Логово горностаев. Принудительное поселение

Анна Мария Фонтебассо ПРИНУДИТЕЛЬНОЕ ПОСЕЛЕНИЕ © Перевод Л. Вершинин

Anna Maria Fontebasso. SOGGIORNO OBBLIGATO. Milano, 1979 © Aldo Garzanti Editore, 1979

Эти сентябрьские вечера на вилле Сперони были поистине дивными. Напоенные летними дождями, ветры добирались до самой вершины холма и раскачивали акации, которые, казалось, посылали привет станции обслуживания на главной дороге.

На пятачке, у колонн старинной виллы, жители городка мирно наслаждались последними теплыми вечерами. Вот и воскресный вечер 29 сентября протекал спокойно, размеренно, как это обычно бывает до десяти часов. А потом жизнь затихает, не успеваешь оглянуться — и уже полночь.

Профессор Браццола, сидевший напротив Джованны на красных подушечках в белом пластиковом кресле, вздрогнул, услышав, как жена сказала:

— Франческо, принеси профессору еще бокал «мартини».

В этот момент он думал о том, что завтра ему предстоят две сложные операции, а этот болван Туркони уехал в отпуск. Так что придется брать в анестезиологи бездаря и лентяя Амелотти.

— Со льдом, профессор? — заботливо спросил Франческо.

Всего за минуту до этого профессор успокоил своего слугу: «Не волнуйся, Франческо, над бровью у тебя самый обычный прыщ. Если боишься подурнеть, то сделаю тебе простейшую операцию, и ты снова станешь красавчиком». Насчет красоты слуги он незло пошутил. Ведь Франческо, которого родные отдали Джованне в придачу к вилле, когда она вышла замуж за Коррадо Сперони, был преданным слугой, но ужасным уродом.

— Спасибо, без льда. Тут и так прохладно.

Франческо принес бокал «мартини». Он все-таки оказался со льдом. Браццола погладил бокал ладонью и отпил глоток, галантно поприветствовав Джованну, а затем перевел взгляд на Коррадо. А тот полулежал в качалке, стоявшей у настежь открытой балконной двери, через которую проникал свет и звуки музыки.

— Это что, Моцарт? — спросил Браццола, врываясь в музыку стереомагнитофона.

Джованна засмеялась. Все попытки старика Браццолы угадать что-либо, кроме арий Верди из «Травиаты», были столь же трогательны, сколь безуспешны.

— Это Брамс, Вторая симфония ре мажор, опус семьдесят третий. Но все-таки вы не совсем ошиблись, профессор, — утешала его Джованна. — Даже Эдвард Ханлиш говорил, что во Второй симфонии Брамса течет кровь Моцарта.

Увы, ее слова о Моцарте профессора Браццолу не утешили, а, наоборот, повергли в полное уныние. Ханлиш был для него знаменитым незнакомцем, а уточнения Джованны — ре мажор, опус семьдесят третий — звучали как издевка. Даже Коррадо, небрежно развалившийся в кресле-качалке, счел нужным вмешаться.

— Дались тебе все эти тонкости, Джованна! Не надоело тебе мучить беднягу профессора. И потом, он прав, в этом месте музыка Брамса и в самом деле напоминает Моцарта.

Он посмотрел на балконную дверь, словно мог взглядом определить силу звуковой волны, проникавшей в залу из освещенной пустой гостиной. Впрочем, пустой гостиная не была — Франческо то появлялся, то исчезал, на мгновения закрывая своим телом яркий луч света.

Вот и потом, снова и снова думая обо всем том, что им пришлось пережить, Коррадо так и не смог вспомнить, в какой именно момент он понял, что по комнате ходит не один только Франческо. Его поразило, что в тот самый миг, когда Франческо подошел к нему с бокалом вина на подносе, в дверном проеме возникли две темные фигуры.

— О господи!

Звуки оркестра почти заглушили вскрик Браццолы, и потому Коррадо не сразу отреагировал на случившееся. Ликующая музыка не позволила ему тут же оценить весь драматизм ситуации.

Даже Джованна раньше мужа сообразила, что произошло. Она вскочила, но незнакомец, тот, что был пониже ростом, шагнув в сторону, навел на нее автомат, пригвоздив Джованну к месту.

— Молчать и не шевелиться! — крикнул тот, что был повыше, хриплым громким голосом, прорвавшимся сквозь капюшон, закрывавший его голову и лицо.

— Ключи от сейфа, и побыстрее! Тогда я вас и пальцем не трону.

Он тоже выхватил автомат и шагнул на свет. Сквозь прорези капюшона на них неотрывно глядели темные, сверкающие глаза. Автомат бандит держал так, что Коррадо показалось, будто это тромбон Фра Дьяволо. И еще Коррадо подумал, что Франческо, застывший в неподвижности, вот-вот опрокинет бокал с вином ему на голову. Еще два аккорда — и музыка вдруг смолкла.

— Ну, у кого ключи?

Отданный фальцетом грозный приказ бандита, вскинувшего автомат, нарушил абсурдную статичность этой сцены.

— Коррадо! — умоляюще попросила Джованна.

«Проклятые ублюдки, подлые бандиты, чтоб вы сдохли», — успел подумать Коррадо. В следующее мгновение он краешком глаза заметил, что Джованна рухнула в кресло, а попытку Браццолы прийти к ней на помощь Фра Дьяволо мгновенно пресек, наставив на него автомат.

— Не пугайте мою жену, она ждет ребенка, — сказал он.

Бандит стал лихорадочно шарить у него по карманам, ощупал ремень и подмышки. «Думает, что я, как Джеймс Бонд, повсюду ношу с собой пистолет? Я врач, и больные хотят, чтобы их латали, а не потрошили».

— Давай ключи! — поторопил его бандит, прижав дуло автомата к боку.

— Они наверху, в спальне. Связка лежит на ночном столике, — внешне спокойно сказал Коррадо. На самом-то деле он еле сдерживал ярость — ни на улице, ни даже дома ты больше не чувствуешь себя в безопасности. Эти мерзавцы способны на любую гнусность.

— Иди, — приказал первый бандит второму, походившему на Фра Дьяволо. Коррадо порадовался, что остался здесь, в комнате, вместе с профессором и рядом с Джованной. Но он со страхом ждал, что будет, когда грабители увидят, что сейф пуст. Ведь это пусть невольная, но злая шутка над двумя подонками. Уж лучше бы эти подлецы, похоже местные — у высокого акцент явно венетский, — забрали добычу. Он отдаст им и кошелек с жалкой сотней тысяч лир, и часы «понтик», и кольца Джованны, и несколько золотых цепочек и булавок, которые она хранит в шкатулке. Все, кроме драгоценностей из другого, маленького сейфа и двадцати миллионов наличными — месячной зарплаты персонала его клиники. А бандиты именно эти деньги и ищут. Они все прекрасно рассчитали. Сегодня предпоследний день месяца, завтра банки начнут забастовку, предприятиям пришлось забрать деньги днем раньше. Собственно…

— Где сейф?

Фра Дьяволо вернулся и молча отдал ключи сообщнику.

— В моем кабинете, у входа, — объяснил Коррадо. Он хотел добавить, что искать там деньги бесполезно — сейф пуст. Но ствол автомата уткнулся ему в спину, и он промолчал.

— А вы, милые мои, не вздумайте хитрить, — предупредил высокий, подталкивая Коррадо. — Если я услышу выстрел, пристрелю этого типа.

Джованна с ужасом смотрела, как уводят мужа. Она тоже знала, что за бронированной дверцей сейфа хранятся всего двести-триста тысяч лир, несколько колец да папка под названием «Новейший трактат по иммунологии». Коррадо спрятал ее в сейф не из-за особой научной ценности трактата, а так, «чтобы почувствовать себя более значительным специалистом». Сейчас он осторожно вставлял погнувшийся ключ в замочную скважину. Как ни странно, ему очень хотелось, чтобы сейф не был таким большим и таким пустым. Ведь бандиту это могло показаться издевательской шуткой. Увы, листочки «Трактата по иммунологии» никак нельзя было принять за пачку денежных ассигнаций.

Бандит в маске прижал Коррадо к стене и левой рукой в светлой кожаной перчатке стал шарить в сейфе.

— Деньги? Куда деньги спрятал?!

— Заработную плату служащих я не получал. Банк выдаст мне нужную сумму в воскресенье, несмотря на забастовку.

Если б он мог взглянуть бандиту в лицо, то успел бы приготовиться к удару, но сквозь прорези капюшона были видны лишь зло поблескивающие зеленые глазки. Взрыв ярости грабителя застал Коррадо врасплох. Бандит изо всех сил ударил Коррадо прикладом автомата по лицу. На миг Коррадо потерял сознание. Потом ощутил острую боль в скуле и текущую по щеке кровь. Ноги у него подкосились, но он не упал — бандит прижал его к стене и держал за отвороты пиджака.

— Гони монету, не то пристрелю!

— Кошелек, — прохрипел Коррадо.

Налетчик выхватил кошелек из внутреннего кармана и ловко ощупал его пальцами левой руки.

— Надеешься отделаться мелочишкой, ворюга! — рявкнул бандит. — Двигай назад!

Они прошли через дверь, Коррадо впереди, под холодным стальным дулом автомата, за ним бандит. И вот он снова в гостиной.

Три остальных заложника, застывшие в молчании перед наведенным на них черным дулом автомата, с ужасом глядели на него, безвинного мученика. Браццола невольно встал. Джованна, которой профессор протянул бокал с вином — пусть хоть немного приободрится, — дико вскрикнула. Остальные не успели ее удержать. Она метнула бокал с вином в коротышку бандита и кинулась на него. Бокал разбился о косяк двери с сухим треском, мгновенно слившимся с грохотом автоматной очереди. Одна из пуль попала в дно подноса, который Франческо все еще держал перед собой. И это его спасло — иначе пуля угодила бы точно в грудь, между первой и второй пуговицами жилета. Джованна, отскочившая ко второму креслу-качалке, неожиданно замерла, вцепившись в деревянную стойку.

Молча, словно автоматная очередь была для них приказом, бандиты отступили в прихожую. Секунду спустя они исчезли, растворились в пустоте.

Первым пришел в себя профессор Браццола. Подбежал к другу, который у портика корчился от боли, у него со щеки на белый пиджак лилась кровь, взбухая красными пятнами.

— Коррадо! Что с тобой? Франческо, принеси что-нибудь покрепче и вызови «скорую»!

Франческо судорожно ощупывал грудь, уверенный, что он ранен. Шагнул было к тележке с бутылками, споткнувшись об упавший поднос, но секунду спустя бросился к Джованне.

— Синьора, бандиты удрали. Сейчас принесу вам коньяку!

Он протянул руку, чтобы поддержать ее за локоть. Бедняжка вот-вот должна родить, а тут такой ужас! Но едва он дотронулся до руки синьоры, та откинулась назад и рухнула на пол. Лицо ее исказилось от боли.

— Профессор Браццола! Доктор! О бедная синьора!

Истеричные вопли Франческо вывели Коррадо из шокового состояния. Он оттолкнул друга, который ощупывал его рану, и кинулся к Франческо. А тот уже наклонился к бездыханному телу хозяйки дома.

Подбежал к ней и профессор Браццола. Лишь у него достало твердости духа и находчивости немедленно попытаться помочь Джованне. Он приник ухом к груди, нащупывая пульс, приподнял веки, не в силах поверить, что ее маленькое больное сердце остановилось навсегда, прошитое насквозь двумя пулями. А Коррадо не в состоянии был даже пошевелиться. Кровь больше не текла, но синяя гематома, ширясь, добралась от скулы до левого уже заплывшего глаза. Здоровым правым глазом он с надеждой глядел на Браццолу, который делал Джованне искусственное дыхание. В первый момент он, Коррадо, решил, что жену убили. Нет, нет, она жива, ведь до него доносится биение ее сердца, громкое, частое. Тук, тук, тук — словно удары молота. И снова — тук, тук, тук, тук. Жива, она жива! Жи…

— Так вот, падре, — словно невзначай заметил Джузеппе Паломбелла, по прозвищу Барон, и взглянул на священника. Крепкий, жилистый, словно горец, дон Тарчизио сидел на деревянном стуле и потому заметно возвышался над Паломбеллой, утопавшим в мягком кресле. — Так вот, господь наш, Иисус Христос, однажды нашел очень точное определение… — Паломбелла усмехнулся, прищурив глаза, и после секундного колебания заключил: — когда говорил о своих овечках.

Паломбелла внимательно посмотрел на дона Тарчизио, пытаясь определить, уловил ли священник его простую и ясную мысль. Но на широком, мясистом лице дона Тарчизио отразилось лишь добродушное смущение, из чего Барон понял, что падре увязал слова об овцах со словом «пастырь» в его евангельском смысле.

И в самом деле дон Тарчизио вздрогнул, когда гость, захохотав, стукнул себя ладонью по колену, затянутому в вельвет полосатых брюк, и прошипел ему прямо в лицо:

— Да они овцы, падре! Мы пасем стада! Прикрикнешь на них, толкнешь легонько первых — и остальные поплетутся за ними покорно, безропотно.

— Не кощунствуйте! — возмутился дон Тарчизио, сообразив наконец, к чему клонит его необычный гость. — Не говорите так, синьор Паломбелла!

Он, конечно, не признался Барону, что возмутило его не столько нелестная оценка его миссии священника, сколько это наглое множественное число «Мы пасем стада».

Получается, будто роль священника где-то совпадает с ролью главаря мафиозной банды.

— Зовите меня лучше дон Джузеппе, — ласково предложил Паломбелла, невольно усугубив тем самым нанесенное дону Тарчизио оскорбление. Ведь выходило, что он, приходский священник городка Фиа-дель-Монте, и этот мафиозо — сообщники. Какое кощунство!

По растерянному и вместе с тем гневному взгляду священника Барон тут же догадался о своем промахе и с улыбкой добавил:

— Вы уж не обижайтесь. У нас на Юге так принято. Ну а здесь, наверно, другие обычаи! Тогда уж не сердитесь, падре. Я не хотел вас обидеть.

Он снова пристально поглядел на здоровяка священника.

— Историей про овец я хотел лишь убедить вас, что при желании вы можете успокоить своих прихожан. Я вовсе не дьявол. Уж скорее — жертва клеветы.

Паломбелла наклонился в своем мягком кресле и темной, сухой, словно вырезанной из дерева рукой ласково погладил сиамского кота. Тот кружил вокруг кресла, захваченного незнакомцем, от которого исходил странный, манящий запах.

— Видите ли, синьор Паломбелла, — ответил приходский священник, так и не пожелав назвать гостя по южному обычаю доном, — жители Фиа встревожены. Ведь с той поры, как вы здесь, мы потеряли… да-да, потеряли покой. Фиа всегда был тихим городком, чужаки изредка появлялись здесь лишь летом, а не зимой и осенью. А теперь непрерывно приезжают и уезжают какие-то странные люди, уж это-то вы должны признать. В самом их приезде не было бы ничего предосудительного, если бы не ужасные события, потрясшие всех нас, синьор Паломбелла. Сейчас этот труп, а две недели назад убийство бедной синьоры Джованны, там, на вилле.

Дон Джузеппе почесал у кота за ухом, и тот, к изумлению своего хозяина, вскочил и прыгнул в кресло. А ведь обычно его красавец-кот пугал незнакомых людей. Паломбелла, он же дон Джузеппе, посадил кота на колени и сказал, обращаясь скорее к нему, чем к хозяину дома:

— Разве я виноват в том, что у вас произошло? По своей воле я, уж простите, никогда бы сюда не приехал. Да вот пришлось — за чужие, кстати, грехи. А вы знаете, падре, как тяжко мне, бедняге, привыкшему к солнцу Амальфи, торчать в этом… — он вовремя проглотил смачный эпитет, пришедший ему на ум, и хмуро договорил: — …в этом месте? — Потом погрузил руки в шерстку кота так, точно это муфта.

— Я, падре, человек энергичный. И вот по вине моих врагов вынужден передать дела другим.

Он буравил лицо священника своими острыми, колючими глазками, и, как показалось дону Тарчизио, в них светилась усмешка.

— Что тут странного, если ко мне приезжают люди и рассказывают, как теперь идут дела.

У дона Тарчизио окрепло подозрение, возникшее при первой же встрече с этим «джентльменом» из Кампании, что Джузеппе Паломбелла ищет в нем союзника для осуществления своих темных планов. А в том, что у этого «синьора», восемь раз выпущенного из тюрьмы за недостатком улик, такие планы имелись, сомневаться не приходилось. Лучшее тому доказательство — появление в тихом венетском городке грохочущих автомашин с неразговорчивыми, мрачными водителями. Барон публично выражал ему, приходскому священнику, глубочайшее почтение и лживо каялся в грехах на исповеди, но грозное поблескивание темных глаз выдавало его тайные намерения.

— Синьор Паломбелла, бедняга, которого обнаружили полуобгоревшим в легковушке, не из наших мест. Но нашли-то его труп здесь, и тому должно быть какое-то объяснение. Когда вас вызвали карабинеры, вы хорошо разглядели лицо убитого?

Барон резко наклонился к дону Тарчизио, и кот, все время пребывавший настороже, мгновенно спрыгнул с колен гостя.

— Так этот чер… чернявый мертвец и взбудоражил ваших прихожан? Да и карабинеры хороши — вызвали меня для опознания трупа, словно я непременно должен знать убитого, а то и сам его прикончил. Вот так, падре, и подрывают репутацию человека. Раз кого-то убили, то уж точно не обошлось без этого бандита Паломбеллы, потому и свозим-ка его опознать труп. Немудрено, что местные жители тоже подозревают меня в преступлении. Клянусь вам, дон Тарчизио, до вызова карабинеров я покойника никогда не видел. Так и скажите вашим прихожанам.

Дона Тарчизио поразило, что поднадзорный изо всех сил стремится доказать, будто он человек спокойный, сдержанный, тихий и совершенно безвредный. При его-то славе грозного бандита он мог бы наплевать на суждения местных жителей. Зачем ему их доброжелательность и уважение? Он-то сам давно понял, что этот Барон глубоко презирает честных прихожан городка, ставших к тому же его невольными стражами. Ведь тут Барон, так сказать, в тюрьме под открытым небом.

— Так и скажу, — пообещал дон Тарчизио, сознавая, что бесполезно убеждать прихожан в безвредности и доброте человека, которого он и сам побаивался. — Так и скажу.

Он проследил взглядом за котом, который, задрав хвост, терся о брюки гостя. Похоже, его одного привлекал этот тип в зеленом вельвете. А может, кот просто пытался пробраться на свое любимое место. И верно, едва дон Джузеппе встал, он одним прыжком очутился в кресле.

— Благодарю вас, падре, — вкрадчивым голосом произнес Джузеппе Паломбелла. Голос был ломким, и говорил он с легким сицилийским акцентом, раскатистыми «р» и округлыми «о».

Еще не видев Барона, дон Тарчизио живо представлял себе, как повелительным голосом тот негромко отдает страшные приказы, грозящие людям гибелью. Ну и повезло же ему. За что такая напасть ему, добродушному священнику маленького прихода, совершенно не разбирающемуся в бандах, главарях мафиозных семейств, «крестных отцах», о чем его торопливо проинформировал старший сержант карабинеров Брандолин?! Старший сержант посетил его, как только узнал, что мудрецы из полиции выбрали именно Фиа местом ссылки для этого закоренелого преступника. Впрочем, это как гром среди ясного неба ошеломило и самих полицейских. Теперь им приходилось почти каждый день составлять в трех экземплярах подробные отчеты; первый — в полицию главного города провинции, второй — в полицейское управление области Трентино-Венеция-Джулия и третий — в министерство внутренних дел. А ведь как спокойно им жилось прежде! Теперь же приходилось вдобавок ко всему прочему следить за передвижением поднадзорного, его сообщников и односельчан да еще мнимых паломников!

Дона Тарчизио осаждали прихожане, панически боявшиеся молчаливого, сухощавого человека в вельветовом костюме, который приходил на утреннюю мессу и клал целых десять тысяч лир на поднос для пожертвований. Особенно пугало прихожан то, что этот тип прямо-таки околдовал местных мальчишек. Десять тысяч лир, брошенные на поднос, таинственная сила, исходившая от его острых глаз, сверкающих на хмуром лице, — все это окружило ссыльного романтическим ореолом. А тут еще местная газета сопроводила его прибытие в городок пикантными подробностями, включая это прозвище Барон, которое многие приняли за подлинный титул!

Просьбы матерей держаться подальше от мерзкого бандита, понятно, лишь укрепили его славу. И вот уже подонки общества в Фиа-дель-Монте стали играть в мафию.

Еще до того, как родители пришли к нему со своими страхами, дон Тарчизио узнал на субботней исповеди от самих мальчишек, что они, «кроме дурных мыслей» и кражи сотни лир из материнского кошелька, «играли в мафию» или «в мафиози». А один даже признался: «Я убил Пинина, и сделал это с радостью». Потом пришел Пинин и рассказал, что он решил отомстить и «устроил засаду Маттео, а тот побежал и сломал себе ногу». А так как Маттео и в самом деле сломал себе ногу, то вина, само собой, падала и на Джузеппе Паломбеллу.

«Он околдовал и мальчишек, и котов», — с горечью подумал дон Тарчизио, вставая со стула и не в силах отвести взгляда от своего сиамского котища, который довольно жмурился от ласк бандита.

— Целую вам руки, дон Тарчизио, — сказал Барон, и его серые глаза лукаво усмехнулись, когда священник непроизвольно сунул руки в карманы сутаны.

Священник проводил гостя до порога и, взглянув на горы, сверкавшие зеленым огнем в этот прозрачнейший октябрьский полдень, не удержался от восхищения, всей грудью вдохнув чистый воздух.

— Прекрасный денек, синьор Паломбелла. Хотя пейзаж немного отличается от вашего, на берегу залива.

— Да, тут не котловина, а прямо-таки драгоценное ожерелье, — любезно откликнулся Барон, желая ублажить дона Тарчизио, но сразу же с грустью добавил: — И все же те места, где живешь себе на свободе, всегда кажутся самыми красивыми.

— Вы охоту любите? — неосторожно спросил дон Тарчизио, слывший в округе заядлым охотником. Он как-то забыл, что поднадзорному запрещено иметь оружие любого типа.

— Да, но здесь переключусь на рыбную ловлю, — со вздохом ответил дон Джузеппе.

— Тут есть места, где водится отменная форель, — утешил его дон Тарчизио и пообещал их показать. И вдруг он заметил, что трое мальчишек из «банды мафиози» и даже Маттео с ногой в гипсе стоят у стены молельни и неотрывно следят за каждым их движением.

Дон Тарчизио поспешно распрощался и вернулся в церковь.

Он, человек обычно невозмутимый, внезапно разнервничался и в сердцах скинул любимца-кота с кресла — сам покидать это мягкое местечко кот не хотел, считая своим законным правом нежиться тут.

До заката, к счастью, еще оставалось добрых полтора часа. Есть время, чтобы успокоиться, отогнать прочь навязчивые грешные мысли, а главное, больше не думать о полуобгоревшем незнакомце, которого нашли на повороте дороги, возле руин бункера, почему-то пышно именуемых «замком».

«Разве не мафиози сжигают трупы, чтобы убитого не смогли опознать? — сам себе задал вопрос дон Тарчизио, садясь в кресло. — Нет, точно нет, оружие мафии — охотничье ружье».

Впрочем, здесь налицо преступление «на чужой территории», а значит, возможны варианты. И потом, охотничье ружье — лупара — оружие сицилийцев и калабрийцев. А в провинции Кампания к нему, вероятно, не прибегают. Дон Тарчизио тяжко вздохнул, поняв, что совершенно не разбирается в этих запутанных вещах. Ведь он всего-навсего приходский священник, лишь однажды совершивший паломничество в Рим по случаю святого года. А его познания в видах оружия ограничиваются аркебузой и перочинным ножом. Да еще бритвой. А если он вспоминал о неаполитанских пистолетах, то всегда считал, что из них стреляют в дни карнавала, в такт залпам петард. Он сжал пальцы в кулак и сунул руки в карманы. «Целую вам руки, падре». Этому Барону в ответ надо было бы съездить кулаком по роже. «О святая мадонна, прости меня, бедного приходского священника».

Он пожалел, что заговорил с Паломбеллой об охоте и о рыбной ловле. Не хватало только, чтобы прихожане увидели его вместе с этим дьяволом. В лучшем случае скажут, что он купил его своими десятитысячными пожертвованиями.

Хотя по лицу никто об этом не догадывался, дон Джузеппе Паломбелла тоже волновался и нервничал.

Внешне он не выказал ни малейшего недовольства, даже когда увидел, что на ступеньках дома сидит Чириако. Поднялся на второй этаж, Чириако последовал за ним, потом уселся возле двери и кивком головы приказал Чириако войти в комнату, однако молодой человек остался стоять в холле, служившем Паломбелле также столовой и гостиной.

— Что тебе надо?

— Меня прислал Дядюшка Нтони.

Барон готов был обрушить на посланца лавину ругательств, самым нежным из которых было «ах это дерьмо Нтони», но сдержался, лишь крепко сжал губы. И все-таки ярость прорывалась в неподвижном взгляде, устремленном на беднягу Чириако. Но тот лишь слегка пожал плечами в надежде, что гнев дона Джузеппе не обрушится на него самого. Ведь гонцу мстить не положено.

— Сюда приходить больше не смей, — процедил сквозь зубы дон Джузеппе, сделав особое ударение на словах «сюда» и «не смей».

— Дон Джузе, вы же знаете, я человек подневольный! — простонал Чириако. Так он и знал, однажды дон Джузеппе и Дядюшка Нтони раздавят его как орешек. Теперь он с тоской вспоминал о тех трех годах, когда вместе с доном Джузеппе занимался контрабандой сигарет. Веселая была житуха — бешеная гонка на катере, за которым мчится сторожевой катер таможенников. Опасно, зато свежим морским воздухом дышал. Он бы никогда не попросил у Барона позволения впрячься в тележку Дядюшки Нтони, если бы тот не предложил ему «тройное жалованье». А у него, Чириако, как назло, полно племянников-сирот да незамужних тетушек. И всем надо помогать!

— Знаешь, чем занимается Дядюшка Нтони? — спросил Паломбелла, сощурясь так сильно, что глаза превратились в две узкие щелочки.

— Нар… наркотиками, — пробормотал Чириако. Разозлило его тогда и открытое неодобрение, даже упрек, прозвучавший в словах дона Джузеппе. Да вдобавок дон Джузеппе предложил ему денег в долг, чтобы он сумел заткнуть самые большие дыры. Чириако все это сильно не понравилось — ишь, вздумал на него ошейник надеть, чтоб он и дальше возил на катере контрабандные сигареты, грузил и разгружал их молниеносно, за две-три минуты. Черт возьми, он научился ремеслу, набил руку, быстрота, смекалка — как раз для того, чтобы теперь побольше заработать! Да и вообще он мог уйти от дона Джузеппе Паломбеллы и не объясняя ему причин — не перешел же он в банду соперников. Дядюшка Нтони торговал другим товаром, и дону Джузеппе нечего было бояться, что его подчиненный выдаст сопернику профессиональные тайны и тактику контрабанды сигаретами.

— Значит, это тебя не пугает? — переспросил Барон. И добавил с намеком: «Сигареты никого не убивают», чем сильно удивил Чириако. Ведь он слыхал от многих, что молодой Джованни Паломбелла в пятидесятых — шестидесятых годах сам был причастен к страшным убийствам, так и оставшимся нераскрытыми. Чириако покачал головой и выпятил подбородок, что означало «мне на это начхать». Больше хозяин не настаивал, только заметил:

— Не забывай, если ты и передумаешь, я назад тебя не возьму, раз ты связался с людьми Дядюшки Нтони.

— Дело ясное, — ответил Чириако. Не потому, что ясно представлял себе ход рассуждений дона Джузеппе, просто ему нравилось само это выражение. Он не подозревал, что только потом поймет, какую совершил ошибку. Эх, зря он променял работу, рискованную, конечно, но чистую, на грязную и сверхопасную. Уж тут опасность подстерегала тебя на каждом шагу — отдел по борьбе с наркотиками, банды соперников, да и сами наркоманы порой опаснее всех. Потом он немного утешился, когда после суда, длившегося год, Барона приговорили к трем годам ссылки в один из северных городов; среди многих преступлений, конечно же, так и не доказанных, контрабанда сигаретами на процессе даже не упоминалась. Но радость Чириако длилась недолго, контрабанда сигаретами возобновилась, только руководил ею отныне Винченцио Депаоли, в шутку прозванный друзьями Санвинченцо. Черт побери, они же в Маратее вместе разгружали сигареты с катера, и он, Чириако, а вовсе не Винченцино вполне мог возглавить банду.

— Что нужно от меня Нтони?

Одно то, что дон Джузеппе намеренно опустил ласковое «дядюшка», подтверждало — между старым и новым боссом отношения были и остались далеко не дружественными.

Дядюшка Нтони — само такое сочетание напоминало о добром, заботливом родственнике, к которому ты охотно обращаешься за советом и помощью. Впрочем, впечатление это быстро пропадало у всякого, кому доводилось ближе познакомиться с Дядюшкой Нтони.

Чириако, переминаясь с ноги на ногу, стал разглядывать свои короткие сапожки с остроконечными мысками и высокими каблуками. Барон даже не предложил ему сесть, и это настораживало — хозяин явно демонстрировал полное презрение к тому, кто послал Чириако. Увы, сам Чириако не сомневался, что сейчас презрение распространялось и на него — нежданного посланца.

— Дело в Кастелло сработали очень плохо, — прошептал Чириако. И с ужасом увидел, что маска безразличия словно бы упала, щелочки глаз распахнулись и полыхнули яростью.

Сухими ручищами Барон схватил Чириако за отвороты распахнутой куртки:

— Ты его убил?

— Нет! Нет! — поспешно воскликнул Чириако, замахав руками и дергая головой. — У меня на такие штуки духу не хватает. Дядюшка Нтони тоже это знает и никогда не дал бы мне такого приказа.

Он умоляюще смотрел Барону прямо в лицо своими темными глазами. Но не выдержал его испытующего взгляда и снова опустил голову.

— Я только его выследил и ехал за ним до самой Виченцы. Потом сообщил все Дядюшке Нтони и тот… тот послал Спаламуорто. Он-то… все и устроил.

Барон о Спаламуорто слыхом не слыхал, но сразу понял, что речь идет об одном из наемных убийц, готовых «потрудиться» за жалкие полмиллиона лир.

— Как звали убитого? — спросил он.

— Энцо Калоне, мелкий торговец.

Чем торговал Энцо Калоне, он объяснять не стал. Барон и сам это знал.

— Энцо удрал на север с тысячью доз Дядюшки Нтони. Нет уж, наказал его Дядюшка справедливо — если такого не проучить, так все будут удирать с товаром, только их и видели.

— Ты прав, наказал справедливо, — с ядовитой ласковостью подтвердил Барон, и от этой ласковости у Чириако засосало под ложечкой.

— Но вот почему обслужили Энцо Калоне в Виченце, а труп привезли сюда?

У Чириако кадык на могучей шее вздулся и сразу опал. Он отступил на шаг, словно желая очутиться подальше от бывшего хозяина.

— Так приказал сам Дядюшка Нтони.

Чириако ждал, что сейчас начнется буря. Но дон Джузеппе внешне никак не отреагировал на подобную новость. Собственно, он задал вопрос лишь для проверки. Едва Чириако назвал имя убийцы, он уже догадался, что это хитроумная задумка Дядюшки Нтони, который при всяком удобном случае любил зло подшутить над своими «коллегами», особенно если они попадали в лапы правосудия. Вот он и приказал отвезти труп Энцо в район, «зараженный» ссыльным по прозвищу Барон. В кругу «людей беспощадных» — а к нему принадлежали они оба — считалось мудрым и справедливым покарать того, кто смошенничал. Энцо Калоне был обречен на смерть. Но Дядюшка Нтони еще и обернул убийство себе на пользу, приказав перебросить мертвеца на крохотный клочок земли, где Барон имел силу. Нетрудно было предположить, что подозрение неизбежно падет прежде всего на опасного ссыльного. Дядюшка Нтони заранее испытывал при этом злобное наслаждение, хоть и пошутил добродушно: «Тут уж дону Джузеппе не придется больше скучать!» На самом деле он стремился отомстить Барону, тоже «человеку беспощадному», но другого склада: скрытному, со странными профессорскими привычками, презиравшему его, «босса мафии». Этот Джузеппе Паломбелла, обожавший древние руины и римлян в тогах, ну, таких, что показывают в фильмах типа «Нерон» и «Бен-Гур», называл его не иначе как «безграмотный ублюдок», а в минуту ярости даже «дерьмо», «подонок», «мразь».

Все-таки одного дон Джузеппе не понял:

— Говоришь, тебя послал ко мне Дядюшка Нтони?

Не поднимая головы, Чириако ответил:

— Я так сказал, чтобы к вам проникнуть, дон Джузеппе. А то бы вы и слушать меня не стали. Хотел вас обо всем предупредить.

Набравшись храбрости, он поглядел Барону прямо в глаза. Дон Джузеппе молча, в упор разглядывал его и наконец слегка улыбнулся, с шутливой укоризной покачав головой.

— Считай, что предупредил.

Чириако немного приободрился. Но улыбка тотчас погасла, и Барон сухо спросил:

— А что говорят ваши о случае на вилле Сперони?

Вопрос поразил Чириако, и он в полном недоумении уставился на Барона.

— Какая еще вилла Сперони?

— Ну попытка ограбить хозяев той виллы с колоннами, которая стоит на вершине холма, — сердито объяснил дон Джузеппе. — На ней хозяйку убили.

Чириако так сильно замотал головой, что даже покачнулся. Сказал, что ни об этой вилле, ни о ее хозяйке отродясь не слыхал. Он смотрел в глаза своего бывшего хозяина смело, словно предлагая заглянуть к нему в душу и убедиться, что он не лжет.

— Понял, ты ничего не знаешь, — успокоил его Барон. — Ну, тебе пора идти. Подожди, есть хочешь?

Чириако уже взялся было за ручку двери, но тут же повернулся и впервые за эти трудные четверть часа широко улыбнулся. Сказал признательно, махнув рукой:

— Пообедаю в Виченце, дон Джузеппе. Вы правы, мне надо поскорее сматывать удочки.

— Тогда хоть пропусти стаканчик вина, — удержал его Барон. — С нашим амальфским его не сравнить, но пить можно. А я пока тебе одну посылочку приготовлю. Отвезешь ее?

Он буравил своими сверкающими глазками лицо Чириако, но тот не испугался.

— Дон Джузеппе, ваша просьба для меня — закон, — ответил он, радуясь и тому, что довел до конца трудное дело, и тому, что вновь сумел наладить дружеские отношения с бывшим хозяином, о чем всегда мечтал.

Маленький пост карабинеров в городке Фиа-дель-Монте буквально лихорадило.

Убийство молодой жены доктора Сперони, казалось, привело в действие таинственный адский механизм. В городке за десятки лет не происходило ничего подобного, а тут за месяц два страшных преступления в крохотном двухкилометровом квадрате. Немудрено, что сонный венетский городок пришел в смятение, и его жители отныне готовы были ко всему. Случись третье убийство при загадочных обстоятельствах и окажись неподалеку еще один труп, жители Фиа не слишком бы удивились. Недаром мудрая пословица гласит: бог троицу любит.

Первый этаж здания муниципалитета, приютивший карабинеров, превратился в корабль посреди бушующего моря. Беспрестанно звонил телефон, журналисты носились, словно фокстерьеры, в поисках несуществующих сенсаций, а из полицейского отдела Виченцы, возглавившего расследование, то и дело прибывали нелепые приказы. Таким путем власти могли излить свою ярость по поводу того, что они плутали в кромешной тьме. Время от времени очередной мудрец решал лично разобраться во всем на месте и устремлялся в Фиа.

Вот и сейчас в кресле сержанта Брандолина сидел доктор Лаццерелли из оперативного отдела Виченцы. Он свирепо ругал карабинеров: ведь в тот самый день, когда преступники подожгли машину с трупом, сведения о точном местонахождении поднадзорного Паломбеллы отсутствовали.

Ну а в том, что сожгли уже труп, сомнений не оставалось — вскрытие показало, что незнакомца задушили. Что же до самой спаленной машины, то она принадлежала адвокату из Виченцы, уехавшему по делам за границу. Его удалось разыскать в одной из гостиниц Линца. Получив столь приятную весть, он сказал, что, путешествуя поездом, всегда оставляет машину на стоянке привокзальной площади.

— Позвольте заметить, доктор Лаццерелли, — успокоил его сержант Траинито, — что наблюдения мы не прерывали. С утра позавчерашнего дня до утра вчерашнего дня Паломбелла не выходил из дому. Ему нанесли пару визитов.

Доктор Лаццерелли сердито покачал головой с копной сильно поседевших волос. Он испытывал необъяснимое пренебрежение к захолустным отделениям карабинеров под командой какого-нибудь старшего сержанта, а то и просто сержанта.

— Ах визиты! — сердито отозвался он. — Ссыльным обычно запрещено принимать визитеров!

— Вот именно, что обычно. Вы точно выразились, лейтенант. Но Паломбелла получил разрешение министерства.

— Неплохо устроился этот босс с Юга! Зачем было ссылать его сюда, если он сохранил все связи!

Теперь гнев Лаццерелли обрушился уже не на местную полицию, а на продажных чиновников министерства.

— Ну и сколько же длился визит?

Траинито сверился с докладной.

— Рокко Пиццуто, управляющий поместьем «Аранчето» в провинции Солерно, принадлежащим Паломбелле, прибыл на машине светло-голубого цвета, марки «лей-ланд» с номерным знаком «СА 235 122» в шестнадцать часов пятнадцать минут и уехал в девятнадцать часов. Лаццерелли в сердцах чертыхнулся и кулаком стукнул по столу, чему сержант Траинито втайне порадовался.

— Зачем, спрашивается, их переправляют сюда на Север, где они всем отравляют жизнь, будоражат спокойные прежде городки, мутят тут воду? Чтобы они еще лучше обделывали свои грязные делишки под прикрытием тех самых мер, которые должны были бы их обезвредить?! «Господин судья, разве ж я мог? Я ведь нахожусь под особым наблюдением», — с иронией промяукал Лаццерелли, неумело подражая южному диалекту.

— Вчера Паломбелле нанесли второй визит, — неумолимо продолжал докладывать Траинито, с трудом сдерживая улыбку. Когда он смеялся, его круглое лицо довольного кота подергивалось сетью морщинок, и без того усеявших лоб и щеки.

— Тоже с разрешения министерства?

— Нет… нет, — запинаясь, ответил сержант. — Нет, но мы получили приказ не вмешиваться.

Этим сообщением он, похоже, надеялся еще больше разозлить начальника, но тот сдержался и выжидающе молчал. Пришлось Траинито объяснить:

— Это был некий Чириако Фавелла, тайный торговец наркотиками в Неаполе. За ним неотступно следят уже несколько недель, чтобы схватить на месте преступления. И занимается этим полиция Виченцы, вы разве не знали? К сожалению, единственным проступком Фавеллы можно считать визит к Паломбелле. Может, он только ради этого и приезжал сюда, в Фиа.

Лаццерелли пододвинул к себе блокнот, в который командир местного отделения карабинеров Брандолин заносил копии донесений. Нашел чистую страницу и принялся что-то старательно рисовать. Траинито показалось, что это ракеты на стартовой площадке космодрома. Изрядно поседевшие волосы лейтенанта Лаццерелли как-то не вязались со свежим, худощавым лицом и ясными глазами крепкого, здорового человека. Для своих сорока лет он выглядел на редкость молодо.

— И это донесение составлено как положено, в трех экземплярах, — сказал сержант. Если всемогущий начальник надеялся подловить их, сельских сыщиков, на несоблюдении формальностей, то он просчитался.

— В отчете Антимафии[53] не указано, что Паломбелла занимается сбытом наркотиков. Он занимается разными грязными делами, но не наркотиками, — изрек Лаццерелли и пририсовал к ракете струйки дыма. («Что это еще за ракета со струйками дыма?») Да, но, может, он решил таким образом заполнить вынужденные часы праздности в чертовой ссылке. Только этого нам не хватало! — заключил Лаццерелли.

Необъяснимым образом веселое настроение у Траинито как рукой сняло. Разговор с лейтенантом Лаццерелли он до сих пор вел так, чтобы немного его позлить. А сейчас сам почувствовал, что разозлился. Одна мысль о том, что этот червь навозный задумал растлить молодежь городка, в сущности чистую и честную, приводила его в негодование. Нахмурившись, он сказал:

— Если это так, я начну сбор подписей и сам подпишусь первым под прошением убрать отсюда этого негодяя. Раз он тут может проворачивать свои гнусные аферы, пусть лучше забирают его домой!

Лаццерелли ничего не ответил. Закурил и, молча затянувшись, пририсовал к первой ракете вторую, тоже со струей черного дыма.

— Что он там делает у священника, ваш сержант Брандолин? — наконец не выдержал он.

— Пошел узнать, не выудил ли падре что-либо полезное из разговора с доном Паломбеллой.

Он выделил голосом слово «дон», но Лаццерелли никак не отреагировал на скрытую насмешку.

— Этот му… — он вовремя остановился, — этот бандюга завязывает связи в обществе. С вами еще не пробовал, лейтенант?

— Если б он со мной попытался…

Приход Брандолина помешал ему рассказать, что бы тогда случилось с Паломбеллой.

Лаццерелли и Брандолин вяло поздоровались, они совсем недавно виделись. И вообще встречались они теперь необычно часто — сначала на ограбленной вилле, потом при осмотре полуобгоревшего трупа, по виду еще более страшного, чем труп Джованны Сперони.

— Кофе не хотите? — предложил лейтенанту Лаццерелли старший сержант Брандолин, садясь за письменный стол. — Траинито, позвони, пожалуйста, в бар. Мне ничего не надо — меня дон Тарчизио чашкой кофе уже угостил.

Он смотрел на лейтенанта, собираясь с мыслями, а потом коротко изложил итоги своего визита к священнику.

— Гость желает, чтобы его оставили в покое. Жалуется, что местные жители настроены к нему враждебно, и требует, чтобы господин приходский священник прямо с амвона объяснил прихожанам, какой милый, честный человек к нам приехал.

Лаццерелли протянул ему сигарету, Брандолин охотно взял ее и закурил. К низкому потолку потянулись струйки дыма. Брандолин глубоко затягивался, и его щеки вздувались, а гладкие, светло-золотистые волосы с прядями цвета ржавчины при каждой затяжке спадали на лоб.

— Очень недоволен, что его повезли опознавать труп. Утверждает, будто мы всячески пытаемся его очернить.

— Только нам недоставало, чтобы господин Паломбелла вконец рассердился. С его-то связями в верхах нам же еще и устроят головомойку, — невесело пошутил Лаццерелли. И вдруг заговорил совсем о другом — из-за этого-то он и проделал из Виченцы путь в добрых тридцать километров.

— Убитого опознали? — спросил он.

— Это вам, доктор Лаццерелли!

Траинито, поджидавший на пороге бармена, поставил на стол чашку кофе. Лишь теперь он увидел, что рисовал Лаццерелли: вовсе не ракеты, а дымовые трубы. Целый лес дымовых труб — пейзаж, весьма характерный для некоторых районов Венето, вконец обезображенных за последние двадцать лет. Из труб поднимались ввысь плотные, зловещие облака дыма, что сержант Траинито расценил как скрытое проявление недовольства.

Лаццерелли отпил глоток, вынул из кармана лист бумаги и стал читать: «Энцо Калоне, родился и жил в Торре-Аннунциата, тридцати четырех лет, агент национального страхового общества, женат, детей нет».

— А, Торре-Аннунциата! — встревожился Брандолин.

— Вот именно.

В каждом слове Лаццерелли звучал намек, увы, и на то, что с убийством на вилле Сперони обгоревший труп никак не связан. Собственно, они не слишком на это надеялись, но всегда легче распутывать один клубок, чем два.

— Как вы узнали про этого Калоне? Жена сообщила об исчезновении мужа?

— Жена видела его не чаще чем раз в неделю. Он вечно был в разъездах, и, понятно, супруга ничуть не волновалась. Мы нашли машину. Этого самого Калоне. Ее сбросили с обрыва в реку, но сработано было плохо — бандит явно не здешний. Он неудачно выбрал место — в заливчике, полноводном только в дождливые дни. А когда сухо, илистое дно всасывает воду, и ее остается совсем немного. Дверцы машины были распахнуты — верно, чтобы она поскорее затонула, но вот отпечатков пальцев водителя мы так и не обнаружили. Течение там очень слабое, и возможны лишь два варианта: либо труп все же вначале лежал в машине, либо незнакомца убили в другом месте. По номеру машины мы выяснили, кто ее владелец. Наши коллеги из Торре-Аннунциата описали жене приметы убитого, и она опознала в мертвеце мужа. Для официального подтверждения факта смерти сюда выехал брат убитого.

Лаццерелли допил кофе и резко поставил чашку на блюдце. Чашка жалобно звякнула. Он посмотрел сначала на Брандолина, затем перевел взгляд на Траинито. Оба унтер-офицера слушали начальника с полным вниманием.

— Никто тут не слыхал об Энцо Калоне?

И Брандолин, и Траинито порылись в памяти и ответили: нет, не слыхали. Брандолин неуверенно предложил спросить у Ромео, владельца отеля «Корона», не было ли у него такого клиента. Позвонили, но хозяин отеля, единственного в городке, ответил, что клиента с такой фамилией у него не было, да и вообще там южане не останавливаются.

— Какого черта его принесло в Виченцу? — процедил сквозь зубы Лаццерелли. — Агентом национальной страховой компании он работал в провинции Козерта.

Траинито сжал нос большим и указательным пальцами, прочистил его и высказал свою догадку, хотя его об этом не просили.

— По-моему, наш мафиозо замешан в убийстве, и крупно! Может, к убийству на вилле он и не причастен. Но этот обгоревший труп — его работенка. Наверно, он действовал не сам, а нанял другого человека.

— Тогда этому другому человеку куда проще было бы уничтожить труп вместе со своей машиной. Вместо этого он украл чужую машину, погрузил в нее убитого и сжег почти около дома почтенного мафиозо, — с нескрываемой иронией заметил Брандолин.

Сержант Траинито обиделся. Он был южанином, и нередко мышление и образ действий южан были ему понятнее, чем этим аборигенам Севера. Они ни капли не разбирались в правилах, контрправилах, ритуале и кодексе отношений уроженцев Юга страны, особенно тех, кто был связан друг с другом нерушимыми патриархальными узами и вдобавок стоял на разных ступенях иерархической лестницы.

— Дон Джузеппе Паломбелла мог нанять убийцу, чтобы продемонстрировать здесь все свое могущество. Дать пощечину властям, иными словами, нам, — пояснил он.

— И потом ваш дон Джузеппе отправился к дону Тарчизио и несколько часов убеждал его в своей невиновности! — воскликнул Лаццерелли. — Настаивал, чтобы тот успокоил прихожан и объяснил, что перед ними добропорядочный джентльмен, кем-то оклеветанный! Сержант, у вас слишком богатая фантазия!

Лаццерелли взглянул на свои жуткие дымовые трубы и добавил:

— А может, вам как раз фантазии и не хватает!

Траинито заметил, что и Брандолин злорадно ухмыляется в свои золотистые усики, и почувствовал себя оскорбленным. Он направился к двери.

— Пойду подготовлю планы на завтра.

— Подождите, подождите, сержант! — настиг его голос Лаццерелли. — Я должен сообщить вам еще об одном.

Уже у порога Траинито остановился и застыл возле самой двери.

— Глава Оперативного отдела Венеции распространил поиски Стефано Коллорини и на провинцию Виченца. Две недели назад тот ранил дорожного полицейского на заставе у Портогруаро, и сейчас поступили сведения, что этот Коллорини находится в вашем районе.

— И он у нас объявился? — простонал Брандолин.

Он явно пал духом. Обычная его энергия иссякла, уступив место ощущению бессилия.

— О господи, не обязательно здесь — провинция-то большая, — ответил Лаццерелли. — Не забывайте, однако, что Коллорини жил в Виченце, когда, похоже, был членом экстремистской банды.

— Какой? — в один голос спросили оба унтер-офицера. Лаццерелли пожал плечами.

— Одной из тех, что присваивают себе громкое политическое название, чтобы оправдать свои гнусности. Неонацистской, Отрядов пролетарской армии. Группы вооруженных пролетариев, анархистов, красных кхмеров, — Лаццерелли угрюмо усмехнулся, красные кхмеры казались ему родичами пирата Сандокана.

— Так или иначе, а друзья в городе у него есть. Впрочем, не исключено, что Коллорини укроется в каком-нибудь нежилом доме или в лесной хижине.

Он хитро поглядел на Траинито:

— Если только он уже не нашел убежища под крышей дома поднадзорного Паломбеллы.

— Все может быть, — не сдавался Траинито. — Разве не обвиняли этого мафиозо, хотя доказать это и не удалось, в укрывательстве других преступников?

— Ну, уж тут ты хватил лишку, — возразил Брандолин. — Коллорини никак не связан с мафией. И по-моему, с бандами экстремистов. Он бандит, и баста. Но вот если мы его схватим, он наверняка объявит себя политическим заключенным. Признайтесь, такая декларация выглядит привлекательной, и потом…

— Сильвио Пеллико[54] в гробу бы перевернулся! — прервал его Траинито в порыве патриотизма.

На это упоминание о мученике Рисорджименто и Лаццерелли и Брандолин ответили презрительной ухмылкой.

— Паломбелла уж точно не поддерживает требований экстремистов, — парировал Лаццерелли. — В своих политических симпатиях он консервативен, а во внутренних делах привержен феодальным клановым отношениям. Какой уж там крайне левый!

Он умолк и принялся разглядывать желтые от никотина указательный и средний пальцы. Оба унтер-офицера тоже молчали.

— А о вилле Сперони есть новые сведения? — спросил наконец Брандолин.

— Сегодня утром пришлось выпустить задержанного. Ну того типа, которого доктор Сперони ошибочно опознал при первой очной ставке.

— Значит, антиквар тут ни при чем? — заключил Траинито.

— Антиквар? — Лаццерелли криво усмехнулся, безуспешно пытаясь вложить в усмешку весь свой сарказм. — Вы хотели сказать — старьевщик, перекупщик! Он ошивался в тот вечер возле виллы потому, что и в самом деле должен был встретиться с человеком, готовым продать ему старинный ларь. Изрядная гнида, этот ваш продавец, он никак не хотел подтвердить алиби перекупщика по той простой причине, что украл ларь из дома, который ему поручили сторожить. И вот, чтобы его не обвинили в краже, этот подонок лгал, хотя перекупщика подозревали в убийстве. Впрочем, профессор Браццола сразу сказал, что грабитель был худее и с куда более тонкими, маленькими ногами.

— Тонкими ногами?! — изумился Траинито. — Ничего не скажешь, на редкость наблюдательный человек!

Лейтенант Лаццерелли покачал лохматой головой и объяснил:

— Бандит с пистолетом простоял у подоконника целых пять минут. Профессор успел разглядеть его всего, с головы до пят. Хотя ноги могли быть тонкими и маленькими в сравнении с ножищами перекупщика — у того ботинки сорок пятого размера.

Лаццерелли невольно перевел взгляд на свои ботинки сорок второго размера из искусственной тюленьей кожи и долго с тоской разглядывал их. Потом жалобно, слишком даже жалобно, вздохнул и простонал.

— И вот мы, бедняги, снова остались с пустыми руками, да вдобавок господа следователи нас подгоняют кнутом, восседая в креслах за письменными столами. Во всяком случае, в сегодняшнем «Гадзеттино» вы, друзья, прочтете о последних событиях во всех подробностях.

Брандолин выудил из сильно поредевшей пачки еще одну сигарету, сунул ее в рот, но так и не закурил. Громко, с сухим хрустом сжал пальцы худых рук и с вызовом заметил:

— Выходит, мы должны устроить облаву. А там, в Виченце, не забыли, что нас всего трое бедолаг? Притом двое по очереди должны неотступно следить за этой вонючкой Паломбеллой?

Лейтенант Лаццерелли встал и окинул беглым взглядом полупустую комнату, в которой старая, потрескавшаяся мебель резко контрастировала с пишущей машинкой новейшей модели, стоявшей на табурете у письменного стола. Затем перевел взгляд на обоих унтер-офицеров.

— Что ж, нас, бедолаг, в Виченце целых восемь, — признал он. — Да вот только всяких происшествий случается в десять раз больше. Увы, никого не могу вам прислать на помощь. Выполните же свой долг, чего наша дорогая страна и ждет от вас! — с пафосом заключил он.

Лаццерелли без тени улыбки повторил слово в слово все, что сказал его превосходительство новый министр внутренних дел в своей речи, полной лжепатриотической риторики и банальностей. Таким образом он хотел придать мужества силам охраны общественного порядка, «изрядно пострадавшим от многочисленных провокаций и покушений», как он сам признал.

С тех пор в полиции эту фразу в насмешку произносили всякий раз, когда посылали патрули совершить очередное чудо — отделению заменить в схватке целый взвод или же подставить себя под автоматные очереди и лишь затем открыть ответный огонь.

Анонимное письмо прибыло из Виченцы. Об этом говорил почтовый штемпель, проставленный там днем раньше. Адрес «Карабинерам в Фиа» был сложен из трех слов, взятых из газетной вырезки. Газета наверняка местная, ведь городок упоминается лишь в разделе провинциальной хроники. А вот текст составлен из вырезок нескольких газет.

«Энцо Калоне, торговец наркотиками, был убит по поручению Антонио Вичепополо из Неаполя наемным убийцей по имени Спаламуорто».

— Посмотрите-ка, посмотрите!

Траинито положил листок на письменный стол рядом с точно таким же листком, также предусмотрительно анонимным, адресованным Джузеппе Паломбелле.

Он с нетерпением ждал возвращения Брандолина, который вместе с рядовым Сартори отправился на поиски бесследно исчезнувшего Коллорини.

Траинито в третий раз перечитал печатные, весело прыгающие строчки и протянул руку к папке документов о Паломбелле, всегда лежавшую на столе, чтобы сразу внести необходимые добавления. «С 17 часов до 18 часов 30 минут — визит Чириако Фавеллы, торговца наркотиками из Неаполя. Прибыл сюда специально для этого?»

Он вполголоса повторил с вопросительной интонацией: «Специально для этого?» — и пододвинул папку и оба письма к рабочему месту Брандолина.

Для него лично было яснее ясного, что оба эти факта взаимосвязаны. Как бы над ним ни подтрунивал лейтенант Лаццерелли, прав он, Траинито. Может, насчет Коллорини они и не ошиблись. Но вот Фавелла, Вичепополо, Калоне вместе с достопочтенным Паломбеллой составляли единую компанию, то, что неаполитанцы называют кучкой вонючек. Точнее говоря — банду подонков.

— Входите. Не заперто, — сказал Барон, когда в дверь робко постучали.

Сказал вежливо, по стуку определив, что это вдова Мариза Косма с ужином на подносе.

И верно, она вошла, осторожно неся поднос, накрытый салфеткой, и поставила его на стол напротив дона Джузеппе, который сидел и читал газету. Молча, споро принялась накрывать на стол, застелив одну его половину белой салфеткой и расставив на ней тарелки. Своими черными глазами с густо накрашенными ресницами она разглядывала импозантного постояльца. И тихо вздыхала, жалея, что некрасива и уже немолода, — ведь этот сухопарый, хорошо одетый и нестарый еще мужчина ей нравился.

— Там вам письмо, синьор Паломбелла, — сказала она, протягивая конверт и ничуть не выказывая удивления, что адрес состоит из одних газетных вырезок. Сам Паломбелла тоже не очень удивился этому, будто наклеенный, сбегающий вниз лесенкой адрес на конверте — вещь вполне обычная.

— Большое спасибо, — сказал он. Не глядя положил письмо в карман и пододвинул стул к уже накрытому столу.

— Чем меня сегодня порадуете?

— Полентой и птичками.

Синьора Косма сняла салфетку и застыла в ожидании восторженной улыбки на лице постояльца.

Барона обдало облаком пара, пронизанным приятным запахом тушеного мяса. Он наклонился и стал рассматривать еду.

— Птицы? — без всякого энтузиазма переспросил он. Пригляделся получше. — Где же тут птицы?

— Птички улетели, — засмеялась вдова. — Остались только кусочки мяса. Очень вкусные.

— Да-да, я тоже предпочитаю мясо, — обрадовался дон Джузеппе. — Птицы пусть уж лучше поют себе на свободе.

— Ну, что за подлые люди, — бархатным голосом пропела вдова. — Говорят, будто вы злой, а вы так любите птичек.

Дон Джузеппе ел с аппетитом — тушеное мясо было душистым, да и полента не показалась ему такой уж несъедобной. А ведь в Неаполе убеждены, что кукуруза годится лишь для откорма свиней. Он отпил «бардолино» и нашел, что это сладкое вино имеет приятный вкус.

Как раз такое вино, вспомнил он, гордясь своей эрудицией, Вергилий восхвалял в своих «Георгиках», а император Август пил с великой охотой. Конечно, у «бардолино» нет того чудесного горьковатого привкуса, что у каприйского вина, но огорчаться — грех, известно давно: в каждом краю свое вино. Кстати, не здесь ли находятся долины, которые римляне называли Вальполицеллие?

Он подумал немного, как бы это получше перевести, и решил, что точнее всего будет «долины с множеством погребов».

Барон осушил бокал, сунул в рот потухшую трубку и сел перед телевизором. Прежде чем его включить, Барон извлек из кармана письмо, внимательно его рассмотрел, ощупал и усмехнулся: письмо подверглось проверке. Вскрыл конверт и, бросив взгляд на наклеенные буквы, стал изучать сам лист бумаги.

«Лист вынимали, а затем снова вложили в конверт».

Дон Джузеппе опять улыбнулся и поискал в карманах коробку спичек. Истребил с десяток — они были очень маленькими, — прежде чем ему удалось наконец поджечь конверт. Когда тот загорелся, Барон поднял крохотный факел к трубке и держал долго, пока не потянуло приятным дымком, а в руках не остался один лишь пепел.

Мысли его перекинулись на вдову Косма, трогательную заботливость которой он заметил сразу. Он с удивлением спросил себя, с чего вдруг в городке, где все жители заранее настроились к нему враждебно, она охотно согласилась его приютить. Если она надеется получить взамен его нежную любовь, то сильно ошибается! В лучшем случае он готов щедро заплатить ей за две комнаты на втором этаже. Ведь он уже было смирился с тем, что получит комнатушку в домике муниципалитета, где, кстати, на первом этаже помещалось отделение карабинеров. Такое уже случилось с Доменико Копполой, приговоренным к ссылке в один из городков возле Кунео. Ну а Франческо Карионе, сосланному в район Павии, пришлось самому варить обед — в единственной траттории городка, прознав, что его тошнит от жареных лягушек, стали готовить их под всевозможными соусами и приправами.

— Вонючие кроты! Я должен прозябать в этом зачуханном городишке, а Рокко Пиццуто наслаждается себе в Апельсиновой Роще — настоящей жемчужине в диадеме Амальфи!

Барон заскрипел зубами, подумав, что в разговоре с доном Тарчизио назвал «драгоценным ожерельем» и эту убогую местность — плоские, низенькие горы, которые с приближением осени все чаще кутаются в шарф тумана. Словом, такое местечко, где нет приятного аромата садов, а если тут чем и пахнет, так это плесенью, кругом полно луж, а птиц запекают в поленте.

Кроме душистой Апельсиновой Рощи почти у подножия Везувия, с ее лесочками пиний и зарослями дрока, он испытывал тоску и по Неаполю. По «деловым» встречам, особенно приятным еще и потому, что тебе выказывают глубочайшее почтение, по ночным блужданиям по уснувшему городу. Нередко здесь, в Фиа, в часы вынужденного безделья, когда он сидел, обмахиваясь газетой или притворяясь, будто задремал, наплывали воспоминания о прогулках по тем кварталам Неаполя, где еще сохранились пышные здания в стиле барокко. А лично он не сомневался, что барокко лучше всего отвечает характеру неаполитанцев с их непредсказуемостью и необузданной жизненной силой. Перед глазами вставал портал дворца Филамарино и церкви Санта Клара, вспоминался поразительный контраст между богатой, чистой набережной, улицами Партенопе и Актон и грязными улочками, где прежняя живописная бедность сменилась современной нищетой. «Хотя почему, собственно, контраст, они вполне сочетаются», — пришла ему вдогонку мысль.

И еще вспомнилось ему, как в детстве он не мог оторваться от базарчиков у Сан-Грегорио-Армено, которые на рождество превращались в сплошные ясли христовы. Потом, в зрелые годы, он старался «отмыть» грязные деньги, которые бурными реками текли к нему отовсюду, соорудив собственные ясли христовы и покупая за большие деньги у антикваров редчайшие фигурки пастухов и волхвов, созданные лучшими местными мастерами восемнадцатого века.

Иной раз ему приходило на ум, что и боссом-то мафии он стал лишь для того, чтобы удовлетворить эти дорогостоящие артистические прихоти. Карьера главаря мафии была Барону вполне по душе. Но выбирай он другую «профессию», он охотно бы стал антикваром, богатым и с тонким вкусом.

Сейчас же он чувствовал себя заживо погребенным. Что-то нужно предпринять, и немедленно. Да, ему мало вдохновенных отчетов Рокко Пиццуто об обильном урожае орехов, о цветущих апельсиновых и лимонных садах, о тучных коровах и об удивительно вкусном в этом году вине «лакрима Кристи» с виноградников у подножия Везувия. Не намерен он довольствоваться и закодированными сообщениями о делах куда более прибыльных и опасных, которые присылают его помощники. Один из них, Винченцино Депаоли, куда более известный всем как Санвинченцо, доносил о выгрузке четырех судов с контрабандными сигаретами, провернутой без всяких помех со стороны бдительной таможенной охраны.

Даже если предположить, что карабинеры рано или поздно устанут следить за ним с утра до ночи, волнующих событий, увы, тут не ожидается.

Впрочем, может, он и ошибается, подумал Барон, вспомнив об убийстве Энцо Калоне и словах Чириако. Кое-что все-таки произошло, пусть не совсем приятное, по крайней мере необычное.

— Синьор Паломбелла… — голос вдовы Косма звучал из-за двери глухо, да вдобавок она нервно постукивала по ней пальцем.

«Эта дама становится слишком назойливой, — рассердился Барон. — Не будь она такой усохшей, можно было бы с ней позабавиться, но, святая мадонна, ведь ни кожи ни рожи».

— Войдите.

Она появилась в проеме двери и застыла в нерешительности с видом заговорщика. Синьора колебалась, вопросительно глядя на своего жильца, сидевшего посреди комнаты, и с наслаждением вдыхала запах табака — как все-таки приятно, когда в доме мужчина. Но ей быстро пришлось решиться — Барон испытующе глядел на нее, внешне, правда, сохраняя сонный вид.

— Синьор Паломбелла… один человек, один человек хотел бы с вами поговорить…

— Со мной? — Он стряхнул пепел в пепельницу, чтобы скрыть удивление. Прошло всего два дня, как Рокко вернулся в Апельсиновую Рощу. А Чириако, тот уже, вероятно, в Неаполе.

— Один человек… кто именно?

Вдова с порога обвела комнату испуганным взглядом. И наконец сказала на привычном родном диалекте, что придало ей больше уверенности:

— Моя племянница Лаурета.

Барон непроизвольно нахмурился, и синьора Мариза в страхе поспешила уточнить:

— Моя племянница Лаура.

— Ваша племянница? Чем я могу помочь вашей племяннице? — дружелюбно спросил дон Джузеппе тоном всемогущего феодала — роль, которая так ему нравилась.

Втайне он надеялся, что племянница Лаурета не только моложе, но и много привлекательнее тетки.

— Если соблаговолите спуститься к нам, вниз, — проворковала вдова. Увидев, что жилец заподозрил что-то неладное и помрачнел, тотчас пояснила: — Вы, конечно, знаете… мой дом теперь под наблюдением. Племянница формально пришла в гости ко мне. Поэтому не хотелось бы, чтобы, скажем, из окна ее увидели здесь, наверху. Если же вы спуститесь!..

Она замолчала, потому что дон Джузеппе внезапно встал, молча подошел к окну и с треском захлопнул ставни.

— Все в порядке. Ваша племянница может спокойно подняться сюда, и никто с улицы ее не увидит, — сухо сказал он Он зажег свет и снова сел. Вдова отреагировала молниеносно, вернулась на лестничную площадку и негромко крикнула:

— Лаурета! Лаурета! Подымись наверх!

— Сейчас придет, — сообщила она и исчезла, оставив дверь открытой.

Она о чем-то переговорила с девушкой, и вот уже та вошла в комнату.

Стройная блондинка с нежным лицом и недобрыми темными глазками, почти сходящимися у переносицы. Искусно подкрашенные, они все-таки оставались маленькими и слишком близко посаженными. На вид ей было лет двадцать.

— Добрый вечер, рад познакомиться, — не вставая, сказал дон Джузеппе.

Лаурета закрыла дверь и подошла к нему поближе.

— Добрый вечер.

Голос полностью гармонировал с бесцветными глазками, такой же угрюмый и бесцветный.

— Садитесь, — дон Джузеппе указал на диванчик напротив окна.

Лаурета прошла вперед и села, но не на диванчик, а на стул возле письменного стола.

Они оглядели друг друга. Он — деланно равнодушно, она — зорко-оценивающе. Вблизи ноги у нее оказались тонкими. С годами они наверняка станут такими же сухонькими, как у тетки. «Неужели и зубы у нее такие же кривые, как у вдовы Косма?»

— Я девушка Стефано Коллорини, — неожиданно сказала она.

Это имя вызвало у Барона тьму ассоциаций, но он, верный правилу, что при любой неясности нужно сохранять полнейшую невозмутимость, почти ничем внешне не выдал своего интереса. На лице отразился лишь немой вопрос. Чуть подняв брови и легонько покачав головой, он как бы сказал: «Так, и что с того?»

— Ну хоть по имени-то вы его знаете? — не сдавалась Лаурета.

— Коллорини? Почему я должен его знать? — спокойно спросил он.

Он протянул руку, взял из пепельницы потухшую трубку, достал из кармана кожаной куртки кисет и неторопливо принялся набивать трубку табаком.

— Вы что же, газет не читаете? — вспылила Лаурета, которая надеялась, что имя этого известного во всей Северной Италии бандита вызовет у Барона живейший интерес.

Она порылась в своей сумке, выложила оттуда на стол пачку газетных вырезок и пододвинула их к Барону.

— Коллорини хочет с вами поговорить, — добавила она.

Дон Джузеппе бросил на нее любопытный взгляд, затем снова занялся трубкой. Хорошенько спрессовал табак и сунул трубку в рот, коротенькая спичка зажглась и сразу погасла. Тогда он сгреб вдруг со стола газетные вырезки, скомкал их и поджег другой спичкой.

Ответная реакция девушки была неожиданной и чрезмерной. Она мгновенно вскочила и загородилась локтем, точно Барон целился в нее из пистолета.

На недоуменный взгляд дона Джузеппе Лаурета ответила взглядом откровенно враждебным и схватила, словно это драгоценная реликвия, три уцелевшие газетные вырезки.

Барон между тем поднес горящий бумажный факел к трубке и потушил его, лишь когда огонь стал подбираться к пальцам. Он с видимым наслаждением глубоко затянулся, взглянул сквозь облачко дыма на девушку, небрежно откинулся на спинку кресла и обронил:

— Я живу здесь.

— Сюда он прийти не может.

Она буравила его своими злыми глазками. Не много ли он о себе возомнил, этот червь навозный? Стефано явно спятил, если надеется извлечь пользу из встречи с этим наглецом. Ведет себя как Наполеон в ссылке, да еще считает других половыми тряпками.

— Он хочет поговорить с вами, но в другом месте. Ему, знаете ли, слава не нужна.

«Может, синьор Коллорини думает, что всеитальянский розыск, объявленный полицией, — дело сугубо местное и конфиденциальное», — мелькнула у Барона ехидная мысль.

Лаурета нетерпеливо заерзала на стуле.

— Понятно? — добавила она, торопя Барона с ответом.

Но он лишь сверкнул глазами, вынул трубку и нацелился ею на Лаурету.

— Я живу здесь, — повторил он, криво усмехнувшись. — Понятно? — передразнил он гостью, затем легко поднялся с кресла, подошел к телевизору и нажал кнопку. Комната наполнилась грохотом, на экране замелькали фигурки людей. Барон снова сел в кресло и, казалось, целиком увлекся соревнованиями по гребле, которые спортивный репортер комментировал истеричным голосом. Дверь открылась и тут же захлопнулась. Это он услышал и увидел краешком глаза, хотя неотрывно следил за лодками, несущимися по воде, за гребцами в белых майках и за живописным лесистым берегом. Он подумал: человек, которого подозревают в киднапинге — а он и в самом деле похитил на Севере четырех промышленников, взяв огромный выкуп, — человек, прорвавшийся через полицейскую заставу, прячется здесь. Его ищут повсюду. А он укрылся тут, в Фиа. В свое время он высоко оценил быстроту действий этого Коллорини, его умение хамелеона приспособиться к любым условиям, чему, впрочем, немало помогли пачки крупных ассигнаций — выкуп, заплаченный промышленниками Брианцы и Комо. Сообразительный человек этот Стефано Коллорини. Настолько сообразительный, что понял, какой полезной может оказаться его, Джузеппе Паломбеллы, помощь.

Дело обещает быть интересным. Теперь посмотрим, как он отреагирует на отчет о неудачном на первый взгляд визите своей любовницы.

Мысль о ловушке он решительно отбросил. Девица явно предана своему другу и наверняка не получала от полиции задания подловить ненавистного им ссыльного. Впрочем, и Сальваторе Прокаччи, когда тот отбывал ссылку в провинции Верчелли, нанесли деловой визит члены местной банды, в основном калабрийские эмигранты. Пораженные богатейшим набором преступлений и редкой способностью своего соотечественника опровергать самые страшные обвинения, они наняли его в качестве «консультанта».

Соревнования закончились, и ему так и не удалось определить, где они происходили. Вода в реке, похоже, чистая, берега зеленые, мирные, не обезображенные блоками из цемента. Гонки, возможно, шли за рубежом. Сигналы Евровидения подтвердили его догадку. Барон, насвистывая веселый мотивчик, ответил радостной ухмылкой на милую улыбку дикторши с ослепительно белыми зубами. И тут он подумал, что любовница Коллорини — девица угрюмая, ни разу эму не улыбнулась. Да, либо угрюмая по характеру, либо у нее кривые зубы, как и у ее любезной тетушки Космы.

— О черт! — вырвалось у дона Тарчизио, когда увидел, что по почти скрытой легким утренним туманом проезжей дороге навстречу ему идет Джузеппе Паломбелла.

— Да, но не прятаться же мне теперь.

Они шли навстречу друг другу, все больше сближаясь. Один с удочками за спиной, с резиновыми сапогами в руке и с плетеной корзиной на плече; второй с охотничьим ружьем, в изрядно потрепанных брюках и в свитере с воротом до самого подбородка. В этом одеянии дон Тарчизио вовсе не походил на священника, да и выглядел много моложе своих лет. Немудрено, что Барон узнал его, лишь когда очутился совсем рядом с ним.

Он тоже выругался сквозь редкие зубы, но грубо, смачно. Да и как не выругаться, ведь он вышел из дому на рассвете, чтобы избавиться от этих молча ненавидящих его обывателей, включая и самого приходского священника.

Увы, жизнь порой не оставляет тебе выбора! С одной стороны дорога сразу упиралась в мутный ручей, который в городке пышно называли рекой, а с другой стороны взбегала на холм и устремлялась к каштановой роще и к настоящей реке — излюбленному месту здешних рыбаков и охотников. Когда дон Тарчизио и Барон сошлись на перекрестке, они ничем не выдали своей досады, предпочтя сделать хорошую мину при плохой игре. Вот только улыбка Барона умело маскировала его истинные чувства, а дон Тарчизио улыбался вымученно, одними уголками губ.

— Целую ваши руки, дон Тарчизио! Слишком уж хорошим выдалось утро, чтобы сидеть и киснуть дома!

— Всего на пару часиков, синьор Паломбелла. Всего на пару часиков вырвался отдохнуть! — счел нужным оправдаться дон Тарчизио. Он чувствовал себя виноватым уже в том, что у него те же развлечения, что и у этого бандита. Он страстно надеялся, что за ним прибежит кто-нибудь из прихожан — неужели сейчас нет ни одного умирающего… О господи, разве можно желать смерти ближнему, только чтобы избавиться от нежелательного попутчика! Стоит этому гнусному типу подойти, как и тебя охватывают недобрые мысли. Больше всего он желал, чтобы никто из прихожан не увидел его рядом с этим уголовником. А главное — чтобы никто не подумал, будто ему, духовному пастырю, приятно общество этого волка. На его беду, позади, метрах в двухстах, тащилась Аде Гарольди, направляясь к газетному киоску. И зачем только его открывают чуть свет, если фургон с газетами прибывает не раньше одиннадцати. Старушка плелась, низко опустив голову, не подавая виду, что заметила этих двоих. Между тем она следила за ними неотступно и в душе уже осудила эту встречу дьявола со святым отцом. В восемь уже весь городок будет знать, что синьор священник рано утром встретился с этим бандитом и отправился с ним на прогулку.

— Не прогуляться ли нам вместе, падре?

И они направились к холмам. Дорога была, по сути дела, узенькой тропкой, и им пришлось идти совсем рядом. Дон Тарчизио, которого легонько ударяла по боку корзина попутчика, смирился с этим. Бесполезно держаться отчужденно, когда старушка, ковылявшая теперь метрах в тридцати, все равно уже подумала, что они, как близкие друзья, отправились на часок подышать свежим воздухом.

— Вы уже нашли хорошее место для рыбной ловли?

Барон покачал головой:

— Я раза два бывал в тех местах, на «площадочке». Но либо ошибся с наживкой, либо меня обманули.

Дон Тарчизио усмехнулся:

— Там водятся одни караси, да их злейшие враги — щуки. А вот если возьмете севернее, пойдете вон к той лесной роще, видите? Так вот, пройдете метров двести вверх по течению, насадите муху и наверняка поймаете неплохую форель.

Он давал совет с охотой — во-первых, потому, что форель там и впрямь водилась, во-вторых, по той причине, что если б Паломбелла двинулся туда, то наверняка разминулся бы с охотниками. Они неизменно залегали на противоположной стороне в ожидании последних перелетных птиц. К его большой радости, Паломбелла клюнул на эту приманку. У дона Тарчизио появился соблазн послать его к пастбищу — сгинь с глаз моих, сатана! — но он тут же устыдился своего неблагородства и одарил попутчика улыбкой старого, доброго самаритянина.

— Пройдем еще немного вместе и доберемся до тропинки. А уж она приведет прямо к реке.

Так они шли рядом по дороге еще с минуту, а потом разошлись, пожелав друг другу удачной охоты и рыбной ловли. Барон бодро зашагал по влажному прибрежному песку, теряясь в догадках, велели ли следить за ним приходскому священнику или крестьянину, идущему сзади по той же дороге. Нет, крестьянин повернул в другую сторону, к сарайчику у самого берега. Паломбелла усмехнулся, подумав, сколько забот одно его пребывание здесь доставляет городку. Ведь карабинеров тут всего четверо: старший сержант, сержант и двое рядовых, причем одного сюда до сих пор еще не прислали. Пусть и они понаслаждаются хитроумным законом номер 575 от 31 мая 1965 года так же, как им наслаждаются лица, подозреваемые в принадлежности к бандам мафиози. Сам Барон свое участие в банде с большим трудом сумел опровергнуть, и его словесные ухищрения спасли его от куда более тяжкого наказания.

Увы, ему не удалось добиться одного лишь запрещения жить в провинциях Кампании. Если б ему даже не разрешили жить в районе Амальфи, он бы выбрал место поблизости, удобное для ссыльного, возможно, там его жизнь скрасила бы Джулия, жена, которая могла подсластить горькую пилюлю. Так нет же, эта собака префект потребовал от главы суда в Неаполе, чтобы подсудимому определили место отбывания ссылки как можно дальше, «ввиду особой опасности, которую представляет данный субъект для общественной безопасности и морали». Судьи, верно, долго ломали себе голову, прежде чем отыскали этот чертов Фиа-дель-Монте!

Утро обещало стать чудесным, светлым днем. Тропка вела прямо в рощицу, как и говорил дон Тарчизио. Выскользнув из нее, тропинка потянулась рядом с оврагом, вдоль которого примерно на одинаковом расстоянии друг от друга высились тенистые деревья. Вода в овраге была такой чистой, что хоть спускайся и пей. Паломбелла невольно примирился с этим северным пейзажем, вдруг представшим в такой нежданной красе. Барон обогнул овраг, поросший колючим репейником, и вскоре добрался до реки. Воды ее неслись вниз, увлекаемые бурным течением, отчего река в этом месте превратилась в горный поток.

Ловить надо с холма, метрах в двухстах отсюда, сказал дон Тарчизио. Он не солгал — на мух клевала жирная, зеленоватая форель, обещавшая аппетитное жаркое. Раз уж вдова Косма умела жарить «птичек», она наверняка сумеет приготовить отменную форель.

Привычка быть настороже даже во время отдыха, чуткий слух, ловящий малейший звук, особенно на природе, позволили Паломбелле услышать легкий хруст, донесшийся из-за кустов чуть сзади.

Дон Джузеппе, ловивший рыбу стоя, резко дернул удилище, словно хотел выхватить из воды пойманную добычу, и полуобернулся.

Перед ним стоял молодой мужчина в джинсах, серо-зеленом пуловере и надвинутой на лоб шляпе.

Резкое движение рыбака было до того неожиданным, что молодой человек отпрянул. Потом слегка приподнял шляпу левой рукой и с улыбкой произнес:

— Счастлив видеть вас, синьор Паломбелла!

Барон прищурился, кивнул и стал вытаскивать застрявшее в репейнике удилище.

Вот и он — Коллорини. Точно такой, как на фотографиях в газетах, а говорил, как все венетцы, нараспев, очень уверенным голосом. Ну а то, что Коллорини улыбнулся ему как старому приятелю, несомненно, свидетельствовало о горделивой уверенности молодого человека, что все его знают и в рекомендациях он не нуждается. Притворяться, будто он не узнал Коллорини, нелепо, а главное, глупо. Лучше придерживаться тактики осторожного ожидания при внешнем безразличии. Но Коллорини не дал себя обмануть.

— Не помешаю вам, если побуду здесь?

— Это не частный заповедник, молодой человек. А я здесь всего только гость. Я бы даже сказал — нежеланный.

Он снова забросил удочку и стал смотреть, держится ли поплавок, подрагивающий среди серых камней в стремительно несущейся воде. А сам соображал, почему дон Тарчизио столь любезно направил его именно сюда. Да, улов отменный. Уж не сговорился ли приходский священник с этим Коллорини?

— Это дон Тарчизио сказал вам, что я здесь?

Коллорини засмеялся. Он подмигнул Паломбелле своими голубыми глазками и, растянув тонкие губы в ухмылке, обнажил белоснежные зубы.

— Я не в ладах с доном Тарчизио. Может, вы с ним подружились? Я видел, как вы мирно шли рядышком.

Дон Джузеппе принялся старательно тереть бровь, скрывая свою ярость. Тут, на каторге, все следят за тобой, и если тебя не выслеживают карабинеры, так их подменяет Коллорини.

— Могу я узнать, чем обязан такой чести? — чрезмерная учтивость придавала вопросу двусмысленность, и он звучал как скрытая угроза.

— Хочу, синьор Паломбелла, провернуть одно миллиардное дело и вот нуждаюсь в вашей поддержке.

Барон оторвал взгляд от водоворота и обдал стоявшего рядом человека презрением.

— Вы переоценили меня, синьор Коллорини. Я в похищениях людей ничего не смыслю. Мне не удалось бы похитить и упрятать даже канарейку.

Редкая осторожность, многозначительные паузы, игра слов и туманные намеки — все это подтверждало рассказ Лауреты. Она назвала Паломбеллу упрямым старым попугаем, который видит мир таким, каким он представляется ему со своей жердочки. «Я живу здесь», — повторила она с усмешкой его слова, отчеканивая каждый слог с клокотаньем в голосе, словно это и впрямь был попугай. Таким он ей показался во время их тяжелого разговора.

Да, Лаура права: это экзотическая птица, что сидит в клетке на жердочке и очень гордится своим ярким оперением. Да к тому же надменная и недружелюбная. Коллорини резко ответил:

— В данный момент у меня нет необходимых связей, чтобы я мог прятать гостя и долгими месяцами вести переговоры. Я приказал моим гм… моим сотрудникам испариться. Они сделали это быстрее, чем я хотел. Ну, и это создало для меня известные трудности.

Он вгляделся в лицо дона Джузеппе, но не сумел разгадать его мыслей. А Паломбелла думал о том, что грозного главаря банды его помощнички бросили в самый тяжелый момент. Оценив обстановку, Коллорини решил не пускаться в объяснения, а быть таким же лаконичным, как этот босс мафии. Он тоже при желании умел быть кратким.

— Не собираюсь я похищать людей, теперь я интересуюсь старинными монетами, — сказал он. И с радостью заметил, как на узком лице Барона отразилось изумление. Но тот сразу же изобразил прежнюю невозмутимость.

— И вам успели на меня наклеветать. — Барон обнажил редкие зубы в милейшей улыбке. — Значит, и вы считаете, что я способен участвовать в ограблении?

Коллорини потерял всякое терпение.

— Ни в ограблениях, ни в похищениях, синьор Паломбелла. Это я и сам могу провернуть. Речь идет о старинных монетах. Музейных, ясно вам. Нуждаюсь же я в вашей помощи, чтобы удачно обделать дело в Неаполе, где у меня мало приятелей. Хотите узнать подробности или же дело вас вообще не интересует?

— Все, что связано с Неаполем, меня интересует, — ответил Барон, внешне по-прежнему невозмутимо, но четко понимая, что играть и дальше в кошки-мышки опасно. Мальчик терпением не отличается.

— Лично меня интересует коллекция греческих и древнеримских монет в Нумизматическом музее… Один коллекционер-канадец предложил мне за нее три миллиарда.

Он умолк. Ему не хотелось, чтобы старый жук Паломбелла заметил, как напряженно он следит за выражением его лица. И потому Коллорини подошел к обрыву и притворился, будто смотрит, как подрагивает поплавок, увлекаемый течением. В тот же миг поплавок резко ушел под воду, и рыбак молниеносно подсек удилище. Коллорини неотрывно глядел, как тонкие крепкие пальцы Паломбеллы ловко снимали добычу с крючка.

— Место, похоже, хорошее, — сказал Барон, не уточнив, имеет ли он в виду этот обрыв или же Нумизматический музей. Он положил рыбу в корзину и аккуратно закрыл крышкой. Тут уж Коллорини просто-таки взбесился, но молча, про себя. Притворяется этот сукин сын, этот жук навозный. Лаурета была права. Все же он сдержался.

— Я займусь практической стороной дела, если вы подготовите почву, — сказал он, словно Барон, говоря о месте, подразумевал только музей. И наконец-то дождался четкого ответа, хоть и в форме вопроса.

— Что значит «подготовить почву»?

— Я выяснил, что у вас есть приятели среди служащих музея. Хотелось бы договориться с ними. Я предпочел бы, чтобы дело вышло чистым, без трупов. Главное, отключить систему сигнализации.

— А почему бы не пошуровать ключом, тогда бы все обошлось без взлома! — прокудахтал дон Джузеппе, впервые улыбнувшись глазами-щелочками.

— О замке я сам позабочусь, — спокойно парировал Коллорини.

Дон Джузеппе насадил наживку и снова закинул удочку. Он огляделся вокруг, наслаждаясь светом, окончательно разогнавшим туман и струившимся в чистом, еще не разогретом солнцем воздухе.

— Да, место, похоже, хорошее! — повторил он, повернувшись к Коллорини. — Завтра снова приду сюда.

И заметил, что тот намек понял. Коллорини кивнул, снова приподнял шляпу, повернулся и стал спускаться по обрыву, направляясь в противоположную от городка сторону.

Дон Джузеппе порадовался, что остался один и теперь может спокойно обдумать новую приятную ситуацию. Слава богу, в этой гнетущей бездеятельности впервые есть над чем поломать голову. Ну, а что касается Коллорини, то он предстал в выгодном свете. Серьезный, деловой и наверняка ловкий бандюга. Очень опытный — хоть повсюду рыщет полиция, он разгуливает себе на свободе, проявляя, правда, осторожность. Впрочем, и эта осторожность Коллорини ему по душе — он терпеть не может наглецов.

Итак, Нумизматический музей. Хоть он и увлекался классической литературой и вообще древностью, его познания в старинных монетах ограничивались теми, что были воспроизведены с познавательной целью в латинских текстах. Монеты времен Лукулла[55], Силлы[56], из города Конофона. Он отчетливо представил себе фотографию (в правом углу сверху на первой странице речи Цицерона) — монету, отчеканенную после смерти Цезаря. Круглая, с зазубренными краями — голова Брута на лицевой стороне и республиканская шапочка между двумя кинжалами на обороте. Есть ли среди музейных монет и эта?

Что же до нужных помощников, пара пешек у него есть, да к тому же один из сторожей, Феличе Шиельцо.

Он спросил себя, откуда Коллорини узнал о его связях с семейством Шиельцо. Ведь он был еще и крестным отцом сына Феличе. Впрочем, в Неаполе и на побережье Амальфи было полно пеппинель и пеппино, которых он держал в церкви на руках. По южному обычаю хорошо иметь крестным отцом человека уважаемого и влиятельного, чтобы тот оказал покровительство, конкретное, но обычно куда более ограниченное, чем то щедрое, но неопределенное, которое обычно обещают перед алтарем при крещении.

Момент для «операции» был благоприятным, если понимать под «моментом» последние годы, когда беспрерывно оскудевали музеи, закрытые для посетителей, но, увы, открытые для воров. Ограблению музеев, правда, как умели противостояли жалкие группки сторожей, но до того малочисленные, что приходилось удивляться, каким образом в музеях еще оставалось кое-что для обозрения.

«Вся трудность заключается в том, чтобы связаться с нужными людьми, не дав полицейским ищейкам пронюхать об этом», — думал дон Джузеппе. «Если только этих дворняжек можно назвать ищейками», — мелькнула у него мысль, когда он краем глаза следил за Коллорини, который шел по откосу. Трое молодых полицейских, следящих за ним, видимо, чувствуют себя людьми шерифа, иными словами, сержанта Траинито, которого после фильма с Теренсом Хиллом в главной роли все звали Троица. Кстати, молодежь выражает ему свое беспредельное восхищение. Но кем бы они ни были, ищейками или дворняжками, вставать рано утром они не любят. Дон Джузеппе вскоре это заметил. Очередной сыщик проморгал важнейшую встречу и сейчас возвращался, чтобы доложить о том, что поднадзорный опять ловит рыбу. Вот только не у Пьяццуолы, а в леске Лечче. Так, хорошо, хорошо! Главное — установить нужные связи.

Конечно, лучше, если бы Коллорини сделал свое предложение несколькими днями раньше. Тогда можно было бы использовать Чириако, которому он поручил лишь отправить из Виченцы два анонимных письма с доносом, одно карабинерам, другое — самому дону Джузеппе. Теперь он убедился, что письма его вскрываются, но цели он преследовал две — вдолбить карабинерам в голову, что к смерти торговца наркотиками Энцо Калоне он не причастен, и навести полицию на след Дядюшки Нтони. Пусть этот тип поймет, что такие дурацкие шутки лучше проделывать с себе подобными. Если Дядюшка Нтони решил потешаться над ним, зная, что он в далекой ссылке, то он крупно ошибся.

Дать Коллорини нужные сведения, чтобы потом связь он установил сам, означало бы признаться в своей слабости, что Барону вовсе не улыбалось. Вдобавок это уменьшило бы весомость его сотрудничества. Он и так проявил чрезмерную заинтересованность, и это он-то, привыкший ворочать огромными суммами. Увы, в этой вонючей яме, именуемой Фиа, он утратил прежнюю уверенность человека, располагающего большими деньгами. Этим лизоблюдам из Неаполя — так обзывал в минуту гнева Барон своих бестолковых помощников — понадобилось два месяца, чтобы сообразить, что ссыльный тоже нуждается в монете. Если он хочет завоевать авторитет, он должен изумлять, а чем можно изумить людей, как не вшивой пачкой ассигнаций, которые ты им небрежно кидаешь? Он забыл спросить у Коллорини, когда надо закончить подготовку и не поджимает ли его время. Черт побери, и управляющий именьем Пиццуто только-только уехал. Нужно будет снова его вызвать. Для этого по уговору достаточно отправить по почте открытку и попросить прислать орехи, чудесные, сочные орехи поместья Апельсиновая Роща. Получив ее, Рокко Пиццуто тут же отправится в путь. Разве можно сравнить поместье в Амальфи с навозной ямой, в которую его засадили? Здесь листву никогда не пронзала темно-голубая стрела света и не колыхались густые, как чернила, синие пятна — отблеск моря. А главное — дон Джузеппе был очень чувствителен к ароматам — не доносился до тебя запах лимонов, жасмина и влажной земли. Он принюхался, но лишь вдохнул горький и гнилостный запах сена, травы и репейника. И громко чихнул.

Вдруг Паломбелла заметил, что удилище заметно отяжелело, должно быть, клюнула здоровенная рыбина. Минут десять он боролся с врагом, прежде чем на траву плюхнулась огромная, граммов в триста, отчаянно извивавшаяся форель. Дон Джузеппе изловчился, схватил ее и кинул в уже почти полную корзину. Дон Тарчизио сказал правду. Никто лучше сельских священников не знает сокровенные места для удачной рыбной ловли. Ну, а теперь посмотрим, на что еще способна синьора Мариза.

Ночью погода изменилась. Уже к вечеру прозрачно чистый воздух помутнел.

За ужином, подавая форель в кляре, вдова Косма заметила, что «на луну облака полезли». Впрочем, Барон, привыкший к теплой, сухой осени родной Кампании, не придал ее замечанию никакого значения. Но поздней ночью пошел сплошной стеной дождь, монотонный, без всяких порывов ветра, что говорило о том, что скоро он не кончится, и так оно и вышло. «Скучно вам будет без рыбной ловли», — заметила вдова на следующее утро, убирая со стола поднос с остатками ужина, и даже поежилась под пристальным взглядом дона Джузеппе. А тот заподозрил, что сказано это неспроста, похоже, вдова в сговоре с любовником племянницы. Что знала вдова о вчерашней встрече у «Дубов»? Известно ли ей о его разговоре с Коллорини? Если этот молодчик водится с тетушками своих любовниц, ему нельзя доверять ни на грош.

— Я бы все равно сегодня не стал ловить рыбу, — сухо ответил он и энергично потер сухие ладони. Если так похолодало уже в октябре, что же будет зимой? Он снова ощутил тоску по своей Апельсиновой Роще, и даже глубокий вздох не помог прогнать эту ностальгию.

Он снял с полки одну из книг, которые привез с собой. Устроился поудобнее в кресле у окна, подернувшегося пеленой дождя, и погрузился в чтение третьей филиппики, той самой, в которой Цицерон потребовал объявить Марка Антония врагом родины. Что за чудесные были времена, что за смелые люди — настоящие сенаторы!

В Неаполе уже царило бабье лето и полдень выдался сухим и теплым. Чириако Фавелла неохотно вел в немыслимой автомобильной толчее свою машину по центру города, направляясь к переулку Сан-Бьяджо, где находилось логово Дядюшки Нтони. Всякий раз, когда его внезапно вызывали туда, Чириако становилось не по себе, наползала растерянность, которая исчезала, лишь когда он, вновь свободный и счастливый, пускался в обратный путь.

У Дядюшки Нтони, в его магазине по продаже телевизоров, красивом, просторном, с богатым выбором товара, явно контрастирующем со скромными лавочками в том же центре старого города, Чириако был всего шесть дней назад, по возвращении из Виченцы. Уж так ему хотелось поскорее избавиться от этой неприятной обязанности, что он прямо отправился в магазин, даже не заезжая к себе в Сан-Джованни-а-Тедуччо. Уже потом, отчитавшись, можно было с легкой душой вернуться домой. Ведь он избавился от кошмара, от буравящего, пронизывающего тебя насквозь взгляда мутных, выцветших глаз Дядюшки Нтони, похожих на бутылочные осколки, от его давящей, как прессом, въедливости. Закончив свое донесение, Чириако вышел на улицу, сильно приободренный тем, что уж месяц он точно проживет спокойно, ну в крайнем случае Дядюшка Нтони пробурчит по телефону очередное приказание. Целый мешок страха Чириако оставил там, в магазине, среди всегда включенных телевизоров.

Отчет был удачным и полностью совпадал с донесением Спаламуорто, тоже вернувшегося из «командировки». В мутных, выцветших глазах босса блеснули снопы желтых искр, когда Чириако подтвердил, что приговор был приведен в исполнение рядом с городком, приютившим дона Джузеппе Паломбеллу. Клянусь кровью святого Януария, — подумал Дядюшка Нтони, — я сыграл неплохую шутку с этим вшивым джентльменом, разыгрывающим из себя просвещенного землевладельца и убежденным, что он честный и дальновидный предприниматель. Это он-то, у которого на совести немало убитых или изувеченных врагов, позволяет себе открыто порицать его, Дядюшки Нтони, кровожадность! Он, видите ли, повсюду рассылает своих наемных убийц, он злобный, мстительный, впадающий в ярость, что отличает людей хитрых, наделенных большой властью, но умных.

В порыве необузданной жестокости Антонио Вичепополо для наказания неверного помощника прибег и к помощи Чириако, который, как он знал, испытывал к дону Джузеппе ностальгическую преданность. Этот Чириако — достойный ученик дона Джузеппе, упрямый, глупо-щепетильный и не умеющий жить с волками. Был бы он похрабрее, так не пришлось бы для «наведения чистоты» посылать Спаламуорто, Чириако сам бы мог все обтяпать. Что поделаешь, не все рождаются львами, да и где тогда найти зайцев, чтобы разорвать их на куски?

В остальном Чириако все выполнил хорошо: выследил изменника-торговца, вовремя сообщил, что тот укрылся в Виченце, и сразу же навел Спаламуорто на след беглеца. От зайца большего и требовать нельзя. Дядюшка Нтони вынул из ящика с деньгами пять ассигнаций по сто тысяч лир каждая и вложил их Чириако в руку.

— На вот, бери. Это тебе за сверхурочную работу. А это, — он протянул ему еще сто тысяч лир, — за бензин и другие расходы.

Так Чириако сбросил с себя груз страха и танцующей походкой пересек улицу Бенедетто-Кроче, отягощенный лишь «грузом» пяти ассигнаций в бумажнике. Это-то и есть счастливые минуты в его работе.

Телефонный звонок нарушил блаженство тех дней. Дядюшка Нтони говорил по телефону тихо-тихо, но каждое его слово звучало как далекий и грозный раскат грома. Что кроется за этим внезапным вызовом?

Устало ковыляя в толпе, Чириако перебирал в уме, какие у него на совести проступки, и не находил ни одного, если не считать короткой встречи с доном Джузеппе. Но разве можно ставить ему в вину визит к бывшему хозяину, угодившему в ссылку. Ведь это же все равно, что навестить больного или заключенного. Дойдя до перекрестка рядом с магазином, Чириако выпрямился и пошел быстрее. Черт возьми, чего он испугался! Может, Дядюшка Нтони хочет дать ему новое задание?

В магазине, кроме Дядюшки Нтони, были Дженнарино, продавец и верный человек босса, и молодожены, задумавшие купить переносной телевизор. Парочка уговаривала Дядюшку Нтони сбавить цену, ведь они его постоянные клиенты и купили в этом магазине все домашние электроприборы.

Дядюшка Нтони любил торговаться. Он забавлялся, долго не снижая цену на какие-нибудь десять тысяч лир — столько он давал на чай массажисту или швейцару в ночном клубе, — это позволяло ему полнее почувствовать разницу в положении между ним и жителями квартала, которые зарабатывали себе на жизнь трудом честным, иными словами, потом и кровью.

Завидев Чириако, он перестал забавляться. Велел Дженнарино ублаготворить новобрачную, с галантной любезностью ответив на ее слова горячей благодарности, и велел Чириако пройти в заднюю комнату. Пошел за ним следом и, громко хлопнув дверью, отчего у Чириако екнуло сердце, удобно устроился в кресле, единственном в комнате месте, куда можно было сесть.

Это парикмахерское кресло на вращающемся треножнике пользовалось в неаполитанском преступном мире не меньшей известностью, чем сам его владелец. Хотя над креслом и посмеивались (конечно, лишь шепотком), оно считалось символическим троном, овеянным мрачной славой, ведь покачивавшийся в нем с рассеянным видом тучный человек очень часто выносил тут чудовищные приговоры. Сейчас же он словно отдыхал в нем, свесив голову и слегка покачивая ногами.

— Арестовали Спаламуорто, — внезапно сказал он, глядя в потолок.

Сердце Чириако больно сжалось и забилось бешено, рывками.

— Из-за Энцо Калоне? — наконец промычал он.

Выцветшие глаза босса перестали разглядывать низкий потолок и приклеились к Чириако, словно щупальца осьминога.

— По анонимному письму, отправленному из Виченцы. Как раз в тот день, когда ты оттуда уехал. Так говорят мои осведомители из неаполитанской полиции.

Зрачки, утонувшие в зеленоватой пелене, мгновенно уловили, как вздрогнул Чириако: он увидел себя самого опускающим в почтовый ящик два письма, одно — адресованное Бароном себе самому, другое — карабинерам в Фиа.

Значит, это Барон постарался. Неужели он не сообразил, каково придется ему, жалкой пешке на шахматной доске, где король, королева и офицеры могут съесть ее в одну секунду. А ведь Барон не зверь, как вот этот, что рвет ему душу! Ледяные зрачки Дядюшки Нтони пронзали его насквозь.

— Кто бы это мог быть? — спросил он, дрожащим от ужаса голосом, и этот нескрываемый ужас вызвал у человека, развалившегося в кресле, приступ веселья. Дядюшка Нтони откинул назад голову и затрясся от смеха, больше похожего на львиный рык.

— Я же тебе сказал, письмо анонимное, Чири! Иначе говоря, без подписи или же подписанное «один друг», — объяснял он с наигранной ласковостью. Он снова сел в кресле прямо и стал изучать реакцию своей жертвы, причем его широкое, крепкое лицо вдруг утратило всю свою веселость. Оно стало морщинистым, хмурым, и наступившее молчание показалось Чириако бесконечным.

— А у тебя в тех местах один друг есть. Уж не захотелось ли тебе повидать его или даже поболтать с ним? Твоему дружку там малость одиноко, и он был бы тебе рад…

Каждый раз после слова «друг» он делал долгую паузу. Чириако был совершенно подавлен. Эти паузы, когда страх волной приливал и откатывался назад, вызывали у него головокружение, которое испытываешь у края пропасти. Отчаяние Чириако было столь очевидным, что Дядюшка Нтони, похоже, разжалобился.

— Впрочем, Спаламуорто все отрицает. И потом, я его не знаю… ничего страшного, ничего страшного… Знаешь, Чири, когда человек выбирает свой путь, то тут уж быть сентиментальным не след. Я говорил тебе это с самого начала, не так ли? — беззлобно упрекнул он Чириако, как старый опытный дядюшка наставляет неосторожного племянника.

Чириако заморгал часто-часто. Он стоял перед человеком, развалившимся в парикмахерском кресле, которое вовсе не казалось ему смехотворным трончиком, а было для него грозным троном разгневанного монарха. Сам же он чувствовал себя зайцем, за которым гонится охотничья собака, а спасательный прыжок никак не удается. Пожалуй, лучше его и не делать, этот прыжок. Умнее воспользоваться тем, что вопросов впрямую не было, и не давать никаких ответов. Ведь любое неосторожное слово может превратиться для него, загнанного зайца, в высоченную отвесную стену.

Похоже, Дядюшке Нтони пришлось по душе его молчание. Он поднялся, словно судья, уже вынесший приговор и покидающий судейское кресло.

— Ты в горючем нуждаешься? — спросил он.

Вопрос вконец сбил Чириако с толку. Значит, допрос кончился? Можно вернуться к обычной «работе»? Нет, Дядюшка Нтони вовсе не злобное чудище, он все учитывает, все понимает и, если ты провинился, учиняет тебе разнос. Так он прав — нельзя быть чувствительным. Предупреждение это он запомнит навсегда и больше не будет таким наивным и глупым. Да и нет никакого резона — тем, ради кого ты рискуешь головой, не только начхать на тебя, но они еще беззастенчиво тебя используют в своей опасной игре. Ну, а если ты попал в беду, тем хуже для тебя. Он заметил, что хозяин ждет ответа.

— Нет… пока нет.

— Сколько их у тебя?

— Восемьсот.

— О, целых восемьсот! — вроде бы удивился Дядюшка Нтони. — Тогда, Чири, сделаем так. Из Террачины поступил срочный заказ, а новая партия еще не прибыла. Так уж ты отдай эти восемьсот доз коллеге из Террачины. Ждать тебе придется всего два-три дня, а потом тебя первым снабдят товаром. Ты готов сделать мне такое одолжение?

— Конечно, Дядюшка Нтони! Я целиком к вашим услугам! — с искренним энтузиазмом отозвался Чириако. Услуга была совсем крохотной в сравнении с его большущим промахом. Да он готов был отдать Нтони все до последнего, а не какую-то там партию товара неудачливому коллеге. К тому же, пока его снова снабдят горючим, он дня четыре передохнет.

— Нужно отвезти эти дозы в Террачину? — предложил он с готовностью…

— Нет, не утруждай себя. Принеси их мне, а уж об остальном я сам позабочусь.

— Я мигом, — заверил хозяина Чириако.

— Э, особо торопиться нечего. Главное, принеси их до закрытия магазина — Дядюшка Нтони отворил дверь.

Огни магазинных ламп, свет, льющийся с экранов включенных телевизоров, показались Чириако праздничным фейерверком. О, святая мадонна, кошмар кончился.

Он весело поприветствовал Дженнарино, который внимательнейшим образом изучал испорченный транзистор, а его владелица, маленькая женщина, следила за движениями его рук так, словно перед ней хирург, делающий операцию на открытом сердце. Пожалуй, стоило идти к боссу медленно и нехотя, чтобы потом насладиться быстрой и приятной обратной дорогой, думал Чириако, одолевая неблизкий путь к своей машине, которую он нарочно оставил на дальней стоянке. Очень уж не хотелось встречаться с Дядюшкой Нтони, вот он и тянул время. А сейчас ему сильно захотелось есть. Прежде чем сесть в машину, он зашел в бар напротив стоянки и с жадностью умял бутерброд, разглядывая безоблачное, уже начавшее синеть на закате дня небо.

Он быстро проглотил чашку кофе и пустился в дорогу.

Проехать предстояло всего километров десять, но приближался час пик, и он немного припозднился — хорошо, что Дядюшка Нтони его не торопил. И в самом деле, когда Чириако появился в магазине незадолго до его закрытия и стал извиняться за опоздание, тот прервал его кивком головы. Он благосклонно принял все оправдания Чириако: сначала дорогу ему преградила очередная демонстрация безработных, а на обратном пути он попал в автомобильную пробку. Дядюшка Нтони вынул из ящика гроссбух, озаглавленный «Плата за ремонт телевизоров», в котором он отмечал покупку и продажу куда более опасных вещей, и записал, что восемьсот доз возвращены.

— Теперь с тобой все в порядке, — сказал он Чириако. Закрыл гроссбух и положил на него свою грязную, жирную лапу. — Недавно мне подтвердили, что груз прибудет завтра. Ну, некоторое время понадобится на то, чтобы приготовить дозы… Приходи в конце недели, скажем, в пятницу или субботу. А сейчас иди, я закрываю магазин.

Чириако вернулся в центр города, когда уже совсем стемнело. Огни рекламы зажглись все сразу, создав радостное ощущение праздника и мнимого богатства. Чириако немного побродил по длинной, прямой улице Бьяджо-дей-Либрай, в эти вечерние часы полной народа, и добрался до площади Нило, останавливаясь у каждой витрины. Полученные недавно деньги — у него в кармане брюк, и он может купить уйму всяких вещей. Черт возьми, как хорошо не думать о деньгах! Он долго стоял в немом восхищении у витрины ювелирного магазина, где были выставлены запонки с огромными драгоценными камнями. Все прикидывал, купить их или лучше кварцевые часы, пока ювелир не опустил железную решетку, положив тем самым конец его сомнениям.

Рядом была пиццерия. Через неплотно закрытую дверь доносился манящий запах жареного мяса, вызвав у Чириако обильное слюноотделение и призывное бурчание в животе, которому он охотно уступил. Когда час спустя он вышел из пиццерии, подкрепившись двумя стаканами «бьянколелла дʼИския», то едва не налетел на пистолет Томаса Мильяна, который актер наставлял на него с огромной, метр на два, афиши соседнего кинотеатра. Прочел надпись под фигурой актера: «„Оперативная группка“ — блистательный, первоклассный детектив». Он предпочел бы посмотреть «Жена-девственница», там в главной роли Фенеш, и, говорят, она неотразима. Но идти дальше ему не хотелось, и он подчинился приказу сурового стрелка, сжимавшего в руке «пистолет, бьющий без промаха».

Возбужденный и словно невесомый, он сел в свою «127» лишь в полночь и направился к улице Дуомо. Стояла тихая, прекрасная ночь, он спокойно вел машину, не переставая хвалить себя самого. И все вспоминал о колонне безработных, преградившей ему путь, когда он, как и сейчас, спускался к улице Марина. «Все они, черт побери, такие же молодые, как я! А у меня классная машина, и, что захочу, покупаю. Конечно, работа моя рискованная. Ну, и не совсем чистая, вернее даже — грязная и гнусная. Так что с того, я откажусь — и сразу десятки попросятся на мое место. Мудро сказал Дядюшка Нтони — глупо быть сентиментальным. Будь я таким, тоже сейчас плелся бы в той колонне».

Фильм сильно его возбудил и приятно взбудоражил, придав больше смелости.

Машин на улицах было немного, и он довольно быстро добрался до моста Гранили. И, как всегда, когда ехал по окружной дороге, поддался искушению полюбоваться морем, обычно заслоненным портовыми сооружениями. Оно было красивым, красивее, чем днем, ведь не видно ни нефтяных пятен, ни плавающих бутылок и прочих отбросов. Он улыбнулся, вспомнив рассказы своего деда, который упрямо твердил, что в молодости каждый день отправлялся на берег выпить морской воды, чтобы «прочистить кишки». Из внуков никто ему не верил, хоть старикан клялся всеми святыми, что это сущая правда. «Я тоже расскажу своим внукам, будто пил в порту морскую воду и даже тифом не заболел».

Проезжая через мост Франчези, он все еще улыбался. Наконец сбросил скорость — он подъехал к дому, и опять встала проблема парковки. Машины стояли впритык друг к другу — не втиснешься, — пришлось остановиться метрах в ста за домом. Ну что за странная штука? В городе полно безработных, экономический кризис и прочие напасти, а улица на сплошной гараж похожа, попробуй тут припаркуй машину возле дома. За ним шла машина, и ее водитель испытывал те же трудности. Он не ехал, а терпеливо тащился по узкой улочке вслед за Чириако, который бдительно следил за «соперником». Отыскав наконец свободное местечко, он рванулся в проем, боясь, как бы другой его не опередил. «Э нет, дружок, это место я никому не отдам. Езжай дальше и ищи, я-то ведь сколько искал!»

Он вылез из машины, захлопнул дверцу кабины и ступил на тротуар. Но и двадцати метров не прошел. Когда он услышал сзади шорох, было уже поздно. Вместе с шорохом он ощутил сильнейший удар в спину. О мадонна, как больно! Он хотел повернуться, но двое незнакомцев сжали его с двух сторон и давай лупить. Лишь когда сверкнули лезвия, он понял, что это удары не кулаками, а ножами. И еще он успел понять, что защищается плохо, спина вдруг стала мягкой и теплой, он еле удерживался на ногах. Руками он прикрывался от все новых и новых ударов беспощадных, безмолвных убийц и странным образом не ощущал больше боли. Сплошные страшные удары ножей вонзались в его онемевшее тело.

Он опустился на тротуар. Нет, это был не тротуар, а мягкий матрац с темным, беспрестанно подрагивающим балдахином. Ковер-самолет в ночи… Какая темень, темень…

В самой дальней комнате отделения карабинеров Траинито занимался важной работой: держал над паром конверт, а в кастрюльке, в которой он обычно варил кофе, когда бар бывал закрыт, вовсю кипела вода.

— Смотри, как бы чернила не расплылись, — предупредил рядовой Сартори, зачарованно наблюдая за поистине чудодейственными манипуляциями старшего сержанта. Впервые ему, простому карабинеру, довелось так близко соприкоснуться с тайнами объединенных мафиозных банд Кампании и Неаполя.

— Да все на машинке напечатано! — рявкнул в ответ Траинито. Этот дурень Сартори временами доводил его до бешенства. Он просунул в проступившую щелочку острие ножичка и стал осторожно вскрывать конверт. Собственно, он поступил точно так же, как и прежде, когда вскрывал анонимное письмо, отправленное этому мафиозо Паломбелле и самим карабинерам. Имя отправителя письма оставалось для них загадкой.

Неаполитанские коллеги, предупрежденные телексом из Виченцы, моментально разыскали этого Спаламуорто, а тот представил алиби, подтвержденное двумя вполне уважаемыми людьми. Но Спаламуорто подвел счет из прачечной, найденный у него в кармане пиджака и врученный ему в Виченце услужливой гардеробщицей одного из тамошних отелей. Портье и служанка на этаже опознали клиента, время совпадало. После этого господа, подтвердившие алиби, заявили, будто они спутали дни, а сам Спаламуорто перед лицом очевидных фактов упрямо отрицал какую-либо причастность к убийству. Он клялся и божился, что ездил в Виченцу, чтобы встретиться с одной «синьорой», имя которой он не назовет, не желая ее компрометировать.

Ну, а о том, чтобы арестовать Антонио Вичепополо, по прозвищу Дядюшка Нтони или просто Дядюшка, и говорить не приходилось. Он об убитом слыхом не слыхал. Да и сами подумайте, может ли порядочный и здравомыслящий человек послать кого-то рыскать по всей Италии, чтобы потом убить незнакомца? Этого предполагаемого наемного убийцу он и в глаза-то не видал. А Спаламуорто в свою очередь, понятно, утверждал, что не имел чести ни познакомиться с синьором Вичепополо и даже имени его не знал.

— Все в порядке! — Траинито осторожно раскрыл конверт с вкусно пахнущей краской печатью «заказное» и двумя пальцами выудил крохотную вырезку из газеты. «Неаполь, 22 октября. Район Нуова-Вилла в Сан-Джованни-а-Тедуччо стал местом кровавой трагедии. На Чириако Фавеллу, молодого человека двадцати одного года, возле самой двери его дома напали незнакомцы и зверски убили его ударами ножей. Ведется расследование среди торговцев наркотиками, с которыми молодой человек, очевидно, был связан. Не исключено, что речь идет о сведении счетов».

— Черт возьми! — воскликнул Траинито, и, подняв голову, едва не уткнулся лбом в порозовевшее лицо стоявшего совсем рядом Сартори.

— Этот мафиозо пустился во все тяжкие… Молодой человек, ну этот Фавелла, приезжал аж сюда, в глушь, чтобы с ним повидаться, и что с беднягой потом случилось?! С ним свели счеты. Ей-богу, прежде чем связаться с этим типом, надо составить завещание.

— С каким же «этим»? — спросил с порога старший сержант Брандолин. Он стряхнул с мокрого плаща капли дождя и вошел в комнату, вытирая лицо платком.

— Его сиятельством доном Джузеппе Паломбеллой. Прочтите сами, старший сержант. Неплохой образчик послания с двойным смыслом.

Траинито протянул Брандолину вырезку из газеты и впился в шефа взглядом, чтобы не упустить малейшую его реакцию. Но тот, читая заметку, лишь слегка прикусил губу.

— Что значит «с двойным смыслом»?

Траинито вскинул брови — учись, мол, дурень, что можно извлечь из нескольких газетных строк анонимного письма. А еще не мешает дурню Сартори послушать, как умно и точно он расшифровывает это тайное послание.

— Либо это подтверждает, что приказ об убийстве выполнен, если Фавелла был врагом и дон Джузеппе приказал его убрать. Или же это грозное предупреждение, если Фавелла был другом дона Джузеппе, за что его и убили.

Не обращая внимания на стекавший за воротник ручеек пота, старший сержант надеялся отыскать в этих строчках непонятно что. Наконец он все свое внимание сосредоточил на конверте — по штемпелю видно, что письмо отправлено из Неаполя днем раньше, необычная резвость для почты, как правило пользующейся для своих нужд чуть ли не каретами. Но не сбылась надежда Траинито услышать мнение начальника о его умной и точной расшифровке письма. Тот лишь сказал:

— Надо все сообщить лейтенанту Лаццерелли в Виченцу. А ты, Сартори, сходи в муниципалитет и попроси сделать фотокопию. Хотя нет, две. И конверта тоже. Потом снова положишь письмо в конверт и отнесешь его на почту, пусть отправят адресату.

— Хотелось бы посмотреть на лицо этого Паломбеллы, когда он вскроет конверт, — заметил Траинито.

— А какое у такого лица должно быть при этом лицо? — отозвался Брандолин. Он нарочно прибег к игре слов, чтобы собраться с мыслями и выразить кратко всю свою досаду.

— Эти молодчики веками учатся сохранять на лице невозмутимость, чтобы ни о чем нельзя было догадаться. Если бы ты даже в тот миг тайком следил за ним, то ничего бы не заметил. Ведь эти мафиози не такие простаки, как мы с вами!

Барон подождал, пока вдова Косма, которая услужливо принесла заказное письмо, закроет за собой дверь, и стал его изучать. По темным, еле заметным пятнышкам на конверте он определил, что фараоны опять его вскрывали. Он процедил сквозь зубы свою нецензурную оценку действий цензоров, вскрыл конверт и вынул вырезку. Потом тщательно ощупал изнутри сам конверт.

Брандолин не ошибся. Любой, кто поглядел бы за Бароном, не заметил бы никаких внешних признаков волнения. Разве что дон Джузеппе стиснул зубы от ярости, нахлынувшей, словно могучая и разбившаяся о скалы волна.

Значит, от зорких глаз Дядюшки Нтони не ускользнуло «предательство» Чириако. Со своего гнусного парикмахерского кресла в глубине комнаты, заваленной картонками и ящиками, он тотчас повелел покарать виновного, и с редкой жестокостью, никак не соизмеримой с тяжестью проступка. Ну а цель была двоякой — наказать того, кто рядом, и напугать того, кто далеко. Какая подлость!

Он живо представил себе, как этот человечек усмехается, отправляя заказное письмо с вестью, что нетрудная загадка с анонимным письмом из Виченцы разгадана.

Зря он «подкинул» Дядюшку Нтони карабинерам, эта блоха кусается, и свирепо. Он тут же нанес ответный удар тому, кто находился поблизости, хоть Чириако почти ни в чем не был виноват. В сущности, он лишь открыл человеку, которого уважал, что труп, ему подброшенный, не что иное, как одна из злобных и гнусных шуток этого подонка Нтони, любящего позабавиться.

Но до чего же быстро отреагировали карабинеры! Если б они не действовали столь поспешно, Дядюшка Нтони никак не увязал бы анонимное письмо с приходом Чириако. И тогда этот совсем еще юнец избежал бы преждевременной насильственной смерти. Во всяком случае, раз Антонио Вичепополо смог после ареста Спаламуорто организовать убийство Чириако и отправку письма с этой вестью, значит, он вышел сухим из воды, заключил про себя Барон, весь кипя гневом. «Клянусь богом, пока я, Джузеппе Паломбелла, жив, я не успокоюсь, покуда не упеку вонючего убийцу в тюрягу!» Повторив это несколько раз, он наконец успокоился.

Ярость в первый момент подсказала ему кровавую месть. При желании и Барон мог покарать Дядюшку Нтони руками наемного убийцы. Достаточно было послать в магазин обычного клиента, лучше всего под ручку с красоткой, которая бы отвлекла внимание телохранителей, которых осторожный Дядюшка Нтони всегда держал в доме. Пара выстрелов из пистолета с глушителем была бы достойным ответом на удары ножей. Но привыкший обдумывать все варианты, Барон нашел иной способ мести, не столь кровавый, но зато более унизительный. Таких негодяев куда сильнее ранит собственная промашка, чем выстрел из пистолета, их больше мучает насмешка, чем пулевая рана. Ведь выставленные на осмеяние, они рискуют потерять авторитет босса, а это для них страшнее, чем покушение на их жизнь.

Глядишь, настоящая война начнется, с беспокойством подумал дон Джузеппе, радуясь все же, что может рассчитывать на нежданного союзника в лице Коллорини. Да, если он хочет поймать двух зайцев сразу, надо срочно связаться с Пиццуто. Надо основательно подготовить «дело» с Нумизматическим музеем и узнать, каковы намерения Вичепополо. С тем чтобы в подходящий момент накинуть ему на шею петлю.

Он вынул из заднего кармана брюк бумажник и положил в него письмо. Затем нашел в ящике столика открытку с изображением Фиа — о боже, да это же большой ночной горшок, окруженный огородиками и курятничками! — и написал адрес: «Рокко Пиццуто, управляющему поместьем Апельсиновая Роща, Амальфи (провинция Салерно)». Сам же текст гласил:

«Пришлите мне как можно скорее мешок орехов последнего урожая. Пусть моя жена попросит у Феличе Беллавоче одну из книг, которые он дает почитать клиентам, пока они сидят в очереди. Тут я ничего интересного для чтения не нашел».

Рокко Пиццуто был похож на кого угодно, только не на неаполитанца. Может, у него были среди предков французы или нормандцы, и они-то и дали о себе знать в эти тревожные семидесятые годы белокурыми волосами, густыми темно-рыжими усами и светло-голубыми глазами управляющего поместьем. Лишь метр шестьдесят пять сантиметров роста говорили об антропометрической принадлежности к жителям Юга.

Он сидел на диванчике в гостиной Барона, низко согнувшись и положив скрещенные руки на колени.

Резкие слова хозяина вызывали у него немедленную ответную реакцию — указательные пальцы вскидывались и тут же снова прижимались к ладоням. А порой он и вообще прищелкивал пальцами. Сразу по прибытии он доложил об обстановке в Неаполе — Дядюшку Нтони вызвали в полицию по делу Спаламуорто, которого схватили благодаря счету из прачечной, найденному в его кармане.

— А этот полный кретин Спаламуорто даже и не вспомнил, что у него в кармане счет, — с презрением заметил Рокко. — Увы, вызов в полицию не завершился арестом, так как «полный кретин» тут же подтвердил версию Дядюшки Нтони: «Я не имел чести знать и никогда не видел этого синьора». Итак, этот вонючий босс Нтони не имел чести знать нанятого им убийцу. Но этот «оклеветанный» джентльмен кипел от злости — жалкий наемный убийца оказался сущим идиотом.

Дядюшка Нтони без труда увязал приезд Чириако в Виченцу и его встречу с прежним почитаемым боссом и незамедлительно покарал паренька. Этим он хотел припугнуть и самого бывшего босса.

Теперь все чего-то ждали, большинство — ответных действий Джузеппе Паломбеллы, который хоть и находился далеко, но не собирался терять контроль над районом, откуда его изгнали на основании Закона 575. Нет, туча, хотя и неблизкая, предвещала неминуемую грозу для мафиозных банд, укоренившихся в Кампании.

— Чириако мы похороним с великими почестями, — пообещал Барон. Понятно, под словом «похороны» он подразумевал не уже состоявшееся погребение, а церемонию принесения на алтарь жертвы — трупа убитого из мести врага. — Но не сейчас… Торопиться незачем… — Глаза его сверкнули, и он нахмурил брови. — А пока есть у меня интересная задумка, дон Рокко. Надо нам показать, чего мы стоим.

И Барон рассказал ему о плане Стефано Коллорини.

Прошла почти неделя после первой встречи у реки. Лишь два дня назад, когда дождь стих, им удалось встретиться вновь. На этот раз при прямой помощи Лауры — она мой лучший адъютант, сказал Коллорини, — и разговор они вели в густом кустарнике, надежно укрытые от чужих глаз.

Эта встреча была более откровенной и немного более теплой, чем первая в Леччи. Свое предложение Коллорини высказал открыто и четко — он был совсем не глуп, тщательно изучил обстановку и получил подробные и точные сведения. Он знал, как легче всего обмануть охрану, которую охраной можно было назвать только с большой натяжкой. Ведь состояла она всего из двух сторожей, некрепких, небрежных, а может, и просто неспособных бдительно охранять столько залов сразу. Единственную трудность представляло только довольно надежное сигнальное устройство. Его установили недавно, после кражи нескольких греческих амфор, стоивших гроши в сравнении с коллекцией древних монет. Кроме того, ночью обширный музей обходил патрульный, обход занимал час, а то и полтора, если только дежурный не уставал и не ложился отдохнуть в один из древнеримских саркофагов, расставленных в разных залах. При этом дежурный заранее запасался подушкой и электрическим фонариком, чтобы лежа почитать свою любимую книгу «Историю паладинов Франции». Предельным сроком для проведения операции был месяц. В конце ноября заказчик приедет, чтобы купить драгоценную коллекцию, и само место ее вручения подсказало Барону, почему Коллорини так нуждался в его помощи. Нумизматическую ценнейшую коллекцию предполагалось вывезти морским путем. Коллорини рассчитывал на один из быстроходных катеров из контрабандного флота Паломбеллы и на мастерство его экипажа. Ведь груз надо было переправить на борт канадской шхуны уже в открытом море за пределами территориальных вод.

Дону Джузеппе идея сразу же показалась удачной. Он не сомневался в умении своих парней ловко провести таможенную охрану. Но он задумал погрузить в тот же катер и несколько ящиков сигарет, чтобы в случае (пусть маловероятном), если их схватят, это объяснило бы, почему эти молодцы очутились так далеко от берега.

Чем рисковать потерей миллиардов, лучше уж получить срок за контрабанду сигарет и на время лишиться катера — многоопытный Барон знал, как заполучить конфискованный катер назад уже через пару дней. Для монет нужно было подыскать надежный тайник. Их можно уложить в строгом равновесии по обоим бортам катера, замаскировав ложными деревянными переборками.

Дону Джузеппе нравилось, что его участие в деле становилось все более существенным и важным. Это увеличит и его долю в долларах, составившую больше четверти всей выручки. Приходилось учитывать, что Коллорини рисковал жизнью и он же завербовал сообщников.

К удивлению Коллорини, Барон добавил, что за свою долю обязуется употребить все свое влияние, а также дать деньги, необходимые для вызволения из тюрьмы участников налета, если произойдет неприятная случайность.

— Вы готовы вызволить и меня? — с иронией спросил Коллорини.

— Да, и вас. Но это относится лишь к тому, что вы рискуете, сотрудничая со мной.

Ответ звучал почти торжественно, Барон обещал свою протекцию с твердой уверенностью человека, знающего, как вызволить из беды компаньона. Соответственно это повышало и его престиж, которым пользовалось его имя в преступном мире.

Коллорини не стал интересоваться деталями. На формальное главенство и важность роли ему было начхать. Если попугай хочет, чтобы его погладили по перьям, ему за это придется раскошелиться. Его самого условия устраивали, тем более что ему доводилось слышать потрясающие вещи о мастерстве «моряков» флотилии Паломбеллы. А один приятель даже шепнул ему, что у Барона есть связи с такими официальными лицами, которых никто не заподозрил бы в гнилой коррупции, а между тем они внутри гнилые, словно подгнившие фрукты. Вполне устраивало Коллорини и обещание Барона быстро вернуть ему свободу, если он ее, не дай бог, потеряет. Конечно, он не слишком на это надеялся, но люди типа Паломбеллы любят показать свое могущество. Ну, а такие амбиции дают надежду, что Паломбелла не бросит его в случае провала.

Они расстались, договорившись о последней встрече через неделю, после того как Рокко Пиццуто установит в Неаполе необходимые контакты.

— Кстати, музейные каталоги принес?

Рокко, улыбаясь, кивнул. Морщины у глаз стали похожи на глубокие борозды.

— Пришлось спросить у донны Джулии, точно ли, что, написав Беллавоче, вы имели в виду Феличе Шиельцо!

— Тут я под постоянным надзором, дон Рокко. Не хотелось, чтобы фараоны узнали, какие именно книги меня интересуют. И я вспомнил, что в селении моей жены кума Шиельцо называют Беллавоче.

— Вот они.

Рокко наклонился над кожаной сумкой, стоявшей возле дивана, открыл ее и передал хозяину две книжки с яркими суперобложками. Дон Джузеппе прочел названия книг «Путеводитель по Неаполитанскому Нумизматическому музею» и «Список находок при раскопках в Сицилии и в Греции».

Всеми этими вещами он, несмотря на свою любовь к древности, прежде никогда не интересовался.

Он перелистал страницы, задерживаясь на фотографиях монет, одних — весьма древних, ржавых, в виде зубчатых дисков, других — прекрасно сохранившихся, с женским лицом на лицевой стороне и квадригой на оборотной. Попадались тут и золотые статери из Тарента, и тетрадрахмы из Афин. Э-э, оказывается, нумизматика — вещь интересная и для любителя древностей и для «профессионала». Он решил перечитать эти книги, а затем — из соображений предосторожности — уничтожить. Положил обе книги на стол и заключил:

— Думаю, что, кроме кума Шиельцо, потушить пламя расследования помогут Чичилло Маккалузо и Лука Муссо.

Рокко кивнул.

— Будьте осторожны, расскажите им только то, что им знать необходимо. Если спросят о самом деле, вы знаете только, сколько им отвалят за содействие. Деньги-то они получат за болтовню. Вот пусть и болтают, да покрасноречивее. Ну, а потом им представится немало возможностей промолчать! Что же касается нас самих, то нужно произвести свою собственную проверку, хоть этому Коллорини, похоже, и можно доверять. Он будет в Неаполе за день-два до начала операции — раздобудьте ему все, что требуется, но и с ним не больно-то откровенничайте — он не должен знать, кого мы подключили к делу.

Свои наставления Барон давал бесстрастным голосом, а его верный человек слушал внимательнейшим образом и заверил, что все в точности исполнит. Если дон Джузеппе позвонит ему в конце недели, то он, пожалуй, уже и самый подходящий день для «дела» назовет. Вот только может ли дон Джузеппе позвонить так, чтобы его не подслушивали?

Барон плутовато-весело усмехнулся.

— Попрошу дона Тарчизио, чтобы позволил мне поговорить из его дома. Я такие деньги на церковь жертвую, что он отказать мне в междугородном разговоре не решится.

Потом снова перешел на серьезный тон.

— Что же до Дядюшки Нтони, задумка моя такова.

Излагая Рокко теперь уже окончательно созревший план действий, он внимательно следил за выражением лица своего помощника. Ведь тот великолепно замечал слабые места любого плана. Тем приятнее было, что Рокко идея понравилась.

Когда он замолчал, Рокко подергал золотистые усы, чтобы громко не расхохотаться: ему тоже приятнее будет увидеть Вичепополо в бессильной ярости, чем трупом.

— Надо еще покончить с делом Куоко.

Тусклый голос Барона как губкой стер с лица Рокко Пиццуто всю его веселость. В суде над Паломбеллой из всех свидетелей лишь Эрнесто Куоко, хоть он тоже принадлежал к клану мафиози, дал показания двусмысленные, явно повредившие обвиняемому. Непонятно было, вызваны ли эти странные показания личной неприязнью к Паломбелле или же давлением извне. Да никто и не пытался это уточнить. Но после суда все, включая Куоко, принявшего особые меры предосторожности, ждали от дона Джузеппе Паломбеллы ответных действий. К большому удивлению верных дону Джузеппе людей, склонных сурово карать отступников с целью устрашения, никаких акций так и не последовало.

— Послать к нему Танино? — предложил Рокко. И его поразило, как на миг изменилось лицо хозяина, приняв выражение жестокое, сразу сбросившее маску ироничной невозмутимости и спокойствия.

— Танино застрелит его, и все тут, — глухим голосом сказал Барон. — Эрнесто Куоко не должен умереть. Он должен всю оставшуюся жизнь помнить, что он дерьмо!

Барон умолк. Казалось, он обдумывает, как же покарать предателя, но Рокко знал, что Барон все уже решил заранее. А это молчание — лишь уловка, желание продлить удовольствие от роли неумолимого мстителя. Барон любил разыгрывать роли. У Рокко мурашки по спине забегали, когда он подумал, как же беспощадно Барон собирается покарать изменника, если он отказался от услуг Танино, носителя молниеносной смерти.

— Тут должен потрудиться Луиджино Маццамонте. Пусть обслужит Куоко, как и других, — вымолвил наконец дон Джузеппе и увидел, что даже Рокко побледнел. «Становится чувствительным, как молоденькая девушка», — недовольно подумал он.

Желая его подбодрить, он снова надел маску любезного господина и мягко улыбнулся.

— Ну вот, пожалуй, и все. А пока отведайте здешнего вина. Вполне, по-моему, сносное.

Он извлек из аляповатого буфета бутылку и два бокала и, откупоривая бутылку, полюбопытствовал:

— А что еще вы привезли в этот раз для прикрытия?

В желтых зрачках Рокко снова блеснули лукавые искорки.

— Кроме орехов, которые вам прислала донна Джулия, письмо от адвоката. Он просит вас подписать протест.

— Какой еще протест?

— Против оценки финансовым ведомством стоимости недвижимого имущества, проданного вами два года назад.

Он наклонился, достал из сумки и протянул хозяину желтую папку.

— Псы паршивые! — выругался дон Джузеппе, прочитав документы. — На двадцать пять миллионов больше оценили эту лачугу в Граньяно!

— Адвокат говорит, что можно было бы… — подсказал Рокко. Но он и сам знал, что по таким пустякам дон Джузеппе не прибегнет к тайным связям. Наоборот, он предпочитал, как и все прочие граждане, опротестовать это решение, дабы доказать, что он человек честный и серьезный, вопреки несправедливым подозрениям и обвинениям выполняющий свои гражданские обязанности.

Барон подписал отпечатанный на машинке иск, составленный «адвокатом», на самом же деле — специалистом по торговому праву, защищавшим интересы Паломбеллы в его законных делах землевладельца и торговца недвижимостью.

— Так, все сделано. Теперь нам лучше некоторое время не встречаться. За последние десять дней вы уже дважды приезжали ко мне, не хотелось бы лишний раз испытывать их терпение.

Под этим «их» он подразумевал и карабинеров Фиа, и уголовную полицию, а также и Оперативный отдел Виченцы, занимающийся особо опасными преступлениями.

— Значит, договорились — я позвоню в конце недели.

Рокко встал, подтвердив тем самым, что все понял.

Нагнулся, чтобы поднять упавшую сумку, и тут его настиг ядовито-медовый голосок Барона:

— А еще не забудьте послать Дядюшке Нтони букет красных роз… Скажем, семнадцать красных роз! С записочкой — от Чириако Фавеллы.

Общеизвестная страсть к рыбной ловле служила убедительным объяснением того, что Барон в погожие дни выходил на рассвете с удочкой за плечами и с корзинкой в руке. Это хоть на несколько часов спасало его от бдительного мальчишки-шпика, который из-за своей добровольной слежки подрался с Пинином, ярым сторонником мафии. Обычно маленький шпик добирался до противоположного берега реки к девяти утра и всегда заставал поднадзорного за одним и тем же делом — рыбной ловлей.

В половине восьмого, когда дон Джузеппе уже несколько раз успел закинуть удочку, все тот же хруст возвестил о появлении Коллорини. В ожидании этого визита Барон примостился у обрыва, поросшего густым колючим кустарником. Он посоветовал Лаурете, чтобы Коллорини засел в кустах, ведь всякое может случиться. Лучше всегда быть настороже. Едва ветки слегка зашуршали, Барон, не оборачиваясь, спросил:

— Кто это?

— Я, — зло ответил Коллорини. — Черт побери, неужто нельзя было выбрать местечко без этих колючек?

Засевший в кустах, он не увидел, как ехидно усмехнулся Паломбелла.

— Все сведения собрали?

Дон Джузеппе кивнул головой.

— Тогда передайте ваши записи мне, и…

— Нет у меня никаких записей, — прервал его Барон. — Все, что я сообщу, запомните и держите в голове.

«Вот болваны эти молодчики с Севера, — сердито подумал он. — Если б я имел дурацкую привычку делать записи, то сейчас отбывал бы пожизненное заключение. Да притом в отменной компании».

— Готовы? — спросил он.

Барон выдернул из воды удилище, притворился, будто ищет в банке наживку и повернулся к Коллорини. А тот сидел в кустах ежевики, и лицо его пересекала свежая глубокая царапина.

— Ваши сведения, Коллорини, оказались точными. Сторожей два, они кончают дежурство в семь вечера, закрывают музей и включают сигнализацию. После чего вся охрана заключается в том, что каждые восемьдесят-девяносто минут музей обходит патрульный. С десяти вечера и до семи утра. Таким образом, сохранность музея фактически обеспечивает сигнальная система. Сегодня вторник, в субботу, когда сторожа уйдут, сигнальную систему не включат. Но вы спуститесь в полуподвал дворца и сломаете сигнальное устройство, чтобы создалось впечатление, будто это дело рук грабителей. Иначе обвинение падет на самих сторожей. — Он пристально поглядел в кусты и добавил: — Один из них — мой друг. — Поцарапанная щека качнулась вниз и вверх. — Вы займетесь этим, как я понял, вдвоем. — И опять щека качнулась вниз и вверх. — Так вот, в момент закрытия музея вы там останетесь. Посетителей в музее бывает очень мало. В четвертом зале, слева от центрального коридора, стоят высокие, в рост человека, витрины. Две из них будут отодвинуты от стены сантиметров на тридцать. Надеюсь, что ваш компаньон не очень толстый. Можете начать свою работу, как только музей закроется. Витрины из небьющегося стекла с замками.

— В замках я разбираюсь! — прервал его Коллорини.

— Отлично. Постарайтесь все закончить самое позднее без четверти девять. Уйдете через служебный вход, ведущий в переулок. Там вас будет ждать «джардинетта» кремового цвета.

— «Джардинетта»? — удивился Коллорини.

— Любая другая машина привлекла бы к себе внимание. Этот древний «фиат» уже давно привозит и увозит рабочих в комбинезонах, которые ремонтируют желоба дворца. Работы начались по моей просьбе, но есть соответствующее официальное разрешение. В субботу вы тоже наденете комбинезоны, а монеты засунете в обрубки труб, заранее спрятанные в полуподвале. Спокойно выйдете в переулок с трубами на плечах и засунете их в машину. Доверьтесь во всем шоферу, тайник уже есть.

Барон притворился, будто копается в банке с наживкой, а сам незаметно наблюдал за хмурым лицом Коллорини. Стефано Коллорини, человеку энергичному, вовсе не нравилось, что он низведен до роли простого исполнителя чужих задумок. Наверняка у него имелся свой план, и было бы более дипломатичным выслушать сначала Коллорини, и затем убедить его отказаться от своей идеи. Но речной обрыв был неподходящим местом для обмена мнениями, да и времени на это не оставалось.

Как бы подтверждая, что чужая подсказка его бесит, Коллорини из кустов ежевики задал ехидный вопрос.

— Ага, значит, мы спокойно выйдем из музея с трубами на плечах в девять вечера? Не кажется ли вам, что для окончания ремонтных работ время довольно странное?

А этот Коллорини молодец! Неуступчивый, но совсем неглупый.

— Все справедливо, — спокойно согласился дон Джузеппе, чтобы не выдать своей радости — ведь на это возражение у него уже был ответ.

— Все справедливо, я об этом тоже подумал. И потому попросил разрешения продлить работы до позднего вечера из-за срочности ремонта. Еще есть вопросы?

Из кустов донеслось глухое покашливание.

— Последний, синьор Паломбелла. Лаурета сказала, что вы требуете большего вознаграждения, чем мы прежде договорились… В виде старинных монет, — уточнил он, разглядывая из зарослей ежевики непроницаемое лицо Барона.

— Речь идет не о дополнительном вознаграждении, — уточнил дон Джузеппе. — Просто мне нужно пять сестерций, за которые я готов заплатить. Они хранятся в первой витрине первого зала, и ошибка исключена. Это серебряные римские монеты. На лицевой стороне изображена голова юноши, а на оборотной — квадрига с надписью «Рим».

Коллорини с треском протиснулся сквозь кусты ежевики поближе.

— Послушайте! — Он явно испытывал смущение и злился, что его испытывает. — Я в старинных монетах не разбираюсь. Но если это ценные монеты, то придется мне сначала получить согласие моего клиента. Вы тоже коллекционер?

Барон погасил легкую улыбку.

— Коллекционер-любитель.

— Не лучше ли попросить эти монеты у моего канадца? — подсказал Коллорини. — Мне бы не хотелось с ним спорить. Он знает монеты музея все до единой.

— Мне нужны именно сестерции, и сразу же. Ручаюсь вам, что ваш клиент не станет возражать — монеты большой ценности не представляют, они и двести тысяч лир вряд ли стоят.

— Да, но, — промямлил Коллорини. Ни черта тут не поймешь. С этими мафиози, чванливыми, обожающими таинственность, надо иметь превеликое терпение. Ему надоело пререкаться с Бароном, шипы впивались в тело, и он наконец решился.

— Ладно. Вы получите эти пять монет.

— Дать их вы должны не мне. Вы должны…

Паломбелла положил удочку на обрыв, подошел к кусту ежевики, встал рядом, широко расставив ноги, и расстегнул прореху.

— Не бойтесь, вас я не орошу! — заверил он со смешком. — Это всего лишь отвлекающий маневр! — И приблизив свое лицо к лицу взбешенного Коллорини, внес последние уточнения.

— Так встретим же светлое Воскресенье с чистым сердцем и с очистившейся от грехов душой. Встретим же и мы, как встречает Церковь, чудесный день рождения Христа, праздник, который…

Дон Тарчизио с амвона повторял как заклинание слова проповеди, пытаясь одновременно понять, что происходит с некоторыми прихожанами.

Ноябрь подходил к концу. Спокойное течение воскресной мессы, увы, уже нарушалось отчаянным чиханьем в одном углу и гулким сморканием в другом. Стоявшая у правового нефа Энрикетта Манци чихала так громко, что дон Тарчизио невольно оторвал взгляд от листков с пометками, лежавших на пюпитре. И окончательно потерял нить проповеди.

Чуть позади Энрикетты, на своем обычном месте возле колонны стоял Джузеппе Паломбелла. И в этом не было ничего необычного — он всегда стоял тут на утренней мессе. А вот то, что Пинин, словно лыжник в слаломе, лавировал между верующими, держа в руках газету, было вещью необычной. Как оказалось, он протискивался к этому мафиозо. Тронул Паломбеллу за локоть, чтобы привлечь его внимание. Встал на цыпочки и, сунув ему газету, что-то зашептал ему на ухо.

…Праздник, в котором мы все должны принять участие, ведь это праздник всех христиан, всех верующих христиан, — проповедовал дон Тарчизио, в полнейшем смятении беспрестанно повторяясь. Он вытянул шею, пытаясь разглядеть, что же это за газета. Но поднадзорный, мельком взглянув на первую страницу, сложил газету вчетверо, сунул ее в карман пиджака и снова все свое внимание сосредоточил на доне Тарчизио, словно его сбивчивая проповедь была крайне поучительной. Хоть дон Тарчизио всячески боролся с отчаянным любопытством, он не оставил попыток осмыслить, что происходит.

На пояснения Пинина рассчитывать не приходилось. Мальчонка буквально обожал этого мафиозо и ради него готов, как некогда святой Варфоломей, содрать с себя кожу, но не открыть, какое ему дали тайное поручение. Вообще все, что связано с Паломбеллой, мальчишки городка воспринимают как таинственное, сокровенное, волнующее. Что означает эта поспешность с газетой? Обычно в воскресенье газеты прибывали в Фиа поздно. Сам Паломбелла попросил мальчишку принести ему поскорее газету или же кто-то дал ее Пинину, чтобы тот бегом доставил ее ссыльному? А что его в газете так заинтересовало? И почему такое нетерпение?

Слова «месса окончена» в этот раз доставили дону Тарчизио то же облегчение, что приносили мальчишкам, только и ждавшим момента, чтобы выскочить из церкви и продолжить игру на площади.

Испытывая острое чувство вины, он направился было в ризницу, но его остановила добродетельная синьора Гонцити:

— Во что же, дон Тарчизио, превратилось приходское кино! Я тут увидела афишу и глазам своим не поверила. Разумно ли показывать «Сын крестного отца»? Один крестный отец у нас объявился, и дети только им и бредят. Неужто нам еще и фильм такой нужен?

С трудом ему удалось убедить синьору, что актеры Франки и Инграссия — грешники невеликие, да и скрытая насмешка, возможно, погасит восторг мальчишек.

— Ради бога, синьора Гонцити, не надо вводить табу.

Он надеялся выйти быстро, догнать Паломбеллу, притвориться («Да простит меня господь, и притворство для общего блага порой необходимо»), будто случайно на него наткнулся, и разузнать, какая ему понадобилась газета. Ну, а заодно понять, что за новость заинтересовала этого бандита. Но синьора Гонцити все его не отпускала, она вошла за ним в ризницу и стала жаловаться на опасную привязанность мальчишек к этому бандюге.

— Почему, дон Тарчизио, именно к нам его прислали?

— Может, чтобы он смог исправиться, — ответил дон Тарчизио, хотя не испытывал в этом ни малейшей уверенности. Хорошо, если бы так и было, да только выглядит слишком наивно.

Он снял церковное облачение, расстегнул сутану. «Чего она медлит и не уходит — ждет, пока я надену брюки?»

Лишь когда он потянулся к вешалке, где висел темно-серый пиджак, добропорядочная синьора наконец поняла и торопливо распрощалась.

Гнаться за Паломбеллой было уже бесполезно. Однако газеты-то купить все же стоит. В городок, кроме венецианской «Гадзеттино», приходили еще две газеты. Вот он их все и перелистает — может, и поймет путем логических умозаключений, что же в них могло заинтересовать Паломбеллу.

Газетный киоск находился на площади. Дон Тарчизио поспешил туда по платановой аллее, соединявшей церковь, дом священника и молельню с центром городка, где разместились бар, газетный киоск, четыре магазина, аптека и чуть подальше — муниципалитет с отделением карабинеров. Эта аллея была гордостью городка. Сейчас могучие, ветвистые деревья стояли почти голыми, лишь на нескольких деревьях уцелели пожелтевшие, сухие листья, но летом это был продуваемый ветром густой зеленый свод.

Внезапно дон Тарчизио умерил шаг и дальше пошел уже неторопливо, словно на прогулке, пока не добрался до скамьи, на которой в одиночестве сидел Джузеппе Паломбелла.

Если он и заметил издали дона Тарчизио, то вида не подал. С интересом читал маленькую книжицу, не обращая внимания на холод, сразу после мессы загнавший прихожан в дома. Из кармана у него торчала газета.

— Добрый день, синьор Паломбелла! — Голос священника звучал приветливо. Слишком даже приветливо. — Не холодно ли вам сидеть тут и читать?

Барон взглянул на дона Тарчизио и вдруг продекламировал:

— Tibi gratulor, mihi gaudeo; te amo, tua tueor…

Он улыбнулся, увидев, как сильно удивился священник, и спросил:

— Не знаете, откуда эта цитата?

— Поздравляю тебя и радуюсь вместе с тобой; я люблю тебя и забочусь о тебе, — машинально перевел дон Тарчизио, но откуда цитата, так и не вспомнил.

— Это записка, которую 15 марта 44 года до рождества Христова Цицерон послал Базило, одному из заговорщиков, которые именно в тот день напали на Юлия Цезаря и убили его. Всего несколько слов, падре, но каких сильных! Это была историческая записка. Знаете, Цицерон — мой любимый автор.

От изумления дон Тарчизио даже забыл о цели своей «атаки».

— Цицерон? — пролепетал он.

Паломбелла снова одарил его улыбкой и легонько стукнул ладонью по скамье, приглашая сесть рядом, что дон Тарчизио и сделал послушно.

— Хочу открыть вам один секрет, падре, — пояснил Паломбелла. — В детстве меня отдали в духовную семинарию. — И он снова насладился непритворным изумлением дона Тарчизио.

— Но там мне не понравилось, — добавил Паломбелла.

— Лишь латинский язык я учил охотно. Но не язык отцов церкви, а — Цезаря[57], Цицерона… ну еще Горация, Плавта[58]… Совсем другой жанр, как видите.

Да, языческие писания, подумал дон Тарчизио, невольно восхищаясь тем, что этот бандит способен оценить афористичность и весомость «Записок», красоту стиля Цицерона, драматичность и пародийный талант Плавта. Он совсем забыл о газете, но о ней напомнил ему сам Паломбелла.

— Попросив вас составить мне компанию, я, наверно, отвлек вас от важных дел?

Значит, Паломбелла видел, как он несся к площади! Только неискоренимая привычка говорить правду уберегла дона Тарчизио от полной лжи.

— Я шел купить газету, — признался он. Но тут же с умыслом добавил: — Торопиться было незачем, да вот холод подгонял.

Он поежился — здесь и в самом деле было холодно.

— Не хотите ли взглянуть на мою? — Барон вынул из кармана пиджака «Гадзеттино» и протянул ее священнику. А потом краем глаза проследил, как тот развернул сложенную вчетверо газету и стал читать кричащие заголовки статей. «Коммунистический лидер советуется со светскими кругами перед встречей с руководителями демохристиан», «Правительство обещает: будут приняты срочные меры для лучшей охраны тюрем», «Побег одиннадцати заключенных из тюрьмы в Порто-Адзурро».

— Похоже, журналистов этот факт позабавил, — осуждающе произнес дон Тарчизио.

— Почему вдруг?

— Потому что сразу за обещаниями правительства они поместили статью о побеге преступников.

— Факты против обещаний, это святая правда, падре. Увы, стороны поменялись ролями. Правительство должно не обещать, а действовать!

Дон Тарчизио помрачнел. Это он-то обвиняет правительство в бездействии! Это он-то, который всю свою жизнь пользовался несовершенством законов и беспомощностью юстиции для своих гнусных целей! Ведь это он, Паломбелла, заставлял честных граждан платить за дорогостоящие и бесполезные процессы. Иначе ему самому не пришлось бы мучиться, сидя на скамье рядом с этим бандитом и беседуя с ним о Цицероне. Он снова склонился над газетой. «Грандиозное ограбление Нумизматического музея в Неаполе. Вчера вечером похищены бесценные древние монеты. Единственные экземпляры монет доримской и римской эпохи пропали только потому, что не хватает денег для надежной охраны музея. Один из сторожей убит».

— Там, наверно, были монеты и с изображением вашего Цицерона! — мрачно пошутил дон Тарчизио и перевернул страницу — может, сведения о мафии напечатаны хоть здесь, ведь «независимые» преступники постепенно оттесняют мафию на второй план. И в самом деле, тут он нашел продолжение статьи о бежавших из тюрьмы в Порто-Адзурро, среди которых был и Кончетто Луонго, адъютант покойного босса калабрийской мафии. Может, этот «джентльмен» — друг сидящего рядом синьора Паломбеллы и хотел сообщить ему, что он на воле? И такое не исключено! Когда Пинин придет на исповедь, можно будет (нет, нет, не во время отпущения грехов, а потом) под благовидным предлогом выведать, зачем он с такой поспешностью вручил газету Паломбелле.

Увы, Пинин на исповедь не пришел — этот проклятый мафиозо окончательно сбил его с пути истинного!

Только вернувшись домой и закрыв дверь за назойливой вдовой Косма, Барон снова вынул газету и стал ее внимательно перечитывать.

Чрезмерное рвение ребятишек грозило пробудить опасные мысли в голове дона Тарчизио. Когда старуха Гарольфи, продавщица в киоске, крайне нелюбезно ответила, что газеты еще не прибыли, Пинин, вертевшийся неподалеку, загорелся желанием доказать свою ловкость и беспредельную преданность ему, Паломбелле. Он дождался-таки почтового фургончика из Виченцы и доставил газету прямо «в руки».

Это по вине Пинина ему пришлось добрых четверть часа сидеть и мерзнуть на скамье, дожидаясь дона Тарчизио. К счастью, во время самой мессы он, Паломбелла, малость повеселился. Притворялся, будто внимательно слушает проповедь, а сам незаметно следил за священником, который мучился догадками, быстро, впрочем, разгаданными самим Паломбеллой, столь удачно, что он с трудом сдержал торжествующую ухмылку, когда увидел, как дон Тарчизио перешел с галопа на рысь, а потом остановился и с вымученной любезностью поздоровался с ним. Хорошо еще, что он прихватил с собой в церковь книгу Цицерона!

Статья была длиннющей и изобиловала яростными выпадами против властей, которые ничуть не заботятся об историко-художественном наследии страны. Журналист не скупился на цитаты из классиков и напомнил, что этимологически музей можно считать «священным местом муз», а закончил короткой историей монет, начиная от натурального обмена вплоть до обмена металлом на вес — металлическими монетами самой различной формы. Наконец, напомнив, что металлы обладают редчайшими технико-экономическими достоинствами — они прочны, нерастворимы, долговечны, легко перевозятся, он пустился в уточнение датировок. При этом добрался ни больше ни меньше как до восьмого века до нашей эры. За сим последовали стенания по поводу утери драгоценных тетрадрахм, редчайших монет первых лет Римской империи и уникальных экземпляров монет с острова Родос. Не забыл упомянуть и о фунтах стерлингов короля Эдуарда и золотых скуди времен Людовика XIV, которые не имели большой исторической ценности, но тоже приглянулись грабителям. Хранились они в отдельном маленьком зале, о чем Барон узнал из каталога, прежде чем из предосторожности с великой неохотой его уничтожил.

Желая сберечь пробки, теряют бутылки! — развеселился он, когда прочел заявление директора музея. Бедняге приходилось бороться с преступниками на жалкие гроши — подаяния рахитичного Управления по охране памятников старины, которое его же, директора музея, и обвиняет в том, что он допустил кражу бесценных сокровищ. Сторожа хотят получать за свою трудную работу достойную плату!

И они правы, эти сторожа, подумал Барон. Мало того, что зарабатывают гроши, так порой и с жизнью расстаются.

Он помрачнел, снова пробежав глазами строки о Феличе Шиельцо — стороже, убитом грабителями. Что там, черт возьми, приключилось! Коллорини заверил его, что совсем не хочет кровопролития. Между тем именно Феличе, сыну которого он был крестным отцом, отправили на тот свет. Убийство должно быть оправданным печальной неизбежностью. А тут похоже на убийство из паники. Бесполезное и опасное.

Газета лежала на коленях, а он все вспоминал о бедном Феличе — как же ему не повезло! — и решил дать Рокко указания выделить в утешение вдове и «невинному младенцу» приличную сумму.

Долго и тщательно обдумывая, что там могло произойти, он все же признался себе самому, что на этот раз мертвец ему очень кстати. Весьма и весьма кстати.

Старший сержант Франческо Д’Ариенто из Оперативного отдела полиции Неаполя вынул из кармана аккуратно сложенный листок и протянул его Антонио Вичепополо.

Дядюшка Нтони пронзил унтер-офицера острым, как игла, взглядом. Скулы напряглись, челюсти сомкнулись. Казалось, это выступ скалы.

— Читать не умею, — с вызовом сказал он.

— Не умеете? — деланно изумился Д’Ариенто. — Тогда придется вам объяснить, о чем идет речь. Это копия декрета, по которому судья на основании статей 332 и 334 Уголовного кодекса поручает старшему сержанту Франческо Д’Ариенто произвести обыск в магазине по продаже телевизоров, принадлежащем Антонио Вичепополо, расположенном в переулке, и так далее и тому подобное.

Старший сержант успел насладиться тем, как мгновенно изменилось выражение лица знаменитого босса мафии. Тот вырвал у него лист из рук. Несмотря на свои шестьдесят лет, Дядюшка Нтони прекрасно читал и без очков.

— Что за гнусная шутка?

Его изумление было искренним. Д’Ариенто даже усомнился, правдив ли донос, присланный в полицию.

— Нет, это не шутка, — сурово ответил он. — Это самый настоящий ордер на производство обыска. Но, если ваша совесть чиста, чего вам волноваться. Мы за полчаса управимся.

— Сержант! Кто-то из нас спятил! У меня совесть чиста до прозрачности! Потому-то я и возражаю. — От ярости Дядюшка Нтони заговорил фальцетом. — Желаю связаться с адвокатом!

Он скачками, словно толстый заяц, обогнул пульт включения телевизора и подбежал к телефону.

Старший сержант подмигнул сержанту Цаккья, сопровождавшему его, и спокойно позволил Дядюшке Нтони излить в трубку все свое негодование.

Адвоката дома не оказалось. Оба унтер-офицера невозмутимо слушали, как Дядюшка Нтони в бешенстве ругает кого-то и заочно клянет адвоката, которого вечно нет на месте. Наконец Дядюшка Нтони так грохнул трубкой о рычаг телефона, что изображения на экранах телевизоров вздрогнули.

— Ордер должен быть обоснован! — рявкнул он.

— В полицию поступило анонимное заявление о нарушении вами статей 576, 625 и 648 Уголовного кодекса, — уточнил старший сержант Д’Ариенто.

— Убийство, кража при отягчающих вину обстоятельствах, скупка краденого? — мгновенно перевел Дядюшка Нтони — он не только мог читать без очков, но и знал Уголовный кодекс наизусть. — Да вы рехнулись!

Взглянул сначала на старшего сержанта, затем на его подчиненного и сказал с ядовитой иронией:

— Так, может, хотите отыскать труп в одном из телевизоров?

Старший сержант выпятил живот и раздраженно бросил:

— Послушайте, Вичепополо, я при исполнении служебных обязанностей. Если вы так чисты, как утверждаете, то чем скорее мы начнем, тем быстрее кончим. В этих делах Цаккья великий мастер, и все останется в целости и сохранности. Приступайте к делу, Цаккья! Осмотрим помещение, согласно указаниям судьи!

— Минуту, я только закрою магазин, — попросил Дядюшка Нтони. Он увидел на пороге двух своих телохранителей, которым не терпелось узнать, что происходит между боссом и полицейскими. Прогнал их грозным поворотом головы и, дав волю ярости, с грохотом опустил железную решетку. Не хватало только, чтобы разнесся слух, что в логове владыки всего квартала полиция производит обыск.

— Но уж подонку, который прислал этот остроумный донос, вызова в суд за клевету не миновать! — пригрозил он.

Д’Ариенто притворился, будто помогает Цаккье, — так напугала его самого эта угроза мести. Про себя он подумал, что «подонок» поступил очень мудро, прислав анонимный донос. Если Дядюшка Нтони дознается, кто его писал, вызовом в суд дело не обойдется.

Обычно Дядюшка правосудие вершил сам, да вдобавок приговор его бывал недвусмысленным и жестоким — ведь он считал, что тот, кто родился подонком, предателем или доносчиком, таким и останется до конца своих дней. А потому лишь беспощадная расправа может уберечь других от губительного примера.

Телевизоры начали транслировать второй тайм матча Италия — Англия: поле было сплошь сверкающим зеленым ковром, а стадион, битком набитый зрителями, напоминал плетеную корзину с чуть перезревшими персиками. Стремительные рывки игроков создавали такое впечатление, будто это происходит в самом полутемном магазине. Цаккья одним глазом следил за игрой, а другим осматривал глубокие, темные ящики, полные проводов, выключателей, розеток.

— Не одолжите ли фонарь? — попросил он.

Дядюшка Нтони наклонился, чтобы открыть нижний ящик шкафа. Д’Ариенто, стоявший рядом, опередил его, притом с любезной улыбкой человека, готового прийти другому на помощь. Порылся немного, отыскал фонарь и протянул своему коллеге.

— Раз уж я тут оказался, осмотрю весь шкаф, — небрежно обронил он. Вичепополо отодвинулся, освобождая старшему сержанту место, при этом не упуская ни малейшего его движения.

Старший сержант тщательно осмотрел все ящики. Первый снизу, второй, третий.

— Ай-ай-ай, — вдруг воскликнул он неодобрительно. — У вас есть, Вичепополо, разрешение на ношение оружия?

Из связки проводов он извлек кольт, недавно смазанный и заряженный.

— Имею, имею!

— Тогда, будьте любезны, предъявите его, Вичепополо.

Дядюшка Нтони вынул из бумажника документ и дал его старшему сержанту. Теперь подозрения Д’Ариенто перешли в уверенность.

— Разрешение недействительно! Срок его действия давно истек и по вполне понятным причинам не был продлен.

— Это что же и есть орудие преступления? Вы как раз его искали? — с иронией спросил Дядюшка Нтони. А про себя решил, что этот му… оказавший ему гнусную услугу, сто раз раскается в своем решении. Да-да, сто раз!

Когда окончится эта комедия с обыском, достаточно будет двух звонков — одного, чтобы заполучить фотокопию доноса — и тогда узнаем, кто этот шутник, а второго, чтобы обезвредить донесение старшего сержанта о незаконном хранении кольта. Неужели эти фараоны считают, что такой человек, как я, будет спокойно продавать телевизоры, не имея под рукой убедительного средства защиты?

Вопль, который донесся одновременно с экранов всех телевизоров, возвестил о том, что забит гол, и все трое, хоть и занимались серьезным, малоприятным делом, подняли глаза и посмотрели на экран ближнего к каждому из них телевизора.

Поэтому-то на миг Дядюшка Нтони упустил из виду Д’Ариенто и не заметил, как тот извлек все из того же ящика моток проволоки и положил его на прилавок. Раздался серебристый звон, и старший сержант быстро вытянул руку. Пошарил немного на дне ящика и что-то вытащил, сжимая находку в кулаке.

А затем на глазах у помертвевшего Дядюшки Нтони разжал пальцы — на ладони лежали кругляшки, похожие на телефонные жетоны, темные, с неровными краями.

Д’Ариенто молча наблюдал, как Дядюшка Нтони наклонился к кругляшкам, едва не утыкаясь в них лицом. Когда Дядюшка протянул к ним руку, старший сержант снова сжал пальцы в кулак и поднес его к самому носу грозного босса.

— Что это такое? — В голосе Дядюшки Нтони звучало скорее любопытство, чем страх.

В черных глазах старшего сержанта мелькнуло деланное изумление.

— Такая наивность вам не к лицу, Вичепо! Что вы человек уважаемый и смелый, мы знаем. Но нельзя же, право, лапами — и прямо в сало!

— Какие лапы и какое сало?! — вскипел Дядюшка Нтони. — Вы нашли пистолет, ну хорошо, забирайте его, так и быть. Но не разыгрывайте из себя шута, это вам может дорого стоить.

Старший сержант тут же перестал иронизировать, нахмурился и раскрыл ладонь под пристальным взглядом мафиозо.

— Дядюшка Нтони, — сказал он тихо, и это фамильярное обращение уже само по себе говорило о многом, — Дядюшка Нтони, это — старинные монеты. Те самые, которые хранились в музее и были похищены несколько дней тому назад… Помните, мнимые рабочие, которые производили мнимый ремонт. Об этом газеты много писали. И сейчас еще пишут. — Он буквально лицом к лицу сошелся сейчас с Вичепополо и оторопело поглядел в его тусклые, зеленоватые глаза. — Хотел бы напомнить вам, что, кроме убытка в несколько миллиардов лир, там не обошлось без мертвеца.

Дядюшка Нтони снова впился взглядом в кругляшки, хоть и истертые, но профиль юноши и четверка несущихся коней с повозкой были видны отчетливо. В этот ящик он не заглядывал по меньшей мере неделю. К сожалению, он находился в магазине не всегда, порой его заменял Дженнарино, но в его преданности сомнений нет. Дженнарино — парень, безусловно, ему верный, но удивительно глупый. Если б не его мощное покровительство, Дженнарино давно бы уже был на каторге либо вовсе сгнил бы. Ведь он уже лет пятнадцать как подвергает себя смертельной опасности, ничуть того не сознавая.

Значит, Дженнарино отпадает. Скорее всего, кто-то другой воспользовался его тупостью и отвлек этого дурачка либо сам, либо с помощью сообщника, а тем временем кругленькие монетки упали в ящик. Ну, а потом кто-то помчался с доносом в полицию.

За пятью серебряными монетами скрывается змея, гадюка, может, та самая, что пряталась в букете роз, семнадцати источающих яд красных роз, присланных от имени убитого Чириако.

— Что вы сказали? — спросил Д’Ариенто, когда Дядюшка Нтони буквально зашипел, подумав о змее.

— Ничего.

Теперь бесполезно оправдываться. Да и Д’Ариенто всего-навсего некозырная шестерка, пусть себе беседует с помощником, который достает бумаги для формального допроса.

Итак, кража в музее произошла вечером, в пятницу. Хотя нет — в субботу. Субботу… субботу.

В субботу он закрыл магазин около восьми вечера, но задержался, составляя предрождественский каталог. Вскоре неаполитанцы собирались тратить сбережения на полезные рождественские подарки, и витрины должны были радовать богатством выбора, манить взоры. Змея, похоже, знала, что в магазине, кроме него, никого не осталось. Само собой, он не боялся, что не найдется нужных свидетелей. Он находил их всякий раз, когда нуждался в алиби, так неужели же не подкупит такого, который бы поклялся, что был с ним в субботу после закрытия магазина! Нет, поражала наглость того, кто покусился на его власть. Злила Дядюшку Нтони и вредная «популярность», которую принесет ему эта история с дурацким обвинением в краже монет. Быть обвиненным в несовершенном преступлении куда хуже, чем очутиться в тюрьме за дела, которые люди с мягким сердцем так осуждают. В первом случае он выглядит кретином, а во втором хоть нагоняет ужас и вызывает уважение, показав себя человеком грозным, что ему самому очень нравилось.

Дядюшка Нтони окинул злобным взглядом Д’Ариенто, который заполнял акт блистательно завершенного обыска. Цаккья рылся в заднем ящике шкафа. Что еще он надеется отыскать — все, что надо было, они уже нашли. Видит святой Януарий, на этот раз, чтобы разгадать загадку, двух телефонных звонков мало. Тут понадобится кое-что другое!

Он снова принялся рассматривать монеты, которые Д’Ариенто разложил на прилавке. Все-таки Дядюшка Нтони не верил, что кражу совершили, чтобы измарать в дерьме его, уважаемого босса. Тут наверняка потрудились любители, кем-то нанятые. Целая коллекция старинных монет, которую невозможно продать! Должно быть, какой-то чудак-миллиардер, скорее всего иностранец, захотел отныне сам, тайком наслаждаться бывшей музейной коллекцией. В Италии есть дела поважнее, чем кража старинных, непродажных монет. Да таких монет раз-два и обчелся, и продавца сразу поймают. Дядюшка Нтони не знал никого среди преступного мира Кампании, да и Калабрии и Сицилии, кто интересовался бы таким товаром. Однако же ограбление произошло, да вдобавок и ему преподнесли «подарочек». Выходит, тот, кто упер монеты, не только знал его, Дядюшку Нтони, но и имел причину ему «отплатить».

Хотя ему и мешал спортивный тележурналист, который на двенадцати экранах сразу с воплями комментировал то, что все прекрасно и так видели, Дядюшка Нтони стал вспоминать самые последние события, способные вызвать злобу у его соперников или у компаньонов. Впрочем, и эти последние были, в сущности, его соперниками.

Таких «приятелей» было немало. Но их число сильно уменьшалось, как только он исключил всех тех, кто, обманутый, оскорбленный или ловко облапошенный им, все же не мог совершить такую нелегкую вещь, как ограбление музея.

На ум пришел грек Аргиропуландрей, у которого увели целую партию чистейшего героина, объяснив, что итальянская полиция схватила курьера сразу по прилете в аэропорт Фьюмичино. На самом деле агенты отдела по борьбе с наркотиками задержали юного грека, когда партия героина уже перешла в другие руки. У самого курьера-грека полиция нашла лишь несколько доз, но сам факт ареста, однако, получил свое отражение на страницах газет. Этими статьями, им самим «организованными», Дядюшка Нтони и воспользовался, чтобы доказать Аргиропуландрею, что дело для него кончилось сплошными убытками. Он не раз задавал себе вопрос, клюнул ли грек на дешевую наживку. И не усилились ли его подозрения, когда курьера-грека, едва его выпустила из тюрьмы итальянская полиция, обрекли на вечное молчание с помощью испытанного метода?

Дядюшка Нтони от напряжения даже сощурился. Нет, это не он. Конечно, он мог лишь предполагать, какие мысли пришли потом обманутому им греку — торговцу наркотиками, а потому трудно сообразить, какую тот, если догадался, замыслил месть. Но тут, похоже, заготовка домашняя — мститель рассуждал так же, как рассудил бы он сам, и к мести добавилась еще и издевка. Мстил кто-то из местных, тип, хорошо знающий наши нравы, все последствия, а главное, отлично знающий Антонио Вичепополо, прозванного Дядюшкой. И снова Дядюшке Нтони на ум пришло чуть испуганное лицо Чириако Фавеллы в обрамлении красных роз.

— На основании статей 344 и 345 Уголовного кодекса найденные нами предметы подлежат конфискации, — объявил, соблюдая процедурные формальности, Д’Ариенто. Он положил кольт и монеты в сумку из искусственной кожи, которую Цаккья предупредительно открыл. — Придется вам пройти с нами в полицию, — с грустным видом добавил старший сержант.

Дядюшка Нтони кивнул. Подошел к двери, снял записку «скоро вернусь» и проверил, захлопнута ли железная решетка.

— Я только напишу записочку посыльному, — сказал он.

Нацарапал несколько фраз для Дженнарино и положил этот листок бумаги на видном месте, на середину прилавка. Пусть он попросит адвоката Карраско тут же прийти в полицию.

Слова «тут же» он подчеркнул.

За минуту до того, как он под конвоем двух унтер-офицеров покинул магазин через черный ход, Дядюшка Нтони выключил телевизоры. Сразу погасли все экраны, и оборвался на полуслове голос телекомментатора, сообщившего, что судья дал пенальти в пользу англичан.

В узком переулочке, пока Вичепополо закрывал дверь на замок, они по крикам, донесшимся из окна второго этажа, узнали, что Дзофф каким-то чудом пенальти парировал.

— Этот Вичепополо, не его ли анонимный доносчик назвал лицом, подославшим наемного убийцу к Энцо Калоне. Ну, к тому торговцу наркотиками, обгоревший труп которого нашли у откоса?! — воскликнул Брандолин, читая присланную в Фиа копию сообщения Полицейского управления Неаполя.

Траинито довольно хмыкнул. Этого замечания он ждал — если бы Брандолин не увязал воедино оба факта, он бы потерял всякое уважение к нему.

— Он самый, — подтвердил Траинито. — Потому-то нас и решили проинформировать. — Он закурил и задумчиво проследил за уносящимися вверх струйками дыма. — И второй донос анонимный… Господин Вичепополо кому-то здорово насолил.

— Но на этот раз в доносе приведены убедительные доказательства.

— Убедительные? — переспросил Траинито не без доли иронии. Сам он был мудрый лис, да к тому же с Юга. Вот это и позволяло ему на лету схватывать несуразности в доносе, ускользнувшие от тех, кто не знал правил преступных игр его соплеменников.

— С каких это пор мафия интересуется музеями, да еще нумизматическими? А если б даже заинтересовалась, неужели, по-вашему, такой могущественный босс, как Вичепополо, позарится на жалкие три-четыре монеты? И вдобавок сунет их в ящик, чтобы любой сержант мог эту «добычу» сразу обнаружить? Дело нечистое, дорогой мой старший сержант. И пахнет тут, сильно пахнет, подкинутой уликой.

— Не исключено, — согласился Брандолин. — И все-таки это повод, чтобы прищучить синьора Антонио Вичепополо. За последний месяц его имя всплывало уже дважды в связи с крупными преступлениями. Чего они ждут — неужто нельзя на время изъять его из обращения?

— Вы же сами, старший сержант, объясняли мне, что, если обвинения анонимные и никто не опровергает алиби нашего джентльмена Вичепополо, бороться с ним — занятие пустое. «Кто-то на меня ополчился, потому что я решил вести честную жизнь. Энцо Калоне? Спаламуорто? А кто они такие? Ну, а теперь еще и Нумизматический музей, клянусь мадонной, я здесь ни при чем. В то время я был в магазине, пусть святая Лючия меня слепым сделает, если я лгу, вместе с друзьями и помощниками таким-то и таким-то», — продекламировал Траинито, а Брандолин еле сдерживал смех. От напряжения у него даже глаза увлажнились.

— Друзья-свидетели все подтверждают, — продолжал Траинито, — и полиции приходится даже извиниться перед синьором Вичепополо. Ну, а монеты в ящике помогут лишь продержать нашего босса в тюрьме до той недалекой поры, когда адвокат-крючкотвор докажет, что эти штуки, то есть монеты, мог подложить любой, ведь магазин — что морской порт. «Вы даже не представляете себе, сколько врагов наживает заблудший, ставший на путь исправления», — проблеет адвокат.

Брандолин слушал, симметрично загибая уголки письма, которое полиция Неаполя прислала полиции Виченцы, так как она получила первый анонимный донос на Вичепополо. Полицейские управления также стремились действовать в тесной связи.

— Не забудь, что донос, тоже анонимный, ну первый, получил и наш Паломбелла, — заметил Брандолин. И принялся теперь уже разгибать и разглаживать уголки письма.

— А еще получил, тоже анонимно, вырезку из газеты, сообщавшую об убийстве Чириако Фавеллы, — добавил Траинито. — Убежден, что наш поднадзорный не сидит сложа руки.

Брандолин кисло улыбнулся, выпятив верхнюю губу, покрытую золотистым пушком.

— Если те, кто находится в тюрьме, умудряются обделывать свои делишки, то что уж говорить о ссыльных! Этот тип не только сбивает с пути местную молодежь, но и нажимает на любые кнопки, прикрываясь неопровержимым алиби: мы постоянно держим его под наблюдением.

— Может, потолковать с ним? — предложил Траинито.

— Зачем? Чтобы он узнал то немногое, что нам известно? Ведь он своих планов нам уж точно не откроет. Стоит ли нам это делать? И потом, любую нашу инициативу вначале должна одобрить Виченца, так что в этом случае надо договориться с Лаццерелли. — Он развернул бумагу. — Вот увидишь, лейтенант скоро нагрянет сюда. Мы же пока можем только усилить наблюдение.

Траинито огляделся вокруг, словно ища, нет ли тут еще одного полицейского. И сказал весело:

— Кого же мы выделим на это дело? Нас всего трое. И хотя моя фамилия означает Триединство, божественным могуществом я не обладаю. Выходит, единственный способ — порасспросить людей, которые часто встречаются с Паломбеллой, — вдову Косму, он ее постоялец, и, пожалуй, дона Тарчизио.

Вдова Косма явно испытывала перед своим постояльцем подлинное благоговение.

— Он человек очень воспитанный и не доставляет мне никаких хлопот. Если не идет на рыбалку, остается у себя, сидит и читает. Когда же не читает, то смотрит телевизор. Никогда не выказывает ни малейшего недовольства. Он самый настоящий джентльмен, — заключила вдова Косма, прямо-таки облизав слово «джентльмен».

Брандолин пробурчал что-то насчет страстей женщин в критическом возрасте, но вдова не расслышала, она пылко повторила, что последним дона Паломбеллу навестил синьор из Сорренто, и разговор вроде шел о налогах и о судебных жалобах. А больше никто не приходил.

— Значит, читает?

Брандолин перебирал стопку газет, лежавших внизу, на столике.

— Паломбелла клал газеты прямо со дня приезда сюда?

Вдова с неодобрением поглядела на старшего сержанта и на разбросанные им по столику газеты.

— Раз они тут… — ответила она, удивляясь столь нелепому вопросу.

Брандолин разложил «Гадзеттино» строго по числам. И словно невзначай обронил:

— Паломбелла живет здесь уже три месяца. А собирать газеты начал с… с 30 сентября. Что же стало с остальными, более старыми газетами?

Мариза Косма взглянула на свои ноги в кожаных домашних туфлях, которые начала носить лишь с появлением постояльца. Подумала и решила, что честный ответ никому не повредит — ведь речь идет всего лишь о старых газетах.

— Да, первые несколько недель он позволял использовать их на кухне для растопки. А потом сказал, что газеты ему нужны, и велел оставлять их на столике.

— И началось это 30 сентября?

— Точно день я не помню, — ответила вдова, которой надоела въедливость старшего сержанта.

— За день до этого была попытка ограбления на вилле Сперони, с 30 сентября газеты непрерывно печатали об этом тьму статей, — пояснил Брандолин. — Думаю, вам не понравилось, что ваш постоялец не давал вам прочесть такую интересную уголовную хронику?

— Если меня что интересует, так я сама покупаю газету, — зло ответила вдова и уселась в углу, чтобы проследить за обыском в комнатах ушедшего куда-то Паломбеллы. При этом она запоминала буквально каждое слово старшего сержанта, который разглядывал книги Паломбеллы — почти все на латинском языке. Черт побери, кто бы мог подумать!

— Неужели он их читает? — недоверчиво спросил Брандолин.

— Конечно, читает. Он всегда носит их в кармане, чтобы почитать потом на лавочке. Он ведь целый день один, одинок как собака, — пожалела Паломбеллу вдова Косма.

«Может, из-за этих латинских книг Паломбелла и ходит в церковь, они-то и связывают, так сказать, мафиозо с падре Тарчизио», — подумал Траинито, выслушав рассказ своего начальника. Сама находка стопки старых газет донельзя обрадовала Траинито. Подтверждается его теория, что, казалось бы, совершенно непонятные вещи имеют простейшие, ясные объяснения. И на этот раз он вызвался сам пойти к дону Тарчизио.

Дон Тарчизио сразу признал, что в разговорах с Паломбеллой его нередко удивляло, насколько глубоко этот мафиозо знает латинских авторов и историков золотого периода.

— Предпочтение он отдает Цицерону и Горацию, — уточнил падре, не сообразив, что сержант Траинито в таких тонкостях не разбирается. — Паломбелла, безусловно, человек культурный.

Дон Тарчизио не сказал, где Паломбелла почерпнул зачатки культуры, — ведь при одной мысли, что в духовной семинарии порой произрастают такие вот цветочки, ему становилось тяжко на душе.

Сидели дон Тарчизио и Траинито в маленькой гостиной дома священника — Траинито в кресле, а падре на своем высоком стуле.

— Как жаль, что такой человек все полученные от бога таланты употребляет в недостойных целях, — посетовал дон Тарчизио. — При его-то влиянии на мальчишек он мог бы стать превосходным воспитателем.

Ямочки на щеках Траинито сморщились, он лукаво улыбнулся.

— Уж простите, падре, но Паломбелла потому и оказывает такое большое влияние на юнцов, что он мафиозо. Юнцов как раз и влечет к нему запах греха, вкус запретного плода. Видели вы когда-нибудь в кино, чтобы мальчишки болели за честного, порядочного человека? Они преданы ненаказанным бандитам, особенно когда те действуют безнаказанно.

Он засмеялся, радуясь игре слов: ненаказанных — безнаказанно.

— Да, вы правы, правы! — воскликнул дон Тарчизио. — Вот Пинин так даже не приходит больше исповедаться! Не пойму, чем он так привлек этого мальчишку. Прямо-таки его околдовал. Представляете, сержант, Пинин даже в церкви ему прислуживает!

— Что значит прислуживает?

— А вот в прошлое воскресенье примчался в церковь и в этом святом месте прямо во время мессы отдал ему «Гадзеттино»! Словно Паломбелла мог в церкви развернуть газету и ее читать. Хотел бы я посмотреть, хватило бы у Паломбеллы смелости на подобное святотатство! Впрочем, при его-то наглости меня бы и это не удивило.

— Паренек каждое воскресенье приносит Паломбелле газету в церковь?

— Нет. Первый раз. И надеюсь, последний. Знаете, я даже заподозрил, что в газете была новость, о которой Паломбелле не терпелось узнать.

Падре укорил себя, что невольно доносит на Паломбеллу. В сущности, поднадзорный вел себя с ним вполне корректно. Но Траинито не удовлетворился услышанным.

— Ну а новость-то была?

Дон Тарчизио почувствовал, что надо бы сознаться в грехе: он отвлекся, читая проповедь, воспылал любопытством и выбежал из церкви, да и потом, на скамье, был далеко не искренним. Но сержант, с его круглым в ямочках лицом чревоугодника, показался падре неподходящим человеком для чистосердечных, но туманных признаний своей вины. Такие тонкости не для Траинито. И потому дон Тарчизио решил ограничиться полуправдой.

— Я посмотрел газеты. В единственной статье о мафии говорилось о побеге из тюрьмы в Порто-Адзурро калабрийского босса и других десяти заключенных.

— Вы говорите, газета была воскресная? — У Траинито был вид собаки, напавшей на след.

— Сегодня четверг… У вас, случайно, не сохранилось той газеты?

— Не… нет, — солгал дон Тарчизио. Ему очень не хотелось сознаваться, что он прочитал всю газету, купленную Паломбеллой.

— Неважно, неважно! — ободрил Траинито священника. Он поднялся. — Хорошо, что вы об этом вспомнили, дон Тарчизио. За этим господином нужен глаз да глаз. Сами знаете, мы стараемся вовсю, но не можем же целый день за ним следить. Если жители Фиа нам помогут, всем будет польза.

Сиамский кот, согнанный с кресла, вновь захватил свое любимое местечко, а когда человек в полицейской форме хотел его погладить, свирепо зашипел. Даже кот и тот влюбился в поднадзорного Джузеппе Паломбеллу.

Час был поздний, и Паломбелла наверняка уже вернулся домой. Но Траинито поостерегся идти к нему, чтобы попросить — поскольку тот хранил все старые газеты — «Гадзеттино» за прошлое воскресенье. Почти наверняка мог завязаться спор о недавно проведенном обыске, а Траинито не надеялся одолеть мафиозо в поединке по поводу законности или незаконности содеянного полицией. Больше того, он чувствовал, что утонет в зыбучих песках крючкотворства этого мафиозо. Нет уж, лучше пусть юридическими тонкостями займутся мудрые лисы из Виченцы.

Поэтому он приступил к частному поиску — мол, хочет найти одну интересную статью, которая вначале ускользнула от его внимания — кому теперь удается спокойно почитать газету в Фиа, где этот злыдень все вверх дном перевернул. Увы, Траинито не удалось разыскать в городке и клочка «Гадзеттино» за то воскресенье. Кто пустил газеты на растопку, кто использовал для протирки окон, кто для того, чтобы занавесить клетку с канарейками. Но вот наконец жена мясника Эльвира сказала, что вроде бы сохранила газету, только лежит она, наверное, в лавке, в общей пачке для упаковки потрохов, она обещала сразу, как только откроет магазин, посмотреть все старые газеты.

В четыре часа дня Эльвира принесла в полицейское отделение «Гадзеттино».

— Можете оставить эту газетенку себе, — великодушно согласилась она. — Кроме краж да убийств, в ней ничего нет. Уж лучше вообще не покупать газет.

Достаточно было Траинито развернуть газету на письменном столе, как он догадался, что заинтересовало Паломбеллу: ограбление музея.

В помещении он был один и с нетерпением ждал прихода Брандолина, чтобы выложить, словно козыри в карточной игре, все свои догадки. Потом он все-таки порадовался, что Брандолин где-то задержался — есть время на то, чтобы отбросить самые фантастические гипотезы и толково обосновать пару наиболее точных и продуманных.

— Так вот, — заключил он, когда Брандолин прочел наконец «Гадзеттино», — Паломбелла знал о готовящемся ограблении и нетерпеливо ждал газеты, чтобы удостовериться в удачном завершении дела. Радио у него, похоже, нет, и до передачи «Последние известия» по телевидению единственным источником информации оставалась печать. Пинин каким-то образом прознал об интересе нашего поднадзорного к «Гадзеттино», дождался прибытия почтового фургона и помчался в церковь. «Чрезмерное рвение проявлять вредно», — с иронией добавил он, приведя слова начальника полиции Виченцы, умерявшего пыл карабинеров, разбросанных по маленьким, тихим городкам.

Брандолин потер пальцами еле заметную щеточку усов.

— По-моему, так твоя догадка насчет монет нелепа Скорее прав дон Тарчизио, и Паломбеллу интересовало сообщение о бегстве из тюрьмы своего коллеги-мафиозо. А вот тот факт, что Паломбелла сохранял газеты с момента ограбления виллы, представляется важным. Тебе не кажется, что физические данные Паломбеллы и убийцы во многом схожи? Рост чуть ниже среднего. Худой. Глаза темные.

— Ну а кто был тот второй?

— Откуда я знаю. Кто-нибудь из клана этих мафиози.

— Угу, и говорил с венетским акцентом? — поддел начальника Траинито.

Старший сержант Брандолин пригладил волосы.

— Послушаем, Триединый, что скажет Лаццерелли. Может, он и согласится с твоими мудрыми умозаключениями насчет монет. Как-никак, а древности нашего Паломбеллу интересуют.

Они вдвоем тщательно обсуждали самые немыслимые варианты — работа весьма неблагодарная для тех, кто в отличие от главных полицейских управлений Неаполя и Виченцы, исследовавших все до мельчайших подробностей, не располагали полными данными. И все-таки они, бравые сельские сыщики, на основании одних лишь логических посылок пришли почти к точным выводам.

— Между Паломбеллой и Вичепополо наверняка черная кошка пробежала, — возобновил «следствие» Траинито. — Первый анонимный донос о Вичепополо получили одновременно и мы, и Вичепополо. Фавелла, которого Вичепополо наверняка знал как торговца наркотиками, заезжает к нашему поднадзорному и едва возвращается в Неаполь, его прихлопывают, а сообщение об этом вежливо пересылают Паломбелле. Обмен «любезностями», самый настоящий обмен любезностями! Доносы, хоть и анонимные, были правдивыми. У этого Спаламуорто нашли квитанцию, подтверждавшую, что он в день убийства в самом деле находился в Виченце. Ну, а что он скрывает имя босса, пославшего его на подлое дело, и пытается оправдаться тем, что поехал в Виченцу на любовное свидание с дамой, чье имя он не может опорочить, так это обычный пример мафиозной круговой поруки. Оба — и Спаламуорто и Вичепополо — отрицают, что знают друг друга, а доказательств обратного у нас, увы, нет. Спаламуорто, понятно, рассчитывает, что всемогущий Вичепополо вызволит его вскоре из тюрьмы и хорошо заплатит за работенку. Что же до погибшего, чей полуобгоревший труп нашли в машине, то для страхового агента он жил слишком роскошно. Вот коллеги из Торре-Аннунциата и установили, что он тоже был замешан в сбыте наркотиков. И опять возникает вопрос: а как со всем этим был связан Фавелла?

Траинито перевел дыхание и выудил из пачки сигарету, чтобы за перекуром малость передохнуть. Брандолин молча смотрел, как он тушит спичку, старательно дуя на нее.

— Вся эта история с наркотиками только сбивает нас с толку, путает наши представления о Паломбелле, — подвел итог Траинито. — Хорошо, проинформируем Лаццерелли. Он тоже небось строит всякие предположения, получив сообщение из Неаполя, но об интересе Паломбеллы к ограблению музея пока ничего не знает. Как не знает и о его внезапной страсти к газетам, начиная с 30 сентября. Может, он захочет кое-что проверить лично. И если он решит поговорить с нашим мафиозо, то я желал бы принять участие в беседе.

Барону никак не удавалось заснуть.

Протянув руку, он зажег свет и взял книгу, которую перед сном положил на ночной столик. Эту книгу он перечитывал чаще всего, находя в ней отзвук своим чувствам, а сам стиль отвечал его идеалу краткости. Он терпеть не мог современных писателей и политиков, которые свои скудные мыслишки облекали в замысловатые, причудливые фразы. Паломбелла улыбнулся, узнав отрывок — «Письмо к родным» Цицерона, к жене Теренции из Бриндизи накануне его отплытия в ссылку, в Малую Азию.

«Может, мы и не во всем ошиблись», — писал Марк Туллий супруге.

«Надо бы написать Джулии», — подумалось дону Пеппино.

Характеры жены Цицерона и его собственной разнились, и сильно. Джулия была женой верной, ласковой, внешне привлекательной. Хотя он был много ее старше, девятнадцать лет совместной жизни казались Паломбелле одним счастливым мгновением. Джулия обладала редким достоинством — никогда не вмешивалась в дела мужа, хотя знала о них прекрасно, будучи дочерью «босса из Террановы», которого местная мафия провозгласила за бесчисленные бандитские подвиги Принцем. В конце концов его убили в схватке, и умер он достойно.

Дон Джузеппе с юношеских лет старался не влюбляться в дочек местной буржуазии. Ему вовсе не улыбалась мысль иметь жену чванливую и благоразумную, способную замучить мужа своими стенаниями и призывами стать на праведный путь. Он решил все свои проблемы, женившись на Джулии Акампоре, прозванной «Крафиня из селения Крафи-дей-Марини». И титул свой Крафиня носила с тем же достоинством, что ее отец «титул» Принца, а ее муж — Барона. Крафиня оказалась на редкость удачной женой — умной, нежной, но без сюсюканья, достаточно энергичной, чтобы держать бразды правления в поместье.

Детей у них с Паломбеллой не было, и обоих это не огорчало.

Дети редко наследуют все таланты отцов, думал Барон, а ему не хотелось бы увидеть в детях далеко не лучшие свои черты. Да еще они начали бы осуждать своеобразные моральные принципы родителей, что повлекло бы за собой трагедию, распад семьи. Стоит ли превращать в ад вполне сносную жизнь? Так что уж лучше вообще не иметь детей.

Если что и печалило Паломбеллу, так это одно-единственное несовпадение с Цицероном — у того было двое детей.

А любовь его к великому римлянину возникла еще в духовной семинарии, когда он открыл, что родился в один день — 3 января — с этим писателем, чью превосходную латынь он предпочитал нудным умствованиям Тертуллиана[59]и бесцветной прозе отцов церкви.

Значит, оба они родились под знаком Козерога, собравшим воедино людей неутомимых, способных занять важные, командные посты, административные и политические.

Приятная перспектива. К тому же она отвечала естественным наклонностям дона Джузеппе Паломбеллы. В юности Паломбелла старался и внешне походить на своего кумира. Даже стригся так же, да и нос у него был прямой, что лишь усиливало сходство с Цицероном. Со временем рано поседевшие волосы сделали его похожим на знаменитого римлянина в зрелые годы.

Ну, а еще Паломбелла вовсю использовал свою способность угадывать мысли собеседника и свой ораторский талант. Вообще-то особым красноречием он не отличался, но его суховатый разговор, сдобренный едкой иронией, приводил врагов в растерянность. Он спокойно и мудро распутывал клубки проблем, которые его сообщники и приятели «разрубали» выстрелами из охотничьего ружья, что создало легенду о его справедливости. При этом как-то оставался в тени тот неоспоримый факт, что творил ее Паломбелла в делах изначально неправедных. Он умел с необыкновенной легкостью создать впечатление, будто неумолимо обличает неправоту людей бесчестных и защищает правоту людей справедливых, хотя далеко не всегда (точнее, никогда) его определение первых и вторых не совпадало с общепринятыми моральными нормами.

Обладал он и умением защищать самого себя, и потому самой большой неудачей в его бурной карьере была именно ссылка. Это еще сильнее сближало его с любимым Цицероном, который тоже был сослан, хотя и по другим мотивам.

От Джулии, вернее, от желания написать ей мысли его перенеслись на письмо, которым он неосторожно попытался наказать Дядюшку Нтони. Наглого подонка, который подкинул ему труп только из желания досадить сопернику. Ошибка тем более тяжкая, что он отправил копию письма самому себе, а это неизбежно поставило его в один ряд с главарем всякой мрази Антонио Вичепополо.

В глубине души он не принимал оправдания, что хотел таким манером удостовериться, вскрывает ли полиция Фиа его письма. Конечно, вскрывает — какие тут могут быть сомнения! Истинная причина другая — ему хотелось как-то развеять скуку. Бросим камень и посмотрим, что случится. Случилось светопреставление.

Длинная рука Дядюшки Нтони дотянулась даже до центра судебной полиции, так неужели же он не в состоянии был узнать, от кого исходит донос. Послать письмо из Виченцы было серьезной ошибкой, стоившей жизни бедняге Чириако, не слишком приспособленному для беспощадной борьбы, в которую он ринулся. Нет, вполне справедливо, что он теперь сможет достойно отомстить Дядюшке Нтони. Вот и Цицерон любил и защищал своих близких и верных слуг, а когда надо, и мстил за них.

Все-таки приятно, что он так умело отплатил за все этому кровожадному псу Дядюшке Нтони. Одно огорчало Барона: зная змеиную хитрость и изворотливость Дядюшки Нтони, он понимал, что кара окажется недостаточно суровой. Рассчитывать он мог лишь на то, что выставит Вичепополо на всеобщее посмешище.

Джузеппе Паломбелла снова пробежал глазами несколько строк книги и дочитал письмо к Терезии. На словах «наилучших пожеланий вернейшей и отменной супруге» он заснул.

Юнец в грязной майке с надписью «Колумбийский университет», которому Дядюшка Нтони дал дозу «травки», испытывал потребность как-то его отблагодарить. Он буквально приклеился к благодетелю и обрушил на него поток льстивых фраз… Он знал… ему сказали… он так польщен! Незадолго до этого в тюремном коридоре этот мелкий воришка, приняв его за жалкого фальшивомонетчика, нагло обратился к нему на «ты». Теперь же он почтительно звал Дядюшку Нтони на «вы».

— Знаете, я против системы. Так сказать, на уровне массового сопротивления. Если бы вы захотели, можно было бы организовать большие дела. Конечно, если нам дадут соответствующие денежные средства. Понимаете, мы должны ответить на репрессии массовыми выступлениями, а главное, придавить буржуев, это они завладели правом распределять работу.

Дядюшка Нтони мрачно шел вдоль стены. Этот ублюдок отравил ему часовую прогулку. Уж лучше бы он позволил этому наркоману сдохнуть в конвульсиях, не получив «травки». Но уж в любом случае протянуть свою лапу «пролетария» к нескольким дозам, которые он прятал в выемке каблука левого ботинка, к двум бритвенным лезвиям и к полумиллиону лир он этому болвану не даст. Пусть подыхает. Хоть так избавиться от этого «бунтаря». У него есть дела поважнее, чем попусту терять время на переговоры с группками ультралевых, напичканных наркотиками, банальными фразами и весьма туманными идеями.

Ох уж эти собаки адвокаты, миллионы от него получают, а в нужный момент не могут даже вызволить невиновного человека из тюрьмы. Он вполне искренне считал себя человеком невиновным, незаслуженно наказанным. Правосудие приходило ему на помощь в самые трудные моменты, и его бесило, что на этот раз то же самое правосудие упекло его за решетку на основании подтасованных улик.

Отвергнув предположение о мести со стороны грека Аргиропуландрея и гнусной шутке злобных наркоманов, он сосредоточился на мысли о скрытой угрозе, которую нес в себе чертов букет роз, присланный от имени изменника Чириако Фавеллы, получившего, понятно, по заслугам.

Этот кретин Дженнарино описал внешность двух мнимых покупателей телевизоров весьма неопределенно. Адвокату понадобилось немало потрудиться, прежде чем Дженнарино признался, что за день до обыска приходили двое. Он даже не мог сказать, были ли усы и бороды мнимых клиентов подлинными или приклеенными. (Конечно, приклеенными, твердо решил для себя Дядюшка Нтони.) Дженнарино хорошо помнил лишь, что оба говорили на местном диалекте. Значит, неаполитанцы. Они хотели купить цветной телевизор, который брал бы и программы из Франции. Ну, а Дженнарино, идиот, начал им объяснять разницу между системами «Секам» и «Пал», и тут-то один из клиентов и сунул эти чертовы монеты в ящик. Впрочем, эти монеты и впрямь очень важная улика — они доказывают, что наверняка это дело рук не какого-то там мелкого жулика. Им красть старинные монеты нет никакого резона. Археологические находки в Эрколано и Помпее тоже похитили наемные воры по поручению тех, кто с ума сходил от потрескавшихся терракотовых ваз только потому, что они принадлежали древним римлянам. Так кто же это мог быть?

Дядюшка Нтони увидел, что юнец-наркоман крадется к нему вдоль стены. «Вот тебе и расплата за доброе дело», — озлился он. Прилип как банный лист — и теперь весь час прогулки этот воришка дыхнуть ему не даст. Дядюшка Нтони совсем рассвирепел. Пусть вербует в «массы бунтарей» кого-нибудь другого и пусть лупцует палкой кого ему вздумается. Только бы его оставил в покое. Болван думает, что, размахивая дубинками направо и налево, можно чего-то добиться!

— Хоть бы дождь пошел, — пробурчал он, взглянув на почерневшее небо. Наконец-то прогулочка кончится и этот идиот вернется в свою камеру.

День был необычным — слишком холодным для осени. Ветер сражался с дождем за последние островки голубого неба, еще уцелевшие под натиском бурых туч.

Дядюшка Нтони отошел от стены и принялся кружить по середине двора, стараясь поймать ускользнувшую нить логических умозаключений. Значит, Эрколано, Помпей и ненормальные, которые платят миллионы за черепки древних римлян. Римлян… Он остановился, подумал секунду, и тут его осенило. Если человек интересуется книгами римлян или латинян — или как там еще называются эти творения древних времен, — то, наверно, его интерес распространяется и на черепки. Ну, а тогда почему бы еще и не на монеты?!

Пять сестерций засияли как пять солнц перед мысленным взором Антонио Вичепополо.

Ага, он наверняка помирает от тоски там, на Севере, среди этих кукурузников. И вот наш уважаемый профессор организует изъятие ценностей из музея. А заодно пользуется случаем, чтобы выставить на осмеяние его, Дядюшку Нтони. Это он, наш Барон, послал розы, предвестницы беды. Он так и не переварил смерть своего усердного слуги — шпиона…

— Поторопитесь, пора возвращаться в камеры, — бросил на ходу надзиратель. — Время прогулки истекло.

Дядюшка Нтони послушно пошел рядом с надзирателем.

— Сделайте одно одолжение, — прошептал он. — Не могли бы вы позвонить адвокату Карраско, мне срочно нужно с ним поговорить. Номер телефона есть в телефонной книге, живет он на площади Муничипио.

Надзиратель и глазом не моргнул. Казалось, он ничего не слышал.

— А потом, когда захотите, зайдете в мой магазин и выберете себе любой телевизор.

На лице надзирателя ни один мускул не дрогнул. Он отошел от Дядюшки Нтони, чтобы поторопить двух замешкавшихся, которые уже и сами торопились вернуться — начался дождь. Надзиратель провел свое «стадо» по лестнице до первой площадки и там передал коллегам — надзирателям первого этажа. Уходя, он прошел мимо Дядюшки Нтони.

— Так вы сказали Карраско?

В камере Дядюшка Нтони глаз не мог сомкнуть. В голове буквально роились планы, одни хитроумные, другие невыполнимые, и все они были пронизаны жаждой мести, наказания за нанесенное оскорбление. Включали они в себя и понятие правосудия, но особого, личного.

Едва его мысли от усталости начинали путаться, как перед глазами вставала злорадная ухмылка Паломбеллы, когда он узнал, что радио, телевидение, печать уделили немало места сообщению «об аресте предполагаемого босса мафии Вичепополо». Дядюшка Нтони от этих воспоминаний вконец разъярился — «предполагаемый», то есть лишь подозреваемый в преступной деятельности, — это слово о нем самом всякий раз вызывало у Дядюшки Нтони довольную улыбку. Выходит, никому не удалось раздобыть доказательств его виновности. Но на этот раз Дядюшке Нтони было не до смеха: его переполняла ненависть к Барону. Да он вонзит ему зубы в череп, этому Барону, как вгрызаются в только что пойманный морской полип. Насмешек, издевательств над собой он не потерпит.

Среди планов возмездия был и такой — отомстить донне Джулии и уничтожить виллу в Амальфи. Когда сам виновный далеко, то удар по его владениям или по родным и близким должен быть особенно жестоким, ведь все-таки удар приходится не по нему самому. Увы, Дядюшка Нтони хорошо знал, что Апельсиновая Роща — настоящая крепость, бдительно охраняемая людьми Барона. Да вдобавок все они по-собачьи преданы ему и донне Джулии, мудрым властителям целого племени родственников, крестных братьев, односельчан, друзей.

Завтра утром, когда придет Карраско, нужно будет обсудить с ним две важные вещи. Во-первых, раз уж он сам до этого не дошел, подсказать адвокату, к кому тот должен обратиться, чтобы вызволить его, Дядюшку Нтони, из этой помойной ямы. Надо же было ему попасть в руки судьи-садиста Фонтанизи. Этот гнусный тип, чтобы только подмочить его репутацию, притворяется, будто считает убедительными доказательства, которые даже болван и то признал бы ложными. Если бы Фонтанизи удалось упечь его за решетку по обоснованному обвинению, он бы его на радостях и вовсе не выпустил. Ну, а второе — провести свое скромное расследование, чтобы наверняка удостовериться в причастности Паломбеллы к ограблению музея.

Впрочем, с момента его, Дядюшки Нтони, ареста адвокат Карраско изучил технику налета, собрав воедино все официальные и неофициальные данные. Темным местом оставалось то, что не сработало сигнальное устройство. Эта система предупреждения была единственным надежным средством защиты от ограбления, и ее трудно было вывести из строя даже опытным ворам, сумевшим легко вскрыть замки витрин. Внешние замки не имели ни малейших признаков повреждений. Стало ясно, что грабители воспользовались ремонтными работами в музее. Фирма, которой доверили вести ремонт, похоже, была непричастна к преступлению. Ей удалось доказать, что подлинные рабочие закончили ремонт еще за два дня до нападения, а значит, типы в комбинезонах, которые продолжали ремонт, уезжая каждый вечер на старенькой машине, стоявшей в переулке, были грабителями либо их людьми.

Сговор со сторожами, учитывая, что одного из них грабители убили, кажется маловероятным, но уцелевшего сторожа допросить стоит. Карраско по-хорошему или силой должен был выудить из него нужные сведения. Если даже он тут ни при чем, то, глядишь, и скажет, кто заранее мог вывести из строя сигнализацию.

Некоторые цепочки связей похожи на лестницы акробатов. Чтобы вскочить на первую ступеньку, нужно хорошенько разбежаться. Зато потом, прочно встав на ступеньку обеими ногами, без помех добираешься до самой вершины, туда, где лестница кончается и ты взираешь с высоты на тех, кто, запрокинув головы, следит за потрясающим номером.

А уж он, Дядюшка Нтони, клянется кровью святого Януария, что его номер неаполитанцы запомнят надолго.

Карраско был родом из Ноли и походил скорее на нищего посредника, чем на адвоката с блестящей славой мафиозо. Было ему под сорок, он уже начал полнеть, и одежда на нем, далеко не новая, вечно была слишком просторной для этого крупного тела. Казалось, он шил костюмы на вырост. Прямые черные волосы обрамляли череп редкими клочьями, которые Карраско часто поглаживал — на ощупь волосы казались ему более густыми.

Своим успехам Карраско был обязан способности мгновенно сбрасывать маску и превращаться из внешне безобидного провинциального адвокатишки в бандюгу со звериным оскалом, что обычно заставало собеседника врасплох. Светло-каштановые зрачки под странно красными бровями вдруг впивались в жертву, и ей начинало казаться, будто перед ней сам дьявол. Большой, вялый рот внезапно превращался в узкую щель на перекошенном от ярости лице. Казалось, будто это паяц, вмиг сбросивший маску добряка: ведь представление окончено, а значит, и шуткам конец.

Когда он в обеденный час шел к дому уцелевшего сторожа Сальваторе Альбанезе, выражение лица у него было вполне добродушным. Таким он любил представать перед своими жертвами.

Сальваторе сидел за столом вместе с женой, тестем, тещей и тремя детьми. На столе дымились домашние пельмени, хотя Карраско думал, что рецепт их приготовления забыт навсегда. От запаха пельменей в томатном соусе, облитых расплавленным сыром, у Карраско вздрогнули пухлые губы. Листики базилика украшали блюдо, пробуждая невероятный аппетит. На буфете стоял транзистор, и Доменико Модуньо плачущим голосом обвинял в печальной песне любимую в неверности.

— Не желаете ли отведать? — пригласил хозяин дома, показывая на дымящиеся пельмени в кроваво-красном томатном соусе.

Он бы охотно отведал лакомое кушанье, да нельзя же, поедая пельмени, одновременно запугивать собеседника.

— Спасибо, я очень тороплюсь, — отказался он. — Хотел бы побеседовать с вами с глазу на глаз, минутное дело.

Сальваторе неохотно оторвался от чудесно пахнувших пельменей и провел гостя в спальню. В руке он держал визитную карточку, которую вручил ему адвокат, и свое недоумение выражал пожевыванием толстых, красных губ.

— Я насчет ограбления музея, — тут же объяснил Карраско и с радостью отметил про себя, что хозяин дома весь напрягся. Но притворился, будто ничего не заметил. И продолжал, растягивая слова, с наигранным добродушием вполне дружелюбного человека.

— Я адвокат синьора Вичепополо, торговца, в магазине которого неизвестные спрятали украденные монеты с явной целью навредить моему клиенту.

Он умолк, отвел взгляд от сторожа и обвел небрежным взглядом супружескую постель с желтым бархатным одеялом — такие часто продаются на деревенских рынках, — взглянул на засохшие веточки оливкового дерева под изображением мадонны Помпейской над неубранной детской кроваткой, втиснутой между комодом и окном.

— Ну, раз я взялся защищать своего клиента, то должен знать, как все произошло на самом деле, не так ли?

Сторож ничего не ответил, и тогда он добавил с намеком:

— Никто, кроме вас, не может дать мне полезные сведения на этот счет.

— Все, что нужно, я уже рассказал полицейскому комиссару и господину инспектору, — неожиданно резким голосом парировал Альбанезе. Он посмотрел гостю прямо в лицо и увидел, что оно меняется с каждой секундой.

— Еще немного — и, поверьте мне, господин адвокат, меня бы самого упекли за решетку.

— А отпустили вас потому, что вы все ясно и точно объяснили.

Сальваторе Альбанезе почувствовал, что дружелюбие уступило место угрозе. Карраско больше не растягивал слова.

— Не согласитесь ли вы еще раз рассказать, теперь уже мне? Жаль, конечно, пельмени стынут, но сами понимаете…

Возможно, упоминание о стынущих на тарелке пельменях, а может, древняя способность угадывать скрытую опасность при полном внешнем спокойствии заставили Альбанезе не медлить с ответом.

— Что вы хотите узнать, синьор адвокат?

Модуньо перестал наконец стенать. Из соседней комнаты доносились громкие ребячьи голоса и дробное постукивание вилок о края тарелок.

— Я не полицейский, — счел нужным уточнить Карраско. — Все, что вы расскажете, останется между нами и моим клиентом. Ведь он имеет право знать, как, почему и кем он был оболган. Могу сказать вам, что ограбление было совершено по поручению одного господина, который постарался облегчить грабителям их задачу. Говорите откровенно, тут нас никто не слышит.

Он приоткрыл губы в улыбке, смертельно напугавшей сторожа.

— Понимаете, — еле выдавил из себя Сальваторе, — клянусь, я ничего не знаю. Но Феличе Шиельцо, мой погибший коллега, мир праху его, что-то, похоже, знал. В тот вечер он под всевозможными предлогами пытался отправить меня домой еще до закрытия музея и трусил, как мышь, почуявшая кошку. Он еще за несколько дней до этого повел себя странно, но в тот вечер и вовсе был сам не свой.

— Вам он ни на что даже не намекнул?

Сторож встал и по-южному обычаю вскинул голову, что означало — нет, не намекал.

— Об этом необычном поведении вашего коллеги, о его нервозности вы рассказали полиции?

Снова Сальваторе молча вскинул голову. За этим отрицанием стояло вековое неверие и даже подспудная вражда к власти, давняя круговая порука. Они по опыту знали, что изначальная беда станет еще тяжелее, если поручить дело людям, которые забрасывают вас непонятными цитатами из каких-то там кодексов и признают тебя виновным, когда ты уверен в своей правоте, и честный человек неизменно остается в дураках. Да вдобавок, словно в насмешку, подлые людишки выигрывают дело только потому, что умеют найти уловку, по-своему перетолковав эти самые непонятные кодексы.

— Адрес этого Шиельцо можете мне дать или же предпочитаете, чтобы я узнал его в музее?

Альбанезе адрес дал, хоть и подумал, что этот тучный адвокат тянет пустышку. Феличе умер, и если он что-то знал, то не стал бы откровенничать с женщинами, даже со своей женой, верно умевшей хранить тайну.

Карраско направился к двери, и Сальваторе не смог скрыть своей радости.

— А инспектору вы ничего не рассказали? — внезапно спросил адвокат и повернулся к хозяину дома, прищурившись и буквально вцепившись в него своими покрасневшими зрачками.

— Инспектор болен и уже месяц как не выходит из дому. Я все рассказал его помощнику.

— Ну, и что он сказал?

— Что, скорее всего, мне это показалось и надо бы было дважды подумать, прежде чем очернять добрую память погибшего.

— Ах показалось! — с неожиданной и странной веселостью воскликнул Карраско. Он тут же погасил улыбку, потому что Сальваторе поглядел на него весьма мрачно и на лице его была скорбь.

Карраско стер морщинки смеха и придал своей физиономии выражение жалости и беспокойства.

— Простите, уж простите меня, синьоры, — сказал он, проходя через столовую. Жена Сальваторе сердито поглядела на гостя. Семья уже перешла к капусте, и густой запах зелени, заправленной оливковым маслом, вытеснил запах пельменей.

Помощник инспектора, которому Карраско нанес визит в полдень, не пожелал его принять. Он знал, что Карраско пользуется дурной славой, и не хотел иметь новые, лишние неприятности, хватало и прежних. Он попросил передать, что просит извинения, но он, увы, занят составлением инвентарного списка. Господин адвокат, если хочет, может переслать свои вопросы в письменном виде, и он получит быстрый и исчерпывающий ответ.

— Инвентаря! — Карраско с усмешкой повторил это слово. Инвентарный список жалких остатков, не заинтересовавших грабителей!

Настаивать он, однако, не стал. Он не ждал ничего хорошего от разговора с государственным чиновником, превосходно умеющим, как и его коллеги, всю ответственность за любую оплошность возлагать на других. Куда больше пользы он рассчитывал извлечь из разговора с родными погибшего Шиельцо.

На буфете стоял портрет Феличе Шиельцо в рамке из цветного стекла, обрамленный вазочками со свежими цветами, скорее по-весеннему яркими, чем похоронно-мрачными.

Но горе вдовы, красивой женщины лет тридцати в черном платье, было искренним и безутешным, заставляя забыть о безвкусной «веселости» алтаря. Карраско, беседуя со вдовой Шиельцо, свои когти не выпустил, наоборот, жалостливо протянул руки в «белых перчатках». Проявил глубокое сочувствие, хотя женщина была уверена, что монеты, она сказала даже «вещественные улики», найденные в магазине синьора Вичепополо, доказывали его участие в краже, а значит, и в убийстве мужа.

В этой ситуации только маска доброго, скорбящего клоуна могла расположить вдову к нему, Карраско.

— Синьора Шиельцо, бандиты, которые убили вашего мужа, хотят навлечь беду и на отца семейства. Да, мой клиент в прошлом совершил… — он поискал эвфемизм, способный обелить преступления Дядюшки Нтони, — не вполне корректные поступки, но то были ошибки молодости. Достойные, понятно, всяческого осуждения, но ведь с этим покончено раз и навсегда. Увы, с тех пор как он повел честную жизнь, ему беспрерывно грозят гнусные паразиты, которые обманом проникли к нему в дом и нанесли предательский удар. А все потому, что он ни в чем не повинен и совесть его чиста. Я как раз и пришел к вам, синьора Шиельцо, чтобы не только добиться торжества правосудия для моего клиента, но и отомстить за вашего бедного мужа.

Вдова глядела на него глазами, полными слез, машинально поглаживая курчавую голову паренька лет тринадцати, единственного сына умершего. Мальчуган сидел за столом, заваленным книгами и густо исписанными листами бумаги.

— Правосудие… правосудие… — Синьора Шиельцо покачала головой, в ее словах звучали горечь и неверие. Для нее «правосудие» было почти ничего не значащим словом, каплей обезболивающего вещества, чтобы не так ныли раны, которые каждый должен залечивать сам, как умеет.

— Видите, у меня один-единственный сын. Отец им гордился. Он уже учится в классическом лицее и хочет стать преподавателем.

Мальчуган стеснялся ласк матери и ее похвал. Ему вовсе не хотелось предстать перед этим человеком с фальшиво-участливыми глазами, вызывавшим у него инстинктивное отвращение, вундеркиндом.

— Отец ради него был готов на любые жертвы, а теперь…

Пытаясь остановить ее истерический плач, Карраско мягко похлопал женщину по плечу и обнаружил, что тело у нее упругое, крепко сбитое. Да, Феличе Шиельцо крупно не повезло, что он навсегда потерял такую аппетитную жену.

— Послушайте, синьора! Успокойтесь. Я вас понимаю, но разве слезы здесь помогут? Ради доброй памяти о вашем муже лучше всего было бы разобраться, как подобное могло случиться, вспомнить все подробности. К примеру, не волновало ли его что-либо в последние дни, не было ли чего-то необычного в его поведении? Ну, может, настроение испортилось или же он намекнул на какие-нибудь странные происшествия? Он нервничал? В чем это тогда выражалось? Сердился на вас, ругался?

— Нет, не сердился, вовсе нет! — живо возразила вдова. — Наоборот! Он был весел, говорил о предстоящем летнем отпуске. — Новый поток слез подтвердил, что теперь об отпуске и мечтать не приходилось. Синьора Шиельцо вытерла нос и обратилась к сыну, который, уставившись в пол, старательно избегал испытующего взгляда воспаленных глаз этого толстяка в одежде, висящей на нем как мешок.

— Помнишь, Пеппи? Он обещал свозить нас отдохнуть в Сорренто, а тебе еще и любые латинские книги, какие ни попросишь.

Карраско пеплом мнимого безразличия мгновенно загасил пламя корыстного интереса, что грозило спалить маску жалостливого участия, подлинный шедевр притворства.

— Ты любишь латынь? — спросил он у паренька и наклонился, чтобы разглядеть книги, лежавшие в беспорядке на столе: Овидий — «Метаморфозы», Гораций — «Сатиры».

— Да, — ответил Пеппино. И в подтверждение этого единственного слова кивнул головой.

— Тут у тебя книги Горация, Овидия? Молодец! Кого же ты из них предпочитаешь?

— Цицерона, — ответил Пеппино.

Карраско так изловчился, что вопреки возражениям следователя Дядюшка Нтони был отпущен под залог в соответствии со статьей 259 Уголовного кодекса в связи с истечением срока предварительного заключения. И это несмотря на то, что Вичепополо не был ни беременной женщиной, ни человеком серьезно больным, ни гражданином, чьи моральные качества заслуживали подобной меры снисхождения.

И вот Карраско смог встретиться с ним в магазине. Домой Дядюшка Нтони отправлялся лишь спать, да и то не всегда. Все остальное время он проводил в задней комнате магазина. Там, восседая во вращающемся парикмахерском кресле как на троне, он повелевал ворами Кампании и вершил свои законные и незаконные дела. Само же кресло позволяло Дядюшке Нтони принимать любое положение по прихоти своего характера настоящего садиста. Откинув голову на спинку кресла и свесив ноги, он внезапно поворачивался к собеседнику спиной, если хотел избежать слишком внимательного взгляда или, наоборот, очутиться лицом к лицу с гостями, потрясенными внезапной переменой или охваченными паническим страхом из-за угрозы, затаившейся в его мутных, злобных зрачках.

Карраско примостился на пустой картонной коробке, которая прогнулась под тяжестью его тела, так что он все время смещался к краю. Эти «сольные номера» Вичепополо, который нарочно не ставил в задней комнате ни одного стула, чтобы заставить собеседника стоять, действовали ему на нервы.

За время, пока Карраско отчитывался о двух своих визитах, Вичепополо ни разу его не прерывал. Слушал, откинувшись назад и положив руки на подлокотники. Когда адвокат упомянул о нервозности убитого сторожа и рассказал о финале разговора со вдовой Шиельцо, кресло слегка закачалось.

— Разве не дон Джузеппе интересуется классической латинской литературой? — заключил свой доклад Карраско. — Возможно, он и пообещал дать Феличе Шиельцо книги, которые тот собирался подарить сыну.

— Возможно, — согласился Дядюшка Нтони. — Но любовь этого мальчишки не обязательно связана с Паломбеллой. Пообещать подарить книги сыну Феличе Шиельцо мог и сам, ведь ему за соучастие в краже перепали бы деньжата. Что же до соучастия, то, по-моему, здесь сомнений нет.

Вот тогда Карраско сложил губы трубочкой, обнажив отвратительную красную десну, и нежно так сообщил о своем телефонном звонке в справочный отдел.

— Феличе Шиельцо пообещал сыну и жене отвезти их на отдых в Сорренто, а эти простолюдины обычно отдыхают в своих родных местах. Сам Шиельцо родом из Крафи-дей-Марини, родного селения донны Джулии Паломбеллы.

— Adabundantiam[60],— добавил он, вспомнив по аналогии с Паломбеллой о том, как давным-давно изучал древние языки.

Adabundantiam установил, что Шиельцо шесть лет назад получил место сторожа в Нумизматическом музее благодаря протекции донны Джулии.

— А вы молодец, Карраско! — Дядюшка Нтони развернул кресло на сто восемьдесят градусов и оказался лицом к лицу с адвокатом. — Теперь не остается никаких сомнений. — Он покачал короткими ножками, не достающими до педалей. — И мы не рискуем покарать невиновного.

Карраско нахмурился и сжал губы. На невиновного человека Дядюшке Нтони было наплевать. Уж если что его и заботило, так это как бы в толпе невиновных, погибших насильственной смертью из-за фатальной близости с виновными, не очутились и не пострадали заодно эти последние.

— Что вы мне посоветуете, адвокат?

Вопрос чисто риторический. Дону Антонио нравилось разыгрывать неуверенность в деле, над разгадкой которого он мучился в тюрьме три ночи подряд. Он делал вид, будто готов принять чужой совет, хотя, подгоняемый слепым, бессильным бешенством, уже принял окончательное решение, обдумав его во всех деталях.

Карраско надоела эта клоунада. И потом, картонная коробка все более прогибалась. Он поднялся.

— Дядюшка Нтони, я свое дело выполнил, — произнес он, растягивая слова и показывая этим свое полное безразличие к исходу войны. — У вас и возможностей, да и воображения предостаточно. Вот и повеселитесь! Остерегайтесь только совершить неверный шаг… Судья Фантанизи только и ждет вашей промашки, а вы до сих пор находитесь под надзором.

Дядюшка Нтони тоже поднялся со своего трона. Адвокат был одним из немногих, с кем он считался. Он заметил, что его трюки, пугавшие других, не производили на Карраско никакого впечатления, больше того, адвокат сумел припугнуть его самого, напомнив о его нынешнем уязвимом положении. Ненависть к тому, кто сумел его уязвить, сочилась из всех пор. А кроме ненависти, еще и тайная зависть к этому подонку Паломбелле («Разве не дон Джузеппе интересуется классической литературой?»). Даже адвокат восхищался этой манией Барона заниматься всякой чепухой давным-давно околевших людей. Да еще его привычкой повелевать слугами не из темной, затхлой задней комнаты, а из своего имения в Амальфи, словно он знатный синьор. Одним словом — Барон.

Ничего, хоть он, Дядюшка Нтони, и не Барон, но свое дело знает, и преотлично. Злость проявилась вполне зримо в необычных для Дядюшки Нтони жестах, ехидно подмеченных Карраско и развеселивших его. Антонио Вичепополо нервным движением рук подтянул брюки, которые обычно сползали на три пальца ниже пупка, и сразу же стал приглаживать свои еще довольно густые черные волосы. Потом схватил адвоката за локоть.

— Вы правы, Карраско. Вы всегда правы, — льстиво сказал он. Но вымученная улыбка не обманула адвоката. — Чашечку кофе не выпьете?

Карраско, как всегда, сослался на неотложные дела. В другой раз, а то в конторе его уже ждет клиент. Он рад, что все разрешилось наилучшим образом. И через магазин, огибая телевизоры и едва ответив на поклон Дженнарино легким кивком, устремился на улицу. Зачем только Вичепополо держит у себя этого тупицу? Может быть, для того, чтобы все время чувствовать свое превосходство? Карраско не терпелось поскорее удрать из этого логова. Он пожал руку боссу и ринулся в переулок с такой быстротой, словно он и в самом деле отчаянно торопился.

На самом же деле ему хотелось улизнуть от этого приземистого пожилого человека, из которого буквально сочились звериная жестокость и беспощадность. А ведь он, Карраско, вовсе не был ни совестливым, ни сердобольным.

Дядюшка Нтони следил за Карраско взглядом, пока его не поглотила толпа. Тогда он закрыл дверь и, тяжело ступая, направился к углу, где стоял телефон. Набрал номер и с необычным для себя терпением стал ждать ответа, поглаживая пальцами-сосисками сбившийся в кольцо шнур.

— Жду тебя сегодня вечером после закрытия магазина. Пройдешь через черный ход, — сказал он тому, кто наконец-то снял трубку. — Захвати с собой Микелино.

Ответа он дожидаться не стал. Бросил трубку и с медовой улыбкой устремился навстречу клиенту, появившемуся на пороге.

— Чем могу вам служить?

Крафине, хотя уже близилась полночь, идти спать вовсе не хотелось. Совсем недавно ушел Рокко Пиццуто. Он очень разволновался — бешеные удары молота Дядюшки Нтони грозили разнести врагов на куски. Увы, этому прохвосту Карраско удалось добиться его освобождения под залог. Но все равно остервеневший от ярости Дядюшка Нтони изрыгал страшные угрозы в адрес того, кто подло сфабриковал эту улику, чтобы выставить его, босса мафии, на всеобщее посмешище к великой радости его врагов. Его упекли не больше не меньше как в тюрьму Поджореале! Быстро выйти оттуда и на время защитить себя от обвинений в мнимом преступлении ему удалось, лишь использовав драгоценные знакомства, которые пригодились бы при куда более рискованных делах, и это тоже подрывало его престиж. Босса не могут вести в тюрьму каких-то два сержанта!

— При сложившихся обстоятельствах Вичепополо может обвинить в ограблении дона Пеппино, но веских доказательств, чтобы подтвердить свои неубедительные обвинения, у него нет. Даже наша связь с Феличе Шиельцо, царство ему небесное, прервалась, надо сказать, самым удачным образом! Насколько я знаю Дядюшку Нтони, думаю, что он предпочтет обойтись без полиции и постарается сам быстро и просто взять реванш… вы меня понимаете, донна Джулия?

Управляющий поместьем Пиццуто многозначительно посмотрел на Крафиню и пробурчал в густые усы, придававшие ему сходство с печальным тюленем:

— Нам надо приготовиться к налету не полиции, а молодчиков Дядюшки Нтони, куда более опасных.

— Этот северянин Коллорини, что он собой представляет? — спросила донна Джулия.

— Толковый парень, что да, то да. Все прошло, как было задумано. Если бы Феличе не вернулся вдруг — а зачем он вернулся, один бог знает, — он бы остался целым и невредимым. Но когда те двое заслышали сзади себя шаги, то компаньон Коллорини немедленно выстрелил. Мне сказали, что пуля сразила Шиельцо наповал… За исключением пяти монет, вся остальная добыча уже плывет по морю. — Зубами Пиццуто удалось захватить клок волос на усах, и сейчас он тихонько его покусывал. — И все-таки я бы предпочел, чтобы мы не исполнили приказание дона Пеппино. Дядюшка Нтони превратился в рассвирепевшего дьявола.

— Наверно, муж считал, что участие в деле Коллорини собьет Нтони со следа.

— У Антонио Вичепополо повсюду есть свои люди, донна Джулия. С вашим мужем он обменивается любезностями, так что, само собой, он ждал ответного удара. И потом, я не верю, что дон Пеппино хотел остаться в тени… По-моему, его больше всего забавляет как раз то, что Дядюшка Нтони узнал, от кого получил подарочек.

Донна Джулия улыбнулась и кивнула.

— Муж всегда знает, что делает, дон Рокко. Не будем забывать об этом.

Несмотря на свой возраст, она все еще оставалась красивой женщиной, и, когда говорила о муже, в глазах ее светились нежность и гордость, что так нравилось Барону.

В скромно обставленной гостиной наступила тишина. И донна Джулия, и Рокко Пиццуто обдумывали все приятные и неприятные последствия этой ситуации. Неприятных было куда больше… Наконец донна Джулия прервала молчание:

— Скорее всего, Дядюшка Нтони захочет навредить и нам, здесь, в Апельсиновой Роще. Будьте осторожны, дон Рокко, не уходите слишком далеко и усильте охрану поместья. И не только поместья, но и подступов к нему. Вы правы, у Дядюшки Нтони повсюду есть свои люди. Так пусть он через доносчиков узнает, что мы готовим ему достойную встречу, если он вздумает нам напакостить.

На прощание она одарила Рокко своей обычной безмятежной улыбкой. Но потом, оставшись одна, почувствовала себя неуютно. Муж далеко-далеко, и ей самой придется защищаться от этого мерзавца Вичепополо. Если кто и заслуживает ссылки, каторги, электрического стула, гильотины, так это любезный продавец телевизоров. Подонок, в сравнении с которым Джузеппе — истинный архангел Гавриил.

Конечно, Джузеппе — человек суровый. Но суровость его разумная, к насилию он прибегал лишь в случае крайней необходимости. Уже одно то, что он отдал в цепкие руки Вичепополо торговлю наркотиками, казалось донне Джулии неопровержимым доказательством благородства мужа и полнейшего морального падения нового молодого поколения неаполитанских мафиози. Жестокие преступления, с помощью которых Барон утвердил свою власть, принадлежали прошлому, а главное, без них не обойтись, если хочешь сделать карьеру. Человек «беспощадный» должен же доказать, что он именно таков. Ну, а уж потом он мог заняться тем, что Крафиня называла «работой», казавшейся ей вполне законной и полезной, разве что приходилось порой прибегать к хитрости и к помощи влиятельных друзей. Тем, что дон Пеппино держал в своих руках всю контрабанду сигарет и прибегал к хитроумному и солидному рэкету — мелких торговцев он никогда не шантажировал, а угрозами вымогал деньги только у крупных спекулянтов из числа магнатов строительной промышленности, — донна Джулия искренне гордилась. Это ли не признак высокого положения мужа?!

Был бы Джузеппе рядом, она бы ни о чем не беспокоилась, да и приятно, когда муж рядом. Очень ей его сейчас не хватало. Печалила ее и мысль о том, что мужу на чужбине одиноко и тоскливо. Три года ссылки — совсем немалый срок для человека, которому под пятьдесят. Нависшая над ними угроза заставила ее вернуться к мыслям о ближайшем будущем. Красивое поместье в Амальфи легко превратить в крепость. Дон Джузеппе, когда обустраивал Апельсиновую Рощу, старался сочетать две потребности — вкусы сельского помещика, не изменившиеся со времен владычества арагонцев и даже древних богатых римлян, и человека, добившегося небывалых успехов. Впрочем, вкусы и тех, и других не слишком отличались, ведь и те, и другие одинаково занимались «делами», шантажом, прибегали к заговорам и убийству опасных соперников. «Ну, а тогда бояться глупо. Все эти страхи от одиночества», — подумала Крафиня.

Да, конечно, она попросит разрешения на поездку в Фиа. Приближается зима, и Джузеппе, верно, совсем невесело среди этих неотесанных горцев. Сам-то он описывал их с иронией, но за этим крылась грусть. Местные жители наверняка настроены к нему враждебно, хотя он об этом и не пишет. Она твердо решила известить его о своем приезде. Интимное письмо она писать не станет. Рокко ее предупредил, что все письма вскрываются полицией. Но несколько подробностей, понятных одному только Джузеппе, она вставит, и письмо превратится из формального, чисто делового в нежное и теплое послание далекому любимому мужу.

Она поднялась в кабинет мужа, где сильнее ощущалось его незримое присутствие, села за письменный стол. Уже одно то, что она сидит за его столом, на его месте, давало ощущение близости, пусть иллюзорной, но теплоты, точно Джузеппе только что ушел и вот-вот снова появится на пороге. Она положила перед собой лист чистой бумаги и написала: «Мой дорогой Джузеппе…»

Лейтенант Лаццерелли сидел за письменным столом на обычном месте Брандолина. Сам Брандолин вместе с Траинито стояли по краям ниши для термосифона и казались двумя кариатидами. Но отсюда было удобно неотрывно следить за Паломбеллой, который спокойно, невозмутимо восседал на стуле с подлокотниками.

Лейтенант начал издалека. Спросил у синьора Джузеппе Паломбеллы, как ему живется в городке. Он узнал, что синьор Джузеппе проводит большую часть времени за рыбной ловлей, приятное, успокаивающее нервы занятие. Вот и ему самому так хотелось бы выкроить часок и поудить рыбу.

— Мы нуждаемся в вашем сотрудничестве, — вежливо заключил лейтенант и мысленно никак не одобрил зримое недовольство двух кариатид. — Что вы знаете о некоем Антонио Вичепополо?

Барон взглянул на свои руки, лежавшие на подлокотниках. Они были такими темными, что казались сделанными из оливкового дерева.

— Не его ли обвиняют в краже в Нумизматическом музее? Не тот ли это болван, у которого прямо в доме нашли монеты? — раздумчиво спросил он.

Лаццерелли кивнул головой.

— Видите ли, в свое время мы получили анонимное письмо, в котором синьора Вичепополо обвиняли в организации убийства некоего Калоне из Торре-Аннунциата, чей обгоревший труп был найден в километре отсюда. Помните? Вас тоже попросили опознать труп?

Все трое впились в ссыльного глазами-буравчиками так, словно хотели пронзить его насквозь. Сам Паломбелла в ответ лишь коротко хохотнул.

Помолчав, он сказал:

— Я также получил анонимное письмо с теми же обвинениями в адрес того же лица.

Он окинул трех карабинеров зорким взглядом — его крайне интересовало, насколько ловко умеют притворяться ближние твои. Но эти трое ничем не выдали своих чувств. Разве что Лаццерелли слегка нахмурил брови, спросив невозмутимо:

— Значит, вы даже примерно не представляете себе, кто мог послать эти письма? Или хотя бы почему анонимный автор счел нужным именно вам сообщить подобную новость?

Он сам задавался подобным вопросом, ответил Паломбелла, и пришел к выводу, что, поскольку его приговорили к ссылке, кто-то решил, будто он, Паломбелла, интересуется всеми действиями преступников с Юга.

— Так вот и подрывается репутация честного человека.

Тут уж вскочили все трое разом, лейтенант, старший сержант и сержант, да столь резко, словно их укусила змея. По старшинству ответил Барону лейтенант Лаццерелли, и говорил он жестко, без малейшего привкуса мягкого венетского диалекта:

— Мы предпочли бы, чтобы хоть здесь, Паломбелла, вы не разыгрывали из себя невинную жертву правосудия! Если в данном случае и можно посетовать, так лишь на то, что правосудие… — Он прервался, испуганный смятением своих подчиненных. Хотел же Лаццерелли сказать, что благородную синьору с весами в руках корыстные людишки превратили в слепую и глуховатую проститутку, не способную разобраться, каким именно незаконным делам посвящал все свое свободное время этот сукин сын, увы, очень даже неглупый. Впрочем, бесполезно здесь рассуждать на абстрактные темы.

Глубоко вздохнув, лейтенант Лаццерелли заставил себя успокоиться и вновь перешел на вежливый тон, каким беседовал с этим наглым мафиозо, который вдобавок явно развлекался.

— Уж не думаете ли вы, будто мы поверим, что отсюда по-прежнему не управляете своей армией из шестидесяти тысяч контрабандистов?!

Дон Джузеппе негромко засмеялся, обнажив редкие зубы, но в этот раз — без скрытой насмешки. Просто ему стало весело.

— Если бы так оно и было, дорогой мой лейтенант, мне следовало бы присвоить титул кавалера труда[61]! В Неаполе контрабанда — единственная отрасль промышленности, не переживающая кризиса. Ну, как ваш «Пирелли» или «Фиат». На что бы, спрашивается, тогда жили тысячи безработных, начиная от Низиды и кончая мысом Кампанелла? Уж поверьте, стой я во главе всех контрабандистов, сама полиция должна была бы меня поблагодарить. Если эти ваши шестьдесят тысяч не занимались бы торговлей, в сущности нарушающей лишь налоговые законы, знаете, что бы случилось?! Они дружно перешли бы в ряды истинных преступников.

Он посуровел, мрачно прищурился и пояснил свою мысль трем онемевшим от изумления полицейским:

— Занялись бы преступной деятельностью, в которой, похоже, замешан синьор Вичепополо.

Паломбелла откинулся на спинку стула и принялся разглядывать скрещенные пальцы темных рук. Ему доставляло удовольствие, что все трое молча «переваривали» его суждения о контрабанде, и радовала эффектная пауза в стиле Цицерона.

Не поднимая глаз, он все-таки поймал растерянные взгляды двух церберов в нише. Потом оба посмотрели на лейтенанта, который сосредоточенно вертел в руках самописку — личную собственность Траинито.

Да, известная логика в рассуждениях этой собачьей морды есть, и именно они, карабинеры, должны это признать.

Под печальным взглядом обеспокоенного владельца самопишущей ручки лейтенант Лаццерелли стукнул кончиком стержня о стол и оскалил зубы в улыбочке:

— Итак, ваше участие в контрабанде — всего лишь гипотеза?

— Разумеется, всего лишь гипотеза, — уверенно, а точнее, нагло подтвердил Паломбелла.

— Хорошо, вернемся к Вичепополо. Какие у вас с ним отношения?

— Знаю, что такой существует.

— Меня интересует, знакомы ли вы?

— Несколько раз я бывал в его магазине. Телевизоры он продает по вполне сходной цене.

Лаццерелли кипел от бессильной ярости. Ну почему нельзя схватить такого вот подонка и стукнуть его головой о стенку?! И бить, бить до тех пор, пока тот не сбросит с лица бронзовую маску.

Чтобы не поддаться искушению разломить самописку надвое, лейтенант положил ее на стол, и Траинито наконец-то вздохнул с облегчением.

— Вы тоже считаете, что Вичепополо причастен к ограблению Нумизматического музея?

Бесполезный вопрос, заданный больше всего из желания получить хоть один утвердительный ответ. Еще бы он так не считал, этот прохвост!

Между тем ссыльный чуть выпятил губы и с откровенным ехидством во взгляде сказал тусклым голосом, с наигранным безразличием:

— Кто его знает.

Лаццерелли впился пальцами в гриву волос и слегка их подергал, словно он мучительно искал озарения. Но ему ничего не пришло на ум, кроме вялого вопроса, которому он постарался, однако, придать саркастический оттенок.

— Ну, а могу я узнать ваше мнение об этой краже?

— Действие, безусловно, достойное осуждения. Государство обязано лучше охранять музей, да и вообще все художественные сокровища страны.

«У этого выродка еще хватает наглости читать нам мораль», — рассвирепел Брандолин. Лейтенант Лаццерелли тоже начал терять терпение.

— Я спросил мнение знатока, а не рядового гражданина. — Он не пояснил, знатока чего именно, а Паломбелла уточнять не стал.

— Подобное же недовольство уже успели выразить газеты. Насколько мне известно, синьор Паломбелла, вы газеты читаете весьма внимательно.

Конечно, он их читает, особенно те, где упоминается о краже. Произошла-то она в его родном городе, словно бы обреченном на разграбление еще со времен…

Баста, баста! Если этот скользкий угорь не уймется, Лаццерелли за себя не отвечает.

Свой гнев он излил, со злостью постучав ручкой о стол.

— Вы все до единой газеты храните, — вкрадчиво сказал он. И умолк, безуспешно пытаясь прочесть на лице допрашиваемого зримые следы тревоги. — Во всяком случае, со дня преступления на вилле Сперони.

— Мне нравятся детективные истории, — промолвил Паломбелла. — Особенно те, которые полиции не удается раскрыть.

К удивлению подчиненных, лейтенант не рявкнул на нахала, а лишь покачал седеющей головой.

— Не все преступления удается раскрыть за несколько недель. Порой требуется куда больше времени. Но вы, Паломбелла, уж, простите, просто ясновидец, раз уже на следующий день после убийства решили, что полиции этой загадки не разгадать.

— Я этого не говорил, лейтенант. Меня интересуют все таинственные случаи. И потом, я тут изнываю от безделья, и любой предлог для меня хорош, чтобы как-то развлечься. Разве не так? Впрочем, я, наверно, единственный человек, который не должен вызывать никаких подозрений. Разве я не являюсь сюда каждый божий день и не расписываюсь в книге о невыезде? И не предписывает ли закон ссыльному на закате возвращаться домой и сидеть в своей норе до утра? Но разве закон запрещает читать газеты и хранить их?

Эта его уловка словно шлемом прикрываться несвободой человека поднадзорного переполнила чашу терпения лейтенанта Лаццерелли. Внезапно он швырнул ручку, которая покатилась по столу, и, опершись на локти, слегка привстал. Ладно, пусть убирается ко всем чертям этот вонючий мафиозный ублюдок! Ведь даже если и удастся вырвать у него какое-то признание, что маловероятно, протокол допроса, подписанный таким опытным бандитом, постигнет та же участь, что и все другие, составленные ранее честными молодыми офицерами карабинеров и бесследно исчезнувшие в ящиках столов начальников уже немолодых и бесчестных.

— Мне бы хотелось задать вопрос синьору Паломбелле, — строго в соответствии с субординацией обратился Брандолин к лейтенанту. В ожидании его ответа он вышел из ниши, и Лаццерелли с немой покорностью судьбе дал согласие, снова опустившись на стул.

— Несколько недель назад в нашем городе побывал некий Чириако Фавелла из Сан-Джованни-а-Тедуччо. Вы когда-нибудь встречались с этим человеком, и если да, то какими были ваши отношения?

Казалось, он предлагает Паломбелле решить шараду. Дон Джузеппе помрачнел, не скрывая своего огорчения.

— Чириако Фавеллу я знал с пятнадцати лет. Он работал в моем поместье. Паренек был трудолюбивый и добрый. — Он чуть нагнулся, расцепил пальцы и развел руками. — В какой-то момент мои условия показались ему не особенно выгодными. Он искал более перспективную работу. И потому ушел.

— Куда? — спросил Лаццерелли.

— Я потерял его из виду, — солгал Барон.

Теперь, когда Чириако умер, он мог признать, что тот на него работал, но сказать фараонам, что парень связался с Дядюшкой Нтони, означало оскорбить его память. К тому же бедняга Чири с лихвой заплатил за все сразу.

— Я снова увиделся с ним лишь месяц тому назад. У него были дела в провинции, и он заехал навестить меня.

— А об этой своей работе он говорил с вами? — не отступался Лаццерелли.

Он снова взял инициативу в свои руки и был благодарен Брандолину, который помог ему справиться со слепой яростью.

Гнусный ублюдок отрицательно покачал головой, и ему снова захотелось врезать этому Барону по роже.

— Он занимался продажей наркотиков, — сообщил он Паломбелле.

— Так вот почему его убили! — словно опытный лицедей, продекламировал Джузеппе. — Я узнал об этом из газетной вырезки, которую мне прислали из Неаполя. Не получил случайно и ваш участок копию того письма?

Нарочитая наивность подлого вопроса взбесила даже Траинито. Он со страхом и недоверием смотрел, как Лаццерелли оттолкнул стул, обошел вокруг стола и встал прямо напротив допрашиваемого.

— Само собой разумеется, вы не знаете, кто послал вам газетную вырезку.

— Не знаю.

Нельзя было ни стукнуть его головой о стенку, ни засадить в холодный карцер: правосудие с неисправными весами, страдающее вдобавок косоглазием, приговорило его к нежным заботам вдовы Косма, приятным прогулкам по свежему воздуху и к успокаивающей нервы рыбной ловле.

Он уставился полными гнева глазами в красноватые глазки этого сына шлюхи, которого только веселило, что он, лейтенант, беспомощно барахтается в мутной воде. Затем повернулся к нему спиной и снова обошел стол.

— Можете идти.

Он пододвинул к себе пачку бумаг и стал ею обмахиваться, не ответив на прощальный поклон этого ублюдка в пиджаке из оленьей кожи, и его очень разозлило, что подчиненные в ответ все же кивнули головой.

Прошло полчаса. Лаццерелли только что уехал, злой как черт. С этим дерьмом он больше не желает иметь дела. Пусть им займутся те, у кого печень и нервы покрепче.

— Иными словами, мы с тобой, Траинито, — уточнил Брандолин, снова заняв свое место за письменным столом.

Снова зарядил дождь.

Мрачное молчание нарушил телефонный звонок. По краткости ответов Брандолина Траинито понял, что звонили из полицейского управления в Виченце. А по тому, как сердито пыхтел его коллега и какие зверские он корчил рожи, предположил, что начальство держало речь типа обращения министра внутренних дел к бесстрашным стражам порядка.

— Слушаюсь, синьор капитан! — прошипел наконец Брандолин.

Он бросил трубку и с вызовом уставился на Траинито, ожидая его вопросов. Траинито не замедлил их задать, и старший сержант отрапортовал:

— Виченца сообщает, что получена депеша из Болоньи. Коллорини видели на автостраде Флоренция — Болонья, сразу за селением Лойано. Похоже, он возвращался с Юга и ехал на сером «мерседесе».

— Почему же его не схватили?

— Да потому, что дорожный полицейский, который его опознал, уже сдал дежурство. Он был один и без оружия. А Коллорини стреляет молниеносно, не целясь. Помнишь того беднягу из Портогруаро, он едва не ранил его насмерть.

Траинито стукнул себя кулаком по боку.

— Мы искали его в горах, в пещерах, на сеновалах, а он себе преспокойно жил где-то в Тоскане или в Эмилии.

— Ну, не обязательно там. Может, совсем на Юге. В Перудже было совершено нападение, в Терни похитили промышленника Марцаротто.

— А что хотят от нас эти господа из Виченцы?

— Чтобы мы продолжили поиски Коллорини. Капитан вбил себе в голову, что генеральный штаб Коллорини находится в самой Виченце либо в провинции.

Траинито в задумчивости почесал нос.

— Не понимаю все же, при чем тут мы, — промычал он.

— Я тоже, — признался Брандолин. — Так или иначе, бери Сартори и осмотрите с ним все укромные места до самой реки.

Он проследил за унылым взглядом Траинито, обращенным к иссеченным дождем стеклам, и пожал плечами.

— Ну ладно. Завтра пойдете. И тогда успеешь поискать человека, который всего час назад был в Болонье.

Свою радость Траинито проявил в том, что угостил Брандолина сигаретой из только что распечатанной пачки. Давая прикурить Брандолину, он внимательно посмотрел на него и понял, что тот пересказал ему не весь телефонный разговор.

— А больше те из Виченцы ничего не сказали? — полюбопытствовал он.

— Велели глядеть в оба, ведь вокруг Коллорини вьется молодая женщина лет двадцати, худощавая блондинка, личность ее пока не установлена. Похоже, она его любовница.

У Траинито от еле сдерживаемого смеха обе щеки сложились гармошкой.

— Единственная худощавая блондинка в наших местах — это племянница вдовы, которая сдала квартиру Паломбелле. С тех пор как ее тетушка упала с лестницы, блондинка часто приезжает сюда на велосипеде из Виченцы, верно, чтобы помассировать вдове Косма лодыжку.

— Как ни крути, а все нити сходятся к Паломбелле! Это он виноват, что при любом происшествии начальство все соки из нас высасывает, словно во всей провинции Виченца — единственная сахарная косточка, — простонал Брандолин.

Он перестал разглядывать ямочки на щеках Траинито и с преувеличенным интересом принялся наблюдать за дождевыми каплями, хлеставшими стекло. Капли были огромными, величиной с виноградину. Они на какой-то миг повисали на стекле, а затем скатывались вниз, сливаясь в один мутный ручеек.

— Кто следит за Паломбеллой?

— Бруно, старший из сыновей Биджо.

Брандолин вспомнил паренька, самого толкового помощника полиции из малочисленной группки противников мафии. Он работал официантом в единственном баре городка, принадлежащем его отцу, и сам предложил в свободные от работы часы наблюдать за ссыльным.

В такой ливень он наверняка решил прервать слежку. После всех неприятностей — неудачи с Паломбеллой, разносов начальства из Виченцы, да тут еще дождь льет как из ведра — Брандолин был сильно не в духе. Злость обвивала его шею, точно узкий, колючий, черный шарф. Подумать только, им, трем жалким карабинерам, приходится прибегать к помощи добровольцев-мальчишек!

Черт побери, тут можно заболеть комплексом неполноценности! От Траинито не ускользнуло скверное расположение духа начальника, и он постарался, как мог, его успокоить.

— Когда Паломбелла остается дома, наш Бруно сидит в своем подвале напротив. Ведь дом семейства Бьяджи и дом вдовы Косма стоят как раз друг против друга. Прекрасный наблюдательный пункт!

— Будем надеяться, что мальчонка не заснул.

— На Бруно можно положиться. Когда подрастет, хочет стать карабинером.

Недоверие старшего сержанта больно задевало Траинито. Тем более, что он старательно обучал своих юных помощников. А Бруно был усерднейшим учеником.

Траинито выдвинул ящик письменного стола и вытащил пачку листочков в клетку, надежно схваченных скрепкой.

— Он все записывает в тетрадь. Да как точно и аккуратно!

Брандолин протянул руку, придвинул листочки поближе и стал читать записи, сделанные округлым детским почерком. «28 ноября. Полдень. Два часа дня. Насинаю наблудение.

2 часа 15 минут: синора Мариза высла в сад с забинтованой ногой.

2 часа 20 минут — восла синора Мариза.

3 часа 35 минут — П. подосол и смотрел пять минут на дость.

4 часа 10 минут — потух свет в комнате П.

4 часа 15 минут — приехала Лаурета на вилосипеди.

4 часа 45 минут Лаурета усла.

5 часов пиристал дость, висел П. в плаще. Иду внис и я. Он посол потписат к карабинерам. Досол до клатбища, на бес астоновок. Пагаварил с измеником Пинином, вирнулся дамой без пити 6. 6 часов перидаю пост ридавому С.»

Брандолин невольно усмехнулся.

— Черт побери, ты прав. Да он прирожденный сыщик. Вот только орфография хромает. И он ведет свое «наблудение» каждый день?

— Каждый, с двух до шести.

— Что означает «ридавому С.»?

— Рядовому Сартори.

— Как по-твоему, быть может, Лаурета и есть любовница Коллорини?

— Хорошо бы! — воскликнул Траинито. — Но пока это только предположение.

Брандолин отложил в сторону первый лист и принялся читать второй.

«29 ноября, полдень.

2 часа насинаю наблудение.

4 часа 35 минут, высел П. купил газеты в киёске. Пил кофий, пахожу у Ларието. Пагулял с дон Тарчизио до церкви. Он посол потписать к карабенерам.

5 часов 20 минут висла синора Мариза с сумка и палка.

5 часов 25 минут Пиехала Лаурета на вилосипеди. П. закрил ставни на балкони.

5 часов 48 минут Усла Лаурета.

6 часов Пиридаю пост ридавому С.»

Старший сержант взглянул на Траинито.

— Говоришь, что девица приезжает, чтобы полечить тетушку? Тогда объясни, почему она часто приезжает и уезжает в то время, когда тетушки Косма нет дома?

Он сложил листки вдвое, потом вчетверо.

— Черт возьми, почему же ты не вписал эти наблюдения в дело Паломбеллы?

Брандолин излил на подчиненного не только досаду, которая терзала его все время, пока шел допрос Паломбеллы, но и недовольство собой, которое копилось в нем весь этот сумрачный, дождливый полдень. Брандолин забыл, что сам запретил Траинито упоминать в официальных отчетах о дурацкой детской болтовне.

— Тебе не бросилось в глаза, что эта девица приезжает и тогда, когда тетушки нет дома, а Паломбелла сразу закрывает ставни?

— Да, — признался Траинито, он тоже обратил внимание на эти странные совпадения. Однако подумал, что Лаурета согласилась скрасить одиночество этого прославленного бандита. Да к тому же он вовсе не какой-нибудь там дряхлый старикашка, наоборот, мужик в соку, правда, разыгрывает из себя благородного отца семейства. Пока Траинито излагал свои догадки, Брандолин все крепче сжимал самопишущую ручку, вызволенную из рук Лаццерелли целой и невредимой. Наконец Траинито в отчаянии воскликнул:

— И потом, об этой подозрительной блондинке мы узнали только что. Да и вообще маловероятно, что из всех блондинок провинции именно Лаурета и есть любовница Колдорини. Вам не кажется? У нас, в Фиа, черт побери, появился комплекс Скотланд-Ярда!

Брандолин смягчился, даже улыбнулся.

— Согласен. Но все равно постарайся собрать сведения об этой девице. Только смотри соблюдай осторожность. Прежде чем передать сведения в оперативный отдел, надо еще подумать, стоит ли, не то можно оказаться в положении новичков-дурачков. Ясно тебе?

— Да, синьор старший сержант.

Где-то совсем рядом прогремел удар грома и покатился дальше. И вскоре дождь утих и сквозь мокрые стекла пробился призрачный свет.

— Может, скоро совсем перестанет, — задумчиво сказал он. Бросил угрюмый взгляд на подчиненного и, немного поколебавшись, приказал:

— Сегодня уже, пожалуй, поздно, но с завтрашнего дня пусть «ридовой С.» больше не сменяет паренька Бруно в шесть часов, пусть-ка он проследит за Лаурой, когда она выйдет из дома вдовы Косма. И скажи ему, чтобы был в гражданской одежде и ехал на велосипеде.

Однако отчет, который Бруно представил час спустя сержанту Траинито, спутал все их планы.

Ливень унесся дальше, оставив на небе темное облако. В плохо протопленной комнате Брандолин и Траинито с нетерпением ждали, когда Мариетто пришлет им из бара по чашечке горячего кофе — не бог весть какое, а все же удовольствие, скрашивающее долгие часы дежурств. Бруно Биджо надеялся, что отец еще до ужина пошлет его отнести кофе. Тогда он смог бы передать свои наблюдения, старательно написанные им на тетрадных листочках. Он пересек площадь и молча вручил поднос с кофе карабинерам, сидевшим в комнате на первом этаже муниципалитета. Затем бегом возвратился в бар.

На этот раз он немного опоздал — пережидал, пока кончится дождь.

— Вот и я!

Траинито отвинтил крышку термоса, разлил по чашкам кофе и протянул одну Брандолину. Потом достал из-под блюдца сложенный пополам лист и громко прочитал:

«30 ноября, полдень.

2 часа дня, насинаю наблудение.

2 часа 50 минут, висел П; видил как он восол к карабинерам.

3 часа 25 минут, висел П. от караб. вирнулся дамой.

4 часа 10 минут начился ливен. Патух агонь в комнате П.

6 часов Пиридаю пост ридавому С.

Паскри — в бар васол адин чилавек в белом плаше и кажица задает вапросы».

Траинито нахмурился, и на его лбу резко обозначились глубокие бороздки.

— Что означает «паскри»?

— Наверное, постскриптум, — предположил Брандолин. Он мигом осушил чашечку кофе и из-за спины Траинито стал читать донесение.

— Смотри, «паскри» написано карандашом, а не ручкой. Верно, паренек, пока ждал отца с подносом, заметил незнакомца и записал эту новость оказавшимся под рукой карандашом… Ну и молодчина!

— Какие тот задавал вопросы, как вы думаете?

— Откуда мне знать? Но раз Бруно посчитал нужным сообщить об этом нам, значит, они касались Паломбеллы.

Он стер со стола каплю кофе. Траинито смотрел на него снизу вверх, ожидая, не скажет ли его начальник еще что-нибудь.

— Дождь унялся, Траинито, — сказал наконец старший сержант. — Ты вконец продрог, вот и сходи в бар, выпей пунш с ромом.

— Но я…

— Заодно взглянешь на любопытного господина, послушаешь, что за вопросы он задает.

— Траинито! — остановил его старший сержант уже у самого порога. — Надень-ка мой плащ, а фуражку просто не надевай. Думаю, этот господин из тех, что сразу пугаются, завидев карабинера.

Траинито последовал совету начальника. Он и сам считал, что в иных случаях для маскировки полезно одеть карабинеров в гражданскую одежду либо заставить преступников носить мундир.

— Увы, когда сержант Траинито был еще на полпути к бару, он увидел в дверях бара нечто белое. Потом разглядел, что по противоположной стороне навстречу ему идет человек в белом плаще. А прямо за незнакомцем чуть ли не бежит Бруно. Когда он и незнакомец сошлись, Траинито заметил, что тот ниже среднего роста, стройный, а на голове у него мягкая фетровая шляпа. Шел он спокойно, неторопливо. Едва он прошел дальше, Траинито остановился, порылся в карманах, будто что-то забыл, и повернул назад. Бруно, уже настигший его, помахал ему газетой, а зачем — Траинито так и не понял и устремился вслед за незнакомцем по улице, ведущей к шоссейной дороге.

Когда и Траинито добрался до дороги, он только успел увидеть, как серая машина, похоже «опель-кадет», понеслась по направлению к Виченце. Бруно подскочил к нему и помахал книжечкой комиксов.

— Я записал номер! — прохрипел он и показал страничку приключений Летающего Дьявола с цифрами наверху.

— Да ты просто Великий Дракон! — похвалил его Траинито, вырвал страничку с Летающим Дьяволом и сунул себе в карман.

— Прачитали паскри?

— Конечно. Потому-то я и отправился в бар. Что за вопросы задавал незнакомец?

— Хотел знать про мафиозо, где шивет, што делаит, как праводит день.

Оба направились к бару. Отец Бруно все подтвердил. Да, темноволосый, худощавый человек со множеством золотых зубов во рту заказал чашку кофе и, пока Мариетто готовил его, завел беседу. Говорил он на южном диалекте.

Он будто бы слыхал, что в городке поселился ссыльный, не Джузеппе ли Паломбелла его имя?

Когда ему подтвердили, что да, Паломбелла, незнакомец сильно оживился. Значит, это правда? Но разве он мафиозо? Он дона Джузеппе знает еще по Амальфи, опытный землевладелец, цитрусовые выращивает. Вот ведь как несправедлива судьба к порядочным людям! А где он поселился? Почти не выходит из дома? Ну, он всегда был немного нелюдим. Утром часто отправляется на рыбную ловлю? Интересно! А тут бывают хорошие уловы? A-а, в реке за холмами водится форель! В самые ближайшие дни преподнесу ему сюрприз, сам съезжу туда порыбачить. Нет-нет! Не говорите ему, что я сюда приезжал. Не то какой же это будет сюрприз? А я хочу его здорово удивить! Потом выпил кофе и ушел, а следом за ним отправился и Бруно.

— Однажды моему сыну проломят башку, тогда у него пропадет охота играть в полицейских и воров! — с горечью заключил Мариетто.

— Ваш сын хоть сейчас мог бы открыть сыскное агентство! — горячо возразил Траинито. Но отец Бруно остался при своем мнении — лучше не совать нос в чужие дела. С ним самим в баре не раз случались неприятности: тут всякая шваль собирается, а потом его же и обвиняют в сводничестве.

Все же он счел нужным спросить у Траинито, как ему теперь поступать:

— Должен я сказать синьору Паломбелле об этом его друге?

Траинито пожевал губами, подумал и сказал:

— Послушаем, что скажет старший сержант, а потом решим. — У него самого возникла задумка, но простому сержанту не положено навязывать свои идеи.

Пока он рассказывал Брандолину о том, что ему удалось узнать, тот беспрестанно потирал мозолистые ладони. Появление любопытного вознаградило его за все неудачи этого невеселого дня. Он вскочил и стал возбужденно расхаживать по маленькому — четыре на четыре метра — служебному помещению. Его худое лицо с длинным носом раскраснелось от возбуждения. Траинито, низкорослый, со смуглой кожей, рядом с ним казался Санчо Пансой возле Дон Кихота.

— Для начала позвоним в Виченцу. Пусть поищут машину. Если Лаццерелли на месте, послушаем, что он думает о столь неожиданном визите. Невиданное дело, едва этот ублюдок оказался здесь, весь Юг словно невзначай устремился в наш городок!

Он пододвинул к себе листок с пометками Бруно — на серебристом плаще Летающего Дьявола чернел номер «ВИ 76 586».

Уже семь часов вечера. Кто знает, пошел ли Лаццерелли, вернувшись из Фиа, прямо к себе в управление?

Лаццерелли, к счастью, оказался в своем кабинете. Он молча выслушал рассказ Брандолина, записал номер машины и попросил описать внешность незнакомца в белом плаще. На вопрос Брандолина, сообщать ли об этом визите Паломбелле, он долго молчал. Старший сержант даже решил было, что нарушилась связь.

— Алло, алло! — закричал он в трубку, но сразу же устыдился своей нетерпеливости, когда отчетливо и громко, словно тот был совсем рядом, донесся до него голос Лаццерелли.

— Я думаю, да, лучше, если бармен скажет ему о визите. А потом проследите за господином Паломбеллой, его действия могут навести на след.

— Не забудьте сообщить нам, чья это была машина.

— Хорошо, через полчаса я вам перезвоню.

Но позвонил Лаццерелли только в половине девятого. В ожидании звонка Брандолин и Траинито успели подкрепиться сэндвичами, запивая их белым вином. И даже не пожаловались на сей раз на свою несчастную судьбу. Наконец-то они участвовали в деле, от которого мурашки по коже бегают, хотя в больших городах привыкшие ко всему полицейские изумляться и переживать уже разучились. Хоть это дело и приносило им кое-какие неудобства, зато они чувствовали себя словно воины на поле брани в этой атмосфере напряженности и возбуждения. Часы и дни летели незаметно, не то что в удручающе-рутинной, заранее известной до мелочей, сонной службе.

Машина принадлежит конторе автопроката, — сообщил Лаццерелли. — Это «опель-кадет», взятый вчера вечером напрокат неким Микеле Аваллоне — торговцем из Казерты. Та же фамилия фигурирует в водительских правах, предъявленных владельцу конторы. По описанию, похоже, это тот самый человек в белом плаще. С ним был его приятель, тоже из Казерты, — Луиджи Куомо, представитель фирмы. Об обоих мы запросили сведения в полиции Казерты.

Он на секунду прервался. Хлюпнул носом и, судя по звуку, вытер его платком. Потом продолжил уже более звонким голосом.

— Послушайте, старший сержант! Что за человек этот владелец бара? Иными словами, можно ли ему доверять?

— Вполне!

— Ну тогда я бы так его проинструктировал: когда Паломбелла заявится в бар, пусть сообщит ему, что некий тип настойчиво о нем расспрашивал, ясно вам? И пусть будто невзначай обронит, что этот тип назвался Микеле Аваллоне.

В трубке что-то зашуршало, а затем Лаццерелли чихнул прямо-таки оглушительно: промозглый день отыскал-таки свою жертву. Брандолин отставил трубку, но тут же снова поднес ее к уху, чтобы не пропустить ни единого слова начальника.

— Вы уверены, что владелец сумеет точно передать реакцию Паломбеллы?

— Суметь-то он сумеет. Но вы сами сегодня убедились, что наш Барон всегда сохраняет невозмутимое выражение лица.

— Да не только о выражении лица я говорю, — сказал Лаццерелли, занервничавший при одном упоминании о безмятежном спокойствии Паломбеллы и его насмешливой ухмылке. — Важно узнать, как он себя поведет. С кем будет говорить. И что тому человеку скажет.

Новый отчаянный чих грохотом отозвался в ушах Брандолина. В трубке снова что-то зашелестело, и наконец Лаццерелли заключил:

— Ну, спокойной ночи, старший сержант. Созвонимся завтра утром.

Новый день выдался ясным, но холодным, то и дело задувал северный ветер.

Барон встал поздно. Теперь он окончательно разуверился в постоянстве погоды на Севере и решил, что теплые дни начнутся лишь весной, а пока — прощай рыбная ловля и прогулки на свежем воздухе. До тех же пор лучше всего пребывать в спячке, а проснуться в апреле вместе с сурками и кротами. И потому он снова постарался задремать, хотя прежде в это время обычно уже вставал. Но буйный свет, заливший комнату, мешал ему. Комнату исполосовали тени и свет, и он с удивлением понял, что это были острые лезвия солнечных лучей.

Он поднялся с постели, распахнул окно и вдохнул сухой, живительный воздух. Горы, целыми днями утопавшие во влажном тумане, успели переодеться. Теперь они были не красно-зелеными, а пепельными и казались вблизи неровными, в сплошных бороздах. Самые высокие из них водрузили на себя снежную шапку.

— Пожалуй, Фиа не такое уж гнусное местечко, — одеваясь, признал про себя Паломбелла. В такую погоду вполне можно и рыбу половить. Правда, кто знает, долго ли продержится такая чудесная погода. Ему хватило бы и нескольких ясных дней, прежде чем он погрузится в зимнюю спячку.

Но он сразу забыл про рыбную ловлю, когда вдова Косма принесла ему на подносе вместе с завтраком письмо Джулии. Разве он мог надеяться, что день сложится так счастливо!

Он пробежал глазами письмо, даже не налив себе кофе. Затем еще раз спокойно перечитал письмо после завтрака, сидя на подоконнике, обласканный солнцем, одолевшим наконец северный ветер. Паломбеллой с новой силой овладела острая тоска по Апельсиновой Роще, по домашним запахам, по креслу у письменного стола, за которым Джулия писала ему письма. Желание Джулии навестить его вызвало у Паломбеллы противоречивые чувства. Радость от ее близости, самого ее присутствия. Он сможет всласть наговориться с человеком, который его любит, и дать волю своим чувствам, сбросив маску безразличия. Однако его смущало, что, едва Джулия приедет в Фиа, она тоже станет объектом враждебного любопытства и назойливого негласного наблюдения.

Может, им все-таки удастся при хорошей погоде погулять вместе, вдали от карабинеров, от назойливых мальчишек и зануды приходского священника. Да, но все остальное время он останется с Джулией в невзрачной двухкомнатной клетке, и хозяйка дома будет и дальше неловко ухаживать за ним, улыбаясь беззубым ртом, а Джулия наверняка посмеется над этой манерой, обнажив свои изумительно белоснежные зубы. Ведь она-то прекрасно знает, как он привередлив в выборе женщин.

«Я была в Калетте и нашла нетронутым все, что мы там оставили в последний раз», — загадочно писала Джулия.

Барон улыбнулся. Оставили они там страстные поцелуи с привкусом соленой морской воды и нежнейшие объятия на песчаном берегу, мягком, словно двуспальная кровать. Песчинки, щекоча кожу, пробуждали еще более сильную страсть. Какое блаженство: точно ты попал в райские сады.

Дон Джузеппе вздохнул. О, как давно это все было. Увы, теперь компанию ему составляли дон Тарчизио, вдова Косма да девушка Лаурета, которую он, вероятно, больше не увидит, после того как она принесла ему последнее письмо от Коллорини. Тот извинялся, что не обошлось без трупа, но его компаньон внезапно увидел сторожа. Разве синьор Паломбелла не обещал, что на это время им никто не будет мешать? Впрочем, все остальное прошло как нельзя лучше, включая и переброску груза на канадскую лодку за пределами территориальных вод. Таможенная охрана ничего не заметила. Хвала синьору Паломбелле, сумевшему ловко отвлечь внимание.

Барон с трудом удержался от смеха. О времена, о нравы! Филиппика его любимого Цицерона двухтысячелетней давности осталась вполне актуальной, и времена так и не изменились. Все настолько верили в продажность власть имущих и испорченность нравов, что даже случай казался им заранее оплаченным сговором. Впрочем, ничего отрицать он не стал. А легкая улыбка Барона убедила Лаурету, что именно благодаря ему доставка товара прошла так удачно. Она сочла нужным выразить от себя лично благодарность человеку, который столь умело нейтрализовал возможных врагов. Барон ответил ей легкой, едва заметной ухмылкой. Еще бы им не благодарить его! Ведь шуточка с Вичепополо заставила броситься за этим подонком в погоню целую стаю гончих, а тем временем они потеряли след настоящей дичи. Они даже добрались и до двух его комнатушек в Фиа, что лишний раз показало — осторожность никогда не помешает, и он не зря, просмотрев оба каталога музея, немедленно их сжег.

«Сотрудничество оказалось в высшей степени плодотворным», — писал Коллорини. Может, у синьора Паломбеллы есть знакомства и в Национальной галерее? Один его клиент буквально влюбился в картину Брейгеля. На этот раз Барон открыто засмеялся. Стоит воспользоваться удобным случаем — и тебя уже принимают за святого Януария! Всему свое время, не так ли?

Он распрощался с Лауретой, туманно пообещав ей в будущем предпринять кое-что, едва такая возможность представится. И сказал он это с важностью банкира, который советует вложить деньги в дело, проявив, однако, осторожность. Пока хватит и Нумизматического музея. Скуку на время удалось разогнать. Барон совсем недолго думал и о том, что ему перепала огромная сумма после ограбления музея, этого всенародного достояния, и о гибели человека, единственному сыну которого он тринадцать лет тому назад стал крестным отцом. Тогда Феличе Шиельцо, положив новорожденного на руки Барона, пожелал первенцу стать хитрым, смелым и (почему бы и нет?) жуликоватым, как и сам крестный отец. А он прямо в церкви торжественно пообещал защищать мальчугана. Сейчас Паломбелла с досадой отбросил ненужные угрызения совести и особой жалости к погибшему не испытал. Он поможет его семье деньгами, а заранее все предусмотреть и продумать невозможно. Дон Джузеппе не думал больше о звериной ярости Дядюшки Нтони. Пожалев, что Антонио Вичепополо пробыл в тюрьме так мало, Барон рассчитывал на сокрушительность удара, нанесенного репутации этого гнусного типа. Местную мафию Барон знал хорошо — для престижа босса куда менее опасны три года ссылки вместо пожизненного заключения, чего он избежал благодаря своей ловкости и могущественным связям, чем три дня тюрьмы. Да вдобавок и за решетку-то Дядюшка Нтони угодил, словно глупая рыбешка в сеть, из-за преступления, которого он не совершал, и Барон начинал вздрагивать от смеха при мысли, какие проклятия обрушил гневливый и желчный Дядюшка Нтони за своих помощников, адъютантов и даже жалких «шестерок». Повеселился, однако, и будет. Скоро приедет Джулия.

Он сложил письмо пополам и спрятал его во внутренний карман. Пошел закрыть окно, но застыл на месте, заслышав шум шагов, дробных, торопливых. Вдова Косма ходила медленно, а уж после своего падения и вовсе волочила ноги, с трудом одолевая ступеньку за ступенькой. А тут кто-то поднимался по лестнице чуть ли не бегом.

Барон сунул правую руку в карман брюк. Сжал пальцами деревянную рукоятку маленького складного ножа и машинально распахнул дверь, чтобы застать визитера врасплох. Лаурета чуть не упала в его объятия. В руке она сжимала, словно щит, какую-то газету. Проскрипела ему в лицо:

— Видели? Схватили Стефано!

Он выхватил из ее рук «Гадзеттино». В глаза сразу бросился заголовок в целых три колонки:

«Блестящая операция Оперативного отдела полиции Виченцы. В одной из квартир богатого дома на окраине Виченцы сегодня ночью арестован опасный преступник Стефано Коллорини…»

Читая газету, дон Джузеппе заметил, что Лаурета неотрывно на него смотрит. Он кожей ощущал ее пристальный, жуткий взгляд. И резко, грубо обратился к ней:

— Какого черта вы примчались сюда! Ведь это же верх неосторожности!

— Я пришла сказать тебе: вызволи его из тюрьмы!

Он молча поглядел на нее, не веря своим глазам.

— Ты знаешь нужных людей. Ты должен его освободить. Разве ты не обещал ему? Сразу как только с ним познакомился. Сказал, если что-то не заладится в деле с музеем…

«О боже, да она свихнулась! Хочет быть беспощадной бандиткой, а в решающий момент начинает метаться, как испуганная гусыня».

— Слушай, да повнимательнее, — процедил он сквозь зубы. — История с музеем закончилась, и к тому же удачно. У полиции были давние счеты с Коллорини. Вот за это он и должен держать ответ. Никому и в голову не приходит обвинять его в ограблении музея, и ему лучше об этом молчать!

Его внимание привлек шелест у распахнутой двери — облокотившись о косяк, Мариза Косма смотрела на них с немым испугом. Он подошел к вдове, вежливо выпроводил ее на лестничную площадку и плотно закрыл дверь на ключ.

— Если ты не поможешь вытащить Стефано из тюрьмы, я сама расскажу полицейским о твоем фокусе с монетами.

Возбуждение исказило ее лицо, и лисьи, едва не сходящиеся у переносицы глазки следили за каждым его движением и жестом. Но дон Джузеппе, закованный в броню мнимого спокойствия, ничем не выдавал своих чувств.

— Если не ошибаюсь, это шантаж, — с упреком в голосе сказал он. — А против шантажа, дорогая моя, любые средства защиты хороши. В том числе и контршантаж. К тому же убийство сторожа музея больше всего может повредить самому Коллорини.

— Стефано никого не убивал.

— Да, но он там был.

Он умолк, тяжко вздохнул, словно ему вовсе не хотелось защищаться таким неблагородным способом.

— Так же как два месяца назад, он был на вилле Сперони, когда ты дала автоматную очередь по ее владельцам.

Паломбелла испытал то приятное удовлетворение, какое ощущаешь, решив трудный кроссворд, когда увидел, как остекленели ее глазки на побелевшем лице. Она не сумела скрыть своего удивления и ужаса.

Он дал «пробный выстрел» и попал точно в цель.

— Не волнуйся, детка. Если будешь держать язык за зубами, я тоже нигде и словом не обмолвлюсь об этом неприятном факте. Договорились?

Он взглянул на нее насмешливо, но при этом довольно примирительно.

— У тебя есть один серьезный недостаток: ты недооцениваешь других.

— Тебе об этом Стефано сказал? — пролепетала она.

— Сам разузнал. И если захочешь схитрить, то знай, я могу это доказать.

Барон лгал. Не мог он ничего доказать, но она ведь этого не знала. Просто чутьем умудренного опытом человека он обо всем догадался. Он обладал даром видеть чужие карты, не давая заглянуть в свои. Недаром он умел подмечать малейшие подробности и увязывать воедино разные факты. Вот он и сопоставил три многозначительные фразы: «Лаурета — мой лучший адъютант», «Мои помощники улизнули раньше срока» и «Это создало для меня определенные трудности». Еще бы не создало! Улизнули помощники, иссякли деньги, и Коллорини понадобилось раздобыть монету любой ценой. Остальное он вычитал в газетах, которые испытывали особый интерес к тем, с кем никогда ничего не случается. «Ноги слишком маленькие даже для совсем низенького человека» (слова профессора Браццоли), «автомат она держала, как ребенок игрушку» (показания гинеколога, доктора Сперони), «глаза, блестевшие как у наркомана или у пьяницы» (суждение Франческо, слуги профессора). Все трое показали, что сообщник Коллорини все время угрюмо молчал. Они могли бы добавить, что Лаурета так нервничала, что, едва Джованна взбунтовалась, нажала на курок.

Внешне Лаурета казалась образцом ледяного спокойствия. На деле же она была явной неврастеничкой. Паломбелле не хотелось сейчас выяснять, но он не сомневался, что, скорее всего, и сообщником, застрелившим в музее Феличе Шиельцо, тоже была она, Лаурета. Кто бы ни сделал резкого движения, она сразу открывала огонь. Даже при их первой встрече в этой комнате Лаурета вскочила в испуге и приняла защитную стойку, когда он вдруг протянул к ней через стол руку. И наконец, последнее, решающее открытие — похвала тетушки Маризы по адресу своей племянницы, которая лечила ее раненую лодыжку. При такой умелой медицинской сестре можно обойтись без врача. Не в клинике ли Сперони работает Лаурета медицинской сестрой? В клинике она практиковалась прежде, но там ей выделиться не удалось.

«А моя племянница, синьор Паломбелла, женщина с амбициями, она хочет стать ассистентом хирурга. У моей Лауреты храбрости побольше, чем у любого мужчины».

Странным образом храбрая Лаурета готова была вот-вот разрыдаться.

— Уходи, детка, да побыстрей, — настойчиво посоветовал он, опасаясь, что она может забиться здесь в истерике.

Он отворил перед ней дверь.

— Спрячься где-нибудь и не высовывайся. А уж твой Коллорини выпутается из неприятностей сам. Уж какой-нибудь ход он придумает.

Он вытолкнул ее из комнаты и проследил, как она спускается по лестнице.

— Вот стерва так стерва!

Теперь ему, как никогда, захотелось выйти на улицу.

«Воздуха дайте мне, воздуха!» Он надел куртку из оленьей кожи, сунул газету в карман и вышел из дома.

Очутившись на улице, он сразу же ощутил радостное чувство, которое уже испытал сегодня утром, встав с постели. Упругой походкой он направился к центру по платановой аллее, однако из страха наткнуться на дона Тарчизио не стал сворачивать на площадь. Сейчас у него не было ни малейшей охоты с кем бы то ни было беседовать.

В половине одиннадцатого он вошел в бар Мариетто. В этот ранний воскресный час бар был пуст. Хозяин и его сын, сидя за столиком, играли в шашки.

Увидев клиента, Мариетто прервал игру и уже направился было к стойке, но Паломбелла жестом предложил ему продолжить игру. Барон подошел к столику. В шашки он научился играть еще в детстве, но вскоре разочаровался в этой дурацкой, как ему тогда показалось, игре.

— Сидите себе спокойно и доигрывайте партию, — сказал он. — А я посмотрю, время быстрее пролетит.

Он сел между отцом и сыном, оседлав стул и облокотившись на его подлокотники. Мариетто молча сделал очередной ход — «съел» две шашки у потерявшего бдительность Бруно и точно невзначай обронил:

— Вчера вечером, едва кончился ливень, сюда заходил ваш друг и расспрашивал о вас.

— Мой друг?

Дон Джузеппе пристально поглядел на хозяина бара, но сохранил на лице невозмутимое, скучающее выражение.

— Он даже назвался, — пробормотал Мариетто, провел пешку в дамки и взглянул Барону прямо в лицо, словно это помогало ему вспомнить фамилию незнакомца.

— Не то Валлоне, не то Аваллоне.

Мариетто играл свою роль превосходно. Бруно тоже следил за каждым жестом Паломбеллы, и тот по жгучему интересу паренька с мордочкой хорька почувствовал неладное — ведь новость-то была самая заурядная.

На этого парнишку с кроличьими зубками, рыжевато-темными глазами он натыкался постоянно. Но в отличие от Пинина — песика, ждущего ласкового шлепка, Бруно шлепков и теплых взглядов избегал, сразу отходил в сторону, а вот сейчас неотрывно смотрел на него с лихорадочным интересом.

«Ага, ждете, чтобы я разыграл перед вами сценку? Извольте!»

Он выудил из кармана трубку и стал невозмутимо набивать ее табаком. Да так медленно, что Мариетто не выдержал и нервно воскликнул: «Ну держись!» — и пошел дамкой.

Дон Пиппино глубоко, с видимым удовольствием затянулся и словно случайно выдохнул дым прямо Бруно в лицо, но тут же извинился, улыбнувшись уголками губ, и повел бровями: прости, мол, если дым тебе неприятен. И наконец сказал, обращаясь к отцу Бруно.

— Вы сказали «Аваллоне», да? Аваллоне… что ж, у нас это довольно распространенная фамилия, я сам знаю двух Аваллоне. А как он выглядел?

Окутанный голубоватым дымным облаком, он молча выслушал несколько бессвязный рассказ Мариетто, дав понять, что такого человека он, похоже, не знает.

— А почему он ко мне не заглянул? Надеюсь, вы сказали ему, где я живу.

Он ловко взял нить разговора в свои руки. Мариетто незаметно для себя самого из задающего вопросы превратился в ответчика.

— Хочет преподнести вам сюрприз и в один из ближайших дней приехать поудить вместе с вами рыбу.

— A-а, поудить рыбу вместе со мной. — Паломбелла бросил взгляд на доску.

— Не дайте себя обмануть, Марио! Если сейчас сходите дамкой, да-да, этой, сразу выиграете.

Он встал и направился к стойке.

— Как всегда, стакан вермута.

Затем прочистил трубку, вынул из кармана газету и, не спеша попивая вино, машинально пробежал глазами заголовки газет. «Что это еще за друг такой — Аваллоне? Друзья, которые осторожно выспрашивают, где ты живешь, и обещают сюрпризы, — это друзья твоих врагов». Удивляло Паломбеллу лишь одно: зачем незнакомец назвал свою фамилию, пусть даже вымышленную? Разве что сам хозяин бара спросил гостя об этом, но выяснять, так ли все было, опасно — любопытство Мариетто и его сыночка и без того достигло предела. Нет, когда говорят, что хотят преподнести другу сюрприз (а какой — Мариетто даже не подозревает), обычно не называют своей фамилии, таковы правила игры. Так откуда взялся этот Аваллоне? Кстати, эта фамилия ему ничего не говорит.

«Наверняка речь идет о друге Дядюшки Нтони», — решил он. И допил свой бокал. Джулия права, и он только теперь понял истинный смысл заключительной фразы письма: «В Неаполе во время урагана в одном из магазинов взорвался телевизор. Здесь, в Апельсиновой Роще, я велела всем быть поосторожнее, ведь погода портится. Прошу тебя, будь и сам поосторожнее».

Ураган по воле разъяренного Дядюшки Нтони понесся вдаль, сюда, в Фиа. Лучше пока отказаться от рыбной ловли, не то тебя самого на крючок поймают.

Он вновь сунул газету в карман, аккуратно сложив ее вдвое. Расплатился.

— Приятного вам денька! — любезно пожелал он Мариетто и Бруно, покидая бар.

— Ну а что он ответил? — допытывался Брандолин.

— Что знает двух людей с такой фамилией. Но так и не сказал, знаком ли ему тот нежданный гость.

Из окна служебного помещения старший сержант увидел, что Паломбелла лениво вышел из бара, и поспешил к Мариетто.

— По-моему, он энтого Аваллоне не знаит, — вмешался в разговор Бруно.

Брандолина это чрезмерное усердие юного сыщика начинало раздражать.

— А почему ты не в школе?

— В школу больши не хажу, — ответил Бруно тоном человека, которому учиться больше нечему и незачем.

— Гм. Если хочешь стать карабинером, то прежде научись писать грамотные отчеты. Иными словами, прежде чем следить за Паломбеллой, тебе надо проследить за грамматикой.

Лицо Бруно запылало. Когда он составлял отчеты, кое-какие сомнения насчет грамматики у него появлялись. Но он не думал, что карабинеры такие придиры, важны-то факты, а не эта дурацкая грамматика. Он готов был сносить насмешливые взгляды «мафиозо» и едкий дым его паршивой трубки. Но уж полицейские-то должны быть ему, Бруно, благодарны за «беспрерывную службу» с самого полудня до позднего вечера. А единственным вознаграждением были старые комиксы, которые ему дарил Траинито, да еще объяснял, как стрелять из пистолета. А самому пострелять так и не дал.

Брандолин допил ликер и угрюмо зашагал к себе, в оставшуюся неохраняемой служебную комнату. Траинито и Сартори помчались на автостраду, где рейсовый автобус сбросил в яму трактор сельского кооператива. Еще на улице Брандолин услышал трель телефонного звонка и в два прыжка очутился в комнате.

— Алло, — прохрипел он в трубку.

— Отличные новости! — В голосе Лаццерелли звучала огромная радость. — Арест Коллорини приободрил все наше управление. Из двух джентльменов, заехавших в Фиа, один зарегистрировался под фальшивой фамилией Куомо. Второй — Аваллоне, мелкий жулик, недавно временно отпущенный на свободу. Достойные друзья вашего Барона! Вы сказали ему, чтобы ждал визита?

Брандолин передал то немногое, что услышал от владельца бара.

— Что вы сделаете с теми двумя гостями? Отправите их домой по этапу? — спросил он в конце.

Лаццерелли засмеялся:

— Э нет, старший сержант. Посмотрим, что они теперь предпримут. Я даже готов выделить пару моих подчиненных для слежки за ними. Может, они приведут прямиком к Паломбелле, и вскроется какое-нибудь его грязное дельце. Тогда уж будут все основания заменить ссылку тюрьмой, и мы избавимся от этого гнусного типа.

Лаццерелли заранее ликовал в надежде наконец-то избавиться от ссыльного. Как ни странно, Брандолин не разделял его эйфории.

— Ну а мы что должны делать?

— Установите и вы беспрестанную слежку. Только будьте в штатском и постарайтесь остаться незамеченными.

— В штатском? — откровенно удивился старший сержант. — Но Паломбелла всех троих нас отлично знает!

— Да я говорю не о Паломбелле, а о двух визитерах, — снисходительно уточнил лейтенант Лаццерелли, что сильно разозлило Брандолина.

— Будет исполнено, лейтенант! — сухо доложил он.

Он хотел уже положить трубку, но его остановил каркающий голос Лаццерелли:

— Какая у вас машина?

— Старый фургон, лейтенант.

— A-а, так держите ее наготове. Не забывайте, у тех двоих есть «опель-кадет».

Поедая фасолевый суп по-венетски, Барон обдумывал, как ему теперь вести себя.

Первый вариант — сказаться больным и запереться дома. Но, кроме того, что такую уловку он считал гнусно-трусливой, трудно предусмотреть, как долго наемный убийца пробудет в городке. Вовсе не исключено, что ему надоест ждать и он решит «навестить» его, а двери дома вдовы Косма не стальные. А у него, черт побери, для защиты есть только перочинный ножик.

Второй вариант — признаться в своих страхах сержанту Брандолину и попросить, чтобы тот отправил его в тюрьму Виченцы. Насчет обвинения можно будет договориться: оскорбление блюстителей закона или тайная отлучка из Фиа… Насколько он помнит, за такое преступление дают от шести месяцев до двух лет. Но, если власти захотят воспользоваться удобным случаем и притворятся, будто не знают, что отлучка-то мнимая, отсидишь в каталажке не один месяц. А тогда Дядюшка Нтони если и не порадуется от души его смерти, получит не меньшее удовольствие от того, что сполна расплатился с врагом! И потом человек его грозной славы не мог просить помощи и защиты у не раз обманутой им полиции, не потеряв весь свой престиж.

Оставался третий вариант, самый простой, — быть всегда начеку. Не выходить за пределы городка и по возможности находиться среди людей. Ну, а еще надо позвонить Джулии, чтобы она привезла пистолет и патроны. Это — меньшее из зол. Лучше уж получить небольшой срок за незаконное хранение оружия, чем пулю в лоб.

С пистолетом в кармане он плевать хотел на всех наемных убийц, вместе взятых.

— Вам не нравится фасолевый суп? — заботливо спросила вдова Косма.

Она уже оправилась от потрясений этого утра. Лаурета, вернувшись после разговора с доном Джузеппе вконец растерянной, поспешно с ней распрощалась.

— Мы с тобой ненадолго расстанемся, тетя. Да ведь нога у тебя почти зажила, — сказала она. — Знаешь, из-за этой истории со Стефано мне надо на время исчезнуть. Но я все равно как-нибудь дам о себе знать.

И умчалась на своем велосипеде, поминай как звали. Может, поменять место жительства ей посоветовал он, дон Джузеппе, человек осмотрительный и мудрый.

— Суп отменный, донна Мариза, — ответил Паломбелла, сунув в рот ложку, полную фасоли. — Вот только я люблю понаваристее.

Когда он обращался к ней «донна Мариза», вдова раздувалась от счастья, как голубка в любовной истоме. А Паломбелла, чтобы еще больше польстить ей, добавил:

— Я выпил в баре вермута. Отвратительное пойло. До сих пор тяжесть в желудке.

— Ну почему вы упорно ходите в этот трактиришко? — ласково упрекнула его вдова. — У меня стоят целых три бутылки, и все самого лучшего качества.

Она пожирала глазами этого крупного, но такого подвижного мужчину, так не похожего на ее ленивого, болезненного мужа, мир его праху. Когда дон Джузеппе поселился у нее, она попросила Лаурету купить ей «Крестного отца» и буквально проглотила роман Пьюзо, испытывая при этом греховное наслаждение.

— Хочу, чтобы вы чувствовали себя здесь спокойно и чтобы вам было уютно.

Барон доел суп — эта венетская кухня очень даже недурна, — глянул на вдову своими темными глазами и сказал со вздохом, который она по своей влюбленности истолковала по-своему:

— Я и сам так этого хотел, донна Мариза! Так бы хотел!

«Опель-кадет» остановился на автостраде, омытой дождем, в полукилометре от поворота на Фиа-дель-Монте. Человек за рулем, вовсе не худой, как могло показаться на первый взгляд, с грубым лицом, нажал на ручной тормоз — дорога шла под откос — и, повернув маленькую, почти лысую голову, обратился к дружку в белом, заляпанном грязью плаще, сидевшему рядом.

— Микеле, в городке тебе наврали. Паломбелла и не думает отправляться на рыбную ловлю. И если он и удит рыбку, то совсем в другом месте.

Человек в белом плаще нахмурился. Уже третий день, как они приезжают из Виченцы, еще погруженной в предрассветную тусклую дремоту, и добираются до поворота, откуда начинается каменистая, узкая дорога, по которой они доходят до противоположного края холма, и начинают обшаривать пустынный берег реки. Возвращаются назад замерзшие и злые. Лишь однажды небо прояснилось и появилась надежда обнаружить Паломбеллу с удочкой в руках. Чтоб его холера побрала! Хорошая погода продержалась меньше чем полдня, и снова небо заволокли тучи. Все было за него, даже гнусная природа.

— В каком еще другом месте? — вскипел человек в белом плаще. — Река тут одна, других нет. А может, он, по-твоему, на сеновале рыбу удит? Этот сукин сын, пока мы ни свет ни заря шлепаем тут по грязи, лежит себе, наверно, в постели с красоткой.

Лысый постукал пальцами по рулю. Кольцо с огромным топазом сверкнуло желтыми искрами.

— Микеле, — мягко заметил он, — разве тебе в баре не сказали, что он каждый день примерно в полдень заходит выпить рюмочку аперитива?

Он смотрел на дружка, помаргивая ресницами, как это делают люди близорукие, хотя обладал отличным зрением.

— А не заехать ли нам в городок, припарковать машину у бара и подождать? Едва Паломбелла войдет или выйдет, ухлопаем его на месте и помчимся на предельной скорости по автостраде до самой Виченцы. Там оставим эту нашу машиночку и вернемся в Неаполь. Идет?

Вспыльчивый Микеле притворился, будто напряженно размышляет. Он и сам об этом подумал, но ему нравилось, что приятель с опаской и надеждой смотрит на него, боясь, что еще день придется бродить по грязному, крутому берегу. Микеле поднял воротник плаща и стиснул зубы, отчего челюсть обозначилась куда резче. Теперь он походил на беспощадного бандита, охваченного сомнениями, что всегда так впечатляет зрителей в фильмах о гангстерах и в детективных телесериалах.

— Идет! — наконец согласился он.

Сунул руку в карман плаща и вытащил трубку глушителя.

— Лучше много шума не производить, — объяснил он дружку, который и сам отлично это знал.

— Рядом с баром находится пост карабинеров. Если они выстрелов не услышат, то и не примчатся туда, и мы преспокойно улизнем от погони. — Он вынул из «бардачка» пистолет «беретта» девятого калибра, которым вооружена полиция. Вставив в ствол глушитель, он положил пистолет рядом с собой и взглянул на часы. Без десяти одиннадцать.

— Ну, поехали, — заключил он. — Этот Паломбелла изрядно потрепал мне нервы.

Прежде чем машина тронулась, лысый ощупал под пиджаком, на месте ли револьвер «магнум».

Им обоим надо быть готовыми ко всему. Несколькими годами раньше он встречался с Паломбеллой, и тот вовсе не показался ему беззащитным ягненком.

Они проехали по узкой боковой дороге и выбрались на главную площадь городка. Миновали здание муниципалитета, перед которым стоял старый, задрипанный фургон: ни дать ни взять — военный трофей. За рулем сидел мальчишка лет двенадцати с рыжеватыми волосами. Он делал вид, будто ведет машину и, подражая шуму мотора, гудел — брр, брр, брр.

Облака постепенно начали редеть. За площадью начиналась аллея гигантских платанов, уже почти сбросивших листву, а за ними видна была церковь. Человек за рулем залюбовался этими могучими деревьями и вдруг увидел в глубине аллеи Джузеппе Паломбеллу. Он стоял у дверей церкви и беседовал со священником.

— Вот он, вот он! — заволновался лысый. — Незачем даже ждать его у бара.

Микеле Аваллоне опустил стекло кабины и вгляделся в две фигуры в конце пустынной аллеи. Оба были видны отчетливо, словно попали в окуляры бинокля: один — крупный, черноволосый, размахивающий руками, другой — поменьше, в коричневой куртке. Руки он держал в карманах, точно сильно замерз.

— Давай, Чиро! Тихонько обогни площадь так, словно хочешь остановиться возле самой церкви. Когда я выстрелю, сразу жми вовсю, снова несись на аллею и на автостраду. Главное, не паниковать, Чиро! — предупредил он.

— Священник — плохая примета, — сказал Чиро, приближаясь к церкви. Он был суеверен и был истовым прихожанином, несмотря на свое грязное ремесло.

— Начхать мне на твоего священника. Ты лучше веди поувереннее машину.

Микеле сел боком, опустил стекло и крепко сжал в правой руке пистолет.

Миновав аллею, машина медленно обогнула площадь и оказалась в пяти метрах от обоих собеседников. Барон схватил дона Тарчизио за локоть, чтобы отвести его назад, и посмотрел на летевшую на них машину. Прямо в эти темные, зоркие глаза Микеле и выстрелил. Раз, два.

После первого же выстрела Паломбелла упал, увлекая за собой священника. Третий выстрел прозвучал, когда автомобиль уже промчался мимо двух валявшихся на земле людей. Машину на повороте подбросило, и Микеле едва не стукнулся о лобовое стекло. Когда он выпрямился, то увидел, что они уже в центре городка, а на боковой дороге путь им преграждает фургон. Тот самый, который стоял возле муниципалитета.

Он вскинул пистолет, но тут же его опустил. В фургоне никого не было, он лишь перекрыл им дорогу. Если врезаться в этот «танк», их «опель-кадет» разлетится на куски.

— Назад, назад! — завопил он дружку, который зверски матерился.

Но едва «опель-кадет», заскрежетав тормозами, дал задний ход, почти одновременно грянули два сухих выстрела. Машину занесло на обочину. Микеле, который в смотровое стекло видел лишь пустую площадь, обернулся с пистолетом в руке и через стекло заднего обзора различил двух человек в штатском. Один прятался за газетным киоском, второй — за колонной церкви, и оба стреляли по шинам их «опель-кадета».

— Даже мертвым Паломбелла нас облапошил! — прорычал Микеле.

С переднего сиденья он выстрелил в человека, который укрылся за газетным киоском. Сразу за мягким щелчком глушителя загрохотал «магнум» Чиро. Но все шины уже были продырявлены. Оставалось одно — выскочить из кабины. Но едва Микеле распахнул дверцу, как послышался рев сирены и полицейская машина выехала на площадь из ближнего переулка. Приблизилась к «опель-кадету» и остановилась в нескольких метрах от него.

— Бросайте оружие и выходите с поднятыми вверх руками! — прокричал в мегафон властный голос.

Казалось, это сцена из приключенческого фильма — опустевший городок с жителями, притаившимися за закрытыми ставнями, и кровавая схватка на площади.

— Что делать, Мике́? — прошептал Чиро, тоже лежавший на сиденье. Он повернул свою воробьиную головку и поглядел дружку прямо в лицо.

— А что тут поделаешь? Свою работу мы выполнили. Теперь Дядюшке Нтони остается лишь вызволить нас из тюряги!

Все с самого начала сложилось плохо. Они потеряли драгоценное время, шатаясь по полям и по берегу реки. Не мудрено, что Паломбелла их заметил и заподозрил неладное. Но предупредить полицию — дело подлое. Грозные мафиози защищаются сами либо с помощью своих сообщников. Микеле заранее представил себе, как сморщится насмешливо и втайне возликует Дядюшка Нтони, когда узнает, что дон Пеппино, Барон, со страха наделал в штаны и кинулся в объятия фараонов. Он презрительно сплюнет, восседая на своем вращающемся троне, и сотрет из памяти этого труса, о котором и вспоминать-то больше не стоит.

— Бросай пистолет, Чиро, — уныло сказал он. И первый кинул свой.

Очнувшись, Барон вдруг почувствовал, что тело его отяжелело. «Похоже, я еще и локоть разбил. Десять лет назад со мной такого бы не случилось. Сразу же вскочил бы с земли, а не остался бы ощупывать, целы ли кости!»

Он похолодел, ощутив, как на ладонь густой струей стекает кровь. Зло выругался и как-то сразу приободрился.

«Куда они мне вмазали, эти суки?»

Осторожно попробовал повернуться и тут только заметил, что его придавило к земле грузное тело дона Тарчизио. И сразу сообразил, что это он и истекает кровью.

— Дон Тарчизио! — крикнул он, привстав на колени. Тело дона Тарчизио рухнуло на утрамбованную землю.

В тот же миг с центральной улицы донеслись три выстрела. «Что еще там стряслось? — изумился Паломбелла. — Кто стреляет? Ведь наемный убийца вел огонь из пистолета с глушителем».

Ему хотелось немедленно помчаться к центру вслед за «опель-кадетом», но на руках у него лежала голова дона Тарчизио. И откуда-то все льется и льется кровь, черная сутана покрывается рыжими пятнами.

Когда он увидел выехавшую из аллеи незнакомую машину — а он знал все до единой машины в самом городке, — то мгновенно насторожился. Незнакомец, сидевший рядом с водителем, к тому же всем телом подался к опущенному стеклу машины. Он сразу понял, что в него, Паломбеллу, целятся, и упал на землю, увлекая за собой дона Тарчизио, — останься он стоять, все пули наверняка были бы его. На землю он рухнул молниеносно, а дон Тарчизио упал на него и получил последнюю, третью пулю. Ту, что называют «страховочной». Прошло еще несколько секунд, завыла сирена и быстро смолкла. Полиция? А кто же еще?

— Дон Тарчизио, — тихонько позвал он. Но вскоре понял, что и кричать, и окликать его уже бесполезно. Отнял руку, державшую голову священника и обтер кровь о брюки. Глубоко вздохнул. Ощутил запах влажной земли и сладковатый запах крови.

— Всему есть предел, — искренне опечалившись, прошептал он так, точно читал заупокойную молитву.

И в самом деле, где же справедливость, если убивают невинных! И тут к нему подбежало с десяток людей сразу. Он передал в их заботливые руки мертвого дона Тарчизио и встал. Его взяли в кольцо карабинеры — старший сержант Брандолин, сержант Траинито, рядовой Сартори, все трое в штатском — и еще три незнакомых Паломбелле карабинера в мундирах.

Барон никак не мог понять, как это они тут все вместе очутились почти в момент убийства.

За карабинерами стояли жители городка. Молча смотрели на своего приходского священника, лежавшего на мокрой от расплывающихся пятен крови земле. Аптекарь, ставший на колени, покачал головой. «Скорую помощь» вызывать бесполезно: мертвого не оживишь!

Жители городка были в полнейшей растерянности. А карабинеры в мундирах уговаривали их разойтись по домам.

— Все кончено. Не топчитесь тут!

Вдруг старая женщина отделилась от толпы, вскинула руку и ломким от гнева голосом крикнула дону Джузеппе:

— Лучше бы ты сдох, проходимец! Прикрылся доном Тарчизио, как щитом, трус!

Это была искра, брошенная в стог сена. Горожане угрожающе сомкнулись вокруг Барона, стали осыпать его проклятиями. Они жаждали мести, сейчас, немедленно. Карабинерам пришлось взять его под свою защиту. Под их охраной он добрался до полицейского помещения, где уже собрались, неимоверно теснясь, все карабинеры, кроме одного, стоявшего в дверях и не пускавшего внутрь разъяренных горожан.

В комнате, с железными наручниками на руках, сидели два «янычара» Дядюшки Нтони.

— Неплохо ты дельце провернул! — с насмешкой сказал лысый бандит дружку, толкнув в бок онемевшего от изумления компаньона. «Так, значит, правдивы слухи об удивительной способности Джузеппе Паломбеллы счастливо избегать смертельной опасности. Спастись от пуль, выпущенных с расстояния пяти метров, — это почти невероятно».

Изумление, чуть ли не восхищение сменилось, однако, более серьезными раздумьями о своей дальнейшей судьбе. Раз свою цель они не поразили, Дядюшка Нтони и пальцем не пошевелит, чтобы им помочь. Оставалась надежда на побег из тюрьмы. Вещь вполне даже выполнимая, но она потребует немало времени. И тут они увидели, что у Паломбеллы руки в крови, и все поняли. Чиро осуждающе покачал своей птичьей головкой.

— Что я тебе говорил, упрямец? Священник на дороге — вестник несчастья!

На улице толпа продолжала злобно шуметь. Время от времени до них долетали особенно громкие голоса. Кто-то обещал самолично прикончить этого мафиозо — только бы его одного без охраны выпустили сейчас на улицу.

Лейтенант Лаццерелли тихонько посовещался с Брандолином. Оба согласились, что нужно отвезти в Виченцу и Паломбеллу. Во-первых, для того, чтобы спокойно разобраться в происшедшем, а во-вторых, чтобы обеспечить его безопасность.

«И вообще теперь уж возникла необходимость перевести этого Барона в другое место», — подумал Брандолин, когда ехал на фургоне вслед за «альфой», в которой Лаццерелли вез двух схваченных наемных убийц.

— Но почему они хотели вас застрелить? — спросил старший сержант у Паломбеллы, сидевшего рядом с ним.

Вначале ему показалось, что Паломбелла вообще не собирается отвечать. Обычно невозмутимое лицо Барона было сейчас угрюмым, а взгляд потухшим. Он смотрел на «альфу», мчавшуюся впереди. Через смотровое стекло видны были затылки двух наемников Дядюшки Нтони и фуражка карабинера. Его немного удивило, что один из них совсем лысый. А потом все события последнего получаса для него окончательно прояснились. Оставалось увязать воедино факты и предугадать возможные последствия.

Да, ему повезло, хоть и благодаря гибели ни в чем не повинного человека. Но он далеко не уверен, что Дядюшка Нтони считает, будто сальдо подведено. Антонио Вичепополо, когда кто-либо из его молодчиков терпел неудачу, не просто злился, а зверел. А на этот раз оба его наемных убийцы не только потерпели неудачу, но еще и попали в лапы полиции.

«Господин карабинер хочет знать, почему они хотели меня укокошить».

Правил кое-каких жестоких игр фараонам не понять. Сами-то они думают, что все знают… Ведь они следят за всеми изменениями и уверены, что мафия тоже меняется. На деле же это явление давнее, и обновились лишь способы борьбы, а методы запугивания и мести остались прежними. Впрочем, зачем что-либо менять, когда старинные, многократно проверенные методы и сейчас эффективны?

— Кто его знает? — ответил он.

На лице Паломбеллы отразилась искренняя растерянность. Столь очевидная, что Брандолин впервые ему поверил.

Пейзаж на Пьемонтских холмах Ланге был совсем иным, чем в провинции Виченца. Здесь все выглядело чересчур мирным, неприметным, почти неподвижным. Под низким небом холмы походили на малюсенькие горочки. Может, в другое время года, весной или осенью, тут и повеселее. А вот зима, которая у людей спокойных способна вызвать разве что легкую грусть, казалась Барону ужасной. Он даже вкус ее во рту ощущал, вкус холодного металла. И ему этот запах был отвратителен, как и сам воздух, пропитанный гнилостным запахом грибов трюфелей.

А для местных туземцев этот гриб с кусками грязи прямо-таки благоухал. По одному этому можно судить, какой здесь народец живет. Только вино совсем недурное, но он еще не так стар, чтобы видеть все земные радости в стакане «бароло».

Нервозность мешала ему оценить красоту селения на пологом холме, вершину которого венчал маленький чудесный замок из красного кирпича.

Да и люди здесь другие — угрюмые, неразговорчивые. В одном лишь они не отличались от венетцев — проявляли к нему, нежелательному ссыльному, ту же враждебность. Делали вид, будто его не замечают, многие же просто боялись.

Детей он тут пока вообще не видел. То ли это вымирающее селение только из взрослых, то ли — в отличие от Фиа — отец с матерью тут обладают полной властью над своими отпрысками, и те безропотно подчиняются родительской воле.

Поскольку в этом селении любезных вдов Косма не нашлось, его поселили в захудалой гостинице, куда летом приезжают туристы с роем юных сопляков или беспомощными старцами, бабушками и дедушками весьма консервативных взглядов.

А пока он спал и ел. Вел растительную жизнь на узеньком кусочке земли, и это только усилило его тоску.

Большую часть времени он проводил за чтением книг, которые знал почти наизусть. В остальное же время все думал и думал о Джулии и Дядюшке Нтони.

В селении все знали о трагедии в Фиа. Кто-то из недобрых чувств, хоть и выдал это за трогательную заботу, остерег местного священника. Впрочем, и сам Паломбелла всячески избегал с ним встречаться. Едва он видел черную сутану, как вспоминал о проклятии старухи из Фиа. Нет, он не прикрылся как щитом доном Тарчизио, но чувство вины все равно испытывал.

Когда он выходил на улицу, вокруг него мгновенно образовывалась пустота. По глупости местные жители уверовали, что, где он ни появится, там сразу начнется стрельба и кто-то из ни в чем не повинных людей непременно будет убит. Только не он, Паломбелла, заговоренный от пуль.

Искать приятелей в такой ситуации невозможно. Да и унизительно вымаливать дружбу, лучше мирно посидеть в одиночестве.

Что ж, при таком раскладе разумнее всего, чтобы Джулия и верные ему люди оставались в Апельсиновой Роще, превращенной в крепость, до тех пор, пока не представится возможность расправиться с Дядюшкой Нтони. После всего, что случилось, лишь исчезновение одного могло на время обеспечить второму спокойствие.

От приезда Джулии пришлось отказаться. Сразу после покушения его из предосторожности отвезли в тюрьму Виченцы. Еще и потому, что полиция пыталась узнать что-либо на очной ставке с двумя наемными убийцами, упорно молчавшими, словно они глухонемые. Несмотря на полный провал своей затеи, Дядюшка Нтони послал из Неаполя в Виченцу адвоката Карраско. Брезгливо поджав губы, Карраско объяснил, что эти двое хотели отомстить Паломбелле за «поруганную честь». Ведь он нанес им оскорбление.

— Какое еще оскорбление?

— Дело касается женщины, господин следователь. Увы, ведь мы, южане, люди темные.

Никто не оспорил это весьма странное объяснение причины покушения. Все молчали, а сам чудом уцелевший Паломбелла заявил, что обоих мстителей он не знает и что, возможно, они выстрелили в него по ошибке, приняв за другого человека.

Да, полиции удалось увязать ограбление Нумизматического музея с Дядюшкой Нтони и доном Джузеппе. Коллорини же, самое главное звено в цепи, хоть он и был у них в руках, они в нападении не заподозрили. Ну, а в этом случае даже обоснованные обвинения и догадки так и остались недоказанными из-за отсутствия улик.

Барон погладил подбородок, вынул из кармана потрепанную книжечку «Речей» и попытался забыть обо всех неприятностях, наслаждаясь полными иронии, наигранного изумления и добродушия, совершенными в редкой простоте и отточенности периодами из речей своего любимца Цицерона в сенате.

Читал он, сидя в гостиной отеля. В обеденные часы тут меняли скатерти в синюю с красным полоску на белые, и гостиная превращалась в столовую.

В помещении не выветривался запах специй, жареного мяса и рыбы, и заглушить его можно было только запахом трубочного табака. Служанка, женщина неопределенного возраста, с огромными обвислыми грудями, ненавидела этот гнусный запах и, обходя столики, беспрерывно чихала и судорожно кашляла. Запах табака был ей столь же противен, как ему запах трюфелей, но протестовать она не решалась. Дон Джузеппе продолжал курить трубку, как ни в чем не бывало.

«… если есть во мне, о судьи, хоть немного таланта…»

Притворная скромность Цицерона скрывала ту же тонкую иронию могущественного босса, к которому обращались за помощью. «Насколько это в моих силах», «возможно, тут пригодятся мои знакомства…» Впрочем, префектом Сицилии Цицерон был.

Джузеппе Паломбелле такие сравнения нравились. Он даже представил себе, как погибает, убитый одним из наемных убийц Дядюшки Нтони, подобно тому как Цицерон погиб под ударами ножей наемных убийц Антония. Подумать только — Антония! Марк Антоний, триумвир Римской империи, и Дядюшка Нтони, он же Антонио Вичепополо, босс неаполитанской мафии, глава торговцев наркотиками.

Но уж если продолжить сравнение, то умирать ему рано. Цицерона убили, когда ему было шестьдесят четыре года. Не так уж и много (правда, в те далекие времена продолжительность жизни была меньше), но ему, Барону, и до этого возраста еще далеко. Одним словом, с десяток лет у него в запасе еще есть. Усилием воли он отогнал ненужные раздумья и отпил из бокала «дольчетто». Да и совпадения не всегда до конца совпадают. Лучше подумать о вещах более конкретных.

После покушения он должен, просто обязан нанести ответный удар. Месть — это право и обязанность бить все сильнее и сильнее, а после двух-трех взаимных «любезностей» поединок неизменно кончается смертоносным ответом.

Теперь он вправе рассчитаться с врагом сполна, а уж его помощники куда опытнее и толковее двух никудышных наемных убийц, которых Дядюшка Нтони снарядил из своей «кладовки».

Сикарио — наемный убийца, вдруг вспомнилось ему, происходит от слова «сикариус». Иначе говоря, тот, кто носит сику — кривой кинжал трахейцев, служивший в Древнем Риме оружием вероломного убийства.

Прошло целых две тысячи лет, а ничего не изменилось. Вот только на смену сике пришла «беретта».

В любом случае — сика ли, «беретта», — но надо отомстить и за дона Тарчизио. Возможно, в своей евангельской доброте покойный приходский священник и был бы против, но он знает твердо: уничтожить этого ядовитого скорпиона Вичепополо — благое деяние.

В соседней комнате, служившей также баром, кто-то включил музыку. Рыдающие звуки печальной песенки «На восточном базаре» ворвались в пустую гостиную. Барон сердито отмахнулся от звуковой волны, как от назойливой мухи.

«О господи, почему многие без этого адского шума жить не могут и даже чувствуют себя еще и ущемленными!» — Он протянул руку к недопитому стакану, оторвал взгляд от книги и… похолодел. На пороге стоял здоровенный тип в темной шапке, в пальто с меховым воротником и не отрывал от него взгляда своих большущих голубых глаз.

Вмиг ему вспомнилась сцена сорокалетней давности. Тогда его, совсем еще мальчишку, поразил строгий, испытующий взгляд святой Лючии на ладанке, висевшей над обеденным столом. Стоило ему поглядеть незнакомцев лицо, и он уже мог определить, что это за человек.

Нет, у этого человека глаза были не испытующие, как у святой Лючии, а беспощадные.

Вот и все. Ядовитый скорпион победил.

Ему стало противно, что умрет он бесславно, в жалкой гостинице с усыпанными крошками грязными столиками. Все-таки, раз уж спасения нет, он предпочел бы погибнуть на паперти у церкви в Фиа и чтобы дон Тарчизио поддерживал его голову. И последняя глупая мысль: совпадения с Цицероном кончились, он умрет на добрых двенадцать лет раньше. Ладно. Постараемся встретить смерть достойно. Он безоружен, и единственная возможность защиты — прикрыться столиком. Паломбелла незаметно вытянул руки и ухватился за края столика, готовый вскинуть его над головой, едва наемный убийца выхватит пистолет. В соседней комнате вместо жалобной восточной песни зазвучала гитара и другой певец столь же громко запел «…Купил он мышку, ее съела кошка». Молчаливое противостояние с обеих сторон становилось невыносимым.

Барон почувствовал, что от чрезмерного напряжения у него ослабли мускулы. Еще немного — и он не сможет оказать ни малейшего сопротивления. И тогда, словно камень, он метнул в незнакомца вопрос:

— Вы меня ищете?

Незнакомец неторопливо, вразвалочку подошел поближе. Снял шапку, обнажив гриву белокурых волос. Без шапки он выглядел много моложе — не старше лет тридцати.

— Позвольте к вам обратиться? — спросил он не то с пьемонтским, не то с ломбардским акцентом.

Паломбелла облегченно вздохнул и притворно закашлялся, чтобы незнакомец не заметил, как сильно он занервничал и только теперь начинает приходить в себя. Наемный убийца не снимает шапку и не задает вопросов. Он находит жертву, стреляет и скрывается. Он оторвал от столика правую руку и показал на стул напротив. Заметив, что он больше не дрожит, Паломбелла совсем приободрился.

— Садитесь.

— Жарко тут у вас, — еле слышно пробормотал незнакомец.

Снял пальто и положил его вместе с шапкой на соседний столик. Выглядел он странно: большущая голова с растрепанными светлыми волосищами, сам коренастый, с суровым лицом и добрыми глазами. Но глаза были не только добрыми, а болезненно-мутными, припухшими. Незнакомец сел и прислушался к негромким теперь звукам песни за стеной: «…Полилась вода и потушила огонь…»

— Хорошая песня! — воскликнул гость.

Барон притворился, будто не расслышал. Он только что ощутил себя на краю гибели и сейчас вовсе не собирался разделять с незваным гостем восторгов по поводу этой банальщины.

— Так что вы хотите?

Незнакомец почувствовал в голосе Барона враждебность и перестал вслушиваться в слова дурацкой песенки.

— Я Франко Валиари. Вам я могу назвать свою настоящую фамилию, так вам доверяю. — И хитро подмигнул Паломбелле. — Возможно, вам известно и мое прозвище. — Он качнул головой, отчего заколыхалась вся грива светлых волос.

«О святой Януарий! Ну почему все крысы тянутся ко мне, словно я лакомый кусок сыра?! — про себя изумился Паломбелла. — Ведь этого Валиари я уже…»

— Насколько мне известно, в банке этого селения нет сейфов, — невозмутимо обронил Паломбелла, давая понять, что ему известно прошлое этого человека, которого за гриву золотистых волос прозвали Львом. Только недавно к этому добавилось и второе прозвище — Паяльник — как признание его мастерства в обращении с паяльной лампой. Преступный мир признал Франко Валиари, а полиция серьезно им заинтересовалась после вечера, проведенного им и еще двумя его сообщниками в бронированном хранилище Банка Флоренции. Валиари пробрался туда с «инвентарем» в пятницу ночью. Не забыл он прихватить и корзину с едой: семгой, печеночным паштетом и бутылкой «поммери» урожая 1964 года. Остатки пиршества привели в бешенство бедняг полицейских, примчавшихся в банк утром, когда служащие наконец-то подняли тревогу. Сам же Валиари покинул банк в субботу на рассвете, очистив все сейфы до единого. Не хуже, чем улей пчел на цветущем лугу потрудился.

Блеснув выпуклыми глазищами, Валиари засмеялся.

— Я приехал сюда не ради банка, — объяснил он, — а ради встречи с вами.

Он сообразил, что музыкальный автомат умолк, а значит, их разговор могут услышать в соседней комнате.

— Одну минуточку!

Валиари встал, вышел из комнаты, и немного спустя из музыкального ящика донеслась яростная дробь, точно знаменитый Эмерсон стучал по клавишам не пальцами, а молотком.

Барон не успел даже понять, что это там Эмерсон играет, хоть мотив был ему знаком, как Валиари снова возник на пороге. Он все так же вразвалку подошел к стулу и грузно на него опустился.

— Синьор Паломбелла, то, что вы очутились здесь, — большая удача, — негромко сказал он. — Как раз вы мне и нужны!

Обманчиво добрые глазищи не мигая глядели в острые глаза Барона, который слушал молча, не выказывая ни малейшего признака одобрения.

— Само собой разумеется, за ваше сотрудничество вы получите соответствующую компенсацию. Все будет зависеть от того… — он пригладил пальцами непослушную гриву волос, — от того, что мы найдем в копилке, — уточнил Валиари с мрачным юмором.

Он поудобнее устроился на стуле, облокотился на стол, застеленный скатертью в синюю и красную клетку, и принялся объяснять, всем телом подавшись к Паломбелле:

— Так вот, планчик мой таков…