Ложись

Глава седьмая

Приказ всех обрадовал. Отводили в тыл. Несколько часов ехали на грузовиках. Гвадалахарский фронт был теперь где-то далеко. Будь он проклят! Солдаты до хрипоты горланили песни. Аугусто беззаботно смеялся. Патрисио запевал рокочущим басом «Болон… болондрон», а Луиса то и дело приставал к нему: «Та, другая песня куда симпатичнее…» Патрисио не обращал на него внимания. Тогда Луиса принимался петь «Ларго Кабальеро и Пасионария…» Его слабенький голосок тонул в могучем басе Патрисио. Луиса обиженно умолкал, что-то недовольно бурча, но тут же начинал подпевать «Болон… болондрон…»

В полдень добрались до Сомосиерры. К вечеру миновали Робрегордо. Дорога чернела на снегу. Холод стал невыносимым, и солдаты смолкли. Звенел ледяной воздух. Грузовики были открытыми. Резкий ветер кинжалом вонзался в лица.

Робрегордо остался позади. Дорога чертила крутые зигзаги. Со всех сторон торчали горбы, а далеко в низине виднелся городок. Гранатовое пятно, из которого проросли шелковистые стебельки дыма фабричных труб. Бледное солнце заливало городок, и он напоминал мак, выросший среди зеленой пшеницы. Дорога петляла все больше и больше. Солнце еще было высоко. Оно срезало своими лучами заснеженные вершины. Некоторые из них были округлыми. Точно девичьи груди, озаренные светом.

К ночи добрались до деревушки. Казалось, она плавает в грязи. На другой день натаскали досок, камней, щебенки, чтобы хоть как-то можно было передвигаться. Но и это не помогло. По-прежнему ходили промокшие, грязные.

Потянулись дни однообразного, утомительного учения. Батальоном временно командовал энергичный майор со строгим недобрым лицом. Солдаты люто возненавидели его и роптали. Свою злость выражали грубо, не скупясь на бранные слова.

— Этот майор считает нас трусами! Хотел бы я видеть его на Эль Педрегале! Здесь-то ему легко говорить!

— А все из-за этих самострелов! Но при чем тут остальные? Разве не мы взяли городок? Разве не мы держались на Эль Педрегале?

— Против плохо вооруженного батальона, который и пороха-то еще не нюхал, — пять танков! Что уж тут и говорить.

— Они должны были нас наградить, мать их за ногу! Полбатальона погибло… Да, не повезло нам, вот если бы майор Хорхе был жив… А теперь получается, что мы трусы. Это мы-то?!

В любую погоду, и в дождь и в снег, батальон выстраивался за околицей и проходил военное обучение. С Бородой, Патрисио и двумя другими солдатами, оставшимися в живых, учение проводил Луиса. Отделением связистов командовал капрал Руис. Родригеса на Эль Педрегале ранило — пуля угодила в ляжку, — но он не унывал. Уходя с высоты, он, хромая на раненую ногу, крикнул на прощание солдатам:

— Эй, орлы, кто хочет передать что-нибудь своим? Мне дали отпуск!

Руис был злобным, омерзительным типом, к тому же любил подхалимничать и фискалить. На губах его всегда блуждала отвратительная улыбка, но никто не видел его смеющимся. «Прежде всего порядок». До войны Руис работал на строительстве подрядчиком.

Он жил в Авиле, где у него была невеста, служанка в доме нотариуса. После войны ему предстояло снова вернуться туда и по-прежнему влачить свою убогую жизнь, задыхаясь от нищеты и злобы. А Аугусто? Аугусто был сеньорите. Поэтому Руис ненавидел его смертельной, тупой ненавистью. Как ненавидел Луису, у которого родители были зажиточными крестьянами; Патрисио, сына богатых торговцев; и всех, кто хоть чем-то возвышался над ним.

С первого дня Руис стал заискивать и лебезить перед новым майором.

Как-то раз Луиса, Патрисио и Аугусто сидели у дома, где расположился командир батальона.

— Вот сволочь, так и лижет ему зад! — не выдержал Луиса.

Аугусто поднял голову и увидел Руиса, семенившего за майором. Аугусто с любопытством следил за ним взглядом. Толстый, низенький, с жирной, лоснящейся физиономией и малюсенькими светлыми глазками, капрал нос свертки и плед командира. Положив все это в машину, он вытянулся по стойке «смирно» и отдал честь. Затем помог майору сесть в машину и снова отдал честь. Командир сделал знак рукой, и Руис напряженно застыл, угодливо вытянув шею и не моргая. Совсем как лягавая на охоте. Майор что-то сказал, и тот приник к окошечку. Еще раз отдал честь, согласно закивал: раз, другой, третий, четвертый… едва не свернув себе шеи, и опрометью кинулся к дому. Тут же вернулся с биноклем, козырнул и протянул его майору. Снова отдал честь, уже в какой раз, и с серьезным видом полез в машину, не переставая комично мотать головой и всячески лебезить. Машина тронулась, и Руис, сидевший рядом с шофером, с победоносным видом проехал мимо Аугусто и его друзей, окинув их взглядом, полным олимпийского презрения, важный и торжественный.

— Подумать только! — возмутился Патрисио, едва они проехали. — Ведь майор неглупый человек. И вот вам! Сделал капралом эту скотину. Да, видно, нет такой силы, которая может устоять перед лестью! Умные люди и те пасуют перед низкопоклонством и почитанием. Подумать только!

Вскоре после прибытия батальона в деревню майор дал Руису звание сержанта. Руис упивался своей властью. Теперь ему подчинялись те, кого он ненавидел. Уж он заставит их покориться! Новое звание сделало его нестерпимо важным, педантичным и ревностным служакой.

— Нет ничего хуже и смешнее, чем власть в руках озлобленного человека, который никогда ничего из себя не представлял, да к тому же еще и сволочь, — сказал как-то Патрисио.

— Черт возьми! — воскликнул Аугусто. — Ты изрекаешь святые истины. Откуда ты это взял?

— Откуда? Да это фантомина слова, — захохотал Патрисио.

В один из вечеров, когда отделение связистов уже в сотый раз повторяло упражнение по сигнализации флажками, Аугусто спросил Руиса:

— Послушай, долго мы еще будем заниматься этой дребеденью? Ведь мы уже давно все это знаем. К тому же на фронте вряд ли нам это понадобится.

— Опять ты за свое, Гусман, — с комичной серьезностью стал выговаривать ему сержант. — Вечно ты бурчишь. Это приказ майора, а приказ есть приказ, и мы обязаны выполнять его беспрекословно.

— Верно, конечно. Но разве нельзя немного позаниматься этой ерундой, а потом приняться за что-нибудь более полезное.

— Как ты смеешь так говорить! Что значит ерунда? Стыдно, Гусман, очень стыдно. А если тебе не нравится, пойди и скажи об этом майору. Лично я всегда выполняю приказания и стараюсь делать это как можно лучше. Прежде всего порядок! Я серьезно отношусь к своим обязанностям и не считаю их ерундой. Конечно, я не так умен, как ты…

— Вот именно! — не сдержался Аугусто, видя, что говорить с ним бесполезно.

Впоследствии Руис достиг вершины своих честолюбивых стремлений. Перевели в тыл бывшего штабного писаря, и Руис занял его место. О большем солдат не может и мечтать. Руис совсем раздулся от важности.

Однако Аугусто и его друзьям долго еще приходилось страдать от зловредности этого человека. Как раз в это время батальон пополнился новыми офицерами и солдатами. Штабных связистов расформировали по ротам. Бороду перевели в пулеметную роту, Луису — в первую, Патрисио — в третью, а Аугусто — в четвертую, только что созданную. При штабе осталось человек шесть нестроевых.

Луиса не сомневался, что он и его друзья попали в разные роты только из-за ненависти к ним Руиса. Аугусто и Патрисио смеялись.

— Не верите? А я вам докажу. Он нарочно так сделал. Вы даже не представляете, какая это сволочь и дерьмо!

— Луиса прав. Этот тип действительно терпеть нас не может, — согласился Патрисио. — Я сам просил его зачислить нас в одну роту с Гусманом, Вот каналья! Но как бы то ни было, друзья, мы от него отделались! А это уже немало!

— Нет, ему это даром не пройдет! — кипятился Борода. — Подложить нам такую свинью! Всех под одну гребенку. Да в ротах нас всех перебьют в первом же бою. Одно дело штабной связист, другое — строевик. Вот сволочь! Он вздумал покуражиться надо мной! Нет, ему это даром не пройдет! Я с ним еще посчитаюсь! Я не я буду, если не убью его, ребята! Вот честное слово, убью! Мать его растуды!

Аугусто подвезло. В новой роте его назначили каптером: самая завидная должность в армии. Каптером его назначил лейтенант Барбоса, один из вновь прибывших в батальон офицеров. Аугусто познакомился с ним у Ледесмы. Каждый вечер Аугусто, Патрисио и Луиса собирались в медпункте. Решительный, веселый Ледесма был не лишен самомнения и всегда умел добиться, чтобы к нему относились особо. Он получил отдельный дом под медпункт и спал на кровати, как офицеры, хотя даже сержанты спали в конюшнях и курятниках. За храбрость, проявленную на Эль Педрегале, он получил звание капрала и очень гордился этим. С виду он казался высокомерным и надменным, но был добр и отзывчив. В батальоне его любили и уважали, как, впрочем, и Аугусто и его верных друзей. Все вместе они добывали у каптеров кофе, сахар, мясные консервы и другие продукты, покупали в таверне вино и шли в медпункт. Приготовление еды возлагалось на помощника Ледесмы, который скорее был его адъютантом. Сюда же приходили младший лейтенант Кастро и кое-кто из сержантов. Время проводили весело и шумно. Аугусто сидел у полыхавшего в плите огня, среди своих товарищей и чувствовал себя счастливым. Каждый день он с трепетом ждал тех минут, когда сможет снять плащ, подойти к огню — никогда не думал он прежде, что так полюбит огонь, — и вдыхать в себя запах свиной тушонки, влажных брюк и скрипучих сапог. Вдыхать дым поленьев, аромат пищи, слушать разговоры, часто не вслушиваясь, о чем говорят… И думать о дорогих ему людях. Не торопясь курить одну сигарету за другой…

Младший лейтенант Кастро привел с собой лейтенанта Барбосу в первый же день, когда тот прибыл в батальон. Барбоса был превосходным рассказчиком и обладал неисчерпаемым запасом всяких забавных историй и анекдотов. Он пришелся всем по душе. Обычно Барбоса был настроен мирно, улыбался, но иногда вдруг на него находили приступы настоящего безумия, и тогда он мог избить всякого, кто попадался ему под руку. Глаза его сверкали, он зеленел, поджимая и без того тонкие губы и обнажая при этом огромные желтые зубы, изглоданные не то пиореей, не то другой какой-то болезнью.

Аугусто и Барбоса сразу почувствовали друг к другу симпатию.

— Вы знаете, что штабных связистов расформируют? — спросил он Аугусто в тот вечер.

— И создадут четвертую роту, которой будет командовать Барбоса? — вставил Кастро.

— А куда денут нас? — поинтересовался Аугусто. Барбоса взглянул на него.

— Хотите ко мне в роту?

— Еще бы! Что за вопрос, лейтенант! Я только и мечтаю отделаться от Руиса.

— Да, он омерзительный тип, — согласился Барбоса. II тут же, хитро улыбнувшись, добавил:-А что, если сделать вас каптером роты?

— Вы шутите, лейтенант! — воскликнул Аугусто. — Об этом можно только мечтать!

— Ну что ж, тогда договорились! Аугусто с радостью поблагодарил его.

— Ты даже не представляешь, Гусман, что это такое, — убеждал его потом Луиса как-то слишком уж ретиво. — Будешь таскать на себе мешки, точно осел.

— Зато мне не придется больше нести караулы, маршировать и заниматься прочей ерундой.

— Я получил из дому письмо. Мои жалуются, что я редко им пишу, — заговорил вдруг Луиса о другом.

Он не любил уступать и, когда беседа принимала нежелательный для него оборот, не церемонясь, переводил разговор на другую тему.

В тот день, когда Аугусто вступил в свою новую должность, он пошел проводить Луису. Первая рота только что спустилась с позиций, расположенных на заснеженных вершинах Сомосиерры, где пробыла две недели. В этой роте служил Эспиналь; Аугусто решил повидать его и заодно познакомить с Луисой.

Луисе дали взвод, где не было капрала.

— Надо же! — недовольно проворчал он, хотя был явно польщен.

Эспиналь повел Луису в конюшню, где размещалась рота.

— Будешь спать вот здесь, рядом со мной.

— И этого сюда? — с досадой буркнул какой-то солдат, едва они вошли.

— Заткнись! — рявкнул на него Эспиналь.

— Самим негде приткнуться, а ты еще этого притащил…

— Да оставь ты… — начал было Луиса.

— Оставить? Ну нет! — обозлился Эспиналь. — Если ему не нравится, пусть катится отсюда ко всем чертям!

Луиса положил свой вещевой мешок, оружие, одеяло, и они вышли.

— Как дела на позициях? — спросил Аугусто Эспиналя.

— Да ничего, только вот холод собачий да вши заели! — и, обернувшись к Луисе, добавил: — Не повезло тебе, парень, не штабная это работа. Правда, пока тебе нечего беспокоиться. Сейчас самое страшное — неудобства, а вот на фронте…

— Мне можешь не рассказывать, дружище, — перебил его Луиса. — В Альто де лос Леонес я не такое повидал. Я тебе не новичок. Мне храбрости не занимать. На Эль Педрегале я сказал себе: «не уйду с высоты» — и не ушел.

Эспиналь промолчал. Аугусто почувствовал, что дружбы между ними не будет.

К ним подошли парни из взвода Луисы. Тот встретил их настороженно. Солдаты весело смеялись.

— Ну что, оставят тебя у нас? Наверно, сразу нашивки Дадут.

— На черта они мне! — угрюмо буркнул Луиса.

— Тебе с нами будет хорошо. Вот увидишь. Луисе было приятно, что солдаты сами просят его,

чтобы он командовал ими.

— Ну ладно, я согласен, только скажите, что я должен делать? — сказал он с необычной для него скромностью, но тут же, спохватившись, добавил: — Я немного подзабыл эту волынку с развертыванием цепи.

— Да мы сыты ею по горло. Просто смотришь, где укрытие, и командуешь: «Ты сюда, а ты туда!..»

— Не такой уж я дурак! — обиделся вдруг Луиса, что ему так подробно объясняют.

— Ну ладно! — невозмутимо продолжал солдат. — Пока ты нам отдашь приказание, мы и сами сообразим, что делать. Ты не бойся! — (Луиса нахмурился). — У нас в роте, кроме этого вот птенца, все ветераны.

У эстремадурца, слушавшего этот разговор с открытым ртом, вспыхнул в глазах огонек.

— А ты за меня не бойся. Придет время наступать, за мной дело не станет. Я как молния. Схвачу винтовку, погляжу, куда надо лезть, и бегом, бегом… прямо в окопы. Я как молния.

— Да перестань ты тарабанить, ради бога. Сам черт не разберет, что ты лопочешь. Как вам нравится этот болван? Он, видите ли, пуль не боится! На Эль Педрегале мы уже видели таких.

— Это я-то пуль не боюсь? — оскорбился вдруг эстремадурец. — Тоже мне умник нашелся! Прежде всего спокойствие. Начнется паника? Я без спешки… Надеваю портупею, хватаю винтовку и — вперед. А наступать надо, я тоже не тороплюсь. Прежде всего спокойствие и выдержка.

— Хотел бы я видеть, как это у тебя получится! — воскликнул Аугусто.

— Так ведь я…

— Уж больно ты горяч, — вставил другой.

— Что ты смыслишь в этом, молокосос? Я только вот что скажу. В первом бою я совсем голову потерял от страха. Услышав шипение снаряда, я бросился бежать и бежал, пока не свалился на землю. Впрочем, вы сами знаете, чем все это кончилось.

— Да, черт возьми! Ему повезло. Осколок срезал с него амуницию, точно бритвой.

— Еще чуть-чуть, и мне была бы крышка. А все потому, что я потерял голову от страха.

— Это еще что! Помнишь случай с моим земляком из второй роты?

— Еще бы!

— Ты же сам видел. Осколок разорвал ему рубаху вот здесь, на груди. Понимаешь, на самой груди и даже кожи не задел.

— Побожись!

— Своими глазами видел! Прорвал шинель, гимнастерку, рубашку. А кожи не коснулся. Вот как бывает, парень!

— Это еще что! — вмешался в разговор Луиса. — В Альто де лос Леонес нас целый день бомбардировал «башмачник». Мы сидели в блиндаже. Я только на минуту вышел по нужде. Вернулся, а от взвода одни куски остались. Так-то, друзья!

Аугусто распрощался с Луисой и отправился в свою роту. Эспиналь пошел его проводить.

— Ты больше ничего не получал от родителей?

— Нет, только тогда по радио, и все. Сестры написали им через Красный Крест.

— Жаль… Теперь, наверно, когда ты стал каптером, тебе будет лучше, чем при штабе.

— Надеюсь. А там кто знает. Тебе хорошо. Наверно, приятно получать письма от невесты. Конечно, у меня тоже есть сестры, зять, и они меня любят, но это совсем не то. Мать, невеста. Не знаю. Кто-нибудь, кто живет только ради тебя. Иногда мне очень одиноко.

— А ты переписывайся с какой-нибудь девушкой. Будет легче.

— Нет, так я не могу.

В ту ночь Аугусто спал в новой роте. Место для полевой кухни еще не определили. Рота разместилась в небольшом хлеву. Спали вповалку на соломе, на полу, в яслях. Рота в основном состояла из новобранцев. Бывалых солдат почти не было. Аугусто нашел Кампоса, и они улеглись рядом, в глубине хлева. Прозвучал сигнал отбоя. Солдаты тихо переговаривались. В темноте вспыхивали светящиеся точки сигарет. Наступили минуты покоя. Щемящая тоска, оставшаяся у Аугусто после разговора с Эспиналем, постепенно рассеивалась. Все будет хорошо. На деревяшке, вбитой в стену у двери, горел огарок свечи, излучая желтоватый тусклый свет. Слышно было, как снаружи воет ветер. Вошел сержант, получивший звание неделю назад. Вместе с ним ворвался ледяной воздух. Свеча погасла.

— Эй, дневальный, спички есть?

— Нет, сержант.

— Вечно у тебя ни черта нет. Мать твою…

— У меня есть, — сказал кто-то.

Ветер с силой хлынул в дверь, ночная мгла заполнила темный хлев. Сержант закрыл дверь и поморщился. В хлеву стоял запах грязных тел и пота. Воздух был спертый, тяжелый. Сержант должен был ночевать здесь. И настроение у него сразу испортилось.

— Фу, черт! Да где же вы?

— Иду, сержант, иду.

— Осторожнее! Не наступи на меня, — буркнул кто-то.

— Ничего, не рассыплешься!

Чиркнула спичка. Вспыхнуло голубоватое пламя, потом еще, и загорелся золотистый огонек. Но тут раздался чей-то голос:

— Погаси свет! Погаси!

Аугусто приподнялся. Голос звучал из глубины хлева, где-то совсем рядом. Глухой, задыхающийся, дрожащий.

— А, черт! Что еще там случилось? — спросил сержант.

— Погаси свет, на нас идут танки! Они убьют нас! Убьют! Ой, мамочка! Мама!

И тишину взорвало судорожное, конвульсивное рыдание. Жуткий плач мужчины.

— Что с тобой? А ну-ка! Что случилось?

Сержант зажег свечу. Руки его дрожали. Он поднял свечу и направился в глубь хлева.

— Пропустите! Пропустите!

Солдаты поджимали ноги. Аугусто и Кампос вскочили. За ними поднялось еще несколько человек.

Он стоял на коленях, обеими руками прижимая к груди одеяло.

— Что с тобой? — спросил его сержант.

— Он уже несколько дней сам не свой, — сказал кто-то. — Все молчит. Не ест. А раньше был веселый…

Плач становился приглушеннее, жалобнее.

— Я ничего не сделал! Пусть меня не убивают! Я ничего не сделал!

— Помогите ему встать и отведите в медпункт. Успокойся, успокойся, мы знаем, что ты ничего не сделал, — ласково похлопывал его по руке сержант, меж тем как два солдата, подхватив его под мышки, пытались приподнять.

Он с силой оттолкнул их, хотя они были не из слабых. Один, тот, что был повыше и пошире в плечах, отлетел в сторону и едва не упал. Он лягнул ногой и выругался.

Солдаты снова схватили его. Он уже не плакал. Глаза его расширились от ужаса, в них еще блестели слезы. Он встал на ноги и попятился назад, размахивая руками в воздухе.

— Тише! Танки! Танки!

— Взять его! — приказал сержант.

Он бешено сопротивлялся. Снова расплакался, что-то невнятно бормотал под нос. Наверно, лишился рассудка. На другой день его отправили в госпиталь.