Логика птиц

Жизнь Аттара

Об Аттаре написано много. Мы полагаем необходимым в этом предисловии к переводу привести лишь ограниченные сведения, оставляя читателю возможность более обстоятельно изучить и тексты, и биографию этого удивительного автора, опираясь на работы исследователей-профессионалов.

В среде историков и литературоведов принято считать, что его имя — Мухаммад. В некоторых произведениях[1] Аттар и сам говорит об этом: «Меня Мухаммадом зовут, и этот путь прошел я, как Мухаммад[2], о дорогой читатель!» Этим же именем называет его отец, благословляя сына перед своей смертью: «В час последний так сказал он, благородный: "О Боже, благослови Мухаммада![3] — так рассказывает об этом Аттар в «Асрар наме». По обычаю тех мест и того времени, его звали также Абу Хамед, т.е. отец Хамеда.

Но более он известен как «Аттар», что означает в переводе «продающий духи, благовония и лечебные травы». Аттар действительно изучал медицину и впоследствии занимался врачеванием, принимая в день до восьмисот больных и назначая им лечение травами.

Отец Аттара, Ибрахим Бен Исаак, происходил из селения Кадкан в местности Зарванд, что неподалеку от иранского города Нишапура. Он пользовался известностью и уважением среди односельчан. Существуют данные о его близости к суфийским кругам. Точные даты рождения и смерти его сына, Абу Хамеда ибн Абу Бакра Ибрахима Аттара, не установлены. Среди исследователей нет согласия на этот счёт, как нет единой точки зрения и о числе литературных произведений, оставленных Аттаром. По мнению профессора Форузанфара[4], Аттар родился в 540 г. по хиджре (1119 г. по Р.Х.) в том же селении Кадкан и погиб во время первого монгольского нашествия на Иран[5].

Время яркой и насыщенной событиями жизни Аттара пришлось на период монгольских завоеваний. До варварского разграбления Нишапура монголами этот город по праву славился лучшими школами и другими учебными заведениями того времени. В них преподавали арабскую литературу, основы шариата, историю, химию, математику, медицину и астрономию. Одним из таких известных, далее знаменитых, учебных заведений был «Низами»[6], в котором учился Аттар[7], а ещё раньше из его стен вышли такие великие поэты и учёные, как Фирдоуси и Хайям, Хадже Туси[8] и Хасан ибн Али Низам-аль-Мульк, Абу Хамид аль-Газали и другие.

Первым учителем Аттара стал шейх Хамзе, у которого он проходил стажировку по арабскому языку и шариату. Юноша успешно осваивал материал, и шейх Хамзе рекомендовал отцу Аттара отдать его в религиозную школу — медресе. Там Аттар наряду с арабским языком обучался фикху[9] логике, началам дисциплины ирфан[10] и другим наукам. Постепенно Аттар погрузился в изучение персидской литературы и сё структуры. Одновременно он увлёкся медициной, знакомился с наукой о травах и их лечебных свойствах. Здесь, видимо, сказалось влияние отца, который был специалистом в этой области.

Таким образом, в юности Аттару посчастливилось получить разностороннее образование, которое в его время справедливо считалось блестящим. Аттар усваивал науки значительно быстрее других учеников, опережая их и в накоплении знаний, и в умении применять их на практике. В пятнадцать лет он уже хорошо владел арабским, знал арабскую литературу и начал детально изучать хадисы — рассказы о деяниях и словах пророка Мухаммада.

Монголы, овладевавшие в то время всё новыми странами и насаждавшие в них свои порядки, уже приближались к границам Ирана. Отец Аттара, пытаясь и обезопасить сына, и дать толчок дальнейшему его образованию, направил его в Индию с одним из своих верных друзей, индийским коммерсантом, в сопровождении вооружённой охраны. Тот проводил молодого человека до пределов Индии и при первой же возможности в городе Пенджаб передал его в руки тамошнего ученого и врача Пирана Рази, индийского перса, по вероисповеданию зороастрийца. При первой же встрече Пиран сказал своему новому воспитаннику:

«Сын мой, надо поверить в то, что Господь сотворил любое существо не зря. Люди, животные и растения созданы Богом, и у каждого из них есть некое свойство. Мастерство человека заключается в том, чтобы раскрывать эти тайны и применять в жизни особую науку, связанную с этими свойствами». Эти слова остались в памяти Аттара навсегда — так глубоко он вдруг понял их значение.

Жизнь в доме нового наставника оказалась нелёгкой:

Аттару пришлось много трудиться, а условия его ученического существования были более чем скромные. Под наблюдением учителя он усердно осваивал основы медицины, навещал вместе с ним больных, овладевая секретами врачебной практики. Уже через три года Аттар стал умелым лекарем, и Пиран Рази торжественно ему заявил: «Я передал тебе все свои знания, мне больше нечему тебя учить».

Обрадованный Аттар, полный надежд и устремлений, свойственных юности, решил вернуться домой. Он обратился к надёжному другу своего отца, индийскому торговцу Паркашу, с просьбой помочь ему уехать на родину. Но в тот же день в лавке Паркаша он встретил девушку, по имени Ахде Джахань, говорившую на фарси. За несколько минут разговора Аттар был так очарован собеседницей, что забыл о том, что хотел как можно быстрее возвратиться в Иран.

Оказалось, что девушка — дочь Алямшаха Рази, брата его учителя медицины. При ходатайстве Пирана Рази молодой человек попросил руки девушки и получил согласие. Какое-то время молодая чета жила в Пенджабе, но довольно скоро Аттар вновь стал подумывать о возвращении на родину — вероятно, не последнюю роль здесь сыграло то, что браки между мусульманами и зороастрийцами среди того клана индийских персов, к которому принадлежала Ахде Джахань, были редким явлением.

Аттар вместе с юной женой вернулся в Нишапур. Образованность, красноречие, разносторонние способности и поэтическая натура за короткое время принесли Аттару признание окружающих. К тому же он был ещё молод, не испытывал нужды, и рядом с ним была очаровательная, желанная супруга. Аттар в полной мере испытал обычное, земное счастье, что в таком возрасте случается далеко не со всеми. Скоро он стал отцом, Господь подарил ему сына и дочь.

В этот период отец как-то направил Аттара пожить в одной из ханака[11]. Аттару там не понравилось, и он вернулся к прежней весёлой жизни со своей любимой женой и детьми. Миновало пять лет — и судьба показала ему своё второе, жестокое лицо. Жена его заболела неизлечимой болезнью и в 566 г. по хиджре (1145 г. по Р.Х.) скончалась.

Аттар очень тяжело переживал потерю, и не исключено, что под влиянием этого события характер его творчества, его философские взгляды, как и вся его дальнейшая жизнь, кардинально изменились.

Опасаясь за здоровье и душевное состояние сына, отец Аттара повёл его к шейху Саадоддину Аболфазлу ибн Рабибу. С первых минут встречи Аттар был поражён тем, какое глубокое уважение и почтение его отец выказывал шейху.

Он спросил шейха: «Как можно приблизиться к Богу?»

Шейх ответил: «Во-первых, выполняй все религиозные обязанности, не совершая запретного. Во-вторых, никого из людей, будь то молодые или старики, дети или взрослые, мусульмане или немусульмане, арабы или персы, не считай ниже себя. Учись служить всем людям». Сказанное шейхом, как и вся атмосфера встречи, произвели на Аттара глубокое впечатление. В тот же день, возвращаясь домой, он поприветствовал служанку.

С тех пор он стал регулярно посещать ханаку этого шейха. Здесь, в общении с шейхом и его окружением, ему был дарован первый духовный опыт. Не удивительно, что именно в этот период жизни у Аттара развились и укрепились его мистические взгляды на человека и мир. После этого Аттар, избравший духовную практику главным делом свой жизни, проходил различные этапы суфийского духовного пути. Через некоторое время он заслужил прозвание Фарид ад-Дин, что означает «единственный в религии», однако он сам всегда предпочитал имя Аттар.

В жизнеописаниях Аттара, как и в любых других жизнеописаниях, будь то биографии Ибн Сины или Омара Хайяма, легенды и реальные события переплетены так, что правду не отличить от вымысла. Это касается и исторических подробностей обыденной жизни Аттара, и особых рассказов, показывающих его духовный статус и духовные способности. Широко известен сюжет об обращении Аттара. Однажды он, как обычно, торговал в своей лавке. К нему подошёл дервиш с просьбой о милостыне. Аттар отказал. Дервиш упрекнул Аттара: «Как ты будешь умирать?» В ответ Аттар спросил: «А ты как будешь умирать?» Дервиш положил свою деревянную чашку под голову, произнес имя Аллаха и умер. Поражённый Аттар пошёл в хаиака к шейху Рокнеддину Аккафу, при нём покаялся и навсегда избрал для себя аскетический образ жизни.

Совсем другая история о начале его духовного пути относится к ритуалу получения Аттаром хирки[12]. В суфийской традиции этот ритуал означал, что шейх признаёт послушника, дервиша достойным вести самостоятельную проповедь и собирать учеников. Эту историю приводит Джами[13], сообщая, что Аттар получил хирку из рук шейха Мадждоддина Багдади. Сам же Аттар в своих произведениях упоминает шейха Рокнеддина, говоря об их внутренней связи, возникшей при личном знакомстве. Однако, по мнению профессора Форузанфара, Рокнеддин Аккаф, улем и аскет, не был суфием. Не существует ни одного достоверного свидетельства современников о его принадлежности к суфийским кругам. Наконец, Рокнеддин Аккаф скончался в 549 г. хиджры, когда Аттар был ещё ребенком. Мадждоддин Багдади был убит в 613-616 г. хиджры, и упоминание Давлатшаха[14] об Аттаре, где также говорится, что «шейх Фарид ад-Дин получил священную хирку из рук царя влюбленных и гордости павших— шейха Мадждоддина Багдади», видимо, ближе к истине.

Далее Джами пишет об Аттаре так: «...Некоторые сказали, что он был сторонником Увайса». Современник пророка Мухаммада Увайс Герани[15], по общему признанию, был суфием и прошёл суфийский путь до конца, но, несмотря на всю его любовь к Пророку, ему так и не удалось встретиться с ним. Поэтому в последующих периодах суфии, которые не выбрали себе наставника, но пользовались их духовными системами, какое-то время назывались «увайси», т.е. сторонниками, последователями Увайса. Джами уделяет внимание этим деталям, так как особый жанр жизнеописаний суфиев, развившийся в законченную литературную форму уже во времена Ансари[16] и Худжвири[17], требовал чёткого указания на линию духовной преемственности.

Сам Аттар, также составивший одно из ранних подобных жизнеописаний, с особой почтительностью выделяет Абу Сайда Аби'ль-Хайра[18] и его современника Майсура Халладжа, обвинённого из-за своих мистических взглядов в ереси и казнённого. Не исключено, что и свою жизнь Аттар строил по Абу Сайду. Вот одно из четверостиший[19] Аттара, посвященное этому шейху:

Мансуру Халладжу, его воззрениям и трагической гибели Аттар в своей книге «Тазкират ал-аулийа», являющейся вышеупомянутым сборником жизнеописаний святых, посвятил целый раздел. Афлаки пишет[20]: «Мауляна[21] сказал, что свет Мансура Халладжа после ста пятидесяти лет после его ухода осветил душу Аттара, и Мансур стал его наставником».

Время, в которое сформировался Фарид ад-Дин Аттар, было достаточно сложным для исламской духовной традиции. Перед лицом опасности экстериоризации непостижимой жизни души и подмены внутренних ориентиров вторичными, внешними факторами лучшие умы того периода противостояли — каждый по-своему — и рационалистической философии, набиравшей тогда силу в мусульманском мире, и сузившейся до предела исламской догматике. И эти, и внешние по отношению к исламскому миру причины действовали так, что обесценивались и даже осуждались любые попытки обрести индивидуальный духовный опыт. Аттар был хорошо знаком с идеями и построениями Фараби, Ибн Сины, Муллы Садра и многих других видных мыслителей своего времени. Следуя примеру аль-Газали, он использовал обширную риторическую, литературную и философскую базу, чтобы полемизировать с философами рационалистического направления и побуждать читателя к духовной практике, которая только и представляла ценность для самого Аттара. «Стань человеком религии и обладателем тайн, отвернись от философского воображения», — пишет он в «Мосибат номе». Абу Хамид аль-Газали действовал отточенным языком философского и богословского дискурса, Аттар же бросал вызов времени своей поэзией и художественной прозой.

Поэт и суфий говорили в нём друг с другом, питали и поддерживали друг друга, хотя его опубликованные произведения, конечно же, имеют некие ограничения из-за принципов, которым следовал суфий. В частности, Аттар крайне редко упоминает о себе. В отличие от Низами и многих других поэтов, всегда начинающих свои произведения славословиями в адрес шахов и эмиров, Аттар никого из правителей не упоминает в начале своих поэм. За редким исключением он говорит о власть имущих в конце — как было принято в ту пору. К слову, отсутствие ссылок на современников— одна из причин, по которой сложно определить, где начало и конец поэм Аттара и какова их последовательность.

Перу Аттара приписывают большое количество произведений, и единого мнения об их авторстве у исследователей, как уже отмечалось, нет. Профессор Сайд Нафиси[22] изучил более шестидесяти поэм, автором которых считают Аттара, и, по его мнению, только две из них (одна — известный текст «Панд наме») действительно написаны Аттаром.

С Нафиси согласен Мохаммед Хуссейн Форуги, однако профессор Форузанфар ставит под сомнение авторство Аттара. Придерживаясь более осторожной и выверенной точки зрения Форузанфара, можно с высокой степенью вероятности сказать, что Аттар является автором шести поэм («Мосибат наме», «Элахи наме», «Асрар наме», «Хосров наме», «Мохтар наме», «Мантик ат-maüp») и сборника стихов.

Одно из самых известных произведений Аттара — « Тазкират ал-аулийа». В его первой части — семьдесят пять разделов, во второй — двадцать пять. Каждый раздел начинается описанием жизни великих святых и суфиев. Первая часть заканчивается пространным рассказом о жизни и гибели Халладжа. «Тазкират ал-аулийа», написанный изысканной прозой, — поистине шедевр персидской литературы.

Профессор Форузанфар, проделав огромную исследовательскую работу с целью выяснить хронологическую последовательность появления произведений Аттара, полагает, что сначала была создана «Мантик ат-тайр» в 4458 бейтах, потом «Элахи номе» в 6511 бейтах, затем «Мосибат номе» в 7535 бейтах, «Асрар номе» в 3300 бейтах и, наконец, «Хосров наме» в 7837 бейтах. Известно, что сам Аттар среди всех рубай особо отмечал «Мохтар наме», которое он сочинил в 5000 бейтов. Им было составлено значительное количество текстов, но большинство своих сборников и черновиков Аттар регулярно либо предавал огню, либо бросал в воду.

Стихотворный сборник Аттара, в который входят газели и касыды, содержит более 9943 бейтов. Таким образом, общее количество их у него — 44590 бейтов. Авторство Аттара распространяют также на целый ряд известных поэм, например «Мазхароаллджаб» («Воплощение чуда»), «Лесанолгейб» («Язык тайн»), «Джухаролзат» («Суд Истины»), «Оштор наме» («Рассказы верблюда»), «Лейли и Маджнун», не говоря уже о десятках других произведений, которые, как известно, принадлежат не ему. Сайд Нафиси отмечает, что существовало несколько поэтов, также носивших имя Аттар, и одним из них был Аттар-е-Туни, также прозванный Фарид ад-Дин.

Каждое произведение Аттара— это собрание разных поучительных, коротких или длинных, рассказов, охватывающих широкий круг мистико-суфийских и социальнокультурных тем.

Как уже говорилось, Аттар жил во времена нашествия монголов на Иран. Есть несколько преданий о гибели Аттара, и во всех повествуется о том, что он погиб от рук завоевателей. Одна из самых распространённых легенд[23] такова. При осаде Нишапура монголами зять Чингисхана был убит. В отместку по приказу завоевателя почти всех жителей города и даже домашних животных, собак и кошек, вырезали. По городу пустили воду, и в течение семи дней она безостановочно текла по улицам. Дочь Чингисхана приказала, чтобы из всех пленных оставили в живых только сорок самых авторитетных учёных. Одним из них оказался Аттар, которому на тот момент шёл уже восьмой десяток лет. Отряд пленных отправили в Туркестан. Аттар так бранил монголов по дороге, что конвойные, обозлившись, решили его примерно наказать: привязали к хвосту лошади и пустили её бежать. В этот момент к монголам подошёл какой-то старик и попросил не добивать пленника, а продать ему в рабство за мешочек золота. Аттар заявил монголу:

«Не продавай меня, я стою намного дороже». Но когда другой человек подошёл к монголу и попросил продать пленника уже за мешок шелухи, Аттар сказал: «Продавай меня, больше этого за меня не выручишь». Взбешённый монгол нанёс Аттару смертельный удар кинжалом в живот. Так ушёл из жизни блистательный поэт и утончённый мистик Фарид ад-Дин Мухаммад ибн Ибрахим Аттар из Нишапура.

Принято считать, что это произошло в 619[24] году хиджры (в 1198 году по Р.Х.).

Замечания о данном переводе

Знаменитую поэму « M антик ат-таир», название которой переводится как «Логика птиц» или «Язык птиц», можно считать во многих отношениях лучшим произведением Аттара. Формальный сюжет её прост, он выстроен вокруг истории о путешествии птиц, которые захотели отыскать своего Господина, легендарного Симурга, и эта аллегория отсылает к историям о реальных духовных странствиях людей, объединившихся во имя совместного поиска Истины. Возможно, Аттар сочинил «Мантик ат-таир» под влиянием Ибн Сины или аль-Газали, так как у каждого из этих авторов есть аналогичные рассказы о путешествиях птиц.

Но высокая художественность поэмы, точность выражения мысли, поэтическое красноречие делают « Mантик аттайр» совершенно самостоятельным произведением.

Поэма написана изысканным слогом. Фонетика и игра с опущенными, согласно традиции, огласовками напоминает местами звуковое и смысловое письмо ОБЭРИУ. Мы вспоминаем обэриутов, конечно, только для того, чтобы дать примерное представление о том, насколько ярко те, кто понимают фарси, воспринимают звучание оригинального текста. Находясь в рамках канона стихосложения и будучи им ограниченным, Аттар разыскивает неожиданные сочетания и порядок слов, опускает подлежащие, повторяет одно и то же слово в разных значениях. Иногда он намеренно отказывается от приукрашивания и дополнительной огранки фразы ради сохранения нескольких вариантов её прочтения — это, впрочем, относится уже не к обычной фонетике и красоте стиля, а к узору смыслов, непревзойденным мастером создания которого Аттар себя и показывает. При чтении даже создаётся впечатление, что задача автора— погрузить читателя в пространство, где слишком навязчивый, обусловленный культурными клише воспринимающий аппарат утрачивает силу и диктат формальных значений слов ослабляется действием контекста, меняющего значение метафор, призывов или назиданий.

Контекст же определяется исключительно перемещением героев книги от одной духовной стадии к другой и от стоянки к стоянке. Например, содержание такого очень важного для Аттара понятия, как страдание, меняется неоднократно. Форма духовных усилий, которые должны предпринимать ищущие Истину в своём странствии, также требует изменения с каждым совершенным ими шагом.

Соображения этого рода поставили нас перед необходимостью определить свой подход к переводу. Пробуя его отыскать, мы предприняли краткое сравнение двух известных переводов поэмы на английский язык, а именно перевода, выполненного под редакцией Ч.С. Нотта и опубликованного «Pir Press» (Нью-Йорк, США), и перевода Афкама Дарбанди и Дика Дэвиса, опубликованного «Penguin Classic» (Лондон, Великобритания). Хорошо известны и иные редакции, например, публикации «Octagon Press» (Лондон, Великобритания) и «Weiser Books» (Ныоберипорт, США), но этих версий у нас не было под рукой на момент начала работы. Все эти переводы делались по разным источникам. И все знакомые нам источники, к сожалению, содержат погрешности, в ряде случаев критичные для понимания того или иного бейта. Однако этот факт был малозначителен по сравнению с тем, что все переводы, как несложно заметить, следуют собственной тенденции толкования неясных по смыслу мест или даже обычных архаизмов. Ч.С. Нотт акцентировал великую, древнюю идею сна и пробуждения и несколько других идей, разрабатывавшихся Г.И. Гурджиевым, — а Нотт был одним из его учеников и последователей. И эта, и другие универсальные идеи отчётливо сформулированы в «Логике птиц». Но чрезмерный акцент на теоретических положениях, предпринятый ради их большей артикуляции, привёл к тому, что перевод в редакции Нотта звучит, по нашему мнению, местами суховато и назидательно. А местами и мысль автора, выраженная на первый взгляд вполне ясно, на деле оказывается слишком туманной, вызывая недоумение. Перевод поэмы, опубликованный «Penguin Classic», напротив, тщательно отшлифован согласно правилам английского стихосложения, он лиричен и приятен для чтения, он пульсирует рифмой. Однако — опять же, по нашему мнению, — в нём исчезает трезвящее опьянение, «аромат сумасшествия», к которому страстно и властно призывает Аттар. Нельзя не отметить, что данный перевод словно сглаживает резкие положения, коими изобилует поэма и коими пользуется её автор для разрушения известных ему консервативных и опасных для духовного поиска стереотипов мышления и мироощущения.

Идеи исламского вероучения в целом, а также ирфана и тасаввуфа в частности, рассматривались и передавались в самых разных письменных формах. В первую очередь, конечно, следует назвать толкования на Коран и хадисы.

Помимо них, широкой известностью пользовались сборники лаконичных, поучительных высказываний по разным вопросам ислама и духовного поиска; сборники экстатических изречений; многие видные шейхи состояли друг с другом и со своими учениками в переписке, часть которой сохранилась до нашего времени. Наконец, существовали работы философско-теоретического плана, посвященные духовному пути. Аттар, как и некоторые другие учители, искушенные в литературе и одаренные талантом стихосложения, предпочитал облекать свои наставления в поэтическую форму. И, по всей видимости, он был одним из последних значимых поэтов-практиков, разрабатывавших идеи ирфана в этой форме и не опасавшихся жестковатых, требовательных формулировок. Великие поэты-продолжатели их дела, начиная с Руми, привнесли лиризм и мягкость в суфийскую поэзию — скорее всего, этого требовали произошедшие в их аудитории изменения. Поэтому, пробуя сохранить и этот контраст, и мерцание смыслового пунктира, мы намеренно отказались от смягчения формы большинства бейтов.

«Логика птиц», как и другие подобные произведения, распространялась не только в редких копиях, но и благодаря устной передаче. Давайте представим себе окруженного учениками наставника. Когда возникает подходящая обстановка, шейх либо сам читает отрывки, либо поручает это кому-то из учеников. Затем происходит обдумывание и обсуждение, однако всё это происходит в особой,»замкнутой атмосфере круга, где кто-то «спит», а кто-то ищет Бога. Вероятно, кто-либо из присутствующих вслух интерпретирует один-другой отрывок тем или иным образом. Затем подобная ситуация повторяется в другом круге, через месяц или через несколько лет, и «Логика» неизбежно обретает новые ситуативные оттенки и подробности. Это нормальный процесс, однако в результате его возникают отличающиеся друг от друга версии текстов передаваемой изустно поэмы, которые также записываются и сосуществуют одновременно с немногочисленными письменными копиями. Задача ведущих персидских литературоведов состояла в том, чтобы, выявив по возможности все особенности слога Аттара, а также все языковые особенности времени, когда он жил и творил, попробовать восстановить, насколько возможно точно, оригинальный список поэмы. Восстановить чисто литературно, находясь в ситуации, когда нельзя полностью довериться версиям ни известных переписчиков, ни безвестных дервишей, ни именитых наставников, которые также были дервишами в своё время. Неудивительно, что в результате литературоведы оставляли свои комментарии, связанные с их видением смысловых акцентов поэмы.

Соразмеряя и названные, и не перечисленные здесь факторы, мы столкнулись с новой дилеммой, по-прежнему находя приоритетной задачу донести максимально точно содержание поэмы. Работа литературоведа, находящегося в стихии родного языка и даже имеющего дело с архаическими его формами, является в какой-то мере более выигрышной, чем труд переводчика. Переводчик не может сохранить всю точность оригинала такого уровня сложности. Для него неизбежно вносить и акценты иного языка, а также собственные — как произвольные, так и обоснованные — догадки о неясных местах в первоисточнике, составленном девять веков назад, несмотря на наличие исчерпывающих комментариев иранских литературоведов, отдавших годы ради героической реконструкции этого текста.

Эти комментарии мы изначально предполагали сохранить полностью, несмотря на то что их аккуратность для русскоязычного читателя во многих случаях грозила обернуться чрезмерно формальными ремарками. Но постепенно мы склонились к противоположному мнению, решив оставить текст практически без пояснений, то есть в той форме, как он был издан изначально, как бы в не расшифрованном до конца виде. Неудивительно, что при этом мы ещё раз пожертвовали красотой некоторых метафор или обычных словосочетаний во имя сохранения смысловой канвы оригинала на русском и сохранения чёткости большинства его важных формулировок.

Дело также и в том, что большинство сюжетов Аттара в этой поэме вообще не предполагают пространных разъяснений. Разве можно исчерпать пояснениями всё, что подлинному поэту удаётся воплотить в своих образах? И не является ли ещё более сложной задача интерпретации сочинений, содержание и создание которых инспирировано духовным опытом? Обширные, рационализированные пояснения и толкования создают слишком правильное, слишком гладкое, иногда и тенденциозное восприятие текста, в то время как любые сочинения такого рода — цепочка парадоксов, требующих самостоятельного размышления от тех, кому это важно и необходимо. Несомненно, что навык объяснения идей из одного контекста внутренней работы через идеи другого контекста очень ценен. Однако любой из важнейших вопросов Аттара предполагает создание не столько объяснительной модели, сколько непрерывную концентрацию на существе вопроса. Реальный поиск ответа приводит к отказу от имеющейся, зачастую банальной, линейной логической схемы, к отказу, доходящему в пределе до иррациональности, требующей задействовать совершенно иные язык и логику, не знакомые оперативному уму.

«Твоя обычная логика бессильна на этом пути», — подсказывает Аттар. Большинство притч и рассказов в поэме требуют либо алогичной операции поиска смыслового ключа, либо изменения контекста восприятия так, чтобы последующие притчи приобрели своё значение.

Уже в силу вышесказанного мы должны отдавать себе отчёт в ограниченности собственного понимания текстов такого рода. Неудивительно, что от многих друзей, помогавших нам в переводе, мы. часто слышали один и тот же недоуменный вопрос: «Кому это сейчас нужно? Этот текст невозможно понять». Содержательный ответ на эти и похожие вопросы можно найти непосредственно в поэме. Адресаты Аттара — все, кто сохранил открытость универсальным принципам бытия, кто сберег или создал в себе ядро очевидности. Ключ, упомянутый нами выше, не подразумевает ничего таинственного или загадочного. Он представляет собой актуализированную способность к созданию верных ассоциаций и к настройке на мистическое вдохновение, передаваемое поэмой. Что полностью и в равной мере справедливо и по отношению ко всем памятникам древних литератур, подобным «Логике птиц».

Ни одна книга Аттара немыслима без опоры на Откровение, ниспосланное Пророку и зафиксированное в Коране. В ряде случаев Коран в поэме цитируется явно, на арабском или на персидском. Иногда это несколько слов из фразы в аяте, реже — аят целиком. Такие цитаты мы приводим в примечаниях без оговорок, даже если выбранный нами русский вариант перевода немного отличается от текста оригинала. В тех ситуациях, когда нет явной цитаты, одни комментаторы полагают, что аллюзия на аят или на хадис налицо, но по мнению иных данная ссылка отсутствует.

В этих случаях мы сохраняем цитату, уже оговаривая это отдельно. Все цитаты из Корана в русском переводе даны по изданию, опубликованному под редакцией Э. Кулиева (М.-.2004).

Перевод самой поэмы был сделан с масштабного критического издания « M антик ат-Тайр», подготовленного Мохаммадом Резой Шафии Кадкани и опубликованного в Тегеране.

Для облегчения поиска нужных сюжетов мы дали условное название большинству рассказов, никак самим Аттаром не озаглавленных.

Логика птиц

Поэму можно разделить на три части. При некоторой условности подобного деления оно представляется оправданным, облегчая понимание текста в целом, и также оно связано с тем, что Аттар несомненно опирается на модель духовного развития, задаваемую триадой шариат-тарикатхакикат, хотя создаётся впечатление, что в данном произведении автора больше интересуют стадии, то есть пошаговое преодоление разрыва между стоянками и характеристики таких шагов. Каждая часть связана с группой ситуативных и смысловых акцентов, и некоторые из них мы сочли возможным и желательным привести ниже.

Первая часть поэмы посвящена сбору птиц вокруг Удода-проводника. Введение этого персонажа — изящный ход автора, у которого в результате есть свобода и вторгаться в повествование, и покидать его. Если говорить о ситуативной роли Удода, то эта роль вполне оправданна. Удод — не мастер пути, но ему знакомы и пограничные состояния, и состояния человека, находящиеся вне границ его обычного, повседневного психического опыта. И Удод естественным образом становится проводником птиц, чей путь к Истине проходит через эти состояния.

Потребностью найти Господина охвачены все слетевшиеся птицы — «нельзя нам без Царя оставаться», но Аттару, как показывает развитие сюжета, неинтересны птицы, не имеющие о Господине ни понятия, ни представления.

Во всех созданных им портретах узнаются черты людей, уже приступавших к поиску, однако застрявших, или «заснувших» где-то в самом начале движения, если вообще не на первом шаге. Для Аттара эта ситуация «засыпания» является совершенно очевидной, почему Удод и борется изо всех сил с косностью своих собеседников, укрепляя в них стремление к духовному поиску и мобилизуя их волю.

Усыпляют же человека обычно несколько факторов, один из них— это искаженное, иллюзорное представление о себе и о духовных реалиях. И в этой части Удод реагирует на иллюзии подобного рода тем, что пробует либо вывести слушателей за пределы тюрьмы неверных понятий, либо же создать брешь в её стенах.

На что Удод пробует опираться в этих попытках? Характерной особенностью человека — конечно, если в нём таковая выражена с достаточной силой — является хранимый в его сущности прообраз того, кем человек мог бы и должен бы стать. Аттар, обращаясь во введении от своего лица к птицам, указывает одновременно и на эту особенность, призывая на неё опираться, и на индивидуальные склонности каждой птицы, приведшие её в тупик. Тупик — это слепота в отношении своей настоящей бытийной ситуации и отсутствие практических шансов полностью выйти из неё только за счёт собственных сил. Птицы не могут трезво и отстраненно оценить себя именно из-за набора качеств и предпочтений, которые обусловливают типичные способы искажения идей, связанных с духовной практикой, и провоцируют следование ошибочному образу жизни. Однако, рассказывая о себе, птицы демонстрируют и наличие, и характер этих искажений, которые далее становятся объектом внимания Удода, взывающего к интеллекту и совести участников собрания. Беспристрастный взгляд на своё состояние и свои представления является лейтмотивом этой части, и Аттар предлагает каждому задуматься о его индивидуальной манере «отдаляться от понятий» и о том, что большинству людей свойственно очаровываться и засыпать, даже имея на вооружении верные понятия. Поэтому фраза, которую Удод произносит, отвечая на длинный пассаж Куропатки — «чувствующий аромат не нуждается в цвете», — содержит, несомненно, напоминание и призыв к прорыву через пелену чрезмерно чёткого и оформленного, через сетку даже самых правильных интеллектуальных построений к непосредственному переживанию реальности.

Наконец, автор подводит нас к рассказу о Санаане, завершающему первую часть поэмы. Искусство, с которым создаётся контекст восприятия этого сюжета, удивительно.

С одной стороны, Аттар помещает читателя в зону мощного, утончённого мистического влияния, а с другой — напоминает ему, что нет для человека никаких шансов обрести свой путь без простоты, серьёзности и открытости, свойственных лишь дружеским отношениям (Аттар посылает своему герою единственного друга, который и помогает — милостью Божьей — своему наставнику, Санаану). История Санаана, самая длинная в поэме и довольно сложная своими подтекстами, начинается с того, что шейх Санаан видит тревожный сон, в котором он совершает необъяснимые и недозволенные поступки. Шейх обеспокоен: и в своих глазах, и в глазах учеников он обладает высоким статусом, или — в терминологии суфиев того времени — пребывает на высокой стоянке. Во сне Санаан так сильно увлечён некой девушкой, что даже начинает добиваться её взаимности. Для Санаана, пытающегося разгадать символику сновидения, это свидетельствует о том, что он пребывает в заблуждении относительно своей истинной стоянки и что ему предстоят тяжёлые испытания. Однако шейх считает делом чести не избегать трудностей и направляется в христианскую Византию (Рум), чтобы узнать точное толкование сна. Аттар проводит своего героя через цепочку испытаний — шейх, достигший преклонного возраста, влюбляется, как ветреный юноша, в девушку и, на первый взгляд, ничего не может противопоставить своему чувству. Затем шейх, принуждаемый христианкой, отрекается от ислама и принимает христианство; у него нет денег на свадебный подарок возлюбленной и он должен пасти свиней по её требованию целый год. Влюблённого пира покидают его мюриды, а весь Рум обсуждает его историю...

Эта повесть оказывает сильное эмоциональное и вдохновляющее действие. Более важно то, что она в какой-то мере является ключевой для постижения ряда принципов ирфана в чисто практической области, а именно в области духовных усилий. Птицы оказываются настолько воспламенены этой историей, что наконец вырываются из безопасных и уютных гнезд своих привычек и представлений, чтобы отправиться под руководством Удода на поиски своего Господина. Птицы приступают к расспросам о том, чего ожидать им в дороге и как себя вести, открывая тем самым новую часть поэмы и собственной истории в ней.

Вторая часть — это перекличка доводов птиц, назидательных пояснений Удода и рассказов Аттара, как совсем кратких, так и довольно ёмких, благодаря чему начинают формулироваться многие положения системы духовного воспитания. Вопросы и доводы птиц в своём большинстве связаны с возникающими в них сомнениями, противоречиями разного рода и неизбежностью, необходимостью внутренней борьбы, на которую у многих не хватает воли, а у кого-то просто нет желания что-либо менять. Удод своими ответами мотивирует птиц, а иногда отмечает и то, что требует пристального внимания. Его новые ответы естественным образом дополняют введение метафизических идей психологическими оттенками, с которыми необходимо иметь дело уже не только в теории, но и на практике.

При этом автор оставил Удоду функцию назидательную, дидактическую. Сам Аттар, по сути дела, опирается на образную и символическую логику притч и образов, оживляя справедливые упреки и поучения Удода и достигая требуемой смысловой полноты или же создавая ситуативный рисунок. Именно благодаря этому перед нами разворачивается богатая панорама оттенков суфийского направления, которому Аттар, видимо, следовал сам. Аттар показывает себя несравненным мастером иносказаний и аллегорий.

Нет сомнений, что каждый сюжет содержит ясный смысловой стержень, который часто открыто именуется. Однако попытки полной вербализации, попытки исчерпать объяснениями этот смысл почти всегда обречены на провал. Более того, иногда подобные попытки могут являться покушением на замысел автора и на создаваемый им контекст духовых усилий. Этот контекст вполне традиционен, он ортодоксален в лучшем значении этого слова, и он предполагает не только честный анализ негодных качеств собственной натуры и стойкую борьбу с ними после такой фиксации, но и развитие утонченных оттенков своего состояния. И в этой же части Аттар начинает вводить метафизические полутона и нюансы.

С самого начала, опираясь на Коран и хадисы, Аттар говорит о наличии завес между человеком и Богом, человеком и Реальностью. Воспринимая эту аксиому, его читатели разделяются на два лагеря. Для кого-то завесы или завеса — обычный факт из области умозрения. Для этой категории людей Реальность останется скрытой, вне зависимости от их мнений о ней. Надежда появляется у тех, чьё сердце «лишается равнодушного покоя» при упоминании о завесе и при дальнейшем размышлении о ней. Птицы спрашивают Удода: «Трудно нам стремиться к Богу, кто Он нам? Знай мы о наших с ним связях — наверное, нам было бы легче».

Удод даёт некоторые пояснения, но для движения этого оказывается недостаточно. Нужно научиться намеренно, совершенно сознательно страдать— «брось праведность, брось простоту, нужны только боль и несчастья». Эта фраза звучит рефреном во всей поэме, давая указание на один из основных методов движения по пути. Значения боли и страдания обыгрываются Аттаром с самых разных сторон и в ряде случаев даже задают эмоциональные эквиваленты метафизических идей, формулировка которых становится доступной после анализа контекста. В этой связи уже неудивительно, почему Аттар очень сдержанно поясняет, что же в точности он имеет в виду, прибегая к очередной аллегории— «если у тебя болит, ты поймёшь многое сам». Небезынтересно отметить, что каждый реально сделанный шаг что-то меняет в душе идущего, и хотя за переживанием сохраняется его прежнее название — например, боль, или изумление, или сожаление, — но само переживание меняет свою природу, потому что связано с качественно меняющимся содержанием. В частности, болезненные переживания, возникающие при преодолении своего самолюбия, эгоизма — это одно, а сострадание, сопереживание ситуации того, кто прежде шёл рядом и начинает засыпать — это другое. Фактически, Аттар предписывает идущим целый диапазон страданий.

Может показаться неожиданным, что второй важнейшей способностью является способность к радости. До актуализации этой способности нужно суметь вырасти, ибо это не знакомые недоумевающим птицам житейские радости, это переживание изливающейся из центра человеческого существа эманации, не связанной ни с вещами, ни с объектами интеллектуальной сферы. Джунейд говорит в поэме: «У кого есть постоянная радость в сердце, тому значительно легче двигаться по пути, хотя благо идущему, по моему мнению, несёт только разочарование».

Наконец, отношение человека к завесе и самому себе Аттар постоянно связывает с оттенками сожаления. Он почти не употребляет такие слова, как раскаяние, отчаяние, надежда... И, по мнению Аттара, человек, лишённый сожаления, не способный радоваться и не готовый страдать, просто потерян.

Третья часть посвящена описанию стоянок. Стоянки, или, на арабском, макамы, — это опыт реальности. Это устойчивые, упроченные состояния. Их можно назвать ступенями лестницы бытия. Существовало и существует большое число и самих лестниц, и систем их описания, и каждое из них насчитывает разное число ступеней и включает в себя совершенно разные тонкости и оттенки. Их довольно трудно понять безо всякого знакомства, даже поверхностного, с исламской традицией и с суфийскими системами воспитания, как и без развитого опыта обобщения и интуиции.

Важно и то, что Аттар обращается не к спорщикам о методах или теории, а к тем, кто преодолел необходимые первые шаги и понял, что для него духовный путь — неизбежность. В этой части язык и логика Удода и птиц начинают сливаться воедино, и Удод выводится из повествования.

Описания самих стоянок представлены в поэме весьма схематично — нет возможности описывать всегда живой, пульсирующий нерв духовного опыта, соотносимый с той или иной стоянкой. Однако непосредственные ссылки на макамат, сжатое описание макамов и их обрамление притчами показывают, что в этой части Аттар предпринимает попытку раскрыть уже принципиальные фрагменты духовного учения. Он не испытывает особого оптимизма в отношении человеческой натуры, а поэму он завершает извинениями перед Богом за собственную слабость, за наверняка сделанные им ошибки в изложении принципов и за неэффективность своего послания. Сам Аттар говорит:

«Моя цель— это совершенный с дивной душой, готовый нырнуть в это море». Но на что же всё-таки рассчитывает автор? Можно ли, вчитываясь в этот текст, написанный много столетий назад, что-то извлечь для своего духовного роста?

Подобные вопросы являются неизбежными для любого вдумчивого человека, и тем более — для человека, ищущего свою перспективу и условия для духовного развития. Ответов на протяжении известной нам истории человечества давалось много. Один из универсальных ответов дан Джалаледдином Руми, написавшим: «Новые органы восприятия пробуждаются только тогда, когда в них появляется необходимость. Так увеличь свою необходимость, о человек».

В заключение мы хотели бы выразить искреннюю признательность всем друзьям, способствовавшим своими благожелательностью, критикой и поддержкой появлению данного перевода.

Мостафа Борзуи

Андрей Рыжов

Работа по переводу и изданию этой книги выполнялась с целью предоставления русскоязычным читателям возможности ознакомления с одним из шедевров персидской литературы — «Мантиг ат-тейр», или «Логикой птиц», — принадлежащего перу Фаридаддина Мохаммада бен Ибрахима Нишапури, более известного как Аттар Нишапури. Это произведение Аттара Нишапури выбрано потому, что «Логика птиц» занимает выдающееся место в иранской и мировой мистической литературы. Точное, вдохновенное отражение поэтом божественной сущности человека, его внутренний порыв к раскрытию мистической связи человека и Бога с опорой на беззаветную веру в Создателя ставит это произведение Аттара в один ряд с бессмертными шедеврами персидской литературы и закономерно включает его в сокровищницу мирового культурного наследия.

В силу сказанного, а также учитывая растущий интерес иностранных читателей в разных странах мира к произведениям мистической литературы Востока, переводчик решился на выполнение этой трудной задачи.

Как уже говорилось в предисловии, составленном переводчиком и издателем, несмотря на многочисленные трудности при выполнении переводов подобных текстов на иностранные языки, переводчиком настоящей книги предприняты усилия найти в русском языке эквиваленты важнейших понятий и терминов, содержащихся в стихах Аттара. В этой связи следует признать, что решение этой главной задачи несколько сместило на второй план такие присущие поэзии Аттара качества, как красота стиха, его легкость и литературное мастерство.

В заключение полагаю необходимым выразить признательность всем дорогим друзьям и коллегам, а также уважаемому издательству, давшему согласие на публикацию и оказавшему значительную помощь переводчику в редактировании и правке этого произведения на русском языке.

Мостафа Барзуи

Москва, апрель 2009 г.