Лубянская империя НКВД. 1937–1939

Весь этот раздел написан по документам, собранным в два объемистых тома «Персонального дела», с которыми мне была предоставлена возможность поработать в Центре хранения и изучения документов новейшей истории — ЦХИДНИ. (Теперь (2001) это РГАСПИ — Российский государственный архив социально-политической истории.)

Доносы

Как сказано, отец был смещен постановлением ЦК от 22 сентября. А уже спустя несколько дней на Ильинку в КПК доставляют скромную папку, образованную перегнутым листом плотной бумаги, на котором аккуратная чернильная надпись: «Материал на Жуковского С.Б. (Зам. НКВД)». Тут же, через весь лист черным карандашом размашисто: «т. Шкирятову. Посылаю материал на Жуковского. Ежов. 27/IX-38 г.» К ^материалу» приложена опись на типографском бланке с гербом и прочими атрибутами НКВД; бумага — верже.

«СОВ. СЕКРЕТНО ЛИЧНО

Зам. Председателя КПК при ЦК ВКП(б) тов. Шкирятову

По поручению тов. Ежова Николая Ивановича — направляю следующие материалы на Жуковского С.Б.

1. Заявление НЕРУСА от 16.IX-38 г. на 3 листах

2. Заявление Майзеля Б. от 27.VI.37 г. на 9”

3. Анонимка от апреля мес. 1938 г. на 3”

4. Показания арестованного Камермахера Ш.И. на 1 л.

5. Вторая анонимка на имя тов. Сталина от 23.IV—38 г.

6. Заявление Осипова Л.Е. от 27.IX.37 г. на 1 л.

7. Письмо Майзеля Б. на имя тов. Поскребышева на 2 л.

8. Заявление Бокшицкого от 3.XII.37 г. на 1 лис.

Начальник секретариата НКВД СССР Старший майор государственной безопасности (Шапиро)»

Сопроводительная записка Ежова Шкирятову

Свидетельствует Фриновский: «На имя Ежова поступило заявление о Жуковском по обвинению его в том, что он троцкист и имеет связи с заграницей.

Это заявление через Шапиро Ежовым было направлено мне. Я в связи с этим зашел к Ежову и сказал: «Вы мне переслали заявление на Жуковского, что с ним делать?» Ежов ответил: «Положи его подальше, Жуковский «свой» человек и никакого дела на него заводить не надо».

Сопроводительное письмо Шапиро Шкирятову

Это было показано 21 июля 1939 г. на очной ставке арестованных Ежова, Фриновского и Евдокимова (поочередно) с Жуковским.

Как видим, не горят не только рукописи, но и доносы. Они хранятся в спецархивах, пока не понадобятся. Задержимся на перечисленных документах. «Нерус» — это не фамилия, а кличка агента, «стукача», приславшего очередной донос (в деле хранится не только машинописная копия, но и рукопись). Творение Неруса приведем в главных выдержках.

«Сообщение № 16

В Москву приехала в отпуск Торгпред в Норвегии Левенсон (Людмила).

В одном из разговоров со мной о бывших внешторговцах она рассказала мне следующее: при партчистке тов. С.Б. Жуковского (Зам. Наркомвнудел) в 1929 г. в ячейке Наркомвнешторга было установлено, что тов. Жуковский, когда в 1916 году петлюровцы заняли Киев, остался в Киеве без разрешения наших организаций. Сам тов. Жуковский этот факт объяснял тем, что не мог связаться ни с кем, чтобы получить разрешение. По занятии Киева петлюровцами тов. Жуковский был последними арестован. Спустя несколько дней одним видным петлюровским генералом т. Жуковский был из-под ареста освобожден. Т. Жуковский был знаком с ним давно. Тов. Жуковский был этим петлюровцем освобожден при условии, что даст ему обещание уехать в Москву. Через некоторое время по освобождении из тюрьмы в Киеве т. Жуковский действительно уехал в Москву. На вопрос: куда же вы ездили в Москву, к кому в Москву? тов. Жуковский ответил — «/с Пятакову. Пятаков может подтвердить!»

Далее устанавливается, что, пробыв некоторое время в Москве, т. Жуковский возвращается снова на Украину через Курск (кажется, опять в Киев)?

На вопрос, как же вы могли без специального пропуска попасть снова за кордон, тов. Жуковский стал свои ответы путать и под напором новых вопросов в связи с этим обстоятельством он тут же в зале падает в обморок, его откачивают водой и выносят из зала. Чистка т. Жуковского из-за обморочного состояния на этом была прервана и перенесена в райком…» (В действительности отец, вскоре придя в себя, настоял на немедленном продолжении чистки. — В.Ж.)

Через несколько дней, пишет Нерус, Левенсон «зашла в Замоскворецкий райком партии узнать, какова судьба т. Жуковского… ей сказали, что… на комиссию в райком специально приезжал лично Пятаков на выручку. Пятаков… подтвердил, что т. Жуковский действительно приезжал в Москву, являлся в Москве и жил у него на квартире.

Т. Жуковский был близок к Пятакову и в большой дружбе с ним. Работал он с Пятаковым в ВСНХ».

В углу листа — надпись красным карандашом: «т. Виноградов. Вызовите Левинсон и Нерус 1-го. Шкирятов».

Очень ко времени оказалось «Сообщение № 16». Можно лишь гадать, случайно ли это.

Заявления Б. Майзеля, в том числе и не упомянутые в списке Шапиро, благодаря широте охвата, естественно объединяются в некую «майзелиану», чья задача — доказать большие переплаты по внешнеторговым операциям и ошельмовать как можно большее количество людей и учреждений. И если ту часть «майзелианы», которая посвящена разоблачению переплат, можно занести в разряд усердия не по разуму, то масштаб клеветы, когда оговариваются уже не только конкретные трудящиеся, но целые организации, наводит на мысль о патологии — что-то вроде паранойи на фоне борьбы за построение социализма в одной, отдельно взятой стране.

Первый донос Майзеля датирован аж мартом 1931 года. Между прочим, сикофант гневно отметает высокую репутацию, заслуженную детищем отца — Цветметимпортом. Дадим выдержки.

«Совершенно секретно;

О вредительстве в системе внешней торговли

Ряд проверенных мной работ по анализу наших выступлений на заграничных рынках показывает наличие еще не раскрытых вредительских ячеек в системе Внешней Торговли.

…Я твердо уверен, что вредительские ячейки еще существуют в Электроимпорте, Цветметимпорте, Металлоимпорте, Резинотресте и др…Характерно, что в то время, как вредительство «прет» из Цвет-метимпорта, это не мешает в системе УЗО (Управление заграничных операций. — В.Ж.) бывшего Нар-комторга НКВТ считать это общество лучшим в системе спецобществ.

…Их (вредителей. — В.Ж.) задачи:

1) тормозить развитие Советского котлостроения (ве-. роятно) и станкостроения и др. видов оборудования…

2) Свести к минимуму эффект монополии внешней торговли. В результате мы не разбиваем единого фронта иностранных фирм и картеля по черным металлам…

3) Выступать в моменты невыгодной конъюнктуры и платить сверх биржевых цен…» Ну и так далее.

«Я по разным наблюдениям и некоторым материалам беру на себя смелость наметить некоторых лиц, причастных к вредительству, и некоторые источники финансирования.

Элисман, Гуревич — Цветметимпорт, Шапиро, Вил-комирский, Левенсон (Людмила. — В.Ж.), Бергер, Келен — Электроимпорт (возможно Мазур).

По металлоимпорту Финкель, Сулимов. По Тексти-лъимпорту Американское отделение в целом (неясна для меня роль Фушмана). По резине — Босняцкий, по льну — Печорский. Вызывают у меня сомнения Биткер и Краев-ский (о последнем имеются серьезные материалы)».

Впору восхититься партийной дисциплиной. В те годы боролись с вредителями, стало быть, все упомянутые персоны и организации либо только вредительствуют, либо, по крайней мере, заслуживают соответствующего подозрения. Будь это лет на семь позже, достойное место, плюс ко вредительству, заняли бы диверсанты и, уж конечно, шпионаж.

Из заявления от 27.VI.37 г.

«ЦК ВКП(б). тов. Сабашникову

Считаю необходимым сообщить вам следующее. В системе внешней торговли до последнего времени продолжали работать люди, явно причастные к таким сделкам, которые обошлись государству во много млн, убытков. Печерский… Турбин… Озерский… И.В. Боев.

Я не знаю, где теперь работает Жуковский (Не мешало бы поинтересоваться. Жуковский был тогда в силе. «Так тонут маленькие дети, купаясь летнею порой». Впрочем, Майзель, сдается, выплыл. — В.Ж.), операции которого по импорту цветных металлов в бытность его председателем Цветметимпорта носили явно вредительский характер». Далее — об известном эпизоде из чистки 1929 г., включая обморок.

Тот злополучный обморок. В деле хранится подборка небольших листков, заполненных карандашом. Это заметки, оставленные сотрудниками комиссии в процессе бесед с вызванными. Там видны объяснения отца: «В 29 г. физически не выдержал… На чистке был большой допрос. Я много работал, поэтому — случилось».

«Может быть, это случайность, но тем не менее я (Майзель. — В.Ж.) считаю нужным напомнить об этом эпизоде. Вызывает сомнения тогдашняя деятельность Элисмана. Сулимов… Босняцкий… Биткер… Биркен-гоф… Ландау… Аккерман, который вообще вызывает у меня серьезные подозрения. Его последняя командировка в Америку объясняется его родственной связью с бывшим тогда председателем Нефтесиндиката Ря-боволом. Янко… Штернберг (ныне в Моссовете)… Го-родицкий… Юзбашев… Шустер-Чайский…»

Следующий фрагмент «майзелианы», датированный

4. Х.38 г., появился в результате телефонного запроса из КПК. Вначале говорится о миллионных убытках и пересказывается донос семилетней давности. И далее:

«Одно время возник слух, что Жуковский является претендентом на пост Наркома Внешней торговли. Хотя это был только слух, я все же решился и счел своим долгом сигнализировать о том, что его руководство Цветметимпортом во всяком случае показывает неумение охранять интересы Советского государства на внешних рынках. Кроме того, я вспомнил эпизод, имевший место во время чистки членов партии в 29 г… Я писал в этой записке, переданной мной через тов. Жемчужину, что этот эпизод может и не иметь значения, но во всяком случае должен быть все же учтен».

Заключительный аккорд (пункт 7 письма Шапиро) адресован Поскребышеву и в сущности повторяет изложенное ранее.

Доносы, означенные в п.п. 3 и 5, являются двумя одинаковыми экземплярами, адресованными безымянным героем Сталину и Микояну и переправленными в НКВД.

«Меня побуждает писать не желание оклеветать, а мучительные сомнения, не является ли мое молчание укрывательством. Мне, бывшему работнику НАР-КОМВНЕШТОРГА, известно, что в 1933—34 г. член коллегии Наркомвнешторга ЛАНДА неоднократно заявлял Жуковскому, ныне зам. наркома Н.К.В.Д., о вредительской деятельности Розенгольца. В результате Ланда, а не Розенгольц, вылетел из Наркомвнешторга. Накануне процесса Розенгольца по личному приказу Жуковского Ланда был арестован. Не заметаются ли следы? Необходимо СРОЧНО и НЕОЖИДАННО для ЖУКОВСКОГО ДОПРОСИТЬ ЛАНДА».

Сопроводительное письмо вместе с анонимкой на Жуковского

Я, к сожалению, не могу исключить, что, будучи заместителем наркома, отцу, в силу этой должности, случалось подписывать ордера или постановления на арест. Но, вообще говоря, так называемой «оперативной работой», включающей все связанное с арестами и следствием, отец не занимался и в круг его деятельности это не входило. Так что, думаю, арестовать по личной прихоти Ланду отец попросту не мог. Данная анонимка — явно соблазнительная для пыточников, чей час был, увы, не за горами, — тем не менее никаких последствий не возымела.

Показания Камермахера посвящены опять же «обморочному» случаю на чистке, а также эпизоду, с которым лучше познакомиться по «первоисточнику» — заявлению в НКВД Осипова А.Е. от 27.ІХ.37 г.

«В 1927 г. я работал в Германии Уполномоченным Акционерного общества «Русот»… осенью того же года в Берлине в Торгпредстве на ул. Линденштрассе 23–25 состоялось общее собрание. На этом собрании троцкист Каплинский и его друзья… выступали по сути дела против линии партии.

Я выступил с указанием на это антипартийное выступление. Едва я кончил, как с места вскочила Бродская, фамилию я ее вспомнил недавно в разговоре с товарищем, и громко крича на весь зал собрания, назвала меня сволочью и правоверной пешкой. До моего выступления она обо мне вообще не имела никакого представления. Я потребовал занесения этого оскорбления в протокол и привлечения Бродской к партответствен-ности. Тогдашний секретарь парткома Воронин обещал принять меры, а меня просил успокоиться.

Жуковский С., муж Бродской, тоже член партии…, которому я после собрания заявил об антипартийном поведении его жены, тоже стал уговаривать меня успокоиться, так как она больной человек и т. д. Сейчас, когда я об этом факте вспомнил, считаю не лишним поставить о нем в известность органы НКВД, так как он свидетельствует о том, что уже тогда в Берлине была троцкистская организация…»

Согласен, обидно, когда тебя обзывают сволочью и правоверной пешкой. Но носить это десять лет в себе, а потом писать заявление в НКВД — тоже ведь как-то не глядится…

Последнее по порядку в списке Шапиро, но не по производимому впечатлению. Заявление Зелинского (Бокшиц-кого).

«В НКВД

Сообщаю некоторые факты, известные мне о работнике НКВД, члене КПК, Жуковском Семене Борисовиче, которого я знаю с 1919 г. Сообщаю, т. к. не уверен, что эти факты НКВД известны». Пункт 1 — эпизод с чисткой и обмороком, коего (эпизода) доносчик свидетелем не был: «Это мне рассказывал кто-то из т.т. присутствовавших на этой чистке. Фамилии не помню». Уж не Жуковский ли эта фамилия? Отношения-то были приятельскими.

«2. Жуковский работал в Берлине в Торгпредстве одновременно с работой в Берлине бандита Лившица Я А. Со слов бывшей жены Жуковского Бродской Любови Семеновны, которую я знаю с 1922 г., я знаю, что в Берлине они встречались, бывали друг у друга и были связаны дружественными отношениями (Жуковский и Бродская с одной стороны и Лившиц и его жена с другой стороны).

3. После исключения из партии и высылки Лившица его семья (жена…) пользовалась поддержкой жены Жуковского…, что мне известно с ее личных слов.

4. Жуковский С.Б. имел близкие дружественные отношения с бывшим его однокашником по химическому факультету б. МВТУ Шахмурадовым, впоследствии начальником Главцветмета, изобличенным как враг народа. Эти отношения я наблюдал сам, т. к. бывал на квартире у Жуковского в Москве. (Точно. Бывал. — В.Ж.)

5. Жуковский С.Б. еще в 35 г. поддерживал близкие дружественные отношения с заместителем Серебрякова, изобличенным врагом народа Быстровым (б. начальник Авторемснаба). Они бывали друг у друга на квартире, Жуковский ездил к Быстрову на дачу и пользовался машиной Быстрова. Это мне известно со слов самого Жуковского».

И в виде постскриптума: «Нынешняя жена Жуковского С.Б. — дочь инженера Шатуновского, насколько мне помнится, бывшего крупного троцкиста, кажется, он умер пару лет назад. Зелинский».

На машинописной копии вместо «Зелинский» дважды переиначено: «Зверенский».

И две надписи. Красным карандашом: «Вызвать Зве-ринского. Шкирятов» и синим грифелем: «По справке из дома Бокшицкий в конце 1937 г. арестован».

Таким образом, свое заявление приятель отца писал за несколько дней до собственного ареста, которого не мог не ожидать. Привожу соответствующий документ.

«Справка

По делу Зелинского-Бокшицкого Евсея Львовича (заявитель на Жуковского С.Б.)

Бывший член ВКП(б) с 1917 г. Исключен из партии 7. VIII —37 г. Куйбышевским горкомом ВКП(б), как не-разоружившийся троцкист. В 1920 г. был децистом. В 1923—24 г., будучи студентом МВТУ, голосовал и выступал за троцкистские тезисы. В 1932 г. в HATH принял на работу Седова, зная, что он сын Троцкого.

В Куйбышеве, будучи директором завода им. Куйбышева, засорил аппарат чуждыми вредительскими элементами.

В своих апелляциях в ЦК ссылался в числе других на Жуковского С.Б., Яковлева Я.А. для подтверждения своей работы в партии.

В архиве имеется дело Маха Иосифа Ивановича, из которого видно, что 22.III—1923 г. Зелинский-Бокшицкий в письме в ЦК на имя т. Молотова сообщил о к.-р. платформе и к.-р. сборищах группы «Рабочей Правды». На основании этого сообщения были арестованы Мах и др. В 1937 г. НКВД арестован. 15/X 38 г.

А. Виноградов».

Убеждаемся, следовательно, что стаж Зелинского надо исчислять не только по чисто партийной линии, поскольку еще за пятнадцать лет до заявления на отца он умудрился, изготовив донос, посадить других своих приятелей во главе с Махом.

Что же касается отца моей мачехи (для большей эффективности притянутого в постскриптуме доноса Зелинского), то троцкистом он быть не мог в силу своей закоренелой аполитичности и беспартийности, скончался лет через 25 и всю свою долгую жизнь оставался литератором, редактором, членом Союза писателей.

Согласно представленным документам, шкирятовская комиссия копала в трех основных направлениях. Первое — уточнение биографических данных, относящихся к 1917–1919 гг. Возникшие сомнения отчасти связаны с ходом партчистки, которую отец проходил в 1929 г. Вторая мишень — внешнеторговые операции, они совершались, главным образом, с германскими контрагентами, и, наконец, третье — «троцкистский» эпизод 1923 года в МВТУ.

Комиссия вызывала участников событий, очевидцев, брала письменные объяснения, проводила обстоятельные собеседования. С последней целью предварительно составлялись вопросники по каждому эпизоду, намеченному к выяснению. В общей сложности я насчитал около ста вопросов. Параллельно запрашивались экспертные оценки и различные архивные данные. Содержание бесед стенографировалось, однако не всегда. Об этом легко судить по тщательно составленным вопросникам, адресованным конкретным лицам, и, зачастую, отсутствием в деле ответов этих последних. Отца, конечно, пытали неоднократно, но ответов его в деле нет. Имеется лишь подробная записка, составленная отцом на середине дистанции, 9 октября — за 8 дней до итогового постановления Бюро КПК. Упомянутая записка является реакцией на критические или заушательские творения, в первую очередь, переправленные в комиссию Ежовым-Шапиро, а также на заявление Левенсон (Людмилы), члена партии с 1903 г. Оно не датировано, но, очевидно, написано по требованию Шкирятова в первых числах октября, т. е. в начале расследования. Посвящено заявление описанию чистки, практически совпадающему с тем, что приведено выше из доноса Неруса. Поэтому воспроизводить записку Левенсон смысла не имеет, ограничимся кратким цитированием официальных документов.

«Из протокола 1929 г. Комиссии по чистке парторганизаций Наркомторга.

Постановили:

Считать проверенным.

Отметить, что т. Жуковский в обстановке подполья (в 1918 г. на Украине) не проявил боевой стойкости, не умея выполнить данного ему партийного поручения по связи с организацией и обнаружив пассивность, передвинуть на работу на предприятие».

Отец, видимо, подал апелляцию со следующим результатом.

Постановили:

Ввиду того, что расследованием вопрос о подполье на Украине выяснен и отпал, — во изменение постановления Проверочной Комиссии т. Жуковского считать проверенным.

Председатель Апелляционной тройки: (Давыдов)». Из дальнейших материалов следует, что Давыдов был «впоследствии арестован органами НКВД».

Немного о матери (отступление)

Этот сюжет задан цитированной выше жалобой Осипова. Вот и развитие темы (А. Воронин, 5 октября 1938 г.).

«Согласно вашего (Шкирятова. — В.Ж.) запроса о поданном заявлении т. Осипова на Жуковскую, могу сообщить следующее.

В конце дек. 27 г. я возвратился из Москвы, где был на 15 Съезде с совещательным голосом, и по приезде в Берлин сделал доклад на общем партийном собрании Торгпредства и Полпредства… после доклада прения проходили довольно бурно, троцкисты старались сорвать прения, устраивали обструкцию своими выкриками с мест. На этом собрании присутствовало более 200 товарищей. Троцкисты получили отпор, голосовали против постановления Съезда 9 троцкистов и несколько человек воздержалось… Была ли Жуковская среди них, не помню, на этом партсобрании Жуковская не выступала, но по своему состоянию Жуковская нервная, сумасбродная и невыдержанная…

Месяц тому назад на Дзержинской площади мы встретились с т. Осиповым, обрадовались, разговорились, он мне говорит — «помнишь, как мы громили троцкистов, мне кричала с места Жуковская, что я являюсь агентом ЦК ВКП(б), я об этом, говорит, сказал Семену Жуковскому, а он на это не обратил внимания». На этом мы и расстались».

Далее следует объяснение матери от 7-го октября, написанное на листе в клеточку. Следовательно, это заявление ей пришлось писать «с ходу», по вызове в КПК, иначе дома для Высокой Комиссии нашлась бы более презентабельная бумага.

«Мне было сообщено тов. Виноградовым, что товарищ Осипов (которого я совершенно не припоминаю) подал на меня заявление, будто в 1927 году в Берлине на одном из партийных собраний я его оскорбила, причем моя реплика в отношении его свидетельствовала якобы о моих симпатиях к оппозиции.

Я совершенно не помню такого факта, да его и не может быть, потому что я никогда в оппозиции не состояла, никогда не придерживалась другой политической линии, кроме генеральной линии Центрального Комитета Партии, что мной фактически доказано в моей партийной жизни и в быту, ибо чистота звания члена партии была для меня единственным критерием во всей моей жизни».

Эпизод с Осиповым этим закрывается. К Бродской же кое-какие вопросы остаются. В цитированном доносе Зелинского есть обвинение в дружеских отношениях с «бандитом» Лившицем и его женой (пункт 2 доноса). Хотелось бы специально обратить внимание на следующий, 3-й пункт: «После исключения из партии и высылки Лившица, его семья (жена…) пользовалась поддержкой жены Жуковского Бродской Л.С., что мне известно с ее личных слов».

Задним числом могу подтвердить большую правдоподобность такого обвинения. После ареста отца и (через 17 дней) его жены мать открыто, не таясь, помогала их двум детям, которые стали жить в семье деда. Тому, кто непонимающе улыбнется («что ж тут особенного?»), поясню, что от объяснений на службе уклониться не удалось, поскольку родная парторганизация выразила недовольство по поводу «связи с семьей арестованного бывшего мужа». Это недовольство было, конечно, отнюдь не худшим вариантом из вполне возможных.

Помню радостное удивление матери в связи с назначением в 1935 г. Якова Лившица заместителем наркома путей сообщения — очень высокий по тем временам пост, тем более что во главе НКПС стоял Л. Каганович. Лившица осудили в январе 1937 г. по делу «параллельного антисоветского троцкистского центра» — вместе с Пятаковым, Серебряковым, Сокольниковым, Радеком и другими.

Потрясенный казнью Лившица, застрелился его друг В.Я. Фурер — видный партиец, которого перевел с Украины на работу в Москву Л. Каганович. Этот эпизод подробно описан Н.С. Хрущевым⁴ (кн.1). Перед смертью Фурер написал, в лояльном тоне, обширное письмо, адресованное Сталину и другим членам Политбюро. Автор высоко оценил Лившица, а свое самоубийство объяснил невозможностью примириться с казнями невинных людей. Читая это письмо Хрущеву, Каганович рыдал. Зато Сталин, когда он вернулся из отпуска, продемонстрировал совершенно иную реакцию. Он объявил Хрущеву, что Фурер — человек нечестный и маскирующийся троцкист.

Эту сталинскую тему взяли в немедленную разработку ежовские следователи, которые вели дело недавнего сподвижника Ягоды, а перед арестом наркома внутренних дел Белоруссии Г.А. Молчанова. Ему, в частности, инкриминировалась связь с «троцкистом» В.Я. Фурером, который якобы действовал по заданию одного из «руководителей» всей троцкистско-диверсионной организации Я.А. Лившица.

Представляется, что самоубийство Фурера могло бы вызвать такой же широкий отклик и войти в историю, как самосожжение пражского студента Яна Палаха в 1968 г., совершенное в знак протеста против ввода в Чехословакию советских войск. Однако полная безгласность нашего общества тех лет предупредила эту возможность. О случае с Фурером мало кто знает до сих пор. (Впрочем, как и о самосожжении в Каунасе литовского студента по имени Ромас Каланта, совершенном в мае 1972 г.)

К визиту матери в КПК был подготовлен вопросник из восьми пунктов. Первые шесть относятся к заявлению Осипова. П. 7: «Как держала себя Бродская в вопросах борьбы с троцкистской оппозицией». П. 8. Буквально цитируется пункт 2 доноса Зелинского — о дружбе с Лившицами — и вопрошается: «Правильно ли это?»

Что ответила на это мать, из дела не видно. Думаю, следовало отрицать. Такова, в сущности, партийная этика, даже дисциплина. Ведь если коммунист без всякого принуждения и явных улик сознается в подобном «преступлении», то он его и за преступление не считает, а это уже недопустимый вызов. Либо признать и слезно покаяться, что значит выказать большую глупость и напроситься, в лучшем случае, на партийное взыскание с занесением. Полагаю, мать реагировала правильно.

На упомянутых выше черновых карандашных заметках к матери относится следующая зайись: «Опп: в 23 г студентом МВТУ — Бродская (вела себя хорошо)». Это, видимо, и есть ответ на седьмой пункт вопросника.

Защита

Объяснительная записка «подследственного», датированная 9-м октября, пространна. Большая ее часть рисует действия отца в 1918 году. Это ответ на возникшие в ходе известной чистки недоумения. Итак, участие в составе красногвардейцев в боях против петлюровцев на стороне восставших рабочих Арсенала. Установилась советская власть, однако ненадолго. «Через некоторое время началось совместное наступление немцев и петлюровцев, закончившееся занятием Киева немцами. При оставлении Киева советскими частями и организациями я не успел из Киева уйти. Припоминаю, что отход из Киева происходил в исключительно спешном порядке…»

Вскоре «в дом родителей, где я проживал, явились немцы и петлюровцы и арестовали меня и старшего брата. Поместили нас в тюрьму при Старокиевском полицейском участке. Через несколько дней брат был освобожден, а меня продержали еще продолжительное время…»

Последующий все же выход на волю состоялся при содействии преподавателя словесности Стешенко И.М., чьим учеником в Коммерческом училище был Семен Жуковский. Стешенко «еще в старое время, в школе, слыл либералом или даже социалистом, а в петлюровское время в качестве украинского с.д. был влиятельным человеком».

Роль Стешенко в своем освобождении отец старается — что вынуждено атмосферой 21-го года Великого Октября — преуменьшить.

«Гораздо более решающим было то обстоятельство, что ни при аресте, ни в дальнейшем в руки следователя не попал ни один документ, изобличавший меня в участии в восстании против петлюровцев».

Что до самого ареста, то произошел он по имевшему якобы место доносу некоего меньшевика-типографа.

«После освобождения я задался целью связаться с кем-либо из членов большевистской организации, чтобы принять участие в подпольной рев. работе… Но я не знал ни путей, ни средств и не имел опыта для связи в подпольных условиях с организацией. В результате твердо решил уехать в Москву с единственной целью либо разыскать кого-либо из киевских большевиков, либо другим путем найти в Москве содействие, чтобы связаться с организацией и все же участвовать в подпольной работе. Не было опыта и умения, но было искреннее и сильное желание снова вернуться к партийной работе.

Я выяснил, что пропуска на выезд за пределы Украины выдаются немцами. Вспоминаю, что мотивировал в своем заявлении просьбу о выезде тем, что я московский студент, намерен продолжать в Москве свою учебу и… приложил к заявлению документ о том, что я являюсь студентом Московского Политехнического института. Я действительно в 1916 г… был зачислен в Московский Институт и учился, живя в Москве, в течение первой половины 1916 года. Из этого Института в 1916 г… я и был призван солдатом в старую царскую армию».

Итак, летом 1918 года отец снова в Белокаменной.

«В Москве я узнал, что здесь находится комиссия ЦК КП(б) Украины, во главе которой находится Пятаков. Вопреки заявлению или, вернее, догадке т. Людмилы я в то время лично никогда ни разу Пятакова не видел, ни разу, тем более, не встречался и убежден, что он о моем существовании не догадывался».

И далее: «Ответ, который мне был дан в аппарате Комиссии, заключался в том, что никаких адресов мне не дадут, что я Комиссии человек неизвестный, но что если я хочу за свой страх и риск снова попытаться связаться в Киеве с организацией, то мне помогут вернуться в Киев. Я согласился».

В результате, соблюдая правила конспирации, при помощи «человека в Орше» отец переправляется в Киев, где пребывает до прихода советских войск в начале незабываемого 1919 года.

«Явившись немедленно в губпартком КП (б) У, я заявил о себе, сослался на знавших меня товарищей-партийцев, был восстановлен членом организации и послан на политработу в Политотдел Губвоенкома-та. В Киеве я продолжал в качестве политработника и затем Зам. Губвоенкома работать вплоть до деникинского наступления. При занятии Киева деникинцами эвакуировался… и через политуправление РККА направлен на политработу в распоряжение Политотдела IV армии.

Это все, что касается 1918 года.

Т. Людмила далее пишет, что якобы после чистки 1929 г., когда я добивался… изменения решения Проверочной Комиссии — я сумел добиться этого изменения при помощи Пятакова, который якобы для этой цели приезжал даже в Районную Контрольную Комиссию. Заявляю, что это утверждение голословно и является клеветническим от начала и до конца».

Следуют некоторые детали. В заключение эпизода:

«Ввиду того, что в первоначальном решении Про-веркома было записано о передвижке меня на предприятие, я обратился к т. Микояну (Наркому Торговли) с просьбой освободить меня от работы в Цветметим-порте. Вместо удовлетворения этой моей просьбы т. Микоян… обратился с письмом в Замоскворецкую Контрольную Комиссию с просьбой пересмотреть решение обо мне… в результате… решение было пересмотрено и вопрос о передвижке на предприятие был снят…

Ни одного разу — помню твердо — никто о Пятакове в связи с моей апелляцией не упоминал, и никакого участия в моем деле он не принимал и принимать не мог».

Далее идет ответ на обвинение в невыгодных сделках.

«По поводу заявления т. Майзеля

Т. Майзелъ утверждает, что в период моего руководства хозорганом «Цветметимпорт» — как, впрочем, и до, и после меня — покупки цветных металлов совершались невыгодно для нас, обязательно в период высоких цен…

На это отвечаю:

1. Если взять отчетные данные за время моего руководства Цветметимпортом, т. е. часть 29 года, 30 и 31 годы, то большинство покупок совершалось выгодно, т. е. на уровне средних годовых биржевых цен. Я это отлично помню, т. к. отчетные данные… представлялись в Наркомат… и не было и нет ни одного решения коллегии Наркомторга, где бы приводились серьезные упущения. Помню, мне передавали, что т. Микоян также положительно отзывался о работе Цветметимпорта.

2. Утверждаю, что улучшить работу… удалось вследствие того, что я всегда категорически возражал и запретил какие бы то ни было «спекуляции» с покупками металлов, хотя спекулятивный метод закупок очень, кстати, поощрялся такими людьми из Наркомторга, как Шлейфер и Фушман.

Имея квартальные и месячные планы закупок и снабжения, Цветметимпорт старался, как правило, покупать металлы из месяца в месяц, из квартала в квартал добиваясь среднего уровня цен. Так оно и было на самом деле, если проверить отчетные данные за три года…

4. Были действительно редкие случаи, когда мы единовременно закупали крупные партии металла. Такие случаи бывали или по спец, решениям ЦК ВКП(б) или по спец, постановлениям Коллегии Наркомторга…

Таким образом, считаю, что доводы и утверждения т. Майзеля являются необоснованными и совершенно неправильными».

И наконец, о голосовании за троцкистскую резолюцию в МВТУ.

«Я ошибочно считал тогда, в 1923 г., правильными доводы оппозиции (они и были правильными. — В.Ж.) о выборности и назначенстве, и это именно обстоятельство привело меня к моей дальнейшей ошибке — к голосованию. Особо надо иметь в виду общую обстановку в 1923 г. в Техническом Училище, которая дала толчок и привела меня к политическим колебаниям».

Последняя фраза является образцом деликатности, что, впрочем, легко понять. А если без обиняков, то в поддержку троцкистских доводов голосовало тогда большинство партийных студентов не только МВТУ, но и других московских вузов.

«…решающее обстоятельство, которое сразу же, в течение нескольких дней помогло мне немедленно и навсегда покончить с моими колебаниями. Учась в Техническом Училище, я одновременно в тот период работал в НКПС. Ко мне хорошо и внимательно относился т. Дзержинский, который знал меня по моей работе в ЦКК ВКП(б) и который меня пригласил на работу в НКПС. В одно из моих посещений я рассказал т. Дзержинскому о моих колебаниях в Техническом Училище. Т. Дзержинский в длительном разговоре со мной вскрыл всю гниль и прямое предательство оппозиции. (Как упомянуто выше, с приглашением на этот разговор за отцом, глядя на ночь, приехал от Дзержинского мотоциклист. — В.Ж.)

Спустя несколько дней, на районной партийной конференции Бауманского района я голосовал уже за линию Ц.К. ВКП(б) и с тех пор, в течение 15 лет, преданно и честно, и в деловом и в политическом отношении работаю для партии, для страны.

Из членов партии, знавших меня по тому периоду, могу назвать т.т. Романова С., Яблонскую, Кудряшова Д., Иоффе, Зак».

Из перечисленных коммунистов на следующий же день в КПК вызывают Романова, который немедленно пишет требуемое объяснение.

«В Комиссию Партконтроля т. Шкирятову.

Тов. Жуковского Семена Борисовича я знаю с осени 1922 г., когда мы поступили на Химический факультет Московского Высшего технического училища.

Во время дискуссии в 1923 г. т. Жуковский, выступая на собрании факультетской парт, организации, поддержал антипартийную точку зрения.

Вследствие большой давности этого выступления (15 лет), я не могу вспомнить подробностей его. Однако я вспоминаю следующий факт из биографии т. Жуковского. Во время его работы в «Транспорт-кож» он был вызван тогдашним наркомом путей сообщения покойным Ф.Э. Дзержинским, который дал ему политическое наставление, и я знаю, что в дальнейшем никогда тов. Жуковский не изменял линии нашей Партии.

Член ВКП(б) с янв. 1918 г.

партбил. № 1198931 С. Романов

Работаю в киностудии «Мостехфильм» в качестве музыкального консультанта. Москва 10.10. 38»

Давний приятель моих родителей Моня Романов действительно, вопреки «химическому» старту, был как-то приобщен к музыке, но подробностей я не знаю.

И все же рубец бывшего троцкизма сохранился. Цитирую протокол допроса от 26 сентября 1939 г. арестованного С.С. Шварца, партийца, близкого Ежову.

«Я знал, что Жуковский в 1923 г. голосовал за троцкистскую резолюцию. При назначении Жуковского заместителем наркома НКВД, я говорил Ежову, что Жуковский в 1923 г. голосовал за троцкистскую резолюцию, а поэтому неудобно брать его на работу в НКВД, на что Ежов ответил, что в ЦК известно и что Жуковский абсолютно проверенный человек».

Впрочем, ошибется тот, кто посетует: «Не повезло же человеку. Так оступиться…» Что касается отца, то троцкистский эпизод никакой или почти никакой роли в его жизни и карьере не сыграл. На приговор суда данный факт не повлиял. Кстати, аналогичные, условно говоря, «проколы» вовсе не были редкостью и в других биографиях. Например, Евдокимов на допросе (июнь 1939 г.) указывает, что близко знал Фриновского «по совместной работе с 1919 г. и его правые настроения и обиду, которые он часто проявлял по отношению к руководству ЦК, начиная с 1929 г., т. е. после проработки его по делу правых в Сокольническом районе г. Москвы…»

Да и Ежов в 1919 г. армейским трибуналом был приговорен к одному году тюремного заключения условно. Об этом говорится в постановлении о привлечении к уголовной ответственности, написанном 10 июня 1939 г., т. е. ровно через два месяца после ареста. Правда, за что приговорен — не сказано. Наконец, более известны факты меньшевистского прошлого таких любимых сталинских клевретов, как Мехлис и Вышинский, к коим с полным основанием можно присовокупить также Заславского — многолетнего автора «Правды».

Особого внимания заслуживает упомянутый в записке отца Стешенко. В доносе Неруса он назван «видным петлюровским генералом», Людмила аттестует его «крупным петлюровским начальником». Процитируем справку от 17.Х. 1938 г., присланную Центральным Архивным Управлением УССР.

«О СТЕШЕНКО сообщается следующее. Был убит грабителями в ночь на 31-е июля 1913 г. по пути с вокзала в Полтаве в город. «Киевская Мысль» в некрологе писала о нем: «В дни Центральной Рады СТЕШЕНКО И.М. был сначала генеральным секретарем, а потом министром Просвещения».

В должности министра Стешенко состоял в кабинете ВИННИЧЕНКО.

В последнее время Стешенко состоял «генеральным комиссаром по просвещению» — «Киевская Мысль» № 127 от 2/VIII — 1918 г.

В гетманском официозе «Державный Вестник» № 7 от 29/V—1918 года есть приказ: — «назначается генеральным инструктором по министерству просвещения СТЕШЕНКО И.М. по штату 4-го класса с 1 /IV—1918 г.».

Отец пишет о — хочу сказать светлой памяти — Стешенко как-то отстраненно, с холодком, что вполне объяснимо. А я помню маленькую, но отлично выполненную и наклеенную на паспарту фотографию Стешенко с надписью «Моему любимому ученику». Чекисты, проводившие у нас обыск в этом же октябре месяце, фото видели, но остались равнодушными и его к опечатанным материалам (как и весь альбом) не присоединили.

Славный городок Полтава! По крайней мере — тех лет. Великий полтавчанин Короленко возмущался разгулом бандитизма, в частности, когда освобожденный революцией преступник использует неожиданно обретенную волю для расправы с судьей, пославшим его (разумеется, вполне заслуженно) на каторгу.

Нуль против звезды

Комиссия продолжает работать с выдающейся интенсивностью. Той же датой, что и объяснительная главного персонажа, помечено письмо некоего Лишанского. А если точнее — Лишанский Семен Аркадьевич, 1985 г. р., рабочий, образование домашнее, член партии с 1916 г. Он весьма активно участвовал в партчистке отца, ход которой лишний раз подробно описывает в документе, адресованном «Центральной комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б)…» Даже тут слегка намазал: не было такой «Центральной» комиссии. Одним «домашним» образованием такие огрехи не объяснишь. Немного погодя читатель, надеюсь, согласится, что я не придираюсь.

Лишанский вспоминает не только о чистке. Процитируем.

«В 1930 или 31 по поручению сектора кадров ЦК ВКП(б) (Гавриленко) я производил с бригадой проверку кадров Металлоимпорта. Председателем Металлоимпорта я застал Жуковского, который, кажется, раньше был членом правления Металлоимпорта, когда председателем был враг народа Биткер».

Опять ему кажется: в Металлоимпорте Жуковский никогда не работал.

«…я узнал, что в Берлине представителем Металлоимпорта работает некий Райк. Я Жуковскому там же заявил, что слыхал о Райке много неблаговидного, как о человеке с нечистыми руками… Кажется, в этот период приезжал Райк и, недолго пробыв в Москве, уехал в Берлин и больше в С.С. не возвращался. Если память мне не изменяет, я в записке ЦК ВКП(б) на имя Гавриленко ставил вопрос о снятии с работы ряда работников Металлоимпорта и в том числе Жуковского и Райка.

Возможно, что Райк был кем-то предупрежден о том, что требовали его отзыва в Советский Союз.

Очевидно, этот же Райк или Райх упоминался в процессе троцкистского центра, который связывал с заграницей врагов народа с Троцким».

Память Лишанскому, видимо, изменяет стабильно. Об этом говорит следующий отрывок, взятый из чернового материала Шкирятова.

«Что же касается заявления Лишанского о близких отношениях Жуковского к Райку, впоследствии невозвращен-цу, то нам не удалось разыскать докладной записки Лишанского в ЦК, в которой он настаивал на немедленном снятии его с заграничной работы. А т. Жуковский отрицает свои близкие отношения к Райк и заявил нам, что сигналов в отношении сомнительности Райк он не получал».

Интересно познакомиться с Райком Ефимом Львовичем. Член ВКП(б) с декабря 1917 г., б. рабочий-скорняк, инженер-электрик, окончил МВТУ в 1924 г., в старой армии был в 1915–1916 г.

Приводим выписку из стенограммы беседы 11.Х.38 г. работников Комиссии Виноградова и Ястребова с Тяпки-ным — директором конторы Союзметимпорта (бывшего Цветметимпорта).

«ЯСТРЕБОВ: — А вы не знаете, какое было отношение правления к Райку?

ТЯПКИН: — Я знаю, что Жуковский его очень хвалил. По моему предположению Райх «нашел» Гаммер-шмидт, причем тов. Жуковский, когда вернулся из командировки…, очень хорошо отзывался о Райхе, как хорошем, толковом коммерсанте…

ВИНОГРАДОВ: — Вы все-таки в те времена были человек сведущий. У нас есть одно сообщение…, что Райх занимается взяточничеством. Были такие слухи в 30–32 гг.

— Мне казалось, что до 31 г. Райх был звездой. Мне казалось, что это человек, который имеет будущее. Может быть, это ошибка, но у меня не было оснований о нем плохого думать.

— Так что слухов таких не было?

— Я никогда не слыхал. Может быть, это было в более поздний период, но я должен предупредить вас, что вещи, которые могли касаться членов партии, не были известны другим работникам.

— Вы знали Лишанского?

— Да, но я его знал как работника в английском отделе, причем он себя никак не проявлял. Просто нуль. Ничего о нем сказать ни хорошего, ни плохого не могу…»

Из сказанного Тяпкиным можно, кстати, заключить, что в описываемое им время он членом партии не был. Ну а сравнительная характеристика Райка и Лишанского впечатляет.

Следующий итоговый документ в комментариях не нуждается. Отметим лишь, что фигурирующий там Аллилуев — «тот самый», т. е. брат жены Сталина.

«10 мар. 1932.

Секретно Слушали:

Райк… В декабре 29 г. командирован в Берлин для работы в отделе металлов Торгпредства вместо инженера Кнышинского, отказавшегося вернуться в СССР…

В январе 31 г. Райк был в отпуске в Москве. После его возвращения из отпуска, в марте последовало телеграфное требование откомандировать его в Союз. В бытность в Москву зав. отделом Цветметзолота т. Аллилуев ходатайствовал об оставлении Райка в Берлине, и после переговоров с т. Озерским он был оставлен там.

В августе последовало вторичное распоряжение об откомандировании Райка в Союз. Тов. Аллилуев снова телеграфно и в письме т. Розенгольцу излагал свои соображения о возможности случайного дублирования первого распоряжения. Т. к. возражений на свою телеграмму и письма не получил, Райка в Союз не откомандировал. В октябре т. Аллилуев, будучи в отпуске в Москве, рекомендовал предоставить Райку отпуск. Райк отпуск получил, но в Союз не поехал.

В ноябре 31 г. выяснилось, что Райк отказался вернуться в СССР.

4-XII-31 Правление Берлинского общества взаимопомощи, заслушав сообщение о невозвращении Райка, постановило: указать т.т. Аллилуеву и Рабинкову их двойственную политику в отношении невозвращенца Райка…

Постановили:

Исключить Райка Е.Л. из партии, как предателя рабочего класса. Дело передать в Верхсуд СССР.

Особо:

Запросить объяснения у т. Озерского по данному делу. Считать необходимым посылку директивного письма… всем землячествам, в связи с невозвращенцами о необходимости усиления бдительности…

Секретарь Партколлегии ЦКК ВКП(б) Ем. Ярославский…»

Повторим в заключение слова Лишанского: «Возможно, что Райк был кем-то предупрежден о том, что требовали его отзыва в Советский Союз».

Возможно. Или понял, что нельзя работать и жить в условиях, где значение придается «проверкам» и словам таких деятелей, как Лишанский. Если «бриллианты никогда не делают леди», то рабочее происхождение и партстаж не делают толкового работника. Вот таким и поручают «проверки», их «бросают на кадры» и т. п. К настоящему делу их подпускать нельзя. (Это не отменяет того возможного факта, что статусу рабочего, которым Лишанский пользовался до революции, он вполне соответствовал.)

Перефразируя древнюю пословицу, изречем: новое время — новые слова. Одно из них — «невозвращенец». Реальный социализм нельзя обрисовать без употребления данного термина. Проблема невозвращенцев была для режима, конечно, не главной, но хронической и болезненной, на манер ноющего зуба. «Особенно тревожным является состояние нашего торгового аппарата за границей», — сигналил Орджоникидзе в своем докладе на XVI съезде партии¹². Оказывается, за рубежом ежегодно оставалось по нескольку десятков внешторговцев, например, только за первое полугодие 1930-го, съездовского года не вернулось 43 человека. И между ними — весомая доля членов партии, «…если здесь мы имеем такой орган, как наше ОПТУ…, то за границей, — сокрушается Серго, — мы всего этого лишены…» Выход? «…Надо будет подыскать самых лучших, преданнейших, выдержанных работников… (Голоса: «Рабочих от станка».)»

Вроде, значит, Лишанского.

Переплаты

Вернемся к беседе т.т. Виноградова и Ястребова с тов. Тяпкиным.

«ЯСТРЕБОВ: — Нас интересует сделка на 40 миллионов марок…

ТЯПКИН: — …я считаю, что эта сделка все-таки была необдуманной. Мое сомнение относится к объему операции…

— Установление совершенно точной суммы, размера сделки от кого зависело?

— Это зависело в значительной степени не от Торгпредства и не от Союзметимпорта, а от Наркомтяж-прома (Пятаков) и Наркомата Внешней Торговли — от Наркома…

— А вы Жуковскому не говорили никогда о своих соображениях по поводу переплат и т. д.?

— Я не помню…

— А вы не знали о сделке на 300 тыс.?

— Я знал, что существует такая сделка и была крупная переплата, но я сейчас не могу назвать ни дат, ни фамилий».

Высокая комиссия не ограничилась цитированным интервью, а в дополнение затребовала отдельную бумагу, которую четырьмя днями позднее и представил Тяпкин. Один из выводов критичен, без чего, легко понять, обойтись было нельзя:

«Союзметимпорт платил цены по его собственной оценке на 20–30 % выше, чем он мог бы получить, покупая за наличные, однако это утверждение никогда и никем не проверено».

В то же время заключительная часть справки делает призрачной возможность для кривотолков, по крайней мере, злонамеренных. Там, в частности, говорится: «Установить размеры переплат по этой сделке (закупка труб в счет 40 милл. кредита. — ВЭК.) не представляется возможным, а принятый метод при анализе этой операции — сравнение этой сделки со сделкой 1934 г., по-моему, не показателен» — в связи с изменением конъюнктуры рынка.

Все же с такими, как Тяпкин, вредителей ловить трудно. Изучение составленных им документов, а также записи беседы, — все это создает впечатление знакомства с человеком порядочным, которого не манит возможность обвинить кого бы то ни было в злокозненных действиях, даром, что подобный навет не только разрешен, но даже поощряется.

В тот же день неутомимые (срок-то был жесткий) коммунисты провели беседу еще с одним деятелем по фамилии Рабинков. Вот как он представился:

«— У меня есть выговор за притупление бдительности, выразившееся в приеме на работу 2-х работников, впоследствии оказавшихся врагами.

Я работал в системе НК Внешторга с 1 июня 31 г. Был командирован на работу в Берлин, в Берлинское торгпредство в качестве зав. отделом Цветметим-порта. Заведующим был Аллилуев, я был его зам. до 1 апреля 32 г… Он уехал в Москву, а я остался зав. отделом… В апреле 35 г. я окончил работу заграницей и приехал в Москву, и был назначен председателем Союзметимпорта…

В 37 г. исключен из партии и снят с работы (сначала был арестован брат моей жены)… В окончательном итоге обвинения отпали — получил строгий выговор».

«ЯСТРЕБОВ: — Нас интересует ваш берлинский период. Большие сделки на прокат, трубы и т. д. Все эти сделки проходили через вас. Вы не помните сделку, которая касалась 300 тыс. тонн проката и И милл. руб. золотом?..

РАБИНКОВ: — Вопрос о цене. Цена безусловно была высока. Я считаю, что не меньше 40 %. Но… ставился вопрос, что деваться некуда, никто кредита не дает, наличными платить не можем, а немцы дают кредит…

— Вообще такого рода опасения, что происходят огромные переплаты, что политика НК Внешторга не обеспечивает линию партии, были?

— Я над этим думал то, что основные операции покупаются очень дорого, но я думал, что, видимо, партия считает, что при теперешнем положении вещей нужно на это итти…

— Где вы сейчас работаете?

— На строительстве фабрики «Союзкинохроника» помощником директора строительства».

Любопытное совпадение: директором этого строительства работал дядя Миша — брат матери М. Бродский.

Сказанное на беседе Рабинков обобщил в записке, озаглавленной «О моей борьбе за снижение цен и о моей работе в системе внешней торговли». Кое-что там добавлено, поэтому дадим выдержку.

«И Жуковский и Хазанов мне объяснили… что касается переплаты, то она является неизбежным следствием отсутствия у Советского Союза возможности оплачивать свой импорт наличными деньгами при необходимости импортировать огромные количества машин и сырья, необходимых для выполнения пятилетнего плана. Именно вследствие отсутствия возможности покупать за наличный расчет нельзя покупать металл в Бельгии и во Франции, а приходится покупать его в Германии, Чехословакии и Польше».

По крайней мере один эпизод не поставят в вину Жуковскому:

«…Я принимал… один раз участие в переговорах, которые вел Жуковский лично с Отто Вольфом по вопросу об изменении формулировок условий расчета. Переговоры велись в помещении О. Вольфа в Берлине. О. Вольф предлагал выбросить из формулировки… порядок, предусматривающий выписку счета в долларах, а платеж векселями в марках с пересчетом по курсу дня. Этим О. Вольф хотел (в связи с начавшимся колебанием доллара) избежать риска потери на курсе. Его предложения были приняты Жуковским к сведению, а ответ было обещано дать на следующий день. Предложение О. Вольфа было отклонено. В дальнейшем О. Вольф в связи с падением доллара действительно понес потери на курсе доллара при наших платежах по в/указанному договору».

Весьма познавательна, мне кажется, следующая операция, пускай совершена она не главным нашим персонажем.

«Хочу привести один показательный факт… В начале 34 г. мне было предложено… ликвидировать договор на поставку жел. руды чешской фирме Берг унд Хютрен Верке. Это было необходимо: в связи с огромным ростом выплавки чугуна отпал интерес к экспорту железной руды. Мне было предложено в крайнем случае пойти на то, чтобы заплатить фирме отступное…, что должно было составить… от 500 тысяч до миллиона рублей. Зная, что фирма крайне заинтересована в ликвидации договора, т. к. она завалена рудой (последствия кризиса), я затянул переговоры и потребовал от фирмы отступное в размере 80 000 англ, фунтов. Из Москвы меня бомбардировали телеграммами, угрожая тяжелой ответственностью за задержку переговоров, предлагая их немедленно кончить. Торгпред Вейцер меня специально вызвал и предупредил: «Если дело сорвется, я вас отдам под суд». Однако я взял на себя ответственность, довел дело до конца и получил отступного… один млн. рублей золотом. Это было отмечено приказом по объединению, я был премирован полуторамесячным окладом…

Тот же Жуковский в 1933 г. на общем партийном собрании отметил, что «если бы у нас Рабинков начал бы работать раньше, то мы бы сэкономили не один млн. рублей золотом».

Эпизод, в котором Рабинков вполне законным (бизнес есть бизнес) путем извернулся получить отступные вместо того, чтобы заплатить их, чем выгадал для государства огромную сумму, — данный эпизод выпукло изображает специфику подобной работы. Мало того, что человек проявил инициативу, он ведь еще действовал под начальственным прессингом, а в случае относительного неуспеха рисковал грозой. Однако такие прыткие великому Ста-лину, а вслед за ним и всей системе были не нужны. Сначала их выбили, а затем все покатилось по накатанной колее, и — сверху донизу — все научились делать вид, что работают, освоив искусство неспешного бега в мешке.

И как раз пример с Рабинковым — отличная иллюстрация к сказанному.

Вначале Иосифа Семеновича выгоняют из партии (правда, основательно помытарив, восстанавливают со «строгачом»); одновременно резко понижают в должности, в заключение же просто сажают, затем расстреливают.

У меня в руках выписка из протокола допроса от 25 августа 1939 г. Вначале Рабинков якобы со слов Хазанова называет отца одним из участников антисоветской организации. Однако на вопрос следователя «Обращались ли вы к Жуковскому по вопросам антисоветской организации, как рекомендовал вам Хазанов?» отвечает:

«Нет, к Жуковскому по вопросам антисоветской организации и вредительства я не обращался, так как прямой нужды в этом не было, да и вообще к Жуковскому я питал некоторую антипатию и старался всячески избегать с ним беседовать».

По задумке ответ умный и полезный, практически же совершенно бесплодный, если не считать того, что ныне, спустя шестьдесят лет, я получил возможность помянуть Рабинкова, вопреки «антипатии», достойным образом. Зато и отец как бы в долгу не остался, и на последнем допросе, ночном (декабрь 1939), устояв перед давлением следователя, правда, надеюсь, на этот раз чисто вербальным, показал: «С Хазановым я по антисоветской работе в Берлине не был связан, в чем заключалась проводимая им вредительская работа я не знал, и Рабинков ко мне по своей вредительской работе не обращался».

Так что же все-таки с переплатами по внешнеторговым сделкам? Имели ли они место, а если имели, то с противозаконной целью или вследствие некомпетентности, а то и обычной халатности? В поиске ответов Комиссия потрудилась славно, привлекла к делу ряд квалифицированных экспертов вроде Тяпкина, затребовала много документов, постановлений, справок. И что же? Да ничего. Впрочем, Шкирятов постарался извлечь из ситуации максимум возможного. Обратимся к его записке, которая легла в основу итогового документа Комиссии.

«…Ряд документов заставляют предположить, что по вопросам о ценах тогдашние деятели торгпредства давали неверную информацию о невозможности снижения цен». Вот оно! И далее:

«Так, например, в отчете за 1-й кв. 32 г., подписанном Вейцером и Жуковским, доказывается, что поставленные Москвой кредитные условия необходимо изменить и дать возможность самому Торгпредству допускать отклонения. А по вопросу о ценах в этом отчете доказывается, что в переговорах с немцами нет необходимости особенно настаивать на снижении цен. Привожу выдержку…

«Говорить о планомерной и выдержанной борьбе за снижение цен в соответствии с директивами Наркомата при невероятно напряженной и спешной работе, конечно, не приходится».

В протоколе совещания у Торгпреда в Берлине 23.III—1932 г., где присутствовал и Пятаков и т. Жуковский, в отношении цен на импортные заказы было принято решение, которое обосновывало высокие цены и переплаты в следующей мотивировке: «Принимая во внимание спешность размещения заказов, считать, что выполнение заданий по снижению цен в настоящий момент (когда идет борьба за сохранение сроков кредита и проч, действовавших условий поставки) не представляется возможным осуществить полностью».

Хорошо, а откуда же вытекает «неверная информация о невозможности снижения цен»? Кто несет ответственность за условия «невероятно напряженной и спешной работы»? За это наше вечное «давай-давай», над чем впоследствии даже немцы из ГДР издевались.

Члены Комиссии тоже не с луны свалились, так что в итоговом документе — Заключении Комиссии — вопрос о переплатах и тому подобных злодеяниях начисто опущен.

А Матвей Федорович — вряд ли он особенно сокрушался по этому поводу. Ведь впереди была Лубянка, где по наводке и приказу родной Партии добудут признание — в числе прочих фантастических преступлений — также и в переплатах. И Матвей Федорович все это ясно предвидел.

Партстаж

Заинтересовалась Высокая Комиссия правом отца числить свой партстаж с августа 1917 года, хотя ранее ни в ходе чисток, ни в результате тщательных аппаратных проверок, неизбежных при должностных выдвижениях, каких-либо сомнений на эту тему не звучало. «У коммунистов дате вступления в партию придается большое значение», — почтительно отмечают зарубежные советологи. Даже исключительные достижения Троцкого не заслоняли в глазах идейных большевиков позднее вступление Льва Давыдовича в их ряды.

В августе 1917 года отец служил в 274 пехотном полку в чине прапорщика; полк был расквартирован в Таганроге. Нашлись два коммуниста, служившие там бок о бок с отцом, Комиссия поставила перед ними соответствующие вопросы, в результате сегодня есть возможность познакомиться с некоторыми людьми и событиями, связанными с историей Таганрога тех бурных недель. Мы, естественно, обязаны сузить поле зрения интересом, в первую очередь, к главному персонажу.

Все подчеркивания сделаны нами.

Более обстоятельна записка Хилькова С.А.

«Тов. Жуковского я знаю с августа мес. 1917 г…Казармы 274 и 275 пех. полков были расположены в районе Таганрогского ж.д. узла, в котором я вел работу по поручению Таганрогского Комитета большевиков, будучи членом комитета.

Встречать т. Жуковского на общегородских партийных собраниях мне не приходилось…, но в период моей работы в полках в сентябре-ноябре) т. Жуковский, в числе других, оказывал помощь в работе как организационно, так и в групповых спорах с меньшевиками…

К концу сентября меньшевики и соц. революционеры из этих 2-х полков были изгнаны, а по мере их изгнания активизировалась и работа нашей партии. Работа концентрировалась на вопросах: выборов в Учредилку, выделение инструкторов для обучения военному делу отрядов Красной Гвардии, а позже и по передаче из полков оружия отрядам Красной Гвардии.

Мне не помнится, был ли т. Жуковский в числе инструкторов…, но работа по передаче оружия ему поручалась (передача оружия происходила конспиративно).

…я был немедленно командирован в Донбасс с заданием немедленно двинуть в Ростов и Таганрог ре-вол. войска…

Выехав из Таганрога (ночью 27 или 28 ноября), я не знаю, что в дальнейшем делалось в 274 и 275 полках, но могу отметить, что т. Жуковский в эти дни и в ночь подготовки к выступлению вел активную мобилизационную работу, т. е. безусловно шел с большевиками.

Отмечу и следующий факт: начиная с сентября в северных районах Таганрог, округа начала действовать террористическая банда сотника Чернецова. В Макеевке, Чистякове, Иловайске и др. районах террор принял формы, подобные тем, что ныне имеют место в фашистских странах. Таганрогский гарнизон вынес решение послать к Каледину представителей Таганрог, гарнизона с требованием об отзыве из горных районов этой банды. В числе делегации были: вышеотмеченный т. Белов (солдат, командир большевистского отряда. — В.Ж.), т. Жуковский, меньшевик Варшавский и др. Каледин, конечно, не внял голосу представителей… гарнизона (инициатива была явно меньшевистская) и позже мне сообщали, что Каледин давал распоряжение об аресте т.т. Белова и Жуковского, но это распоряжение не касалось меньшевиков…

За период, отмеченный мной в 1917 г. я не могу подтверждать, также и отрицать — был ли т. Жуковский в этот период формально членом партии. Это тем более трудно потому, что в указанных казармах 274 и 275 полков не было партийной организации.

В сентябре же там была создана группа в 7–9 человек… Перед проведением важнейших мероприятий, как то: подбор инструкторов, вынос оружия и т. п. в совещании принимало (участие) 2–3 чел. и т. Жуковского не бывало, но в совещаниях перед постановкой вопросов на общесолдатское обсуждение т. Жуковский участвовал и проводил практическую работу, такую же, как и члены партии.

Далее следует «Заявление Л. Кабанова…

Я знаю Семена Жуковского примерно с лета 1917 г… Встречался с ним на военных революционных собраниях. В то время Семен Жуковский безусловно был революционно настроенным, активно принимал участие на военных собраниях. В то время… Жуковский большевиком не был и скорее всего был близок к анархистам. В конце 1917 г. было секретное распоряжение генерала Каледина об аресте всех видных революционно настроенных военных работников. Мне наши люди из штаба передавали, что будет подвергнут аресту в числе других и Жуковский, о чем я лично передал Жуковскому, после чего он должен был покинуть Таганрог, что и сделано было».

Последние два письма дают, представляется, достаточное основание заключить, что в течение указанного периода (вторая половина 1917 года) отец с точки зрения большевистской этики вел себя достойно и имел право числить свой партстаж с августа 1917 г. Убеждают факты, отраженные в подчеркнутых фразах, да и общее содержание обоих писем.

Что касается «близости к анархистам», то, хотя известно, что между анархистами встречались люди самые положительные, но данная фраза явилась для меня полнейшим откровением, поскольку о каком-то «анархизме» отца я не только никогда не слышал, но и ничего похожего представить себе не могу. Возможно, Кабанов исходит из того, что встречал отца не на каждом собрании и вообще не ощутил в Жуковском образцового исполнителя формальной партийной дисциплины.

О троцкизме и Маленкове

И наконец о последнем, третьем пункте расследования — «участие в троцкистской оппозиции», год 1923, МВТУ. Тут, в сущности, все ясно: имел место эпизод голосования за троцкистскую резолюцию, который отец расценил как «кратковременное колебание». Остановлюсь на одном факте. Шкирятов пишет: «…я спросил т. Маленкова, который тогда был секретарем ячейки МВТУ. Т. Маленков сообщил, что Жуковский был троцкистом».

Сослался на Маленкова в подтверждение своей трактовки эпизода отец. А услышав поставленный тем «диагноз», разумеется, был ошарашен. Видимо, воспользовавшись домашней «вертушкой», позвонил Маленкову и услыхал от того самолично: «Да, был троцкистом».

Что ж, лучше быть троцкистом, чем не быть никем, «просто нулем» — по выражению Тяпкина. «Я ошибочно считал тогда, в 1923 г., правильными доводы оппозиции о выборности и назначенстве…», — пишет отец. Доводы оппозиции, безусловно, были убедительными, обращенными против абсолютного зажима внутрипартийной демократии, который натурально вел к так называемому «культу личности». Но «наш паровоз» двигался уже именно по этой колее. Жаль, конечно, что отец не записал хотя бы по памяти «длительного разговора» с Дзержинским, но, думается, старший товарищ не только «вскрыл всю гниль и прямое предательство оппозиции», а еще — что важнее — дал понять ее бесспорную обреченность.

Ту дискуссию Маленков вспоминал, по всей вероятности, со смешанным чувством досады и торжества. Ведь платформа Троцкого была поддержана почти всей парторганизацией МВТУ, а Маленкова, занявшего «оппортунистическую» и «подхалимскую» позицию, партсобрание училища сняло с поста секретаря парторганизации. Не поддержал его и райком. Зато отогрелся, а потом и пригрелся Маленков в ЦК — у Кагановича и Сталина. С этого момента и двинулась его карьера по гиперболической траектории¹³.

В частности, касаясь приснопамятных лет, А. Авторханов свидетельствует: «Заслуги Маленкова перед Сталиным в «Великой чистке» могут быть сравнимы только с заслугами самого Ежова и Вышинского»¹³. Нужно ли объяснять, что когда вождь решил эту самую «чистку», а лучше сказать «Большой террор», завершить, то первым, кто ему помог в ниспровержении Ежова, был тот же Маленков. Да, а МВТУ он так и не закончил, уйдя с 4-го курса. Ну и что? Когда в 1949 году учредили для выпускников училища специальный именной значок, то экземпляр вместе С удостоверением номер один почтительно послали… вот-вот, конечно, Георгию Максимилиановичу.

Важным качеством недоучившегося, зато удачливого питомца МВТУ, во многом предопределившим благоволение Сталина, была его, Маленкова, компетентность в кадровой политике. Он мог проницательно распознать в кандидате на выдвижение такие черты, как склонность к независимости суждений или вероятное неприятие интриганских и деспотических методов вождя, то есть уловить дефицит совершенной покорности — необходимого условия войти в когорту «учеников и соратников».

Вместе с тем Маленков осуществлял и более стереотипный подход, хорошо известный каждому советскому человеку, когда личные достоинства работника отступают перед его «анкетными данными». Чему примером служит эпизод карьеры уже упоминавшегося младшего брата отца. В 1946 году он исполнял обязанности начальника главка в наркомате угольной промышленности. Надо было окончательно утвердить его в этой должности, что является прерогативой ЦК. Однако со Старой площади нарком Вахрушев вернулся обескураженный. Дядя спросил о причине неуспеха. Вахрушев хмуро помолчал, затем вымолвил:

— Тебя Маленков знает?

Его Маленков не знал…

Георгий Максимилианович благополучно дожил до 86 лет, еще застав начало нашей перестройки. Последние 19 лет жил пенсионером. Несколько наиболее драматичных и бурных десятилетий советской истории этот человек находился в центре политической жизни страны, заняв прочное место в ближайшем окружении диктатора, а после его смерти, на первых порах бок о бок сотрудничая с Хрущевым. О скольких человеческих судьбах, исторических событиях, интересных встречах мог бы поведать Маленков. Не поведал. Все унес с собой в могилу. Почему? Да просто, думаю, не испытал никакой потребности к самовыражению, выйти на суд общественности и истории со своим видением прошлого, оценкой событий, собственной и других роли в этих событиях, часто трагических. Полностью сказался, на мой взгляд, безынициативный, нетворческий характер натуры. Безликий исполнитель чужой воли.

Ярким контрастом служит личность и поведение Хрущева. Не мог он молчать. Сильно уступая Маленкову по части воспитания и образованности, четыре тома интересных воспоминаний надиктовал сыну пенсионер Хрущев, показав таким образом свое уважение к суду народа, для которого он — когда с пользой, а иногда, увы, наоборот — активно трудился всю жизнь.

Итоги разборки

Настало время познакомиться с никак не озаглавленным обобщающим материалом Комиссии, занимающим 11 страниц машинописи через полтора интервала. Документ состоит из преимущественной по объему описательной части, Заключения и Предложений. Первая содержит приведенные ранее сведения; эти повторы мы опустим.

Итак, в связи с партчисткой 1929 г.:

«Проверить, как Жуковского проверяли в районе, на основании чего вынесено такое решение и верно ли утверждение т. Левенсон, что решение по делу Жуковского было изменено при участии Пятакова, — мы не могли, т. к. архивное дело не нашли, а Жуковский отрицает какое бы то ни было участие Пятакова в его деле».

Далее, «Тов. Жуковский признал, что в 1923 г. на партсобрании Химического факультета он выступал в защиту троцкистской оппозиции и голосовал за троцкистскую резолюцию и что он неправильно написал в анкете, называя свое участие в оппозиции «колебаниями».

Как видим, в данном вопросе тов. Жуковский счел за благо пойти на компромисс.

Все сведения в главных чертах просуммированы и вместе с выводами изложены во второй части, которую даем в основных выдержках.

«Заключение

*

Был ли т, Жуковский большевиком с 1917–1919? Его принадлежность к партии в эти годы ничем не подтверждается. Правда, два члена партии — Хильков и Кабанов устанавливают, что в 1917 г. он был большевистски настроенным, но знали они его только 2–3 месяца… и не подтверждают, что он был в партии.

Так что т. Жуковский, несомненно, не был большевиком. Но и не в этом суть дела.

Важно другое, что весь период нахождения его в Киеве по приезде из Таганрога он вел себя не как большевик. Его поведение при белых — почему он остался в зоне немецкой оккупации, каким образом он, будучи большевиком, помещавшим свои статьи в большевистских киевских газетах, был так быстро выпущен на свободу, — остается неясным и вызывает большие сомнения в правдивости его рассказов об этом периоде его жизни…

Заставляет сомневаться и утверждение Жуковского, что он был освобожден при помощи его бывшего учителя в 1918 г., видимо петлюровца Стешенко. Мы так и не знаем достоверно, почему его, как большевика, освободили!..

Может быть, если понадобится (?? Не понадобится. — В.Ж.), мы что-либо еще найдем в киевских архивах, для чего придется послать своего человека. Но и то, что сейчас мы выяснили, говорит об одном: темное невыясненное прошлое у Жуковского в период 1917–1919 гг.

Второе — о его троцкистском прошлом. Несомненно, что т. Жуковский писал неверно об этом в своих анкетах. Он обязан был ясно ответить, когда он колебался, а не прикрывать «колебаниями» своей принадлежности к оппозиции в 1923 г. Он был троцкистом, что подтвердил т. Маленков.

Что касается его дальнейшей работы, то у нас нет материалов, которые бы говорили, что он в последние годы занимался троцкистской деятельностью. Ему поручалась в это время ответственная работа, и нет данных, что он был против партии. («Ряд лиц подтверждают, что он проводил правильную линию». Эта фраза, опущенная в «Заключении», содержится в шкирятовском тексте, куда она явно допечатана. — В.Ж.) (Подчеркнуто мной. — В.Ж.)

Третье — о внешнеторговой работе т. Жуковского. Этот период нам было трудно проверить, ввиду отсутствия некоторых архивных материалов и плохого состояния архива Нквнешторга.

Правда, в это время т. Жуковский работал исключительно с врагами — с Любимовым, Биткером, Вейцером, Пятаковым, Розенгольцем. Одно это, конечно, еще ничего не доказывает, но, несомненно, накладывает на него тень. (Не доказывает, но накладывает! — В.Ж.)

Не видно также, чтобы он вел борьбу с этими врагами. Его слова, что эти враги оттирали его от работы, — оказались неправдой.

Была ли тут сознательная поддержка окружавших его врагов, или он мог в них не разобраться — на этот вопрос ответить трудно.

Предложения

Мы считаем, что если бы т. Жуковский правильно рассказал ранее о своем прошлом, он не был бы избран в члены КПК.

…он… неправильно указывал свой партстаж с 1917 г. До 1919 г. он большевиком не был.

Поэтому считаем необходимым внести в ЦК предложение о выводе т. Жуковского из членов Комиссии Партийного Контроля».

Все. От комментариев избранных мест удержаться невозможно. Приковывает к себе внимание тезис, увенчанный выделенной фразой («…нет данных, что он был против партии»). Не может быть ни малейшего сомнения — члены Комиссии писали это не по собственной доброй воле. Не говоря уже об очевидном дефиците таковой, за подобную «мягкотелость» цену заплатить пришлось бы крайнюю. Если фраза Шкирятова «Ряд лиц подтверждает, что он проводил правильную линию» в «Заключении» опущена, — этот факт говорит лишь о том, что партийные судьи сохранили какие-то следы чувства собственного достоинства. Одним словом, указание о «правильной линии» шло с самого верха. Объяснение?

В извивы специфической сталинской гениальности проникнуть трудно, можно лишь догадываться. Возможно, бросили кость уцелевшим партаппаратчикам, вчерашним сослуживцам отца. Пусть убедятся в мудрой взвешенности решений, направляемых Великим Указующим Перстом. К чему торопиться. Через пару недель за дело возьмутся «органы» и выполнят все что нужно, но в глубокой тайне, сведя резонанс к минимуму. Натворил, дескать, что-то. И все.

Вернемся к итоговому документу Комиссии. На мой взгляд, судя по поведению в Таганроге, отец имел моральное право числить себя большевиком с дооктябрьским (1917 года) стажем. Что касается формальной стороны, то вряд ли в те смутные месяцы существовал единообразный ритуал фиксации того момента, самого счастливого в жизни имярека, когда он становился членом большевистской партии. Не отца бы им корить в прибавке злополучного партстажа. Липовый дооктябрьский стаж (март 1917 г. вместо 1919 г.). Сталин задним числом установил Берии. Аналогично назначен стаж и Ежову: вместо 1918 года— 1917-й¹⁴. Информированный бывший чекист утверждает: «почти все сталинские соратники, заполняя партийные анкеты, приписывали себе дореволюционный партийный стаж, которого в действительности не имели»¹⁵.

В третьем пункте «Заключения» конкретных упреков делового характера по поводу внешнеторговой работы не содержится, хотя материал — и фактический, положительный, и доносительский — добыт богатый. Скорее всего, сбор урожая оставили органам, что служит ярким примером слаженной работы тандема «партия — органы», а если более выпукло, — «Шкирятов — Ежов».

Тем не менее работа т. Жуковского «с врагами» «несомненно, накладывает на него тень». И затем: «Была ли тут сознательная поддержка окружавших его врагов, или он мог в них не разобраться — на этот вопрос ответить трудно».

Но вы же только что ответили, господа товарищи: «Ему поручалась в это время (после 1923 г. — В.Ж.) ответственная работа, и нет данных, что он был против партии».

Торгпреды, наркомы — все, оказывается, враги. Но тень от них, согласно причудливым законам сталинской политической оптики, падает не на тех, кто возвышал «врагов», но на людей, от них зависевших, подчиненных.

И еще мощнейший криминал. «Мы так и не знаем достоверно, почему его, как большевика, освободили!» (Из-под ареста, год 1918, Киев.) Моментально возникает ассоциация: многим участникам Отечественной войны, чудом вырвавшимся из фашистского плена, предстояло в бессильной тоске отвечать на вопросы доблестных чека-гебистов: «Л почему вас не расстреляли (не застрелились)?»

Отчасти даже и логично: если сам убежден, что при малейшем сомнении целесообразно подозреваемого «пустить в расход», то и мысли не допускаешь, будто петлюровские власти за отсутствием улик способны выпустить человека на свободу.

И наконец, фраза из «Предложений», «что если бы т. Жуковский правильно рассказал ранее о своем прошлом, он не был бы избран в члены КПК», — эта фраза в сущности попросту цинична. Давно ушло даже то время, когда были хоть возможны внутрипартийные дискуссии по вопросу о выборности и «назначенстве». Члены Комиссии прекрасно знали, что на XVII съезде выборы явили собой пустую формальность (с той, конечно, оговоркой, что при тайной вотировке членов ЦК Сталин не набрал ста процентов голосов, однако и этот «огрех» был счетной комиссией «исправлен»). Членов КПК фактически назначил Каганович, разумеется, с одобрения Сталина.

В отрочестве, когда отец еще был для меня живым и досягаемым человеком, я воспринимал его так, как и надлежит тринадцатилетнему подростку, — любил, уважал, гордился достигнутым им положением, конечно, тщеславился его, а через него и своей принадлежностью к элите, ценил очевидную скромность отца, его умеренное отношение к материальным благам. Наблюдая, чувствуя, размышляя над слышанным, главным образом от матери, я убедился, что своей успешно складывающейся карьерой отец обязан прежде всего себе, и если он встречал со стороны сильных мира сего, например Дзержинского, Куйбышева, или Кагановича, благожелательное отношение, то объяснялось оно, в первую очередь, деловыми качествами отца, а также его ровным, без выбросов в ту или иную сторону, характером. Однако в чем те деловые качества состояли и как проявлялись — об этом судить мне было не дано.

И вот минуло полвека, и как будто состоялась вторая встреча. Я узнал человека деятельного, квалифицированного, самостоятельно мыслящего, ведущего на равных миллионный торг с «акулами капитала», но и способного, при необходимости, выказать настойчивость, адресуясь к лицам начальствующим, проводить на своем участке собственную стратегию, не стремясь предугадать, а то и вопреки рекомендациям руководителей из центрального ведомства. Видимо, к определенным трениям (с Розенголь-цем, например) это приводило, но смертельным грехом не считалось, была бы польза делу, был бы успех.

Конечно, не один отец был такой. Выдался промежуток времени, лет десять-пятнадцать, когда еще только расправляла свои махровые крыла бюрократия с ее приоритетом чинопочитанию и казенной дисциплине, с ее спасительной для тупиц возможностью уклоняться от риска при помощи многочисленных инструкций. То были годы, когда люди инициативные, предприимчивые и способные, главным образом, бесспорно, коммунисты, но отнюдь не только, имели возможность себя проявить, — помимо сказанного, они еще попросту не были так запуганы и придавлены.

Существуют иные оценки. Я имею в виду схему, разработанную М. Восленским¹⁶. Ее суть такова. К началу тридцатых годов на верхних этажах власти соперничали две гвардии — ленинская и сталинская. У дряхлеющих ленинцев еще остались следы каких-то убеждений, тогда как сталинские выкормыши — прагматики и циники — ждали только сигнала (каковым стало убийство Кирова), по которому они «бросятся волчьей стаей и перегрызут глотки этим слабоватым, а потому незаконно занимающим свои посты старым чудакам».

Любая схема, описывающая реальные явления, будь то работа двигателей, мимикрия в животном мире, общественное мнение или исторические события, всегда условна, приблизительна. Схема Восленского позволила ему, соблюдая логическую стройность, показать становление правящего класса в Советском Союзе. Автор добился цели, убедив, что такой класс, номенклатура, действительно сформировался, а функционирует и выглядит так, как это со знанием дела изображено в цитируемой книге применительно, в основном, к периоду так называемого застоя.

Теперь об изъянах. Куда отнести поколение моего отца, которому к началу ежовщины исполнилось сорок лет? Не к дряхлеющим же ленинцам. Но и, извините, не к сталинским выкормышам, только и мечтающим «перегрызть глотку» старым большевикам. Да и не очень-то последние мешались под ногами. Думается, к началу тридцатых годов контингент, условно говоря, «сорокалетних» составлял в номенклатуре большинство, что особенно справедливо для среднего звена, представителями которого населена данная хроника. В Особой комиссии безопасности, комиссии Политбюро, сформированной в мае 1935 г. для руководства ликвидацией врагов народа¹³, к «сорокалетним» можно отнести Жданова, Ежова и Маленкова (34 года), затем старые большевики Сталин и Шкирятов, а в остатке — Вышинский — старый меньшевик, сменивший крышу в 1920 году. Приблизительно сорокалетними были тогда Тухачевский, Уборевич, Якир, Блюхер.

Что касается «ленинской гвардии», то как некая консолидированная сила, общность она уже не существовала. Достаточно просмотреть выступления на XVII съезде, 1934. В адрес Сталина — только славословие, доходящее до тошнотворности, да еще униженные покаяния бывших оппозиционеров.

Верно, что в итоге ежовщины ленинцы подверглись физическому истреблению, а партия Ленина фактически сменилась партией Сталина. Вместе с тем справедливо и другое: был уничтожен правящий класс, та самая номенклатура, точнее, номенклатурщики, на смену которым поставили новых.

М. Восленский утверждает, будто Сталин «был ставленником своих ставленников и знал, что они неуклонно выполняют его волю, лишь пока он выполняет их волю»; развязав єжовщину, Сталин, якобы, именно «выполнил волю своих назначенцев».

Вряд ли руководители всех рангов, от членов политбюро до секретарей райкомов и от маршалов до командиров полков, так уж настаивали на собственной ликвидации. Чудовищно, но факт состоит в другом: великий душегуб сумел по собственной воле заставить партию и номенклатуру истреблять самих себя. Блюхер содействует расстрелу Тухачевского, Уборевича, Якира, а вскоре сам попадает в ту же мясорубку. Косарев на пленуме ЦК голосует за казнь ленинских соратников, однако его это не спасает. И так далее, далее.

Конечно, с годами положение стало меняться. Так, в 1946 году синклит военачальников воспротивился облыжной политической дискредитации Жукова, и вождю пришлось довольствоваться ссылкой того в Одессу. Стабилизации и вершины своего могущества номенклатура достигла при Брежневе.

Итак, партследствие венчает

«Постановление бюро комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б)

от 17 сентября 1938 г.

О члене КПК т. Жуковском С.Б. (партстаж с авг. 1917 года, партбилет № 0000368).

(В связи с указанным номером партбилета ненадолго отвлечемся. Этот номер ориентировочно дает представление о месте владельца п/б на номенклатурной иерархической лестнице. Для сравнения укажем, что номера партбилетов Бухарина и Рыкова были, соответственно, 0000163 и 0000187³⁴. Здесь важно учесть, что эти данные относятся к билетам образца 1936 г., т. е. выданным в ходе всеобщего обмена партдокументов. Звезда Николая и Алексея Ивановичей стремительно клонилась к закату. Лет десять тому назад их номера могли бы выражаться однозначными числами.)

1. Считать установленным, что т. Жуковский С.Б. во время занятия немцами г. Киева в мар. 1918 г. остался на территории белых, где и проживал до прихода Красной Армии.

Такие действия т. Жуковского, совершенные им в 1918–1919 г.г. и сделанные им путаные объяснения вызывают сомнения и требуют дополнительной проверки.

2. Считать установленным, что т. Жуковский в бытность его студентом МВТУ в 1923 г. был троцкистом, но в последующие годы при заполнении им анкет писал, что не участвовал в оппозиции, что является неправильным.

3. Вывести т. Жуковского С.Б. из состава членов Комиссии Партийного Контроля при ЦК ВКП(б). Просить ЦК ВКП(б) утвердить настоящее постановление».

К этой просьбе ЦК остался глух. И вообще, данное постановление целиком осталось вещью в себе, нигде не прозвучав, и это лишний раз указывает, что затеяна была вся партразборка лишь с тактической целью — несколько оттянуть время и амортизировать удар. А что в ход расследования вовлекли многих людей и, соответственно, затратили совсем не дешевые человеко-часы, так ведь когда у нас с этим считались…

Через шесть дней следует арест.

А еще через полмесяца появляется на свет (хотя и «строго секретно») столь же краткое, сколько емкое постановление Бюро КПК:

«Исключить Жуковского С.Б. из рядов ВКП(б), как врага народа.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КПК Ежов».

Быстро! А до суда, каков бы он ни был, еще больше года. Чувство благодарности Сталин окрестил «собачьей болезнью». Интересно, что изрек бы (или изрекал) этот юморист по поводу презумпции невиновности?

Я держал в руках третий, видимо, экземпляр процитированной выписки («спецархив»), но подпись была подлинная. Твердая, уверенная. До тюремной камеры сталинскому наркому оставалось менее четырех месяцев.

Выше отмечен тандем «партия — органы», на данный момент «Шкирятов — Ежов». Такую сцепку еще двадцатых годов, когда предшественницей КПК была ЦКК (Центральная контрольная комиссия), а под «органами» подразумевалось ГПУ, характеризует бывший чекист, впоследствии невозвращенец Г.С. Агабеков⁴⁰:

«ЦКК — это прекрасно выдрессированный аппарат Сталина, посредством которого он морально уничтожает своих врагов и нивелирует партийный состав в нужном ему направлении.

Физически же добивает сталинское ГПУ».

Время переставило акценты. В годы «ежовщины» первую скрипку играли «органы». Партия же была на подхвате, иногда услужливо забегая вперед.

Полный назад

Минуло полтора десятка лет. В мае 1954 г. я направляю «прошение» К.Е. Ворошилову — председателю Президиума Верховного Совета СССР. Прошу пересмотреть дело отца и, «если он жив… о смягчении его участи». Мы еще надеялись, что отец жив. Иллюзии рассеялись после того, как мачехе сообщили, что ее муж «умер в заключении 3-го февраля 1941 г.».

Не могут не соврать. Не «умер в заключении», а расстрелян, и не 3 февраля 41 г., а 25 января 1940 г. Но об этом позже.

Жена отца возвратилась в Москву из послелагерной ссылки осенью того же 1954 г. В свою очередь, она в ноябре передает Главному Военному Прокурору письмо с требованием о пересмотре дела мужа и своего.

Одновременно Е.Г. Жуковская обращается в Комитет (бывшую Комиссию) партийного контроля при ЦК КПСС. Она просит ускорить процесс реабилитации, ибо и в прокуратуре и в КГБ ей объяснили, что пересмотр «может затянуться на год и более». Далее счет времени пошел на месяцы. Тандем КГБ — КПК развернулся в обратном направлении. В судебном порядке отца реабилитируют 2-го июля 1955 года. А уже в сентябре архивно-следственное дело затребовала от КГБ (и получила, разумеется) КПК. Возвратили дело спустя четыре с половиной месяца. Себе оставили копию протокола допроса, исполненного Берией с Меркуловым.

Реабилитацию готовили ответственные контролеры КПК А. Виноградов и Н. Кузнецов. Интересно, что первый из них, будучи заместителем секретаря Бюро КПК, семнадцатью годами ранее участвовал в партследствии и таким образом помогал подвести отца к последней черте. Теперь он хлопочет вернуть его доброе имя. В сущности, ничего удивительного: аналогично действовал и сам Хрущев.

Окончательный вариант записки, составленный по заготовке названных товарищей, подписал зам. председателя КПК П. Комаров. Несколько выдержек.

«23 октября 1938 г. т. Жуковский С.Б. был арестован по ордеру за подписью Берия, при отсутствии каких-либо материалов обвинения и без санкции Прокуратуры СССР… Жуковский обвинялся в том, что он якобы «проводил активную шпионскую работу против СССР» и являлся «членом к.-р. троцкистской организации».

Указанные обвинения, как и все дело против Жуковского С.Б., были сфальсифицированы следственными работниками НКВД, о чем заявил Жуковский на судебном заседании Военной Коллегии Верхсуда СССР 24 января 1940 г. (председатель В.В. Ульрих). На суде он ни в чем виновным себя не признал, заявил, что от первоначальных признательных показаний он отказался еще на следствии и что эти показания подписал вынужденно, в результате применения к нему мер физического воздействия, оговорив себя и других лиц…

Военная коллегия Верхсуда СССР, переписав бездоказательное обвинительное заключение, приговорила Жуковского к высшей мере судебного наказания…

Допрос Жуковского, в результате которого он 3.XI.1938 г. вынужден был дать ложные показания на себя и других лиц, проводил враг народа Берия и его сообщник Меркулов…

Определением Военной коллегии Верховного суда СССР от 2 июля 1955 года дело по обвинению Жуковского прекращено за отсутствием состава преступления.

Считаем необходимым реабилитировать Жуковского С.Б. в партийном отношении (посмертно), отменив решение КПК при ЦК ВКП(б)… об исключении его из партии».

Все заканчивается Решением КПК от 27 января 1956 г., подписанным тем же Комаровым.

«Отменить решение Бюро КПК при ЦК ВКП(б) от 10 ноября 1938 г. об исключении т. Жуковского С.Б. из партии».

Что говорить — коротко, ясно, но… посмертно.

Два решения КПК:

а) Об исключении Жуковского из партии

б) От отмене решения (а)