Ловушка для Луны

ГЛАВА 7. ЛУННЫЕ ДОРОЖКИ

***

Темнота всегда была неотъемлемым атрибутом моего детства. Должно быть, именно поэтому я так легко прижилась на равнинах. Ведь стоит солнцу боязливо спрятаться за горизонт, как все вокруг затягивает непроглядная чернота, а вместе с ней выползают из дневных укрытий твари. Немудрено испугаться, когда кругом лишь бескрайние просторы, где нет ни единой дружественной души, а горящие голодом оранжевые глаза безмолвных демонических созданий светятся буквально в паре метров от колдовского пристанища. Вот многие новоиспеченные ведьмы, едва дождавшись первых лучей солнца, и мчались обратно под стены города, так и не вкусив желанной силы и свободы. Мне же к темноте было не привыкать.

Ма не любила свет. Он резал глаза и, причиняя боль притаившемуся внутри демону, мутил и без того не очень ясный разум. Наша тесная квартирка стала убежищем, где царила вечная ночь: Ма не раскрывала ставен и не зажигала свечей. Тонкая и бледная как привидение, она научилась двигаться с закрытыми глазами, вытянув вперед костлявые руки. Едва ли во всем потустороннем мире найдется демон, которому удастся забрать воспоминание о ржаво-соленом вкусе смешанных с кровью слез, остававшемся на губах всякий раз, когда я перед сном целовала МА в мокрую щеку. Слишком уж оно въелось в память.

Тьма укрывала меня. Когда Светлый Человек в очередной раз появлялся на пороге, красивый и неизменно жестокий, Ма бросалась к нему, одержимая своей влюбленностью, а я заползала под лежанку, куда не проникали лучи света, и старалась даже дышать как можно тише в тщетной надежде остаться незамеченной. Что мне после этого опасности равнин? Тихие вскрики Ма, скрипы продавленной лежанки и до блеска начищенные ботинки нежеланного гостя пугали куда больше, чем громогласный вой вышедшей на охоту стаи. А уж сам Светлый Человек внушал мне такой страх, который легендарным колдунам Черному Пеплу и Безмолвному Ужасу при всем желании не под силу внушить.

Лазурная Волна рассказывала, как однажды Шут, с расплывающимся под глазом синяком, привел за руку непонятное окровавленное существо, без устали повторяя, что совершил хороший поступок. Спас принцессу, дескать. Но вот уж на принцессу я похожа не была — скорее на одичавшего звереныша. Грязная, тощая, среди кровоподтеков и покрывшихся корочкой царапин здоровой кожи не разглядеть. Ни слова не говорила на все озадаченные расспросы собравшихся взрослых. И все норовила снова забиться в темноту, сопротивлялась, вырывалась. Я не знала тогда, что именно Лазурная Волна постепенно, шаг за шагом, превратит озлобленного звереныша в человека. Не знала, что вскоре стану им как родная.

Мир изменился, когда Шут впервые взял меня за руку. Крошечная и темная вселенная, сжатая до погруженной в себя Ма и жуткого Светлого Человека, вдруг распахнула двери туда, где оказалось светло, но не страшно. Крепко сжимая в маленькой ладони мои пальцы, Шут вывел меня из мира мрака, боли и ужаса. И навсегда остался в потаенных теперь воспоминаниях, куда я прячу всех дорогих людей.

Мы были неразлучны с тех самых пор — Принцесса Луна и ее Рыцарь-Шут. Так хорошо было убегать от проблем в теплую кухню, где хозяйничала Лазурная Волна. Безумная Ма и пожирающий ее разум демон, ненавистный Светлый Человек и железистый привкус крови во рту — все это уже не имело значения. Не существовало. Шут был моим лучшим другом — пока я не ушла одним холодным вечером на равнины, оставив позади пылающие адским пламенем дома. Сохранились с тех пор лишь частичка прежних воспоминаний и полузабытое теперь прозвище “Принцесса”. Потому что, как говорят проповедники, гнилым рожденное гнилым и остается…

В щель между ставнями видна узкая улица. Холодный осенний вечер уже вступил в свои права, и узкий диск растущей на востоке луны почти загнал солнечный круг за горизонт. Трубы остановившейся фабрики, молчаливое напоминание очередной потери чистого человечества, уходят черными от копоти верхушками в темнеющее небо. Длинные тени пролегли между домами, отвоевав у света жизненно важное пространство.

Сумерки не зря называют мертвым сезоном. Как только алый закат отгорит до конца, пограничники подадут энергию на тысячи охранных осветителей, накрыв город куполом света. Но сейчас, когда свет дня уже померк, а искусственная защита еще не включена, любая демоническая тварь, ненароком пробравшаяся в город, может выползти из своего темного убежища и кем-нибудь закусить. Каким-нибудь запоздалым прохожим.

Не случайно мне вспомнился Шут. Не потому, что я люблю ворошить в памяти события минувших дней — напротив, я с удовольствием забыла бы их все. Просто один из этих запоздалых прохожих до боли похож на моего друга. Да, лица в темноте не разглядеть, но вот его походка, манера держаться…

Шут был самым красивым мужчиной из всех, с кем мне довелось повстречаться. Трудно описать его, не срываясь на набившие оскомину шаблонные сравнения. Тут вам и тело древнего бога, и лицо падшего ангела. Длинным черным ресницам позавидовала бы любая городская красавица, а запустить пальцы в густые темные волосы мечтали почти все. Шут всегда был любимцем женщин. Еще в младших классах девчонки тайно вздыхали по нему. Что началось потом, можно полно описать лишь одним словом — сумасшествие. За Шутом бегали почти все — от молчаливых скромниц до первых забияк школы. Даже некоторые преподавательницы не стеснялись распускать руки, всячески намекая, что покровительство умудренной опытом женщины пойдет пареньку исключительно на пользу. У самого Шута, впрочем, все это внимание вызывало лишь одно желание — провалиться под землю. Хотя, думается мне, его бы и оттуда выкопали.

Другой бы, оказавшись в таком положении, горделиво выпрямил спину, поднял подбородок вверх. Расцвел, так скажем, в лучах всеобщего обожания. Шут же всячески старался быть незаметным. Низко пригибал голову, горбился. Улыбаться так вообще мог лишь в обществе родных или близких друзей, которые, к счастью, никаких неподобающих желаний к нему не испытывали. А после травмы лодыжки у него появился отличный повод слегка прихрамывать.

Вот и запоздалый прохожий такой. Сгорбился, хромает, пошатывается, как пьяный. К своему изумлению, в неверном свете трясущегося в руке мужчины фонаря я различаю отличительные нашивки пограничника на серой куртке. Рановато для патруля. Впрочем, он не один.

Его спутницу можно было бы принять за неуклюжего мальчишку-подростка. Одежда висит мешком, капюшон надвинут на лицо. Только некоторая излишняя для мужчины плавность походки да то, как она прильнула к своему сопровождающему, и выдает в ней женщину. Неразумную городскую жительницу, которой хорошо бы было сидеть сейчас дома, закрыв все окна, и дожидаться удара гонга. А потом, когда ночная защита города была бы включена, она могла бы и сбегать к своему пограничнику.

Луч фонаря вспарывает сгустившийся в проулке сумрак, выхватывает серую брусчатку дороги и красноватые стены домов. Скользит выше, по тяжелым, потемневшим от дождей ставням с замысловатой защитной резьбой. Проникает тонкой полоской света внутрь — освещает бурый от пыли занавес, разделявший в свое время нас и Ма. Бриз так и не стала его снимать.

Я отступаю от окна, не желая показываться пограничнику на глаза. Тихонько цокают коготки Бряка по дощатому полу, когда демоненок, учуявший, что я проснулась, подбирается ко мне. На равнинах он всегда пристраивается рядом, будто бы охраняет мой сон, но в чужом, враждебном городе, где все призвано защищать чистых обитателей от злых демонов, Бряку не по себе. Даже большого демона не видно и не слышно, но за этого я не волнуюсь, этот наверняка затаился поблизости, выбирая удобный момент, чтобы нанести удар. Демоны коварные существа — и терпеливые.

Я точно знаю, что вырвало меня из глубокого сна. Искорка ауры, вспышка силы. На языке осталось смутное послевкусие соли и горечи. Ведьма, кем бы она ни была, мне не опасна. Аура слабая, еле-еле прощупывающаяся. Остаточной магии немного — наверняка она призывала демонов всего пару раз, да и то не очень удачно. В колдовском мире ее бы и ведьмой-то не назвали, а на ярмарке причислили бы к проблемным подросткам. Установленная ловушка по-хорошему не должна была на нее реагировать…

Бряк прихватывает зубами мой палец, разрывая концентрацию. Раздосадованная, отдергиваю руку. Сама знаю, что энергию теперь надо экономить, но не так-то просто избавиться от старых привычек. На равнинах лучше никуда не соваться, не прощупав предварительно энергетический фон. Беспечные могут и на банду равнинных колдунов наткнуться, а общаться с ними, честно говорю, не так уж просто.

Бряк тихо шипит.

Мгновение спустя в дверном замке поворачивается ключ.

О, вошедшим совершенно не до гостей! Фонарь небрежно поставлен на край маленького столика у двери, а пара настолько поглощена друг другом, что выпрыгни сейчас из темноты злобный демон, его и не заметили бы. Куда уж тут равнинной ведьме с демоненком на плече. Шорох стягиваемой одежды, треск ткани. Быстро, суетливо и как-то отчаянно…

Три вещи случаются одновременно. Пограничник отталкивает свою спутницу, бормоча что-то неразборчивое. Мне в голову закрадывается пугающее осознание, кто же мог открыть дверь квартиры ключом. С улицы доносится звук гонга, и яркий свет врывается в дом сквозь раскрытые ставни.

— Если это шутка, милый мой Рыцарь, то заметь — я не смеюсь. Потому что совращать ту, которая выросла у тебя на руках, было бы совершенно не по — рыцарски, — как обычно, ехидный тон скрывает многое. Растерянность. Удивление. Смутную радость, что они оба живы. Обжигающую ярость при одной только мысли о том, что друг детства мог бы сотворить сейчас с моей младшей сестренкой. Но чему бы ни хотелось прорваться наружу, едкие слова перекрывают внутренним эмоциям кислород.

Я не могу поддаваться чувствам. Не тогда, когда коварный и своевольный демон только и ждет своего часа. Слишком многое сейчас на кону — это не только моя жизнь и не только мой разум. Если Тень-демон превратит меня в послушную марионетку, опасность будет грозить и Шуту, и Бриз. Да и всему городу, если уж на то пошло.

Демон, легок на помине, неожиданно возникает за спиной. Касается рукой плеча, будто ободряя, и проходит дальше, вперед, протягивая Шуту ладонь для рукопожатия. Демонстративно не замечает сложившейся ситуации: полураздетых горе-любовников, разглядывающих меня так, словно они никак не могут определиться, кто же я — потусторонняя тварь, демоническая иллюзия или призрачная тень.

На удивление, непринужденное поведение Теня-демона разряжает обстановку. Хотя, казалось бы, его и похоронили, и надгробие соорудили, и забыли наверняка…

— Очевидно, Луну вы знаете, и представления будут излишними, — только и произносит демон. Не касается ни своего чудодейственного воскрешения, ни моей новой сути. — Тогда, может быть, сразу к делу?

***

“Дел” у Теня-демона оказывается на удивление много. И ни одно из них не касается реального положения вещей. Если кто и умеет играть, так это демон — разыгрываемый им пограничник немаленького, надо полагать, ранга выходит убедительным и достоверным. Если бы я не знала правды, кроющейся за иллюзорной зеленью его глаз, то, наверное, и не заподозрила бы обмана. Впрочем, до тех пор, пока “дела” демона отсрочивают неизбежные объяснения с Шутом и Бриз, я не имею ничего против.

Можно было бы изобрести сотню причин, которые привели меня именно сюда. Можно было бы найти простое объяснение, если бы кто-то додумался спросить. Например, безопасность. Конечно, безопасное место можно отыскать и в любом другом квартале города, не говоря уж о ярмарке, где я, конечно, за свою бы не сошла, но за близкую к своим — вполне. Или полуправда — я хотела увидеть Бриз. Убедиться, что с ней все в порядке, обнять еще разок. Любая причина хороша, лишь бы не называть главную — черные буквы на зачарованной бумаге, сложившиеся в слишком знакомое, слишком родное имя.

Что ж, Бриз я увидела. Бриз сидит на трехногом стуле напротив меня, и я не могу найти слов, которые изгнали бы затаившуюся в ее глазах неприязнь. Говорят, любовь легко переходит в ненависть. Вот и малышка, которую мы с Шутом и Тухлей нянчили, переросла детскую привязанность к старшей сестре. Начинающая ведьма Бриз ненавидит равнинную ведьму Черную Луну.

Сложить все воедино легко. Слабый маг мог разорвать нить ловушки только в одном случае — если та самая пресловутая кровная связь усилила бы его тусклую ауру. В состоянии глубокого сна мы способны бессознательно делиться энергией с теми, кому доверяем. Должно быть, почувствовав приближение Бриз, я, сама того не ведая, отдала ей часть энергии. Вот так слабенькой ведьме удалось разорвать поставленную на сильного колдуна ловушку. Нотки же соли и горечи, оставшиеся в магическом послевкусии, отражают ее личный тотем — морской ветер, бриз. Так же как магическое послевкусие Тухли всегда имело неприятный привкус гнильцы.

Моя сестра — ведьма. Нет, хорошо, пока не ведьма. Но Бриз пыталась призывать демонов, и не важно, сознательно это было или бессознательно. Она пересекла черту, отделяющую примерную городскую жительницу от грязных ведьмовских отродий.

Казалось, кто бы говорил, да? Я и сама не святая. Но Бриз, моя маленькая Бриз, употребила свою силу на то, что я ненавижу больше всего на свете — классический приворот. Будто не знала, что именно он превратил Ма в ходячий безумный скелет. Что Светлый Человек, подонок, в которого мы обе темноволосые и зеленоглазые с острыми чертами лица, лишил Ма остатков разума. Что он выбросил ее, как ненужную игрушку, когда обзавелся законной супругой. И после всего этого Бриз выбрала для своих коварных планов моего некогда лучшего друга — Шута.

Все признаки налицо — затуманенный взгляд, неадекватное временами поведение. Загнанное выражение, появляющееся на лице всякий раз, когда ему на глаза попадается Бриз — так бывает у тех, кто изо всех сил сопротивляется привороту. Я была несправедлива — Шут понимает, что происходящее неправильно. Это Бриз давно забыла, что есть хорошо, а что плохо. Как говорят, рожденное гнилым…

Я оставляю демона говорить о “делах”. Меня они не касаются, не затрагивают. Пусть он играет свою роль, изображает давно мертвого пограничника. Пусть делает, что хочет — мне нет до него дела. Я ненавижу демонов и ту заразу, которую они разносят.

Мне было восемь, когда родилась Бриз. Маленькое чудо. Малышка с глазами цвета морской волны. Да, не прозрачно-голубыми, как у Ма. Но и не зелеными, цвета замшелого камня, как у Светлого Человека. Кажется, первое время я завидовала — ей природа подарила частичку Ма, смазала резковатую, злую красоту человека, которого я ненавидела больше всех на свете. Мне же от матери не досталось ровным счетом ничего.

Прошел год, и Ма сошла с ума. Мне долго не хотелось признавать, что только демон — тот самый, который разрушил ей разум и уничтожил ее жизнь — удерживал Ма на краю безумия. Когда он ушел — вернее, когда его изгнали — она окончательно потерялась. Реальное и нереальное так сплелось в ее воспаленном сознании, что ей уже не удавалось отделять истину от иллюзии.

Бриз плакала. Отчаянно и надсадно — так плачут маленькие дети, еще не способные понять, что Ма больше не может их утешить. В квартире было холодно и пусто, и только луна рисовала на грязном полу длинные светлые дорожки. Серебристый луч скользнул по моей щеке и упал на личико заплаканной Бриз. Тогда я впервые взяла ее на руки. И она затихла.

Я до сих пор считаю, что лунные дорожки указали мне путь. Мое предназначение. В тот холодный осенний день я перестала быть маленькой Луной. У меня появилось новое имя — старшая сестра.

Первым словом Бриз было “Лу”, неравноценная замена “Ма”…

— Лу! — Бриз переминается с ноги на ногу на пороге ванной. Ей не по себе — это ясно читается за напускным безразличием. Интересно, как давно она стоит там, наблюдая, как я вожу пальцем по поверхности ледяной воды, заполнившей умывальник, вспоминая вещи, которые не стоило бы вспоминать.

— Нагревательных кристаллов нет, — отрывисто произносит сестра. — Закончились. Заплатить было нечем.

— Не поверишь, но я заметила, — по привычке едко откликаюсь я.

Ванная у Бриз выглядит так, будто ей уже давным-давно не пользовались. Светильник остался всего один, пустой и покрытый толстым слоем пыли. Вода застоялась в умывальнике, ржавая и ледяная. Полотенца и вовсе нет. Кажется, будто с тех пор, как я ушла на равнины, ничто в нашей маленькой квартирке и не подумало измениться к лучшему. Включая саму Бриз.

— Если хочешь вымыться, ближайшая душевая в двух кварталах. Хотя видок у тебя, конечно, — сестра разглядывает меня колючим, неприязненным взглядом, подчеркивая, что растрепанная и окровавленная девушка, увешанная подозрительного вида амулетами, обязательно привлечет ненужное внимание. — Ну или не закрывай дверь. В коридоре свет есть.

Бриз греет руки в карманах просторной кофты — черной и бесформенной, скрадывающей любые возможные достоинства фигуры. Сестренка сделала все возможное, чтобы не походить на меня и не походить на женщину. Ее волосы коротко, но неровно обрезаны. Бледные сухие губы растрескались от ветра и холода. Острые фамильные черты лица можно было бы смягчить, оживить краски, подчеркнуть длину ресниц или изящный изгиб бровей. Но, очевидно, женские хитрости не для Бриз. Она похожа на мальчишку-подростка, спрятанная в свободных одежках и далеком внутреннем мире. Хорошенькая девчушка, длинные волосы которой я когда-то заплетала в замысловатые косички, осталась в далеком прошлом.

— Бриз, — мой оклик застает ее врасплох. На мгновение на лице Бриз проступает что-то знакомое, по — детски трогательное, родное. Я знаю, мне многое нужно ей сказать. Многое попытаться понять. Разобраться, как же сестра, в которой раньше не было ни капли магии, оказалась в черном списке мертвого пограничника. Но я не знаю, как начать. За те долгие годы, что я вытравливала из себя человечность, я разучилась быть сестрой. И единственное, что приходит мне в голову, до крайности нелепо. — Я знаю, где достать нагревательные кристаллы. Нужны?

Зарождающаяся в уголках губ улыбка меркнет.

— Да, нужны, — отрезает Бриз. — Но не от тебя.

И она исчезает в кухне.

Я остаюсь. Примостившись на краю ванны, совсем как в те времена, когда я укрывалась здесь от Светлого Человека и безумной Ма, я пытаюсь понять, что же теперь делать. Совсем недавно план действий был ясным и четким — найти убийцу Теня, стряхнуть с себя оковы Последнего Желания, отправить демона обратно в его демоническую реальность и вновь раствориться на равнинах. Сейчас…

Кто-то обнимает меня. Его руки большие, сильные и теплые, и в его объятиях уютно так, словно мы знаем друг друга уже много-много лет. Много-много лет были близки.

Невольная улыбка появляется на моих губах, и я поднимаю голову, чтобы взглянуть ему в лицо.

***