Лучинушка

Глава 1

Эта история началось с того, о чём неудобно не только писать, но и говорить вслух. Однако, как говорится, из песни слов не выкинешь. Примерно за пол часа до окончания дойки Стешу начали беспокоить приступы режущей боли в животе. Она допаивала последнего телёнка, когда терпеть стало невмоготу. Она наскоро переоделась и пулей выскочила из коровника наружу.

Объявлять всем, куда она так торопится, Стеша не стала. Она выросла при бабушке, воспитывавшей внучку так, как было принято во времена её молодости, когда считалось неудобным показывать коленки, замужним ходить простоволосыми и говорить с посторонними на интимные темы. И уж конечно, чтобы муж был первым и единственным мужчиной на всю жизнь.

Её родителей не стало, когда Стеше едва исполнилось пять лет. Они вместе переходили замерзшую реку, и оба разом ушли под лёд. Бабушка безумно любила свою кровиночку, но старалась особо её не баловать, с малого возраста приучала к послушанию, а по мере подрастания к домашним делам. Потому как знала, что век её недолог, а девочка должна быть готова в жизни ко всему. Взрослея, Стеша продолжала подчиняться установленным ею правилам – из школы сразу домой, всё остальное время рядом, на глазах. А если ходить к подружкам, то ненадолго и только к тем, которые живут неподалёку.

Подружки уже бегали на первые свидания, а они все вечера проводили вдвоём. Бабушка рассказывала удивительнейшие истории о прошлых временах. Стеша читали вслух старые романы, взятые в библиотеке, затем они обсуждали прочитанное. Бабушка хорошо знала историю России, а также весьма неплохо разговорный французский и немецкий языки, и Стешу учила им с малого возраста. На вопросы девочки, где она получила такое образование, всегда отвечала: – «добрые люди научили»…– и, каждый раз глядя на небольшую старинную иконку, висевшую в углу, осеняла себя троекратным крестом и добавляла, – «упокой господи их души».

Стеша пыталась допытаться, кто они, эти добрые люди, но бабуля в ответ сдвигала брови и скл адывала губы узелком, словно запирая рот на замок. Если же Стеша настаивала, отвечала:

– Время не пришло ещё, детонька, об этом говорить. Может быть, когда – нибудь потом…

Бабушка когда – то очень хорошо пела, но после того, как погибли сын с невесткой, перестала не только петь, но и разговаривала словно через силу. Только спустя долгое время, длинными зимними вечерами, похожими на сегодняшний, она тихонько, словно про себя, запевала «лучину». Стеша, тоже имевшая прекрасный голос, потихоньку ей подтягивала. Песня уводила в далёкое прошлое, скорее всего вымышленное или отложившееся в душе из прочитанных романов, но от этого не менее прекрасное. Стеша очень дорожила этими редкими минутами, оставшимися в её памяти на всю жизнь.

На улице пуржило так, что холодный коровник теперь казался уютным домом. Ветер играл дурной силой, со скрипом раскачивая жестяной фонарь над воротами, швырялся клубами снежной пыли и прижимал дверь уборной так, что Стеша едва в неё протиснулась. Когда вышла наружу, подруги уже скрылись в снежной круговерти. Их следы на глазах заметала позёмка. Стеша поспешила вслед за ними. Она бежала, подгоняемая ветром, согнувшись и кутаясь в шаль, и вспоминала приснившийся минувшей ночью сон.

Ей снилась бабушка. Сначала она сидела в горнице, в углу, где до сих пор висела принадлежавшая ей иконка, и смотрела на неё из – под тёмного, надвинутого на лоб платка. Взгляд её был печален, как у богородицы на иконе. Потом обе оказались в саду. Ветер трепал белоснежные простыни, развешанные на верёвке, протянутой между двумя яблонями. Между ними стояла бабушка и снова смотрела на Стешу, словно хотела ей что – то сказать, но не могла вспомнить что. Так часто бывало при её жизни, начнёт о чём – то говорить, а потом остановится на полуслове и позабудет, о чём шла речь.

Говорят, покойники снятся к плохой погоде. И правда, к ночи метель разбушевалась ещё пуще. Стеша бежала, вглядываясь под ноги, чтоб не сбиться с тропинки. Свет фонаря остался далеко позади. Поле накрыла тяжёлая, тревожная, белесая мгла. Слышалось только завывание ветра и едва доносившийся из деревни собачий лай. Она скорее почувствовала, чем увидела перед собой какой – то силуэт. Подняв глаза, остолбенела от ужаса. Перед нею сидел матёрый волк. Он присел на занесённой снегом тропе, по собачьи сместив туловище немного набок, словно поджидал её, зная, что она пойдёт этой дорогой одна.

Стеша замерла на месте, чувствуя, как немеют ноги и руки. Какой страшный конец ожидает её через несколько мгновений. В руках у неё нет даже палки. Бежать нет никакого смысла. Волк догонит её в три прыжка. Затем толчок в спину, перекушенная шея и… Какое – то время они смотрели друг другу в глаза. Сердце Стеши билось тяжело и гулко. Каждый удар отдавался в висках, словно метроном, отсчитывающий последние секунды её жизни. Говорят, в такие моменты вся жизнь пролетает перед глазами, как одно мгновение. Нет, она не помнила и не видела ничего, кроме ледяных волчьих глаз.

Волк продолжал сидеть в той же позе. Чего он ждёт, почему не прыгает? Со стороны оврага послышался вой. Волк поднял голову к небу и откликнулся. Два голоса переплелись в один тоскливый, жуткий, и такой долгий, что ему, казалось, не будет конца. Стеша поняла, что должна что – то делать, иначе её сердце разорвётся от страха. И она закричала, пытаясь заглушить этот бесконечный, рвущий сердце звук.

– Ну что? Что тебе от меня надо?

Волк замолчал. Затем встал и медленно пошел на неё. Стеша в ужасе попятилась. Её нога соскользнула с натоптанной дорожки в рыхлый снег, и она упала. Быстро перевернулась на живот, спрятала голову в шаль и поджала ноги под себя. Когда – то она слышала, что люди спасались от волков, притворяясь мёртвыми. Нет, на спасение она не надеялась. Это была чисто интуитивная попытка отдалить свой конец.

Стеша не помнила, сколько времени лежала, затаив дыхание и не шевелясь. Но ничего не происходило. Вместо этого она услышала возле своего уха рычание и лёгкий толчок в висок. Похоже, волк не поверил в скоропостижную смерть своей жертвы и решил её реанимировать. Стеша ещё сильнее сжалась в комок. Никакая сила не смогла бы заставить её подняться.

Волк лязгнул зубами, зарычал ещё злее, и несколько раз толкнул её носом в бок, словно хотел заставить подняться на ноги. Затем схватил зубами за шаль, и дёрнул. Судя по его поведению, есть её, по крайней мере сейчас, он не собирался. Стеша поняла, что, лёжа в снегу, замёрзнет раньше, чем её съедят. Нужно было двигаться.

Стеша осторожно отвернула краешек шали и посмотрела на волка. Он стоял рядом в выжидательной позе. Вдруг неподалёку снова послышался вой. Стеша опять уткнулась лицом в снег, сознавая, что теперь уж точно ей пришёл конец. Волк просто ожидал свою стаю. Наверное, он был не очень голоден, раз у него хватило выдержки дожидаться своих сородичей.

Заскрипел снег под лапами, и затеялась свара. Волк, стоявший рядом, злобно зарычал. Похоже, насчёт Стеши у него были свои планы. Она немного осмелела, приподняла голову и стала наблюдать за происходящим. Несколько волков в волнении перемещались с места на место, а тот, что находился рядом с нею, зорко следил за их манёврами. Он скалил огромные клыки и грозно рычал на каждого, кто пытался подступиться ближе, показывая, что делиться добычей он ни с кем не намерен. Но и они уходить тоже не собирались, а расселись в полукруг и стали наблюдать за его дальнейшими действиями.

Волк снова приблизился к Стеше и стал теребить её за шаль. Похоже, он приглашал её за собой. В данный момент ей нужно было выбирать из двух зол одно, или замёрзнуть или быть съеденной. Старый волк по непонятной причине решил стать её покровителем. А ей нужно было двигаться, чтобы не околеть от холода. Стеша решила ему подчиниться. Она медленно поднялась и встала возле него. Он обвёл взглядом стаю, словно стараясь внушить каждому – никто не смеет коснуться того, что принадлежит ему. Стеша сделала робкий шаг в сторону деревни, надеясь, что он пойдёт за нею. Волк тряхнул головой и повернул в другую сторону.

Стая тут же подступила ближе. Стеша поспешила за волком. Он ещё раз зарычал, словно накладывая вето на свою добычу, и пошел дальше. Ей не оставалось ничего, как следовать за своим неожиданным защитником. Убедившись в её покорности, волк пошел быстрее. Они шли бок о бок, время от времени оглядываясь на следующую по пятам стаю, и удалялись от деревни. Начался спуск в овраг. Внизу было затишнее, но сугробы намело по пояс, а местами и выше. Стеша то и дело спотыкалась и падала. Волк останавливался, проваливаясь по самое брюхо, и терпеливо ждал, когда она поднимется на ноги.

Опять раздался вой, теперь значительно ближе. Казалось, он был полон отчаянья и безнадежности. Волк, наверное, почувствовал тоже самое. Ответив, он побежал, то и дело оглядываясь на девушку. Стеша боялась отстать хотя бы на шаг, и ей пришлось бежать вслед за ним. Вскоре она окончательно выдохлась и остановилась. Было ясно, что от судьбы не уйдёшь. Кому суждено быть съеденным, в болоте не утонет. Волк вернулся, подошел ближе и зарычал, словно приказывал следовать за ним. Она осела на снег и закричала.

– Не могу, я больше не могу! У меня нет сил. Оставь меня, волк, слышишь, оставь… Ну зачем я тебе нужна? Куда ты меня тащишь, скажи мне?

Она уже не думала о том, что будет дальше. Хотелось одного, зарыться в сугроб, который теперь казался ей тёплым, и наконец – то обрести покой. Стеша уткнулась лицом в ладони и зарыдала в голос, причитая и подвывая, подобно раненой волчице.

Озадаченные звери стояли поотдаль и прислушивались к этим непонятным звукам. Стеша вдруг почувствовала на своём лице горячее дыхание и шершавый язык. Волк! Её волк облизывал ей лицо, и слегка поскуливал. Похоже, теперь он не требовал, а просил идти за ним. Стеша на долю секунды прижалась щекой к его лохматой голове. Чуток посидев, успокоилась и поднявшись на ноги, сказала:

– Ну что, волк, пойдём. Ты же привёл меня сюда не просто так…

Волк метнулся было вперёд. Но, вспомнив про идущую вслед за ними стаю, вернулся обратно и снова пошел в ногу с нею, как дрессированная овчарка, исполняющая команду «рядом». Метель прекратилась. Небо вызвездило и стало намного светлее. Они спустились на самое дно оврага, когда впереди раздался шорох. Под молодой ёлочкой лежала волчица. Волк бросился к ней и стал облизывать её шею. Потом повернулся к Стеше и посмотрел ей в глаза. Взгляд его зеленых глаз был тяжел и суров, но девушке показалось что между ними возникло взаимопонимание.

– Что, волк, это твоя подруга? – спросила Стеша. – Что с нею? Никак попала в капкан?

Она присела рядом с волчицей и стала её осматривать. На шее у неё была туго затянутая проволочная петля, привязанная к стволу. Похоже, волчица погналась за зайцем и попала в расставленные силки. Дышала она хрипло и прерывисто. Стеша нашарила в кармане гвоздь, служивший ей вместо ключа, вставила в петлю скрутки и стала вертеть. Пальцы мигом сковал мороз. Стеша отогревала их своим дыханием и продолжала крутить и расшатывать петлю до тех пор, пока она не отломилась. Удавка ослабла, и Стеша легко сняла её с волчьей шеи.

Волчица несколько секунд лежала неподвижно, приходя в себя. Волк стоял рядом, обнюхивал и подталкивал её носом, поглядывая на Стешу, словно хотел спросить, всё ли она сделала, что могла. Наконец волчица села и покрутила головой, не веря, что свободна. Потом, словно что – то вспомнив, вскочила на ноги и побежала. Волк припустил за нею.

– Эй, волки! – воскликнула Стеша, поспешая за позабывшей о ней парочкой, – А как же я? Вы хотите оставить меня на съедение стае? Мы так не договаривались…

Волк остановился и внимательно на неё посмотрел. Волчица побежала дальше, даже не оглянувшись. Стая остановилась на месте.

– Или теперь, когда я вам не нужна, меня можно и бросить, а ещё лучше, съесть? – ворчала Стеша, перебираясь через сугроб. – Нет, ребята, теперь я от вас не отстану, мне без вас нельзя. Уж больно у вас родня не надёжная. Как – нибудь потерпите меня до утра, а там как бог даст.

Волк неожиданно оскалился и зарычал.

– Вот тебе и раз, – растерялась Стеша, – только что, можно сказать, обнимались, а теперь дружба врозь? Волк, да ты, оказывается, хуже человека? Этого просто не может быть.

Волк отвернулся и неспешно потрусил вслед за волчицей. Теперь ему не было до неё никакого дела. А чего она от него ожидала? Что он, в благодарность, проводит её до дома? Сам не съел и другим не дал, и на том спасибо. Волк уходил, а Стеша брела за ним, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь. Стая отстала, растворилась в серой мгле. Может ушла искать новую добычу, может залегла где – то неподалёку, а она продолжала упорно преследовать волка.

След волчицы привёл их к поваленному толстому дереву. Под его вывернутым комлем, между растопыренными корнями скрывалось волчье логово. Волк остановился у темного провала и прислушался. Из ямы слышалась возня и довольное урчание.

– Волчата… – прошептала Стеша. – у тебя есть волчата. У тебя есть семья, ради которой ты нашёл меня, притащил в этот овраг, заставил помочь твоей волчице. А меня никто не ждёт и не ищет…

Волк запрыгнул на ствол дерева и завыл долго и жизнеутверждающе. Затем застыл, словно изваяние, успокоенный, и может быть, даже счастливый. Стеша присела на дерево рядом с ним, не зная, что делать дальше. Вскоре она почувствовала, что начинает остывать. Её стала бить мелкая дрожь. Ни сидеть, ни стоять на месте было невозможно. Идти некуда. Волки покидать своё логово пока не собирались. Бежать домой одной через овраг страшно, стая могла быть где – то рядом. Её начало клонить в сон.

– Извини, волк, – прошептала она, – я чуток прикорну тут, в уголке.

Она опустилась на землю, немного разгребла снег и вытянулась вдоль ствола, испытывая облегчение от того, что наконец – то смогла выпрямить спину и расслабиться.

*******

Зимой светает поздно. Деревенские, по привычке, ещё затемно уже на ногах. Пока солнце поднимется, у них уже и скотина накормлена, и печь натоплена, и обед приготовлен. Поэтому весть о том, что доярка Стеша Буренкова сгинула незнамо куда, облетела деревню Супруновку ещё до рассвета. Такого, чтобы кто – то из местных пропадал вот так, ни с того, ни с сего, в деревне не бывало. Ладно бы ещё мужик. С мужиками по пьяни случалось всякое, но чтоб женщина, да ещё такая тихоня, как Стеша…

Стеша рано осиротела. Растила её одна бабушка. Появилась она в деревне с сыном, которому в то время было лет семь. Прошел слух, будто она являлась внучкой каких – то декабристов. Правда это или нет, никто доподлинно не знал, хотя по тонкому складу её лица, рук и всей фигуры, а также по манере себя держать было понятно, что роду она не простого. О себе она толком ничего не рассказывала и чужими делами тоже не любопытствовала. Жила тихо, как все. Работы не боялась, растила сына, женила, помогала нянчить внучку, пока не грянула беда, и она не осталась одна с маленькой Стешей на руках. Девочка росла худенькой да бледненькой, но вытянулась высокая, стройная и светленькая, чисто берёзка. А голоском звонка, словно соловушка. В школьной самодеятельности выступала, так вся деревня собиралась её слушать. А когда пела «догорай, гори моя лучина, догорю с тобой и я», женщины не могли сдержать слёз.

Анна не чаяла дожить, пока она вырастет. Боялась ещё раз оставить девчонку сиротой. Когда Стеше исполнилось семнадцать, за ней стал ухаживать Митяй. Он как раз отслужил в армии, немного повидал белый свет и держался так, будто сам чёрт ему не брат. Тогда он ещё не потерял армейской выправки, привычки ежедневно бриться и вовремя стричься, звался непривычным для деревни именем Димка и был ничуть не похож на себя теперешнего – вечно обросшего, обрюзгшего и дышащего перегаром Митяя.

Доверчивая и неопытная Стеша безоглядно отдалась чувству первой любви. Бабка отнеслась к её ухажеру настороженно, однако препятствовать их роману не стала. Кто по молодости не куролесил… Время придёт, глядишь и поумнеет. К тому времени она уже была совсем плоха, и радовалась хотя бы тому, что, когда придёт её пора сложить руки, внучка будет не одна. У Митяя было ещё два брата, поэтому молодым пришлось жить у неё. Матвеевна приняла зятя в свой старый, осевший дом с открытой душой. Даже свадебку какую – никакую справила с помощью соседей. Только никчёмный оказался зятёк, лодырь и пустельга, да ещё и пьяница. Так с неспокойной душой вскорости и умерла.

– Я не знаю, почему она нас не дождалась. Вечером у них в окнах горел свет. Мы и подумали, что она прибежала домой вперёд нас. – всхлипывая, рассказывала Стешина подруга, маленькая пухлощёкая Надя Осипова. – Утром на работу идём, опять свет горит. Стали её кликать, тишина. Еле Митяя добудились. Он и сказал, что она, по всем приметам, дома не ночевала. Убью, говорит, сучку…

– Слышь, Митяй, по каким – таким приметам? – спросил участковый Яков Фомич.

– Так в избе холодно, значит печь со вчерашнего дня не топлена, – ответил Митяй.

– А на ферме заночевать она не могла? Может, ты погонял бабу, а она, разобидевшись, домой и не явилась?

– Да не, не было такого… – Митяй в задумчивости почесал лохматую голову, и, нахлобучив поглубже давно потерявшую форму шапку, повторил. – Я её давно уже не трогал.

– Знаю я твою подлую натуру. Как выпьешь, так герой хоть куда. А вот поработать тебя нет. Одна только Стешка и корячится.

– Так а куда идти – то? На ферму, навоз таскать?

– А хоть бы и навоз.

– Да нет уж, спасибо за такое предложение. Навоз я не таскал и таскать не буду. Я больше по строительству. Вот потеплеет, тогда и работа найдётся.

– Найдётся, да только толку от этой твоей работы никакого. Ты ж за одни только магарычи и работаешь.

– А что делать, когда у людей нету денег? Не буду же я у бабок последние копейки из рук вырывать… А насчёт того, когда она ушла – пришла, я не знаю. Я за нею не слежу.

– А когда тебе следить, ты сам от неё бегаешь. Всё боишься куда – то на стопку опоздать.

– Да ладно… – протянул Митяй, и, опять поправив шапку, поспешил перевести разговор на Стешу, – А чё за ней следить – то? Куда она денется?

– А вот вишь ты, делась. Может, ушла на ферму одна?

– Так ведь нет же нигде ни следочка, ни во дворе, ни за двором. – возразила Зина Евсеева, – Да и не ходим мы потемну по одиночке, боязно. Говорят, в овраге волки появились.

– Верно, – подтвердил местный охотник Кирюха, длинный и нескладный, словно верста коломенская, парень, живший через три дома от Буренковых, – сам – то я не видел, я больше на зайца хожу, а Ивантеевские мужики рассказывали, что им приходилось. Да и овцы у них стали пропадать.

– Ладно… – согласился Яков Фомич, – Савелий, сбегай – ка на всякий случай в контору, позвони на ферму. Ежели её там нет, пойдём искать. А то мало ли что, может человека уже и в живых нет.

При этих словах кто – то жалостливо вздохнул, кто – то всхлипнул. Кто – то начал вспоминать, какой Стеша была доброй, смирной и работящей, а этот «проклятый алкаш» сгубил всю её молодую жизнь.

Митяй протестующе передёрнул плечами. В то, что со Стешей могло случиться что – то страшное, он не верил. Да и что с ней может произойти? Она такая тихая, рассудительная. Всего боится, ни во что не встревает, как говорится, лишний раз не споткнётся и воды не замутит. Бабкино воспитание. Та тоже жила по принципу «не буди лихо, пока тихо», шептунья. И эта шептунья упёртая. Это она от вредности такая тонкая, звонкая да прозрачная. Из – за этой своей упёртости и получает. Меньше бы мужу перечила.

Как в тот раз, когда дитёнка скинула. Разве он этого хотел? Не хотел… А она давай воспитывать, примеры всякие про других приводить. А вот не надо. Другие они и есть другие. Им всё мало. И ей мало, иначе б не высчитывала, сколько надо на люльку, сколько на коляску, на памперсы и ещё черт знает на сколько всякой ерунды. Раньше ничего этого не было, и обходились, и все выросли, живые и здоровые.

А вот он не такой, он не жадный. Ему и так хорошо. И если выпьет чуток, так кому от этого плохо? Ей? А ты мне в душу не лезь, и всё будет хорошо. Нечего в неё лезть, душа она и есть душа. И нервы не железные. А она… Такая вся из себя правильная, прямо ангел небесный, а ты против неё словно последний дурак. И откуда только такие берутся? Вот и нарвалась на кулак. Зато после присмирела, стала как шёлковая. И молчаливая, бывало, за день слова не вытянешь. Кому чужому скажи, что раньше пела, словно соловушка, не поверит. Теперь не поёт. Иногда только затянет свою «лучинушку», опять же будто нарочно душу из тебя выматывает. А больше ничего.

– На ферме её нет. – крикнул Савелий ещё издалека.

– В общем так, Степаниду надо искать, – постановил Яков Фомич. – прямо сейчас и пойдём. Пока до фермы дойдём, как раз рассветёт. Кирюха, возьми – ка свою собачку. Хотя ночью такое мело, что следов не найти…

– А ничего, Яков Фомич, я всё равно возьму. Валет у меня пёс знатный, у него знаете какой нюх!

– Ну давай, бери. Мы пойдём потихоньку, а ты догоняй.

По деревне шли толпой. За околицей разошлись широким полукругом. Снег лежал почти в колено. Мороз наутро стал ещё крепчать. Парок, клубящийся изо ртов, тут же оседал на воротниках и платках пушистым инеем. По всему полю не было видно ни единого тёмного пятнышка, кроме стоявшей поотдаль фермы.

Там уже топилась в бытовке печь. Дым ровным столбом упирался прямо в небо.

Пока дошли до фермы, восток начал светлеть. Сторож Евсеич возился у ворот корпуса, расчищая снег широкозахватной фанерной лопатой и потягивая «приму». Когда подошли ближе, гулко откашлялся и спросил:

– Ну чего, не нашли?

– Не нашли. – ответил Фомич, – Куда она могла деваться?

– Да деваться – то вроде некуда. Заплутать не могла, весь бугор как на ладони почитай от оврага до самой деревни.

– Ну это в хорошую погоду как на ладони. А с вечера куролесило так, что за три шага ничего не видно. Могла и завернуть не туда, куда надо.

– Ну так она ж была не одна. Другие – то не потерялись?

– Выходит, одна. Никто не видел, когда она ушла и куда.

– Тогда дело плохо… – задумчиво сказал сторож.

– Почему плохо?

– Ночью тут неподалёку выли волки. И не раз.

По толпе волной пронёсся тяжелый вздох. Надя Осипова заголосила, как по покойнику. Кто – то сердито цыкнул, мол, нечего человека оплакивать раньше времени, авось обойдётся.

– Ну что, надо искать далее. – сказал Фомич. – Только вот куда идти?… Маловато нас, сюда бы в помощь роту солдатиков.

– Может, пройтись по оврагу? – предложила Надя.

– Тоже мне придумала, по оврагу. Там, если что, теперь и костей не сыщешь.

Надя пошлёпала варежками себя по губам и опять заплакала.

– Митяй, а ты чего молчишь? Чай, это твоя жена. Ты бы куда пошел её искать, в какую сторону?

– Я? – Митяй снял шапку и потёр темя. Голова сильно болела. Зря вчера они с Матюхой намешали чего не попадя. И пиво, и самогон, и «ландыш». Вот она теперь и не соображает.

– Ты – ты. Может есть мысли, куда б она могла податься?

– Да откуда ж я могу знать? У меня за пазухой нету этого, как его, Соломона.

– Мозгов у тебя нету…– сердито сказал Фомич, и, махнув рукой, предложил, – Ладно, давайте так. Ветер у нас дул откуда? От фермы, в сторону деревни. Пойти против ветра она не могла. Значит, хоть как, а всё равно должна была идти в сторону дома. Если б, не дай бог, волки, след какой – никакой всё равно бы остался. Значит, должна быть живая.

– А может следы занесло снегом…– вставил кто – то из толпы.

На него тут же зашикали

– А ты не каркай.

– Тьфу на тебя!

– А я что? Я просто так…

– Просто так за пятак…

Пока судили – рядили, солнце поднялось до половины, окрасив небо в кроваво – красный цвет. В морозном воздухе искрились мельчайшие снежные пылинки.

– Короче так, давайте сначала пройдём через поле, в сторону оврага. Вон до того ду…

Яков Фомич замер на полуслове с открытым ртом и поднятой рукой, указывающей на дуб. Все обернулись по направлению его взгляда и разом ахнули. От оврага шла женщина. Шла очень медленно, пошатываясь и спотыкаясь, волоча за собой шаль с таким трудом, будто весила она целую жизнь.

– Стеша… Это же Стеша, подруженька моя дорогая! – завизжала Надя, и бросилась к ней навстречу.

– Ах ты, мать твою… – рявкнул Митяй, швыряя шапку о снег, – Её тут вся деревня ищет, а она, сука…

– Ну ты, гнида!… – заскрежетал зубами Кирюха, хватая его за грудки.

Стеша нравилась ему ещё с ранней юности. Но худенький, нескладный паренёк не осмеливался признаться в своих чувствах, хотя, втайне ото всех, твёрдо решил жениться на ней сразу же, как только отслужит в армии. Однако случилось так, что Митяй опередил его, вернувшись со службы на полгода раньше. Кирилл знал о её неудавшемся браке, и продолжал жить надеждой, что рано или поздно они с Митяем расстанутся. И тогда уж он, не медля ни минуточки, придёт и расскажет ей о своей давней любви, и заживут они всем на зависть. И будет он её жалеть и беречь, потому что такая девушка, как Стеша, достойна самой лучшей судьбы. Зина Евсеева и соседка тётка Меланья тоже воспользовались случаем отомстить за Стешу, которую им не раз приходилось вызволять из его пьяных рук, и отвели душеньку, натолкав Митяя кулаками в спину. Подскочивший Валет закружил вокруг них, норовя цапнуть его за ногу.

Надя почти успела добежать до Стеши, когда та упала и больше не поднялась. Из больницы Стешу выписали через неделю. О случившемся с нею писали многие газеты, хотя она и старалась как могла избегать общения с настырными журналистами. Поэтому писать им приходилось больше по пересказам деревенских жителей, хотя это их нисколько не смущало.

Всё то, что произошло в ту зимнюю ночь, ей хотелось забыть, и как можно быстрее. Однако, чем дальше, тем чаще перед нею возникали всё новые и новые картины той страшной ночи. Толи услужливая память подсказывала то, что она видела, но не запомнила из – за стрессового состояния, толи разум сам домысливал то, чего на самом деле не было и быть не могло, но всё теперь виделось несколько иначе. Стоило закрыть глаза, как перед нею опять возникал старый волк. Он то сидел, глядя ей в глаза, то стоял на поваленном дереве и выл на луну, такую огромную и близкую, словно она находилась не высоко в небе, а висела, запутавшись в ветвях старого дуба, росшего на краю оврага.

Чем дальше, тем сильнее она верила в то, что преследовавшая их стая действовала заодно с защищавшим её вожаком. И не нападала она, а, наоборот, помогала ему направлять её в овраг, на помощь волчице. Ещё ей казалось, что в полусне она чувствовала тепло от лежавших рядом волков, согревавших её своими телами. Иначе как объяснить то, что, проспав на снегу несколько часов в лютый мороз, она не только не замёрзла, а даже не обморозилась. Когда она проснулась, рядом не было никого. А может, никаких волков не было вообще, а водила по её кругу какая – то тёмная нечисть… Стеша долго выбиралась из оврага, не раз забираясь по сухому сыпучему снегу до половины крутого склона и скатываясь обратно. И опять ей виделись серые тени, мелькавшие неподалёку до тех пор, пока она не вышла навстречу искавшим её людям. Все свои сомнения и догадки Стеша держала при себе. Как всё было на самом деле, теперь уже не узнаешь, а делиться своими фантазиями ей не хотелось ни с кем. Не хотелось, чтобы люди думали, будто она повредилась рассудком, и смотрели на неё, как на прокаженную.

Зима близилась к концу. Прошла февральская оттепель, побаловав недельку южными ветрами, заметно прибавившимся днём и ярким солнышком, а потом опять завьюжило. Однажды, в такую – же метельную ночь, ей не спалось. Она сидела перед телевизором в стареньком кресле, и бездумно щёлкала пультом управления, переключая каналы. Митяй, как всегда, опять где – то загулял. В последнее время он стал вести себя ещё хуже. Пил без просыху и откровенно над ней издевался. Не мог простить, что люди встали в её защиту. А главное, вся деревня теперь потешалась над тем, как бабы насовали ему толкунов.

За окном завывал ветер, навевая грусть и тоску. По одному из каналов шел концерт русской народной музыки. Стеша укутала плечи платком, уселась поудобней и стала слушать.

– Степь да степь кругом, путь далёк лежит…– слаженно пел хор.

Стеша любила русскую песню, и, сама того не замечая, начала потихоньку подпевать. Песня закончилась. Ведущая объявила «лучину». Струнный оркестр начал играть вступление. Мелодия лилась нежным, омывающим душу ручейком. Ветер за окном свистел в такт музыке, как будто кто – то наверху выдувал его по нотам. Так хорошо и умиротворённо Стеша не чувствовала себя с тех времён, когда была жива её бабушка. В это время на улице залаяли собаки. Их Шарик буквально выходил из себя. Всех соседей он знал хорошо, и лаял на них беззлобно, чисто для порядка. Значит, мимо двора прошел кто – то чужой.

Стеша не боялась оставаться дома одна. Воровать у них нечего, а обидеть её мог скорее свой собственный муж, чем кто – то из соседей. Она с самого детства жила спокойной, размеренной жизнью, и никак не могла привыкнуть к шебутному характеру своего мужа. Его шутки, поначалу казавшиеся весёлыми и остроумными, давно уже приелись и вместо веселья вызывали раздражение. А бесконечные рассказы о количестве выпитого, и о том, кто в какую историю после этого выпитого влип, казались ущербными. Попытки приобщить его к тому, что любила она сама – чтению книг и стихов, заканчивались ничем. Он либо тут же засыпал, либо снова переводил разговор на свою излюбленную тему.

Часто, рассказывая о своём очередном приключении, Митяй ловил на себе её недоумённый взгляд. Тогда он замолкал, и, сплюнув, выскакивал покурить, а то и вовсе уходил на всю ночь к своим дружкам – собутыльникам. Там его принимали и уважали таким, каким он был, и не собирались перевоспитывать. Поначалу Стеша его догоняла и пыталась помириться, но постепенно поняла, что чем больше его уговаривать, тем сильнее возрастает в нём желание покуражиться. Их разборки, зачастую сопровождавшиеся рукоприкладством, затягивались до самого утра. Потом Митяй укладывался спать, а измученная и опустошенная Стеша уходила на работу.

Теперь отсутствие мужа её уже не волновало. Она предпочитала коротать вечера в одиночестве, за книгой или перед телевизором. Стеша добавила звук, чтобы собачий брех не мешал слушать любимую песню, и включилась в неё сама.

– То не ветер в поле воет, не дубравушка шумит…

В сенях хлопнула дверь. Но она так увлеклась пением, что не обратила на стук никакого внимания.

– То моё, моё сердечко стонет, как осенний лист, дрожит…

Комнатная дверь широко распахнулась, и в неё ввалился Митяй, едва державшийся на ногах. Прямо с порога начал цеплять Стешу.

– Опять воешь… Как же ты достала со своим нытьём, сил моих больше нет. И что ж тебя волки – то не сожрали? А потому не сожрали, что не захотели. Слышь, Стешка, страхота ты моя писаная, на тебя даже волки не позарились. В тебе ведь и жрать – то нечего, как говорится, ни спереди, ни сзади, одни мослы и больше ничего.

Хорошего настроения как не бывало. Стеша молча встала и начала стелить постель.

– А разговаривать с простыми смертными нам не почину? – с издёвкой продолжил Митяй, швыряя на стол смятую газету, – ну да, куда нам до вас… О вас тут газеты пишут целые романы. А мы ни пляшем, ни поём, только хлеб сухой жуём. Ну, чего молчишь, звезда? Соизволь мужу хоть словечко молвить, осчастливь…

– Отстань ты от меня за ради бога… – отмахнулась Стеша.

– Что значит отстань? Я тебе муж или кто? А я знаю. Я тебе никто. Вот Кирюха, это да. Ишь как он за тебя рубаху – то рвал… Нет, ты мне скажи, почему он за тебя, чужую жену, меня, твоего мужа, за грудки таскал, а? И эти две суки тоже туда же… Почему?

– Откуда я знаю? Чего ты ко мне привязался? Ложись лучше спать, уже полночь, а ты все колотишься.

– Спать… Она посылает меня спать. А я не хочу спать. Я хочу знать – что, как, зачем и почему? Объясни мне, дураку, и чтоб всё по уму… Вот так!

Митяй стукнул кулаком по столу, потом схватил Стешу за плечо, резко развернул к себе лицом и ударил по щеке. Стеша закрыла лицо руками. Он ударил её ещё раз по голове. Она вырвалась, схватила висевший у двери тулуп, и, как была в комнатных тапочках, выскочила на крыльцо. В окно было видно, что Митяй обувается, собираясь в погоню. Стеша отбежала подальше в сад и встала за старую яблоню. Горькие слёзы застилали глаза. Она зажимала рукой себе рот, чтобы не зарыдать во весь голос.

Митяй вышел на крыльцо и стал оглядывать двор. Заметив на снегу оставленный ею след, усмехнулся и пошел по нему к дереву, за которым пряталась Стеша.

– Ау, женаа! Хочешь поиграть в прятки? Я не против, давай поиграем. Чур, я иду искать, а кто плохо спрятался, того будем убивать. Слышь, Стешка, убивааать! Сейчас отведу тебя к оврагу, придушу и оставлю на съедение волкам. И всё будет шито крыто. А ведь неплохая идея, правда? Так что, будем играть или сама пойдешь, по – хорошему?

Стеша бросилась бежать в глубь сада, но Митяй догнал её, и, схватив за воротник тулупа, стал толкать впереди себя к калитке.

– Оставь меня, – закричала Стеша, пытаясь вырваться из его цепких рук, – чего ты хочешь?

– Чего я хочу? Я тебе уже сказал, чего я хочу. Ты меня достала, унизила перед всей деревней, и за это поплатишься. Такие суки, как ты, жить не должны.

– Я ни в чём не виновата и ничего плохого не делала.

– Ничего она не делала… А глазки Кирюхе кто строил, я?

– Да с чего ты взял, что я строила глазки? Никаких глазок я никому не строила.

– А по – твоему, я совсем дурак,– всё больше распалялся Митяй, подгоняя её в сторону оврага,– ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не знаю? Зря, что ли газетчики за тобой, как кобели за сучкой, бегают? Ишь ты, звезда… Будет тебе сейчас и звезда, и небо в алмазах.

– Хватит, Митя, мне холодно. У меня ноги промокли. Я тебя прошу, пойдём домой…

– Она меня просит! – гоготнул Митяй, – поздно, мать… Сейчас скормлю тебя волкам, тогда и пойду спать. А утром Кирюха опять пойдёт тебя искать. И я пойду, буду ему помогать. Буду очень стараться, потому как к утру не останется от тебя ни следочка. Вишь, как метёт?

– Да ты совсем сошел с ума… Почему это ты решил, что волки съедят именно меня, а не тебя?

– А тут арифметика очень даже простая. Ты баба, а я мужик. Кто из нас будет помягче и послаще? Конечно, ты. Вот то – то же.

В это время где – то неподалёку раздался волчий вой. Стеша невольно прижалась к мужу, ища защиты у того, кто вёл её на смерть. Да она и не верила в то, что он действительно этого хотел. Как обычно, ему захотелось покуражиться, показать, что и он чего – то стоит, но обида и пьяная удаль не позволяли остановиться. Митяй мигом протрезвел. Он попятился, таща Стешу за собой, и оглядываясь по сторонам в поисках опасности. Волки снова завыли в несколько голосов. Они были где – то рядом, но на глаза не показывались. Митяй некоторое время продолжал пятиться, потом схватил Стешу за руку и оба побежали что было сил. Волки завыли ещё раз, словно предупреждая людей о том, кто хозяин этой территории, и затихли. В крайнем дворе заскулила собака, робко и тоскливо. Ей ответила другая и, словно осмелев, чувствуя поддержку, обе остервенело залаяли. Им ответили другие, и лай покатился по деревне, переливаясь из края в край, словно вода в половодье.

Вернувшись домой, Митяй снова растопил погасшую печь и поставил на неё две кастрюли воды. Пока они грелись, оттирал Стешины ноги снегом, а потом долго отогревал горячей водой. Хорошенько распарив, бережно вытер махровым полотенцем, взял на руки, словно маленького ребёнка, и уложил в постель. Прибрав в комнате, лёг рядом и прижался к Стеше. Она лежала, сложив руки вдоль тела и вытянувшись в струнку, а он время от времени вздрагивал и обнимал её ещё сильней. За всё время они ни сказали друг другу ни слова.

Глава 2

С той поры всё в ней изменилось. Стеша работала на ферме, как и прежде, только стала ещё молчаливей, такой, какой была её бабушка. Дома старалась занять себя делом, однако её руки сами выполняли привычную работу, а мысли блуждали где – то далеко. В дурную погоду, поздними вечерами, она часто подходила к окну, долго вглядывалась в темноту и вслушивалась в завывания ветра, словно хотела услышать и понять что – то тайное и важное. Когда Митяй в такие минуты обращался к ней, она не слышала, или делала вид, что не слышит, а если он продолжал требовать ответа, смотрела на него тяжёлым взглядом, и казалось, что ещё немного , и она взвоет подобно раненой волчице. Однажды Митяй не выдержал и закричал:

– Чего ты туда засмотрелась? Что ты там увидела? А может кого – то ждёшь? Уж не Кирюху ли? Говори сейчас же…

Стеша стояла не оборачиваясь. Митяй решил посмотреть, что привлекает её взгляд, подошел к окну, и отдёрнув занавеску, посмотрел в темноту. Прямоугольник света падал на поленницу, сложенную напротив окна. На ней сидел огромный пёс, очень похожий на волка, и смотрел прямо на него. Митяй знал всех собак в округе наперечёт, но такого не было ни у кого, это он знал точно. Митяй постучал костяшками пальцев по стеклу и крикнул «а ну пошёл отсюда!».

Пёс ощетинился, и, оскалившись, резко подался вперёд, словно собирался прыгнуть. Видимо, тонкого оконного стекла он не замечал или преградой для себя не считал. Митяй ощутил пробежавший по спине холодок, отшатнулся от окна и задёрнул занавеску. Повернувшись к Стеше, увидел холодный, невозмутимый взгляд и слегка искривлённые в насмешливой полуулыбке губы. Точно так смотрел на него зверь, сидевший за окном.

– Ведьма!!!– закричал Митяй, пятясь от неё, – да ты же ведьма… Не зря тебя даже волки не тронули… Ничего, завтра мужики будут делать на них облаву. Повыбьют всех до единого.

В глазах Стеши блеснула тревога.

– Откуда ты знаешь? – спросила она.

– Мужики рассказывали. Кирюха с охотниками договорился, а их приглашал в загонщики. Ивантеевские тоже придут. И я пойду.

Стеша медленно сняла с гвоздя тулуп, накинула на плечи и открыла дверь.

– Ты куда это собралась? Вернись сейчас же, дура! – крикнул Митяй.

Стеша на его крик не обратила никакого внимания и молча вышла на улицу. Митяй бросился к двери, начал обуваться, но замешкался, не попадая в голенище. Плюнув, отшвырнул сапог в сторону и подбежал к окну. Зверь по – прежнему сидел на поленнице. Стеша стояла напротив него и что – то говорила. Казалось, ещё немного и эта дикая тварь начнет лизать ей руки.

Когда в окне появился силуэт Митяя, повернул голову и, глядя на него, снова ощетинился. Стеша тоже оглянулась. Не сводя с Митяя глаз, вспыхнувших зеленоватым светом, шагнула ближе к зверю и повела головой, словно приглашая мужа сделать то же самое. Пёс спрыгнул с поленницы, и встал рядом с нею. Митяй в сердцах задёрнул шторку, присел к столу, и, обхватив голову руками, задумался. Выходить из дома не стоит. Стешка в его заступничестве не нуждалась, это факт. С нею явно творится что – то непонятное. Похоже, она тронулась умом и потеряла страх, а бог блаженных любит и бережет. Иначе чем можно объяснить всё то, что произошло с нею за последнее время. А вот сам он сто раз подумает, прежде чем выйти на улицу с наступлением темноты теперь, когда вокруг творится эдакая чертовщина.

Вернулась Стеша минут через десять. Её лицо было спокойным, можно сказать, отрешенным, словно у лунатика. Молча раздевшись, легла в постель и отвернулась к стене.

Утром Митяй проснулся, когда солнце уже было высоко. Жена давно ушла на дойку. Первым делом выглянул в окно, на ярко освещённую поверхность поленницы, на которой ночью сидела собака. Конечно, увидеть её Митяй не ожидал. Понятно, что она давно убежала, но следы от её крупных лап должны были остаться. Однако, никаких следов на поленнице не было.

Не веря своим глазам, накинул на плечи куртку, сунул ноги в обрезанцы и поспешил к двери. Тщательно осмотрев весь двор, нашел только два следа. Один, припорошенный снегом, был его собственный, тот, что он протоптал ночью, возвращаясь домой. Второй, свежий и чёткий, оставлен Стешей, уходившей на работу. Он вёл прямо от порога на улицу, где смешался со следами её подруг.

Митяй долго стоял, разглядывая свежую порошу и вспоминая всё, что было ночью. Судя по следам, вернее по их отсутствию, никакой собаки на поленнице не было. Неужели всё это ему приснилось? Он поскрёб небритую щеку, кашлянул и, сплюнув, неожиданно для себя опасливо оглянулся. Опомнившись, сердито пробормотал: – «Да, с такой женушкой недолго и свихнуться»…

******

Пришла весна. Земля стремительно покрывалась зеленью, словно спешила поменять изношенное за зиму платье на яркий праздничный наряд. Да и пристало ли ей оставаться в старье в то время, когда на небесах творилось нечто невообразимое. Раньше Стеша могла подолгу наблюдать, как в вышине ежеминутно перекраивались и менялись удивительной красоты уборы для весны, с неутомимостью капризной невесты перебиравшей платья, которые ей без устали подбрасывал прислужник – ветер. Как перегонялись по небу стада облаков, перестраивались воздушные замки. Вслушиваться в ошалелый птичий щебет.

Теперь Стеша не замечала безудержного весеннего сумасшествия. На душе было пусто и холодно. Не было в ней чувства радостного обновления, которое наступало каждую весну, жажда жизни сменилась апатией и равнодушием. На ферме работы прибавилось, коровы телились ежедневно и требовали дополнительного внимания и сил. Но Стешу это только радовало возможностью оправдать задержки на работе занятостью, да и физическая усталость оставляла меньше времени на раздумье.

Однажды, в ясное весеннее утро, виляя по дороге, объезжая и ныряя в ухабы, по деревне проехала черная иномарка. Встречая редких прохожих, она останавливалась и трое молодых людей, сидевших в ней, расспрашивали, как проехать к дому Стеши Буренковой.

Митяй, отсыпавшийся после вчерашней попойки, как раз выскочил по нужде в семейных трусах и растянутой до колен майке непонятного цвета, когда машина притормозила возле их двора. Он едва успел юркнуть за старый, разросшийся куст сирени. Укрытие было весьма жиденьким, так как листва ещё толком не распустилась, но, если присесть пониже, никто тебя не заметит.

– Кого это чёрт принёс в такую рань?… – проворчал Митяй, вздрагивая от холода.

Яркое солнышко, пригревавшее сквозь окно, оказалось обманчивым. Пробежаться бодрячком до туалета и обратно было бы нормально, но сидеть на сквозняке, тянущем из – за угла, да ещё после тёплой постели было не очень то уютно.

Тем временем из машины вышли трое. Два парня, высокие, стройные и спортивные, в тёмных очках, чёрных кожаных косухах и джинсах. Первый с затейливой причёской в виде тщательно выстриженных зигзагов на висках и такой же фасонистой бородкой, в левом ухе серьга в виде креста, на шее серебряная цепочка с крупным медальоном в виде черепа. Второй с тёмными волнистыми волосами до плеч. Парни были примерно его возраста, хотя поверить в это было трудно. Пропитый, опустившийся Митяй выглядел старше них как минимум лет на десять, а то и больше.

Третьей была девушка в такой же куртке и рваных джинсах, с тонким бледным лицом и огненно – рыжими, стриженными под прямое каре волосами, делавшими её похожей на инопланетянку.

– Хозяева!!! – крикнул зычным голосом тот, который с бородкой.

Митяй наклонился ещё ниже и натянул майку на озябшие колени. Появляться перед этими щёголями в таком наряде и, как всегда, небритому и лохматому, ему почему – то не захотелось. А они неторопливо прохаживались вдоль забора, время от времени окликая хозяев, разглядывали их покосившуюся, вросшую в землю избушку, о чём – то переговаривались, размахивая руками, и улыбались. До Митяя долетали только некоторые непонятные слова – самобытность, ракурс, колоритность.

– Может это покупатели? – пронеслось в Митяином мозгу, воспалённом после выпитого вчера первача, и настойчиво требовавшем опохмелки, – сейчас многие олигархи любят селиться в глубинке… А я тут сижу, как дурак, и теряю покупателей… Только сначала надо подумать, сколько мне за это имение запросить, чтоб не прогадать… Тут всё – таки и сад, и погребок, и воздух не то что в городе, и вообще участок золотой. А у них, небось, денег куры не клюют, так что особо торговаться не станут. Голова Митяя пошла кругом от предчувствия удачной сделки, а главное, следовавшего при этом традиционного магарыча. Первач, естественно, эти господа употреблять не захотят, наверняка они привыкли к виски, джину или ещё к чему получше. Вполне возможно, в их машине всё это есть, или, на худой конец, хотя бы бутылочка пивка, которая прямо сейчас помогла бы ему привести организм в равновесие.

Эта мысль заставила Митяя забыть о своём неприглядном виде. Он решил выйти из укрытия, чтобы обговорить все вопросы с покупателями, и начал было с трудом подниматься, но в это время второй парень достал из машины видеокамеру, причём не маленькую, какие есть теперь у многих односельчан, а настоящую, большую. Такими, он не раз видел по ящику, снимают на телевидении. Парень привычным жестом поставил её на плечо и начал снимать их халупу.

– Это ещё зачем? – удивился Митяй, снова сворачиваясь в бублик и пряча голову между колен. Неровен час, попадёт сиреневый куст в кадр, сильный объектив наверняка просветит его, как рентген, насквозь, и покажет то, что за ним прячется. И хорош же он будет в своей засаде. Однако долго выдерживать такую позу было непросто. Голова гудела колокольным набатом, возражая против непривычного соседства с коленками. Давно не утруждавшаяся физическими упражнениями спина откровенно угрожала радикулитом, желудок тоже был возмущен оказываемым на него давлением и порывался исторгнуть содержимое прямо здесь и сейчас. Мочевой пузырь вообще держался из самых последних сил.

Помощь пришла в виде его заклятого врага Кирюхи. Заметив незнакомцев, топтавшихся у Стешиного двора, он подошел узнать, кто они такие и чего хотят.

– Добрый день! – доброжелательно встретил его парень с бородкой, – вы не подскажете, где живёт Стеша Буренкова?

– Здравствуйте! – ответил Кирилл. – Так вот здесь она и живёт, в этом самом домишке.

– Похоже, дома её нет. Не знаете, где она сейчас может быть?

– Должна быть на работе, на ферме. Это недалеко. Если хотите, можете туда проехать. Тут всего – то несколько минут езды. Правда, дорога не очень, но потихоньку проехать можно. А вы откуда будете, если не секрет?

– С телевидения. Спасибо, что подсказали.

Митяй, наконец – то осмелившийся поднять голову, увидел, как Кирилл обменялся с незнакомцами рукопожатиями, после чего все трое уселись в машину и укатили в сторону фермы, а он направился домой.

Теперь можно было вылезать из укрытия. Едва разогнув спину, Митяй сначала встал по собачьи на четвереньки, потом с трудом, придерживаясь за ветки, поднялся на ноги. Дрожа от холода, и проклиная Кирюху и в его лице весь белый свет за несостоявшуюся сделку, помочился на куст, забыв, что он только что спасал его от позора, и, охая от боли в потянутом позвоночнике, бочком – бочком поковылял в дом.

******

За деревней дорога стала взбираться на бугор, радующий взор изумрудной озимью, сливавшейся на горизонте с яркой синевой небосвода. Водитель приоткрыл окно и салон машины быстро заполнился пронзительной, бодрящей свежестью, заставлявшей лёгкие раскрываться как можно сильнее и дышать полной грудью, вытесняя изо всех уголков въевшиеся городские запах. Впереди показалась ферма, от которой отъехал грузовик, груженый молочными флягами. Разминаясь с ними, водитель окинул любопытным взглядом иномарку, и, как бы невзначай попав колесом в лужу, обдал её фонтаном грязной воды.

Вслед за грузовиком из ворот вышла небольшая группа женщин разных возрастов и комплекций. Поравнявшись с ними, водитель притормозил, и, приглушив музыку, поздоровался. Женщины ответили дружным хором и, понимая, что от них чего – то хотят, остановились и стали с деревенской непосредственностью разглядывать пассажиров.

– Скажите пожалуйста, нет ли среди вас Стефании Буренковой? – спросил водитель, в речи которого прослушивался небольшой акцент.

– Стефанию мы не знаем, у нас такой нет. Буренкова есть, только зовут её Степанида, Стеша…

– Ну да, извиняюсь, Степанида, то есть Стеша. Как раз она нам и нужна…

– Так её здесь нет…

– А не подскажете, где её можно найти?

– Она задержалась на ферме.

– Спасибо.

– А зачем она вам нужна? – поинтересовалась Надя Осипова.

Однако сидевший рядом с водителем парень с модной стрижкой и небольшой фасонистой бородкой, похожий на голливудского актёра, велел ехать дальше. Водитель, не ответив, закрыл окно, и машина тронулась с места.

– Наверное, опять журналюги пожаловали… – сказала Надя, глядя вслед, – никакого от них спасу.

– Ну, Стешка даёт, прославилась на весь край, до сих пор газеты про неё пишут. Мне бы так… – позавидовала самая молодая из них, Таня Симакова.

– Больно нужна ей эта слава. Она уже не знает, куда от неё деваться. – отмахнулась Надя.

Она дружила со Стешей с самого детства, хорошо её знала и понимала, что нежелание подруги быть на виду, в роли героини очередной, наполовину вымышленной истории, было искренним, а не показным кокетством.

– Да куда там, «не знает куда деваться»…– не поверила Таня, – Вы только посмотрите, какие красавцы её ищут!

– Ну и что с того, что красавцы? Они часок – другой тут покрутятся и поминай как звали, а Митяй опять будет беситься да из Стеши душу выматывать.

– Ещё бы ему не беситься… Посмотрите на него и на этих ребят. Кто он и кто они?

– А толку – то? Эти мальчики из желтых газетёнок наврут с три короба, денежки свои получат и забудут кто такая Стеша. Да они и сейчас – то её имени толком не знают. Думаешь, зря они на такой машине разъезжают?

– Всё равно я бы этого Митяя уже давно гнала в три шеи.

– Вот заимей своего, тогда и гони… – вздохнув, сказала самая старшая из них, тётя Рая Ващенкова, полная женщина с грустным выражением на красивом лице.

Три года назад она схоронила своего мужа Василия Никитича и до сих не могла свыкнуться с этой потерей. Пил он не меньше Митяя. И она тоже во времена его загулов не раз пыталась убедить себя в том, что без него ей жилось бы намного лучше и спокойней, только расстаться с непутёвым мужем не могла, не хватало сил. Да и тот аргумент, что она такая не одна, полдеревни, если не больше, живут так же, а то и хуже, тоже решимости не прибавлял.

Однако, после скоропостижной смерти мужа – его сердце в конце концов не выдержало ежедневных возлияний, оказалось, что есть на свете ещё более страшная вещь, чем усталость и духовное опустошение, вызванное неравной борьбой с зелёным змием, крепко державшем её супруга в своих когтистых лапах – это одиночество.

Их единственный сын Ванечка давно вырос и устроился в городе со своей женой и двумя детками. Сноха Марина, после смерти свёкра и первой же жалобы свекрови на тоску, сразу объяснила открытым текстом, что их квартира слишком мала для того, чтобы принять ещё одного члена семьи. На расширение жилплощади нужны большие деньги, продажа родительского дома погоды не сделает, а брать ипотеку она не согласится даже под дулом пистолета.

Тётя Рая была искренне благодарна невестке за то, что она без лишних обиняков объяснила, что рассчитывать ей нужно только на себя. Да и сама она уезжать из деревни, в которой прошла вся её жизнь, никогда бы не решилась. Тем более после возмутившего всю деревню случая, когда дети сманили своих престарелых родителей в город, а как только закончились деньги, вырученные за их проданную халупу, вернули обратно, подкинув какой – то дальней родне.

А одиночество повсюду следовало за нею по пятам, то и дело указывая на непорядки в хозяйстве. Ведь лишь теперь стало видно, что, хоть и крепко выпивал Василий Никитич, а всё держалось на нём. Нынче же рушится всё, на что ни глянь. И частокол вон как накренился, провиснув на подгнивших столбах, и калитка болтается на одной петле, и ступенька на крыльце того и гляди провалится. А она кругом одна. А уж длинными бессонными зимними ночами одиночество и вовсе сводило с ума, выглядывая из каждого тёмного угла.

Потому, не смотря на больные ноги, она до сих пор и работала на ферме, что длинная ночь значительно укорачивалась за счёт раннего подъёма и позднего возвращения домой. И, если бы бог дал возможность повернуть время вспять, она бы холила и лелеяла своего ненаглядного Васеньку со всей терпеливость и преданностью простой русской бабы до самого последнего своего вздоха, да только не бывать этому уже никогда.

– Ну а какой с этого Митяя толк? – не сдавалась Таня.

– Толк… Во всём то вы, молодые, ищете толк да выгоду. А об том, как жить человеку, у которого нет никогошеньки на всём белом свете, не думаете. Может, поэтому Митяй для неё и есть тот самый Пантелей, с которым, как говорится, душе веселей.

*****

Ворота корпуса, к которому подъехала чёрная машина, были открыты нараспашку. Внутри было пусто, не считая одной бурёнки, стоявшей в дальнем конце прохода, и сидевшей возле неё девушки в белой косынке и белом халате. Остальных коров после дойки выгнали на улицу, где они бродили по загону, жмурясь от яркого солнца и шалея от свободы и непривычно свежего воздуха.

В ближнем углу коровника было отгорожено небольшое, чисто выбеленное помещение, разделённое на две комнаты. БОльшая из них служила бытовкой, а меньшая кабинетом заведующей Варвары Васильевны. Она как раз сидела за столом у окна, и первая увидела незнакомый автомобиль.

– Кого это принесло? – спросила она сама себя, инстинктивно поправляя причёску и разглядывая выходивших из него людей, – на начальство не похоже, оно так не рядится. Коровами таких тоже вряд ли заинтересуешь. Тогда что им тут нужно?

Пассажиры, вышедшие из машины, не успели толком размяться и оглядеться, когда к ним подошла невысокая, полногрудая женщина лет сорока – срока пяти с вопросительным выражением на румяном круглом лице с тщательно подрисованными бровями, выщипанными в тоненькую ниточку.

– Здравствуйте! – опередил её Игорь, поняв, что эта женщина на данный момент является здесь главной, и улыбнулся самой обаятельной улыбкой, на которую был способен. – С кем имею честь говорить?

– Я заведующая фермой, – ответила Варвара Васильевна, стараясь сохранить начальственную строгость, – А вы кто?

– Мы из телевидения, канал «Дождь». – Игорь махнул перед её лицом удостоверением и, тут же убрав его в карман куртки, продолжил, – Хотим снять небольшой видеоролик о вашей ферме, о том, как вам удаётся выживать в наши нелёгкое время, о ваших успехах и трудностях. В районе нам сказали, что под руководством грамотной, деловой, и, что самое главное, очень даже симпатичной заведующей она занимает далеко не последнее место. Я надеюсь, вы и есть та самая очаровательная заведующая?

– Не знаю, очаровательная или нет, но заведующая здесь одна, и это пока ещё я.– ответила Варвара Васильевна, с трудом сдерживая довольную улыбку.

– На самом деле вы ещё более очаровательны, чем я вас себе представлял, и уже вижу вас в роли главной героини нашего фильма… – продолжал он, с удовольствием наблюдая, как под его взглядом пламенеют её и без того румяные щёки и теряется воля и желание противостоять его обаянию. – Кстати, меня зовут Игорь. А вас?

– Варвара Васильевна, можно Варя…

– Очень приятно! А это мои коллеги. Этого симпатичного молодого человека зовут Герман, он наш видео оператор. А это Ирочка, костюмер и визажист. Прошу любить и жаловать.

Игорь тут же начал знакомить её с планом съёмки, обильно украшая свою речь техническими терминами и выражениями из современного сленга. Варвара Васильевна, растерявшаяся от одного слова «кино» и обещанной в нём главной ролью, смутилась, и, хотя мало что поняла, безоговорочно согласилась способствовать их нелёгкому делу.

Игорь покривил душой, умолчав о том, что приехали они исключительно ради Стеши Буренковой. Его чрезвычайно заинтересовала история девушки, проведшей ночь наедине со стаей волков. Как только он её услышал, у него зародилась идея снять по ней видеоролик, а если получится, то в дальнейшем замахнуться и на художественный фильм, о котором он давно мечтал. Он увлекался психологией и эзотерикой, и был уверен, что из всех людей волки выбрали Стешу неспроста. С самого начала он почему – то решил, что сыграть главную роль в этом фильме, то – есть сыграть саму себя, должна только она и никто другой, и был убеждён, что именно этот факт плюс мистическое содержание поможет обеспечить ему невероятный успех. Однако он был наслышан от знакомых журналистов о том, что девушка избегает общения, категорически не желая даже разговаривать о страшной зимней ночи, проведённой вместе с волчьей стаей. Поэтому и решил пойти на авантюру и снять пробный материал с участием Стеши, не посвящая кого – либо в свои далеко идущие планы, в том числе и её.

Он прекрасно понимал, что быстрого перевоплощения из доярки в актрису от деревенской девушки, получившей чуть ли не средневековое воспитание, ожидать не приходится. Однако именно этот факт и являлся той самой притягательной силой, которая поддерживала в нём интерес к этой истории. Естественная скромность, угловатость и простота поведения девушки помогли бы привлечь внимание спонсоров, пресыщенных нынешней вседозволенностью в отношениях, и придать достоверности его фильму. Именно для этого, чтобы не попасть впросак, и замышлялась эта авантюра. Главное, чтобы в после всего этого сама Стеша не отказалась принимать участие в деле, ставшем для него навязчивой идеей.

– А знаменитая Стеша Буренкова случайно не у вас работает? – спросил он как бы между прочим.

– Есть такая… – ответила заведующая, и добавила с едва уловимым оттенком ревности, – Правда, она у нас девушка с большими странностями.

– А в чём заключаются эти странности?

– Уж больно она дикая и необщительная. Да и чего от неё ожидать. Воспитывала её бабка, по – своему, по старинке. Туда не ходи, этого не делай, порядочная девушка так вести себя не должна и всё в таком духе. Одним словом, прошлый век. Нынешняя молодёжь совсем другая, а она этого признавать не хотела, вот и вырастила из неё дикарку, такую, что ни до бога, ни до людей…

Позади послышалось чьё – то ворчание и надрывный кашель. Игорь оглянулся и увидел стоявшего поотдаль старика с дымящейся сигаретой, зажатой между скрюченными пальцами. Его лицо скрывала низко надвинутая на лоб шапка, насупленные косматые брови и клочковатая седая борода. Весь его вид, изрядно поношенная, хотя и чистая одежда говорили о том, что он давно махнул на себя рукой.

– Какая колоритная фигура! – воскликнул Игорь. – Кто это?

– Это наш сторож, Евсеич, – ответила Варвара, обрадовавшись тому, что Игорь забыл о Стеше, незаслуженная слава которой, как она считала, давно уже всем надоела. – Он у нас тут, можно сказать, живёт после того, как овдовел. А мы его не гоним. Вреда от него нет никакого, наоборот, присматривает за хозяйством. А мы молочка для него не жалеем, да и девчата подкармливают кто чем может. Так вот и живёт потихоньку, а дома, да один как перст, наверняка давно б загинул.

– Надо обязательно его отснять. Герман, начинай работать. Ирочка, а ты пока подготовь Варвару Васильевну. Где тут у вас можно расположиться? Можете приступать к делу, а я сейчас подойду.

– Можно в моём кабинете. А ты, Евсеич, не уходи, сейчас тебя будут снимать… – громко, как обращаются к глухим или подневольным людям, скомандовала Варвара, и, не дожидаясь ответа, повела Ирину в свой кабинет.

– Чего меня снимать… – буркнул старик, отмахиваясь от Германа, направившего на него камеру, – тоже мне, нашли артиста. Вы вон лучше Стешу снимите, она достойна вашего кина больше, чем я и эта кукла.

– Стешу? А где она? – спросил Игорь.

– Дак вот же она, корову спасает.

– Спасает? Отчего?

– Да так, что корова, как и баба, опосля отёлу нуждается в помощи. И подоить её надо лишний раз, и массаж сделать или ещё чего. А кто это сделает лучше, чем Стеша? Я тебе скажу – никто. У неё к любой животине, как и к людям, есть и подход, и ласка, и доброе слово. За мной, чужим ей стариком, приглядывает, чтоб всегда был в порядке. И обстирает, и нагладит, и проследит, чтобы не забыл переодеться. Вот ты мне скажи, много ли ты знаешь молодух, которые добровольно согласились бы стирать портки чужого старика?

– Да нет, не очень… – ответил Игорь, и, немного подумав, добавил, – честно сказать, не знаю ни одной, разве что за большие деньги.

– Во-во, за деньги… За деньги теперь можно всё. Только у меня – то их нету, ни больших, ни малых. Наоборот, она же ещё и меня подкармливает. Одним словом, золото, а не девка. Теперь таких днём с огнём не сыщешь. Бабкино воспитание. А бабка у неё, похоже, была непростых кровей, и по уму, и по образованию, и по сложению своему, и по осанке, всем отличалась от деревенских.

– Значит, она была не местной?

– Нет, не местная, пришлая… Явилась в такую же метельную ночь, какой недавно Стеша с волками повстречалась, небось слыхали?

– Слыхали.

– Ту историю мало кто помнит, а я знаю хорошо. Ну так вот… Постучалась она в крайнюю избу, вся заснеженная, промёрзшая, с мальчонкой на руках. Тут же оба в горячке и слегли. А кто такие, откуда – неизвестно, никаких бумаг, кроме небольшой иконки, спрятанной на ейной груди, при них не было. Только в бреду мальчик, будущий Стешин отец, всё твердил про волков и сбежавших лошадей. Скорее всего, кто – то подвозил их на санях, а когда появились волки, кони испугались, рванули, женщина с мальчонкой выпали, а остальные ускакали. Раньше случалось и такое.

Всё ждали, что кто – то будет их искать, ан нет. Наверное тот, кто их вёз, решил, что волки их задрали, и побоялся признаться, что оставил женщину с ребёнком без помощи.

А она и вовсе памяти лишилась, ничего, мол, не помню, документы потеряла, и весь сказ… Когда поправилась, решила остаться в наших краях. Власти помогли ей выправить документы и разрешили поселиться в бесхозном домишке, безродные хозяева которого поумирали.

В нём она и прожила, можно сказать, в нищете, однако держала себя всегда с достоинством. Смолоду – то многие мужики пытались за ней ухлёстывать, да всё без толку… – глаза старика затуманились, показывая, что и ему когда – то были не чужды человеческие страсти, – Вот и внучку вырастила и воспитала так, как раньше воспитывали барышень из богатых семей. И по – французски знает, и по – немецки, и поёт, и всякому другому обхождению обучена. Когда эта история с волками случилась, журналисты к ней ехали один за другим, а она от них скрывалась. Другая бы попользовалась энтим моментом чтобы прославиться, сколько их нынче таких, что только и умеет, что задом вертеть, а глядишь – уже звезда. Мы же все от заграницы пример берём, а получается, что и с ними не сравнялись и своё потеряли.

Старик сердито сплюнул, а его глаза, потеплевшие, пока речь шла о Стеше, опять посуровели и приобрели стальной оттенок.

– Интересная, очень интересная история… – задумчиво произнёс Игорь. – Ну – ка, пойдём поближе, посмотрим на эту удивительную девушку.

– Да – да, идите к ней, – сказал старик, указывая рукой в сторону Стеши, и глаза его опять засияли теплом, – только не пугайте её, сначала посмотрите, как она с коровой управляется. Я и то частенько любуюсь. Вот кого надо снимать, а не энтих ваших звёзд…

– Снимать, как доят коров? – удивился Герман, не понимая, что может быть интересного в таком обыденном занятии.

– А ты погляди, погляди, потом будешь рассуждать… – сказал старик, словно прочитав его мысли. – Дело ведь не в самой работе, а в том, как она делается. Хорошо б, если бы она для неё ещё и спела.

– Для кого «для неё»?

– Да для коровы, для кого ж ещё. Ты, наверное, слыхал, что теперь некоторые стали включать в коровниках музыку, мол, помогает повышать надои. А у Стеши голос такой, что даже коровы заслушиваются. Как она запоёт, так все уши насторожат и стоят не шевелятся. Жаль только поёт она всё реже и реже…

– А что так? – заинтересовался Герман.

– Да жизнь у неё такая, видать не до песен… – старик сморгнул слезу, и, понимая, что наговорил лишнего, махнул рукой и пошёл к выходу.

– Да, непрост этот забытый богом старик… – сказал Герман, шагая вслед за Игорем.

– Непрост, – согласился Игорь, – также, как и эта загадочная, повторяющаяся волчья история бабки и внучки.

Стеша, сидевшая возле коровьего брюха спиной ко входу, появления телевизионщиков не замечала. Первотёлка Красотка вела себя беспокойно, поэтому её отделили от стада и поручили заботам Стеши. Она давно уже никуда не спешила, поэтому беспрекословно задерживалась на ферме каждый раз, когда её об этом просили.

Красотка не желала никого к себе подпускать, переминалась с ноги на ногу, при каждом прикосновении вздрагивала и отступала в сторону.

– Стой, милая, ну постой ещё немного… – приговаривала Стеша ласковым, мелодичным голосом, то оглаживая крутые коровьи бока, то массируя набухшее вымя, – Потерпи, моя хорошая, тебе же будет лучше.

Игорь подошел ближе, стараясь держаться так, чтобы Стеша его не заметила, пригляделся к наполовину отвёрнутому профилю девушки, освещенному солнцем, попадавшим на неё из узкого продолговатого окна, и кивнул, подтверждая, что в особом гриме её лицо не нуждается и можно начинать съёмку.

Герман включил камеру на крупный план и начал снимать, стараясь не пропустить ни единого движения Стешиных тонких сильных рук, священнодействующих вокруг коровьего вымени, ни одного жеста, ни смены выражения на её лице. И то, с каким состраданием она прикусывала губу, когда Красотка вздрагивала от боли, и дрожащую трогательную прядку светлых волос, выбившуюся из – под косынки, и капельки пота, выступившие на лбу девушки.

Красотка постепенно прониклась доверием к её рукам, успокоилась и даже придвинулась ближе и застыла, словно прислушиваясь к голосу девушки, что – то напевающей в такт своим плавным движениям. Закончив массаж, Стеша замолчала, опустила руки к полу, закрыла глаза и выгнулась, снимая напряжение с усталой спины.

Отдохнув несколько секунд, сполоснула руки в стоявшем рядом ведре, вытерла чистым полотенцем, висевшем на плече, и, устроив белый металлический подойник между колен, осторожно потянула за коровьи соски. Звон белых упругих струек, ударявших о стенки ведра, был сначала нетороплив и протяжен. Так музыкант настраивает и пробует перед выступлением звучание своего инструмента. Затем они зазвенели быстрее и громче, а Стешины руки замелькали, словно исполняя на необычной арфе чудесную мелодию, менявшую свой тон по мере наполнения ведра и постепенно приглушавшуюся растущей белой пенистой шапкой.

Наблюдая за действиями Стеши, читая выражение эмоций на её тонком лице, которого он ещё толком и не разглядел, Герман восхищался тем, что из такого, казалось бы, простого и крайне неромантичного действа, как дойка коровы, может сложиться законченное и даже озвученное произведение.

Стеша уже заканчивала дойку, когда заметила боковым зрением движение и какой – то посторонний предмет. Повернув голову, она увидела рядом с собой видеокамеру, испуганно вздрогнула и вскочила на ноги, едва не опрокинув ведро с молоком.

– Что вы делаете? – воскликнула она, глядя на снимавшего её парня.

– Простите! – воскликнул Герман, не опуская камеру. – простите ради бога, я не хотел вас напугивать…

– Кто вам разрешил? Перестаньте сейчас же… – возмутилась Стеша, прикрывая лицо согнутым локтем.

Парень смотрел на неё добрыми, улыбчивыми глазами и говорил, говорил…

– Извините ради бога за то, что не испрошено разрешение, но вы были прекрасны, как мадонна…

– Какая ещё мадонна? Что вы такое говорите?

… Он нарочно коверкает язык, пронеслось в её голове, чтобы поиздеваться над нею, одетой в поношенное, хоть и прикрытое белым халатом платье, над её по бабьи повязанной косынкой, и тем, что от неё пахнет молоком и коровьим навозом…

– Я смотрел за вами, когда вы доили корову. Никогда не думал, что это так красиво…

– Красиво? Что красиво? – не понимала Стеша.

… О чём он говорит. В чём он увидел красоту и вообще, откуда он взялся? Разве место ему, такому чистому, свежему и нарядному, здесь, в этом коровнике? Ему, привыкшему вращаться среди звёзд, красивых, изящных, пахнущих дорогим парфюмом…

… Боже, какое у него мужественное лицо, похожее на лицо древнего викинга… И этот ласковый взгляд, проникающий прямо в сердце… Зачем?…

– Ваши руки, ваш голос…

Умом она понимала, что должна бежать без оглядки и навсегда забыть эти тёмные, волнистые волосы, достающие до плеч, строго очерченные, сросшиеся на переносице и приподнятые к вискам брови, и удивительные серые глаза, опушенные густыми ресницами, но не было никаких сил даже отвести от них взгляд…

– Я видеооператор, меня зовут Герман. – сказал он, глядя на неё с доброжелательной, располагающей улыбкой, – А как зовут Вас?

– Стеша, Степанида… – ответила она, теребя руками поясок халата.

– Весьма необычное, редкое имя. – Герман говорил тихо и спокойно, чтобы дать ей прийти в себя, – мою маму зовут Стефания. Немного похоже, не так ли?

– Стефааания… – повторила Стеша протяжно, словно прислушиваясь к звучанию имени, и, помолчав, сказала, – очень, очень красиво… Степанида намного грубее.

– Вы напоминаете мне её. Она так же красива, как и вы. Мне её не хватает, очень – очень.

– Мои родители умерли. – доверительно, как давнему знакомому, сообщила Стеша, почувствовав себя гораздо уверенней после его упоминания о своей матушке. – Мне их тоже не хватает. Но я их хорошо помню, хотя в то время была маленькой девочкой.

– У нас есть что – то общее. Как будто я знал вас много лет. У вас бывает так, что вы видите человека впервые, а вам кажется, что вы знали его очень давно?

Стеше очень хотела сказать, что именно сейчас она чувствует то, о чём он говорит, но, не решившись, тихо прошептала:

– Не знаю…

– Так бывает, когда встречаются родственные души. Они не должны терять связь. Я уверен, мы тоже должны встретиться ещё очень много раз…

– Не знаю… – повторила Стеша.

– Степанида! – окликнула Варвара, выглядывая из подсобки, – Где ты там копаешься? Неси сюда молоко и ставь варить молозиво. Будем угощать гостей.

Стеша подхватила ведро и заторопилась в бытовку. Герман широко шагал рядом с нею. Они уже почти дошли до двери, когда, словно гром среди ясного неба, раздался сердитый голос Митяя, возникшего в распахнутых воротах.

– Стешка! Вот скажи мне, чё ты тут делаешь? Все бабы давно уже по домам, а ты почему – то не торопишься… Совсем от рук отбилась, гулёна, твою мать…

– Ты чего тут шумишь? – спросил Евсеич, загораживая ему дорогу, – Ну задержалась молодуха, так не по своей же воле, а потому, что ей опять дали первотёлка.

– Да уж вижу, какой у неё первотёлок. Только он почему – то больше смахивает на бычка… – гоготнул Митяй, вскипая от злости при виде Германа, идущего рядом со Стешей.

Он не смог бы объяснить даже самому себе, что из увиденного его возмутило больше – то, что рядом с его женой идёт мужчина, от которого ему пришлось скрываться, сидя в унизительной позе под кустом сирени, или выражение Стешиного лица. Она не болтала, не улыбалась, как делала бы на её месте любая другая девушка, желающая привлечь внимание молодого человека. Это было бы нормально… Но она шла выпрямив спину, которая у неё в последнее время почему – то начала сутулиться, расправив плечи и чуть склонив на бок высоко поднятую голову с задумчивым, просветлённым взглядом, как будто увидела впереди что – то необычное и долгожданное.

Именно эта отрешенность удивила Митяя и даже встревожила неприятным, хотя и трудно объяснимым предчувствием.

– Причём тут это? – вступился за свою любимицу Евсеич, – Она делает свою работу, а человек свою, а ты скорей давай всех оскорблять. Некультурный ты человек, Митяй.

– Знаю я эту работу… Она и без того уже загордилась, прямо не подступись… Звезда, твою мать…

– Говорю тебе, она тут абсолютно не причём. Люди приехали снимать кино про ферму. И меня снимали, и Варвару как раз сейчас красят, чтобы снимать. Хочешь, и тебя снимут?

– Ещё чего… Больше мне делать нечего, кроме как сниматься в вашем кино. – ответил Митяй поводя плечами и оглядываясь по сторонам, словно вокруг стояла толпа и в один голос умоляла его бросить свои неотложные дела и сняться в главной роли.

Значит, они приехали снимать ферму… а он то думал, что они поехали искать Стешку, чтобы договориться о покупке их имения и примчался сюда, как последний дурак, боясь, как бы она не продешевила, а то и вовсе не отказалась от выгодной сделки.

Торопясь сюда, Митяй рисовал в уме шикарный дом – дворец, который построит на вырученные от продажи деньги. Дворец, обещанный им Стеше в тот самый день, когда он предложил ей пожениться. Сделал он это не особо раздумывая, после первых поцелуев, удивлённый её испугом и неопытностью, в надежде, что она станет уступчивей к его ласкам. Он до сих пор помнит восторг, вызванный его словами, нежность и восхищение, с которыми она смотрела на него, любимого, готового превратить её жизнь в сказку…

До сих пор он, пребывая после выпитого в благодушном настроении, частенько заводит эти разговоры. Но теперь в ответ она лишь сердито машет рукой и убегает, вспомнив о каком – нибудь срочном деле. Вот и раскрывай перед такой свою тонкую душу, строй жизненные планы, а она… Ничего она не понимает, не ценит.

– Стешка! Ну к давай домой! – крикнул он, едва справляясь с захлестнувшей обидой, – Уже скоро обед, а у тебя до сих пор печь не топлена.

Как назло, его голос, который должен был выражать повелительный, хозяйский тон, сорвался и дал визгливого петуха. Митяй закашлялся и разъярился ещё сильнее. Его глаза побелели, желваки на скулах заходили, руки сжались в кулаки. Он набросился бы на Стешу прямо здесь и сейчас, если бы не заметил, что удивление во взгляде незнакомца сменилось откровенным презрением.

Герман начал медленно снимать с плеча камеру, намереваясь отдать её Стеше и поставить зарвавшегося мужика на место. Но, взглянув на её окаменевшее лицо, спросил:

– Кто этот человек?

– Муж… – прошептала она, опустив глаза.

Тот перевёл недоумённый взгляд на Митяя, потом обратно на Стешу, не понимая, что может быть общего у этой девушки с её нежной, утончённой натурой и этого, судя по внешности и поведению, рано спившегося, и поэтому быстро деградировавшего мужчины.

Стеша почти физически ощутила, как стремительно опускается с небес на землю. Она ссутулилась, словно из неё неожиданно и резко вырвали стержень, помогавший держать спину прямо, а голову высоко, заставив почувствовать себя стоящей на обочине жизни, стремительно и равнодушно проносившейся мимо. Она молча вручила ведро Евсеичу и выбежала из корпуса без оглядки.

Глава3

– «Родственные души не должны терять связь»… – шептала Стеша, расчёсывая волосы и разглядывая своё отражение в потускневшем зеркале, висевшем в простенке между окнами. – Это просто слова, ничего не значащие и ни к чему не обязывающие, сказанные и тут же забытые… И ты забудь. ЗА-БУ-ДЬ… Ничего не было и быть не могло, это просто сон. Надо проснуться и понять, что всё осталось по – прежнему, и так и будет до конца дней.

Короткий рукав ночной сорочки сполз с поднятой руки, обнажив предплечье с зеленовато – жёлтым синяком недельной давности. Увидев его, Стеша уронила руки вдоль туловища и оглядела комнату. Умом она понимала, что права, но сердцем чувствовала – нет, по – прежнему уже не будет никогда. Она точно знала, что пришло время изменить свою жизнь, но не знала, что нужно делать, с чего начать, и почему она до сих пор находится здесь, в этом убогом домишке, в полузаброшенной деревне, где её не держит ничего, кроме бабушкиной могилки. Хотя, если бы кто – то спросил, как она себе представляет то место, где должна находиться, и что могла бы там делать, она не нашла бы на этот вопрос ни одного вразумительного ответа. И не было на белом свете ни одного человека, который помог бы ей разобраться в самой себе.

Стеша снова стала бездумно водить расчёской по волосам. Тень на противоположной стене двигалась вместе с нею, чуть наклонялась и взмахивала рукой, словно крестилась на висевшую в углу иконку.

Длинные, чисто вымытые волосы электризовались, потрескивая, поднимались, словно живые, вслед за скользившим по ним деревянным гребнем, и медленно опадали на белую рубашку.

За стеной зашумел резкий порыв ветра. Стеша посмотрела на окно и уловила всполох, осветивший двор. Начиналась гроза. Гром ударил как всегда неожиданно, заставив вздрогнуть, громко и раскатисто, словно совсем рядом взорвалось и прокатилось что – то огромное и тяжёлое.

Стеша с детства боялась грозы. Обычно при первом же ударе грома она бежала со всех ног прятаться под крышу. Сегодня же, неожиданно для самой себя, схватила шаль, и на ходу закутывая плечи, поспешила во двор.

Захлопнув дверь, она отбежала подальше от деревьев, повернулась лицом на запад, откуда шла гроза, и стала ждать, испытывая безрассудное желание встретиться со стихией лицом к лицу, смешаться и раствориться в ней без остатка.

Шквалистый ветер гнул и раскачивал ветви деревьев, кружил в воздухе сорванные листья, мусор и дорожную пыль, трепал за волосы и норовил сорвать с плеч шаль. Молнии сверкали одна за другой, раскаты грома гремели почти не утихая, а она смеялась, радуясь наконец – то обретённой свободе таившегося в ней мятежного духа.

*********

– Нет, это уже сверх всякой наглости!!! – кричала Варвара Васильевна, стоя в окружении своих подчинённых, – Вчера не вышла, пришлось доить её группу мне самой, сегодня опять не явилась. Интересно, что она о себе возомнила? Надежда, хоть бы ты зашла узнать, где Стешка, что там у неё опять стряслось?

– Я вчера три раза ходила,– ответила Надя, – дома её нет.

– А Митяй? Он что, не в курсе, где находится его жена?

– Митяй который день гуляет у Матюхи. – подсказала тётя Рая Ващенкова, – Они закончили делать сарайчик у Антиповны. Так она хвалилась, что отвалила им целый бутыль самогона. Ясное дело, пока они его весь до донышка не выхлещут, домой он не явится.

– Что для них бутыль? Они ведро вылакают и не заметят…

– Не скажи… У Антиповны самогон чистый спирт, меньше семидесяти градусов она не гонит. Таким и нутро спалить не долго. Вот они и пьют, пока не свалятся, затем чуток проспятся и опять по новой начинают. Избу провоняли, прости господи, так, что не можно зайти. Матюхина матушка в гробу перевернулась бы, кабы знала, в какой хлев сынок превратил её домишко.

– А ты – то откуда знаешь, пила с ними, что ли?

– Да мне ли не знать… своего не раз оттуда выгоняла, царствие ему небесное.

– Ну а куда ж она могла подеваться? – со злостью спросила Варвара, – И вечно у неё всё не как у людей, то она с Митяем воюет, то с волками по оврагам бродит. Просто монстр какой – то, а не баба.

– Волки тут не причём, их давно уже не слыхать, – вмешался Евсеич, не терпевший, когда его любимицу незаслуженно обвиняли в безответственности. – Тут что – то не то. Стеша человек дисциплинированный, просто так прогуливать не будет. А раз её нет, значит, что – то произошло. Надо Фомичу заявлять.

– Для этого у неё есть муж, пускай он и заявляет, – отрезала Варвара, – а нам надо работать. Сегодня делите её коров, как хотите, я их доить больше не намерена. Они мне молоко не припускают, вчера не надоила даже половины. Так же можно скотину угробить. Если она и завтра не явится, буду искать другую доярку. Желающих, слава богу, хоть отбавляй. Всё.

Варвара крутнулась на каблуках, и, не дожидаясь возражений, высоко подняла голову и поспешила в свой кабинет. Евсеич в сердцах сплюнул под ноги размокшую сигарету, растоптал её сапогом и полез в карман за другой. Женщины сбились в кружок и стали распределять между собой Стешиных осиротевших коров.

– Ох и Варвара, уже позабыла, сколько раз Стеша её выручала, почти всех тяжёлых первотёлок после своей группы раздаивала. И всё ведь за просто так, хоть бы раз копеечку какую ей за это накинула. – сердито проворчала Надя, переживавшая за подругу.

– Варвара больше о хозяйском кармане печётся, чем о нашем. – вздохнула тётя Рая, – боится, как бы её с должности не подвинули.

– Тут после своих коров пальцев не чуешь, а после Стешиных и вовсе без рук останешься. Они ж кроме неё молоко не отдают никому.

– А что делать? Петь им песни, как она, что ли?

– Да ты если запоёшь, то и остальные молоко придержат, не только Стешкины. Когда уже нам поставят доильный аппарат? Уже столько лет обещают, и до сих пор ни тпру, ни ну.

– Раньше мы все на пенсию поуходим, чем они на аппарат разорятся. Живём, как в прошлом веке, всё руками да вилами…

– Хозяева экономят на всём. Привыкли на бабах выезжать, так хоть бы платили как следует, куркули несчастные!…

– Ага, заплатят, держи карман шире. Ладно, бабоньки, хватит митинговать, айда работать. Думала, приду домой пораньше да хоть ведра два – три картошки в землю вброшу. Ростки скоро из – под кровати полезут, а тут опять не слава богу.

Местный участковый Яков Фомич корпел над отчётом, когда старый чёрный телефон, стоявший на тумбочке, задребезжал резко и требовательно, будто напоминая, что главным в этом кабинете является он, а не всякие там мобильники, которых толком даже из кулака не видно.

– Слушаю… – ответил Фомич, зажимая массивную эбонитовую трубку между щекой и плечом, и продолжая писать.

– Алё… Алё… – отозвалось в трубке.

– Да слышу я. Кто это?

– Это я, Евсеич.

– Не понял…

– Да Евсеич я, который с фермы.

– Ага, с фермы… Теперь узнал. Здорово, Евсеич.

– Здорово, Яков Фомич. Похоже, у нас опять беда.

– Что там у вас стряслось?

– Да Буренкова Стеша снова пропала.

– То есть как пропала, куда?

– Так никто не знает. Второй день на работу не является.

– Почему это сразу «пропала»? Может приболела, потому и не является. Сейчас вон грипп какой ходит.

– Подруга к ней заходила, и не раз. Говорит, дома нет никого…

– А, может, с Митяем не поладила, да и сбежала куда подальше, к какой – нибудь другой подруге? Митяй ведь поганец ещё тот. А женщины, они какие, терпят – терпят, а потом так взбрыкнут, что и нарочно не придумаешь.

– Они – то такие, – согласился Евсеич,– только вот Стеша не такая. Она изо всех самая что ни на есть ответственная, и так просто коровушек своих не бросила б. Они ж молоко кому попало не отдают. Пропадает скотина. В общем, ты меня услышал. Я побежал, а то Надежда идёт, сейчас ор поднимет.

– Да – да, беги, я всё понял… – сказал Фомич, и, кладя трубку, задумчиво добавил: – хотя, честно сказать, не понял абсолютно ничего.

Стеша выросла на его глазах. Он хорошо помнил её родителей, после гибели которых регулярно помогал местной общественности выбивать для осиротевшей девочки мизерные пособия.

Его жена, Клавдия Семёновна, работавшая в сельской библиотеке, всегда отзывалась о Стеше и о её бабушке с неизменным теплом, удивляясь тому, как на редкость хорошо она воспитывает внучку. А после каждого выступления местной самодеятельности восхищалась Стешиным голосом и сожалела о том, что, из – за бедности и болезни бабушки, такая умная и талантливая девочка не сможет получить достойного образования.

О том, что Митяй который день гульбанит у своего лучшего друга Михая, Фомич прекрасно знал. Жена бросила Михая года три – четыре назад, устав от безуспешных попыток отлучить его от спиртного. Мать умерла ещё раньше. Оставшись один, без женского присмотра и контроля, Михай пустился во все тяжкие, превратив свой дом в круглосуточный вертеп, где были рады любому, кто приносил с собой спиртное.

А вот Стеша, похоже, не решится оставить своего непутёвого Митяя до конца своих дней. Бабушка явно ошибалась, внушая ей, что муж должен быть одним единственным на всю жизнь. Несмотря на мужскую солидарность, Фомич в этом её никак не поддерживал. Конечно, если мужик раз – другой и споткнётся, без этого не бывает ни в одной семье, а в остальном ведёт себя нормально, то, безусловно, так оно и должно быть. Но это не про Митяя, потому как ничего хорошего, по мнению Фомича, из него уже не получится.

Вздохнув, он собрал незаконченный отчёт в папку, положил в сейф и пошел к своим стареньким жигулям. Вскоре участковый стоял, опершись на покосившийся частокол и оглядывал двор Буренковых. Древний, вросший в землю, домишко, кое как сбитый из досок сарайчик с пристроенным сбоку курятником, огороженным сеткой, нужник в глубине двора, вот и всё хозяйство. Стволы яблонь, растущих перед домом, аккуратно подбелены. Вдоль дорожки разливается алым цветом, радующим глаз, пышный бордюр из тюльпанов. Но, судя по навеянному ветром мусору на дорожке, после недавней бури никто здесь не убирался. Позади послышались шаги. Он оглянулся, и, увидев Кирилла, обрадовался.

– О, Кирюха, хорошо, что ты подошёл. Будешь понятым.

– Каким понятым? Уж не со Стешей ли чего стряслось? – заволновался Кирилл.

– Надеюсь, ничего худого с ней не случилось,– ответил Фомич, – мне недавно с фермы звонили, будто она второй день на работу не является, и дома её нет. Ты не в курсе, что тут произошло? Может, что – нибудь слышал или видел?

– Нет, не слышал. Вроде бы всё было тихо. Правда, Митяя не видать уже дня два – три, а Стешу видел у колодца, кажись, позавчера… Да – да, точно позавчера, незадолго перед бурей.

– Ну, пойдём во двор, оглядимся, – сказал Фомич, снимая проволочное кольцо, прижимавшее калитку к столбику, на котором держалась ограда.

Подойдя к двери, мужчины остановились. Судя по перевёрнутому навесному замку простейшей системы, накинутому на дверные петли, дома никого не было. Ключи от таких раритетов за давностью лет частенько бывают утеряны. Но замки зачастую ещё долго продолжают служить своим хозяевам, закрываясь одним щелчком дужки, прижатой к гнезду, а открываются обычным гвоздём, а то и вовсе не запираются и висят лишь для видимости. Не зря же говорят в народе, что запоры придуманы не для того, чтобы в дом не забрались воры, поскольку брать у деревенских нечего, а для того, чтобы было понятно, что хозяева отсутствуют.

Так было и в данном случае. Фомич щёлкнул незапертым замком и пошел дальше, мимо цветущего сиреневого куста и сарайчика, собираясь взглянуть на огород. С десяток кур, копошившихся за сеткой, увидели людей и бросились к ним толпой, сбивая друг друга с ног.

– Давно не кормлены… – сказал Кирюха, открывая дверь сарая.

Неподалёку от двери стоял небольшой пластиковый бочонок, прикрытый крышкой от старой кастрюли. На ней сидела, свесив вниз длинный хвост, толстая серая крыса. Увидев человека, она повела носом и вопросительно посмотрела ему в глаза, шевеля усами, словно недоумевая, что тут понадобилось этому незнакомцу. Лишь когда Кирилл швырнул в неё подобранной у порога палкой, она тяжело шлёпнулась на утоптанный земляной пол и шмыгнула за стопку пустых деревянных ящиков из – под картошки, стоявшую в углу сарая.

Кирилл приподнял крышку. Как он и ожидал, бочонок был на треть заполнен зерном. На полу валялась помятая алюминиевая чашка. Кирилл набрал в неё корма, положил крышку на место и захлопнул дверь.

– В огороде тоже никого, – сказал Фомич, глядя, как Кирилл сыплет зерно в кормушку, – заглянем, что ли, в дом, раз уж мы тут?

– Так там же никого нет, дверь – то заперта…– удивился Кирилл.

– Да мало ли… Лучше проверить, а то чего в жизни не бывает.

В глазах Кирилла снова вспыхнула тревога. И что за судьба такая у этой Стеши, подумал Фомич, растаптывая ногой окурок. Всю жизнь прожил рядом такой замечательный парень, который сохнет по ней, можно сказать, с самой юности, а её угораздило выйти за этого, прости господи, Митяя.

Фомич открыл пронзительно скрипнувшую дверь и перешагнул через порог. Кирилл последовал следом за ним. В полумраке сеней виднелась ведущая на чердак лестница, на которой была раскинута тёплая шаль. Фомич отодвинул её в сторону, и, поднявшись на несколько ступеней, заглянул на чердак. Там было пусто, не считая развешанных под крышей веников из полыни и ещё каких – то трав, легонько раскачиваемых сквозняком в тусклом свете, пробивавшемся сквозь крошечное слуховое оконце.

В доме была единственная комната, разделённая печью на две половины. Первая, служившая кухней, была поменьше. В ней стояла узкая старомодная железная кровать с высокими синими спинками, аккуратно застеленная зелёным пикейным покрывалом, с двумя пышно взбитыми подушками. Напротив, перед окном с горшком цветущей розовой пеларгонии на подоконнике, самодельный кухонный стол, сколоченный из местами вздувшихся листов фанеры, и пара табуреток, окрашенных в тон кровати. У двери такого же цвета лавочка, на которой стояли два ведра, одно пустое, в другом воды чуть меньше половины. Сбоку двери синяя же примитивная вешалка, сооруженная из вбитых в доску гвоздей с висевшими на них немудрёными вещами. Полы застелены чистыми домоткаными половиками. Во всём чувствовалось стремление хозяйки к порядку и желанию создать хотя бы какой – то незатейливый уют.

Во второй половине дома стояла никелированная кровать – полуторка, со свежей, разобранной ко сну постелью. Рядом шкаф, изрядно потёртый диван и кресло в углу. На круглом столе, накрытом тщательно отутюженной льняной скатертью, завядший букет сирени в литровой стеклянной банке, вокруг три венских стула со стершейся полировкой, небольшой телевизор на тумбочке да потускневшее зеркало, висевшее в межоконном проёме, вот и вся обстановка.

Фомич заглянул в шкаф. На вешалках висело несколько платьев, пара мужских рубашек и военная форма, в которой Митяй вернулся со службы. На полках лежало аккуратно сложенное постельное бельё.

– Вроде вещи на месте, но все или чего – то не хватает, может определить только её муж, да и то вряд ли.

– Я тоже сильно сомневаюсь, чтобы он хоть немного интересовался её гардеробом. – хмыкнул Кирилл.

– Похоже, Стеша ушла из дома позавчера вечером. – сказал Фомич, плотно прижимая ладони к печному боку.

– Откуда вы знаете? – удивился Кирюха.

– Постель расстелена ко сну, но не смята. Покрывало аккуратно сложено, значит, в доме всё было спокойно. Похоже, Стеша собиралась ложиться спать, но что – то ей помешало. Опять же печь не топлена, как минимум, два дня, совсем остыла, да и воздух в доме сырой. Все люди ещё понемногу протапливают дома, ночи – то ещё прохладные, да и дождь был совсем недавно.

– Куда же она могла деться? – спросил Кирилл.

– Может, загостилась у какой – нибудь подруги?

– Вряд ли. Подруг у неё мало, самая близкая из них Надя и ни к кому, кроме неё, она пойти не могла. Родни вообще нет, так что идти ей некуда. Да и работа… Не могла она всё бросить, никому ничего не сказав, никого не предупредив… Не такой она человек, понимаете? Не – та -кой!!! – воскликнул Кирилл, тревожась всё сильней.

– Всё верно, – развёл руками Фомич, – но куда – то же она делась…

– Не знаю…

– Ладно, пойдём.

– Пойдём… – вздохнул Кирилл, но, уже поворачиваясь к выходу, вдруг резко остановился и, показывая рукой на божницу, сказал: – Иконы нет… Здесь висела иконка, старинная, ещё бабушки Матвеевны.

– Ты уверен?

– Точно… Стеша берегла её, как зеницу ока. Однажды я слышал, как Митяй возмущался из – за того, что какие – то приезжие хотели её купить, и цену давали неплохую, а она не захотела и слушать.

– А когда это было?

– Года два назад, точно не помню.

– Интересно…

Фомич тщательно осмотрел угол, но под белым вышитым полотенцем, развешанным на стене в форме домика, никаких следов, кроме тёмного пятна на месте висевшей ранее иконы, не было.

– Да, надо искать Митяя, – сказал он, пожимая плечами, – без него мы всё равно не разберёмся. Пойдём.

*****

Отшумевшая гроза ушла дальше на восток. Стеша стояла у окна, вытирая мокрые волосы и смотрела на разъяснившееся, словно умытое небо. Светила огромная, полная и необычайно красная луна. Было светло, как днём. Мириады звёзд призывно мерцали, словно приглашая в новую жизнь. Неожиданно для самой себя, словно поддавшись их сказочному очарованию, Стеша отбросила полотенце в сторону, и, перекрестившись, стала торопливо собирать нехитрые пожитки.

– Прости меня, бабулечка, – прошептала она, снимая со стены иконку.

Поцеловав её, бережно уложила в пакет между наспех сложенными вещами. Затем ей пришло в голову, что острые углы иконки прорвут пластик и единственная бесценная память о родном человеке может потеряться. Стеша вынула её из пакета и, завернув вместе с документами в тонкое полотенце, спрятала за пазуху. Поёживаясь от жесткого прикосновения, оглядела в последний раз комнату, в которой провела всю свою жизнь, словно прощаясь с нею навсегда, и повторила:

– Прости, бабулечка моя родная, я должна хотя бы попытаться. Так жить я больше не могу.

Идя по улице, Стеша боялась встретить случайного прохожего. В деревне знали друг друга все, от мала до велика. Она ещё толком не решила, куда и зачем идёт, но понимала, что одного единственного вопроса, куда это она направляется в такой поздний час, может оказаться достаточно для того, чтобы её решимость сошла на нет, позволив повернуть обратно.

На пути ей не встретилось ни одного человека, но редкие фонари она старательно обходила, прячась в тени заборов или деревьев. Деревня уже спала. Огонь светился только в трёх домах. В двух из них, она знала, были маленькие дети. А в окнах третьего, где жила семья Алексея Васильева, постоянного собутыльника Митяя, мелькали тревожные тени. Стеша остановилась напротив дома, чтобы передохнуть и понять, не случилось ли в их семье какой беды. Однако, услышав пьяные выкрики хозяина и плачь его жены Анны, живо напоминавшие картины из её собственной жизни, тяжело вздохнула и заторопилась дальше, оставив последние сомнения в верности принятого ею решения.

Просёлок вел сначала полями, серебрящимися росой, затем через редкий березняк, тонущий в тумане, и, наконец, пересёкся с трассой. Выйдя на широкую асфальтированную дорогу, Стеша порадовалась тому, что первая часть пути благополучно закончилась. Она повернула направо и широко зашагала по ровному, гладкому покрытию.

Размокшие туфли чавкали и хлюпали в такт каждому шагу, угрожая в любую минуту развалиться. Являться в город босиком было бы странно, поэтому Стеша сняла их, положила в пакет с вещами и пошла босиком, убеждая себя в том, что она, такая молодая и сильная, сможет пройти через всё и добиться очень многого.

Дорога спустилась в низину, и пошла сквозь густой еловый лес. Лунный свет растворился в набежавших тучах, тёмная зелень елей и серый асфальт смешались в один густой чёрный колер. На ум пришли строки из любимого стихотворения:

– Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка, Не проси об этом счастье, отравляющем миры, Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка, Что такое тёмный ужас начинателя игры!

Тот, кто взял её однажды в повелительные руки, У того исчез навеки безмятежный свет очей. Духи ада любят слушать эти царственные звуки, Бродят бешеные волки по дороге скрипачей…

В райцентр Стеша всегда ездила в дневное время, иТеперь же темнота и некстати пришедшие на ум строки навеяли мистическое чувство страха. Стеша ступила на белую разделительную полосу и прибавила шагу. Собственное шумное дыхание и стук сердца чудились ей шелестом крыльев какой – то сущности, следовавшей за её спиной. Она побежала, стараясь поскорее выбраться из оврага.

Дорогу за её спиной осветили фары легкового автомобиля. Стеша немного пришла в себя и свернула на обочину. Машина притормозила и призывно посигналила. Стеша, не оглядываясь, отрицательно помахала рукой и продолжила идти вперёд. Машина медленно и настойчиво ехала позади. Садиться ночью в машину к незнакомому человеку было рискованно, однако сама мысль о том, что машина сейчас уедет, и она снова останется в этой глуши одна, приводила в ужас. Подумав о том, что вероятность встречи здесь, в такое время с односельчанами равна нулю, а незнакомцу, пожелавшему её подвезти, абсолютно всё равно, кто она, откуда и куда идёт, Стеша обулась и решительно шагнула к гостеприимно распахнутой двери. Заглянув в салон машины, чтобы поговорить с водителем, Стеша ощутила пахнувший в лицо резкий запах перегара и увидела внутри весёлую компанию из четверых мужчин.

– Привет, красотка! – воскликнул сидевший у распахнувшейся двери, – Куда гуляешь? Кто тебя высадил в такой глухомани?

Стеша отшатнулась назад, но мужчина успел поймать её за руку.

– Наверное, плохо отработала… – загоготали сзади, перебивая друг друга.

– Садись, не стесняйся, сейчас мы разберёмся в качестве оказываемых тобою услуг.…

– Да – да, – поддержал первый, – хорошо обслужишь – хорошо заплатим, а если плохо, тогда не взыщи. Как говорится, каждому по его способностям…

– И каждому по его потребностям… – поддержали остальные, захлёбываясь смехом.

– Отпустите меня, пожалуйста…– попросила она, пытаясь вырвать руку, зажатую словно в железные клещи.

– Да ладно тебе брыкаться, – хохотнул он, притягивая её к себе, – давай, садись по – хорошему.

– Посмотрите на неё, ещё ломается… Тащи уже её, Лёха.

– Помогите, людииии! – закричала Стеша, упираясь всем своим весом.

– Ой, не могу… – заржал кто – то сзади, – «Спасите – помогите»… до чего ж вся такая наивная…

Стеша упала на колени, и, изловчившись, изо всех сил укусила державшую её руку.

– Убью, сука придорожная…– зарычал Лёха, и, не ослабевая захвата, ударил свободной рукой по голове. Стеша упала, а он выскочил из машины и наклонился, пытаясь схватить её за косу.

– Мамаааа… – закричала Стеша изо всех сил.

В эту минуту откуда – то из кустов метнулась длинная серая тень и, прыгнув на Лёхину спину, вцепилась зубами в его загривок. Лес вздрогнул от дикого, протяжного вопля боли и ужаса, вырвавшегося из горла мужчины.

Стеша вырвалась из его ослабевшей руки, и на четвереньках попятилась назад, не отрывая взгляда от происходящего.

– Ни хрена себе … – воскликнул водитель, суетливо роясь в бардачке.

– Волк, берегись!!! – крикнула Стеша, увидев в его руке пистолет, направленный на животное.

Зверь сделал резкий скачок в сторону леса, а не успевший среагировать водитель нажал на курок. Выстрел пришелся вместо волка в спину его друга. Тот выгнулся дугой, пытаясь подняться, затем медленно осел на бок, перевернулся на спину и, несколько раз дернув ногами, затих. Животное прыгнуло с откоса и мгновенно исчезло в лесу.

Стеша поднялась на ноги и понеслась следом за ним.

Пассажиры в машине некоторое время сидели молча, замерев в оцепенении.

– Что это было? – наконец спросил один из друзей.

– Серёга, ттты убббил Лёху… – то ли спрашивая, то ли констатируя факт, сказал второй, заикаясь от волнения.

– Не знаю… Выйди посмотри, может, он ещё живой…

– А вдруг эта зверюга вернётся?

– Я её отпугну.

– Хватит, ты уже раз отпугнул…

– Я же не нарочно…

– Ясный пень, что не нарочно. Я думаю, Лёхе уже ничем не поможешь, поэтому надо делать отсюда ноги и как можно скорее.

– Бросить Лёху?

– А что делать? Вон позади идут машины. Сейчас они остановятся и вызовут кого надо, а нам лишние разборки ни к чему.

– А эта ведьма? Она может нас сдать…

– Прикажешь пойти поискать её в лесу?

– Да нет уж, в этот лес я больше ни ногой.

– Ну, тогда быстрее заводи и поехали.

********

На следующее утро Кирилл снова подошел ко двору Буренковых. Его метка – небольшая веточка, пристроенная им вчера на проволочном запоре калитки, лежала на месте. Замок на двери висел в том же положении, в каком его оставил Фомич. Значит, ни Стеша, ни Митяй дома не появлялись.

Услышав шаги, из – за сарая с лаем выбежал Шарик, вернувшийся домой, чтобы восстановить утраченные силы посредством теплого супчика, которым его обычно потчевала хозяйка. Узнав соседа, с которым дружил ещё со времён своего щенячьего детства, пёсик радостно затявкал и помчался к нему. Прошмыгнув в дыру под забором, затанцевал вокруг ног Кирилла в надежде, что тот угостит хотя бы сухой корочкой хлеба, которая, он знал, всегда имелась в его кармане для собак, кошек и птиц.

– Привет, Шарик! – сказал Кирилл.

Присев на корточки, он потрепал его за загривок и погладил по спине, увешанной тугими колотунами сбившейся шерсти. Шарик подпрыгнул и радостно лизнул его в нос.

– Хороший, хороший пёсик… Да ладно тебе лизаться, скажи лучше, где Стеша? Куда она делась?

Услышав знакомое имя, Шарик оглянулся, и не увидев хозяйки, заскулил.

– Эх ты, охрана… – вздохнул Кирилл, – всё бегаешь по деревне и знать не знаешь, что творится в твоём собственном дворе. Ну ладно, схожу – ка я к Якову Фомичу, может, у него есть какие новости. А ты видать, голодный… На вот тебе кусочек хлебушка и беги домой.

– Привет, Кирюха! – воскликнул Фомич, обрадовавшись раннему гостю, – Ну, рассказывай, что у нас новенького? Стеша дома не появлялась?

– Не появлялась. Митяя тоже нет.

– Да я знаю. Соседи Михея говорили, они до сих пор там гомонят. Похоже, их праздник затянется не меньше, чем на неделю.

– Пускай празднует, всё равно от него нет никакого толка… – махнул рукой Кирилл, – А ты насчёт Стеши не приценялся? Когда можно будет подавать в розыск?

– А как же, разговаривал со знакомым следаком. Говорит, и не надейся. У них там происшествие случилось какое – то необычное, весь следственный отдел на ушах стоит. Да и заявление они могут принять только от родственников.

Кирилл присел на стул, и, вздохнув, понурил голову.

– Да ты не переживай, найдётся твоя соседка. – успокоил Фомич, и пристально посмотрев на него, сказал, – я давно уже замечаю, что ты к ней неравнодушен. Жаль, что она выбрала не тебя, а этого… не знаю, как его и назвать.

– Не буду скрывать, – ответил Кирилл, краснея до корней волос, – Она мне нравится, и даже очень.

– А я и не удивлен. Таких, как она, сейчас одна на сотню.

– Да нет, не на сотню, а, скорее, на тысячу, да и то вряд ли. – возразил Кирилл, и, не в силах сдерживаться, воскликнул: – да я бы душу за неё отдал!!!

Оба мужчины замолчали, смутившись взрывом эмоций, вырвавшимся из глубины души. Фомич кашлянул и стал перекладывать лежавшие на столе бумаги. Кирилл достал из кармана носовой платок, вытер вспотевший лоб и, немного успокоившись, спросил:

– Рассказывай, Фомич, что такого необычного случилось в наших краях?

– Да… – спохватился участковый, – Я как раз перед твоим приходом разговаривал со своим знакомцем. В ту ночь, когда случилась буря, на трассе, на границе нашего и соседнего района, помнишь, где старый ельник, произошло загадочное убийство. Короче, там был обнаружен труп мужчины, лежавший на обочине дороги. И ты знаешь, что с ним произошло?

– Что?

– Он убит выстрелом из пистолета.

– А что тут необычного?

– Так дело – то не в том, что в него стреляли, а в том, что перед этим кто – то здорово погрыз ему загривок.

– Как погрыз? – заинтересовался Кирилл, – Кто?

– А кто ж его знает… Скорее всего, собака.

– Может, она погрызла уже мёртвого? Сейчас бродячих собак хватает, с голоду могли и погрызть.

– В том то и дело, что кусали живого.

– Действительно, необычная история, но меня она тоже почему – то не удивляет. Сейчас у каждого крутняка свои причуды. Одни с битами носятся, другие с оружием, а некоторые и с обученными собаками. Я таких понавидался. Приезжают вроде бы на охоту, а сами друг перед другом оружием или собаками, что стоят подороже автомобиля, выхваляются похлеще, чем бабы новыми тряпками.

– Что верно, то верно. Народ у нас такой, его мёдом не корми, а дай похвастаться. Да, забыл сказать, следак говорил, что рядом с убитым найден пакет с вещами.

– Какими вещами?

– Женскими.

– А женщина? – голос Кирилла дрогнул.

– Женщины не было. – успокоил Фомич. – По следам на обочине видно, покойник приехал туда на джипе, который укатил в неизвестном направлении.

– Так может, она на этом самом джипе и укатила? Например, хозяйкой собаки была женщина. Она же по какой – то причине натравила её на мужика, а потом, испугавшись того, что сделала, прыгнула за руль и сбежала вместе с машиной.

– Может и так. Но следователь сказал, в пакете было смена белья да пара платьев китайского ширпотреба, который любят деревенские за яркость и дешевизну. Те, которые ездят на джипах, китайскую дешевку не покупают, и вещи свои носят не в рублёвых пакетах, а в сумках. Чтоб заработать хотя бы на одну такую, нам с тобой нужно крепко постараться.

– Это верно. А может, его убили в каком – то в другом месте, а на дороге выбросили из машины и укатили?

– Нет. По следам крови было определено, что он умер именно там, где его нашли.

– Слушай, Фомич, а ты не желаешь туда прокатиться?

– Куда?

– На место происшествия. Хотелось бы посмотреть на всё собственными глазами.

– А что, давай съездим. Хотя не думаю, что мы найдём что – то новое. Там столько людей перебывало, да и машины идут одна за одной, скорее всего, уже не осталось никаких следов.

– А вдруг… Я на всякий случай возьму свою собачку.

– Хорошо, давай за нею съездим. Слушай, нам бы вместе с собачкой ещё какую – нибудь вещь, принадлежащую Стеше.

– Ты хочешь сказать, что к этому убийству причастна Стеша? Фомич, ты шутишь? Подумай сам, как она могла там оказаться, а, главное, зачем? От нас до ельника километров двенадцать, не меньше, и ещё пять до города. Не пешком же она туда собралась…

– А что, для молодой, здоровой женщины это не расстояние…

– Так – то оно так, но куда и зачем?

– Ну, знаешь, от такого мужа…

– Вот в этом я с тобой согласен. От такого мужа давно надо было бежать куда глядят глаза, но срываться пешком, в глухую ночь, забыв обо всех делах… Нет, Стеша на такие поступки не способна. И потом, собака… Стешин Шарик такого сделать не мог, это точно. К тому же, полчаса назад он был у себя дома, я сам видел. И вообще, обычная собака скорее вцепится человеку в ногу или руку, или, на худой конец, в зад, если он его подставит. А умудриться укусить за загривок может только пёс крупный и сильный, или же специально натасканный. Насколько я знаю, такой собаки не было не то что у Стеши, а вообще во всей нашей округе.

– Подожди, Кирилл, послушай меня. Я сам понимаю, что Стеша к этой истории не имеет никакого отношения. Но мы пока знаем одно – она исчезла вдруг и незнамо куда. Похоже, искать её никто, кроме нас с тобой, не собирается. А мы даже примерно не знаем, с чего эти поиски начинать. А вдруг каким – то боком… Хотя, может, пока мы тут сидим, она уже вернулась домой. Как раз сейчас мы это и проверим.

********

– Похоже, здесь это и произошло… – сказал Фомич, останавливаясь в нескольких метрах от куста, на котором трепетали обрывки полосатой ленты.

Оба вышли из машины и огляделись. Даже днём это место, расположенное неподалеку от мостика через ручей, протекавший по дну глубокой впадины, выглядело угрюмо и неприветливо. Широкие лапы тёмной столетней ели почти касались обочины, укрывая крутой откос, усыпанный толстым слоем сухой хвои. Ворон, сидевший на её верхушке, находившейся по отношению к стоявшим на дороге людям не так уж и высоко, каркал громко и монотонно, то ли демонстративно не замечая присутствующих рядом бескрылых двуногих, то ли, напротив, пытаясь рассказать им о произошедшей здесь трагедии. В свете произошедших на этом месте событий казалось, что в его угрюмом карканье явно прослушиваются вещие нотки, напоминающие о бренности жизни.

– Смотри – ка, какой смелый, – удивился Фомич, – вроде и недалеко сидит, а людей не боится…

– Видит, что мы без оружия, потому и не боится.

Выпустили Валета. Пёс выпрыгнул на дорогу и, подпрыгивая от возмущения, разразился свирепым лаем в сторону ворона. Тот замолчал, словно не считая нужным отвечать на выпады бестолкового животного. Некоторое время он, не теряя невозмутимости, которую вполне можно было бы принять за высокомерие, внимательно разглядывал пса и стоявших рядом людей, словно стараясь получше их запомнить, потом тяжело взлетел, и, поднявшись высоко в небо, стал медленно планировать, выписывая над ними широкие орлиные круги.

На обочине виднелся отчётливый, уже высохший след протектора. Рядом с ним на мелкой серой гальке темнело кровавое пятно. Ещё день – два и время скроет его под слоем пыли или смоет дождями, а затем и вовсе сотрёт из памяти. Других следов не было.

Кирилл достал из пакета косынку, прихваченную с вешалки в Стешином доме, и дал понюхать собаке. Пёс не сразу понял, чего от него хотят, и, вместо того, чтобы нюхать поднесённую к его носу тряпицу, схватил её зубами и стал играючи тянуть из рук хозяина.

– Видать, тоже понимает, раз хозяин без оружия, значит приехали не на охоту. – заметил Фомич.

– Ну да, своё дело он знает туго. – подтвердил Кирилл, – при виде ружья он ведет себя по другому. Да и натаскан он на зайцев да куропаток, а не на людей.

Кирилл поймал пса за ошейник, и, легонько шлёпнув по морде, прикрикнул: – «Фу, угомонись, оглашенный! Давай, нюхай!» – снова ткнул носом в платок. Взбучка подействовала на собаку отрезвляюще. Успокоившись, Валет обнюхал платок и, опустив нос к самой земле, стал кружить по обочине. Подойдя к краю, он неожиданно зарычал.

Кирилл бросился к нему и стал разыскивать след, привлекший внимание Валета, но ничего, кроме нескольких окурков не обнаружил. Валет же ощетинился и злобно лаял, словно чувствуя присутствие дикого зверя.

Кирилл пытался разглядеть меж ветвями то, что раздражало собаку, однако, внизу было спокойно, не шелохнулась ни одна травинка.

– Чего это он расходился? – спросил Фомич, вглядываясь в лес.

– А кто ж его знает, может белку почуял, а может ещё какую зверюшку. Похоже, Стешиных следов здесь нет, или их затоптали побывавшие тут люди. Ладно, Валет, гуляй…

Он потрепал собаку за загривок. Валет оглянулся и повилял хвостом, словно говоря: – «прости, но я сделал всё, что мог», однако поза его продолжала оставаться напряженной.

– Да, скорее всего эта тема у нас отпадает… – согласился Фомич, доставая из кармана сигареты. – и я опять склоняюсь к тому, что она гостит у кого – то из деревенских. Ладно, давай перекурим и поедем домой.

Кирилл ещё раз обвёл взглядом место происшествия и сказал: – «Какая всё – таки непредсказуемая штука человеческая жизнь… Ехал человек ехал по каким – то своим делам, ни о чём не думая, и вдруг посреди пути встретил такой страшный конец. Узнаем ли мы когда – нибудь, за что так наказала его судьба?».

– Да, загадочная история… – подтвердил Фомич, и, стряхнув пепел с сигареты, задумчиво проследил, куда он упадёт. Ветерок развеял его в едва видимое облачко и отнёс на еловую лапу, тянувшуюся к кромке обочины.

– Посмотри – ка сюда, Кирилл! – воскликнул он, заметив комок шерсти, застрявший в иголках, – уж не волчья ли это шерсть?

– Где? – встрепенулся Кирилл.

– А вон на той ветке…

– Точно, волчья!!! Потому Валет и бесился, что почуял волка. Но как она туда попала?

– Похоже, волка что – то испугало, скорее всего, выстрел, он со всего маху сиганул вниз и зацепился за ветку. Наверняка, этот самый волк мужика и загрыз. Вот тебе и разгадка.