно, в середине 1563 г. Их численность увеличилась почти до 9 тыс.[829]. Однако сбор огромного войска оказался бессмысленным, поскольку перемирие сохранялось до начала 1564 г.

Большинство наемников в преддверии зимы традиционно разошлась на «лежи». Польское войско уменьшилось до 1130 всадников и 1970 драбов. В начале 1564 г. оно находилось в районе Борисова и можно предположить, что его основной задачей являлась охрана территории между Полоцком и Вильно. После провала переговоров в Москве война разгорелась с новой силой, но Н. Радзивилл Рыжий преднамеренно держал их вдали от театра боевых действий.

Летом 1564 г. численность польских военных вновь существенно увеличилась. В неудачном походе на Полоцк в сентябре 1564 г. участвовало 4900 всадников и 3700 драбов, что соответствовало 23 конным и 18 драбским ротам[830]. Это была единственная значительная акция, в которой союзники принимали совместное участие.

Эта достаточно большая группировка осталась зимовать на территории ВКЛ и Ливонии[831]. В начале 1565 г. она разделилась на три части: одна численностью 2 тыс. конников во главе с М. Потоцким двинулась в Витебское воеводство, вторая осталась в районе Глубокого («па hlobowskim goscincu»), третья дислоцировалась в Ливонии или на ее границе в Жемайтии[832]. Вероятно, именно последняя из упомянутых совершила известный рейд на Псковщину в марте 1565 г.

По данным Скарбово — военных актов Главного архива древних актов (Варшава), в 1565 г. польское войско достигло своей максимальной численности. Только всадников было от 7080 до 7200 человек[833]. Масштабная мобилизация была вызвана намерениями господаря нанести сокрушительный удар противнику. Наем такого значительного количества солдат, как и в 1563 г., позволил сделать заключительный рецесс коронного сейма, который гарантировал финансирование армии.

Однако проход наемных рот на место дислокации имел столь опустошительные последствия для землевладельцев и крестьян западной части ВКЛ и Ливонии[834], что заставил власти княжества провести расследование. В условиях непопулярной войны действия солдат провоцировали внутренние конфликты.

Военные отбирали у населения продовольствие и стремились обогатиться за его счет. Особенно часто реквизировалось зерно. Так, ротмистр Венцлавский взял на Брестчине по 170 бочек ржи и овса. В ряде случаев у крестьян отбирались деньги[835]. Согласно проведенной господарскими комиссарами проверке, только несколько рот польских драбов нанесли ущерб на 646 злотых — значительную по тем временам сумму[836]. Не останавливались польские солдаты и перед убийствами[837].

Масштаб бесчинств поляков вызвал разбирательство на Виленском сейме 1565/1566 гг. Послы от Волыни жаловались, что польские наемники «немалую шкоду и сказу именьям поделали и як збожье, так и иньшие живности без заплаты брали»[838]. Эхо этих событий отразилось даже в сеймовых ухвалах 1566/1567 и 1568 гг.[839]

В 1566 г. польская казна фиксирует внушительные размеры польского войска — примерно 6500 конников и 3500 драбов[840]. Трудно поверить, что это соответствует реальности. С осени 1565 г. оборону Ливонии обеспечивал отряд Я. Ходкевича, назначенного летом 1566 г. Сигизмундом Августом ливонским гетманом, что сконцентрировало в его руках военную власть. В то же время ничего не известно о боевых акциях поляков. На наш взгляд, коронные источники отражают невоплощенные намерения.

Таким образом, уже в 1566 г. отдельный польский наемный контингент перестал существовать и более не упоминается в источниках. В следующем году польский сейм прекратил его финансирование, увидев упорное нежелание литвинов идти на заключение унии.

Некоторые польские роты остались на службе по собственной инициативе[841]. Их содержание было возложено на казну княжества[842]. В конце 1567 г. четыре таких роты оказались в списках на выплату «заслужоного» из серебщины[843], став частью наемного войска ВКЛ.

Некоторые польские ротмистры оставались жить в ВКЛ по иным обстоятельствам. Мартин Карлиньский из Краковского воеводства женился на княжне Елене Соколинской[844]. Возможно, что его пребывание на службе в Полоцкой земле в 60-х гг. связано именно с этим.

Последний раз польский контингент принял участие в военных мероприятиях на территории ВКЛ во второй половине 1567 г. Поляки составили основу королевской гвардии, которая сопровождала Сигизмунда Августа во время сбора посполитого рушенья под Молодечно. Ее первый попис был назначен на 25 июля 1567 г. на границе ВКЛ и Польши[845]. Для наемников была определена специальная «устава», где цены на продукты были значительно снижены[846]. Всего осенью 1567 г. при короле находилось 2400 польских солдат[847]. Эта цифра косвенно подтверждается в просьбе радных панов, поданной в конце января 1568 г., вернуть в посполитое рушенье хотя бы тысячу «польских людей». Вскоре они были направлены господарем под Друю для охраны rpaницы[848].

Начиная с середины 1566 г. руководство ВКЛ стремилось формировать наемный контингент преимущественно за счет собственных людских ресурсов. Использование польских наемников не принесло ожидаемого эффекта. Ни правящая элита, ни мирное население не признали в поляках «своих» и относились к ним если не с неприязнью, то точно без доброжелательности. Для простого населения польские наемники ассоциировались с насилием и опустошениями, что особенно проявилось в 1565 г.

Приглашение польских наемников било по самолюбию политической элиты ВКЛ. Получалось, что литвины были не способны защитить себя самостоятельно. К тому же польская сторона спекулировала на подобном мнении. Польские солдаты представляли себя чуть ли не основным элементом обороны ВКЛ. Это ярко проявилось, например, в выступлении С. Тиковского перед господарем в 1565 г., которое мы знаем в изложении Н. Нарушевича. В частности, из всех литвинов С. Тиковский выделил лишь динабургского старосту Н. Тальвоша, который вместе с поляками участвовал в военном походе и проявил себя с наилучшей стороны[849].

Представители правящих кругов ВКЛ оценивали деятельность польского контингента на территории своей страны и Ливонии достаточно скептически и негативно. Особенно характерной такая позиция была для Радзивиллов[850]. Не были удовлетворены действиями поляков и те урядники, которые непосредственно сталкивались с ними. Например, Я. Ходкевич был сильно обеспокоен произволом польских солдат, которые без согласования с ним совершили в 1565 г. рейд по Псковщине[851]. Витебский воевода С. Пац летом 1568 г. жаловался на ротмистра С. Возницкого, избивавшего местных шляхтичей[852].

Польская армия сталкивалась с теми же проблемами, что и литовские наемники. Нехватка продовольствия и задержка выплат были хроническими. Солдаты, не имея средств содержать себя и лошадей не раз угрожали покинуть службу. Только просьбы господаря и гетмана заставляли их нести тяжелую службу.

В 1565 г. ротмистр С. Тиковский, оправдывая действия наемников, особое внимание Сигизмунда Августа обратил на материальную сторону их службы: в результате пребывания в Литве и Ливонии они не только не преумножили свой достаток, но понесли большие убытки[853]. Военная служба не предоставляла возможности карьерного роста и из-за этого теряла престиж[854].

Власти понимали тяготы службы солдат и не спешили принимать в их отношении карательные меры. Положение властей было безвыходным, поскольку замену наемникам в тогдашних условиях найти было непросто.

Господарь в 1564 г. освободил наемников от судебной ответственности[855], но уже в следующем году их злоупотреблениях перешли все границы. Сигизмунд Август, не заинтересованный в доведении дела до суда, наказал солдат, удержав половину «заслужоного»[856]. Неизвестно, была ли выплачена компенсация пострадавшему населению.

Власти не выполняли обязательств по оплате, долги с каждым годом только росли. Гарантии ротмистрам не решали проблемы[857]. В 1569 г. наемники в резкой форме потребовали от Сигизмунда Августа ликвидировать задолженность за 1564–1566 гг. Казна была должна 26 конным и 28 драбским ротам 161 648 злотых[858], в среднем жалованье солдатам не было выплачено за год — полтора службы.

В таких условиях нередким явлением был уход рот после очередного окончания приповедных сроков. Первые произошли уже через полгода после прибытия польского контингента в Ливонию[859].

Наблюдались и случаи дезертирства. Весной 1562 г. оно приняло настолько массовый характер, что власть издала специальный лист о задержке беглых солдат и их наказании[860]. Без сомнения, бегство наемников наблюдалось и в дальнейшем, поскольку улучшения обеспечения продовольствием и деньгами не было. Надежды на обогащение за счет походов на территорию противника оказывались в большинстве случаев безосновательными.

Особое внимание следует обратить на то, кто оплачивал пребывание на территории ВКЛ и Ливонии значительного наемного войска из Польши. Польская историография утверждала, что бремя их финансирования полностью лежало на коронном скарбе[861]. На него за Ливонскую войну было израсходовано 2 133 653 польских злотых[862].

Однако если к началу 70-х гг. XVI в. государство задолжало наемникам жалованье за пять лет, то сомнительно, чтобы такая крупная сумма была действительно выделена в предыдущее десятилетие.

Финансовый отчет земского подскарбия ВКЛ О. Воловича за 1561–1566 гг. показывает, что польские солдаты оплачивались и литовской стороной[863]. Доходило до того, что казначей И. Зарецкий по собственной инициативе брал в долг значительные суммы. Только в 1564 г. таким образом он выплатил польским солдатам 2446 коп литовских грошей[864].

Основным источником финансирования польского контингента в первые годы войны являлся господарский скарб. Известно, что польские солдаты при оплате имели приоритет перед литвинами, о чем, кстати, прямо говорилось ротмистрам из ВКЛ[865]. По нашему мнению, средства брались преимущественно из налогов, собранных в ВКЛ, а не Польше[866].

Нередко польские солдаты получали деньги из рук литовских магнатов. 5 января 1562 г. Сигизмунд Август настоятельно просил Н. Радзивилла Черного изыскать средства для оплаты службы наемников[867]. Виленский воевода гарантировал выплаты из собственного кармана[868]. В 1567 г. Я. Ходкевич по распоряжению великого князя выплатил задолженность четырем польским солдатам общей суммой 877 коп грошей[869].

Таблица 2.3.1.

Конные роты польского наемного контингента в ВКЛ и Ливонии в 1561–1566 гг.

Примечания:

1. В скобках показана годовая динамика численности солдат в ротах.

2. «+» — упоминание в источниках без дополнительной информации.

3. * — отсутствует в: Pulaski K. Sprawa о zaplate… S. 215–220.

Таблица сост. по: Jаsnоwski J. Matetialy do dzialalnosci… S. 297, 299; BN. Rkps. III.6609; АСАР. ASW. Oddz. 86. Sygn. 18, 19а, 20, 21; АСАР. ASK. Oddz. 2. Sygn. 23; BCzart. Teki Naruszewicza. Sygn. 74.IV. Nr 169. K. 691–698; Polskie artykulу wojskowe… S. 94; Pulaski K. Sprawa о zaplate… S. 215–220.

Не следует забывать об обеспечении польских солдат провиантом. Он не провозился из Польши: осенью 1564 г. господарские подданные должны были отсылать в Мядель для польского войска зерно и крупный рогатый скот взамен выплаты «дякла» и стации. В господарском листе прямо говорилось, что «тяжей бы мусило быть подданымь нашими, кгды бы войско Полское для выживен[ь]я оть границь помыкало ся и на именьяхь нашихь и вашихь положены были»[870].

Таблица 2.3.2.

Драбские роты польского наемного контингента в ВКЛ и Ливонии в 1561–1566 гг.

Примечания:

1. «+» — упоминание в источниках без дополнительной информации.

2. * — отсутствует в: Pulaski K. Sprawa о zaplate… S. 215–220.

Таблица сост. по: Jasnowski J. Materialy do dzialalnosci… S. 298; BN. Rkps. III.6609; АСАР. ASW. Oddz. 86. Sygn. 18, 19а, 20, 21; АСАР. ASK. Oddz. 2. Sygn. 23; BCzart. Teki Naruszewicza. Sygn. 74ЛУ. Nr 169. К. 691–698; Polskie artykuly wojskowe… S. 94; Pulaski K. Sprawa о zapfate… S. 215–220.

Выплачивалась ли за это поляками компенсация, неизвестно. Возможно, что нет. Вероятно, польское войско содержалось обеими сторонами (и господарской казной), и определить долю каждой очень сложно.

Таким образом, в 1561–1565 гг. за счет польских рот контингент наемных солдат в ВКЛ и Ливонии был значительно увеличен. Они стали тем необходимым элементом в системе обороны страны, которым не располагало само княжество из-за слабости внутренних ресурсов. Польские субсидии обеспечивали польское войско в ВКЛ. Как только они прекратились, возможности его содержать не оказалось.

Польское войско сыграло важную, но далеко не решающую роль в защите ВКЛ и Ливонии от московского противника. Переломить ход Ливонской войны оно не смогло, а присутствие на территории ВКЛ нередко становилась фактором внутренней нестабильности. Несмотря на недовольство действиями поляков, княжество было обречено в условиях войны пользоваться внешней помощью. Зависимость оборачивалась политическим давлением польской стороны при заключении новой унии с Польским королевством.