Логово дьявола - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Анна Зайрес (ч. 2)

Я не могу поверить в то, что только что произошло. Я никогда раньше не могла испытывать оргазм таким образом, используя только пальцы. Обычно мне нужно как минимум пятнадцать минут с моим вибратором — или чтобы парень кончил на меня в течение получаса — и даже тогда это бывает удачно или нет, в зависимости от того, насколько я напряжена или устала. Возбуждение для меня — это во многом психологическая вещь, поэтому я никогда не шла на случайные связи.

Мне нужно знать мужчину, чтобы сблизиться с ним.

Я должна любить его и доверять ему.

Или, по крайней мере, я всегда так думал. Я понятия не имею, нравится ли мне Николай, и уж точно не доверяю ему.

Так почему же одна мысль о нем приводит меня на грань оргазма?

Почему меня тянет к мужчине, который заставляет меня чувствовать себя затравленной добычей?

Свет, падающий на мое лицо, вырывает меня из крепкого сна, и я со стоном переворачиваюсь, чтобы спастись от него. Но оно повсюду, яркое и теплое, и до меня доходит, что должно быть утро, даже если мне так не кажется.

С усилием открыв тяжелые веки, я сажусь и тру лицо. Хотя я сразу же заснул после импровизированного сеанса мастурбации, я все еще чувствую усталость, как будто я проспала всего несколько часов вместо девяти или десяти, которые я, должно быть, проспала. Я понятия не имею, сколько сейчас времени, но я почти уверена, что лег спать раньше десяти.

Должно быть, все эти бессонные недели догоняют меня.

Спустив ноги на пол, я любуюсь великолепным видом за окном. Несмотря на яркий солнечный свет, следы тумана окутывают далекие горные вершины, и все это выглядит как нечто с открытки. Мне хочется посидеть и насладиться минуткой, но я заставляю себя встать и пойти в ванную умыться. Это мое первое утро на работе, и я не хочу произвести плохое впечатление, опоздав. Не то чтобы я знаю, что такое «опоздание» — вчера мы не обсуждали ни мое рабочее время, ни расписание Славы.

Я вымылась после ночного душа, поэтому моя утренняя рутина занимает считанные минуты. Рубашка и нижнее белье, которые я постирала вручную, все еще немного влажные, но я все равно надеваю их и делаю себе заметку поговорить с Павлом или кем-нибудь о ситуации со стиркой как можно скорее. Кроме того, о моих часах.

Мне нужно понять, каковы ожидания Николая, чтобы я могла их оправдать и превзойти.

Мой пульс учащается при мысли о нем, и я сосредотачиваюсь на том, чтобы собрать волосы в пучок, чтобы отвлечься от все более активных бабочек в животе. Я ложился спать с мокрыми волосами, так что в них были какие-то странные завитки, и в любом случае более профессионально убирать волосы с лица.

Вернувшись в спальню, я заправляю постель, натягиваю кроссовки и расправляю плечи.

Я могу сделать это.

Я должна сделать это, независимо от того, что заставляет меня чувствовать мой новый босс.

Хлоя

Я не вижу никого в столовой или гостиной внизу, поэтому я хожу вокруг, пока не нахожу кухню. Войдя, я вижу фигуристую женщину с обесцвеченными светлыми волосами, подстриженными под короткий пушистый боб. Одетая в цветочное бело-розовое платье, она склонилась над раковиной и моет тарелку, так что я прочищаю горло, чтобы предупредить ее о своем присутствии.

— Привет, — говорю я с улыбкой, когда она оборачивается, вытирая руки полотенцем. — Ты, должно быть, Людмила.

Она смотрит на меня, потом качает головой. «Людмила, да. Ты учитель Славы? У нее русский акцент еще сильнее, чем у мужа, а ее круглое румяное лицо напоминает мне расписную матрешку, одну из тех, у которых внутри другие куклы, как слои лука. Я предполагаю, что ей около тридцати пяти, хотя ее кожа настолько гладкая, что она могла бы легко сойти за десять лет моложе.

«Да, привет. Я Хлоя. Подойдя, протягиваю руку. "Рада встрече."

Она осторожно сжимает мои пальцы и слегка трясет мою руку, когда я спрашиваю: «Ты не знаешь, где Слава, и не позавтракал ли он уже?»

Она непонимающе моргает, поэтому я повторяю вопрос, стараясь произносить каждое слово.

— Ах да, Слава. Она указывает на большое окно слева от меня, которое выходит на переднюю часть дома, где я припарковала свою машину. Только машины нет. Я хмурюсь, но потом понимаю, что Павел, должно быть, перепарковал его вчера, когда принес мой чемодан.

Мне придется спросить его, где она, вместе с моими ключами от машины. Я не думаю, что они когда-либо вернули их мне.

Прежде чем я успеваю задать вопрос Людмиле, я замечаю свою юную ученицу. Он мчится по подъездной дорожке, а за ним по пятам следует Павел. Мужчина-медведь несет на крючке огромную рыбу, а у мальчика такая же широкая улыбка на лице. Они вдвоем, должно быть, порыбачили ранним утром.

Я украдкой смотрю на часы на микроволновке и вздрагиваю.

Нет, не раннее утро. Скорее в середине утра.

Уже почти десять.

Мой желудок урчит, как по команде, и улыбка рассекает круглое лицо Людмилы. "Есть?" — спрашивает она, и я киваю, печально улыбаясь в ответ.

По крайней мере, мой желудок говорит на универсальном языке.

— Ничего, если я возьму что-нибудь? — спрашиваю я, указывая на холодильник, но Людмила сама суетится и достает тарелку с чем-то вроде фаршированных блинчиков.

"Это хорошо?" — спрашивает она, и я благодарно киваю. Я не придирчивая едок, и если эти блины хоть чем-то похожи на вкусную русскую еду, которую я ела прошлой ночью, я буду на седьмом небе от счастья.

— Спасибо, — говорю я, подходя, чтобы взять у нее тарелку, но она ставит ее в микроволновку и указывает на стойку за раковиной.

"Идти. Садись. Я делаю для тебя.

Я еще раз благодарю ее и сажусь на один из барных стульев за стойкой. Я не хочу быть обузой, но из-за языкового барьера мой вежливый протест может быть истолкован как отказ или неприязнь.

"Чай? Кофе?" она спрашивает.

"Кофе, пожалуйста. С молоком и сахаром, если есть.

Она принимается за приготовление, а я осматриваю кухню. Он такой же современный, как и остальная часть дома, с глянцево-белыми шкафами, серыми кварцевыми столешницами и черными приборами из нержавеющей стали. Часть большого кухонного острова посередине занята длинным рядом трав в горшках, а над ними искусно нависает винный стеллаж с разнообразными бутылками.

Через минуту гудит микроволновка, и Людмила приносит мне блюдо с блинами, чистую тарелку, приборы и банку меда.

«Вау, спасибо», — говорю я, когда она накрывает для меня один из блинчиков, поливает его медом, а затем изображает, что я разрезаю и ем его. «Это выглядит потрясающе».

Я отрезаю кусок блина и изучаю его содержимое. Он похож на сыр рикотта с изюмом, и когда я кладу кусок в рот, я нахожу его одновременно сладким и пикантным — и даже более вкусным, чем я ожидала. Мой живот снова урчит, громче, и Людмила усмехается при этом звуке.

"Тебе нравится?"

— О, да, спасибо. Это так хорошо, — бормочу я, уже набив рот вторым укусом, и Людмила удовлетворенно кивает.

"Хорошо. Ты ешь. Настолько мала." Она машет руками в воздухе, словно измеряя размер моей талии, и неодобрительно ц-цк. "Слишком маленькая."

Я неловко смеюсь и принимаюсь за еду, а она возвращается к мытью посуды. Забавно, ее тупая критика моей фигуры, но тоже правда. Я всегда была стройной, но после месяца случайных приемов пищи я стала совершенно худой, мышцы на моем теле тают вместе с тем небольшим количеством жира, что у меня было. Даже добыча, которую я когда-то считал слишком заметной, теперь почти не видна; Мне, вероятно, придется сделать миллион приседаний, чтобы вернуть его.

Что я и сделаю, когда все это закончится.

Если это когда-нибудь закончится.

Нет, не если. Я отказываюсь так думать. Я зашла так далеко, ускользая от преследователей, несмотря ни на что, и теперь все налаживается. Впервые с тех пор, как начался этот кошмар, я проспала всю ночь, у меня сытый живот, и я нахожусь где-то, где меня не могут устроить из засады. И через шесть дней я получу свою первую зарплату, а вместе с ней и больше вариантов, включая уход отсюда, если это то, что мне нужно сделать, чтобы быть в безопасности.

Если тьма, которую я почувствовала в Николае, была чем-то большим, чем продукт моего воображения.

В этой светлой, залитой солнцем кухне мои опасения по поводу мафии кажутся преувеличенными, иррациональными, как и мой вывод о том, что он хочет меня. Как заметила Людмила, я выгляжу не лучшим образом, и я уверена, что такой богатый и великолепный мужчина, как мой работодатель, привык к красавицам мирового уровня. Чем больше я думаю об этом, тем больше кажется, что мое влечение к нему могло привести к тому, что я неверно истолковала ситуацию прошлой ночью. Ласкательное имя, наводящие вопросы, низкий соблазнительный тон его голоса — все это могло быть следствием культурных различий. Я мало что знаю о русских мужчинах, но, возможно, они всегда так относятся к женщинам — так же, как возможно, что богатые русские привыкли иметь охрану из-за высокого уровня коррупции и преступности в их стране.

Да, наверное, это так. Со всем стрессом последнего месяца я дал волю своему воображению. Зачем мафиозной семье поселиться здесь, в этой отдаленной глуши? Нью-Йорк, конечно; Бостон, вполне вероятно. Но Айдахо? Это бессмысленно.

Покачав головой своей глупости, я допиваю остатки блинов и пью кофе, приготовленный Людмилой. Затем, впервые за несколько недель чувствуя себя приподнятой и полной надежды, я встаю, несу посуду в раковину, куда Людмила выносит ее, несмотря на мои протесты, и отправляюсь на поиски моей ученицы.

Я могу сделать это.

Я действительно могу.

На самом деле, я с нетерпением жду этого.

Я сворачиваю за угол в гостиную, быстро иду, когда натыкаюсь на большое твердое тело. Удар выбивает воздух из моих легких и чуть не отправляет меня в полет, но прежде чем я успеваю упасть, сильные руки смыкаются вокруг моих предплечий, притягивая меня к упомянутому телу.

Ошеломленный, совершенно запыхавшийся, я смотрю на своего похитителя — и мое сердцебиение взлетает до небес, когда я встречаюсь с тигриным ярким взглядом Николая.

— Доброе утро, зайчик, — бормочет он, его красивый рот изгибается в насмешливой улыбке. — Куда ты так торопишься?

Хлоя

Каждая клетка моего тела воспламеняется жаром, мой пульс подскакивает до невозможности выше. Моя нижняя часть тела прилегает к нему, мои бедра прижимаются к твердым колоннам его ног, а мой живот прижимается к его паху. Я чувствую его одеколон, что-то тонкое и сложное, с нотами кедра и бергамота, а под ними чистый мускус теплой мужской кожи. И тепло . Даже когда мы оба полностью одеты, я чувствую его животный жар — и, к моему удивлению, растущую твердость, вдавливающуюся в мой живот.

"У тебя все нормально?" — бормочет он, и я понимаю, что смотрю на него ошеломленно, как кролик, попавший в капкан. Примерно так я себя и чувствую. Его длинные пальцы полностью охватывают мои плечи, его хватка нерушима. И он огромный. До этого момента я не осознавала, насколько он высок и мускулист. Я среднего роста для женщины, но он затмевает меня во всех отношениях — и, судя по толщине прижатой ко мне выпуклости, он неизменно большой во всем теле.

Моя кожа нагревается еще на тысячу градусов, а внутренности сжимаются от внезапной пустой боли. — Я… я в порядке. Только я говорю далеко не нормально, мой сдавленный голос выдает мое волнение. Я не могу думать, не могу ничего переварить, кроме того, что его эрекция давит на меня, и он по какой-то причине не отпускает меня.

Он прижимает меня к себе, словно никогда не отпустит, его взгляд с каждой секундой становится все более пристальным. Медленно, словно притягиваемые магнитом, его глаза опускаются к моим губам и…

«Коля». Голос Алины напряжённый. — Константин хочет с тобой поговорить.

Николай напрягается и поднимает голову, его пальцы сжимают мои руки до боли. Из моего горла вырывается непроизвольный вздох, и он ослабляет хватку, но все еще не отпускает меня.

«Скажи ему, что я ему перезвоню», — говорит он сестре. Его тон холодный и ровный, как будто мы все сидим за столом, а не он держит меня, как будто мы собираемся танцевать танго. Мое лицо, напротив, горит от смущения.

Я даже представить не могу, о чем сейчас думает Алина.

— Он хочет поговорить с тобой прямо сейчас, — настаивает она. «Он собирается на совещание через несколько минут и потом будет занят».

Николай бормочет что-то похожее на русское ругательство и, наконец, отпускает меня. Потрясенный, я спотыкаюсь на нетвердых ногах и поворачиваюсь к Алине, которая с прищуренным взглядом смотрит, как ее брат уходит. Затем ее взгляд переключается на меня, и ее полные красные губы сжимаются.

— Я столкнулась с ним, — выпаливаю я, прежде чем она успевает обвинить меня в чем-либо. "Это был несчастный случай. Я бы упала, но он…

«Мой брат не попадает в аварии». Ее глаза подобны нефриту, окунутому в лед. — Тебе стоит запомнить это, Хлоя.

И с этими словами она уходит, оставив меня еще более потрясенным, чем прежде.

Через несколько минут я достаточно собралась, чтобы возобновить поиски Славы — на этот раз в гораздо более спокойном темпе. Однако когда я добираюсь до его комнаты, его там нет, поэтому я спускаюсь вниз, чтобы найти его.

Ни его, ни Павла я не вижу ни в одной из общих зон, поэтому возвращаюсь на кухню, надеясь найти там Людмилу. Но и она ушла.

Может, они все снаружи?

Открыв входную дверь, я выхожу на яркий солнечный свет. Прекрасный безоблачный день, ветерок с запахом леса прохладно и освежает мое лицо. На подъездной дорожке никого нет, но я все равно иду туда, набирая полную грудь свежего горного воздуха, чтобы еще больше успокоиться.

Нет причин волноваться.

Ничего не произошло.

Николай поймал меня, когда я бы упал, вот и все.

Вот только… что-то могло случиться, если бы Алина не прервала. Я на девяносто процентов уверен, что Николай собирался меня поцеловать. И уж точно не представлял себе, как ко мне прижимается твердая выпуклость.

Он хочет меня.

В этом больше нет никаких сомнений.

Я делаю еще один глубокий вдох, но мое сердце продолжает колотиться, а ладони вспотели, как сумасшедшие. Вытирая их о джинсы, я обхожу дом, любуясь видами на горы, пытаясь успокоить свои бешеные мысли.

Это отлично. Все в порядке. То, что я нравлюсь Николаю, не означает, что между нами что-то произойдет. Я уверена, что он понимает, насколько все это неуместно. Что бы ни говорила Алина, это был несчастный случай, мы столкнулись друг с другом. Я не знаю, почему она предположила бы иначе. Может быть, она думает, что я заигрывал с ним? Но нет. Казалось, будто она предостерегает меня от него, как будто…

Звук голосов привлекает мое внимание, и, заворачивая за угол, я вижу Павла и Славу. Они стоят у пня в пятидесяти футах от него, на нем лежит большая рыба. Подойдя, я вижу, как человек-медведь разрезает его наполовину, затем передает острый на вид нож Славе.

Что за черт? Ожидает ли он, что ребенок закончит работу?

Он. И Слава делает. К тому времени, как я добираюсь туда, мальчик выгребает рыбные внутренности своими маленькими руками и бросает их в пластиковый пакет, который Павел услужливо держит для него открытым.

Тогда ладно. Думаю, они знают, что делают. Я сама несколько раз чистила рыбу — мой сосед по комнате, первокурсник, энтузиаст рыбалки и охоты, научил меня, как — так что я не против, но тревожно видеть, как четырехлетний ребенок делает это. .

Они действительно не беспокоятся о нем с ножами.

Остановившись перед пнем, я ослепительно улыбнулась. "Доброе утро. Не возражаете, если я присоединюсь к вам?

Мальчик улыбается мне и что-то бормочет по-русски. Павел, однако, выглядит менее чем довольным меня видеть. — Мы почти закончили, — рычит он своим сильным акцентом. — Можешь подождать дома, если хочешь.

— О нет, мне здесь хорошо. Тебе нужна помощь с этим?» Я делаю жест в сторону рыбы.

Павел сердито смотрит на меня. — Ты знаешь, как снимать чешуйки?

"Я знаю." На самом деле я бы предпочла этого не делать, чтобы не испачкать свою единственную чистую одежду, но я хочу продолжать учить Славу, и лучший способ сделать это — проводить с ним время, занимаясь тем, чем он занимается.

По моему опыту, дети лучше всего учатся вне классной комнаты, как и большинство взрослых.

«Тогда вот». Павел тычет в меня ножом для удаления накипи. «Покажи ребенку, как это сделать».

Судя по ухмылке на его кирпичном лице, он думает, что я блефую, поэтому мне доставляет огромное удовольствие взять у него нож и ласково сказать: «Хорошо».

Стараясь не забрызгать рубашку, я приступаю к работе, все время объясняя мальчику, что я делаю и как. Я говорю ему, как называется каждая часть рыбы, и заставляю повторять слова, а затем позволяю ему самому попробовать очиститься от чешуи. Он так же хорош в этом, как и в нарезке, и я понимаю, что он делал это раньше.

Когда Павел сказал мне показать ему, он просто проверял меня.

Скрывая досаду, я дала Славе закончить работу и положила очищенную рыбу обратно в ведро. Павел несет его в дом, а мы со Славой идем за ним. Человек-медведь идет прямо на кухню — наверное, чтобы приготовить рыбу к обеду, — и я говорю ему, что веду Славу наверх переодеваться. В отличие от меня, у мальчика вся рубашка в рыбных пятнах.

Павел что-то утвердительно хмыкает и исчезает на кухне, а я веду Славу в ближайшую ванную. Мы оба тщательно моем руки, а потом я веду Славу в его комнату.

К моему удивлению, когда мы вошли, Людмила была там, предусмотрительно раскладывая чистую рубашку и джинсы для Славы на кровати.

— Спасибо, — говорю я с улыбкой. — Он остро нуждается в переменах.

Она улыбается в ответ и говорит что-то Славе по-русски. Он подходит к ней, и она помогает ему снять грязную одежду. Я тактично отворачиваюсь — мальчик достаточно взрослый, чтобы стесняться перед незнакомцами. Когда кажется, что они закончили, я оборачиваюсь и вижу Людмилу, помогающую ему расстегнуть пряжку ремня.

— Все хорошо, — через мгновение объявляет она, отступая назад. — Ты сейчас учишь.

Я улыбаюсь ей. "Спасибо, я сделаю так." Увидев, как она собирает грязную одежду Славы, я спрашиваю: «Есть ли где-нибудь в доме стиральная машина? Мне нужно заняться стиркой».

Она хмурится, не понимая.

"Прачечная." Я указываю на кучу одежды в ее руках. — Знаешь, чтобы постирать одежду? Я потираю кулаки, изображая человека, стирающего вручную.

Ее лицо очищается. "О да. Прийти."

— Я сейчас вернусь, — говорю я Славе и следую за Людмилой вниз. Она ведет меня мимо кухни и по коридору в комнату без окон размером с мою спальню. Есть две причудливые стиральные машины и сушилки — я думаю, для одновременной загрузки нескольких вещей — а также гладильная доска, сушилка, корзины для белья и другие удобства.

— Это, да? Она указывает на машины, и я киваю, благодаря ее. Вернувшись в свою комнату, я собираю всю свою одежду и опускаю ее. Людмилы к тому времени уже нет, и я начинаю загружать белье. Через полчаса я снова спущусь, чтобы переложить белье в сушилки, и к обеду все будет чисто.

Дела действительно налаживаются, несмотря на ситуацию с моим боссом.

Мое сердцебиение ускоряется при этой мысли, бабочки в моем животе возвращаются к жизни. Слава и Павел отвлекли меня столь необходимо, но теперь, когда я далеко от них, я не могу не думать о том, что произошло. Мой разум прокручивает все снова и снова, пока бабочки не превращаются в ос.

Я почувствовала эрекцию Николая против себя.

Он выглядел так, будто собирался меня поцеловать.

Он не отпускал меня, когда была его сестра.

Это последняя часть, которая меня больше всего пугает, потому что это означает, что я был неправ. Он намерен действовать на этом аттракционе. Если бы Алина не настояла, чтобы он ответил на звонок, он бы меня поцеловал, а может и больше. Может быть, в этот самый момент мы были бы вместе в постели, и его мощное тело врезалось бы в меня, как…

Я останавливаю фантазию, прежде чем она сможет развиться дальше. Я уже чувствую чрезмерное тепло, мои груди полны и напряжены, мой гениталий пульсирует скручивающейся болью. Должно быть, это какое-то странное последствие моего импровизированного сеанса мастурбации прошлой ночью; это единственное объяснение того, почему я внезапно приобрел либидо подростка.

Делая медленные, глубокие вдохи, чтобы успокоиться, я заканчиваю загружать белье. Ситуация, несомненно, непростая. Роман с моим работодателем был бы неразумным во многих отношениях, но я не уверена в своей способности сопротивляться ему. Если я воспламенюсь, просто думая о нем, что будет, если он прикоснется ко мне? Поцеловал меня?

Испарится ли мой самоконтроль, как вода со сковороды?

Я вижу только одно решение, только одно, что я могу сделать, чтобы предотвратить эту катастрофу.

Я должна избегать его — или, по крайней мере, оставаться с ним наедине — следующие шесть дней.

Приняв такое решение, я включила омыватели и повернулся — только чтобы замереть на месте.

В дверном проеме с блестящими золотыми глазами и кривым ртом в сокрушительной улыбке стоит тот самый дьявол, который занимает мои мысли.

«Вот ты где», — тихо говорит он, и пока я смотрю, парализованная от шока, он делает шаг вглубь комнаты и закрывает дверь.

Хлоя

— Я искал тебя, — продолжает Николай, приближаясь к нему мягкой походкой пантеры. — Павел сказал, что ты была наверху со Славой.

Я тяжело сглатываю, когда он останавливается передо мной. «Да, я просто спустилась сюда на минутку, чтобы закинуть кое-какое белье. Я надеюсь, что все в порядке». Несмотря на все мои усилия, мой голос дрожит, и все, что я могу сделать, это не отступить в попытке увеличить расстояние между нами. Не то чтобы он был слишком близко — нас разделяет по крайней мере три фута, — но теперь, когда я знаю запах его одеколона, я могу уловить тонкие ноты кедра и бергамота в воздухе, а моя память дополняет остальное, от идущей жары. от его кожи к твердым контурам его тела, прижимающегося ко мне. И эта большая, толстая выпуклость… Мои колени подгибаются, и я почти наклоняюсь к нему, но останавливаю себя в последний момент, напрягая ноги и позвоночник.

Темный жар проникает в его взгляд, и я знаю, что он заметил мою реакцию. Мои щеки горят, а сердце стучит быстрее, ледяные покалывания пробегают по моей коже.

Почему он здесь?

Почему он искал меня?

Почему он закрыл эту дверь?

— Да, конечно, это не проблема. Его голос мягок и глубок, а в глазах все еще тревожный жар. «Теперь ты живешь здесь, так что считай это своим домом».

"Я тебя поблагодарю." Черт возьми, теперь я звучу хрипло и задыхаюсь. С трудом собравшись с силами, я улыбаюсь ему своей лучшей образцово-служащей улыбкой. — Вообще-то я хотела тебя кое о чем спросить. Есть ли у меня график работы? То есть есть ли какое-то конкретное время, когда ты хотел бы, чтобы я работала со Славой? В идеале я хотела бы учить его в течение дня, а не проводить формальные уроки, но если вы предпочитаете иное, я готов проявить гибкость».

Там лучше. Мне действительно удалось стабилизировать голос и звучать полупрофессионально. Надеюсь, это напомнит ему, что я здесь для того, чтобы учить его сына, а не таять от его испепеляющего взгляда, как… ну, наверное, как и у каждой гетеросексуальной женщины, которую он когда-либо встречал.

Еще одна порочная чувственная улыбка касается его губ. — Тебе решать, зайчик. Твой ученик, твои методы. Все, что мне нужно, это результаты. Единственное, о чем я прошу, это чтобы вы присоединялись к нашей семье во время еды, чтобы Павлу и Людмиле не нужно было дополнительно готовить и убирать».

"Да, конечно. Во сколько завтрак и обед?» Теперь мне жалко, что заставил Людмилу дать мне эти блинчики; как только я проснулся, я мог бы подождать до следующего запланированного приема пищи.

«Обычно мы завтракаем в восемь, а обедаем в двенадцать тридцать. Это работает для вас?»

"Абсолютно." Если есть что-то, чему я научилась за последний месяц, так это тому, что еда в любое время, в любом месте и в любом разнообразии работает на меня.

Полный желудок — это то, что я больше никогда не приму как должное.

"Хорошо. Тогда увидимся сегодня за обедом. Он поворачивается, чтобы уйти, и я судорожно выдыхаю, снова испытывая облегчение и извращенно разочарованную — только для того, чтобы мое сердце замерло, когда он останавливается и снова смотрит на меня.

— Чуть не забыл, — говорит он, сверкая глазами. — Твою новую одежду доставят сегодня днем. Павел принесет их в твою комнату, и я был бы признателен, если бы ты надела одно из платьев к ужину.

"Да, конечно. Спасибо. Я буду." Одно из платьев? Сколько он купил? И как он доставляет их так быстро? Я умираю от желания спросить, но я не хочу затягивать эту нервную встречу.

Я все еще помню эту закрытую дверь.

"Хорошо. Дай мне знать, если что-то не подходит». Его взгляд скользит по моему телу, и ледяные покалывания возвращаются, мое дыхание становится неглубоким, а соски напрягаются в лифчике. Еще один тонкий хлопковый лифчик, который мало что может скрыть мою реакцию. Мое лицо горит жаром тысячи солнц, и когда его глаза снова встречаются с моими, я чувствую перемену в атмосфере, чувствую, как воздух приобретает опасный электрический заряд.

Во рту пересохло, я делаю полшага назад, хотя на самом деле хочу наклониться к нему. Притяжение настолько сильное, что похоже на физическую силу, и, судя по тому, как сгибается его челюсть, когда он наблюдает за моим отступлением, я не одинок в этом.

Беги, Хлоя. Убирайся.

Голос мамы на этот раз тише, менее настойчив, но он прогоняет туман в моем мозгу. Собрав последние крохи своей силы воли, я делаю еще один шаг назад и говорю так ровно, как только могу: «Спасибо. Я буду."

Его ноздри раздуваются, и у меня снова возникает ощущение присутствия чего-то опасного… чего-то темного и дикого, что таится под учтивой внешностью Николая.

— Хорошо, — мягко говорит он. «Удачи со стиркой, зайчик. Увидимся скоро."

И, открыв дверь, выходит.

Николай

Я воздерживаюсь все пятнадцать минут после того, как доберусь до своего офиса. Я проверяю электронную почту, оплачиваю несколько счетов, отправляю ответ одному из моих бухгалтеров. Потом, ругаясь себе под нос, включаю звук на ноутбуке и вывожу видео с камеры из комнаты сына.

Как и ожидалось, Хлоя закончила свою работу в прачечной. Я жадно смотрю, как она играет со Славой в машинки и грузовики, все время разговаривая с ним так, как будто он ее понимает. Время от времени она указывает на что-то похожее на колесо и заставляет Славу повторять за ней английское слово, но по большей части она просто говорит, а Слава слушает ее увлеченно, так же зачарованная ее мимикой и жестами, как и я. являюсь.

В какой-то момент он смеется над тем, как его грузовик обгоняет ее машину, а она улыбается и ерошит ему волосы, ее тонкие пальцы небрежно скользят по его шелковистым прядям. Моя грудь болезненно сжимается, вожделение к ней смешивается с сильной ревностью. Я даже не знаю, кому из них я больше завидую — Славе, испытавшему ее прикосновение, или Хлое, завоевавшей расположение моего сына. Все, что я знаю, это то, что я хочу быть там, купаться в ее солнечной улыбке, слышать смех моего сына лично, а не через камеру.

Блядь.

Это жалко.

Что я делаю?

Я пытаюсь закрыть ленту, но останавливаюсь в последнюю секунду, наводя курсор на X. Она открыла книгу и сейчас читает Славе, ее голос такой мягкий, слегка хриплый, что мне хочется ворваться в комнату сына. , схватить ее и унести в постель. Я хочу услышать, как этот голос выкрикивает мое имя, когда я въезжаю в ее тугую, влажную жару, слышу ее мольбы и мольбы, когда я снова и снова довожу ее до грани, прежде чем, наконец, даровать ей сладкую милость освобождения.

Я хочу мучить ее почти так же сильно, как хочу трахнуть ее, заставить ее заплатить за то, что заставил меня чувствовать себя так.

Стиснув зубы так сильно, что рискую заболеть, я закрываю экран и вскакиваю на ноги. Несмотря на почти бессонную ночь, я полон беспокойной энергии. Мне нужна еще одна тяжелая пробежка или, может быть, спарринг с Павлом.

Я бросил взгляд на часы над дверью моего кабинета.

Меньше часа до обеда.

Павел, скорее всего, занят приготовлением еды, и если я пойду на долгую и тяжелую пробежку, которая мне нужна, у меня не будет возможности принять душ и переодеться до того, как придет время присоединиться ко всем за столом.

Разочарованно выдохнув, я сажусь и снова открываю папку «Входящие». Слишком рано ожидать чего-либо от Константина — я только сегодня утром попросила его подробно изучить пропавший месяц Хлои, — но я все еще проверяю его электронную почту.

Ничего такого.

Чертов ад. Мне действительно нужно отвлечься. Мои пальцы чешутся снова открыть камеру и посмотреть, как она общается с моим сыном. Но если я это сделаю, это беспокойство только усилится, мой голод по ней станет еще сильнее. Обняв ее этим утром, я знаю, как она чувствует себя прижатой ко мне, как сладко и чисто она пахнет, как полевые цветы свежим весенним утром. Мне потребовались все силы, чтобы высвободить ее, даже с Алиной, и когда я нашел ее одну в прачечной, каждый темный первобытный инстинкт настаивал, чтобы я взял ее, чтобы я раздел ее догола и наклонил над стиральной машиной, требуя ее на месте.

И я бы сделал именно это, если бы она наклонилась ко мне.

Если бы она сделала что-нибудь, кроме как отступила назад, я был бы глубоко внутри нее, вместо того, чтобы сидеть здесь, борясь с самим собой, как дурак.

Нет, к черту это.

Я вскакиваю на ноги.

Мне нужен жесткий, кровавый бой, а так как Павел недоступен, то придется обойтись охранникам.

Аркаш и Бурев патрулируют территорию, когда я добираюсь до бункера охранников, но Иванко, Кирилов и Гуренко сидят у костра перед входом с несколькими нашими американскими наемниками. Они, как варвары, жарят на вертеле целого оленя и обмениваются обычными оскорблениями.

Иванко замечает меня первым. «Босс». Схватив свой M16, он вскакивает на ноги. "Что-то не так?"

Кирилов и Гуренко тоже уже на ногах, с оружием наготове, прямо как в наши крымские времена.

— Полегче, мальчики. Мрачно улыбаясь, я снимаю рубашку и вешаю ее на ближайшую ветку дерева. «Все в порядке». Или будет скоро.

Трое против одного — именно те шансы, на которые я надеялся.

Хлоя

К моему облегчению, обед с Молотовыми — гораздо более непринужденное мероприятие, чем ужин. Ну, Алина по-прежнему одета так, как будто она на фешенебельной коктейльной вечеринке, а вот Николай в темных джинсах и белой рубашке поло, и никто не упрекает Славу за его шорты и футболку, когда мы садимся за стол, который опять же ломится от всевозможные аппетитные салаты, мясное ассорти и гарниры.

Все русские едят как цари или только эта семья? Если это каждый прием пищи, я понятия не имею, как они не толстые. Я все еще сыта, позавтракав всего пару часов назад, но я никак не могу не объесться этим спредом.

Все выглядит чертовски хорошо.

— Как прошла твоя первая ночь с нами, Хлоя? Алина спрашивает, когда мы все наполнили свои тарелки. "Хорошо ли спалось?"

Я улыбаюсь ей, чувствуя облегчение и от безобидного вопроса, и от дружелюбного тона. Я боялся, что она все еще может злиться на меня после утреннего инцидента. — Я очень хорошо выспалась, спасибо. И это правда — кроме кошмаров, это был лучший сон за последние недели.

«Это хорошо», — говорит Алина, разрезая то, что выглядит как причудливое фаршированное яйцо. «Мне показалось, что я что-то слышала из твоей комнаты около трех, но, должно быть, это был мой брат, возвращающийся с одной из своих ночных прогулок». Она бросает на Николая косой взгляд, а я берусь за еду на тарелке, благодарная за объяснение.

Должно быть, я вчера громко кричала. Это, или Алина услышала, как я упала с кровати.

«Я действительно пошел на пробежку, — говорит Николай, — так что, должно быть, это все». Однако когда я поднимаю глаза, его взгляд устремлен на меня, изучая меня с непроницаемым выражением лица.

Она что-то подозревает?

Боже, надеюсь, она не услышал, как я кричу или падаю.

Борясь с желанием заерзать на стуле, я опускаю взгляд и замираю, уставившись на его руки. В одном он держит нож, а в другом вилку, по-европейски, но мое внимание привлекает не это.

Это его суставы. Они красные и опухшие, как будто он участвовал в кулачном бою.

Мой пульс учащается, когда я отворачиваюсь, а затем еще раз украдкой смотрю на его руки.

Ага. Я этого не представляла. Костяшки Николая в беспорядке. В целом, его большие, мужские руки выглядят так, будто они повидали многое, с мозолями по краям больших пальцев и поблекшими шрамами в нескольких местах. Даже его короткие, аккуратно ухоженные ногти не могут скрыть правду.

Это не руки богатого плейбоя. Они принадлежат человеку, близко знакомому либо с тяжелым физическим трудом, либо с насилием.

Подозрения, которые я почти подавляла, возвращаются, и на этот раз я не могу притворяться, что они беспочвенны. Что-то в Молотовых меня нервирует. Кто они? Почему они здесь? Я могу представить богатую иностранную семью, которая проведет пару недель в подобном месте в качестве «природного детокса», но на самом деле переехать сюда? Кому-то столь гламурному, как Алина, место в Париже, Милане или Нью-Йорке, а не в уголке Айдахо, где медведей больше, чем людей. То же самое касается Николая, с его гладкими, космополитическими манерами и настойчивым требованием одеваться за ужином в стиле «Аббатства Даунтон ».

Мои новые работодатели — настоящее воплощение элиты — по крайней мере, если не обращать внимания на руки уличного дебошира Николая.

Я заставляю себя отвести взгляд от этих злых суставов и сосредоточиться на ребенке рядом со мной, который снова ест спокойно и тихо. Как ни странно, я понимаю. Какой четырех- или пятилетний ребенок хоть немного не играет со своей едой? Или время от времени требовать внимания взрослых? Я знаю, что мальчик может улыбаться, смеяться и играть, как и любой другой ребенок его возраста, так почему же он во время еды превращается в робота размером с ребенка?

Чувствуя на себе мой взгляд, Слава поднимает взгляд, его большие золотисто-зеленые глаза поразительно торжественны. Я широко улыбаюсь ему, но он не улыбается в ответ. Он просто сосредотачивается на своей тарелке и продолжает есть. Я тоже ем, но продолжаю наблюдать за ним, мое чувство неправоты усиливается с каждой секундой. Есть что-то неестественное в поведении моей ученицы, что-то глубоко тревожное. Может быть, мальчик более травмирован смертью матери, чем кажется на первый взгляд, или, может быть, происходит что-то еще… что-то гораздо худшее.

Я еще раз украдкой смотрю на костяшки пальцев Николая, и мне в голову лезет ужасная мысль.

К моему бесконечному облегчению, раны выглядят свежими, как будто он только что что-то или кого-то вбил в землю. Поскольку Слава был со мной все утро, он не мог быть тем кем-то. Кроме того, такие ушибы могли быть вызваны только ударом большой силы, а в том, как сидит или двигается сын Николая, нет ничего, что указывало бы на то, что его избили так сильно — или вообще избили.

В чем бы ни был виноват мой работодатель, слава богу, это не жестокое обращение с детьми. Не знаю, что бы я делала, если бы это было так. Нет, сотрите это. Я знаю. Я бы позвонила в Службу защиты детей и сбежала, рискуя с убийцами моей мамы.

Что напомнило мне: у меня до сих пор нет ключей от машины.

Я собираюсь спросить о них Николая, но Алина улыбается мне и спрашивает: «Ты всегда хотела быть учительницей, Хлоя?»

Я киваю, откладывая вилку. "Довольно много времени. Я всегда любила и детей, и преподавание. Даже в детстве я часто играла с детьми младше меня, чтобы взять на себя роль их наставника». Я ухмыляюсь, качая головой. «Я думаю, мне просто нравилось, когда они смотрели на меня снизу вверх. Погладил мое эго и все такое».

Пока я говорю, я ощущаю на себе взгляд Николая, пристальный и непоколебимый. Взгляд хищника, наполненный голодом и бесконечным терпением. Моя кожа горит под его тяжестью, и мне приходится изо всех сил удерживать взгляд на Алине и брать вилку, как ни в чем не бывало.

Затем она спрашивает о моем выборе колледжа, и я рассказываю ей, как мне посчастливилось получить там полную стипендию.

«Я никогда даже не думала о том, чтобы поступить в такую дорогую школу», — говорю я между кусочками вкусной копченой рыбы и ароматным свекольным салатом. Помогает, если я концентрируюсь на еде, а не на мужчине, который смотрит на меня. «Моя мама работала официанткой, и с деньгами было туго, сколько я себя помню. Я собиралась поступить в местный колледж, а затем перевестись в государственную школу, используя комбинацию стипендий, займов и работы-учебы, чтобы оплатить свое обучение. Но как только я начала свой последний год в средней школе, я получила приглашение подать заявку на эту специальную стипендиальную программу в Миддлбери. Он предназначался для детей малообеспеченных родителей-одиночек и покрывала стопроцентную плату за обучение, проживание и питание, а также предоставляла пособие на книги и прочие расходы. Естественно, я подал заявку — и как-то попала».

«Почему как-то?» — спрашивает Николай. — Разве ты не была хорошим учеником?

У меня нет выбора, кроме как встретить его проницательный взгляд. «Я была, но в моих обстоятельствах были студенты, которые были гораздо более квалифицированными и не получили этого». Например, моя подруга Таниша, которая получила высший балл по SAT и закончила школу как выпускница нашего класса. Я рассказала ей о стипендии, и она тоже подала заявку на участие в программе, но ее сразу же отвергли. До сих пор удивляюсь, почему они выбрали меня, а не ее; если дело касалось выживания в невзгодах, у Таниши была «лучшая» история: ее частично инвалидная мать одна воспитывала не одного, а трех детей, один из них — младший брат Таниши — с особыми потребностями.

«Может быть, они что-то увидели в тебе», — говорит Николай, его взгляд обводит каждый дюйм моего лица. «Что-то, что их заинтриговало».

Я пожимаю плечами, пытаясь игнорировать жар, струящийся под моей кожей. "Может быть. Хотя, скорее всего, это была просто глупая удача. Так и должно было быть, потому что пару месяцев спустя Таниша получила письма о зачислении из всех школ, в которые она подавала документы, включая Гарвард, который она закончила посещать благодаря щедрому пакету финансовой помощи. Не такой щедрой, как стипендия, которую я получил — она закончила школу с семидесятью тысячами долларов на студенческие ссуды, — но достаточно хорошей, чтобы я перестала чувствовать себя виноватым из-за того, что занял место, которое должно было принадлежать ей.

Будучи хорошим человеком, она никогда не делала ничего, кроме радости за меня, но я знаю, как сильно ее опустошил отказ комитета по стипендиям.

— Я не думаю, что это была глупая удача, — мягко говорит Николай. — Я думаю, ты недооцениваешь свою привлекательность.

О Боже. Мое сердцебиение учащается, мое лицо горит невероятно жарко, когда Алина напрягается, ее взгляд метается между мной и ее братом. В его словах нет никаких сомнений, я не отмахиваюсь от него как от случайного комплимента по поводу моих способностей к учебе, и она знает это не хуже меня.

Тем не менее, я стараюсь. Делая вид, будто это все шутка, я широко улыбаюсь. — Очень мило с твоей стороны. Что насчет вас двоих? Где вы ходили в школу?"

Так. Смена темы. Я горжусь собой, пока не осознаю, что если по какой-то причине кто-то из братьев и сестер не пошел в колледж, мой вопрос может их оскорбить.

К счастью, Алина и глазом не моргнула. «Я пошла в Колумбию, а Коля закончил Принстон». Она снова собрана, ее манеры дружелюбны и вежливы. «Наш отец хотел, чтобы мы поступили в колледж в Америке; он думал, что это дает наилучшие возможности».

— Поэтому ты так хорошо говоришь по-английски? — спрашиваю я, и она кивает.

«Это, и мы оба учились здесь в школе-интернате».

— О, это объясняет отсутствие акцента. Мне было интересно, как вы оба умудрились этого не иметь.

«У нас в России тоже были американские репетиторы, — говорит Николай с насмешливой полуулыбкой на губах. Очевидно, он знает, что я пытаюсь разрядить обстановку, и находит мои усилия забавными. — Не забывай об этом, Алинчик.

Его сестра почему-то снова напрягается, а я занимаюсь тем, что убираю остатки своей тарелки. Я понятия не имею, на какую мину я наступил, но лучше не продолжать эту тему. Доедая, я смотрю на Славу и вижу, что он тоже готов.

— Хочешь еще? — спрашиваю я, улыбаясь и указывая на его пустую тарелку.

Он моргает, глядя на меня, и Алина что-то говорит по-русски, предположительно переводя мой вопрос.

Он качает головой, и я снова улыбаюсь ему, прежде чем взглянуть на других взрослых за столом. К моему облегчению, они, похоже, тоже закончили: Николай просто сидел, наблюдая за мной, а Алина грациозно похлопывала по губам салфеткой. Чудесным образом ее красная помада не оставляет следов на белой ткани — хотя, наверное, не стоит удивляться, учитывая, что яркий цвет выдержал всю трапезу, не размазавшись и не потускнев.

На днях я попрошу ее поделиться со мной своими секретами красоты. У меня такое ощущение, что сестра Николая знает о макияже и одежде больше, чем десять инфлюенсеров YouTube вместе взятых.

Я собираюсь извиниться со Славой, чтобы мы могли продолжить наши уроки, когда входят Павел и Людмила. Он несет поднос с хорошенькими чашечками, баночкой меда и стеклянным чайником, наполненным черным чаем. Он ставит его на стол, а Людмила убирает посуду.

«Мне ничего, спасибо», — говорю я, когда он ставит передо мной чашку. «Я не пью чай».

Он бросает на меня взгляд, говорящий, что я немногим лучше дикого животного, затем уносит мою чашку и наливает чай всем остальным, включая моего ученика. Тонкий фарфор выглядит нелепо в его массивных руках, но он ловко справляется с задачей, заставляя меня задуматься, не работал ли он в каком-то элитном ресторане до прихода в дом Молотовых.

«Спасибо за прекрасную еду. Все было восхитительно», — говорю я ему, когда он проходит мимо меня, но он только хмыкает в ответ, складывая тарелки, до которых его жена не успела, в тщательно сложенную пирамиду на подносе, прежде чем унести их все. Только когда он ушел, я вспомнил кое-что важное.

Я поворачиваюсь к Николаю, и мое лицо снова становится теплее, когда я встречаюсь с его тигриным взглядом. «Все время забываю спросить… Павел где-то перепарковал мою машину? Я не видела его перед домом. Кроме того, я не думаю, что мне когда-либо вернули ключи от машины».

"Действительно? Это странно." Добавляя в чай ложку меда, Николай размешивает жидкость. — Я спрошу его об этом. Он передает банку меда Славе, который добавляет в свою чашку несколько ложек — мальчик, должно быть, очень сладкоежка.

«Было бы здорово, спасибо», — говорю я, беря стакан с простой водой — единственной жидкостью, которую я люблю пить помимо кофе. «Что с машиной? Есть ли поблизости гараж или что-то в этом роде?

«В задней части дома, прямо под террасой», — отвечает Алина вместо брата. — Должно быть, Павел перенес его туда.

«Хорошо, круто». Я ухмыляюсь с необъяснимым облегчением. «Я наполовину боялась, что вы, ребята, решили, что это слишком бельмо на глазу, и столкнули его в овраг».

Алина смеется над моей шуткой, а Николай только улыбается и прихлебывает медовый чай, глядя на меня с непроницаемым выражением лица.

Хлоя

Остаток дня пролетает незаметно. Как только обед закончился, я нахожу гараж — вход в него находится в задней части дома, сразу за прачечной — и проверяю, действительно ли там моя машина, выглядящая еще старше и ржавой по сравнению с лоснящимися машинами моих работодателей. внедорожники и кабриолеты. Затем, поскольку погода прекрасная — мороз за семьдесят и солнечно, — я беру Славу на прогулку в лесную часть усадьбы, вместо того чтобы учить его в его комнате. Мы топаем по заросшему дикими цветами лугу, спускаемся к небольшому озеру, которое находим примерно в полумиле к западу, и загоняем в деревья дюжину белок. Ну а Слава гонится за ними, маниакально хихикая; Я просто наблюдаю за ним с улыбкой.

Здесь он совсем другой мальчик, чем в столовой со своей семьей.

Пока мы пробираемся через лес, он болтает по-русски, и я отвечаю по-английски всякий раз, когда угадываю, о чем он говорит. Я также обязательно даю ему английские слова для всего, с чем мы сталкиваемся, и стараюсь выучить русские слова, которым он меня учит.

— Белочка, — говорит он, указывая на белку, и начинает хихикать, когда я коверкаю слово, пытаясь его повторить. Он же, напротив, прекрасно произносит английские слова чуть ли не с первого раза; Я подозреваю, что он либо смотрел англоязычные мультфильмы, либо у него абсолютный слух.

Музыкально настроенные дети, как правило, осваивают акцент быстрее, чем их сверстники.

"Ты любишт музыку?" — спрашиваю я, когда мы возвращаемся домой. Я напеваю несколько нот для демонстрации. — Или петь? Я делаю свое лучшее исполнение «Baby Shark», которое заставляет его хохотать.

На случай, если возникнут сомнения, я не склонна к музыке.

Когда мы подходим к дому, Павел выходит, чтобы поприветствовать нас, его лицо пылает яростью. "Где вы были? Уже почти пять, а он еще не ел.

— О, мы были…

— И ваша одежда доставлена. Они в твоей комнате. Неодобрительно глядя на грязные ботинки Славы, он берет мальчика на руки и несет в дом, бормоча что-то по-русски.

Огорченный, я снимаю свои грязные кроссовки и следую за ними. Наверное, мне следовало расчистить дорогу со смотрителями Славы или, по крайней мере, лучше следить за временем. Я принесла Славе пару яблок, чтобы он мог их пожевать, если он проголодается — я прихватила их с кухни перед уходом, — но, думаю, это не такой полноценный обед, как поднос с сыром и фруктами, который Павел принес вчера.

Когда я добираюсь до своей комнаты, я мою руки и поправляю пучок; пучок тонких прядей вырвался из заточения и обрамляет мое лицо неряшливым ореолом. Затем я иду в свой шкаф, чтобы проверить доставку.

Ебать.

Гардеробная — на девяносто пять процентов пустая после того, как я распаковала чемодан — теперь забита до отказа. И дело не только в модных платьях, которые мои работодатели заказывают на ужин. Есть джинсы и штаны для йоги, майки, футболки и свитера, повседневные сарафаны и гладкие юбки-карандаш, носки, пижамы и шляпы. И нижнее белье всех видов, от стрингов до удобных хлопчатобумажных трусиков, спортивных бюстгальтеров и кружевных бюстгальтеров пуш-ап, все невероятно моего размера. Есть даже верхняя одежда — много-много верхней одежды, от легких непромокаемых курток и гладких шерстяных пальто до пухлых парок, способных выдержать арктическую погоду.

Гардероб на все времена года и на все случаи жизни, и, судя по биркам, все новенькое.

Ошеломленная, я переворачиваю бирку, свисающую с мягкого на вид белого свитера.

395 долларов.

Какого хрена?

Я беру ярлычок от ближайшей парки, симпатичную синюю с капюшоном на меху.

€3.499 . Сделано в Италии.

"Тебе нравится?"

Я вздрагиваю и поворачиваюсь к Алине, которая стоит у входа в шкаф.

— Извини, не хотела тебя напугать, — говорит она, перебрасывая свои блестящие черные волосы через плечо. Она уже переоделась в еще одно потрясающее платье, красное платье длиной до щиколотки с разрезом до бедра, обнажающим кусочек одной длинной подтянутой ноги. Она также обновила свой макияж, удлинив подводку для глаз, чтобы подчеркнуть кошачьи качества ее раскосых глаз.

«Я постучала, но никто не ответил, — продолжает она, — поэтому я решила, что ты изучаешь свои новые вещи».

— Я была… я здесь. Я оглядываюсь через плечо на забитые вешалки и полки. — Это… все для меня?

"Конечно. Для кого еще это было бы? Мне больше не нужно, это точно». Подойдя ко мне, она достает длинное желтое платье и подносит его к моей груди, затем вешает его и достает бледно-розовое.

— Но это уже слишком, — говорю я, когда она прижимает ко мне розовое платье, только чтобы отвергнуть и его. «Мне не нужно все это. Несколько платьев на ужин, конечно, но остальное…

— Это мой брат для тебя. Николай не делает полумер». Она пролистывает остальные платья с отработанной скоростью и вытаскивает блестящее персиковое платье. « Версаче », говорится на этикетке, а ценника не видно — наверное, потому, что сумма будет пугающей. Прижав его ко мне, Алина удовлетворенно кивает. «Попробуй это». Она бросает его мне в руки.

"Прямо сейчас?"

Она выгибает брови. — Я могу отвернуться, если ты стесняешься. Сопоставляя действия со словами, она возвращает мне свою.

Подавив раздраженный вздох, я быстро выбираюсь из одежды и надеваю платье, которое каким-то образом сидит идеально, персиковый шифон с золотыми крапинками, ниспадающий на мое тело с ошеломляющей элегантностью. Юбка А-силуэта грациозно ниспадает на мои ноги, а лиф квадратного выреза имеет встроенный бюстгальтер, который приподнимает мои скромные чашки В, создавая намек на декольте. Широкие лямки скрывают мои плечи, но мои руки и верхняя часть спины остаются обнаженными, обнажая струпья от осколков стекла, пронзивших мою кожу.

Черт. Я надеялся не показывать их, пока они не заживут.

"Готова?" Алина кажется нетерпеливой.

«Всего одну секунду». Я выкручиваю руку за спину, пытаясь полностью расстегнуть молнию. — Вообще-то, как ты думаешь, ты мог бы…?

"Конечно." Она застегивает на мне молнию и отступает назад, чтобы окинуть меня взглядом. Мгновенно ее взгляд останавливается на струпьях. "Что здесь случилось?" — спрашивает она, слегка нахмурив гладкий лоб.

"Это ничто." Я морщусь, словно смущенный своей неуклюжестью. «Я споткнулся и упал на битое стекло».

Объяснение должно удовлетворить ее, потому что она отпускает его и возобновляет свое прочтение. — Очень мило, — наконец заявляет она. — Но эту булочку нужно убрать.

— О нет, все в порядке…

"Подойди." Схватив меня за руку, она тащит меня из туалета в ванную, где заставляет встать перед зеркалом. "Видишь? С этим тебе нужно распустить волосы. Кроме того, макияж обязателен».

Я смотрю на свое отражение в зеркале, неряшливый пучок, темные круги и все такое. Она права. Такое гламурное платье заслуживает работы. К сожалению, у меня с собой только тюбик блеска для губ, потому что я выбросила большую часть предметов в своей косметичке, когда убиралась в своей комнате в общежитии после выпуска. Я решила, что пойду по магазинам с мамой, когда вернусь домой. Она любила такие вещи, и мы всегда...

Я останавливаю эту мысль и вдыхаю, чтобы убрать болезненное сжатие в груди. — Я могу распустить волосы, но на самом деле у меня нет…

— Да, ты знаешь. Она выдвигает один из ящиков рядом с раковиной, открывая набор тюбиков и бутылочек, которыми мог бы гордиться профессиональный визажист. «Я позаботилась о том, чтобы у Николая было все необходимое, — объясняет она.

— Ты помогла ему купить все это?

"Кто еще?" Она ухмыляется, обнажая совершенно несовершенную щель между ее прямыми белыми зубами. «Никто из моих братьев не отличит тушь от карандаша для губ».

Мои уши навострились. — Братья?

Она кивает, полезая в ящик. "Есть четыре из нас. Я самая младшая и единственная девочка». Она открывает флакон с тональным кремом и хватает мою руку, поворачивая ее ладонью вверх. Размазывая полосу бронзового цвета на внутренней стороне моего запястья, она критически смотрит на нее, затем открывает чуть более золотистый оттенок и проверяет его.

— Где другие твои братья? — спрашиваю я, зачарованно наблюдая за ее работой. Я просто подумал, что было бы неплохо однажды получить от нее урок, и вот мы здесь. У меня всегда были проблемы с поиском подходящей основы; большинство аптечных брендов предлагают слишком светлые, слишком темные или слишком пепельные оттенки. Но второй цвет, который пробует Алина, идеально сливается с моей кожей — она точно знает, что делает.

«Они оба в Москве», — отвечает она, закрывая бутылку крышкой. «Ну, в данный момент Константин находится в командировке в Берлине, но вы понимаете, о чем я». Она ставит бутылку на прилавок передо мной вместе с тушью, подводкой для глаз и кучей других вещей, включая губку в форме яйца, которую она смачивает под краном. Встретив мой взгляд в зеркале, она спрашивает: «Ты не против, если я сделаю твое лицо? Или лучше сделать это самому?»

— Нет, пожалуйста, продолжайте. Я более чем хочу, чтобы она продолжила. Помимо урока красоты, это шанс для меня узнать больше о моих таинственных работодателях без того, чтобы мрачное притягательное присутствие Николая запутало мои мозги.

— Ну ладно, умойся и пошли.

Я делаю, как она говорит, пока она сметает всю косметику, которую разложила, в маленькую серебряную коробочку. После того, как я промокну лицо и увлажню его причудливым кремом для лица, который я нахожу в еще одном ящике, она ведет меня обратно в спальню, где ставит меня перед окном от пола до потолка — естественное освещение лучше всего, — объясняет она. Поставив косметичку на тумбочку рядом, она встает передо мной и, склонив голову с сосредоточенным видом, начинает наносить тональное средство влажным спонжем.

«Всегда хочется погладить, а не потереть», — объясняет она, вытирая мои щеки. «Так цвет лучше всего сочетается».

«Полезно знать, спасибо». Я жду, пока она закончит с моим подбородком, прежде чем спросить: — Так что же заставило вас с Николаем прийти сюда? Я полагаю, что это должно быть большое изменение по сравнению с Москвой».

Она делает паузу, ее глаза встречаются с моими. «О, это так. Москва — это… совсем другой мир». Ее красные губы изогнулись без юмора. «Не всегда хороший мир».

"Ой?"

Она возобновляет осторожное вытирание. «Здесь тихо. Спокойствие. И природа красивая. Николай хотел этого для своего сына».

— Так ты за Славой?

"Мой брат." Она хмурится, изучая мое лицо, и использует заостренный конец спонжа, чтобы нанести мне немного основы под глаза. Темные круги, должно быть, беспокоят ее. «Мне просто нужен был перерыв, — продолжает она, переходя к моей переносице, — небольшой тайм-аут, если хотите».

— Из жизни в Москве?

"Что-то такое. Закрой глаза."

Я подчиняюсь, молча переваривая то, что узнала, пока она наносит тени на мои веки и наносит тушь на ресницы. Вполне логично, что они были здесь из-за мальчика — время их переезда в этот комплекс совпадает с тем, что Николай узнал о существовании своего сына. И я полагаю, если вам нужна тихая, спокойная природа, вам не найти ничего лучше, чем это место.

Все равно что-то не так пахнет. Я уверена, что в России и других странах поблизости есть уголки нетронутой цивилизацией дикой природы. Зачем переезжать через полмира, если вам нужна только красивая природа? Одна только разница во времени должна мешать поддерживать связь с семьей или вести какой-либо бизнес — при условии, что бизнес есть .

Я жду, пока Алина закончит обводить мои губы карандашом, прежде чем открыть глаза и спросить: «Чем занимаются твои братья по работе?»

— О, это и это. Она осторожно наносит помаду, просит меня закрыть губы салфеткой, чтобы смазать часть цвета, и повторяет процесс еще два раза. Наконец удовлетворенная, она убирает помаду и берет маленькую баночку с румянами и кисточку для макияжа с длинной ручкой. «Наша семья владеет кучей компаний в различных секторах — энергетике, технологиях, недвижимости, фармацевтике», — говорит она, быстро и мастерски проводя кистью по яблочкам моих щек. «Николай наблюдает за всем этим… или он контролировал до недавнего времени. Когда мы узнали о Славе, он передал большую часть обязанностей Валерию и Константину, чтобы он мог переехать сюда и проводить время с сыном».

Я смотрю на нее с недоверием. Она говорит о том же Николае? Хладнокровный отец, который почти не общается со своим сыном? Я не могу себе представить, чтобы он рано ушел с деловой встречи, чтобы быть со Славой, не говоря уже о том, чтобы уйти с поста главы какого-нибудь крупного конгломерата.

Я должна что-то упустить. То или Слава — удобный предлог для чего-то сомнительного.

"А ты?" — спрашиваю я, когда она отходит и критически оценивает свою работу. — Ты тоже участвуешь в семейном бизнесе?

Она смеется легким, звонким смехом. — О, это не для меня. Сделав полшага вперед, она большим пальцем гладит мою левую бровь. «Неплохо», — заявляет она. «Теперь нам просто нужно сделать твои волосы. Подойди." Сжав мою руку, она тащит меня обратно в ванную, где достает из другого ящика целый набор средств для укладки, а я смотрю на свое отражение в зеркале.

Я никогда, никогда раньше не выглядела так, даже когда мама выложила пятьдесят баксов, чтобы мне профессионально сделали макияж для выпускного вечера в старшей школе.

Девушка в зеркале необыкновенно хороша собой, ее кожа гладкая и сияющая, большие карие глаза, большие и загадочные, изящно очерченные скулы и мягкие пухлые губы цвета темной розы.

Я не похожа на Алину с ее ярко-красными губами и эффектным макияжем кошачьих глаз. На самом деле, я вообще не выгляжу так, будто на мне макияж. Вместо этого меня как будто отфотошопили, все мои несовершенства размыты и сглажены.

"Ух ты." Я поднимаю руку, чтобы коснуться своего лица. "Это…"

Алина шлепает меня по руке. — Не трогай, ты все испортишь. В общем, чем меньше вы прикасаетесь к своему лицу, тем лучше. У вас красивая, чистая кожа, но будет еще лучше, если вы будете держаться подальше от нее. Жир и грязь на наших пальцах забивают поры, из-за чего они со временем выглядят больше».

— Ладно, ладно. Наказывая, я держу руки по бокам, пока она работает с моими волосами, сначала высвобождая их из пучка, затем смачивая их водой и применяя различные средства для укладки, чтобы создать волну на моих в остальном вялых прядях.

«Вот, все готово», — говорит она через несколько минут. «Теперь тебе нужна обувь, и все будет готово».

О, дерьмо. — Не думаю, что у меня… — начинаю я, но она уже выходит из ванной.

Я следую за ней и вижу, как она мчится к моему шкафу. Через секунду она появляется с коробкой из-под обуви. Джимми Чу , гласит логотип на коробке. Ставя его на пол, она достает пару золотых туфель на каблуках с ремешками и протягивает их мне. "Попробуйте это."

Они купили мне обувь? Остановив свой мозг от подсчета не такого уж маленького состояния, которое, должно быть, было потрачено на мой гардероб, я надеваю каблуки — как и платье, они идеально сидят — и подхожу к висящему рядом зеркалу в полный рост. в шкаф.

"Как они себя чувствуют?" — спрашивает Алина, подходя ко мне. К моему удивлению, теперь она всего на пару дюймов выше меня; эти высокие каблуки, которые она всегда носит, заставили меня подумать, что она ростом модели.

Экспериментально переношу вес с ноги на ногу. «Удивительно удобно.» Конечно, не так удобно, как мои кроссовки, но я могу стоять и ходить в них лучше, чем в любой модной обуви, которую носил раньше. Точно так же персиковое платье нигде не жмет и не царапается; все швы гладкие и мягкие на моей коже, шелковистая внутренняя подкладка приятно охлаждает.

Неудивительно, что Алина всегда умеет одеваться как королева. Если вся ее одежда такого качества, выглядеть гламурно совсем не так неудобно, как я себе представлял.

«Тебе просто нужно еще кое-что», — говорит она, улыбаясь моему отражению. "Оставайся здесь. Я скоро вернусь." Она торопливо выходит из комнаты, а я остаюсь перед зеркалом, восхищаясь тем, как блестящее платье ниспадает на мое слишком худое тело, создавая иллюзию здоровых изгибов.

Я никогда не буду такой красивой, как Алина, но я точно лучшая версия себя.

Через минуту она возвращается с маленькой шкатулкой для драгоценностей в руке. Поставив его на тумбочку, она открывает его и достает пару бриллиантовых заклепок и кулон в форме сердца на тонкой золотой цепочке.

«Спасибо, но я не могу», — говорю я, когда она подходит ко мне, держа драгоценности. «Это выглядит очень дорого».

"Не волнуйся. Это просто маленькая безделушка». Не обращая внимания на мои протесты, она надевает золотую цепочку на мою шею и защелкивает ее, а затем вставляет бриллиантовые гвоздики в мои уши. — Вот, теперь наряд готов.

Она отступает, и я снова поворачиваюсь лицом к зеркалу.

Она права. Ювелирные изделия добавили последний штрих: бриллиант в форме сердца сверкает на дюйм выше слабого намека на декольте, созданного лифом платья. Я выгляжу в равной степени элегантно и сексуально, как современная принцесса, собирающаяся посетить бал.

Если бы мама увидела меня такой, она бы так гордилась. Она заставляла меня делать миллион снимков в десятках разных поз, а лучшие из них устанавливала в качестве заставки и фона телефона, чтобы хвастаться ими своим коллегам в ресторане. Сбрасывать-

Я моргаю от жжения в глазах и поворачиваюсь лицом к Алине. — Спасибо, — говорю я слегка напряженным голосом. "Благодарю."

"Не за что." Ее зеленые глаза сияют, когда она бросает на меня последний взгляд. — Пойдем ужинать. Не могу дождаться, когда Николай увидит тебя такой.

И прежде чем я успеваю понять, что она имеет в виду, она выходит из комнаты, не оставляя мне иного выбора, кроме как следовать за ней.

Николай

— Что, черт возьми, ты делаешь? - Мой голос низкий и приятный, выражение лица нейтральное, когда я обращаюсь к сестре по-русски. Напротив меня Хлоя наклонила голову к Славе, говорит с ним о еде на его тарелке, как будто он ее понимает, и все, о чем я могу думать, это как сильно я хочу протянуть руку через стол и сорвать с нее этот кулон. гладкое, тонкое горло — сразу после того, как я задушил того, кто ей это дал.

— Ты попросил меня помочь ей одеться. Тон Алины совпадает с моим, даже несмотря на то, что в ее глазах блестит холодное веселье. — Тебе не нравятся результаты?

"Где ты это нашла?" Я еще больше понижаю голос, когда Слава с любопытством смотрит на нас. В отличие от своего американского учителя, он понимает именно то, что мы говорим, если не весь контекст. — Я думал, что он потерян.

«Любимое ожерелье мамы? Едва." Улыбка Алины такая же ледяная, как сверкающий бриллиант на груди Хлои. «Она отдала его мне на хранение. Прямо перед тем, как… ты знаешь. Она ждет моего ответа. Не получив ничего, она хлопает ресницами с преувеличенной невинностью. — Тебе не нравится в ней? Я подумала, что оно идеально подходит к этому платью и к твоей хорошенькой новой игрушке.

Мои коренные зубы сжимаются, но мое внешнее поведение остается спокойным. Теперь я понимаю, в какую игру играет Алина, и не намерен позволять ей побеждать. "Ты права. Он идеален , и она тоже. Спасибо за то, что ты была так полезна».

Не дожидаясь ее реакции, я обращаю внимание на Хлою, игнорируя раскаленную добела ярость, пробегающую по моим венам каждый раз, когда мерцающий камень попадается мне на глаза. Этот кулон — все, что я могла видеть с тех пор, как Хлоя подошла к столу, так что теперь я вижу ее настоящую внешность — и при этом пылающая ярость внутри меня превращается в палящую похоть.

Она прекрасна. Нет, больше. Она захватывает дух, картина греческой богини оживает. Как и на картинке, которую я видел ранее, ее волосы ниспадают на ее стройные плечи каскадом солнечных каштановых волн, а ее гладкая кожа светится таинственным внутренним светом. Что бы ни сделала моя сестра, это усилило сияние, которое захватило меня с самого начала, подчеркнув яркую, нежную красоту Хлои.

Такая красота, которая почти требует осквернительного прикосновения.

Мой взгляд скользит от ее лица к ее хрупким ключицам, затем, решительно пропуская кулон, к намеку на тень между ее грудями, соблазнительно приподнятыми узким лифом ее платья. С яркой ясностью я представляю, как будут ощущаться ее торчащие соски, когда я приласкаю эти маленькие восхитительные шарики, какие они будут на вкус, когда я их пососу. Она будет стонать, запрокидывая голову и поднимая тонкие руки…

Я останавливаюсь, фантазия испаряется, когда я смотрю на темно-красные струпья на ее левом бицепсе.

Какого хрена?

Они выглядят как колотые раны, глубокие.

«Она сказала, что упала на битое стекло», — бормочет Алина по-русски, как всегда сверхъестественно настроившись на меня. — Интересно, не так ли?

Это точно. Хотя теоретически можно упасть на битое стекло и получить колотые раны, гораздо больше шансов получить порезы — и я не вижу никаких следов такого рода на ее руке.

«Интересно, ее зарезали или осколком зацепили», — продолжает Алина, снова вторя моим мыслям. "Что ты думаешь? Моя ставка на последнее».

Я заставляю себя казаться незаинтересованным, скучающим по теме. — Я думаю, она упала на битое стекло. Я не говорил сестре о дополнительном отчете, который заказал команде Константина, и не собираюсь этого делать.

Хлоя — моя тайна, которую нужно разгадать, моя головоломка, чтобы решить.

Моя красивая игрушка, с которой можно играть.

Ее глаза встречаются с моими, и она быстро отводит взгляд, ее рука сжимает вилку, а ее маленькая грудь вздымается и опускается в более быстром ритме. Я мрачно улыбаюсь, наблюдая за ней. Я выбиваю ее из колеи, заставляю ее нервничать, и не только сексуальное напряжение согревает воздух между нами. Я заметил, как она смотрела на мои избитые костяшки пальцев во время обеда, видел вопрос в ее глазах.

Мой зайчик достаточно умен, чтобы опасаться меня.

В глубине души она знает, что я за человек.

Я изучаю ее во время еды, любуясь ею, пока она лакомится плодами кухонного труда Павла. Она по-прежнему осторожна и тонка в этом, но как минимум три большие порции плова , фирменного грузинского рисового плова Павла, быстро исчезают с ее тарелки, за ними следуют порции всех салатов и гарниров на столе, а также целая тарелка. шашлык из баранины, главное блюдо вечера.

Ее невероятный аппетит одновременно и забавляет, и огорчает меня, потому что она раскрывает что-то важное.

Это говорит мне о том, что в недавнем прошлом она познала настоящий, настоящий голод.

Осознание добавляет к моему разочарованию, как и следы на ее руке. Константин до сих пор не пришел с отчетом, и это сводит меня с ума. Я хочу знать, что с ней случилось. Мне нужно это знать. Это быстро становится навязчивой идеей — и она тоже. Сегодня днем, когда она пошла гулять со Славой, я поймал себя на том, что карабкаюсь по стенам, потому что не мог смотреть на нее через камеры. Я хочу знать, что она делает каждую минуту каждого дня, и как бы я ни старался отвлечься, она — это все, о чем я могу думать.

Когда трапеза близится к концу, я подумываю уговорить ее остаться со мной на дижестив, но когда замечаю, что она прикрывает зевок, отказываюсь от этого. Мастерство Алины в макияже скрыло внешние признаки истощения Хлои, но она по-прежнему хрупка, по-прежнему хрупка… слишком много для всех темных, грязных вещей, которые я хочу сделать с ней. Кроме того, сегодня вечером я не могу быть уверен в своем самоконтроле.

Желание, обжигающее мои вены, кажется слишком сильным, слишком диким для гладкого соблазнения.

Скоро, обещаю я себе, глядя, как она выходит из столовой и исчезает на лестнице.

Скоро я доберусь до сути того, что движет Хлоей Эммонс, и утолю этот голод.

Уже почти два часа ночи, когда я признаю поражение и встаю, чтобы пробежаться. После того, как прошлой ночью я почти не спала и потратила большую часть своей беспокойной энергии на спарринги с охранниками, я должна была умереть для всего мира. Вместо этого я часами лежал без сна, мое тело горело от неудовлетворенного желания, а мой разум был наполнен беспокойными мыслями. Каждый раз, когда я был близок к тому, чтобы заснуть, я видел, как надо мной висит чертов кулон, и ярость наполняла мои вены, заставляя меня проснуться.

Моя сестра знала, что делала, когда вешала эту безделушку на красивую шею Хлои.

Ночное небо ясное, когда я выхожу из дома, свет полумесяца освещает мой путь, когда я начинаю бежать по подъездной дорожке. Не то чтобы мне это было нужно — у меня отличное ночное зрение. Поскольку лес вокруг меня сгущается, я ускоряюсь, пока не бегу по дороге, ведущей к воротам. На полпути я резко поворачиваю направо и вхожу в лес, мои кроссовки хрустят листьями и ветками, пока я продираюсь сквозь деревья. Здесь темнее, опаснее, с неровной землей и упавшими ветвями, но вызов — это то, что мне нужно. Такой бег заставляет меня концентрироваться, напрягаться как умственно, так и физически. В то же время что-то в ночном лесу меня успокаивает. Тихое шуршание диких животных в кустах, уханье совы над моей головой, суглинистый запах разлагающейся растительности — все это часть опыта, часть того, что привлекает меня в это место.

Я бегу, пока мои легкие не горят, а мышцы не кажутся свинцовыми, пока пот не стекает по моему лицу ручьями. Когда мои ноги угрожают подвести, я поворачиваюсь назад и бегу в гору, преодолевая предел изнеможения, преодолевая ограничения моего тела и воспоминания, вторгающиеся в мой разум. Я бегу, пока не перестаю думать ни о чем, не говоря уже о кулоне в форме сердца на груди Хлои.

Наконец, я останавливаюсь и иду остаток пути, давая себе остыть. К тому времени, когда я вхожу в темный, тихий дом, мое дыхание успокаивается, и мои ноги начинают чувствовать, что они привязаны ко мне. Сняв грязные туфли, я запираю входную дверь и иду вверх по лестнице, тяжесть лишения сна ложится на меня, как слой кирпичей. Я не могу дождаться, когда упаду в свою кровать и…

Сдавленный крик останавливает меня.

Я замираю на вершине лестницы, все мои чувства настороже, когда я осматриваю темный коридор.

Через мгновение я слышу это снова.

Приглушенный крик, доносящийся из комнаты Хлои.

Адреналин бурлит в моем теле. Я не перестаю думать, я просто действую. Я беззвучно иду по коридору, каждый мускул моего тела напряжен для битвы. Если кто-то вломится, если они причинят ей боль… Одна только мысль об этом окрашивает мое зрение в красный цвет. Только постоянные тренировки удерживают меня от того, чтобы выбить дверь и ворваться внутрь. Вместо этого я останавливаюсь в трех футах от ее спальни и прижимаю ладонь к стене, нащупывая крошечный выступ. Когда я нахожу его, я нажимаю, и с тихим свистом небольшой квадрат стены соскальзывает, открывая один из мини-арсеналов, которые я спрятал по всему дому.

Двигаясь бесшумно, я протягиваю руку в нишу и хватаю заряженный Глок 17, затем подхожу к двери Хлои.

Все снова тихо, но я не позволяю этому одурачить меня.

Что-то не так. Я знаю это. Я чувствую это.

Сняв предохранитель большим пальцем правой руки, я осторожно поворачиваю ручку левой рукой и приоткрываю дверь.

Раздается еще один крик, за которым следует сдавленное рыдание.

Черт возьми.

Я толкаю дверь настежь и ворвусь внутрь, приготовившись к бою.

Только на меня никто не нападает.

Нет ни летящих пуль, ни какого-либо движения.

В слабом лунном свете в темной спальне никого, кроме меня, нет, кроме меня и маленького свертка под одеялом на кровати — свертка, который внезапно дергается, издавая еще один приглушенный крик.

Конечно.

Я опускаю пистолет, сильнейшее напряжение покидает мои мышцы. Должно быть, это то, что Алина слышала прошлой ночью. Неудивительно, что Хлое было так неловко, когда моя сестра подняла эту тему.

Ей снятся кошмары. Плохие.

Теперь, когда я знаю, что она в безопасности, я должен уйти, но я остаюсь на месте, глядя на эту связку одеяла, пока мое сердцебиение становится жестким, бьющимся ритмом. Она здесь, спит всего в паре метров от меня. Адреналин в моих венах трансформируется в острую, горячую потребность, в голод такой яростный и сильный, что я дрожу от усилий, чтобы сдержать его. Я хочу чувствовать ее гладкую, теплую кожу под своими пальцами, чувствовать ее свежий, сладкий аромат полевых цветов… погрузиться глубоко в ее тугое, влажное тепло… Мой пульс стучит в ушах, мое тело так сильно, что болит, и мои ноги двигаются против моей воля, несущая меня вперед.

Бля, нет.

Я останавливаюсь в полуметре от кровати, стиснув зубы.

Двигай назад. В настоящее время.

Каким-то чудом мои ноги слушаются.

Один шаг.

Другая.

Третий.

Я на полпути к двери, когда сверток на кровати снова дергается и начинает дико биться, наполняя воздух грубыми, душераздирающими криками.

Хлоя

"Нет!"

Мои ноги скользят в крови, когда я бросаюсь вперед и падаю на колени над телом мамы. Ее красивое, выразительное лицо вялое, мягкие карие глаза остекленели и ничего не видят. Ее розовый халат, мой прошлогодний рождественский подарок, зияет вверху, обнажая левую грудь, а правая рука откинута в сторону, кровь из глубокой вертикальной раны на предплечье стекает на чистую белую плитку, просачивается. в безукоризненно ухоженный раствор. Ее левая рука прижата к боку, но и там кровь. Столько крови…

"Мама!" Я прижимаю свои ледяные пальцы к ее шее. Я не чувствую пульса, или, может быть, я просто не знаю, где его найти. Потому что есть пульс. Должен быть. Она бы этого не сделала. Не сейчас. Не снова. Я одновременно в бешенстве и оцепенении, мои мысли мчатся с молниеносной скоростью, даже когда я стою на коленях, неподвижный и застывший. Кровь. Столько крови на кухонном полу. Моя голова дергается на автопилоте, я ищу рулон бумажных полотенец на прилавке. Мама будет так расстроена из-за пятен на затирке. Мне нужно убрать это, нужно…

Позвони 911. Это то, что мне нужно сделать.

Я вскакиваю на ноги, лихорадочно похлопывая себя по карманам, пока мой взгляд скользит по кухне.

Мой телефон. Где мой чертов телефон?

Подожди, мой кошелек.

Я оставила его в машине?

Я поворачиваюсь к входной двери, прерывисто дыша. Ключи. К машине нужны ключи. Куда я положила свои гребаные ключи? Мой взгляд падает на столик у входа, и я бегу к нему, сердце колотится так сильно, что меня тошнит.

Ключи. Автомобиль. Кошелек. Телефон.

Я могу сделать это.

Всего один шаг за раз.

Мои пальцы смыкаются вокруг моего пушистого брелка, и я уже собираюсь схватиться за ручку двери, когда слышу это.

Низкий, глубокий рокот мужских голосов в маминой спальне.

Я превращаюсь в камень, каждый мускул моего тела напрягается.

Мужчины. Здесь, в квартире. Где мама лежит в луже крови.

— …должен был быть здесь, — говорит один из них, и его голос становится громче с каждой секундой.

Недолго думая, я прыгаю в нишу в стене коридора, которая служит нам гардеробом. Моя левая нога приземляется на кучу ботинок, моя лодыжка мучительно выворачивается, но я сдерживаю крик и дергаю зимнее пальто вокруг себя, как щитом.

«Проверь телефон еще раз. Может, есть пробки. Голос другого мужчины звучит ближе, как и его тяжелые шаги.

О Боже, о Боже, о Боже.

Я захлопываю рот обеими руками, ключи, которые я сжимаю, болезненно впиваются в мой подбородок, пока я стою неподвижно, не смея вздохнуть.

Шаги останавливаются рядом с моим убежищем, и я вижу их сквозь громоздкие слои пальто.

Высокий.

Мощно построен.

Черные маски.

Пистолет в одной руке в перчатке.

Колючки ужаса пробегают вверх и вниз по моему позвоночнику, мое зрение пестрит темными пятнами из-за нехватки воздуха.

Не теряй сознание, Хлоя. Оставайся на месте и не теряй сознание.

Словно услышав мои мысли, ближайший ко мне мужчина поворачивается лицом к моему убежищу и срывает маску, обнажая голову акулы. Оскалив ножевые зубы в жуткой ухмылке, он направляет на меня пистолет.

"Нет!"

Я резко дергаюсь назад, только чтобы запутаться в пальто. Они повсюду, душит меня, держат в плену. Я дергаюсь с растущим отчаянием, хриплые мольбы и панические рыдания вырываются из моего горла, когда палец в черной перчатке нажимает на спусковой крючок и…

— Ш-ш-ш, все в порядке, зайчик. Ты в порядке." Пальто сжимается вокруг меня, только на этот раз их вес успокаивает, как будто меня обнимают. Они также хорошо пахнут, интригующая смесь кедра, бергамота и землистого мужского пота. Я глубоко вдыхаю, мой ужас ослабевает, когда голова акулы и пистолет растворяются в тумане, и просачивается осознание других ощущений.

Тепло. Гладкие твердые мышцы под ладонями. Глубокий, шероховатый шелковый голос шепчет мне на ухо успокаивающие слова, а могучие руки крепко держат меня, защищая, оберегая от ужасов, витающих за пределами тумана.

Мои рыдания стихают, прерывистое дыхание замедляется, когда кошмар отпускает меня. И это был кошмар. Теперь, когда мой мозг начал функционировать, я знаю, что на человеческом теле не может быть головы акулы. Мой спящий разум наколдовал это, приукрашивая воспоминание, как приукрашивает сейчас…

Подожди, это не похоже на сон.

Я напрягаюсь, всплеск адреналина сметает оставшуюся дымку и приносит осознание того, что большой, теплый, с обнаженной грудью, очень настоящий мужчина качает меня на своих коленях. Мое лицо прячется в изгибе его шеи, мои руки сжимают твердые мускулы его плеч, а его большие мозолистые ладони успокаивающе гладят мою спину. Он бормочет слова утешения на смеси английского и русского, и его мягкий глубокий голос ужасно знаком, как и его соблазнительный мужской запах.

Этого не может быть.

Это невозможно.

И все еще…

— Николай? Я шепчу, чувствуя, как будто взрываюсь внутри, и когда я поднимаю голову с его плеча и открываю глаза, слабый лунный свет, струящийся через окно, освещает резко вырезанные черты его лица, давая мне ответ.

Хлоя

Большая теплая рука ложится мне на затылок, массируя напряжение, охватившее каждую мышцу моего тела. — Ты в порядке, зайчик? — бормочет он, бледный лунный свет отражается в его глазах, пока его другая рука гладит мою руку вверх и вниз. — Плохой сон ушел?

Я не нахожу слов, чтобы ответить. Шок подобен миллиону крошечных игл, вонзающихся в мою кожу, мой внутренний термостат переключается с горячего на холодный и обратно.

Николай и я в постели.

Вместе.

Он держит меня на коленях.

Термостат доходит до палящего, учащает мой пульс и посылает головокружительный поток тепла прямо в сердце. Мы все почти голые — моя пижамная майка и шорты слишком тонкие, и он, должно быть, тоже одет только в шорты или трусы, потому что я чувствую его голые бедра рядом с моими. Его кожа покрыта грубыми волосами, мышцы ног настолько напряжены, что кажутся каменными.

И это не единственная каменная твердость, которую я чувствую.

Весь мир, кажется, исчезает, уступая место абсолютному осознанию нашего интимного положения и темной магнетической силе, которая с самого начала притягивала нас друг к другу. Мое сердце яростно стучит в грудной клетке, каждый удар отдается эхом в ушах, а дыхание сбивается через приоткрытые губы. Его лицо всего в нескольких дюймах от моего, его могучие руки обнимают меня, удерживая в объятиях, в равной степени защищающих и сдерживающих.

— Хлоя, зайчик… — в его глубоком голосе звучит напряженная нотка. "У тебя все нормально?"

Хорошо? Я сгораю, умираю от огненной бури нужды внутри себя. Он так близко, что я чувствую тепло его дыхания, запах мятной зубной пасты, смешивающийся с чувственными нотами его одеколона и солеными оттенками чистого, здорового мужского пота. Его глаза сияют лунным светом, испещренным тенями, его черные волосы сливаются с ночью, и у меня возникает сюрреалистическая мысль, что он сделан из тьмы… что, как существо из подземного мира, он существует вне досягаемости света.

Меня охватывает трепет, смешиваясь с пылающим в жилах жаром, усиливая его каким-то особенным, тревожным образом. Мои соски твердеют, мои внутренние мышцы сжимаются от нарастающей пустой боли, а мое тело действует в соответствии с давно тлеющим импульсом, мои пальцы сжимают твердые мышцы его плеч, когда мои губы прижимаются к его губам.

Какое-то мгновение ничего не происходит, и у меня возникает ужасная мысль, что я недооценила ситуацию, что влечение все-таки одностороннее. Но затем низкий, грубый звук вырывается из его горла, и он целует меня в ответ с диким голодом, его руки сжимаются, образуя вокруг меня железную клетку. Его губы пожирают мои, его язык проникает глубоко, пробуя меня на вкус, вторгаясь в меня в откровенной имитации полового акта, и мой разум становится совершенно пустым, все мысли и страхи испаряются под жестоким ударом желания.

Я никогда не знала такого грубого и чувственного поцелуя, никогда не чувствовала возбуждения, настолько сильного, что это причиняло боль. Моя кожа горит, мое сердце бьется, как кулак, о грудную клетку, а мое сердце пульсирует отчаянной, скручивающейся потребностью. Он тащит меня на кровать, прижимая своим тяжелым весом, и все, что я могу сделать, это беспомощно стонать ему в рот, когда мои ногти впиваются в его плечи, а мои ноги обхватывают его бедра, прижимая пульсирующий клитор к твердой выпуклости его тела. его эрекция.

Рваный стон вырывается из его горла, и он проводит рукой по моему телу, его прикосновение оставляет за собой огненный шлейф. Он грубо стягивает мою майку, и его мозолистая ладонь смыкается на моей левой груди, массируя ее с голодным давлением, когда его губы сжимают мои, его поцелуй поглощает меня, крадет каждый выдох из моих легких. Задыхаясь, с головокружением, я прижимаюсь к нему, мои руки скользят вверх, чтобы схватить горстями его шелковистые волосы. Ощущение его горячей ладони на моем соске в равной степени приносит облегчение и раздражение; это успокаивает лихорадочное желание его прикосновения, усиливая быстрое нарастание напряжения. Словно взведенная пружина, давление сжимается в моем сердце все туже, каждое движение бедер приближает меня к краю, к облегчению, которого я так отчаянно ищу.

Я собираюсь прийти. Осознание проносится через меня за мгновение до кульминации. Моя спина выгибается, мои ноги сжимаются вокруг его мускулистой задницы, и сдавленный крик вырывается из моего горла, когда горячее удовольствие пронзает мое тело. Высвобождение настолько мощное, что стирает все мысли, все причины, и только когда я спускаюсь с высоты и открываю глаза, я понимаю, что он замер на мне, его голова повернута к двери, а его мощное тело почти вибрирует от напряжения.

Через долю секунды я понимаю, почему.

— Хлоя, это ты? Ты… Алина замирает в дверях, ее фигура в неглиже обрисовывается в свете, льющемся из коридора.

Свет, который она, должно быть, включила, когда услышала нас.

Точнее, услышала меня .

Горячий румянец заливает мое лицо и шею, когда я точно понимаю, что она услышала и что увидела.

Я в постели с ее полуголым братом посреди ночи, верх пижамы задрался до подмышек.

Нельзя считать это случайностью, нельзя спутать это с чем-то другим, кроме того, чем оно является.

"Извини меня." Тон Алины становится холодным. «Дверь была открыта. Я не хотела вторгаться.

Она исчезает в коридоре, и Николай бормочет что-то похожее на русское ругательство. Взрывным движением скатываясь с меня, он шагает к широко открытой двери и захлопывает ее, погружая нас обратно в темноту.

Я карабкаюсь в сидячее положение, сдергивая майку, когда слышу его возвращающиеся шаги. Блядь. Блядь. Блядь. Что я делаю? Моя рука лихорадочно хлопает по тумбочке в поисках выключателя прикроватной лампы, и свет включается как раз в тот момент, когда матрас прогибается под его весом.

Несколько тактов мы просто смотрим друг на друга, и я замечаю всевозможные детали, от которых трусики плавятся, например, то, как его прямые черные волосы выбиваются из моих пальцев, и как его чувственные губы краснеют и опухают, блестя от наших грубых поцелуев. . Мои должны выглядеть точно так же, потому что я могу чувствовать их, влажные и пульсирующие, жаждущие большего его притягательного прикосновения и вкуса. На нем только шорты для бега, его грудь и плечи сплошь мускулистые, а пресс четко очерчен. В отличие от мощных туловищ его ног, усыпанных густыми темными волосами, его торс гладкий, а его слегка загорелую кожу портит только бледный морщинистый шрам на левом плече.

У меня учащается сердцебиение.

Пулевое ранение.

Я никогда не видел ни одного, но я уверена, что я права. Либо так, либо сверло пронзило его плечо.

Затяжное сияние оргазма рассеивается, когда в него просачивается страх, порожденный более ясным мышлением. Кто он, этот великолепный мужчина, который, кажется, так близко знаком с опасностью?

Почему он в моей спальне, на моей кровати?

Я медленно отхожу, не сводя с него глаз. Пулевое ранение, синяки на пальцах, стена вокруг комплекса, охрана… Тут есть история, и нехорошая. Насилие, в той или иной форме, похоже, является частью жизни моего нового работодателя, и я не хочу иметь с этим ничего общего, как бы мое тело ни жаждало, чтобы мы закончили то, что начали.

То , что я начала, поцеловав его так бездумно, так нагло.

Когда я отступаю, его тигриные глаза сужаются, и я чувствую его разочарование, кипящую ярость хищника, наблюдающего неизбежное бегство своей добычи. За исключением того, что в нашем случае это не является неизбежным — с его превосходными размерами и силой он может остановить меня в любой момент, и тот факт, что он остается неподвижным, несмотря на очевидное напряжение в его мощных мышцах, более чем обнадеживает.

Он должен понять, о чем я думаю, потому что выражение его лица разглаживается, а поза принимает расслабленный, почти ленивый вид. — Не волнуйся, зайчик. Я не собираюсь набрасываться на тебя». Голос у него мягкий, тон слегка насмешливый. — Если ты не хочешь этого, так и скажи. У меня нет привычки ложиться спать с теми, кто не хочет… или с теми, кто притворяется таковыми.

Мое лицо такое, как будто кто-то сжигает угли под моей кожей. Он, без сомнения, имеет в виду мой импровизированный оргазм, о котором я еще не позволяла себе думать. Потому что каким бы бесстыдным ни было мое сегодняшнее поведение, ничто не сравнится с тем, чтобы трахать его, как сука в течке, и исходить из этого.

— Я не… — я останавливаюсь, понимая, что готов начать ребяческие отрицания. — Ты прав, — говорю я более ровным тоном. "Я прошу прощения. Я не должна была тебя целовать. Это было совершенно неуместно и…

— И это снова произойдет. Его глаза подобны янтарным драгоценностям в теплом свете лампы. «Ты будешь целовать меня, и мы будем трахаться, и ты будешь кончать снова и снова. Ты кончишь на моих пальцах и на моем языке, и мой член погрузится глубоко в твою тугую, влажную киску. Ты придешь, когда я трахну твое горло и твою задницу. Ты будешь приходить так чертовски часто, что забудешь, каково это — не приходить — и все равно будешь просить еще».

Я смотрю на него, у меня пересохло в горле, а нижнее белье промокло насквозь. Мой клитор пульсирует в унисон с его тихими словами, мое сердце колотится, как у дятла, даже когда мои легкие изо всех сил пытаются сделать хоть один вдох. Я никогда не слышала, чтобы мужчина говорил со мной так, я никогда не знала, что грязные разговоры могут одновременно возбудить меня и заставить сгореть от стыда.

«Это не… я не…» Я втягиваю кислород. «Этого не произойдет».

«О, но это так, зайчик. Ты знаешь почему?"

Я качаю головой, не веря себе, что могу говорить.

«Потому что это неизбежно. С того момента, как я увидел тебя, я знал, что это будет так… горячо, дико и грубо, совершенно неконтролируемо. И ты тоже это знал. Вот почему ты почти не можешь смотреть на меня во время еды, вот почему наедине со мной ты так боишься». Он наклоняется, глаза блестят. «Ты хочешь меня, Хлоя… и поверь мне, я тоже хочу тебя».

Я ищу, что сказать, но ничего не приходит в голову. Там, где должны быть мысли, есть большая пустая щель. В то же время мое тело пульсирует от электрического сознания, каждое нервное окончание внутренне осознает его близость и темный жар в этих львиных, гипнотических глазах. Это настолько выходит за рамки моего опыта, что у меня нет для этого сценария, я понятия не имею, как реагировать, не говоря уже о том, чтобы действовать. Он мой работодатель, отец моего ученика, и даже если бы он им не был, все равно была бы та аура опасности, насилия, которую он носит как смертельный ореол. Единственное разумное решение закрыть это, отрицать, что я хочу его, но я не могу заставить себя высказать очевидную ложь.

Он ждет, что я заговорю, и когда я молчу, его губы изгибаются в насмешливой полуулыбке. — Подумай об этом, зайчик, — мягко советует он, мускулы его мощного тела дрожат, когда он поднимается на ноги. «Подумай о том, как хорошо будет, когда ты придешь ко мне».

К тому времени, как я наконец сформулирую ответ, он уже ушел, оставив на моих простынях слабый след бергамота и кедра, а в уме и теле — полнейшее смятение.

Николай

потребовалось все мое самообладание, которое я вырабатывала годами. Похоть, темная и мощная, пульсирует во мне, требуя, чтобы я вернулся к Хлое и продолжил с того места, где мы остановились.

Вместо этого я направляюсь в свою ванную. Сняв промокшие от пота шорты, я включаю душ и выставляю температуру на холодную. Затем я ступаю под брызги, позволяя холоду воды охладить огонь, бушующий в моей крови.

Слишком, черт возьми, скоро.

Я мог бы подтолкнуть ее дальше, я знаю, но это было бы слишком рано. Она не готова к этому, для меня. Кошмар заставил ее ослабить бдительность, но несвоевременное вмешательство моей сестры напомнило ей обо всех причинах, по которым она не должна хотеть меня, обо всех причинах, по которым она считает, что это неправильно. Ее тело может хотеть меня, но ее разум борется с влечением. Это пугает ее, интенсивность того, что бурлит между нами, и я не могу ее винить.

Это почти пугает меня.

В моем желании к девушке есть что-то другое, что-то одновременно нежное и жестокое… собственничество, выходящее за рамки простой похоти. Когда я думал, что она в беде, я мог думать только о том, как добраться до нее, защитить ее, уничтожить любого, кто причинил ей боль. И когда она начала метаться в муках своего кошмара, потребность утешить ее была слишком сильной, чтобы ее отрицать. Мне хватило присутствия духа, чтобы положить пистолет в коридоре, а потом я был там, держа ее, пока она тряслась и рыдала, ее явный ужас разрывал меня, наполняя разочарованием и беспомощной яростью.

Она была травмирована, ранена кем-то или чем-то, и я не знаю, кто или что.

Я не знаю, и мне нужно знать.

Мне это нужно, чтобы я мог защитить ее.

Мне это нужно, потому что в моем сознании она уже моя.

Я все еще под холодными брызгами, темное осознание пронизывает меня.

Алина правильно опасается за Хлою.

Я опасен для нее, хотя и не по той причине, которую воображает моя сестра. Она думает, что я хочу девушку как одноразовую игрушку для секса, случайную игрушку, но она ошибается. Как бы я ни хотел погрузиться в тесное маленькое тело Хлои, я хочу проникнуть в ее разум еще больше. Я хочу знать каждую мысль за этими карими глазами, обнажить все ее желания и нужды… каждый шрам и рану. Я хочу покопаться в ее психике, и не только из-за секретов, которые она скрывает.

Я не просто хочу разгадать тайну, которую она представляет.

Я хочу разоблачить ее .

Я хочу разобрать ее и понять, что движет ею.

Я хочу этого, чтобы заставить ее тикать исключительно для меня, чтобы она могла быть только моей.

Я хочу ее так же, как мой отец когда-то хотел мою мать… целую жизнь назад, до того, как их любовь превратилась в ненависть.

В течение одной долгой секунды, вызывающей ощущение пустоты в животе, я размышляю о том, чтобы поступить правильно. Я думаю уйти, или, скорее, позволить Хлое сделать это. Завтра первым делом я мог бы выдать ей двухмесячную зарплату без каких-либо обязательств и отправить ее восвояси… смотреть, как она уезжает отсюда на своей захудалой Тойоте.

Я рассматриваю это и отбрасываю.

Может быть, Хлое еще слишком рано занимать мою кровать, но мне уже слишком поздно поступать правильно.

Было слишком поздно, когда я увидел ее… может быть, даже в тот момент, когда я родился.

Я имел в виду то, что сказал ей сегодня вечером.

Это неизбежно . Я чувствую уверенность в этом глубоко в своих костях.

Она придет ко мне, привлеченная той же темной, первобытной потребностью, которая корчится у меня под кожей.

Она отдаст себя мне, и это решит ее судьбу.

Выключив холодную воду, я выхожу, вытираюсь полотенцем и молча иду в спальню. Встроенные светильники в изголовье горят, отбрасывая мягкое свечение на белые шелковые простыни, но кровать не кажется уютной. Не то, что чувствовала ее кровать с ее маленьким теплым телом в ней. Не то, что она чувствовала, корчась возле меня, не прося, а получая от меня удовольствие, ее губы, как мед и грех, ее вкус, как невинность и темнота вместе взятые.

Мой член снова твердеет, волна жгучей похоти прогоняет холод, оставшийся после душа. Сев на кровать, я выдвигаю ящик тумбочки и смотрю на пару ключей на пушистой розовой цепочке — те, что Павел дал мне вчера вечером, сразу после того, как перепарковал машину Хлои.

Осторожно, благоговейно я беру их в руки и подношу к носу. Сами клавиши пахнут металлом, но розовый мех хранит в себе слабый след полевых цветов и весны, ее свежей нежной сладости. Я глубоко вдыхаю, впитывая каждую ноту, каждый нюанс.

Затем я опускаю ключи обратно в ящик и задвигаю его.

Хлоя

Со стоном я переворачиваюсь на спину и закрываю глаза рукой, чтобы защитить их от солнечного света. Мне потребовалось несколько часов, чтобы заснуть после ухода Николая, и я чувствую себя полной развалиной. Все, что я хочу сделать, это закрыться от дурацкого солнечного света и...

Подожди, солнечный свет?

Я резко выпрямляюсь, щурясь на яркий свет, льющийся из окна.

Черт.

Я опоздал на завтрак?

Я окинул комнату лихорадочным взглядом, но часов нет. Однако на потолке свисает телевизор, а на тумбочке я замечаю пульт. Я хватаю его и нажимаю кнопку питания, надеясь, что это не один из тех сложных домашних кинотеатров, для работы с которыми требуется степень в области компьютерных наук.

Включается телевизор, удобно настроенный на новостной канал, и я облегченно вздыхаю.

7:48 утра

Если я потороплюсь, я успею спуститься вниз вовремя.

Я бегу в ванную и быстро выполняю утреннюю рутину, а затем мчусь к своему шкафу. Телевизор все еще включен, ведущий новостей бубнит о предстоящих выборах, а я хватаю одну из своих новых джинсов и мягкую на вид рубашку с длинными рукавами — еще одно новое приобретение. Судя по информативной синей полосе в нижней части экрана телевизора, сегодня утром температура около пятидесяти градусов, что значительно ниже, чем вчера. Кроме того, мне не помешает прикрыть еще не заживающие струпья на руке — прошлой ночью я видел, как Николай на них глазел.

Я выхожу из шкафа полностью одетым в 7:55 и, как последнюю мысль, хватаю шкатулку с кулоном и серьгами и сую в карман, чтобы вернуть ее Алине. В новостной программе сейчас показывают отрывок из вчерашних предварительных президентских дебатов, в котором один из лидеров, популярный сенатор от Калифорнии, уничтожает своих оппонентов шквалом искусно сформулированных фактов и цифр. Я не особо слежу за политикой — моя мама считала всех политиков отбросами земли, и ее мнение передалось мне, — но этот парень, Том Брэнсфорд, достаточно известен, и я знаю, кто он такой. В свои пятьдесят пять лет он является одним из самых молодых кандидатов в президентской гонке и настолько красив и харизматичен, что его сравнивают с Джоном Ф. Кеннеди. Не то чтобы у него было что-то на моего работодателя.

Если бы Николай баллотировался в президенты, всему женскому населению США потребовалась бы смена трусов после каждых дебатов.

Время на экране меняется на 7:56, и я выключаю телевизор. Может быть, сегодня вечером у меня будет возможность посмотреть что-нибудь, желательно легкую веселую комедию. Впрочем, ничего романтичного — мне нужно отвлечься от Николая и запутанной ситуации между нами, а не вспоминать об этом.

Я не хочу еще одной бессонной ночи, когда мое тело болит от возбуждения, а мои мысли зацикливаются на ролике с рейтингом X, воспроизводя его грязные обещания и темные, горячие образы, которые они вызывают в воображении.

К моему удивлению, Николая не было за столом, когда я спустился туда ровно в 7:59. Его сестра, однако, и Слава тоже. Ребенок одаривает меня яркой улыбкой, которая контрастирует с гораздо более спокойной улыбкой Алины, и я улыбаюсь им обоим в ответ, хотя мысль о том, что Алина видела прошлой ночью, вызывает у меня желание улизнуть и никогда больше не показываться в этом доме.

— Доброе утро, — говорю я, садясь на свое обычное место рядом со Славой. Заманчиво избегать взгляда Алины, но я полон решимости не поддаваться своему смущению.

Ну и что, если она застанет меня целующимся с ее братом? Не то чтобы я была гувернанткой в викторианские времена, которую видели ласкающей хозяина поместья.

"Доброе утро." Тон Алины нейтрален, выражение ее лица тщательно сдержано. «Николай на вызове, так что он не присоединится к нам за завтраком».

"Ох, ладно." Я снова испытываю эту странную смесь разочарования и облегчения, как будто тяжелый тест, к которому я готовился, был перенесен. Хотя сегодня утром я старалась не думать о Николае, должно быть, я подсознательно настраивала себя на то, что увидела его здесь, потому что чувствую себя опустошенной, несмотря на ослабление напряжения в плечах.

Сунув руку в карман, я достаю шкатулку с драгоценностями и передаю ее Алине. «Спасибо, что одолжил мне это прошлой ночью».

Ее длинные черные ресницы опускаются, когда она берет его у меня. "Без проблем. Какая -нибудь гречка ? — спрашивает она, указывая на горшок с темным зерном, стоящий рядом с ней. Завтрак здесь, кажется, намного проще: к основному блюду прилагается только банка меда и несколько тарелок с ягодами, орехами и нарезанными фруктами.

Кивнув с благодарностью, я протягиваю Алине свою миску. — Я бы хотел немного, спасибо. Я более чем счастлив, что она ведет себя нормально. Надеюсь, оно продолжится.

Когда она возвращает миску мне, я пробую ложку зерна, которое она называла «гречка». Он получается удивительно ароматным, с насыщенным, ореховым вкусом. Подражая тому, что делает Алина, я добавляю в миску свежие ягоды и грецкие орехи и поливаю все это медом.

«Это жареная гречка, — объясняет она, пока я копаюсь в ней. — Дома ее обычно едят в качестве пикантного гарнира, часто смешивая с жареной морковью, грибами и луком. Но мне нравится так, больше похоже на овсянку».

«Я думаю, что это вкуснее, чем овсянка».

Алина кивает, отсыпая Славе его порцию зерна. «Вот почему я люблю его на завтрак». Она насыпает в тарелку Славы ягоды, орехи и щедрую порцию меда и ставит ее перед мальчиком, который тут же сует ложку. его дыхание.

Я ухмыляюсь, понимая, что наконец-то вижу, как он играет со своей едой, как нормальный ребенок. Перехватив его взгляд, я подмигиваю и начинаю складывать ягоды черники друг на друга, словно строю башню. Я добираюсь только до второго уровня, прежде чем ягоды скатываются друг с друга и приземляются на часть зерна, слипшегося от меда.

Я гримасничаю, изображая испуг, а Слава хихикает и начинает строить свою ягодную башню. Получается намного лучше, чем у меня, так как он использует мед в качестве клея и подпирает свою чернику нарезанной клубникой.

— Очень хорошо, — говорю я с впечатленным выражением лица. — Вы действительно прирожденный архитектор.

Он улыбается мне и с гордостью зачерпывает ложку гречки вместе с кусочком своего ягодного творения. Запихивая его в рот, он торжествующе жует, а я хвалю его за то, что он такой умный. Воодушевленный, он строит еще одну башню, и я снова заставляю его смеяться, заставляя одну из моих ягод ежевики гоняться за черникой, которая все время откатывается от моей ложки.

— Ты действительно любишь детей, не так ли? — бормочет Алина, когда мы со Славой устаем от игры и продолжаем есть. Выражение ее лица заметно потеплело, ее зеленые глаза наполнились странной задумчивостью, когда она посмотрела на своего племянника. — Для тебя это не просто работа.

"Конечно нет." Я улыбаюсь ей. «Дети потрясающие. Они могут заставить нас увидеть мир таким, каким мы когда-то его видели… заставить нас испытать то чувство радости и удивления, которое уносят уходящие годы. Они ближе всего к машине времени или, по крайней мере, к окну в прошлое».

Ее ресницы снова опускаются, скрывая выражение глаз, но нельзя не заметить внезапное напряжение, сжимающее ее рот. «Окно в прошлое…» В ее голосе звучит странно ломкая нота. — Да, это именно то, что Слава.

И прежде чем я успеваю спросить, что она имеет в виду, она меняет тему на сегодняшнюю прохладную погоду.

Николай

«У нас проблема», — говорит Константин вместо приветствия, когда его лицо — более худощавая, более аскетическая версия моего, с очками в черной оправе на ястребином носу — заполняет экран моего ноутбука.

Я наклоняюсь ближе к камере, мой пульс ускоряется от предвкушения. — Что ты узнал?

Константин хмурится. «О, насчет девушки? Пока ничего. Моя команда все еще работает над этим». Не обращая внимания на острую боль разочарования, которую он только что доставил, он продолжает. «Это мой ядерный проект. Правительство Таджикистана только что отозвало наши разрешения».

Я вдыхаю и медленно выпускаю воздух. В такие моменты мне хочется задушить старшего брата. "И что?" Он должен знать, что мне плевать на его любимые проекты, особенно те, которые граничат с научной фантастикой.

Опять же, может быть, он не делает. Несмотря на свой гениальный IQ — а возможно, и благодаря ему — Константин может удивительно не осознавать, что происходит вокруг него, особенно если это касается людей, а не нулей и единиц.

— Значит, Валерий думает, что это Леоновы, — говорит он, блестя глазами за линзами очков. «Атомпром делает ставку против нас, и Алексей был замечен обедающим с главой комиссии по энергетике в Душанбе».

Блядь. Это все, что я могу сделать, чтобы скрыть вспышку ярости, обжигающую меня.

Я был неправ. Мой брат прекрасно понимает, что делает, вовлекая меня в это. Если бы это был кто-нибудь, кроме Леоновых, мне было бы наплевать — бизнес есть бизнес, — но я ни за что не позволю их вмешательству ускользнуть.

Не после Славы.

— А Валерий… — мрачно начинаю я, но Константин уже качает головой.

«Комиссия по энергетике отказалась с ним разговаривать. Какая-то чушь о том, как избежать неправомерного влияния. У Валери есть несколько идей, как действовать дальше, но я решил поговорить с вами, прежде чем мы пойдем по этому пути.

Я делаю еще один успокаивающий вдох и заставляю свои напряженные плечи разжаться. "Ты поступил правильно." Тактика убеждения, которую любит использовать наш младший брат, может привлечь ненужное внимание, и после того трюка, который Леоновы провернули два года назад, мы уже находимся на тонком льду с таджикскими властями.

Нужен более деликатный штрих, поэтому Константин обратился ко мне с этим.

— Я позвоню главе комиссии и назначу встречу, — говорю я. «Мы вместе учились в интернате. Он увидит меня.

Константин опускает голову. «Встретимся в Душанбе. Как скоро ты сможешь быть там?

"Завтра. Я вылетаю сегодня утром». Чем быстрее я покончу с этим дерьмом, тем скорее вернусь сюда.

Впервые с тех пор, как я покинул Москву, это тихое уединение в глуши волнует меня больше, чем любой другой город на свете.

Хлоя

К тому времени , как мы позавтракаем и я отвожу Славу к себе, серые тучи сменяют яркое солнце, разбудившее меня, и температура падает еще больше, когда начинается легкий дождь. По словам Алины, к полудню у нас должна начаться гроза, поэтому я отказываюсь от идеи взять свою ученицу в очередной поход.

Вместо этого я позволяю Славе выбирать, что он хочет делать в помещении, и присоединяюсь к нему в этом занятии, которое больше похоже на сборку башни LEGO. Мне это хорошо помогает, так как позволяет нам практиковать некоторые слова, которые он выучил. Когда ему это надоедает, мы строим крепость из подушек и одеял и играем в кемперы и медведей, где я рычу, гоняясь за ним по всему дому, зарабатывая неодобрительные взгляды Людмилы и Павла, которые готовятся к следующему. еда на кухне. После этого я читал ему его любимые комиксы, и мы играли с машинами и грузовиками, выбранные нами автомобили мчались друг против друга, а я комментировал, как спортивный комментатор NASCAR.

Мальчик действительно яркий и забавный; учить его одно удовольствие. Тем не менее, какими бы увлекательными ни были наши игры, я не могу полностью сосредоточиться на них или на нем. Часть моего разума где-то в другом месте, на другой паре золотых глаз. После того, как Николай ушел, я часами лежала без сна, моя кожа покраснела, а сердце бешено колотилось. Каждый раз, когда я закрывала глаза, я слышала его глубокий, мягкий голос, дающий эти плотские обещания, и пульсирующая боль между ног возвращалась, делая меня скользкой, опухшей и такой чувствительной, что я едва могла выносить прикосновение своих пижамных шорт. Только когда я сдалась и использовала свои пальцы, чтобы достичь еще одного оргазма, я смогла заснуть — и даже тогда мой сон был прерывистым, наполненным туманными сексуальными мечтами, перемежающимися фрагментами ночных кошмаров.

Но не мои обычные кошмары.

В них был только один человек в маске, и он не хотел меня убивать.

Он хотел захватить меня.

Он хотел сделать меня своей.

Мы со Славой валяемся на животе на его кровати и листаем книжку про азбуку, когда я чувствую покалывание между лопатками. Я бросаю любопытный взгляд через плечо — и жар наполняет все мое тело, когда я встречаюсь взглядом с Николаем.

Он прислонился к дверному косяку, наблюдая за нами, выражение его лица тщательно скрыто. Я понятия не имею, как долго он стоял там, но я не помню, чтобы услышала, как открылась дверь, так что, должно быть, это было давно.

— Давай, заканчивай то, что делаешь, — бормочет он. — Я не хочу прерывать урок.

С трудом сглотнув, я возвращаю свое внимание к Славе и книге. Он также заметил своего отца, но его реакция намного спокойнее. Он немного подавлен, когда мы продолжаем называть буквы и объекты, которые начинаются с них, но к тому времени, когда мы доходим до P и я издаю звуки хрю-хрю , чтобы соответствовать изображению поросенка, он снова становится своим оживленным, хихикающим «я».

Не в силах удержаться, я украдкой оглядываюсь через плечо — и мое сердце на мгновение замирает. Николай смотрит теперь не на меня, а на сына, и что-то мягкое и болезненное в его глазах... какая-то странная, отчаянная тоска.

Я моргаю, и так же быстро его внимание переключается на меня, странное выражение исчезает, сменяясь знакомым палящим жаром. Покраснев, я отворачиваюсь и продолжаю урок, мой пульс бьется неровно. Должно быть, я вообразил себе этот взгляд или как-то неправильно его истолковал. Николаю нет смысла тосковать по сыну, который прямо перед ним. Если он хочет быть ближе с мальчиком, все, что ему нужно сделать, это протянуть руку к нему, улыбнуться ему, поговорить с ним… узнать его поближе.

Он может попытаться стать папой, а не этой далекой авторитетной фигурой, с которой Слава, кажется, не знает, что делать.

С другой стороны, мне всегда было легко общаться с детьми. Вот почему я выбрал этот путь карьеры. Если у Николая было минимальное общение с детьми до того, как он узнал о существовании своего сына, возможно, он просто чувствует себя потерянным и неуверенным — как ни трудно поверить в такого могущественного и самоуверенного человека.

Импульсивно, я поворачиваюсь в сидячее положение лицом к нему. "Не хочешь присоединиться к нам? Может быть, мы вдвоем закончим просмотр последних писем со Славой.

Его охватывает странная тишина. "Двое из нас?"

— Или ты можешь сделать это сам, если хочешь. Я начинаю чувствовать себя глупо. Весьма вероятно, что я неправильно все понял, приписав Николаю мысли и эмоции, отражающие мои собственные выдаваемые за действительное желания. То, что я втайне мечтала встретить своего отца и сблизиться с ним, не означает, что каждые отношения между родителями и детьми должны соответствовать определенной динамике или…

— Я присоединюсь к вам. Николай отталкивается от дверного косяка и приближается к кровати теми длинными изящными шагами, которые напоминают мне походку камышового кота.

Я отползаю назад, когда он садится на матрас рядом со мной, но со Славой, растянувшимся между мной и стеной, я не могу уйти далеко. Николай так близко ко мне, что мы почти соприкасаемся, и у меня перехватывает дыхание, когда его чувственный аромат кедра и бергамота окутывает меня, напоминая мне о прошлой ночи. Яркие сексуальные образы вторгаются в мой разум, и меня охватывает еще больше тепла, от которого мое нижнее белье становится влажным, а мое сердце начинает биться быстрее. Неловко осознавая, что Слава смотрит на нас широко открытыми глазами, я пытаюсь подавить свое возбуждение, но жар не рассеивается, мой пульс отказывается войти в более ровный ритм.

Это была плохая идея. Очень плохая идея. Я должен держаться на расстоянии от своего работодателя, не выпуская то, что равнозначно приглашению обниматься на двуспальной кровати. Там едва хватает места для меня и Славы. Единственный способ для всех нас соответствовать, если-

— Ложись, зайчик, — мягко говорит Николай, злобная полуулыбка изгибает его губы, когда он тянется вокруг меня, чтобы взять книгу. «Так что я могу правильно присоединиться к вам».

Кровь, приливающая к моему лицу, кажется лавой, когда я неохотно подчиняюсь, поворачиваясь и ложась на живот рядом со Славой, который, кажется, очарован происходящим. Николай вытягивается рядом со мной, его большое твердое тело прижимается к моему, и мне с опозданием приходит в голову, что Слава должен быть посередине и служить буфером. Прежде чем я успеваю предложить это, Николай кладет тяжелую руку мне на плечи, прижимая меня к месту, и кладет книгу передо мной.

— Давай, — шепчет он мне на ухо, от его теплого дыхания у меня по руке бегут мурашки. «Посмотрим, как ты поработаешь со своей обучающей магией».

Магия? Единственная магия здесь заключается в том, что я каким-то образом цела, а не лужица слизи на простынях — именно так ощущается мое тело, когда я лежу в его объятиях. Мой пульс стучит в висках, дыхание разрывает губы, нижнее белье становится еще скользче, и только присутствие ребенка рядом с нами удерживает меня от повторения вчерашней ошибки, поддавшись опасному гипнотическому притяжению Николая. мне.

Вместо этого я пытаюсь сосредоточиться на поставленной задаче. Прочистив горло, я прочитал: «Т — поезд: чу-чу » . Также для грузовика. Мой голос слишком хриплый, но я просто рад, что мой мозг работает достаточно, чтобы разобрать слова на странице. К счастью, Слава, кажется, не замечает ничего неладного, а я продолжаю, указывая на изображение грузовика слегка дрожащим пальцем.

Бросив любопытные взгляды на отца, он повторяет за мной слова, его голос сначала тихий и приглушенный, затем все более живой, и к тому времени, когда мы доходим до Z, он смеется над полосами на зебре и намеренно неправильно произносит слово, совсем забыл о большом мужчине в постели с нами.