Лотерея блатных

Глава 1

Войдя в кабинет Берюрье, я начинаю тереть моргалы, потому что считаю, что стал жертвой галлюцинации. Да что я! Не просто галлюцинации, а самой галлюцинирующей галлюцинации, отобранной Всемирным конгрессом магов!

Мой почтенный помощник стоит возле окна в одеянии, не подобающем инспектору Секретной службы (на нем резиновые сапоги до бедра, брезентовая куртка и шляпа из того же материала), и соединяет воедино элементы удочки.

Заметив меня, он издает крик, который является чем-то средним между ревом слона и воплем жандарма, у которого волосы на ноге попали в велосипедную цепь.

– Что ты обо мне думаешь? – спрашивает он.

Зная, что не всякую правду можно говорить, я воздерживаюсь от ответа. Он расценивает мое ошеломление как восхищение и принимает величественную позу.

– Эй, парень, – не отстает он, – как я выгляжу?

И выпячивает грудь, раздуваясь, как лягушка, отчего его куртка едва не лопается на груди. Когда он двигается в этой фиговине, то становится похож на старую лошадь, жующую свое сенцо.

– Видок у тебя бесподобный, – соглашаюсь я. – Ты похож одновременно на Сюркуфа1 и на ловца сардин... Ты бы сфотографировался. Я уверен, что любое издательство отвалит бешеные бабки, лишь бы прилепить твой портрет на календари на будущий год. Люди любят помечтать о дальних странах, о кораблях... У них от этого очень разыгрывается воображение...

Довольный этой оценкой, он продолжает собирать свою удочку. Она настолько длинна, что высовывается в открытую дверь. Слышится крик. Мы тут же узнаем, что Толстяк воткнул ее в глаз Пино. Он вежливо извиняется, а старина Пино бежит к умывальнику промыть зенки. Толстяк же продолжает демонстрацию.

– Что происходит? – спрашиваю я. – Берю, ты чего, завербовался на сейнер?

Он кладет удочку на пол, подходит к своему столу и с величественным видом берет с него отпечатанный на машинке формуляр.

– Вот куда я вступаю! – гордо заявляет он. Формуляр является просьбой о приеме в «Прекрасную Утреннюю Галлию» – общество рыболовов, полностью посвящающее себя Сене и ее притокам.

– Они двенадцать раз были чемпионами Франции, – уверяет Толстяк. – И чуть не получили приз в Мельбурне в категории ловли на мушку.

– Лично ты мог бы сделать себе имя в категории навозной мухи, – смеюсь я. – Ты мог бы стать королем макрели в винном соусе и получить столько медалей, что стал бы похож на портрет Геринга.

– Не мели чушь! – отрезает Толстяк. – Все равно я сделаю то, что решил.

Я спешу дать задний ход, чтобы не портить ему радость.

– Я ничего не имею против рыбалки. Уж лучше ловить пескарей, чем скупать соль в надежде сделать из нее защиту от радиации!

Толстяк садится перед формуляром и начинает его заполнять, посасывая конец шариковой ручки. Постепенно его губы приобретают трогательный цвет волны южного моря. Он доходит до графы «Особые приметы».

Подозвав меня, он указывает на пустую строчку и спрашивает:

– Чего мне написать?

Его голос звучит трагически, как сигнал SOS горящего танкера.

Вопрос действительно заслуживает того, чтобы остановиться на нем. Особых примет у Берю столько, что полное их перечисление потребовало бы столь же значительных трудов, как работы Кеплера по гравитации.

Я немного раскидываю мозгами.

– Думаю, дружище, что надо указать самую главную!

– Да, но какую?

Его лоб съеживается, как аккордеон в чехле. Вооружившись спичкой, он начинает исследование недр своего правого уха и достает оттуда ком грязи, достаточный, чтобы залепить все окна Реймсского собора после следующей войны.

– На мой взгляд, – говорю я, – определения «врожденное слабоумие» должно быть вполне достаточно. В мире наверняка существуют и другие Берюрье, которых зовут так же, как тебя, возможно, некоторые из них тоже работают в полиции. Но в «Прекрасной Утренней Галлии» не может быть двух равно тупоголовых Берюрье.

Берю добрый малый. Он разражается смехом, храбро пишет «отсутствуют» и встает. И, естественно, давит своими мощными подошвами удочку! Он скрывает свое огорчение и уверяет, что поправит беду изолентой.

– Ты чего делаешь завтра утром? – интересуется он.

– Ничего особенного. А что?

– Я иду на Центральный рынок с одним моим приятелем ресторатором...

– Ты уже стал ходить за покупками?

– Да нет. Просто я хочу купить воловьи яйца...

– Воловьи? Сомневаюсь, что тебе это удастся, – смеюсь я.

– Я хотел сказать – бычьи! Вечно ты придираешься к словам!

– А зачем тебе такое приобретение? Собираешься заняться классическим балетом и боишься, что трико будет недостаточно наполнено? У тебя комплекс неполноценности?

– Нет. Это для рыбалки!

– И что ты надеешься на это поймать? Толстяк погружается в самые темные глубины своей памяти, но ничего там не находит.

– Не помню. Какую-то очень крупную рыбу. Я это вычитал в журнале «Рыболов», которым руководит Жорж Курт-Линь... – Он не отстает: – Пошли на рынок... Потом перекусим... Договорились? Я за тобой заеду на рассвете!

Побежденный, я соглашаюсь. Мне всегда говорили, что Центральный рынок стоит того, чтобы сходить на него.

Утром следующего дня, когда мне снится, что я проверяю упругость буферов красивой девочки, перед оградой нашего садика автомобильный клаксон начинает играть «Черный вальс».

Фелиси, у которой сон легче, чем фривольная мысль, стучит в дверь моей комнаты.

– Антуан, приехали твои друзья!

– Открой им, ма, и налей по чашечке кофе!

Я тем временем принимаю душ, скоблю морду и одеваюсь.

Когда я вхожу в столовую, Берюрье хлебает кофе со звуками, напоминающими шум на стыке двух водостоков. Его дружок ресторатор, робко сидящий на краешке стула, бросает на меня простодушный и восхищенный взгляд. Это рослый малый, который, судя по его низкому лбу, никогда не читал полного собрания сочинений Жюля Ромена. Но это не мешает ему быть славным парнем.

Представления.

Поочередные пожимания правой клешни. Фелиси наливает мне тоже чашку кофе, после чего Берюрье просит у меня разрешения почистить клыки, потому что, по его словам, не сумел сделать этого дома: бульканье воды могло разбудить мадам Берюрье.

Я провожаю его в ванную комнату. Он достает из кармана тюбик пасты и зубную щетку, которой хороший механик постыдился бы чистить шестеренки машины.

Толстяк развинчивает свой тюбик, нажимает на его бок и выдавливает немного желтоватой пасты на волоски щетки.

– Я и не знал, что ты чистишь зубы, – очень любезно говорю я.

Он кивает головой и, водя щеткой по зубам, пытается что-то сказать. Поверьте, данная операция не способствует его красноречию.

– Да, недавно начал, – отвечает он.

– Ну! Это огромный прогресс в твоей растительной жизни!

– В наше время, если не идешь в ногу со всеми, то выглядишь жутко устаревшим...

Он перестает водить щеткой и несколько раз прищелкивает языком.

– Странную пасту стали теперь делать... Тебе не кажется, что у нее необычный вкус?

– А чем пахнет твоя? Хлорофиллом?

– Не пойму.

Я беру его тюбик и тщательно осматриваю.

– По-моему, дружище, ты совершил маленькую ошибочку. Это майонез...

Он не теряет спокойствия.

– То-то, я смотрю, от нее хочется есть...

Тут Фелиси приходит нам сообщить, что ресторатор начинает терять терпение. Ему надо купить нечто более существенное, чем бычьи бубенцы, и если он не будет пошевеливаться, то останется ни с чем.

Я толкаю Толстяка, чтобы он поживее убирал свой майонез, и мы в темпе отваливаем.

Приятель Берю везет нас на «прерии», естественно, зеленого цвета. Идеальный транспорт для перевозки деталей крупного рогатого скота.

Он извиняется за то, что у его тачки паршивая коробка передач. Всякий раз, когда он переключает скорость, раздается такой скрежет, будто распиливают металлический мост.

Он резко дергает стартер, и, когда наконец его колымага трогается с места, мы «целуем» лобовое стекло.

Несмотря ни на что, мы все-таки приезжаем на рынок. На нем стоит неописуемый шум. Для «прерии» мы находим место на улице Куэнкампуа. Его заметили еще четырнадцать водителей, и нас награждают серией эпитетов, заставляющих меня усомниться в будущем человечества. Ресторатор (вообще-то его фамилия Гродю) уверяет через окошко, что с незапамятных времен справляет на своих сограждан большую нужду, а самое горячее его желание – увидеть их всех лежащими на солнышке с животами, разрезанными от лобка до подбородка.

После этого обмена приветственными речами мы идем в ближайшее кафе выпить первый на сегодня стаканчик мюскаде. Затем Гродю ведет нас к храму этого города съестных припасов, то есть собственно к рынку.

Он там всех знает, и его окликают на каждом шагу. Втянув в плечи свою полнокровную шею, он пробирается сквозь народ, увлекая за собой и нас.

Мы начинаем с самого главного, то есть с бойни. Мамочки! Какое зрелище! Мы едва вошли в дверь, а у меня уже начинается головокружение. Под ярким светом ламп на крюках висят тысячи коров: зарезанных, с содранными шкурами, разделанных... Сильный противный запах мяса перехватывает горло. Лакированные жиром ляжки напоминают старинную мебель. Гродю идет мелкими шажками по рядам, тыкая пальцем в выставленные туши.

Естественно, Берюрье, разбирающийся в мясе примерно также, как я в кибернетике, не может не вставить слово. Заметив половину быка ярко-желтого цвета, он трогает своего приятеля за руку.

– Хороша зверюга, а? – оценивает он животное. Гродю испепеляет его взглядом, полным бесконечного презрения.

– Ты чего, дурак?! – ворчит он. – Эта скотина сдохла от старости. Если я сделаю тебе из него бифштекс, ты назовешь меня убийцей!

– Тогда почему это продается? – замечает упрямый Берюрье.

– Надо же чем-то снабжать столовые. Ресторатор с сардоническим видом тычет пальцем в престарелое мясо.

– Попробовали бы вы его прожевать! Да лучше зажарить подошву, чем кусок этой скотины! Да этим жиром я свои калоши и то не стал бы натирать!

Униженный Берюрье насупливается.

– Верно, – признает он. – Я не заметил... Он бросается к другой туше.

– А вот эта просто конфетка! – уверяет он.

– Бедный жирдяйчик, – усмехается Гродю. – Да это же вторая половина того же самого быка.

Тут новый член «Прекрасной Утренней Галлии» замолкает. Чтобы придать себе солидности, он начинает ковыряться в носу, причем свои находки благоговейно прикрепляет к своему галстуку.

Лично мне еще хочется спать, а от стойкого запаха тухлятины, стоящего здесь, просто становится плохо.

Мы даем Гродю сделать покупки, после чего Берюрье спрашивает, где он может приобрести нужное ему.

– Минутку, – говорит ресторатор, – нам надо сходить в зал потрохов.

Он расплачивается за полбыка и отдает распоряжение своему рабочему, который должен отвезти его на машине. Затем ведет нас к потрохам!

Тут, ребята, начинается настоящий кошмар! Бойня – это еще цветочки. Чистое место, не очень воздействующее на ваше воображение.

Но зал с отходами бойни – совсем другое дело! Едва переступив порог, я чуть не валюсь в обморок – такая там вонища! Это просто прогулка по аду...

Столица зловония! Супермузей ужасов! Там стоят огромные корзины с рогатыми коровьими головами, показывающими вам язык с довольно любезным видом. В огромных цинковых баках выносятся причиндалы, которые должны обеспечить Берюрье чудесный улов. Горы печени! Гималаи сердец! Фудзияма кишок... Мы идем по крови.

Берюрье, потрясенный этими запахами, с жалким видом поворачивается ко мне.

– Ничего себе! – бормочет он.

Поскольку Господь не обделил меня обонянием, я и сам все прекрасно чувствую.

Гродю, привыкший к этому, прогуливается среди органов, как манекенщица на подиуме.

– Много тебе надо? – спрашивает он.

– Полкило, – заявляет Толстяк. Его друг чуть не падает.

– И ты притащился на рынок из-за полкило этой хреноты?

– Ну... Мне сказали, что тут это дешевле, чем в любом другом месте...

Гродю подзывает продавца и просит взвесить указанный объем «приманки», необходимой моему достойному заместителю.

Я тем временем осматриваю корзину с головами.

– Знаешь, что можно сделать? – спрашиваю я.

– Нет.

– Завтра первое апреля... Старые традиции забываются. А что, если мы устроим хорошую шутку над Пино? Ярко-красная физиономия Берю освещается.

– А какого рода будет шутка?

– Мы могли бы послать ему коровью голову. Что ты на это скажешь? Представляешь, он раскрывает дома посылку и оказывается нос к носу с такой харей!

Он в восторге.

– Я плачу половину, – кричит он в порыве энтузиазма.

– Согласен. Давай найдем какую-нибудь повыразительнее... Смотри-ка, а эта немного похожа на тебя... Такой же высунутый язык и глупая улыбка. Берюрье суровеет.

– У тебя очень оскорбительные сравнения, Сан-А. Он осматривает голову, предложенную мной, и качает своей:

– У нее недостаточно большие рога.

– Верно, только этого ей и не хватает до полного сходства с тобой!

– Что это еще за намеки!

Он делает мне страшные глаза. Он прекрасно знает, что я в курсе его несчастья, но не хочет, чтобы слух распространился. Если мадам Берюрье узнает, то может проявить недовольство, от которого пострадает Толстяк.

– Я просто пошутил, – великодушно заявляю я. Он переводит дыхание.

– Погоди, – говорит он. – Гродю выберет нам самую клевую в корзине.

Он делится с ресторатором нашим планом, который тот не находит особо забавным. Ему трудно себе представить, что в принципе съедобной вещью можно воспользоваться, чтобы подшутить над приятелем. Но мы настаиваем, и он, вздыхая, начинает рыться в корзине. Он берет головы за рога и показывает нам, чтобы мы могли остановить свой выбор.

Мы осматриваем с полдюжины отвратительных трофеев, ища у них сходство с нашими общими знакомыми, что оказывается не так трудно, как может показаться. Гродю нагибается поднять седьмую коровью голову, но вдруг внезапно замирает перед корзиной, качается и валится в лужу крови на полу.

– Твою мать! – орет Толстяк. – Мой приятель потерял сознание!

Начинается суета. Продавец субпродуктов, крепкий малый, скорее широкий, чем высокий, помогает нам поднять Гродю. Мы тащим его за каменный прилавок и сажаем на стул.

Продавец снимает с полки литр дешевого коньяка и засовывает горлышко между клыками ресторатора.

Тот весь белый, как Рождество на Шпицбергене.

– Он что, сердечник? – спрашиваю я Берю.

– Он? Да ты чего! Он крепкий, как Новый мост.

– В один прекрасный день Новый мост тоже рухнет, – пророчествую я.

Мы хлопаем его приятеля по щекам... Даем ему вторую порцию выпивки... И следим за его реакциями. Его физия медленно розовеет. Он издает тяжкий вздох только что изнасилованной девушки и наконец открывает зенки.

– Ты чЕ, как баба? – без обиняков спрашивает Берюрье. – Что с тобой случилось?

Вместо ответа Гродю тянет руку в сторону корзины:

– Там!

Можно подумать, что он увидел летающую тарелку.

– Что там такое?

– В корзине! Посмотрите!

Мы оставляем его, чтобы бросить взгляд знатока на указанное им место. Первым «это» замечает Толстяк Берю.

Он ничего не говорит, не хлопается в обморок, но его лягушачья морда зеленеет.

Я отодвигаю его плечом.

Да, ребята, тут есть от чего растянуться на полу в бессознательном состоянии.

Посреди голов коров, быков и волов лежит одна довольно необычного вида: это голова налогоплательщика, всего-навсего...

Мне кажется, я опять стал жертвой галлюцинации. Но нет... Это действительно человеческая голова...

Я указываю на нее продавцу.

– Я возьму эту, – говорю я ему. – Если не трудно, заверните, потому что я съем ее дома.

Он смотрит, потом бросается к своей бутылке коньяка.