Лучи смерти

Три короля

Этот отдельный кабинет фешенебельного нью-йоркского ресторана напоминал по обстановке безвкусно убранную гостиную в доме богача: большая квадратная комната освещалась мягким светом золоченой лапообразной люстры, с тремя матовыми шарами под лепным потолком, на котором весело подмигивали посетителям повитые гирляндами виноградных гроздьев и листьев пухлые амуры. Красные бархатные драпри закрывали два окна, не пропуская уличного шума. На красных обоях стен с золоченым узким карнизом ярко выделялась матовая позолота широких рам четырех картин с обнаженными, томно улыбающимися нимфами; в углу сияло красной лакировкой большое пианино; плотно закрытая дверь блестела массивной темно-зеленой малахитовой ручкой. Перед длинным столом, покрытым ослепительно-белой скатертью и сиявшим серебром, хрусталем и фарфором, четыре бархатных кресла с пухлым сидением и округлыми ручками, казалось, приглашали к покою и кейфу.

Единственный гость в этом кабинете сидел за столом, развалясь в кресле, и в свете электрической люстры матово поблескивал его голый череп. Вообразите себе арбуз, посаженный на круглую пивную бочку, опирающуюся на гигантские круглые колбасы в пол-аршина диаметром, — и вы будете иметь точное представление о фигуре этого гостя — Джима Маклина, нефтяного короля. Представьте себе круглую, белую, пухлую булку, в которую всажены две черные изюминки — два глаза, небольшую белую картофелину — нос, а под носом два длинных, соприкасающихся друг с другом красных червяка — губы, — и вы будете иметь точное представление о его лице. Пухлое тесто его бесформенной фигуры было втиснуто в корректный черный фрак, белая грудь манишки сияла ослепительно, и не менее ослепительно блестели его лакированные лыжи-туфли. Если вам приходилось слышать резкий скрип листов железа на крыше, концы которых, оторванные бурей, трутся друг о друга, — вы можете вообразить его голос. Что же касается его прочих телесных и душевных качеств, то можно сказать, что у этого некоронованного короля не было величия, свойственного титулованным особам, зато у него была солидность, основательность, трезвый практический ум хищника, изощренный вечной погоней за долларом, и полная атрофия чувств жалости, стыда, чести и того, что называется в обществе совестью.

Он сидел, развалясь в кресле, неподвижный, как статуя китайского божка, утопая в облаках ароматного, голубоватого дыма сигары, торчавшей в правом углу его сочного рта.

Легкий стук в дверь заставил мистера Маклина вздрогнуть и выпрямиться в кресле. В кабинет вошел высокий, худощавый человек в черном лоснящемся цилиндре и черном наглухо застегнутом сюртуке. Размеренными движениями и важной строгостью худощавого — с горбатым носом, остренькой серой бородкой и серо-стальными глазами — лица он походил на методистского проповедника. Этот гость был также некоронованным королем Американских Соединенных Штатов: это был Роберт Морган, стальной король.

— Алло, Боб! — проскрипел сердито Маклин, — вы опоздали на десять минут. Это свинство! Этого осла Теренса Джонса также нет до сих пор, и он, наверно, опоздает на полчаса! И на такое важное совещание!..

— Меня задержали… — процедил сквозь зубы стальной король, усаживаясь в кресло и ставя свой цилиндр между тарелкой и хрустальной вазой с фруктами, — что же касается Терри, то я его не видел и не знаю, почему он запоздал. Впрочем, вот, кажется, и этот медведь…

Обе створки двери с треском распахнулись, и в кабинет ввалился громадного роста человек в цилиндре и черном фраке, мешком сидевшим на его могучих плечах. В нем все поражало своими размерами: и словно вырубленное из красноватого дерева топором лицо, заросшее до самых бровей густой черной бородой, и голубые глаза, напоминавшие озера в лесной чаще, и унизанные перстнями толстые пальцы, и ступни ног, втиснутые в лакированные ботинки. Он действительно походил на медведя, этот Теренс Джонс, король золота, владелец обширных и многочисленных приисков в Клондайке.

— Алло, Джим! Алло, Боб! — прорычал он густым басом, швыряя на пол цилиндр и вваливаясь в кресло, затрещавшее под тяжестью его тела, — виноват, я, кажется, запоздал. Меня задержал один старый приятель, с которым немало почудил я в доброе старое время на Юконе. Очень забавный субъект!

— Вы оба должны быть аккуратнее, дети мои: дело слишком серьезное! — сердито проскрипел Джим Маклин, нажимая кнопку звонка.

— Сейчас мы закусим, а потом приступим сразу к делу. Ужин я заказал давно, вкусы у нас, я полагаю, одинаковые.

По кабинету бесшумно, как тени, заскользили три фигуры в синих фраках с металлическими пуговицами, расставляя перед гостями дымящиеся кушанья и наполняя вином узкие хрустальные бокалы.

Три короля поспешно уничтожали еду, с сосредоточенно-брезгливым видом богачей, которым все надоело и которые в процессе насыщения видят лишь необходимую, но скучную повинность, стараются уделять ей как можно меньше времени. Зато хмельная влага различных цветов и оттенков быстро иссякала в бокалах, и руки трех лакеев беспрерывно наполняли их.

Наконец, три короля откинулись на спинки кресел, словно по сигналу, и Теренс Джонс грозно прорычал, обращаясь к лакеям:

— Можете убираться! Без звонка не входить! Дверь закрывайте плотнее, и всякий, кто осмелится подойти к двери ближе, чем на две сажени, будет иметь дело со мной! Факт!

Три человека в синих фраках с металлическими пуговицами с почтительными поклонами бесшумно удалились.