Лога

XXIII

В Подгорном говорили, что рабочие завода собираются бунтовать. Эти слухи волновали обывателей. В ночь на пасху неизвестные люди напали на склады железного рудника горы Магнит. Заперли в сторожевой будке караульного. Взломали замки и увезли динамит.

На второй день пасхи с Безыменки прискакал верхом перепуганный Телышков.

— Ночь-то была, как ночь, тихая… Даже не подумали. Утром — на тебе… Суриков Никита связан. Кони ингушей разогнаны и… и… — Телышков запнулся, теребя ниточку на колене

— Ну, что-ж дальше-то? — нетерпеливо спросил Скоробогатов.

— Что дальше? Динамит весь до капельки увезли.

Скоробогатов вскочил с кресла и прошелся по комнате.

— Ротозеи!.. Слюнтяи, выгнать вас всех не жаль!..

Телышков виновато мял в руках картуз.

— Не думали…

— Молчать, сволочи! — Скоробогатов топнул.

— Не у одних нас, — сказал Телышков. — На Глубоком тоже пуда четыре взяли.

Макар ходил по комнате и громко сопел, что-то обдумывая.

— Ну, ладно, поезжай, да смотри, — держи ухо востро. На днях я приеду. На пасху-то все разъехались?

— Все…

— Ладно…

Ночами по Подгорному разъезжали конные патрули и обыскивали каждого встречного. Под такой обыск попал и Скоробогатов.

Двое ингушей обыскали его, отняли карманные золотые часы и кошелек с деньгами. Скоробогатов запротестовал. Тогда ингуши, вложив ему в спину нагайками, ускакали. На другой день Макар поехал к исправнику.

— Возьмите у меня с рудника эту сволочь! Не нужны они мне.

Исправник, — рыхлый старик, — был чем-то напуган. Его лысая голова с оттопыренными ушами нервно покачивалась. Глядя на Скоробогатова потухшими глазами, он рассказывал:

— Тут, видите ли, господин Скоробогатов, вскрылась довольно неприятная история: часть ингушей примкнула к шайке разбойника Лбова. Мерзавцы! Слыхали, что произошло вчерашней ночью? На тракту обокрали артельщика, который вез с приисков платину. Артельщика сопровождал усиленный отряд ингушей. Они ограбили его и скрылись неизвестно куда.

— Ну, это не значит, что к Лбову примкнули.

— Нет, значит-с! Артельщик-то рассказал: платину брал не ингуш, а русский и заявил артельщику: — «На революцию».

Макар ошеломленный ушел от исправника.

Дома на Макара ворчал Яков:

— От вас вся эта смута пошла. Раздуваете свои дела не в меру… Отцы наши проще жили, и жизнь была ровней и спокойнее.

Макару казалось, — отец радуется, что его избили ингуши. А Яков вразумительно продолжал, ехидно косясь на сына:

— Подбираете палку для народа, а эта палка-то по вам же ездит! Хорошо!.. Они, брат, эти ингуши, не толь-go нашего брата лупят, а и господ не щадят. Вон, восеть, дохтору надрали, Кузнецову… Насыпали по первое число, и хоть бы тебе хны. Лежит теперь Василий Петрович, хворает, ничего что дохтур!

Сидор Красильников, расчесывая пятерней широкую бороду и прохаживаясь по комнате, вторил Якову:

— Я никогда зря не скажу, Макар Яковлич. Ингуши— это наше зло… Это на нас кара небесная — божья рука. Недобрый народ восседает у российского царева трона. Когда царь один правил нами — лучше было, а вот теперь эта Дума государственная, сидит она думает и выдумывает. Народ не зря волнуется. Право народ ищет и найдет свое право, от которого нам будет горше, чем сейчас.

Макар на этот раз слушал тестя внимательно, следил за ним глазами, а Красильников, закинув за спину руки с красным платком и табакеркой, размеренно ходил по комнате. Говоря, он вскидывал глаза к потолку, отчего брови его поднимались, умножая морщины на лбу.

— Откуда все это появляется? Из недовольства народного! Народ… Он у нас терпелив, а уж коли развозится, так показывай, где зудит. Степан Разин откуда пришел? Из народа. А Пугачев Емельян?.. Не с неба они падают, народ их рождает в лихие годы своей жизни, когда цари неспособны к управлению. Царь, Алексей Тишайший, — что он? Наши прадеды недаром отреклись от него и бежали в скиты потому, что он допустил к престолу своему Никона. Веру христову извратил. А царица Екатерина? — распутного поведения была. Народ все видит. Народный глаз — глаз божий… — Красильников Щелкнул пальцем по табакерке, торопливо сунул в ноздри по щепотке табаку и продолжал: — И теперь то же самое. Бунтует народ.

…Завалившись в глубокий коробок, Макар ехал на Безыменку. Лес радостно шумел, играя с теплым ветром, Разгулявшимся в глубоком весеннем просторе. В гуще кудрявых сосен смело кричали, пересвистывались птицы. Оттаявшая земля дышала паром.

Каллистрат неумолчно говорил. Вчера он выслушал новую историю о «беспорядках».

Слушая Каллистрата, Скоробогатов вдруг беспокойно завозился, достал из кармана увесистый вороненый браунинг и положил его возле себя.

На Безыменке его встретил Телышков обычными словами:

— Все благополучно, Макар Яковлич!

— Врешь!.. Давай-ка мне, позови Никиту Сурикова

Суриков, громко постукивая березовой балодкой, вошел и встал у дверей.

— Ну, «шибко-сторож», рассказывай, как проворонил в ночь на пасху. Нахристосовался, поди, накануне праздника?

— Не…

— Чего нет?

— Не пил… Трезвый был, как стеклышко!

— Как склянка?

— Не…

Суриков исподлобья смотрел на хозяина налитыми кровью опухшими глазами.

— Ну, как дело-то было?

— Урядник был, выспрашивал…

— Что мне урядник. Я, хозяин, тебя спрашиваю.

Никита потоптался, обводя глазами комнату, и глухо проговорил:

— Темно было, филинья много было…

— Какого филинья?

— Ну, филинов много налетело, и все время буткали в лесу, а в лесу-то хоть шары выткни.

— Причем тут филины?

— А больно их много налетело… Не люблю я эту птицу… Жутко… Ну… я и ушел в караулку, а потом слышу, народ… Я было кричать, а они к самой глотке револьверы подсунули…

— Ну?

— Ну и все…

— И ушли?

— Не… Слышал я, как там орудовали…

— Чего орудовали?

— А кто их знает. Бают, диомид брали.

— Ну, а потом, когда ушли?

— Чо?..

— Чего ты сделал, как ушли эти люди?

— А я чего?.. Как я?.. Они подложили на порог бомбу и говорят: — «Как, — говорят, — выйдешь, так и ахнет»

— Ну?

— А как — я?..

— Чего ты?

— Сидел…

— Сидел?!

— А что мне башку свою подставлять, что ли? — нетерпеливо заговорил Никита. — Жисть-то мне дороже твово диомиду. Я и так всю ночь просидел, задницу отсидел.

— Да и бомба-то не бомба, Макар Яковлич, а просто банка железная с песком, — вмешался Телышков.

— А я почем знаю? Ты и сам утром-то отскочил от нее, как ошпаренный, — сердито крикнул Суриков и, решительно повернувшись, пошел. — Негож, не надо — уйду! Недорого дано! — и, хлопнув дверью, он закончил свою речь веским словом.

В этот день Скоробогатов позвал ингуша Гайнуллу и спокойно сказал:

— Ваши услуги мне теперь не нужны. Получите расчет и уезжайте.

Ингуши исчезли не только с приисков, но и из Подгорного. Население облегченно вздохнуло. Скоробогатов тоже успокоился; теперь ничто не напоминало ему о Пылаеве.