Лога

XXI

Макар знал о затейных выходках отца, но не обращал на это внимания. Ему было не до того. Он замечал плохо скрытое недовольство рабочих. Тревога его росла. Он все время ожидал какой-то неприятности. И, действительно, беда пришла.

Поутру младший штейгер Матвей Тельников, задыхаясь от волнения и озираясь, сообщил Макару:

— Беда, Макар Яковлич!

— Чего?..

— Ингуша… Хайруллу нашли убитым… Вон там на Дороге к Грязнушке.

Жестокий к рабочим, Хайрулла был незаменимым сторожем. Скоробогатов жалел его. Но на этом не кончилось. Когда Хайруллу с разбитым черепом, завернутого в бурку, увезли в Подгорное, Макару кто-то подбросил записку:

«Всем приспешникам царского самодержавия и всем эксплуататорам будет то же, что стало с палачом Хайруллой>.

Записка была написана вычурным нетвердым почерком.

— Ногой написано, — объяснил Телышков. — Это для того, чтобы не найти, кто писал. Надо тебе, Макар Яковлич, проверить рабочих…

Макар молчал, закусив губу. Он долго смотрел на записку, потом свернул ее, положил в боковой внутренний карман и сказал:

— Ты вот что! Присмотри там, может, нанюхаешь, кто этим художеством начал у меня баловаться?

— Хорошо! — потирая небритый щетинистый подбородок, ответил Телышков.

Разумом Телышков был не богат. В новой роли сыщика ему сразу же не повезло. А начал он с того, что завел разговор со Смолиным:

— Хозяину подбросили записку… он с перепугу удрал в Подгорное.

— Гм…

— Да, да. При мне он ее читал, а написано там, — ой, как хлестко и смело!

— Чего написано?..

— А ты будто не знаешь?..

— Откуда я знаю?

— А, может, слыхал?

— Чего?

— А про это?

— Не умеешь ты, Матвей, быть сыщиком. Кто это тебя научил?.. Скоробогатов, наверно?

Телышков испуганно задергался.

— Я — нет!.. Что ты, Семен… Я просто так, — пробормотал он испуганно.

— То-то! К людям, которые тут не при чем, не лезь с такими допросами.

— Да нет!.. Ха-ха-ха! — вдруг фальшиво расхохотался Телышков. — Я знаю чего там написано, только непонятное слово есть.

— Какое?

Телышков смотрел в небо, как бы припоминая текст записки.

— Написано там… Будто всем царским слугам и эксплуататорам крышка будет. Я вот это слово не понимаю.

— А это про тебя, — усмехнулся Смолин.

— Чтой-то, я что за эксплуататор?

— Ну, значит, помогаешь хозяину!

Телышков, уходя от Смолина, думал: «Умен, смело говорит, и не узнаешь от него ничего».

После этого, он, толкаясь среди рабочих, с Семеном не заговаривал, боялся. Боялся и Скоробогатову передать разговор со Смолиным. В жгучих глазах забойщика он видел угрозу.

Вскоре новое событие поразило Скоробогатова.

В обеденный перерыв рабочие часто собирались у Мелентьича Сереброва.

Они приходили посмотреть на Мелентьичевы выдумки. Им очень нравился «казачок Васька» — картонный солдатик. Пообедав и спрятав красный узелок с оставшимся хлебом, Смолин первый начинал:

— Ну, Мелентьич, давай, кажи Ваську, где он у тебя?

— Погоди, ребята, обедает! — отвечал Мелентьич, улыбаясь сухим добрым лицом. Потом, когда рабочих собиралось больше, он доставал своего «Ваську» из железной коробки, чертил мелом круг на полу, а потом бросал в середину круга казачка с большими усами, в широкополом картузе, говоря: — «Будь проклятый, лежи, пока не запляшешь», а сам уходил «заговариваться».

Рабочие, улыбаясь, ждали Мелентьича, а тот, возвратившись, говорил:

— Трудно, ребята, — к Баландихе ходил заговариваться.

— Почему?

— Чтобы Васька плясал, нужно заговариваться у печки, которая три дня не топлена. Ну, а Баландиха как раз пирует, печку не топит.

Мелентьич садился в очерченном кругу на пол, расшарашив ноги. Потом, поставив казачка на ноги, которые беспомощно болтались, начинал:

— Спляши, Вася, не в угоду богу, а на потеху честному народу, чорту для повадки, нам с тобой для порядка!

С этими словами он принимался взмахивать прутом, постукивать им в пол. Казачок подпрыгивал, выламывал ноги, сосредоточенно смотря большими глазами и покачивая усами, похожими на загнутые собачьи хвостики.

Взрыв хохота заглушал незатейливые песенки Мелентьича, под которые плясал «казачок Васька».

Мелентьич без улыбки, точно выполняя какое-то серьезное дело, управлял казачком, искусно маскируя черную нитку, привязанную выше локтя.

Когда под руками не было нитки, он отвечал на просьбы рабочих, — показать «Ваську-казачка».

— Запировал у меня Васька!

Мелентьича любили за его добрый веселый нрав. Маленький, черненький, с умными, смеющимися добрым смехом глазами, он был особенного склада человек. Он умел находить во всех звуках музыку. Подвыпив, он настороженно прислушивался к пению бесконечной цепи ковшей:

— Во, слышишь, как напевает? Занятно!

Эти песни он слышал, когда на душе было грустно… а когда был он весел, — в шуме трансмиссий и в посвистывании ремней слышались ему веселящие, бодрые звуки.

Он передергивал плечами в такт ритмическому звяканью муфт и шестерен:

— Во, слышишь?.. Плясовая!..

Ноги его начинали выделывать замысловатые колена. Весь он зажигался и, подбоченясь, прохаживался. Рабочие расширяли круг:

— Славно!..

— Эх, дуй-те горой!

Легкий, он взлетал, кружась волчком, приседал, вскинув руки, падал на колени, ложился на живот, неуловимо быстро вскидывался, садился на землю и полз по кругу, ударяя себя в грудь ладонями.

Слышался гул одобрений и смеха.

— Ай, Мелентьич!

— Здорово ездит!

— Ничего, на заднице не репу сеять — стерпит!

Сегодня Серебров был в приподнятом настроении.

С утра он возился с Ефимкой Сизовым, показывая ему, как должен работать хороший слесарь. Брал молоток и зубило и рубил железо, картинно взмахивая молотком. Бить по бойку зубила молотком Мелентьич умел виртуозно, — на маху перевертывал молоток, ударяя бойком, остряком и пластыо.

— Жаль только, что робить мы учимся не для себя, а для хозяина, — говорил он. — Вот сколько раз ударишь, столько копеек в пузо вобьешь хозяину.

Ефимка глядел умными глазами на Сереброва и улыбался. Он вырос, стал квадратным, крепким в плечах парнем.

— Я знаю про это, Иван Мелентьич, — отвечал он.

— Во, хорошо! А мы вот в ваши-то годы знали только своим мастерам за водкой в кабак бегать. Робить учились даром. Я, примерно, восемь месяцев отхлопал без копейки, а потом плату положили пятнадцать копеек в день. Капитал, а?..

И Мелентьич еще усерднее принялся обучать парня. Ефимка ему нравился. После обеда он рассказывал ему, как работает паровая машина…

Вдруг он беспокойно прислушался и вошел в корпус, где работали ковши:

— Погоди! Одна кронштейна пить запросила!

Ефимка видел, как Мелентьич взял лестницу, приставил ее к трансмиссии, полез с масленкой вверх… но тут у Ефима потемнело в глазах. Мелентьич выронил масленку, позеленев, судорожно схватился за брус и уперся. Бешено вращающийся вал наматывал на себя, сдирая с его тела засаленную блузу. Вот оголилась рука, треснула рубаха на спине, она крепче и крепче прикручивала его к валу. Ефим только расслышал:

— Ой!

Он бросился в машинную с криком:

— Останови!

Но было уже поздно. Мелентьич не мог осилить машину. Руки подломились, — его плотно притянуло к валу трансмиссии и закружило.

Ефимка закрыл ладонью глаза. Он не мог смотреть на растерзанное тело человека, который вот сейчас с ним так любовно беседовал. Ноги были оторваны, чашка черепа валялась поодаль, рядом с фуражкой. На брусе были видны пятна крови.

Забои опустели. В густо набитый рабочими корпус вошел бледный и испуганный Макар.

— Ну, разойдись, что встали? — грозно крикнул Телышков.

Но рабочие не трогались, они еще плотнее окружили ящик, куда сложили разорванное тело Мелентьича. Протискался Смолин. Он посмотрел на ящик, потом на Скоробогатова и, прожигая его взглядом, проговорил:

— Дела!

— Ну, расходись! — кричал Телышков, раздвигая круг.

— А ты, слюня, замолчь! — грозно сверкнув глазами, крикнул Семен на Телышкова. — Мы до тех пор не уйдем и не станем на работу, пока хозяин не даст ответа за него, пока он не даст полное пособие семье Мелентьича.

Скоробогатов молчал, а Смолин крикнул рабочим:

— Товарищи, жалко Мелентьича… Сгиб!.. Не станем на работу, пока не увидим, что хозяин наш умеет пользоваться людьми и умеет платить им.

— Надо просить! — крикнул кто-то.

— Не просить, а требовать, — крикнул Смолин.

— Требовать! — красный, задыхаясь и глотая слова, закричал Ефим. — Заграждение нужно сделать… У нас все как-нибудь делается…

Он не закончил. В задних рядах началось смятение. Прямо в корпус верхом въехали ингуши. Потрясая в воздухе нагайками, кричали:

— Расходысь!.. Вон пошла!..

Толпа шарахнулась в сторону, кто-то крикнул:

— Глуши их!

Послышались удары нагайки, вой. Люди начали выбегать в ворота.

Остаток дня прииск молчал, не работал. Смолина и Сизова арестовали и увезли в Подгорное. Вслед за ними уехал и Скоробогатов, поручив прииск Телышкову и Хлопцову.

— А как же быть, Макар Яковлич, если рабочие не встанут на работу? — спросил Телышков.

— Встанут! — сердито крикнул Макар, — А не встанут, так скажите, что, мол, всех к расчету.

Но он это сказал неискренне. Он не знал, что предпринять, если рабочие откажутся от работы. В тревоге он уехал с прииска. Его только немного радовало одно: арест Смолина и Сизова.

— Они! Они тут мутили народ, записки подбрасывали!

Домой он приехал молчаливыи и мрачный.