Мария Эужения встает в половинe девятого.
Можно было бы, конечно, в восемь, а то и без четверти: вымыть голову, поесть по-человечески, за столом, и, может, даже подкраситься, а почему бы и нет?
Но Мария Эужения никак не может заставить себя встать раньше.
«Какой смысл вставать без четверти восемь, – думает Мария Эужения, – если магазин все равно нельзя открыть раньше десяти?»
Мария Эужения выскакивает из постели и начинает метаться по дому.
Можно было бы, конечно, все приготовить с вечера: снять с вешалки блузку, повесить на стул брюки, вытащить из машинки чистые трусы.
Но Мария Эужения не любит загадывать заранее.
«Допустим, я приготовлю себе зеленую блузку, – думает Мария Эужения, – а утром мне захочется надеть розовую. И что тогда?»
Мария Эужения выходит из дому в девять.
Можно было бы, конечно, и попозже, Мария Эужения ни перед кем не отчитывается: во сколько пришла – во столько пришла.
Но Мария Эужения не понимает, что ей делать дома, раз она уже все равно встала.
«Если расписание существует, – думает Мария Эужения, – то его надо соблюдать. Даже если отчитываться не перед кем».
Мария Эужения заходит в автобус, садится у окна и засыпает.
Можно было бы, конечно, и постоять, не цаца, не развалится.
Но Марии Эужении не нравится спать стоя.
«Если бы я умела спать стоя, – думает Мария Эужения, задремывая, – я была бы лошадь. А разве я – она?»
Без десяти десять Мария Эужения подходит к магазину.
Без пяти поднимает последнюю металлическую штору.
Без двух минут со скрежетом поворачивает ключ в замочной скважине, считает про себя до трех, зажмуривается и, толкнув тяжелую дверь, входит в магазин.
В магазине Мария Эужения осторожно подходит к стене, на ощупь вытаскивает большую картонную коробку, ставит ее на прилавок и только после этого открывает глаза.
Коробка до половины заполнена резными костяными пуговицами.
Мария Эужения по локоть погружает руки в коробку и восхищенно вздыхает.
Дона Алзира сидит за столиком в маленьком кафе и крошечными глотками пьет кофе из белой чашечки. Кофе мало, и хотя дона Алзира старается изо всех сил, растянуть его надолго не удается.
Дона Алзира со стуком ставит чашечку на стол и лезет в карман. Где-то в кармане у нее была монетка.
«Если это евро, – думает дона Алзира, роясь в кармане, – расплачусь и возьму еще чашечку».
Дона Алзира нащупывает монетку и, не глядя, зажимает ее в кулаке.
«А если два евро, – торопливо додумывает она, – возьму и кофе, и кокосовую булочку».
Дона Алзира разжимает кулак и смотрит на монетку.
Монетка оказывается бесплатным жетончиком из супермаркета.[4]
– Надо же, – бормочет дона Алзира, обращаясь к жетончику. – Вот ты где. А я тебя вчера в кошельке искала…
Доне Алзире очень стыдно, у нее даже щеки горят. Ей кажется, что люди вокруг знают, как она распланировала два евро, и теперь смотрят на нее и посмеиваются.
Дона Алзира сует жетончик обратно в карман, подносит ко рту пустую чашечку и делает вид, что допивает кофе.
Потом она смотрит на часы и вскакивает из-за столика.
– Ну надо же! – вскрикивает дона Алзира. – Совсем забыла! Я же опаздываю! – Она поворачивается к прилавку и неуверенно смотрит на хозяйку кафе, дону Сидалию, которая аккуратно режет сливочный торт. – О, Сидалия… – говорит она.
– Бегите, дона Алзира, бегите, потом заплатите, у меня сейчас руки заняты! – Дона Сидалия подмигивает доне Алзире и слизывает с ножа сливочную кляксу.
Дона Алзира с облегчением улыбается, желает Сидалии приятных выходных и выходит из кафе. Быстрым шагом доходит до угла, сворачивает в переулок и останавливается.
– Кофе, – печально бормочет она себе под нос. – Где бы выпить кофе…
Дона Лурдеш приходит к магазину задолго до конца перерыва.
Прислоняется к выложенной зеленой плиткой стене и терпеливо ждет.
Солнце греет стену и дону Лурдеш, легкий ветерок пахнет океаном, и доне Лурдеш кажется, будто ванна уже вычищена, полы вымыты, ужин приготовлен, и даже простыни поглажены, и все это – само собой, без ее, доны Лурдеш, участия.
От этого доне Лурдеш делается так хорошо, что она даже глаза слегка прикрывает, и ее лицо становится похоже на изображение Богоматери Праведных Удовольствий.[6]
В три часа дня с разных сторон к магазину подбегают две молоденькие продавщицы.
– Опять эта тетка, – нервно шепчет Бела, отпирая металлическую дверь. – Давай, ты с ней разберешься? У тебя лучше получается.
– Перебьешься, – хмуро отвечает Нела, отключая сигнализацию. – Твоя клиентка, ты с ней и разбирайся.
Дона Лурдеш делает последний глоток ветра и солнца и решительно открывает глаза.
Она вспоминает, что на самом деле ванна не вычищена, полы не вымыты, для ужина еще ничего не куплено, а простыни придется гладить ночью, когда дети уснут.
От этого доне Лурдеш делается так тошно, что она слегка зеленеет, и лицо ее становится похоже на давно запертый подвал.
– Идет, – обреченно говорит Бела. – А я надеялась, что она там уснула, у стены…
– Не ной, – отвечает Нела. – Когда-нибудь же ей надоест сюда таскаться.
– Тебе легко говорить, – бурчит Бела и тут же расцветает в радостной улыбке: – Добрый день, дона Лурдеш! Чем могу быть вам полезна?
Дона Лурдеш подходит вплотную к стеклянному прилавку и кладет на него большую черную сумку. Бела едва заметно морщится. За царапины на стекле обязательно влетит от Карлуша. Но если попросить дону Лурдеш снять сумку с прилавка, дона Лурдеш обидится и напишет жалобу. И тогда от Карлуша влетит еще сильнее. «Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы она не поцарапала стекло», – мысленно просит Бела, улыбаясь еще радостнее.
Дона Лурдеш достает из сумки потертую косметичку. В косметичке у нее лежит тоненький серебряный браслет. Этот браслет дона Лурдеш купила себе на Рождество за двадцать пять евро, упаковала в красивую картонную коробочку и вложила туда же крошечную открытку с ежиком и мышкой. Ежик на открытке обнимал мышку, и из его рта выползали слова: «Моей любимой жене». Дона Лурдеш положила коробочку под елку и в Рождество сделала вид, что это подарок от Шику. Шику тоже сделал вид, что это подарок от него, только спросил, не многовато ли у доны Лурдеш украшений, но спросил не всерьез, не обидно. Дона Лурдеш надела браслет на руку и ходила в нем три дня, нарочно отворачивая рукав, чтобы все видели ее браслет. А на четвертый день у браслета отвалилась застежка.
– Вы поймите, дона Лурдеш, – говорит Бела, улыбаясь изо всех сил, – мы же уже два раза отправляли его в починку. А он опять ломается. Это брак, понимаете? Фабричный брак. Если бы у нас были еще такие браслеты, мы бы вам заменили и дело с концом. Но этот был единственный, понимаете?
– Если хотите, – подхватывает Нела, – мы можем вернуть вам деньги. Или вы можете выбрать что-нибудь другое. Например… – Нела вертит головой в поисках чего-нибудь за двадцать пять евро. – Например, вот этот крест!
Дона Лурдеш с отвращением смотрит на огромный аляповатый крест, усыпанный гранеными стекляшками. Сейчас она выскажет этим наглым девицам все, что она думает об их магазине и о том, как здесь относятся к клиентам. Вначале выскажет, а потом потребует жалобную книгу и напишет все то же самое. И, может, еще даже добавит.
Дона Лурдеш открывает рот.
Легкий ветерок врывается в магазин и слегка шевелит доне Лурдеш волосы. Ветерок пахнет солнцем и немного океаном, и от этого запаха гнев доны Лурдеш улетучивается.
Дона Лурдеш откашливается.
– Давайте деньги, – говорит она.
– Слава богу, отделались, – одними губами шепчет Бела, выписывая квитанцию. – Не могу поверить!
– Погоди радоваться, – отвечает осторожная Нела. – Она ведь еще не ушла.
Дона Лурдеш берет двадцать пять евро и выходит из магазина.
– Сейчас я сяду на катер, – говорит громко, – и поеду на Трою.[7] Я тысячу лет не была на Трое.
Совсем маленькая девочка останавливается и с любопытством смотрит на разговаривающую с собой дону Лурдеш.
Дона Лурдеш наклоняется к ней.
– А ужин пусть Шику сам готовит, – говорит она девочке. – И простыни пусть сам гладит, правда же?
Девочка пугается и делает шаг назад. Дона Лурдеш подмигивает и выпрямляется, улыбаясь. Ее лицо становится похоже на изображение Богоматери Праведных Удовольствий.
Сеньор Гутерреш раскладывает книги в витрине так, чтобы сложить из названий осмысленную фразу.
Сеньор Гутерреш не надеется, что кто-нибудь ее прочитает. Просто ему нравится раскладывать книги.
Потом сеньор Гутерреш забирается на стремянку и начинает сметать пыль с самого верхнего стеллажа веничком из перьев.
Девочка подходит к магазину, внимательно рассматривает витрину и хихикает.
Девочка заглядывает в магазин.
– А у вас там в витрине цитата неправильная, – говорит она в спину сеньору Гутеррешу.
Сеньор Гутерреш оглядывается, придерживаясь рукой за стеллаж и смотрит на девочку из-под очков.
– Заходи, – говорит он, – я сейчас спущусь.
Девочка заходит в магазин и начинает разглядывать книги.
Сеньор Гутерреш осторожно, задом, спускается со стремянки.
– Там правильная цитата, – говорит сеньор Гутерреш, складывая стремянку и сдвигая очки к кончику носа. – И верни, пожалуйста, книгу на место.
– Какую книгу? – неискренне удивляется девочка и слегка краснеет.
– Вон ту, – сеньор Гутерреш выразительно помахивает веничком из перьев. – Которая топорщится под мышкой.
Девочка неохотно вытаскивает из куртки небольшой, но увесистый томик.
– Да пожалуйста! – говорит она, поворачиваясь к сеньору Гутеррешу спиной.
– Не «дапожалуйста», а три – ноль в мою пользу. – Сеньор Гутерреш заталкивает книгу на полку. – За обед в субботу платишь ты.
– Нечестно, – бубнит девочка, направляясь к выходу. – Вы подглядывали!
– Я никогда не подглядываю! – наставительно говорит сеньор Гутерреш, идя за ней. – Просто ты не умеешь воровать книги.
Девочка останавливается на пороге, топчется там несколько секунд, потом резко поворачивается к сеньору Гутеррешу.
– Три – один!!! – кричит она, потрясая маленькой книжкой в бумажной обложке. – Десерт покупаете вы!
Девочка бросает книгу на пол и убегает, громко хохоча.
– Вот бессовестная девица! – говорит сеньор Гутерреш с довольным видом, подбирая книгу и обмахивая ее веничком из перьев. – Никакого уважения к старшим…
Эдуарду (Дуду) Пиментел лихо заезжает на тротуар и глушит мотор. Спрыгивает с мотоцикла и, снимая на ходу шлем, идет к крошечному магазинчику с пыльной стеклянной витриной.
Из магазинчика навстречу Дуду выкатывается странный зверек в полосатом свитерке, полосатых вязаных тапочках и с круглым рыжим хвостом, похожим на слегка облезшую меховую хризантему. Зверек нюхает ноги Дуду в белых кроссовках и брезгливо фыркает. Меховая хризантема слегка покачивается.
– Зверек-зверек, – говорит Дуду, присаживаясь на корточки. – Зверек-зверек-зверек! Ты вообще кто? Собака или кошка?
При звуках его голоса зверек пятится, поднимает черную мордочку и заливается звонким лаем.
– Собака, – констатирует Дуду, выпрямляется и, не обращая больше внимания на зверька, входит в магазинчик и чуть не падает: не заметил в полумраке, что сразу за порогом начинаются ступеньки.
В магазинчике холодно, сумрачно и душно пахнет травами и пылью. Дуду крутит головой и чихает – раз и другой.
Успокоившийся было зверек в свитерке и полосатых тапочках, который следом за Дуду вбежал в магазин, снова заходится лаем.
Дуду ждет добрых пять минут и наконец теряет терпение.
– Эй! – кричит он и снова чихает. – Есть здесь кто-нибудь?
– Иду-иду! – отвечают ему откуда-то из-за стеллажа, снизу доверху уставленного коробочками и ящичками. – Я уже иду! Одну секундочку! Я уже здесь!
Дуду делает шаг вперед и чуть не сбивает с ног крошечную старушку, завернутую в огромную вязаную шаль с кистями. Старушка такая маленькая, а шаль такая большая, что кисти подметают пыльный каменный пол.
– Прошу прощения, – говорит Дуду, придерживая старушку за локоть. – Добрый день.
– Ничего страшного, мой мальчик, – весело отвечает старушка. – Меня зовут дона Дулсе. Пирусаш, сейчас же замолчи!
Дуду вздрагивает, потом понимает, что «замолчи» относилось не к нему, а к зверьку в тапочках, и улыбается.
– Добрый день, сеньора дона Дулсе, – повторяет он вежливо. – Я из электрической компании. Я хотел… – Дуду не договаривает и чихает.
– О! Вы простужены! – восклицает старушка и исчезает за стеллажом. Зверек в тапочках бежит за ней. – Одну секундочку, мой мальчик, – говорит она, чем-то шурша, постукивая и позвякивая. – Одну малюсенькую секундочку! Сейчас мы разберемся с вашей простудой! Сейчас я вам найду такую травку, что от вашей простуды и следа не останется!
Дуду переступает с ноги на ногу.
– Я не простужен! – говорит он. – Я из электрической компании! Я только хочу снять показания вашего счетчика.
– Конечно, мой мальчик! – отвечает ему дона Дулсе, выходя из-за стеллажа с коробочкой в одной руке и с пакетиком – в другой. – Вот это, – она поднимает пакетик повыше, – я заварю вам прямо сейчас. У вас сразу же пройдет насморк и перестанет чесаться в носу. А это, – дона Дулсе показывает Дуду коробочку, – вы попьете дома. У вас ослабленный иммунитет, мой мальчик, вам обязательно нужно пить травки!
Дуду тяжело вздыхает.
– Большое спасибо, дона Дулсе, – говорит он, старательно подбирая слова. – Я вам очень-очень признателен…
– Так я заварю травку? – радостно перебивает старушка. – Это очень быстро! Вы увидите, как вам сразу станет легче!
«Спокойно, Дуду, – думает Дуду, прикрывая глаза. – Спокойно, старик. Это просто одинокая старушка. Она сидит здесь одна, и ей не с кем поговорить. Держи себя в руках».
– Что с вами, мой мальчик?! – пугается дона Дулсе. – Вам плохо? У вас давление? Я сейчас принесу травку от давления! У меня есть отличные…
– Мне хорошо!!! – скрежещет Дуду, открывая глаза. – Мне не нужно травок! У меня аллергия на травки! И вообще я на работе! Пожалуйста, дона Дулсе, миленькая, покажите мне ваш электрический счетчик, я сниму показания и пойду!
Дона Дулсе сникает.
– Конечно, мой мальчик, – тихо говорит она, складывая пакетик и коробочку на полку. – Простите меня. Счетчик возле двери, слева.
Дуду поднимается на две ступеньки и быстро записывает показания счетчика в блокнот. Потом оглядывается. Крошечная дона Дулсе стоит у стеллажа, зябко кутаясь в свою огромную шаль с кистями. Зверек Пирусаш улегся у нее в ногах спиной к Дуду, Дуду виден только печально опущенный круглый хвост, похожий на облезлую меховую хризантему.
Дуду становится трудно дышать, как будто кто-то его слегка придушил – не до смерти, но чувствительно.
Он снова спускается вниз и совершенно неожиданно для себя обнимает маленькую старушку.
– Большое спасибо, дона Дулсе, – говорит он проникновенно. – Когда я простужусь, я обязательно приеду к вам за травками. Обещаю!
– И правильно сделаете, мой мальчик! – наставительно отвечает дона Дулсе и что-то сует Дуду в карман. – Дома попейте эти травки, хотя бы несколько дней. Вы сразу забудете о вашей аллергии!
Дуду хочет что-то сказать, но у него начинает чесаться в носу, и он чихает.
Зверек Пирусаш вскакивает и заливается звонким лаем.
«Только кофе – и все, – думает Маргарида, идя по улице. – Кофе чашечку. И хватит».
Вчера вечером весы в ванной показали такое, что Маргарида час плакала, ночь не спала, а к утру приняла решение.
«Кофе – и все, – твердо думает она. – И даже без молока».
Желудок сжимается в комок и издает отчетливый стон.
«Ладно, с молоком, – смягчается Маргарида. – Но только одну чашку. И все».
Желудок что-то недовольно ворчит, но Маргарида больше не обращает на него внимания.
«Кофе – вполне себе завтрак, – думает она. – Особенно если с молоком».
Маргарида сворачивает в переулок и останавливается между маленькой сумрачной забегаловкой с надписью «Бар № 9» и огромной благоухающей кондитерской «Сладкий ангел».
«Только кофе – и все», – напоминает себе Маргарида, делая шаг к «номеру девять».
«Но в кондитерской кофе значительно лучше», – думает она, делая два шага к «Сладкому ангелу».
«Зато в баре нет никаких особенных соблазнов», – Маргарида решительно поворачивается к «Ангелу» спиной.
«Но чашки там – немытые. И кофе гадкий! И туалет! Грязный! И! Вонючий!!!» Маргарида представляет себе грязный и вонючий туалет и застывает на месте. Ее начинает мутить.
«Это меня от голода мутит, – думает Маргарида и почти бежит к кондитерской. – Сейчас выпью кофе, и все пройдет».
– Доброе утро, барышня Маргарида! – говорит кассирша на входе. – Что-то вы сегодня припозднились!
Маргарида неопределенно пожимает плечами и садится за столик. Она старается не смотреть на витрину с пирожными, но никак не может удержаться и бросает на витрину короткие жадные взгляды.
«Только кофе, – отчаянно думает Маргарида, – только ко… ой, сегодня у них наконец есть берлинские шарики…[11] только кофе, толькокофе… а что это, хотела бы я знать, за „Шоколадное наслаждение“? Нет, только кофе, толькокофе, только…»
– Доброе утро! – весело здоровается официант. – А мы боялись, что вы сегодня уже не появитесь! Вам как обычно?
– Да, – говорит Маргарида, вымученно улыбаясь. – То есть нет… то есть… – Она пытается сказать «толькокофе», но язык не слушается, и Маргарида с ужасом слышит собственные слова: – Мне кофе с молоком, кекс с цукатами и берлинский шарик. И этого… «шоколадного наслаждения» пару кусков – с собой.
Рано утром маленький грузовой фургончик с надписью на боку «Газетчик. Доставка печатной продукции» заезжает в переулок и останавливается под табличкой «Парковка запрещена». Алберту выбирается из кабины и деликатно – костяшками согнутых пальцев – стучит в дверь совсем крошечного магазинчика. Ему никто не отвечает, поэтому Алберту стучит посильнее, кулаком, и наконец от души пинает дверь тяжелым черным ботинком.
– Я здесь уже, здесь, – раздается сбоку хрипловатый голос. – Прекращай долбить, соседей разбудишь!
Алберту поворачивается и почти сталкивается с заспанной всклокоченной Терезой.
– Хорошааааа, – ехидно говорит Алберту, прищелкнув языком. – Так и будешь сегодня работать в пижаме?
Тереза непонимающе смотрит на Алберту, потом опускает глаза и охает: из-под элегантного черного пальто торчат ноги во фланелевых пижамных штанах в мишках.
– Вот черт, – стонет Тереза, одергивая пальто. – Я же помнила, что надо что-то еще надеть…
Алберту хмыкает.
– Что с тобой стряслось, пупсик?[13] – с любопытством спрашивает он. – Опоздала, не выспалась, забыла переодеться… Подцепила, что ли, кого?
Тереза дергает плечом и отворачивается.
– Не твое дело, – бурчит она. – Подружка с Мадейры приехала, вина домашнего привезла.
Алберту понимающе кивает.
– Домашнее вино – это дааааа… – Он приобнимает Терезу за плечи. – Не тоскуй, пупсик! Будет у тебя еще мужик – все подружки обзавидуются. А мы все обревнуемся.
Тереза сует руки в карман, сжимает кулаки и считает про себя до десяти. Досчитав, поворачивается к Алберту.
– Давай уже выгружать, – тихо говорит она. – Мне открываться через двадцать минут, а еще надо домой бежать переодеваться.
– Да? А я думал, ты так сегодня и будешь ходить. – Алберту распахивает металлические дверцы фургона. – Не совсем эротическое неглиже, но все же…
– Алберту… – нехорошим голосом говорит Тереза.
– Молчу, молчу! Вот эта пачка, эта, эта и эти две – твои. – Алберту достает из кармана сложенную вчетверо квитанцию. – Держи. Можешь не проверять, все как обычно.
Тереза кивает, вытаскивает из фургона две газетные пачки и несет их к магазинчику. До него всего пять шагов, и Тереза старается идти легко и красиво, как будто тяжеленные пачки не оттягивают ей руки, а нейлоновые веревки, которыми они перевязаны, не врезаются в ладони. Если Алберту смотрит ей вслед, то пусть видит, что… Не доходя до магазинчика, Тереза не выдерживает и оборачивается. Алберту прислонился к фургону и уткнулся в какую-то тоненькую брошюру.
Тереза тяжело вздыхает, кладет пачки на землю и достает из карманы ключи. Не смотрит – и черт с ним.
– Эй. – Тереза как будто случайно касается руки Алберту.
Алберту, погруженный в свою брошюру, автоматически отдергивает руку.
Тереза закусывает губу.
– Я все выгрузила и подписала. На. – Она протягивает Алберту его часть квитанции.
Алберту кивает и поднимает палец: не мешай!
– У тебя очень сухая кожа на руках, – говорит Тереза внезапно. – Ужасно сухая. Как наждак.
– Ага. – Алберту поднимает на Терезу затуманенный взгляд. – Слушай, пупсик, сколько будет восемь плюс девять плюс два?
– Девятнадцать, – отвечает Тереза. – А что?
– Отличная штука. Числовые головоломки. – Алберту показывает Терезе свою брошюру. – Вот это – какуро, а еще есть судоку. Я прямо подсел, уже пятую книжку добиваю! – Алберту чешет руку с брошюрой об штаны. – И правда, кожа ужасно сухая, – недоуменно говорит он и тут же снова утыкается в головоломку. – Ладно, фиг с ней. Сейчас последний вопрос, и я поехал. Пять плюс восемь и вычесть это из двадцати четырех?
– Одиннадцать, – говорит Тереза. – Погоди минутку, ладно? Я сейчас!
Она бежит к магазину и хотя возвращается почти сразу, Алберту уже сидит за рулем фургончика.
Тереза подбегает к кабине, свинчивая крышечку с синего тюбика.
– Смотри, какой я вчера купила крем, – тяжело дыша, говорит она. – Давай сюда руки!
– Извини, пупсик. – Алберту поворачивает ключ, и фургончик начинает фырчать и подрагивать. – Опаздываю! Давай завтра, ладно? Я тебе головоломок привезу, у меня их еще штук двадцать дома лежит.
Тереза молча кивает.
Фургончик с надписью «Газетчик. Доставка печатной продукции» задом выезжает из переулка. Тереза смотрит ему вслед.
Крем из незакрытого тюбика длинными белыми колбасками падает на полу черного элегантного пальто и на фланелевые пижамные штаны в мишках.
Изилда бежит по узким улочкам, держа на весу правую руку, замотанную в красный шелковый шарф.
«Я не умру. Я не умру, – думает Изилда в такт собственному бегу. – Я не умру, не умру, янеумру».
Изилда не оглядывается – бережет дыхание. Но она уверена, что за ней тянется кровавый след.
Утром Жоау Манел собрал чемодан и сказал, что уходит.
– Извини, – сказал Жоау Манел. – Я пытался. Ты знаешь, что я пытался, ты не можешь сказать, что я не пытался, потому что я пытался, и ты…
Изилда вытолкала Жоау Манела из квартиры и закрыла дверь.
– Ты не можешь сказать, что я не пытался! – донеслось до нее.
«Я не умру, я не умру, – бухает в голове у Изилды. – Я не умру».
Нога подворачивается, и Изилда чуть не падает.
Кто-то поддерживает ее под локоть.
– Осторожнее, – говорит кто-то. – Бегать по брусчатке на каблуках довольно опасно.
Изилда, не глядя, вырывает свой локоть.
– Я не умру, – бормочет она. – Я не умру.
Жоау Манел позвонил Изилде, когда Изилда крошила лук.
– Ты плачешь?! – изумился Жоау Манел.
– Я крошу лук, – ответила Изилда.
– Ты не можешь винить во всем меня! – возбужденно сказал Жоау Манел. – Ты знаешь, что я пытался, ты не можешь сказать, что я…
Изилда отключила телефон.
Потом отложила луковицу, взяла нож в левую руку и с силой полоснула лезвием по правому запястью.
Изилда видит в тридцати метрах зеленый аптечный крест и плачет от облегчения.
«Я не умру, – почти успокоенно думает она, прижимая к груди обмотанную шарфом руку. Зеленый крест расплывается и мигает. – Я не умру…»
Пока кровь текла медленно и неохотно, Изилда смотрела на нее с отстраненным любопытством, но когда капель превратилась в веселенький ручеек, впала в панику и заметалась по дому в поисках бинтов, зажимая порез рукой.
Бинтов нигде не оказалось. Пропали и ватные тампоны, и стерильные марлевые компрессы, и даже пластыри – видимо, ипохондрик Жоау Манел все унес с собой.
В аптечном шкафчике осталась только пачка аспирина и прокладки «ночные ультра-плюс».
Дрожащими руками Изилда вскрыла упаковку прокладок. От усилия кровь полилась еще сильнее, пятная белые плитки пола.
Изилда положила прокладку на запястье, сверху туго обмотала его красным шелковым шарфом и выскочила из дома, даже не посмотрев, есть ли у нее с собой ключи.
На входе в аптеку стайка одетых в коричневое учениц католического лицея обсуждает насущные вопросы.
– Я зайду взвешусь, – говорит одна.
– А я померяю давление, – подхватывает другая.
– А я, – третья задумывается, – а я… а я сделаю тест на сухость кожи!
– С вашего позволения, – страшным сдавленным голосом произносит Изилда, и девочки мгновенно расступаются, давая ей дорогу.
Изилда толкает тяжелую стеклянную дверь, но та не поддается. Изилда толкает ее, и еще раз, потом бросается на нее всем телом.
Она сама себе напоминает безумную муху, но остановиться не может, бьется и бьется о дверь аптеки, пока ее не оттаскивают. Только тогда Изилда видит, что по другую сторону стеклянной двери перепуганная девочка-аптекарь в белом халате и с надкусанным бутербродом в руке точно так же безуспешно пытается открыть дверь, но не внутрь, а наружу.
Стажеру Соне Алмейда страшно почти до обморока. Губы у нее прыгают, а руки дрожат так, что не удерживают бутерброд.
«Маслом вниз, – автоматически констатирует Соня, возясь с дверью. – Плакал мой обед…»
Соня в первый раз осталась одна в аптеке в обеденный перерыв. Это нарушение всяких правил, и заведующая была против, но Соня сказала: «Ну пожалуйста, ну я же все равно не успеваю доехать до дома, а на ресторан у меня денег нет», и заведующая махнула рукой: «Ладно, сиди тут, только никуда не выходи и никому не открывай, пока я не вернусь», а Соня сказала: «Конечно!» – и достала из сумки пакет с бутербродами. Она хотела поесть и походить между стеллажей, проверить, все ли она правильно запомнила, где что лежит, и вот теперь появилась эта сумасшедшая, и бьется об дверь, и Соня ей открывает – не может не открыть, хотя и понимает, что ей влетит от заведующей.
Изилда, пошатываясь, заходит в аптеку, поскальзывается на чем-то и почти падает на стойку.
Соня кидается к ней.
– Простите, простите, ради бога, это был мой бутерброд, он упал, я не нарочно, простите, вы не ушиблись, простите, вы в порядке?!
Изилда протягивает к Соне замотанную в шарф руку.
– Я ведь не умру? – на удивление нормальным голосом произносит она. И повторяет уверенно: – Я не умру.
Соня притащила кресло заведующей, усадила в него Изилду и осторожно разматывает шарф. Шарф весь в пятнах крови, и Соню слегка подташнивает. Изилда сидит спокойно, с отстраненным выражением лица, только губы шевелятся.
Соне кажется, что она говорит: «янеумру, янеумру, янеумру».
Соня откладывает шарф и осторожно отлепляет почти насквозь мокрую прокладку. Запястье, все в засыхающей крови, выглядит сплошной раной.
Соня сглатывает и начинает аккуратно смывать кровь физиологическим раствором из большой пластиковой фляги.
Изилда прекращает шептать и внимательно смотрит на то, как розовые капли раствора стекают с ее руки.
Соня последний раз очень осторожно проводит марлевым компрессом по Изилдиному запястью.
А пореза там нет.
Как и не было.
Согнувшись в три погибели, Тина волоком тащит по полу небольшую, но страшно тяжелую коробку, на которой красным фломастером написано: «Карнавал».
Вытаскивает на середину магазина и оглядывается в поисках табуретки.
Тине кажется, что табуретка должна стоять в углу за дверью. Или у стеллажа с головоломками. Или, на худой конец, у дальней стены, возле огромного желтого ящика, где лежат вповалку плюшевые кошки и собаки. По крайней мере, где-то там Тина ее видела буквально вчера. Или позавчера. Вернее, неделю назад, когда пришли февральские заказы и Тина, нагруженная куклами и мячами, зацепилась ногой за табуретку и чуть не свалилась. Или это было еще перед Рождеством?
Тина бросает свою коробку и медленно обходит магазин.
– Табуреткааааа, – мурлычет Тина, – табурееетка! Где тебя черти носят, когда ты нужна?
Табуретка не отзывается. Тина растерянно бродит между стеллажами, заглядывает за дверь, за прилавок и в подсобку, долго роется в желтом ящике, осторожно раздвигая кошек и собак.
– Сгинула моя табуреточка, – бубнит себе под нос Тина, продолжая шарить в ящике. – Хотела бы я знать ку… А это что такое?!
Тина нетерпеливо отбрасывает сунувшуюся под руки ядовито-желтую длинноухую собаку с безумными пластмассовыми глазами. Со дна ящика, недовольно поджав тонкие губы, на Тину смотрит крошечная, сморщенная женщина, одетая в роскошное шелковое платье.
– Тетушка Мария ду Карму, – шепчет Тина с благоговейным ужасом. – Тетушка Мария ду Карму нашлась. С ума сойти.
Тина осторожно, как ребенка, вытаскивает тетушку Марию ду Карму из ящика и усаживает ее на прилавок. Это не кукла, а марионетка для чревовещания, сделанная в виде немолодой дамы. За время лежания в ящике под грудами плюшевых кошек и собак она потеряла хрустальный лорнет, седые волосы выбились из высокой прически и висят кое-как, а желтое вышитое платье измято и слегка запятнано голубоватой плесенью. Но у нее такое живое лицо, как будто тетушка Мария ду Карму сейчас заговорит.
Тина слюнит большой палец и тщательно оттирает с острого тетушкиного носа небольшое темное пятнышко. Как, интересно, она попала в ящик? Тина была уверена, у нее не оставалось ни одной марионетки.
Колокольчик на двери звякает, и в магазин вваливается Карлуш. «Черт, – думает Тина, прижимая к себе тетушку Марию ду Карму. – Только его мне сейчас и не хватало».
– Привет, Тина! – орет Карлуш так громко, что колокольчик на двери снова звякает, а со стеллажа с куклами падает крокодилица Кука[16] и говорит «Olá!» – Я пришел за карнавальным костюмом, у тебя есть карнавальные костюмы? Потому что, если у тебя нет карнавальных костюмов…
– Есть, есть, – перебивает его Тина, подбирая Куку и снова укладывая ее на полку. – У меня есть прекрасные карнавальные костюмы, только что привезли. Только ты не кричи, пожалуйста, хорошо? А то куклы пугаются.
Карлуш кивает с таким энтузиазмом, что Тине становится боязно за его голову – не оторвалась бы.
«Черт, – снова думает она. – Надо было закрыть магазин хотя бы до обеда. Знала же, что Ненуку[17] припрется…»
Про себя Тина никогда не называет Карлуша Карлушем, только Ненуку. Ей очень стыдно, но она ничего не может с собой поделать.
Одутловатое лицо Карлуша, его крошечные запухшие глазки неприятного желтого цвета, всегда мокрая отвисшая нижняя губа и огромные не по росту ноги вызывают у Тины ощущение какого-то брезгливого ужаса. Когда однажды, здороваясь, Карлуш чмокнул Тину в щеку и всю ее обслюнявил, Тина чуть с ума не сошла, пока не помыла щеку с мылом и не протерла ее спиртом на всякий случай.
Тина страшно боится, что однажды Карлуш поймет, как она к нему относится, поэтому она позволяет Карлушу приходить в магазин каждый день, хотя знает, что он обязательно что-нибудь стянет или сломает.
– Тина, Тина!!! – вопит Карлуш у Тины над ухом. Тина делает страшные глаза, и Карлуш прихлопывает рот ладонью. – Тина, Тина!!! – задавленно шепчет он из-под ладони. – Что это за коробка? Это с карнавальными костюмами коробка? Можно, я открою?
Тина кивает. В другой день она бы запретила, все же карнавальные костюмы денег стоят, но сегодня ей так хочется, чтобы Карлуш побыстрее наигрался и ушел, что она готова пожертвовать несколькими парами полосатых штанов и набором разноцветных париков.
– Ничего, – тихонько говорит Тина тетушке Марии ду Карму, которая смотрит на нее с неудовольствием. – Сейчас он себе выберет какой-нибудь парик или поролоновый нос и уйдет. Он быстро уйдет, вы потерпите!
Тетушка Мария ду Карму ничего не отвечает, но Тине кажется, что ее лицо немного разгладилось.
– Тина! – зовет Карлуш. – Тина, посмотри на меня! Угадай, кто я?
Тина смотрит на Карлуша. Поверх джинсов он натянул широченные клоунские штаны в разноцветных заплатах, на плечи накинул плащ с летучей мышью, прицепил себе малиновый нос с приклеенными к нему соломенными усами, а на голову нахлобучил широкополую шляпу с пером.
«Двадцать пять да двадцать, да семь пятьдесят, да одиннадцать сорок», – подсчитывает про себя Тина и морщится. Почти шестьдесят пять евро. У Карлуша, конечно, таких денег нет, а его родители никогда не платят за то, что он берет или портит в магазинах. «Не надо было пускать! – заявила в позапрошлом году мать Карлуша, худая и нервная дона Фатима, когда Карлуш перевернул в аптеке на углу шкафчик с дорогой швейцарской косметикой. – Вы что, не видите, что он ненормальный?»
– Ну Тина! – обиженно говорит Карлуш. – Почему ты не угадываешь? Как ты думаешь, я клоун или Бэтмен?
– Ты клоун, – отвечает Тина с тяжелым вздохом. – Или Бэтмен.
– Не угадала!!! – радостно вопит Карлуш и выхватывает из кармана лакированную палочку с шариком на конце. – Я волшебник!!!
«Да еще три двадцать», – механически приплюсовывает Тина, криво улыбаясь.
– Я волшебник! – с гордостью повторяет Карлуш. – Смотри, какой я волшебник!
Он делает шаг вперед и поднимает свою палочку.
– Я хочу, чтобы кукла ожила! – кричит Карлуш, тыча палочкой в живот тетушке Марии ду Карму. – Раз-два-три, кукла, оживи!!!
Тина отдергивает тетушку и внезапно улыбается. Пока Карлуш размахивает палочкой и выкрикивает какие-то волшебные слова собственного сочинения, она осторожно надевает тетушку на руку.
«Надо же, – мимолетно удивляется Тина. – Столько лет прошло, а такое ощущение, что только вчера…»
Тетушка Мария ду Карму вертит головой и откашливается.
– Привет, Карлуш! – говорит она тоненьким голоском.
Карлуш прекращает кричать, как будто кто-то выключил громкость. Его крошечные тусклые глазки испуганно расширяются.
– Привет, Карлуш! – повторяет тетушка Мария ду Карму. – Как твои дела?
– Хо… хо… нормально, – выдавливает Карлуш и делает шаг назад.
– У тебя очень красивый костюм, Карлуш! – говорит тетушка и тянет к Карлушу сухонькую ручку. Карлуш пятится к выходу. – Погоди, Карлуш, ты куда? Не уходи! Мы же только что познакомились! Давай поговорим! Я никогда раньше не видела живых волшебников!
– Я не хочу! – кричит Карлуш, срывая с себя шляпу и накидку. – Я не волшебник! Я Карлуш! – Он кидает лакированную палочку на пол и выскакивает из магазина. – Я не волшебник! – доносится до Тины с улицы.
Тина осторожно выглядывает на улицу. Карлуша нигде нет.
– Удрал, – торжествующе говорит она тетушке Марии ду Карму. – Унес только штаны и нос с усами. Как вы думаете, тетушка, мы с вами переживем потерю тридцати двух с половиной евро?
– Я-то переживу, – отвечает тетушка хриплым басом. – Я вообще все переживу, если, конечно, ты перестанешь разговаривать за меня идиотским кукольным голосом и вытащишь из меня холодную руку: мне неприятно.
Тетушка Мария ду Карму смотрит на остолбеневшую Тину и заходится громким визгливым смехом.
– Льет как из ведра, – говорит Сорайя, переступая через порог и прикрывая за собой тяжелую стеклянную дверь. – Совершенно не представляю, зачем мы сегодня с тобой открылись. Наверняка никто не придет…
Сорайя с силой встряхивает маленький, абсолютно мокрый зонтик и засовывает его в деревянную подставку в виде слоновьей ноги.
– Зачем я вообще вышла сегодня из дома? – уныло спрашивает она, стаскивая с себя зеленый вельветовый жакет, весь в мокрых потеках. – Ливень, холод. Жакет вот промок…
Сорайя вешает жакет на гвоздик в стене и идет в глубь магазина к шаткому деревянному столу, заваленному прозрачным целлофаном, обрезками цветной бумаги и катушками с золотистыми лентами.
– Сигареты, – бормочет она себе под нос, смахивая со стола упаковку искусственных стрекоз. – Где-то здесь были мои сигареты… Мигель, ты не видел моих сигарет? Мигель?
Никто ей не отвечает.
Сорайя поднимает стрекоз, сует их в карман юбки и подходит к огромному развесистому фикусу в черной кадке.
– Мигель? – требовательно повторяет она. – Ты мне что, бойкот объявил? Я с кем вообще разговариваю?!
Фикус молчит и делает вид, что Сорайя разговаривает с кем-то другим.
Сорайя мрачнеет.
– Да не буду я курить здесь, не волнуйся! – говорит она. – Я за дверь выйду!
Несколько секунд Сорайя сверлит фикус сердитым взглядом, потом внезапно кивает и улыбается.
– Точно! Что бы я без тебя делала! – Она звонко чмокает фикус в мясистый зеленый лист и притворно морщится. – Фу, пыльный какой! Хоть бы умылся!
Сорайя курит у приоткрытой двери, выдыхая на улицу облачка сизого дыма.
– Я тебя на эти выходные заберу, – говорит она. – Съездим куда-нибудь. В Эвору, например. Или в Бежу. Или знаешь что? – Сорайя выкидывает окурок в дождь и закрывает дверь. – Давай возьмем пару дней и поедем в Алгарве? Там сейчас хорошо. Тепло.
Сорайя выжидающе смотрит на фикус.
– Думай, конечно, – наконец говорит она. – Только до пятницы мне скажи, чтобы я знала, какие вещи брать.
Сорайя достает из-под стола белый шурщащий пакет с логотипом супермаркета и вынимает из него яблоко, шоколадку и бутылку воды.
– Хочешь пить? – спрашивает она. – Я сегодня негазированную принесла.
Сорайя подходит к фикусу и осторожно, тоненькой струйкой выливает воду в кадку.
Внезапно она гневно выпрямляется и с размаху бьет фикус кулаком по гибкому стволу.
– Я же тебя просила! – говорит она, и ее голос дрожит от негодования. – Я же тебя сто раз просила не делать ЭТОГО в моем присутствии!
– …четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, – дона Адриана, прямая и строгая, как мемориальная доска, сидит в своей спальне перед узким дубовым секретером. На откинутой крышке секретера рассыпаны монеты разного достоинства, и дона Адриана осторожно двигает их одним пальцем, как будто играет сама с собой в магнитные шашки, – семнадцать, восемнадцать…
Дона Адриана аккуратно сгребает одно– и двухъевровые монеты в гобеленовый кошелечек с вышитым распятием и начинает пересчитывать сентимы.
– …десять, двадцать, тридцать, сорок, – все убыстряя ритм, шепчет дона Адриана, смахивая монетки с крышки секретера в подставленную ладонь, – пятьдесят, шестьдесят…
Странно, думает дона Адриана, раздраженно открывая и закрывая кошелек. Куда я могла деть еще четырнадцать сентимов? Не могу же я выйти из дому с девятнадцатью евро восемьюдесятью шестью сентимами?!
Дона Адриана снова вываливает монеты на крышку секретера и тщательно пересчитывает.
Девятнадцать восемьдесят шесть.
Пересчитывает еще раз, помедленнее. Гладит монеты кончиками пальцев, смотрит просительно на каждый сентим.
Девятнадцать восемьдесят шесть.
Еще раз. Резко, сердито, почти с отвращением скидывает монеты в кошелек.
Неправдоподобно легкая сентимовая монетка падает мимо гобеленового кошелька, ударяется о скучную, темно-серую тапочку доны Адрианы, встает на ребро и бесшумно укатывается под шкаф.
Дона Адриана смотрит ей вслед ничего не выражающим взглядом. Потом роняет голову на откинутую крышку секретера и горько, по-детски, плачет.
Когда я в следующем месяце получу пенсию, думает дона Адриана, крепко сжимая в кулаке найденную в кармане жакета двадцатисентимовую монету, разложу по всем карманам по одному евро. Нет, по два. Нет, по евро пятьдесят, и еще два евро – в очечник.
– Пересчитайте, пожалуйста, – говорит дона Адриана, пододвигая монеты сеньору Гомешу. – Вдруг я ошиблась?
Сеньор Гомеш смахивает монеты в кассу.
– Ну что вы, дона Адриана! – говорит он. – Вы – и вдруг ошиблись?! Вы не можете ошибиться. Если вы ошибетесь, мир рухнет!
Дона Адриана сдержанно улыбается уголками рта.
– Вам как обычно? – спрашивает сеньор Гомеш и, не дожидаясь ответа, вытаскивает из ящика четыре билета классической лотереи.[20]
Дона Адриана берет билеты. На мгновение ее рука касается руки сеньора Гомеша. Сеньор Гомеш краснеет и громко сглатывает. Дона Адриана опускает глаза.
– Благодарю вас, сеньор Гомеш, – говорит она дрожащим голосом и торопливо идет к двери. На пороге оборачивается. – До свидания. До следующего раза.
– До следующего раза, – эхом повторяет сеньор Гомеш, недоверчиво глядя на свою руку. – До следующего раза.
Жоау Карлушу снится, что он стоит перед унитазом в абсолютно пустом туалете и никак не может помочиться. Фальшиво насвистывая «Мария Албертина, как же ты посмела»,[22] Жоау Карлуш раз за разом спускает воду, чтобы подбодрить себя звуком льющейся воды. Безрезультатно. Только тяжесть в мочевом пузыре становится почти невыносимой.
«Доброе утро! – раздается вдруг чей-то громкий голос. – С вами Сильвия Андраде и радио „Возрождение“!»
«Это ЖЕНСКИЙ туалет!» – с ужасом понимает Жоау Карлуш и просыпается.
Несколько мгновений он лежит с закрытыми глазами, потом рывком вскакивает и бежит в туалет, на ходу стягивая с себя полосатые пижамные штаны.
Унитаз уже третий день протекает, поэтому Жоау Карлуш мочится в раковину – долго и обильно, тихонько постанывая от облегчения. Закончив и стряхнув последнюю каплю, он тщательно протирает раковину какими-то антибактериальными салфетками, которые накануне вечером купил на заправке. Выбрасывает использованные салфетки в пакет с мусором, включает газовую колонку и лезет в душ. «Мария Албертина, как же ты посмела», – мурлычет Жоау Карлуш, намыливая голову.
Полчаса спустя Жоау Карлуш – ослепительно элегантный в новом деловом костюме цвета «летняя полночь» – бегом спускается по лестнице. В правой руке у него тонкая кожаная папка, в левой – пакет с мусором.
– Доброе утро, господин архитектор! – говорит консьержка дона Ана, с обожанием глядя на Жоау Карлуша. От этого обожания Жоау Карлушу всегда делается немного не по себе.
– Доброе утро, дона Ана, – откликается он. – Ну что, Манел починит мне сегодня унитаз?
Дона Ана страдальчески морщится. Накануне ее муж Манел, числящийся при кондоминиуме сантехником, поспорил в баре, кто выиграет футбольный кубок в этом году, и теперь сидел дома с загипсованной ногой и повязкой на глазу.
– Заболел он, господин архитектор, – дона Ана разводит руками. – Сильно заболел, с постели не встает.
– И что мне теперь делать прикажете? – едко спрашивает Жоау Карлуш. – Биотуалет покупать?
Дона Ана уставилась на свои руки и не поднимает глаз. Жоау Карлуш тяжело вздыхает.
– Когда Манел выздоровеет, пусть сразу зайдет ко мне, – командует он и идет к выходу.
– А может, – слабым голосом говорит ему в спину дона Ана, – может, вы братца вашего попросите? Может, он починит?
– О дааааа… Этого, пожалуй, допросишься! – с этими словами Жоау Карлуш выходит на улицу и громко хлопает входной дверью.
«Мария Албертина, как же ты посмела», – мурлычет Витор, кромсая ножом белую парафиновую глыбу. Парафин крошится, и Витор хмурится. Наконец ему удается отковырять небольшой кусок.
– Достаточно? – спрашивает он у покупательницы – небольшой девочки в розовой нитяной шапочке.
– Даже много, – отвечает девочка. – Можно поменьше?
– Поменьше этого только крошки, – строго отвечает Витор. – Насыпать вам парафиновых крошек?
Девочка мотает головой – крошки ей не нужны. Витор пожимает плечами – ну, не хотите, и не надо – и кидает кусок на весы.
– Евро десять, пожалуйста. – Витор заворачивает парафин в коричневую бумагу и оглядывается в поисках клейкой ленты или огрызка шпагата. Потом внезапно ухмыляется, лезет куда-то под прилавок, достает оттуда розовую «подарочную» тесьму и старательно обвязывает ею сверток.
– Вот, – говорит он. – Чтобы не нарушать цветовую гамму.
– Спасибо большое, – бормочет девочка, заливаясь краской до самой шапочки. Она кладет на прилавок деньги, которые достала из розового нитяного кошелечка, хватает свой парафин и выскакивает за дверь, едва не столкнувшись на пороге с доной Аной.
– Доброе утречко, дона Ана! – кричит Витор, выходя из-за прилавка и распахивая объятия. – Как вы себя чувствуете? Как ваше давление?
Дона Ана звонко целует Витора в обе щеки.
– Все прекрасно, сынок. Как перестала пить кофе, сразу стало полегче.
Витор понимающе кивает.
– Чем могу быть полезен, моя дорогая? – спрашивает он, возвращаясь за прилавок. – Замок от входной двери поменять хотите?
Дона Ана отрицательно качает головой.
– Мне бы эту… такую штуку резиновую… для унитаза… Унитаз у жильца протекает.
– Дона Ана! – со смехом ахает Витор. – Вы теперь и сантехник? А как же Манел?
– Манел ногу сломал, алкоголик, сукин сын, – зло говорит дона Ана. – Сидит дома, уставился в телевизор, копыто свое выставил загипсованное и пиво хлещет. А все здание – на мне!
Витор гладит дону Ану по руке.
– Ну не расстраивайтесь так. Хотите, я вечером зайду посмотрю, что там с унитазом?
– Витор! Сынок! Правда зайдешь? А тебе не сложно?
– Ну дона Ана, миленькая, когда я вас последний раз обманывал? – говорит Витор с укоризной. – В какой квартире у нас авария?
Дона Ана молчит и смотрит на него жалобно и виновато.
Витор мрачнеет.
– Да что вы? – неприятным голосом спрашивает он. – Неужели у их высочества? Неужели у моего великого брата еще и унитаз есть? Может… – Витор изображает на лице крайнюю степень изумления. – Может, он им пользуется? Может, даже по назначению? Может, он туда какает?! И не всегда розами?!!
Дона Ана тихонько вздыхает, и Витор успокаивается так же быстро, как и завелся.
– Ладно, – устало говорит он. – Раз пообещал, значит, зайду. Посмотрим, что наш господин архитектор натворил с унитазом.
Спустя полчаса дона Ана наконец уходит. Витор прохаживается вдоль стеллажей, задумчиво прикасаясь то к россыпи блестящих шурупов в большом деревянном ящике, то к огромной катушке, на которую намотана металлическая цепь. Ковыряет ногтем парафин и тут же брезгливо вытирает руку о комбинезон.
Потом заходит в подсобку. На вешалке, прикрытый тонким полиэтиленовым пакетом, висит деловой костюм цвета «летняя полночь». «Мария Албертина, как же ты посмела», – бормочет Витор, перекладывая тонкую кожаную папку со стула на полку.
В полдень бодрая старуха дона Марта вешает на двери магазина табличку «Закрыто на обед», снимает узкие черные туфли и плотные черные чулки, надевает поверх платья ситцевый халатик в фиолетовый цветочек и, шлепая слегка отекшими босыми ногами по мраморным плитам, идет в подсобку. В подсобке у нее хранятся пластмассовое ведро, швабра, набор щеток, три метелочки из перьев, специальные салфетки для пыли, воск, паста для чистки серебра, паста для полировки бронзы, коробка с тряпочками и целая батарея флаконов с жидкостями для мытья пола, стен и стекол. Несколько секунд дона Марта колеблется, потом решительно складывает в ведро пачку салфеток, метелочку из перьев, пасту для полировки бронзы, две желтые тряпочки – одну потолще и помягче, другую потоньше и пожестче – и возвращается в зал.
– Дороговато что-то, – говорит сеньор Тобиаш. – Не стоит эта штука таких денег.
– Не стоит таких денег?! – негодующе вскрикивает сеньор Элиаш. – Не стоит таких денег?! Чтоб вы еще что-то понимали в антиквариате, сеньор Тобиаш! Да она стоит вдвое дороже! Втрое дороже! Да я…
Вначале дона Марта стирает салфеткой пыль с кресел и комодов. Потом метелочкой из перьев обмахивает статуэтки. Потом снимает со шкафа позеленевший подсвечник в виде танцующего остроухого эльфа со стрекозиными крыльями, усаживается на низенькую козетку с гнутыми ножками и отвинчивает крышку у коробочки с пастой для полировки бронзы.
– Вы посмотрите, – говорит сеньор Элиаш, – она же работает как часы! Ей же сносу нет!
– Дааааааааа, – нерешительно тянет сеньор Тобиаш. – А вот один мой дядя купил такую же в прошлом году… Знаете, сколько она проработала? Две недели! А потом сломалась!
– Ну, – поджимает губы сеньор Элиаш, – если ее ронять…
– Дядя не ронял! – возмущенно кричит сеньор Тобиаш. – Она сама…
– Сама упала, – ядовитым тоном заканчивает сеньор Элиаш. – Ваш дядя, сеньор Тобиаш, просто не умеет обращаться с антиквариатом! Имейте в виду, если бы ко мне в магазин пришли не вы, а ваш дядя, я бы ему ничего не продал!
Отдуваясь, дона Марта изо всех сил трет подсвечник тряпочкой. Крылья эльфа, короткая туника, круглая шапочка и остроносые туфли сияют так, что на них больно смотреть. Но ручки, ножки и маленькое сморщенное личико как будто стали еще более тусклыми и еще более зелеными.
– Ну так что, сеньор Тобиаш, будете брать? – спрашивает сеньор Элиаш, всем своим видом показывая, что больше торговаться не намерен. – Имейте в виду, у меня на нее есть и другие покупатели.
Сеньор Тобиаш нервно покусывает ноготь большого пальца.
– А если она сломается?
– Сеньор Тобиаш! – сеньор Элиаш прижимает руки к груди. – Она еще моему отцу служила и ни разу! Ни разу не ломалась!
Дона Марта с досадой ставит подсвечник обратно на шкаф. Столько усилий – и все впустую. Отчистить позеленевшего эльфа так и не удалось. Теперь его наверняка никто не купит.
– Беру, – говорит сеньор Тобиаш, отчаянно махнув рукой. – Только имейте в виду, сеньор Элиаш, если она сломается…
– Не сломается, если вы ее не будете ронять, – заверяет его сеньор Элиаш. – Я вам и гарантию дам, хотите? На год.
Сеньор Тобиаш кивает и лезет в кошель за деньгами.
Сеньор Элиаш украдкой утирает зеленым кулачком морщинистое зеленое личико.
– Ну что, Мартиня, – бормочет он, и его стрекозиные крылышки подрагивают. – Тебя с рук я сбыл. Теперь остается продать Марию Луизу…
Мариза протерла витрину, уложила мыло пирамидкой, расставила на полках флаконы с лосьонами и банки с солями для ванны, свалила пустые коробки у входа и теперь сидит на полу за прилавком и нюхает новые духи.
Аккуратно, как учила тетушка Мафалда, откупоривает крошечный флакончик, капает духами на тонкую картонную полоску. Стараясь не дышать, машет полоской в воздухе, потом подносит ее к носу (дальше! держи ее дальше! – кричит обычно тетушка Мафалда, – картонку надо нюхать, а не ковырять ею в носу!) и осторожно втягивает в себя незнакомый запах.
– Ее изящно очерченные ноздри страстно раздувались, – бормочет Мариза, водя картонкой у себя перед носом.
Звякает колокольчик у двери, и Мариза роняет недонюханную картонку.
– Добрый день, – произносит неуверенный женский голос. – Дона Мафалда? Вы здесь?
Мариза вскакивает с пола.
– Добрый день! – говорит она, пытаясь незаметно отряхнуть юбку. – Чем могу помочь?
Посетительница – низенькая и костлявая, с кислым выражением бледного лица – вздыхает и дергает себя за мочку уха.
– А доны Мафалды нет? – жалобно спрашивает она.
Мариза отрицательно качает головой. Тетушка Мафалда с утра ушла к врачу и собиралась вернуться только после обеда.
– Тогда я зайду попозже. – Посетительница бросает на Маризу виноватый взгляд и берется за ручку двери.
– Может, все же я смогу вам помочь? – напористо спрашивает Мариза. Если тетушка Мафалда узнает, что Мариза упустила единственного за день покупателя… нет уж! – Что вас интересует?
– Духи, – тоненько блеет посетительница, отпуская ручку. – Но дона Мафалда обещала помочь подобрать мой запах…
Мариза смеется от облегчения.
– Это мы сейчас, в два счета! – весело говорит она, выходя из-за прилавка. – Какие запахи вы предпочитаете?
– Нет, – покупательница чуть не плачет, – это тоже не то, что я имела в виду…
Мариза устало облокачивается на прилавок. Покупательница уже по два раза перенюхала все имеющиеся в магазине духи, Мариза даже свои ей достала из сумочки, черт с ними, она себе потом другие купит, – без толку.
– Вам хоть какой-нибудь из этих запахов понравился? – уныло спрашивает она. – Вы скажите, а я поищу что-то похожее.
Покупательница молча смотрит в пол. Ни один не понравился, понимает Мариза.
– Ну, вы мне хоть что-нибудь скажите!!! Чем бы вам хотелось пахнуть? Цветами? Травой? Морем? Может быть, зеленым чаем?
Лицо покупательницы светлеет.
– Кофе, – застенчиво говорит она. – Свежесмолотым кофе, горячим круассаном с сыром и апельсиновым соком со льдом. В восемь часов утра, на эспланаде, за угловым столиком. Чтобы было видно пристань…
Мариза со стоном сжимает ладонями виски.
– Извините, – шепчет покупательница. – Я думала, это вам поможет.
Звякает колокольчик.
– Тааааак! – говорит тетушка Мафалда. – Что у нас тут происходит? Здравствуйте, дона Сандра!
Мариза быстро выпрямляется, а бледное лицо доны Сандры заливается морковным румянцем.
– Что, девочка… – Тетушка Мафалда достает из кармана бумажный платок и протяжно сморкается. – Простыла ночью, – поясняет она доне Сандре и снова поворачивается к Маризе: – Не справляешься, а?
Мариза пытается гневно раздуть ноздри, но вместо этого смешно дергает носом. Вы бы, тетушка, сами попробовали тут с этой, говорит ее сердитая мина.
Тетушка Мафалда, посмеиваясь, подходит почти вплотную к покупательнице. Та пытается пятиться, но натыкается на прилавок и испуганно замирает.
– Сейчас, сейчас, – бормочет тетушка Мафалда, – сейчас… не говорите мне ничего… не подсказывайте… – Ее глаза затуманиваются, и Мариза с трудом сдерживается, чтобы не фыркнуть: она терпеть не может тетушкины представления.
Наконец тетушка Мафалда встряхивает головой.
– Пиши, девочка! – командует она. – Свежий кофе, корица, горячий круассан, сыр, апельсиновый сок со льдом, вода, утренняя дымка… – Тетушка нерешительно смотрит на дону Сандру. – Эвкалипт? – с сомнением спрашивает она и тут же трясет головой: – Нет-нет, сосна! Пиши, Мариза: сосна, ветер и Жильсон Оливейра за стойкой в новой бабочке.
– Что?! – Мариза уставилась на тетушку, но та машет рукой – все вопросы потом.
– Откуда вы знаете? – дрожащим голосом спрашивает дона Сандра. – Откуда вы все это знаете? И про Жильсона тоже?
Тетушка ухмыляется.
– Ну, это очевидно, – говорит она. – Ваш запах – утро пятого декабря семьдесят восьмого года, кафе «Бразилейра» на набережной. Будет готов в пятницу после обеда. Идет?
Дона Сандра кивает.
– В пятницу, после обеда, – повторяет она и улыбается, в первый раз за все время. – В пятницу! После обеда!
– Папа, – шипит Шана и изо всех сил дергает сеньора Алберту Родригеша за рукав, – что ты делаешь, перестань сейчас же, отдай сумку, отдай немедленно, твоя, что ли? Не лезь туда, не лезь, кому сказала, ну папа, ну папа, НУПАПА!!!!!!!
– Погоди, – отвечает сеньор Алберту Родригеш, – погоди, не дергай меня, что ты меня дергаешь, ты просила купить тебе новую сумку? Просила. Вот стой теперь и не дергай меня, а то не куплю!
Шана поспешно делает шаг назад и засовывает руки в карманы. Она очень хочет новую сумку – большую мягкую кожаную сумку цвета кофе с молоком, с широким ремнем через плечо, с присборенными карманами и с замечательными лохматыми кисточками на застежках. Шана давно приметила эту сумку, еще в сентябре, но тогда сумка стоила дорого, ужасно дорого, Шана точно знала, что такую дорогую сумку ей не купят, но все равно каждый день ходила к магазину и смотрела на ремень, карманы и кисточки, а один раз даже набралась мужества и попросила продавщицу Катю Ванессу показать ей сумку поближе. Зачем тебе, спросила Катя Ванесса, ты все равно не купишь, это очень дорогая сумка, видишь, какая дорогая, и постучала по ценнику коротким ярко-красным ногтем. Я куплю, сказала Шана, вот будут рождественские скидки, и я куплю. Если на нее будут скидки, сказала Катя Ванесса, я ее сама куплю, глупости какие, зачем тебе такая роскошная сумка, у тебя до нее нос не дорос.
Сейчас и посмотрим, у кого не дорос, бормочет Шана, глядя исподлобья на Катю Ванессу. Один раз Катя Ванесса купила серебряное кольцо с аметистовым шариком, на которое Шана копила полгода, прекрасное кольцо, Шана всю жизнь о таком мечтала. Но сумку Шана ей ни за что не отдаст, даже если придется терпеть дурацкие шуточки отца.
– Тааааааак, – говорит сеньор Алберту Родригеш, засовывая руку в Шанину старую джинсовую сумку и вытаскивая оттуда толстую тетрадь, – так-так-так, а это что у нас такое? Это у нас тетрадь по физике, видите, Катя Ванесса, это у нас такая тетрадь по физике, вся изрисованная. Шана, зачем ты после восьмого класса пошла на физику, тебе надо было идти на рисование!
Катя Ванесса хихикает, и розовые стразы у нее на груди игриво подмигивают.
Сеньор Алберту Родригеш кладет тетрадь по физике на прилавок, где уже громоздится целая гора Шаниных вещей, и снова запускает руку в сумку.
– А это… – произносит он с видом фокусника. – Это у нас… это у нас гвоздь! – Сеньор Алберту Родригеш демонстрирует Кате Ванессе счастливый Шанин гвоздь, Шана в прошлом году стащила его из магазина «Леруа Мерлен» и с тех пор всюду носит его с собой. – Видите, Катя Ванесса, что таскает в школу моя дочь? Гвозди! И если мы хорошенько пороемся в ее сумке, то наверняка найдем и молоток! Да, Шана? Есть у тебя молоток?
– Отбойный! – услужливо подсказывает Катя Ванесса. – А еще сварочный аппарат и электродрель.
Шана изо всех сил сжимает кулаки и молчит. Ничего-ничего, папочка, думает она. Ты мне вначале купи сумку с кисточками, а там мы посмотрим, у кого молоток и кому надо было идти на рисование вместо физики.
У сеньора Алберту Родригеша звонит мобильный телефон.
– Да, – воркующим тоном произносит сеньор Алберту Родригеш, – да, мой зайчик, я уже почти освободился. Да, уже почти-почти совсем! Буквально через тридцать секунд. – Он достает из кармана кредитную карточку и не глядя сует Кате Ванессе. – Нет, без меня не уходи, я тебя заберу! И я тебя люблю, зайчик. И я тебя целую! – Сеньор Алберту Родригеш несколько раз звучно чмокает в телефон, как будто подзывает собачку. – Тебе привет от Луизини, – говорит он Шане.
– И ей тоже, – вежливо отвечает Шана.
Помрачневшая Катя Ванесса снимает с полки сумку. Шана буквально вырывает ее из Кати-Ванессиных рук.
– Не надо упаковывать, – торопливо говорит она и начинает сгребать с прилавка свои вещи. – Я в нее все прямо сейчас сложу!
– Как хочешь. – Катя Ванесса равнодушно пожимает круглыми плечами и начинает нарочито медленно выписывать чек приплясывающему от нетерпения сеньору Алберту Родригешу.
Шана идет по авениде Луизы Тоди и смотрится во все витрины. На плече у нее висит новенькая кожаная сумка цвета кофе с молоком. Туда поместились не только все Шанины тетради и учебники, но и старая джинсовая сумка, и шарф с перчатками, и гроздь бананов, которую Шана на радостях купила себе во фруктовой лавочке на углу, а сумка даже не выглядит набитой.
В присборенном кармане звонит мобильный телефон.
– Алло? – говорит Шана. – Сеньор Алберту Родригеш? Понятия не имею. Нет, как он ушел из магазина, больше я его и не видела. Ничего. И вам всего доброго.
В сумке что-то шевелится, как будто там сидит щенок или котенок, но Шана не обращает внимания. Она кладет телефон обратно в карман и слегка дергает за лохматую кисточку на застежке. Какая все же отличная сумка! Не зря Шана так ее хотела.
– А давай я тебе что-нибудь куплю?
– Не хочу.
– Ну прекрати, давай что-нибудь!
– Не надо мне ничего.
– Да ладно, чего не надо-то, что-нибудь обязательно надо. Смотри, вон там какие штуки лежат на витрине, хочешь куплю?
– Не хочу. Где лежат?
– Вон, на витрине, слева.
– Не хочу. И нету там ничего.
– Ты не туда смотришь, ты вон туда смотри, левее, левее, вон, видишь, какие штуки? Пойдем, куплю тебе.
– Не хочу. Какие штуки? Где ты видишь штуки? Там, где табачный киоск?
– Нет, левее табачного киоска, прямо рядом с выходом. Видишь?
– Не вижу.
– Не важно. Там на витрине лежат штуки, они тебе нужны, я точно знаю.
– Во-первых, не нужны. Во-вторых, там нет витрины, там только зеркало до самого выхода.
– Поспорим? На что спорим?
– Ни на что.
– Тогда не капризничай. Идем. Идем-идем. Ну идем же, я тебе хотя бы покажу, что там есть витрина. Давай вставай.
Ну вот, только собралась кофе выпить, ворчит дона Маргарида, спешно отпирая дверь магазинчика. Весь день сидишь-сидишь, даже не заглянет никто, а только решила выйти – сразу же набегают. А я, между прочим, с самого утра без кофе. У меня, может, кофеиновое голодание. Весь день сидела – вдруг кто зайдет, так ведь никого, ни одной живой души. А только собралась кофе выпить – набежали…
– Может, мы не вовремя… – ежась от неловкости, говорит мальчик. – Может, мы попозже… Через полчасика, может…
Девочка молча уставилась на дону Маргариду.
– Простите, пожалуйста, это у вас татуировка или в самом деле глаз? – наконец вежливо спрашивает она.
– В самом деле глаз, – отвечает дона Маргарида, распахивает дверь и проходит в глубь магазинчика. – Прошу.
– Не бывает глаз на затылке, – сердито говорит девочка, делая шаг вперед.
– Бывает. – Дона Маргарида, не оборачиваясь, подмигивает девочке. Девочка ойкает. – Вы проходите, пожалуйста, проходите, а то я сегодня так кофе и не выпью.
– Слушай, какая у тебя отличная штука! Ты в ней сегодня с самого утра? Что-то я ее у тебя не помню…
– Ты же мне сам купил!
– Я?! Когда?!
– Да вот сейчас же! Ну, десять минут назад максимум! В магазинчике за табачным киоском. У такой безумной тетки с глазом на затылке!
– По-моему, ты бредишь, радость моя. Какие глаза на затылке?! Какие магазинчики?! Там только зеркало до самого выхода!
– Знаешь что, – нехорошим голосом начинает девочка…
Дона Маргарида довольно хихикает. Потом поудобнее устраивается в кожаном кресле и просит третью чашечку кофе.
«А штука действительно славная, – думает она. – Надо будет еще парочку таких же заказать».