Ложные надежды

Эпилог 1. Начало координат

Два года спустя

— Сними это, — он отдаёт ласковый приказ девушке, красиво двигающей бёдрами в импровизированном танце. Проводит рукой по загорелой коже, движется пальцами вверх по ноге, приподнимает край и без того короткого платья из какой-то блестящей ткани, от которой рябит в глазах.

Она смеётся. Смотрит сверху вниз на него, вольготно рассевшегося на диване, откидывает за спину светлые волосы, подмигивает ему и одним движением стаскивает с себя этот красивый фантик, открывая вид на скрывавшееся под ним аппетитное содержимое.

Большая упругая грудь с тёмными сосками, моментально затвердевшими от соприкосновения с воздухом, плоский живот с яркой серёжкой в пупке, тонкие ниточки красных трусиков, которые он сдвигает чуть в сторону, пальцами прощупывая горячие и слегка влажные складки между её стройных ног.

Чудесная девочка. Настоящая конфетка, смотрящая на него с возбуждающим вызовом.

Взгляд его тёмно-зелёных глаз встречается с её светлыми, ухмылка тут же касается губ, ладони решительно ложатся на крепкие ягодицы и мнут, сжимают их. Больше всего заводит вовсе не само тело — ему доводилось любоваться и более совершенными, — а то, с каким вожделением и обожанием эта девчонка смотрит на него.

Как на Бога.

Да, в отличие от этого выдуманного существа, он действительно сможет дать ей всё желаемое. Достаточно только вовремя опуститься перед ним на колени и пошире открыть рот для самой правильной долгой молитвы.

Ладонью неожиданно шлёпает её по заднице, и она с визгом-хохотом залезает прямиком ему на колени, откровенно елозит промежностью по вздыбленной жёсткой ткани его джинс, закусывает нижнюю губу, поглядывая на него хитро, и проводит своими пальчиками по лицу.

От неё пахнет сигаретным дымом и какой-то сладкой туалетной водой. Прямо как от любой из десятка последних его баб, словно их всех производят на одном заводе: из раза в раз меняется только цвет глаз и волос.

Впрочем, похуй.

Главное — картинка радует глаз, а умелый язычок и ненасытная пизда скоро порадуют его член. Все блага мира открыты для того, чей кошелёк ломится от денег, а фамилию передают из уст в уста восторженным шёпотом.

Войцеховский, это же Войцеховский! Он такой.!

Девочка играется пальчиками на его лице, пока не переходит на запретную территорию, зарываясь в волнистые каштановые волосы. Его будто током бьёт, и приходится сжать её запястья грубо, отводя руки в сторону.

— Так не делай, поняла? Терпеть этого не могу.

— Без проблем, — она широко улыбается, ни на мгновение не показав, что ей больно или неприятно. Видимо, очень сильно хочет попасть в категорию любимиц, а не одноразовой ебли.

Только это будет нелегко. Он давно уже старается ограничиваться лишь мимолётными связями, избегая лишних привязанностей. Печальный жизненный опыт…

— Хочу карамельки, — протягивает девчонка и наклоняется за брошенной на столик блестящей сумочкой, извлекает оттуда маленький пакетик с несколькими цветными таблетками. Высыпает их себе на ладонь, вопросительно приподнимает бровь и, не дождавшись от него никакой реакции, закидывает их себе в рот. — Комбо!

Он смеётся следом, обхватывает её шею ладонью и быстро притягивает к себе, засовывает язык ей в рот и выхватывает пару таблеток, попутно отвешивая ещё несколько звонких и громких шлепков по заднице.

— Как ты любишь? — без стеснения спрашивает она, неторопливо расстёгивая пуговицы на его рубашке. Кроваво-алый цвет её ногтей так красиво смотрится на белом фоне, что он непроизвольно залипает на нём, ненадолго выпадает из реальности и уплывает в воспоминания собственной юности.

Член резко становится каменным, и она принимает это на свой счёт, вздыхает с восторгом, поглаживая его ладошкой.

— Сделай вид, что невинная, неопытная и стеснительная, — тон его голоса теряет игривость и становится холодным, равнодушным, точь-в-точь таким, каким обычно делают заказ в магазине. Никаких иллюзий, словно между ними что-то большее, чем товарно-денежные отношения. — Совсем юная девочка, которая безумно хочет почувствовать внутри себя член и одновременно очень этого боится.

Она застывает на пару мгновении с этой будто приклеенной улыбкой, смотрит на него пристально, наверняка ожидая, когда же последует его смех и возглас «шутка», но лишь убеждается в том, что это — всерьёз. И медленно кивает, растерянно оглядывает своё практически голое тело, не зная, что теперь с ним нужно делать.

— Ну же, не бойся, — шепчет он снова сладко-сладко, нежно обводит ладонями контуры её тела, подталкивая лечь спиной на диван и перемежая пугающие слова с жадными поцелуями в шею. — Всё будет хорошо, я обещаю.

Тело под ним напрягается и покрывается мурашками, и это заводит. Только взгляд совсем не тот: настороженный, с плескающимся в расширившихся зрачках страхом. Не хватает томления, вожделения, той подкупающей преданности, с которой на него смотрели когда-то, разрешая всё на свете.

— Ты же мне доверяешь, зайка? — смотрит прямиком в её глаза и парализует своим тёмным взглядом, не позволяя отступить.

И она громко сглатывает слюну и силится улыбнуться, хотя уже не выходит: на лице появляется гримаса ужаса и отвращения.

— Конечно же доверяю.

…

— Ты же мне доверяешь? — он треплет её по щеке, смазывая слёзы, и еле удерживается от того, чтобы тут же вытереть мокрые пальцы об свою одежду.

— Конечно же доверяю, но…

— Никаких «но»! — говорит решительно и очередной раз оглядывается по сторонам, боясь, что кто-нибудь заметит их вместе. Если родителям донесут, он сильно от них отхватит, но уехать от неё просто так, молча, показалось ужасно неправильным. — Зай, всё будет хорошо. Они вспылили, потом отойдут и всё наладится. Ты же знаешь: всё, что сейчас говорят, просто слухи.

Она кивает часто-часто, и беспрестанно бегущие слёзы мелкими брызгами разлетаются вокруг. Тянется к нему навстречу, но он перехватывает её лицо ладонями и заставляет смотреть глаза в глаза, чтобы не позволить к себе прикоснуться.

Она была такая… неземная. Волшебная. Девочка-принцесса, девочка-мечта, девочка-воздушный зефир, по которой пускали слюни все мальчишки. А добился её именно он. Завоевал, сделал всё возможное, чтобы она любила его так же фанатично, как многие другие любили её.

Ничего общего с этой заплаканной, опухшей девчонкой, что стоит сейчас напротив. В какой-то несоразмерно огромной вязаной кофте, по-видимому, призванной скрыть торчащий живот, но только придающей ей ужасно убогий вид. Фигура поплывшая, как у амёбы из школьного учебника, волосы спутанные, глаза и нос ярко-красного цвета, и обкусанные губы дрожат.

Нет, вот это нечто, перепачканное слезами и соплями, вызывало в нём только жалость и брезгливость.

— Ты завтра уедешь. А как же я?

— Ну Ленок, ты же знаешь, родители так решили. Я обязательно с ними поговорю, и тогда вернусь за тобой, ладно?

— За нами, — то ли поправляет, то ли спрашивает она, опуская взгляд на торчащий живот, и он кривится в наигранной улыбке.

— Конечно. За вами. А пока я буду писать тебе. Каждую неделю. Обещаю. Будешь ждать?

— Буду, — её громкий всхлип совпадает со звуками чьих-то голосов неподалёку, и он быстро отскакивает от неё, воровато озирается по сторонам.

— Жди, — бросает ей напоследок, бросает на неё последний взгляд и выбрасывает в первую же попавшуюся на пути к дому мусорку чахлые зачатки собственного чувства вины.

Нет больше его девочки-мечты.

…

— Андрей? — она раздражающе упирается ладонями в его плечи, пытаясь привлечь к себе внимание и мешая сосредоточиться на только начавшейся игре. Если это попытка вот так топорно изобразить страх и сопротивление его настойчивости, то девчонка всерьёз рискует через пару минут оказаться вышвырнутой на улицу прямо в этих блядских нитках-трусах.

— Чего? — грубо рычит, отрываясь от её шеи и широко раздувая ноздри от злости.

— Тебе там звонят, — облизывает губы и кивает в сторону свалившегося на пол телефона, назойливо вибрирующего и заливающегося весёлой трелью, еле различимой на фоне включённой им музыки.

— Да похуй, — хмыкает он, сильно сжимает её бедро и ведёт пальцами по промежности, склоняясь губами над красиво торчащей вверх грудью.

— Тебе лучше ответить.

— Чё блять? — вскидывается он, услышав подозрительно настойчивый и, что более важно, внезапно пронизанный ледяным спокойствием тон её голоса. Смотрит на неё с яростным прищуром, от которого даже некоторые мужики ссались в штаны, хватает за запястья и рывком швыряет с дивана на пол, воздержавшись от смачного пинка по рёбрам только лишь потому, что спешит взять этот хуев телефон. — Алло!

— Некрасивое у вас поведение, Андрей Леонидович, — замечает незнакомый ему высокий мужской голос и начинает посмеиваться над тем, как он растерянно оглядывается по сторонам в поисках камеры. — Вы их не найдёте, можете себя не утруждать.

— Ты кто такой? Думаешь, тебе это просто с рук сойдёт?

— Признаю, мы как-то неправильно начали наш разговор, Андрей Леонидович. Разрешите представиться: Разумовский Даниил Александрович, заместитель начальника следственного департамента МВД по расследованию организованной преступной деятельности. Вы обвиняетесь в многократных хищениях денежных средств в особо крупном размере, участии в организации убийства Морозовой Ларисы Ивановны, в непосредственном убийстве Соколовой Ксении Владимировны, а так же в участии в преступном сообществе, согласно статьям УК РФ номер сто пятьдесят восемь пункт четыре, статье сто пять пункт один и два, и статье…

— Да пошёл ты, — смеётся он, прерывая сухое зачитывание законов, не имеющих к нему никакого отношения.

Он — сам себе закон, судья, палач. Он — на голову выше всего сброда, кто живёт согласно этим сраным пунктам и правилам.

— Зря вы так, Андрей… — ему становится слишком скучно слушать этот бред, и телефон со сброшенным звонком летит на диван, а его взгляд насмешливо провожает стремительно ускользающую прочь из квартиры девушку, уже успевшую натянуть на себя платье. — Тебе пизда, Настенька! — кричит ей вдогонку, хохоча, — ты ещё поймёшь, что выбрала не ту сторону. Играть надо за сильных!

Со злости пинает ногой стеклянный стол, который пафосная дизайнер, работавшая над обстановкой этой квартиры, заказывала напрямую из какой-то семейной мастерской в Италии. На этом же столе он и выебал её, в качестве прекрасного бонуса за проделанную работу.

Опускается на диван, встряхивает внезапно закружившийся головой и несколько раз моргает, отгоняя поплывшие перед глазами тёмные пятна. В мыслях мелькает воспоминание о том, что он брал у свалившей тёлки какие-то таблетки, но о них как-то быстро получается забыть. Пожалуй, единственное, о чём он по-настоящему беспокоится сейчас, это о собственном неудовлетворённом желании и ощущении, что эта шваль сама его поимела.

— Играть надо за сильных… — повторяет ещё раз, откидывается на спинку дивана с запрокинутыми за голову руками, с самоуверенной улыбкой разглядывает оказавшуюся как раз напротив шикарную арку, отделанную мрамором и окантовкой с настоящей позолотой. На стенах — картины Поллока, одну из которых уже больше пяти лет ищут по всему миру, чтобы вернуть в Нью-Йоркский музей современного искусства. На одной из полок — спиленный рог лично убитого им на сафари носорога.

Он — сильный. Он имеет ту власть, о которой миллиарды людей грезят во сне и наяву.

Телефон снова звонит, но на этот раз на экране светится знакомое уже имя. Ибрагим — самый верный помощник и надёжный товарищ, всегда выручавший его в тяжёлые времена. Тот, кто закроет своей грудью от пули, доставит прямо в постель отличную девочку, подчистит все следы мимолётных ошибок, будь то блевотина по всему дому после откровенно паршивой вечеринки или пятна чужой крови в холле.

— Да, Ибрагим! Мне тут звонило какое-то хуйло…

— Андрей Леонидович, у нас проблемы. В офисах обыск.

— Вот как… — тянет он задумчиво и начинает хохотать, стараясь специально для тех отчаянных камикадзе, кто может сейчас наблюдать за ним. Если кто-то действительно непонятным образом смог установить камеры в его квартире.

Если кто-то смог решиться на такое.

— Пусть ищут, не надо им мешать, — отсмеявшись, говорит он снисходительно и закидывает ногу на ногу. — Всё равно ничего не найдут.

— В вашей компании тоже обыски, они забирают все документы из бухгалтерии. У Байрамовых извлекают все записи с камер. Что нам делать, Андрей Леонидович?

— Ты, блять, глухой? — он кривится от злости, еле поддерживая хоть видимость спокойствия. — Я же сказал: не мешайте им. Что бы они не пытались сделать, им же будет хуже.

— Понял вас.

Ибрагим отключается, а он ещё какое-то время продолжает прижимать телефон к уху, задумываясь над следующим своим ходом. Нет, это всё так же забавно и нелепо: кто бы не решил встать у него (у них!) на пути, это будет лишь попыткой жалкого человечешки остановить своим телом несущийся на всех парах поезд. Но как же злили эти частые и настырные попытки каких-то самоуверенных выскочек навести порядок.

Порядок для них — это уравнять всех друг с другом, приблизиться к той самой мифической демократии и свободе, о которых так любят рассуждать неудачники, не способные или не умеющие стоять у власти.

Равенство? Какое, нахуй, может быть равенство в этом мире, безусловно подчиняющемся лишь одному закону — эволюции. Выживает сильнейший. Самый быстрый, самый ловкий, самый хитрый. Остальные буду подыхать, будут становиться мясом для тех, кто стоит выше их в пищевой цепи.

Пугливые и тупые антилопы никогда не станут равны с уверенными и смелыми львами, и никто не берётся с этим спорить. С чего же думать, будто у людей всё иначе?

Следующий звонок иерихонской трубой раздаётся прямо у него над ухом, вынуждая вздрогнуть и громко выругаться. Снова этот неизвестный номер.

— Андрей Леонидович, ну что же вы, — цокает языком мужчина, своей откровенной насмешкой всё глубже вырывая себе могилу. — Хуйло… Я же вроде представился: Разумовский Даниил Александрович, заместитель начальника…

— Послушай меня, мальчик. Меньше пизди и ищи то, что пытаешься найти, пока тебе не прищемили хвост вместе с яйцами. Ты зря тратишь моё время и напрягаешь людей, которые всё равно не найдут против меня ровным счётом ни-че-го.

— Вас, вероятно, ввели в заблуждение, гражданин Войцеховский. Все необходимые доказательства вашей вины уже у нас на руках. А обыски — лишь попытка обнаружить следы ваших подельников, если вы вдруг решите проявить благородство и откажетесь помогать следствию.

— Отличная попытка, — он качает головой и широко улыбается столь поразительной самоуверенности этого засранца, совсем молодого, судя по голосу. — Больше не беспокойте меня вашими фантазиями.

«Спать!» — приказывает внутренний голос, но уже по дороге в спальню он всё равно снова выхватывает телефон и впервые за этот безумный вечер набирает чей-то номер сам.

— Слушаю, — ровный и лишённый эмоций голос на том конце как обычно вызывает раздражение и неприязнь, потому что принадлежит живому воплощению одной из самых серьёзных его ошибок.

— Кирилл, какого хуя творится в компании? Ты уже там?

— Я думал, у нас каждый самостоятельно разбирается со своими проблемами, Андрей.

…

— Давай договоримся на берегу: ты сам разбираешься со всеми своими проблемами, окей? — говорит он жёстко, явно ошарашив сидящего напротив паренька подобным приветствием.

Впрочем, тот успешно проходит проверку. Смотрит растерянно и поспешно кивает, сильнее вжимается спиной в любезно предоставленный ему стул.

— Я понял, — отвечает тихо, по-видимому решив, что одного кивка будет недостаточно.

Андрей чуть смягчается, даже начинает улыбаться, стараясь скрыть собственное отвращение к этому уродцу. Не приведи его лично за руку Ибрагим, вышвырнул бы из своего кабинета взашей, решив, что внутрь пробрался какой-то поберушка.

Измождённый, худой, растрёпанный и весь какой-то… грязный. Один из тех людей, прикоснувшись к которым хочется сразу же тщательно помыть руки с мылом.

А ведь на лицо похож. Примерно как попытка посредственного художника повторить общепризнанный шедевр.

— Какие у тебя планы на жизнь в Москве? — интересуется скорее ради приличия, цепким взглядом следит за каждым изменением мимики, за каждым жестом своего сына, стараясь уловить в нём что-нибудь родное, кроме ничего не значащих внешних черт.

Но видит только странного и испуганного придурка, неумело пытающегося скрыть то, с каким восторгом и интересом его взгляд изучает прилепленные к стене бивни, наверняка желая узнать, настоящие ли те.

И зачем он только согласился взять его? Отец ведь был категорически против, предупреждал, что с генами той семейки ничего путного не вышло бы.

— Я хочу начать жизнь с нового листа, — со смущённой улыбкой произносит пацан, и ему остаётся только улыбнуться ещё шире и посмотреть на него со снисхождением и жалостью.

— Похвальное желание. А чем же ты занимался у себя в городе?

Кирилл мешкает с ответом, передёргивает плечами, словно чувствует между лопатками пронзительный взгляд стоящего в конце кабинета Ибрагима, нервно сцепляет пальцы у себя на коленях.

— Я подрабатывал вечерами и учился в колледже.

— В колледже. Хорошо, — кивает он, внимательно оглядывая болезненно-худые, с сильно выпирающими венами руки, синяки под глазами, будто сероватого оттенка кожу. Хоть следов от уколов и не заметно, но внешний вид сыночка и его многозначительная заминка не оставляют сомнений, что с наркотиками он знаком очень близко.

С другой стороны, так будет даже проще. Главное, пусть держится на расстоянии и нигде не отсвечивает, чтобы не было за него стыдно.

— Выбери себе что-нибудь здесь. Ну, институт какой, или что ты ещё захочешь. Я оплачу.

— Спасибо, — выдыхает восторженно паренёк и опускает взгляд вниз, словно догадывается, что его истинные занятия уже раскусили.

Такой он убогий. Ничего общего с тем умным и перспективным мальчиком, которого так нахваливала ему эта баба из социальной службы, уговаривая взять под своё крыло.

На самом деле были у него какие-то странные фантазии о том, каким он будет, его родной и единственный сын. Но в них загадочный парень Кирилл представлялся самоуверенным, очаровательно-нахальным, умным — примерно как сам Андрей, только на пятнадцать лет младше. Может быть, тогда они нашли бы общий язык, вместе бы отдыхали и стали кем-то вроде друзей.

Но вот это вот подобие на нормального человека никак не пробуждало в нём каких-то светлых отцовских чувств, лишь приводило в недоумение и вызывало брезгливость. И становилось досадно, ведь глядя на него Андрей то и дело вспоминал Лену, а мысли о ней всегда сопровождались непривычной и угнетающей тоской.

— Но для начала сделаем ДНК-тест, — говорит так специально, в глубине души надеясь, что пацан шуганётся и решит сбежать. Хотя у него-то на самом деле никогда не было сомнений в собственном отцовстве, несмотря на все те отговорки, что с испугу придумал когда-то давно для своих родителей, убеждая тех, что и пальцем к Зайцевой не притронулся.

Зря, наверное. Всё равно ему до сих пор было её очень жаль.

Такая была девочка… Настоящая лесная нимфа из сказок.

— Хорошо… о… отец, — нерешительно выговаривает Кирилл, поглядывая на него с сомнением и немым вопросом, вжимая голову в плечи в ожидании наказания за своё своеволие.

Пожалуй, паренька ему тоже немного жаль.

— Называй меня просто Андрей. Так будет лучше. Окей? — дожидается ещё нескольких поспешных, судорожных кивков согласия и ободряюще улыбается ему. — Если у тебя нет больше срочных вопросов, можешь идти, Кирилл. Водитель отвезёт тебя в гостиницу, телефон и деньги на первое время тоже у него.

Пацан подскакивает, как ужаленный, и поспешно скрывается за дверью, до неловкого много раз бормоча своё «до свидания». И как только дверь за ним прикрывается, Андрей переглядывается с серьёзным и хмурым Ибрагимом, подобно одному из атлантов подпирающему спиной стену.

— Знаешь, Ибрагим, мы слишком часто ошибаемся, отказываясь прислушиваться к своим родителям. Вот мой отец всегда говорит: Андрей, будь на стороне сильных. Он терпеть не мог этих Зайцевых, утверждал, что они все действительно никчёмные и трусливые, как зайцы. Вот и этот… такой же.

…

— Ты слишком рано начал огрызаться, — цедит злобно, еле оставляя при себе все нелестные характеристики в адрес сына.

— Не вмешивай меня в свои проблемы, — поразительно нагло заявляет Кирилл, а следом звучат один за другим короткие гудки.

Не зря отец говорил ему, что этого беспородного щенка нужно было утопить сразу же, как он родился.

— Что за ёбаный вечер?! — спрашивает вполголоса, резко разворачиваясь в противоположную от спальни сторону и направляясь на кухню.

Бар забит под отвязку, уставлен бутылками на любой вкус. И для тех, кому важна громкая марка и эстетически прекрасная упаковка, и для настоящих ценителей глубоких оттенков вкуса и неожиданных, пикантных ноток. Всё чертовски дорогое, эксклюзивное и коллекционное, но рука тянется вглубь и всё равно выхватывает обычную водку.

Ему нужно немного успокоиться и избавиться от чувства нарастающей тревоги. Ничего особенного не происходит — уже не впервые его пытаются прижать, и каждый подобный раз все эти мерзкие крысы-предатели, окружающие его со всех сторон, начинают стремительно бежать с тонущего, — как они думают, — корабля.

Как бы не так. Не будет той силы, которая сможет отправить его ко дну.

Звонок в дверь застаёт его с уже наполовину осушенным стаканом. И к собственному позору он испуганно дёргается, проливает на рубашку вонючую жидкость и выдаёт тираду из отборного мата, быстро направляясь в свой кабинет.

Там, за яркими оранжевыми красками кисти Климта, спрятан сейф с самыми важными документами и оружием.

Пустой сейф.

К входной двери он подходит, сжимая и разжимая кулаки. Заглядывает в экран наружного видеонаблюдения и облегчённо выдыхает, увидев всего лишь давно знакомого охранника.

— Что такое? — спрашивает, зажимая кнопку аудиосвязи, стараясь звучать весело и непринуждённо.

Разорвать, стереть в порошок, уничтожить тех тварей, которые решились на подобные действия против него.

— Андрей Леонидович, там у главного входа две полицейские машины. Говорят, что это… к вам.

— Не пускайте их! Они не имеют права сюда заявляться!

— У них ордер, Андрей Леонидович… — переминаясь с ноги на ногу, почти неразборчиво мямлит охранник, потирая залысину на затылке.

— Я сказал не пускать. Деньги вам плачу я, а не их блядские бумажки, ясно?!

Кишки скручиваются морским узлом, и он залпом опрокидывает в себя остатки водки, наливает новый стакан, трясущимися руками набирает номера тех людей, которые быстро разберутся с тем фарсом, что сейчас пытаются устроить вокруг него.

Бутылка ходит ходуном, и прозрачные брызги разлетаются по тёмной столешнице.

Абонент временно недоступен.

Занято.

Набранного вами номера не существует.

Новый входящий звонок.

— Что вы от меня хотите? — то, что должно было прозвучать с раздражением, выглядит как отчаянная попытка договориться. И эта мразь, донимающая его своими звонками, подкрадывается к нему как гиена, учуявшая запах пущенной крови и решившая поживиться сладкими объедками.

— Если за последний час вы не успели натворить ещё чего-нибудь, Андрей Леонидович, то вы обвиняетесь в многократных хищениях денежных средств в особенно…

— Послушайте, как вас там, Даниил…

— Ничего страшного, от волнения у нас люди и своё имя забывают, — заботливо-учтиво вставляет мужчина и как ни в чём не бывало продолжает: — Меня зовут Разумовский Даниил Александрович, и впредь я предпочёл бы, чтобы вы не обращались ко мне «мальчик».

— Вы впустую тратите своё время, Даниил Александрович. Чего бы вы не хотели добиться, у вас это не получится. Просто оставьте меня в покое и уезжайте отсюда.

— Мне не жаль потратить на вас своё время. Я подожду, пока вы соберёте все необходимые вещи и сами спуститесь к нам.

— Какие ещё вещи?

— Которые понадобятся вам в камере, конечно же.

— Вы совсем спятили? — нервно смеётся он, осторожно подходит к окну и выглядывает на улицу, непонятно на что надеясь: отблески красно-синих огней полицейских машин видны даже сквозь плотную бархатную ткань портьер.

— Андрей Леонидович, вы же взрослый и разумный человек. Не будете же вы теперь от нас бегать? Я фактически предлагаю вам явку с повинной и сотрудничество, и тогда мы сможем скостить вам срок, скажем, всего лишь лет до пятнадцати заключения. Это очень хорошее предложение.

— Засуньте себе в жопу своё предложение, — он отстраняет телефон в сторону, делая несколько жадных глотков, обжигающих и без того горящее огнём горло. — И перестаньте мне названивать.

— Ваши друзья не придут к вам на помощь.

— Идите на хуй, уважаемый товарищ полицейский, — ехидно хмыкает он и кривится, глядя на потухший экран.

Губы дрожат, растягиваются в широкой улыбке, шевелятся вслед за течением его мыслей, сосредоточенных только на поиске путей отступления.

Они окружили его прямо здесь, в собственном доме. Превратили надёжную крепость в хитроумную ловушку, загнали его в угол и бесчеловечно насмехаются, ожидая увидеть панику, мольбы о пощаде, готовность пойти на любые уступки. Конченые придурки, решившие, что он поверит их сказкам.

Белая кнопка связи с охранником приятно проваливается под его пальцем и щёлкает, когда на посту поднимают трубку.

— Ты можешь избавиться от них?

…

— Ты можешь избавиться от них? — бросает она невпопад и смотрит на него через плечо.

Он сбивается, останавливается, уже открывает рот, чтобы спросить, о чём она говорит, когда замечает в углу огромный букет алых роз, с которым забирал её из больницы.

Член моментально становится вялым, и меньше всего ему сейчас хочется продолжать ебаться.

Тупая сука.

— Ксюш, ты долго ещё будешь ебать мне мозг? — пытается перевести это в шутливую форму, но истинная злость всё равно вылезает наружу, неизменно всплывает на поверхность, стоит лишь взглянуть на её невыносимо раздражающее обиженное лицо. С размаху бьёт её по ягодице, оставляя на коже моментально приобретающий бордовый цвет отпечаток ладони, и натягивает на себя трусы, тяжело вздыхая.

— До тех пор, пока ты будешь ебать меня вместо того, чтобы просто поговорить, — огрызается она, поправляя задранный им подол платья, и уходит на кухню.

Ему приходится задержаться в спальне, чтобы взять себя в руки и унять желание тотчас же вышвырнуть её из своей квартиры. Слишком много нервов стала требовать от него эта девчонка.

Увидев её впервые, он как-то совсем по-ребячески завис. Разглядывал издалека около часа, пытаясь понять, что именно так привлекает внимание, очаровывает, влечёт, но так и не смог ответить на этот вопрос. Милая мордашка, хорошая фигурка, весёлый нрав и незамысловатое кокетство — стандартный набор каждой третьей бляди, ошивающейся в клубе в поисках хуя при деньгах. Но эта почему-то цепляла и никак не хотела отпускать.

Такая клёвая. Живая. Искренняя.

Девочка-солнце. Девочка-праздник. Девочка, с которой всегда просто и хорошо.

Влюбился второй раз в жизни. Даже не спал ни с кем, кроме неё — впрочем, бывали такие дни, когда ему еле хватало сил утолить её желание трахаться, о каких ещё бабах тогда могла идти речь.

И всё было отлично, пока он не наступил на те же самые грабли, что и в своём прошлом.

— Ну и о чём ты хотела поговорить? — уточняет скептически, показываясь на пороге кухни и оглядывая её тяжёлым, недовольным взглядом.

Ксюша стоит и опирается ладонями на стол. Перед ней — открытая бутылка водки и уже пустая рюмка. Волосы топорщатся на затылке после того, как он хватался за них, трахая её раком, а глаза покраснели и снова блестят от слёз.

Что же за проклятие преследует его? Почему все прекрасные, очаровательные, неземные создания завлекают в свои сети и сразу после оборачиваются вот такими отвратительными ревущими монстрами?

— Тебе ведь всё равно, да, Андрей? Тебе вообще плевать… — качает головой она, наливая себе ещё одну рюмку и тут же опрокидывая внутрь.

— Ты бы меньше бухала, глядишь и не было бы проблем.

— Зачем ты так?

— Две недели прошло. Хватит раздувать из этого трагедию. Уверен, блять, что это была не последняя твоя яйцеклетка, — морщится он, нехотя присаживаясь напротив неё.

— Это был ребёнок. Не какая-то там клетка, а ребёнок с руками и ногами, которыми он шевелил…

— И с сердцем, которое перестало биться. Я всё помню, Ксюх.

— Ну и мразь же ты, Андрей. Я вообще порой не понимаю, за что так полюбила тебя. Ты ведь, — она спотыкается и вытирает рукой побежавшие по щекам слёзы. — Ты ведь сам говорил, что хочешь ребёнка.

— Я говорил, что не против. Это разные вещи, — равнодушно пожимает плечами, спокойно вынося её укоризненный, полный ненависти взгляд. — При любом раскладе я не буду устраивать траур по зародышу размером с половину пальца.

Тем более, что её репутация и его предполагаемое бесплодие заставляли очень сильно сомневаться, имел ли этот ребёнок к нему вообще хоть какое-то отношение. И даже если действительно имел — это ничего бы не поменяло. Памперсы, ночной вой и разбросанные по дому игрушки представлялись ему скорее кошмаром и наказанием, чем смутными очертаниями счастья.

— Ты вообще меня любил? — с горечью спрашивает она и улыбается, больше не пытаясь стирать бегущие слёзы. И это вызывает у него не жалость, не чувство вины, не сожаление… Только чёртову брезгливость и желание скорее избавиться от неё.

— Любил. Тебя. Пока ты не стала… — не подбирая нужных слов, просто обводит её ладонью с головы до ног, в глубине души ещё надеясь, что у неё получится взять себя в руки и стать той, прежней, сказочной Ксюшей.

— Это не любовь, Андрей, — смеётся она, прикусывает губу, выпивает ещё половину стопки, и шепчет тихо: — Это моё наказание. Всё это наказание за то, что я когда-то сделала. Моё проклятье.

— Ксюш, иди проспись.

— Нет, я поеду в гости, — криво улыбаясь, она решительно идёт из кухни сразу в коридор, слегка пошатывается из стороны в сторону.

— Может хотя бы трусы наденешь?

— Мне и так заебись, Андрюша! Поеду к твоему сыну. Безумно хочу поболтать с ним о прошлом.

— Ксюш, — он окликает её ледяным тоном, и ловит грустный взгляд, брошенный украдкой. — Больше сюда не возвращайся.

…

— Но Андрей Леонидович… Они ведь поймут, что я это специально сделал, — выслушав его предложение, робко отзывается охранник, ярко демонстрируя своё трусливое, отвратное нутро никчёмного винтика в огромном слаженном механизме этого мира.

Вот поэтому Андрей и презирал всё это быдло, вечно суетливо копошащееся вокруг него. Миллионы одинаковых блеклых песчинок, единственный шанс которых привлечь к себе хоть какое-то внимание — стать мизерной и легко устраняемой проблемой, каким-то чудом попав в обувь. Пару секунд дискомфорта, лёгкое и уверенное движение, и ни одной этой мрази снова не окажется у него под ногами.

— Поднимешься потом ко мне в квартиру и возьмёшь все, что понравится. Хоть позолоту со стен отковыривай, мне похуй, — его палец трясётся от напряжения и чуть не слетает с кнопки связи, отчего ещё сильнее пробирает злостью. Разве они не должны подчиняться ему, как делали всегда? Что вообще меняет несколько сраных машин с мигалками, стоящих у ворот? — Хорош там ссать, слышишь? Я обещаю, что в обиде ты потом не останешься.

— Ладно, я сейчас… я вам наберу, как будет готово. Только я потом буду говорить, что вы меня тоже обманули.

— Да хоть басни Крылова им рассказывай, — хмыкает довольно и отпускает уже эту чёртову кнопку, только вот пальцы дрожать так и не перестают.

Ничего, этот момент нужно просто переждать и дотянуть до тех пор, пока к нему не придут на помощь. Ещё час, максимум два, и всем станет известно о происходящем, и вот тогда-то будет его время насмехаться, глядя прямо в заполненные ужасом и мольбой о пощаде глаза тех уродов, кто это всё придумал.

Он лично накрутит себе на руку кишки каждого из них.

— Ибрагим? Там, рядом с тобой, никого? — спрашивает полушёпотом, заперевшись в ванной и на полную открыв воду во всех кранах разом. Более унизительно ему себя в жизни чувствовать не приходилось.

— Чисто, Андрей Леонидович.

— Мне нужен самолёт. Срочно. Любая сумма, любое направление, лишь бы подальше отсюда.

— Понял вас. Нужно вылететь из страны?

— Да. Примерно через час я буду там, где скажут. Лучше СНГ, там люди быстрее продаются, — замечает с кривой усмешкой и зачерпывает в ладонь тёплую воду, растирает лицо и вспотевшую шею, прикрывает глаза, сквозь внезапное головокружение пытаясь сосредоточиться на других нюансах своего плана.

Вместе с оружием и документами из сейфа пропала и приличная сумма наличных, но тех, что были у него с собой и остались на картах вполне хватит на первое время. Придётся быть чуть скромнее, но это не страшно — всё равно не стоит привлекать к себе лишнее внимание, пока вся эта странная ситуация не разрешится.

В приступе позорной слабости он повторно набирает номера тех людей, которые могли бы отозвать этих ищеек по щелчку пальцев. И снова слушает лишь гудки или наигранно-весёлый женский голос, предлагающий перезвонить позже.

Садится на пол и обхватывает голову руками. Последний раз его так тошнило от страха, когда взял без спроса новую тачку отца и въехал на ней в забор, смяв весь бампер. И сейчас ощущения схожие: он судорожно пытается придумать, как выйти максимально сухим из воды и при этом не опуститься до унизительной необходимости договариваться с теми, кто пытается поймать его в капкан.

Очередной звонок с поста охраны настигает его потерянным и испуганно трясущимся, громким звоном разгоняет упаднические мысли о том, что все озвученые ему угрозы могут оказаться серьёзнее, чем он решил с самого начала, ведь они откуда-то узнали даже о Ксюше.

— Всё готово, Андрей Леонидович. Они съезжаются к главному входу.

— Через три минуты задние ворота открой и так оставь, — отдаёт приказ уже на ходу, пулей вылетая из ванной, хватает из коридора куртку и ключи от машины и выбегает из квартиры.

По аварийной лестнице спускается, перепрыгивая через ступени, на каждом пролёте останавливается и прислушивается, опасаясь преследования уже поджидающих его людей. Но всё оказывается чисто — эти менты настолько самоуверенные и тупые, что просто не додумались, что ему не захочется выходить к ним с повинной.

— Кучка никчёмных идиотов, — ухмыляется тихо, заводя мотор и параллельно нажимая на брелке кнопку открытия ворот с подземного паркинга. Дожидается, когда тонкий скрип оповещает его о том, что путь свободен, и до упора выжимает педаль газа.

Машина разгоняется мгновенно, практически летит по воздуху, и взгляд только и успевает скользнуть по серым стенам паркинга, а потом — по смазавшимся до одного пятна зелёным кустам между зданием и огораживающим его забором. Он выворачивает на дорогу, не обращает внимание на гудок еле успевшей затормозить перед ним машины, и ещё яростнее разгоняется, оставляя отблески мигалок далеко позади себя.

— Слушаю тебя, Ибрагим.

— Я смог найти только один вариант, Андрей Леонидович. Они всерьёз за вас взялись. Вылет из Шереметьево, терминал А, там уже готов самолёт до Харькова.

— Красавчик! Я скоро там буду.

— Может быть, прислать вам в сопровождение кого-нибудь из охраны? У ребят, что копошатся по нашим офисам, с собой автоматы.

— Да, пришли пару наших. Максимально укомплектованных, понятно? И для меня бронежилет и оружие пусть возьмут, — сам того не замечая, переходит почти на крик, крепко цепляется пальцами в руль и лавирует между другими машинами на раздражающе-переполненной для полуночи дороге.

Ебучая столица, где никто не спит.

Приходится вылетать на встречку, чтобы объехать так некстати горящие один за другим красным светофоры, рискуя нарваться на ещё одного фанатика своей работы — на этот раз из числа ДПС.

— Вы что-то ещё хотели? — откровенно дерзит, принимая звонок с того самого злополучного неизвестного номера.

— Не гоните так сильно, Андрей Леонидович, нам не нужны случайные жертвы вашего приступа паники, — от этого мерзкого голоса его начинает трясти, и еле удаётся сдержать порыв с размаху всадить кулак в экран встроенного в приборную панель компьютера. — Чего вы добиваетесь своим побегом? Хотите увеличить грозящий вам срок ещё на несколько лет?

— У нас с вами диаметрально противоположные представления о моём будущем, Даниил Александрович.

— Премного польщён тем, что вы всё же потрудились запомнить моё имя, — хмыкает мужчина и, замолчав на минуту, неожиданно меняет тон голоса с насмешливо-шутливого на откровенно-угрожающий. — Если вы думаете, что у нас будет игра в салочки, то вы сильно заблуждаетесь. Вы ведь любите охоту, верно? Читал в вашем деле, что вы много раз принимали участие в сафари.

— Если бы вы умели выбирать правильную сторону, вы бы тоже могли там когда-нибудь оказаться.

— О, уверяю вас, я умею принимать правильную сторону, Андрей Леонидович. Просто мне больше по душе парфорсная охота. Знаете, что это? Когда на одну единственную выбранную жертву натравливают целую стаю гончих собак. Они часами гонят бедную, испуганную зверушку, дожидаясь, когда та упадёт от изнеможения, чтобы потом разодрать её в клочья.

— Вы мне угрожаете?

— Упаси Господи! Это не входит в мои должностные обязанности, — едко замечает мужчина, а потом тихо добавляет: — Я лишь избавляю вас от заблуждений и рассказываю, каким именно будет ваше будущее. Хорошей вам ночи, Андрей Леонидович.

— Да пошёл ты! — бросает в ночную тишину и, сделав несколько глубоких вдохов-выдохов, со всей силы бьёт ладонями по рулю. — Блять, блять, блять!

Никто не смеет с ним так разговаривать. Никто!

Он найдёт возможность отомстить. Даже из другой стороны, даже будучи в бегах, никогда и ни за что не оставит это просто так.

Войцеховские всегда идут до конца, не сдаются перед трудностями и не ходят к другим на поклон. Войцеховские умеют самую безвыходную ситуацию обернуть себе на пользу, жестоко и без колебаний расправляются с врагами и становятся победителями в любой битве, в которую вступают. Так с самого детства твердил ему отец, так он жил, так он повторяет себе каждый раз, когда что-то вдруг идёт не так, как должно было.

Ещё каких-то двадцать минут, и он будет садиться в самолёт. И смеяться, хохотать до боли в животе, поднимать бокал шампанского, думая о том амбициозном ублюдке, кто хотел его арестовать.

Имя звонящего абонента заставляет его недовольно поморщиться, но после нескольких секунд сомнений он всё же решает ответить.

— Чего тебе, Кирилл?

— Во что ты ввязался на этот раз?

…

— Во что ты ввязался на этот раз? — первым делом спрашивает Ксюша, быстро юркнув на пассажирское сидение рядом с ним. И, не дожидаясь ответа и испуганно озираясь по сторонам, добавляет: — За мной могут следить. Они говорили, что будут следить…

— Малыш, тебе не о чем переживать, мои люди отвлекли охрану, чтобы я смог тебя забрать. Я забрал тебя, как и обещал, видишь? — говорит он, поглядывая на неё с самодовольной улыбкой и огоньками насмешки в глазах. — Ты ничего им не рассказала?

— Конечно же нет, — отвечает торопливо, растирает свои плечи ладонями и делает температуру в салоне чуть выше, чтобы унять идущий по телу озноб. — Мне очень страшно, Андрей. Не представляешь, как сильно я испугалась, когда они начали на меня наседать. Этот Байрамов выглядит и ведёт себя, как чёртов Ганнибал Лектор.

— И что ты ему отвечала?

— Сказала, что я не при чём, что я ничего не знаю… Но я ведь правда не при чём, я даже не представляю, что именно произошло. Ты украл эти деньги, да?

— Конечно же нет, — врёт без запинки и смеётся, поглаживает пальцами её холодную щёку, чтобы приободрить и расслабить. — Просто произошло досадное недоразумение и деньги ушли не на тот счёт. Уже завтра всё исправят и они вернутся на место, так что от тебя отстанут.

— А если нет? Если они так и останутся при мнении, что я замешана в этом?

— Ксюш, не гоноши. Если так, то я честно признаю, что сам напортачил. Тебя я в обиду не дам, — замечает толику сомнения в её бегающем взгляде и добавляет уже жёстче, с нажимом: — Я только что вытащил тебя прямо у них из-под носа, нехило так рискуя. Ради тебя. Этого что, мало?

— Нет, нет… просто, Андрей, прости меня. Мне очень страшно, — она несколько раз шмыгает носом, пытаясь не расплакаться, но слёзы всё равно начинают капать, раздражающе-громко шмякаются на кожаную поверхность лежащей на её коленях сумочки.

— Ну всё, давай, успокаивайся. Теперь всё будет хорошо, малыш.

Он бросает взгляд на часы, отмечая про себя, что осталось продержаться уже меньше часа. Обещанные ему люди приедут и возьмут решение проблемы с Ксюшей на себя, оформив всё таким образом, что никто и никогда не сможет доказать, что ей помогли отправиться на тот свет.

Милая, милая Ксюша. Пожалуй, впервые он готов был признать, что виноват перед ней, взболтнув много лишнего под эйфорией от нескольких часов страстного примирения, произошедшего между ними месяц назад. Соскучился по ней, такой солнечной и яркой. Даже хотел намекнуть, что готов принять её обратно на постоянной основе и запретить ей крутить своим аппетитным задом перед братьями Байрамовыми.

Хорошо, что не успел. И первым под подозрение попал именно её молоденький ёбырь, младший сын Байрамова, ещё более бестолковый, чем его собственный сын. Не зря, наверное, говорят, что на детях гениев природа отдыхает.

Ему приходится ездить кругами и несколько раз поворачивать не туда, чтобы ещё оттянуть время. Пока сидит за рулём, у него есть отличное оправдание для собственного бездействия и отсутствия хоть каких-либо попыток успокоить или утешить её, да и неизвестно, как она поведёт себя, когда они окажутся дома.

Хотелось бы выебать её напоследок, но, наверное, не стоит. Вдруг потом это помешает обставить её смерть как положено?

— Я буду пока у тебя, да? Пока деньги не вернутся? — сама заводит разговор Ксюша, слегка успокоившись, когда они уже поднимаются к нему в квартиру.

— Не получится, малыш. Я переживаю, чтобы ты была в полной безопасности, поэтому скоро приедут мои люди и надёжно спрячут тебя на какое-то время, — проводит ласково по её светлым волосам и галантно запускает в квартиру первой. — Хочешь что-нибудь выпить, чтобы успокоиться?

— Да.

Он вытягивает из бара первую попавшуюся под руку бутылку, оказавшуюся текилой, из холодильника достаёт лайм, и принимается нарезать его тонкими дольками, поглядывая то на сидящую напротив с растерянным и испуганным выражением Ксюшу, то снова на часы.

Десять минут.

— Зачем мне прятаться, если завтра деньги уже будут на месте?

— Ксюша, — он вздыхает тяжело, останавливается и пытается смотреть на неё с заботой и лаской, однако злость и раздражения всё равно берут своё и бесцеремонно прорываются в гадком подобии нормальной улыбки. — Вдруг им в голову что-нибудь взбредёт. А я хочу быть уверен, что с тобой всё в порядке.

— Ты не будешь признаваться, да? В любом случае никогда не скажешь им, что это из-за тебя пропали деньги, — она смотрит на него в упор, и в блестящих от слёз глазах начинает медленно угасать огонёк надежды. — И как я сразу не поняла. Это ведь не в твоих правилах, Андрей. Ты не признаёшь своих ошибок.

— Ты даже мою заботу смогла извернуть так, будто я какой-то монстр, — он качает головой и недовольно поджимает губы, крепче сжимает пальцы на рукояти ножа, чувствуя дикую злость на эту истеричную дуру.

И вот с ней он собирался иметь какое-то подобие серьёзных отношений? Сотни баб на её месте заглядывали бы ему в рот и лизали жопу — как в переносном, так и в прямом смысле, — стоило только намекнуть, а эта сука вечно пыталась втянуть его в какие-то философствования, словно не была обычной меркантильной провинциальной блядью.

— Сейчас меня спрячут, и все окончательно решат, что это именно я виновата в краже, поэтому сбежала. Вот какой твой расчёт, да? Хочешь просто свалить всё на меня?

— Ксюш, прекрати. Тебя отправят за границу, будешь там отдыхать, ни в чём себе не отказывать. Это самый лучший вариант для всех нас.

— А ты, Андрей? Я думала, что мы с тобой… что ты…

Лежащий на столе телефон пиликает от пришедшего сообщения, и он со вздохом облегчения смотрит на него, понимая, что нужные люди наконец-то подъехали. И улыбается, не задумываясь отвечая ей:

— Обязательно буду к тебе приходить.

В повисшем молчании он успевает заглянуть в её округлившиеся от понимания истины, с сильно расширившимися зрачками карие глаза. И уже придумывает, как исправить собственную оплошность, но оказывается слишком поздно: Ксюша подскакивает и стремглав бросается на выход.

— Стой! Ты неправильно поняла, — кричит ей с досады, ведь уговор был на то, что с людьми она поедет сама, по своей воле. Приходится бежать вслед за ней, но схватить её за руку и остановить получается только в общем холле.

— Отпусти меня, пожалуйста, Андрей! Я люблю тебя, я ничего им не расскажу, только отпусти меня! — истерично бормочет она, упираясь одной рукой ему в грудь, а вторую упрямо пытаясь выдернуть из его цепких и сильных пальцев. — Умоляю, не нужно…

— Тебе просто помогут сбежать, угомонись!

— Не надо, умоляю, я не расскажу…

— Ксюша, заткнись! — злобно шипит он, желая влепить ей хорошую оплеуху, чтобы заставить прекратить столь раздражающую, отвратительную, омерзительную истерику. Только в одной руке так и остался зажат нож, а другой приходится держать эту суку, чтобы она не сбежала.

— Андрей, пожалуйста. Я люблю тебя, — шепчет она и заглядывает ему в глаза со щенячьей преданностью, вызывая еле терпимую брезгливость. — Я просто хочу домой…

Его передёргивает от отвращения, от злости, от презрения настолько всеобъемлющего, что оно приносит ему настоящую физическую боль. Она раздражает, раздражает, раздражает его самим фактом своего существования.

— Да завали ты ебало! — рычит глухо и, не раздумывая, с размаху вонзает нож ей в грудь. Разжимает пальцы, позволяя её телу тотчас же упасть на пол с глухим звуком. Продолжает смотреть прямо в глаза, так и оставшиеся широко распахнутыми от изумления, но мгновенно остекленевшие, будто затянувшиеся белёсой плёнкой.

И, наконец-то, не плачущие.

Он стоит так несколько минут, кривится от досады, разглядывая валяюшийся под ногами труп, пока из лифта не выходят те люди, вместо которых пришлось работать ему самому.

— Что нам с ней делать? — спрашивает один из мужчин с недовольством, возвращая его из собственных мыслей.

— Она хотела домой. Вот и отправьте её домой.

…

— Ибрагим тебя предал, — не дожидаясь ответа, продолжает Кирилл, на что он лишь начинает громко смеяться.

— Не говори чушь. Я доверил бы ему даже свою жизнь.

— Полицейские машины уже дежурят у терминала А аэропорта Шереметьево, дожидаясь там твоего появления.

— Блять! — орёт протяжно, колотит руками по рулю, закусывает собственное запястье в приступе паники, от которой у него неожиданно начинают слезиться глаза.

Как они все могли? Как могли просто взять и предать его? Продать за деньги, сдать из-за какого страха? Поступить с ним так именно в тот момент, когда ему настолько жизненно необходима была помощь?

Мрази, какие же все люди дикие мрази.

— Где ты сейчас? — спрашивает Кирилл с тяжёлым вздохом, и если бы не это внезапное вступление, он бы непременно скинул звонок, абсолютно не желая разговаривать с собственным сыном.

— Подъезжаю к МКАД.

— Сворачивай туда. Все будут ждать тебя на севере, так что ты можешь выиграть время, поехав на юг.

— Куда именно? Что я там буду делать?

— На Киевку. Там дача у Глеба, в гараже есть запасная машина, пересядешь на неё, чтобы им тяжелее было тебя найти.

— А она быстрая? Машина?

— Быстрая, — хмыкает Кирилл как-то странно, но не успевает он только подумать об этом, как тот снова начинает говорить: — Сколько ещё осталось? Съехал?

— Да.

— Молодец, теперь поторопись, потому что они догонят тебя очень быстро.

— Ты должен будешь связаться с моими друзьями, чтобы они помогли мне и разобрались с тем, что здесь сегодня устроили, слышишь? Раков Евгений Петрович, Дукаев Ринат Ахметович, Мироненко Антон Сергеевич. Запомнил? Кирилл?

— Они все арестованы. Ты последний.

— Что? Как? — его голос начинает дрожать и срываться, горло пересыхает от волнения, и тошнота, мучительная тошнота ощущается горечью на корне языка. — Когда их успели…

По телу пробегает судорога, кожа леденеет и покрывается влажной испариной, тонкие волоски встают дыбом, когда звук вертолёта появляется вдали и стремительно приближается к нему.

— Вертолёт! Кирилл, за мной летит вертолёт! — шепчет он хныкая и всхлипывая, ничего не видящим взглядом смотрит на дорогу перед собой, которая постепенно начинает размываться от бегущих слёз. И он плачет, плачет навзрыд, совершенно позабыв о том, что всё происходящее в машине будет слышно тому, кого он так презирал и с кем вынужден делить момент самой унизительной слабости и полного отчаяния.

— Жаль, я не смог сделать для тебя столько же, сколько ты за свою жизнь сделал для меня, пап, — произносит Кирилл медленно и холодно, бесцеремонно вторгаясь своим раздражающим голосом в его рыдания.

— Не смей называть меня так!

— Для будущего покойника ты слишком привередлив, — от слов Кирилла его прошибает током, и взгляд испуганно мечется по зеркалам заднего вида, улавливая красно-синие отблески вдалеке.

Он должен был догадаться. Должен был понять, что нельзя ему верить. Должен был обратить внимание на заветы отца, фанатично твердившего, что этот выблядок мечтает свести их всех в могилу.

— Тварь, да я тебя…!

Закончить он не успевает, за резким изгибом дороги и огромной скоростью слишком поздно заметив оранжевые машины уборочной техники, выставленные в ряд и полностью перекрывающие дорогу.

Выворачивает руль и дёргает ручник, разворачивается так резко, что машина визжит тормозами, оставляет на асфальте чёрные следы дымящихся шин и чуть не переворачивается. Снова газ до упора — и он несётся в обратную сторону, только теперь обратив внимание, что кроме него на дороге нет больше ни одной машины.

Над головой так и шумят вертолёты — судя по звукам, их стало несколько, — и белые прожектора мечутся по полосам прямо перед ним, почти полностью ослепляя. Сквозь прищуренные глаза удаётся разглядеть только вспышки синего и красного цвета, которые становятся всё ближе, ближе, ближе.

Уворачивается от первой, испуганно вскрикивая, объезжает вторую, расслышав как противно шкрябнул от мимолётного соприкосновения металл, притормаживает на мгновение, пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь, но громкий звук сирены, раздавшийся где-то спереди, сзади, сбоку от него вынуждает ещё сильнее вдавить педаль газа.

— Мамочка, мамочка, — повторяет испуганно, совершенно ослепнув и почти оглохнув от обилия сшибающих друг друга, острых и громких звуков, плотным шумом стоящих вокруг.

Едет на ощупь, едет наугад, едет по велению бьющегося где-то у верхнего нёба сердца. И испуганно выкручивает руль в сторону, в последний момент заметив прямо перед собой очередную красно-синюю вспышку.

Его встряхивает и подбрасывает, мир крутится и кружится, что-то жёсткое сначала больно ударяет в грудь, а парой секунд позже с размаху хлещет ему в лицо до хруста в переносице.

Все звуки разом стихают, будто их никогда не существовало, или на этот раз он по-настоящему оглох. И еле открывая глаза, видит вокруг себя лишь темноту и полосу тусклого света освещающих дорогу фонарей.

— Ааааааааа! — крик паники человека, запертого в перевернувшейся на крышу машине, сменяется неистовым криком боли от ощущения стремительно нарастающей вокруг, невыносимой, убивающей жары.

Перед глазами проносятся секундные вспышки воспоминаний настолько старых, что он и не знал об их существовании. Плеск воды в речке, когда пускаешь скакать по ней мелкие камушки; яркий букет вонючей пижмы, зажатый во вспотевших от волнения ладонях; звонкий девичий смех и нежное «Андрюша!».

Его целиком охватывает огнём, прожигая насквозь, и машина взрывается.

Дорога перекрыта десятком машин. Пожарная, ДПС, полиция и скорая, чья помощь уже точно не потребуется: там, в овраге, валяется лишь искореженный, чёрный от сажи каркас машины.

Среди суматошно мечущихся туда-сюда людей, громко переговаривающихся, матерящихся и смеющихся, выделяется только одна почти неподвижная фигура высокого мужчины.

Он стоит на обочине и курит уже третью сигарету подряд, кривит губы в горько-злобной усмешке, не отводит взгляд от следов случившейся аварии и пытается забыть оглушительный, отчаянный, нечеловеческий крик, который слышал всего двадцать минут назад в телефонной трубке.

— Вот каким ты был, отец, — шепчет себе под нос, до боли стискивая в кулак пальцы свободной руки. — Никчёмным и трусливым, как заяц.

Комментарий к Эпилог. Начало координат.

Кто возненавидел Андрея Войцеховского также сильно, как ненавижу его я?)

Впереди у нас ещё один эпилог. А я создала группу в ВК для обсуждения своих работ. Там будет много интересного, присоединяйтесь! Ссылка в моём профиле.