Лорд Безупречность

Глава 5

Британский музей, суббота

22 сентября

Причина виноватого взгляда Перегрина заключалась в том, что он не упомянул имени юной леди Уингейт – той самой, которая сидела на раскладном стульчике рядом с ним. Юные художники копировали огромную голову фараона, высеченную из красного гранита. Эту голову юного Агамемнона Бельцони прислал из Египта.

В отличие от Египетского зала Британский музей редко оказывался переполненным, поскольку пускали туда по билетам, а достать билеты было очень трудно. Говорили даже, что легче попасть в «Олмак» – самое популярное среди представителей бомонда место.

Как Оливии удалось достать билеты, Перегрин не знал, да и не пытался узнать.

Посетителей в зале было мало. Однако, несмотря на это, дети старались говорить тихо и старательно работали карандашами.

– Мне будет совсем не трудно писать тебе в Эдинбург, – уверяла Оливия.

Лучше бы она не писала, подумал Перегрин. Необычные письма таили серьезную опасность.

Ему не следовало быть сейчас здесь, рядом с рыжеволосой, синеглазой девочкой. Никто из взрослых в его семье не одобрил бы эту дружбу. Мисс Уингейт была обманщицей. Сегодня, например, сказала маме, что пойдет в музей со школьной подругой, в сопровождении ее матери.

Если честно, то сам Перегрин тоже умолчал о некоторых существенных деталях экскурсии, но он хотя бы не говорил откровенной неправды. И все равно совесть не давала покоя. Оливии же, судя по всему, муки совести были совершенно не знакомы.

Молодой граф знал это; знал, что Оливия способна на многое. Но ничего не мог с собой поделать. Противостоять ей было невозможно – точно так же, как оторваться от чтения занимательной истории о привидениях. Если уж начал читать, то непременно дойдешь до самого конца.

– Взрослые проверяют все твои письма? – поинтересовалась Оливия.

Перегрин покачал головой:

– Кроме тех, которые приходят от родственников и от школьных товарищей.

– Тогда все очень просто. Почерки родственников, наверное, все знают, так что я притворюсь одним из бывших одноклассников. Выберем имя и название школы, а почерк я изменю – так, чтобы походил на мальчишеский.

Предложение звучало крайне заманчиво. Яркие, безудержные, полные фантазии письма Оливии определенно скрасят нудные школьные дни. Но разве это не преступление? Если дядя узнает….

– Ты очень бледен, – заметила Оливия. – Наверное, мало бываешь на воздухе. Или плохо ешь. На твоем месте я ни за что не позволила бы Шотландии испортить себе аппетит. Это прекрасное место, и далеко не все шотландцы так суровы, как принято думать.

– То, что ты предлагаешь, называется подлогом, – прошептал Перегрин. – Это серьезное правонарушение. Тебя могут посадить в тюрьму и даже повесить.

– Так ты считаешь, что лучше просто прекратить переписку? – беззаботно поинтересовалась Оливия.

– Наверное, это самое разумное.

– Да, скорее всего ты прав. Ну а необходимые детали я постараюсь проработать самостоятельно.

Перегрин знал, что спрашивать не стоит, но удержаться не мог. Через минуту вопрос сам выпрыгнул из него.

– Какие детали? – прошептал он. – Относительно чего?

– Детали моего испытания, служения, – так же тихо ответила она.

– Какого служения? Ты все равно не сможешь стать рыцарем, пока не вырастешь.

Мальчик учился куда быстрее, чем казалось дяде. Перегрин не стал повторять роковую ошибку и заявлять, что Оливия совсем не сможет стать рыцарем. От этого она сразу взбесится. Он не боялся нового нападения, но опасался, что скандал привлечет внимание. А это окажется тем самым роковым происшествием, о котором предупреждал дядя, и немногие оставшиеся уроки рисования сразу пропадут.

– Не могу дождаться, когда вырасту, – призналась Оливия. – Теперь, когда ты уезжаешь и уроки прекращаются, мы с мамой теряем всякую надежду на лучшую жизнь. Придется как можно быстрее взять дело в собственные руки и начать срочно искать сокровище.

Несколько тайных писем во всех ужасных подробностях рассказали Перегрину, почему Оливия и ее мама считались прокаженными и отверженными. Он выяснил, что семейное проклятие заключалось в дурной славе. Оливия жизнерадостно признавала, что ужасные Делюси в полной мере заслужили собственную репутацию. Это касалось всех, кроме мамы, которая совершенно не походила на остальных. Оливия даже считала, что если у мамы и были недостатки, то они происходили исключительно от излишней добропорядочности.

Перегрин решил, что если Оливия представляет собой мягкий, облагороженный вариант семейного характера, то эпитет «ужасные» – это колоссальное преуменьшение.

Письма изобиловали упоминаниями то одного порочного родственника, то другого. Но вот о сокровище в них не было ни слова.

– Какое сокровище? – не удержался от вопроса Перегрин.

– Сокровище Эдмунда Делюси, – зловеще прошептала Оливия, – моего прапрадеда, пирата. Я точно знаю, где он спрятал клад.

Субботним утром Батшеба вышла из дома в прекрасном настроении. В ридикюле лежал список предполагаемых адресов.

Она методично осматривала дома на отходящих от Сохо-сквер улицах и на самой площади.

А тем временем теплое, ясное утро сменилось неприветливым, даже неприятным днем. Вскоре после полудня задул холодный ветер, а солнце спряталось за тяжелыми серыми облаками. Спустя еще пару часов ветер стал пронизывающим, а облака потемнели, неумолимо увлекая за собой состояние души.

Оказалось, что комнаты в районе Сохо, которые миссис Уингейт могла бы себе позволить, были еще хуже тех, в которых они с дочкой жили сейчас. Как бы там ни было, а в квартале «Разбитого сердца» старинные дома сохраняли остатки прежнего величия. И далеко не все просторные комнаты были поделены на крохотные клетушки.

Больше того, приличный в своей центральной части район стремительно терял привлекательность – точно так же, как и тот, в котором она жила сейчас. Всего лишь несколько минут спокойной ходьбы на юго-восток, и вы оказывались в печально известных трущобах Сент-Джайлз.

Приходилось признать, что суббота пропала даром. Вместо мечты о новом доме впереди маячили лишь долгие часы и немалые усилия, которые еще предстояло потратить на решение непосильно сложной задачи.

Неправдоподобно дорогие уроки лорда Лайла заметно улучшили финансовое состояние, однако кардинального изменения обстоятельств они не принесли.

Лондон оказался куда дороже, чем подсказывало воображение. Батшеба все чаще и чаще спрашивала себя, правильно ли поступила, приехав в столицу. Дублин выглядел и дешевле, и дружелюбнее.

И все же Ирландия оставалась бедной страной, а потому художнику было очень нелегко найти работу. Да и о хорошей недорогой школе для Оливии там можно было только мечтать.

В Лондоне дочка ходила в школу мисс Смитсон на Нью-Ормонд-стрит. Меньше чем за год учителям удалось полностью уничтожить следы провинциального ирландского акцента. Теперь Оливия говорила именно так, как и положено говорить приличной молодой леди. Если бы еще кто-нибудь взялся научить ее прилично себя вести! В школе, среди одноклассниц и под пристальным, почти смертоносным, взглядом мисс Смитсон артистичная Оливия являла собой образец добродетели. Но к сожалению, от многих поколений родственников по материнской линии она унаследовала сущность хамелеона, а потому без особого труда вписывалась в окружающую обстановку. Однако едва выйдя за школьный порог и оказавшись среди людей совершенно иного склада, Оливия становилась неузнаваемой.

Возвращение в Ирландию не смогло бы исправить положение.

Лондон поражал обилием возможностей. Но в то же время он предоставлял их недешево и взамен требовал огромных усилий.

Сегодня огромный город явно не благоволил к Батшебе Уингейт, так что продолжать поиски было бесполезно. Пришло время возвращаться домой.

Батшеба свернула на Мирд-Корт, и как раз в эту минуту начал моросить холодный дождь. И дождь, и холод стали уже настолько привычными, что обычно воспринимались совершенно спокойно. Однако сегодня они усилили разочарование, а потому казались особенно неприятными.

Дождь оставлял некрасивые пятна на шляпке и плаще. Батшеба взглянула на потемневшее небо и с грустью подумала, что скоро начнется настоящий ливень. Идти пешком – значит промокнуть до нитки.

Она дошла до угла Дин-стрит и посмотрела в сторону церкви Святой Анны. Там, возле ограды, всегда стояли наемные экипажи.

Но трата на извозчика означала бы необходимость экономить на обеде.

Батшеба решительно прогнала предательскую мысль о комфорте и поспешила перейти улицу, то и дело оглядываясь по сторонам. Смотреть прямо перед собой она боялась: серая вуаль дождя уже успела превратить ее фигуру в едва заметное темное пятно, так что в любую минуту можно было попасть под колеса. Потому она и не смотрела вперед, а внимательно наблюдала за экипажами.

И в конце концов наткнулась на стоящего на краю тротуара человека.

Раздалось недовольное ворчание, и незнакомец слегка покачнулся. Батшеба обеими руками крепко схватила его за сюртук, чтобы удержать. Движение скорее всего выглядело не слишком красивым, но она действовала инстинктивно. Больше того, человек был гораздо выше и тяжелее, а потому при падении просто утащил бы за собой и ее.

К счастью, ему удалось сохранить равновесие.

– О, прошу прощения, – заговорила Батшеба. – Я не смотрела…

Лишь сейчас она подняла голову и дала себе труд обратить внимание на того, с кем разговаривала. Дождь моросил прямо в лицо, а от дневного света остались лишь воспоминания. И все же не составляло труда узнать черные, словно угли, глаза, благородный прямой нос и губы, лишь обещавшие улыбку.

Батшеба застыла, не в силах отвести взгляд.

– Это я должен просить прощения, – проговорил лорд Ратборн. – Похоже, у меня выработалась дурная привычка стоять у вас на пути.

– Я вас не заметила, – попыталась оправдаться Батшеба и торопливо убрала руку. Неужели ей не суждено хоть раз встретиться с ним красиво, изящно и благородно – так, как положено приличной даме? Волна смущения заставила говорить слишком резко. – Странная встреча. Что привело вас в Сохо?

– Вы, – коротко и просто ответил он. – Разыскиваю вас уже несколько часов. Однако под дождем делать нечего. Давайте-ка пробежимся до церкви и там сядем в экипаж. Тогда и поговорим.

Она невольно взглянула в сторону церкви.

Что и говорить, предложение весьма заманчивое.

И все же оказаться в закрытом экипаже наедине с мужчиной, одно лишь присутствие которого моментально превращало взрослую даму в глупую шестнадцатилетнюю девчонку, было бы крайне неосмотрительно.

– Нет, спасибо, – ответила Батшеба. – Думаю, будет гораздо лучше, если каждый из нас отправится своей дорогой.

Она повернулась, чтобы продолжить путь.

За спиной послышалось движение. В следующий момент ноги утратили связь с землей, и прежде чем решительная миссис Уингейт успела осознать, что именно происходит, Ратборн схватил ее в охапку и понес по Дин-стрит.

Способность соображать и связно излагать мысли вернулась лишь на углу Комптон-стрит.

– Отпустите, – произнесла Батшеба.

Он продолжал невозмутимо шагать. Даже дыхание оставалось ровным и спокойным.

Зато она едва дышала. Крепко сжимавшие руки больше всего напоминали железные обручи. Широкая грудь и прямые плечи загораживали от ветра и прикрывали от дождя. Сюртук намок, но, согретый большим и сильным телом, всё равно казался теплым.

Конечно, Батшеба и раньше понимала, какую прекрасную физическую форму поддерживает лорд Ратборн – дорогие костюмы ничуть не скрывали фигуру, – и все же, судя по всему, значительно недооценивала его силу. Она знала, что виконт высок и атлетически сложен, однако не сознавала в полной мере истинного масштаба его физической мощи.

Его было слишком много.

Непреодолимо, неотразимо много.

Почему-то воображение подсказало образ закованного в латы воина – одного из тех, которые штурмовали замки, убивали противников, а женщин брали на руки и уносили в качестве трофеев.

Его предки наверняка были среди этих воинов.

– Отпустите, – повторила Батшеба и дернулась.

Кольцо объятия сжалось. Железные обручи сомкнулись еще надежнее.

Внезапно стало невыносимо жарко и предательски душно. Наверное, следовало бороться, сопротивляться, однако и воля, и решимость, и сила куда-то улетучились. Наверное, именно так чувствуют себя все, чья мораль рассыпается на глазах.

Батшеба запоздало оглянулась: они находились на тротуаре, в людном месте. Сопротивление лишь привлекло бы внимание окружающих.

Люди прятались от дождя в подъездах и в арках ворот. От нечего делать все глазели на прохожих.

Кто-нибудь вполне может узнать его. Или ее. Если распространится молва…

Даже мысль о скандале казалась невыносимой.

Она не поднимала голову и полностью сосредоточилась на сочинении разрушительной отповеди и обдумывании страшной мести. Однако успехи оказались весьма и весьма скромными. Судя по всему, ум решил отдохнуть, полностью уступив бразды правления телу.

Телу было тепло и уютно. Оно стремилось крепче прижаться к другому телу – сильному и надежному. Тому самому, от которого и исходило ощущение заботы и безопасности. Дай своему телу волю, оно, как котенок, заползло бы под мягкий теплый сюртук.

К счастью, до церкви было недалеко, а виконт шагал быстро. Через несколько минут они оказались у цели.

– Леди споткнулась и повредила ногу, – деловито обратился Ратборн к вознице первого из ожидающих экипажей. – Хотелось бы ехать как можно ровнее – по возможности, без неожиданных остановок и рывков.

Виконт опустил драгоценную ношу на сиденье, пробурчал что-то еще и наконец устроился рядом.

– Очень сожалею о случившемся, – произнес он, когда экипаж тронулся. – А вообще-то не очень. – Губы изогнулись в едва заметной улыбке.

Батшеба пыталась придумать убийственный ответ. Ум отказывался работать. Зато сердце безудержно билось.

– Наверное, мне не хватило терпения. Но согласитесь, абсурдно стоять под дождем и спорить. Я всего лишь хотел сделать предложение.

Она оцепенела. Понятно. Даже слишком. Ничего сложного и запутанного. Жар мгновенно спал, сменившись ледяным холодом, и с ледяным самообладанием она уточнила:

– Какое именно?

Он небрежно махнул рукой.

– Нет, предложение совсем иного рода.

– Похоже, милорд, вы считаете, что я родилась лишь вчера.

– Похоже, вы не видите очевидного, если предполагаете, что я способен обмануть вас на этот счет.

– Но я не слепа.

– Однако не используете голову по назначению. Обратитесь к здравому смыслу. Ведь я не младший сын в семье, а значит, не могу позволить себе роскоши выступать в качестве повесы и шалопая. Это привилегия Руперта. Мой мир настолько тесен, что утаить связи практически невозможно. Единственное, что мне доступно, так это жить, не привлекая пристального внимания сплетников и скандальной хроники. Вы же для этого чересчур интригующая и яркая личность. А потому стоит нам сблизиться, как меня мгновенно превратят в главного героя бесконечного спектакля – подобно лорду Байрону, только гораздо хуже. Карикатуристы придут в неописуемый восторг. Мне не удастся сделать ни шагу, чтобы на следующие же день не увидеть в газетах свой изуродованный образ, снабженный едким комментарием. Честно говоря, перспектива не слишком вдохновляет на подвиги.

Батшеба знала, как безжалостно травили Байрона – аристократа и поэта. Ей не раз приходилось видеть жестокие карикатуры.

– Ратборну досталось бы еще больше. Чем выше стоит человек в глазах общества, тем с большим удовольствием это общество готово следить за его падением.

– О, – неопределенно произнесла она. В коротком возгласе соединились сочувствие и разочарование. Ведь на мгновение она почти поверила, что лорд Безупречность так же потерял от нее голову, как и она от него.

– Мое предложение вполне респектабельно, – продолжил виконт. – В Блумсбери есть квартира, которая должна вас устроить. Хозяйка – вдова военного. Плата разумна и окажется вполне по силам, если, конечно, я верно рассчитал. Если умножить четверть стоимости урока Перегрина на восьмерых учеников по понедельникам и…

– Вы рассчитали мой доход? – не поверила Батшеба.

Ратборн спокойно разъяснил, что значительная часть его парламентской деятельности заключалась именно в расчетах. А потому он прекрасно понимал, из чего состоит бюджет и как его регулировать. Кроме того, для него вовсе не был тайной тот факт, что иногда людям приходится довольствоваться весьма скромными средствами. Вместе с несколькими коллегами он разработал план, направленный на улучшение положения вдов, военных, ветеранов и прочих сограждан, кому ни правительство, ни церковные приходы не оказывают должной помощи.

– Ах, понятно, ваша знаменитая благотворительность! – вспыхнула Батшеба. Ей совсем не хотелось становиться одним из объектов милосердия.

– Это не благотворительность, мадам, – холодно заметил виконт. – Я просто избавляю вас от необходимости самой разыскивать миссис Бриггз и тратить время на утомительные прогулки по неблагополучным районам, подобным Сохо. Все остальное зависит исключительно от вас. Так не желаете ли посмотреть квартиру?

Холодный тон был выбран для того, чтобы подавить волю собеседницы. Однако на миссис Уингейт он подействовал иначе: захотелось как следует встряхнуть заносчивого аристократа. В конце концов, она тоже обладала твердым характером и не собиралась терпеть обращение, достойное лишь неразумного, низшего существа. Но будущее Оливии оказалось важнее гордости.

Батшеба тяжело вздохнула.

– Что же, я готова, – тихо согласилась она.

Ей не удалось расслышать, что именно сказал виконт вознице. Дождь перешел в настоящий ливень, и мир за окнами кареты превратился в непроницаемое серое полотно. Когда же экипаж наконец остановился и лорд Ратборн подал руку, помогая выйти, оставалось лишь поверить, что перед глазами действительно дом миссис Бриггз на Блумсбери-сквер, а не тайное любовное гнездышко.

Не приходилось сомневаться, что в венах Бенедикта Карсингтона течет властная кровь воинственных предков. Ясно было и то, что этот человек привык приказывать и в ответ встречать беспрекословное повиновение. Возражений он не терпел.

И все же Батшебе он казался злодеем, обманщиком, способным увлечь женщину и безжалостно довести ее до падения.

Впрочем, для этого ему было вполне достаточно просто стоять с таким видом, словно собственное совершенство – надоевшее и утомительное бремя.

Виконт не обманул. Миссис Бриггз оказалась весьма почтенной особой средних лет. Комнаты, которые она предполагала сдать, никак не подходили под определение роскошных, но выглядели чистыми, аккуратными, с удобной и добротной мебелью. Цена оказалась немного выше, чем хотелось бы, но все же вполне приемлемой для этой части города. Не прошло и часа, как все детали сделки были улажены, и Батшеба снова сидела в экипаже рядом с лордом Ратборном. На сей раз путь лежал к ее нынешнему – нет, уже бывшему дому.

По дороге виконт дал целый ряд финансовых советов. Конечно, неприятно было сознавать, что этот человек так низко ставил ее деловые качества, но, судя по всему, он просто ничего не мог с собой поделать. Привычка устраивать жизнь тех, кому не слишком повезло, брала свое. Как бы там ни было, советы действительно оказались дельными, и глупо было бы к ним не прислушаться.

Однако Батшеба удивилась, когда Ратборн достал визитную карточку и на обороте написал адреса магазинов и имена владельцев, которым ей следовало показать свои акварели и рисунки. При этом он подробно объяснил, что если ее работы окажутся выставлены на Флит-стрит и Стрэнде, то их скорее увидят и купят те, кто интересуется искусством и знает в нем толк. Цены же необходимо поднять.

– Вы недооцениваете собственное мастерство, – заметил он.

– Но ведь я никому не известна, – возразила Батшеба. – Не принадлежу к избранному художественному кругу. Отсюда и цена работ.

– Я уже говорил, что ваше имя никак нельзя назвать неизвестным. А вот то, что вы чудовищно наивны, – чистая правда.

Батшеба едва не рассмеялась. Благодаря стараниям родителей к десяти годам она утратила последние остатки наивности.

– Мне уже тридцать два, и я успела пожить, – заметила она. – Наверное, не увидела всего, что способна предоставить жизнь, и все же пропустила не слишком многое.

– Но вы не понимаете психологию потенциальных покупателей, – возразил Бенедикт. – Настолько не понимаете, что даже не верится, что действительно принадлежите к роду ужасных Делюси. Не хотите извлечь выгоду из обычной человеческой слабости. Вам даже не пришло в голову воспользоваться собственной известностью. А кроме того, не забывайте: чем дороже вещь, тем больше ее ценят. Во всяком случае, именно так устроены представители бомонда. Стоило вам назначить цену за уроки Перегрина в четыре раза выше обычной, мое уважение тут же возросло пропорционально.

Не стоило пытаться понять выражение красивого спокойного лица. Даже если бы оно не оставалось совершенно непроницаемым, в карете все равно царила темнота. А потому трудно было сказать, окрашено ли последнее замечание сарказмом. Судя по тону высказывания, виконт просто скучал.

– Советую заставить людей платить, – продолжал он. – Изменить общество вам не удастся. Да и мне тоже, несмотря на привилегированное положение. Я уже говорил, что даже мне приходится жить по правилам. Это утомительно, но цена свободы слишком высока. Кроме значительных неприятностей, причиненных родственникам, она включает потерю уважения тех, от кого зависит принятие законов, воплощение в жизнь реформ и поддержка разнообразных начинаний, в которых и заключается смысл моего существования. Ваш покойный супруг нарушил правила большого света, и вам обоим пришлось за это дорого заплатить. Разве вы в долгу перед бомондом? Нет, это бомонд в долгу перед вами. Так почему не потребовать достойной платы за ту работу, которая кормит вас и вашу дочь?

Медленная, чуть растянутая речь вполне могла убедить, что виконту совсем не интересно рассуждать на подобные темы. Сейчас он говорил точно так же, как в Египетском зале, во время первой встречи: сама манера речи казалась воплощением аристократической скуки.

Экипаж был тесным, а потому Батшеба сидела слишком близко к собеседнику, чтобы не ощущать некоторого несоответствия. Возможно, это несоответствие порождалось царящим в воздухе напряжением. Или тем, как виконт держал плечи и голову. Трудно было определить чувство словами, и все же не верилось, что внутреннее состояние лорда Ратборна целиком и полностью гармонировало с его внешним обликом.

– Возможно, с годами у меня выработалась предосудительная расположенность к скромности. Боже, как удивились бы родители!

Отец и мать ни на минуту не замешкались бы воспользоваться людской слабостью. Щепетильность трудно было назвать семейной чертой.

– Именно так, – согласился виконт. – А еще одна трудность заключается в том, что вы чужая в Лондоне. Не умеете по-настоящему использовать его преимущества. Как и большинство моих знакомых, знаете лишь свой небольшой кусочек города, но совершенно не подозреваете о его бесконечном разнообразии.

– Значит, Лондон, по-вашему, похож на Клеопатру? – уточнила Батшеба и улыбнулась: забавно было видеть, что этот утомленный аристократ увлечен огромным дымным городом. – Инд ним тоже не властны годы, а обычаи и традиции не способны лишить его непредсказуемости. Вы так считаете?

Он кивнул.

– Вижу, вы не понаслышке знакомы с Шекспиром, – заметил виконт.

– Но увы, не с Лондоном, сэр.

– А это и невозможно. Сколько вы здесь живете? Год?

– Даже меньше.

– А я провел в столице почти всю жизнь, – пояснил он. – А потому до краев переполнен сведениями.

Он продолжал проявлять удивительную осведомленность и подробно описал район Блумсбери, включая те магазины, на которые стоило обратить внимание, и те, которых следовало избегать.

Знакомый угол паба «Разбитое сердце» показался неожиданно быстро. Батшеба могла бы бесконечно слушать рассказы спутника. Бенедикт действительно любил Лондон и умел представить в выгодном свете самые выразительные черты огромного города. Совсем недавно столица казалась холодной неприступной крепостью с наглухо закрытыми воротами. Виконт распахнул ворота и показал, что за высокими стенами скрывается истинный рай.

Впрочем, сегодня он сделал не только это. Еще совсем недавно миссис Уингейт едва не сгибалась под тяжестью забот. Лорд Ратборн заметно их облегчил.

Раньше подобного никогда не случалось.

Родители тратили деньги, едва получив, и не могли остановиться даже тогда, когда тратить было уже нечего. А когда кредиторы и хозяева квартиры становились чересчур навязчивыми, отец и мать просто паковали вещи и уезжали. Обычно это происходило под покровом ночи.

Джек, разумеется, был несравнимо порядочнее, но помощи не стоило ждать и от него. Он страстно любил жену, однако отличался крайней безответственностью. Практические трудности повседневной жизни совершенно его не волновали. Он даже не замечал их, а о том, чтобы продумать и найти достойное решение, не могло быть и речи. Не понимал он и ценности денег. Жить по средствам оказывалось выше его сил.

А этот человек, едва знакомый и далекий, задумался о финансовых делах, нашел именно такую квартиру, о которой Батшеба мечтала, и посоветовал, как заработать и сохранить деньги. Он даже разобрал на части многоликий Лондон – словно город был всего лишь механической игрушкой – и показал, как движется спрятанный внутри механизм.

Экипаж остановился. Расставаться очень не хотелось, но повода задерживаться не было.

– Большое спасибо, – поблагодарила миссис Уингейт и засмеялась. Стертые слова; они совсем не выражают истинных чувств. Если бы она была Шекспиром! Но увы, до него слишком далеко. А потому два слова обязаны выразить то, на что мастеру потребовались бы многие страницы прекрасных стихов.

Она действительно собиралась поручить словам ответственную миссию.

Однако чувства разбушевались, и на какое-то мгновение все показалось возможным. Поэтому Батшеба отважилась приподняться на цыпочки и легко прикоснуться губами к его щеке.

В этот момент Бенедикт повернулся и губами перехватил ее губы. Властно обнял за плечи, и она окончательно и бесповоротно ступила на гибельный путь.

Лорду Ратборну не следовало поворачиваться.

Не следовало искать поцелуя пухлых соблазнительных губ.

Однако он пренебрег запретом, и, едва губы встретились, знаменитое самообладание мгновенно улетучилось.

Он жадно, словно боясь потерять, схватил Батшебу за плечи, привлек к себе и начал целовать так страстно, как мечтал с первой минуты знакомства.

Он ощутил ее напряжение, и какой-то далекий уголок мозга, ответственный за безопасность, тут же просигналил, что опасаться нечего. Она сейчас же его оттолкнет, отвергнет, а возможно, даже наградит за старания звонкой пощечиной.

Но ничего подобного не произошло.

Напряженное тело внезапно обмякло, став податливым и далее покорным, а губы откровенно и искренне приняли поцелуй. Длинные шелковистые волосы слегка щекотали тыльную сторону ладони и как будто просили, чтобы их намотали на палец. Аромат нежной кожи предательски проникал в душу и будил жестокое, коварное желание, которому так трудно сопротивляться.

Тело его прекрасно помнило ощущение ее тела – ведь совсем недавно он нес ее на руках. Она так легко, так естественно устроилась в его объятиях! Изгибы хрупкого стройного тела так гармонично совместились с линиями и углами сильной жесткой фигуры! Тело настойчиво требовало продолжения, и когда Бенедикт заговорил, то лишь огромным усилием воли сумел скрыть разочарование и неудовлетворенность.

Но так было раньше. Сейчас существовали лишь объятие и вкус губ. Только настоящее имело смысл и право на жизнь. Бенедикт с отчаянной страстью впитывал сладость долгожданного поцелуя, а вместе с ним аромат юности, мечты, томления – тот самый привкус, который остается после лишнего бокала вина, после долгих одиноких ночей.

Разумеется, он не был пьян и не чувствовал себя одиноким. Не собирался тосковать по ушедшей юности с ее метаниями, сомнениями, страстями. Все эти бури давно миновали. Утихли много лет назад. Канули в небытие.

Следовало осознать опасность; понять, что именно зарождается в глубине души, и немедленно остановиться.

Однако Бенедикт уже переступил черту осмысления. Пересек роковую границу, за которой утрачивается чувство опасности, а потому потерял способность понять силу влечения, перед которым отступал здравый смысл. Он понимал лишь одно: сладкие объятия, вкус женщины, аромат женщины, прикосновение женщины. Женщина была запретной, недоступной и от этого еще более желанной и неотразимой.

Нежные гибкие руки поднялись по сукну сюртука и крепко сжали мягкую ткань. Бенедикт ощущал на груди милые кулачки, и сердце билось неуемно и пылко, как бьется сердце мальчишки, впервые услышавшего девичье «да». Пальцы-сами развязали ленты шляпки и сбросили ее, как докучливое и досадное препятствие. Ладони принялись гладить блестящие шелковистые волосы, и густые локоны потекли, исполняя мечту. Они оказались еще мягче, еще податливее, чем рисовало воображение. Все в этой необыкновенной красавице превосходило мужское воображение. Но он хотел большего.

Бенедикт безжалостно, страстно обнял Батшебу и утонул в поцелуе, стремясь испытать тайный, секретный вкус. Руки блуждали по спине, добрались до талии, потом до груди… и в этот момент она отпрянула.

Оттолкнула с неожиданной, удивительной силой.

– Нет! Хватит! Достаточно!

Отвернулась, нагнулась, подняла шляпку с пола.

– О, как плохо!

Торопливо надела шляпку и крепко завязала ленты.

– Непростительная глупость. Что на меня нашло? Поверить не могу: истинный идиотизм. Следовало стукнуть вас, изо всех сил наступить на ногу. Клянусь, можно подумать, будто я ничего не знаю о мужчинах. Какая ужасная ошибка!

Бенедикт наконец-то обрел голос и некое подобие ясности ума.

– Да, – согласился он, – ошибка:

Собрал свое знаменитое самообладание и помог даме выйти из экипажа.

Как всегда, безупречный джентльмен.

– До свидания, – попрощался он.

Батшеба ничего не ответила и поспешила прочь. Мгновение – и ночь задернула свой черный занавес.

Он едва слышно выругался, несколько раз глубоко вдохнул сырой промозглый воздух и занялся неотложным делом – восстановлением еще недавно безупречно выстроенного, а теперь разбитого на мелкие кусочки внутреннего мира.