Лучшее лето в её жизни

Мария Ампару

Мария Ампару вышивала ковры. Покупала джутовые дорожки, серые и скучные, как мешки из-под сахара. Подолгу выбирала шерсть в лавочке на углу, доставала мотки с полки, прикладывала их друг к другу, отходила, прищуривала попеременно то правый, то левый глаз. Потом несколько раз возвращалась с полдороги, меняла голубой на серый, серый на оливковый, оливковый опять на голубой, пока наконец хозяйка дона Эрмелинда не говорила: хватит мелькать, Мариазиня, у меня от тебя уже в глазах мошки.

Полицейского инспектора Витора Обадию познакомила с Марией Ампару его кузина Мафалда – маленькая женщина с сигаретой в углу рта и абсолютно мужским, гулким басом.

– Инспектор, – пророкотала она, подталкивая к инспектору нервно улыбающуюся Марию Ампару, – знакомься, инспектор, это Мария Ампару. Она вышивает ковры!

– Витор Обадия, – сказал полицейский инспектор и потрогал губами воздух в сантиметре от бледной щечки. – Полицейский инспектор.

Мария Ампару слегка покраснела.

– Очень приятно, – ответила она. – Я вышиваю ковры.

Витор Обадия открыл рот, чтобы сказать, что это ему очень приятно, но передумал и рот закрыл.

– Я бы хотела посмотреть на вашу полицию, – задумчиво пробормотала Мария Ампару, не глядя на Витора Обадию. – А вы бы хотели посмотреть на мои ковры?

– Соглашайся, инспектор, – громыхнула кузина Мафалда, прикуривая новую сигарету от уже почти докуренной. – Мария Ампару кому попало свои ковры не показывает.

В комнате у Марии Ампару стояло огромное кресло, заваленное недорасшитыми коврами.

– Простите, – сказала она извиняющимся тоном. – У меня нет кровати. Я обычно в кресле сплю, мне так удобнее.

Эту ночь Витор Обадия и Мария Ампару провели на груде джутовых дорожек. Утром у полицейского инспектора болела шея. У Марии Ампару не болело ничего, и она выглядела очень довольной, даже бледные щечки слегка порозовели.

– Я пока медленно вышиваю, – говорила Мария Ампару, и иголка в ее руках мелькала с такой скоростью, что полицейского инспектора начинало подташнивать, – но это я же пока учусь. Со временем я буду вышивать значительно быстрее.

Мария Ампару спала очень мало – часа два-три. Потом она тихонько вставала и вышивала Витору Обадии записку на квадратике из джутовой дорожки. Записки были все разные. Например, «Посмотрите, инспектор, какое солнце!» или «Инспектор, вы сегодня громко храпели, вам не стоит плотно есть на ночь».

Пока инспектор чистил зубы, Мария Ампару готовила ему с собой бутерброды. Бутерброды она тоже заворачивала в обрывки джутовой дорожки. Когда Витор Обадия в одиннадцать часов перекусывал бутербродом, кусочки джута скрипели у него на зубах.

Мария Ампару никогда не была разговорчивой, а со временем и вовсе замолчала. Она целыми днями сидела в кресле и вышивала ковры. Полицейский инспектор Витор Обадия чувствовал себя неуютно.

– Может, я тебя стесняю? – спрашивал он. – Может, ты хочешь, чтобы я ушел?

Мария Ампару качала головой. Нет, вышивала она красным по серому джуту, нет, нет, нет, не уходите, с вами так хорошо вышивается.

Однажды полицейский инспектор Витор Обадия забыл дома бутерброды, а выйти пообедать не успел. С дороги он позвонил Марии Ампару, чтобы спросить, не хочет ли она вечером пойти с ним в ресторан. Мария Ампару взяла трубку, но ничего в нее не сказала. Витор Обадия закрыл глаза и представил, как она сидит, зажав трубку между ухом и плечом, и вышивает.

– Если хочешь пойти со мной в ресторан, – сказал он, – помолчи один раз. Если не хочешь – помолчи два раза.

Мария Ампару помолчала два раза.

– Я ужасно голодный, – сказал полицейский инспектор. – У нас разве есть дома еда?

Мария Ампару помолчала один раз.

– Тогда я еду, – сказал полицейский инспектор и повесил трубку.

Когда он приехал домой, на кухонном столе лежали джутовые квадратики. На одном было вышито: «Суп „Жулиана“ с овощами». На другом: «Бифштекс в сливочном соусе с грибами и яйцом».

Мария Ампару сидела в кресле и спешно вышивала на последнем квадратике «манговый мусс».

– Я так больше не могу! – Полицейский инспектор стукнул кулаком по столу и смахнул на пол квадратик с супом «Жулиана». – Я ухожу! Насовсем!

– Ты разлил суп, – всхлипнула Мария Ампару и кинула в инспектора квадратиком с недовышитым манговым муссом.

– Вышивала и вышивала, – сказал Витор Обадия, доедая третью порцию тушеной баранины, – и вышивала, и вышивала, и вышивала, и вышивала. И вышивала.

– Заткнись, инспектор, – прорычала кузина Мафалда. Два дня назад она бросила курить и была в отвратительном настроении. – Лучше съешь что-нибудь!

Мария Ампару взяла самые большие ножницы, которые у нее были, и стала резать свои ковры на мелкие кусочки. Вначале порезала весь вышитый ужин. Потом – записки, которые вышивала для полицейского инспектора. Потом взялась за длинную джутовую дорожку – четыре на два метра. Отрезала кусочек. Всхлипнула. Отшвырнула от себя ножницы, схватила иглу, нитки и принялась вышивать ковер «Полицейский инспектор Витор Обадия уходит от меня насовсем».

Доротея

Доротея даже в жару носила блузки с длинными рукавами.

По утрам она приходила на пляж, снимала юбку и сандалии, клала на песок крошечное оранжевое полотенце и садилась на него очень прямо, вытянув длинные золотистые ноги. Время от времени Доротея поднималась с полотенца, заходила в океан по щиколотку и стояла неподвижно, а какие-то крошечные полупрозрачные рыбки щекотно пощипывали ее за пятки.

– Вам ведь, поди, жарко в рубашке, – посочувствовал полицейский инспектор Витор Обадия. Сам он был в длинных купальных трусах, синих с красной полосой на левой штанине, и ему было очень жарко.

– Я обгораю, – сказала Доротея и переступила с ноги на ногу. Полупрозрачные рыбки бросились было врассыпную, но Доротея больше не шевелилась, и они вернулись. – Рыжие вообще быстро обгорают, а я прям совсем… как спичка.

– А ноги? – спросил полицейский инспектор Витор Обадия. – Ноги у рыжих не обгорают?

– Меня зовут Доротея, – сказала Доротея и улыбнулась. Она действительно была рыжая, очень рыжая, и от улыбки на рыжих щеках расцветали абсолютно рыжие ямочки.

– И так всегда, – жаловался полицейский инспектор Витор Обадия кузине Мафалде. – Я у нее что-нибудь спрошу, а она раз! – и меняет тему.

– А ты не спрашивай, – говорила кузина Мафалда, подливая себе кофе из огромной кофеварки. Нигде больше полицейский инспектор не видел кофеварок таких чудовищных размеров. – Ты же не на допросе! Захочет – сама расскажет.

Жить с Доротеей оказалось удивительно приятно, но немного странно.

– Что ты хочешь на завтрак? – спрашивала она по утрам. – Омлет или хлопья?

– Тоффы ф фыом, – отвечал полицейский инспектор. Он чистил зубы, и на грудь ему капала пахнущая ментолом пена.

– Тосты с сыром, – повторяла Доротея и принималась резать хлеб.

– А ты что будешь? – спрашивал полицейский инспектор, выходя из ванной в одних трусах.

– У нас закончился сыр, – говорила Доротея. – Ты купишь, или я куплю?

Однажды в августе полицейский инспектор Витор Обадия вошел в ванную, снимая на ходу пропотевшую форменную рубашку. Доротея принимала душ.

– Дай мне, пожалуйста, полотенце и отвернись, – попросила она, протягивая руку из-за пластиковой занавески.

Полицейский инспектор снял полотенце с крючка и сунул его Доротее, но не отвернулся, а уставился на рыжее предплечье. На усыпанной веснушками коже были вытатуированы имена.

В основном женские, хотя инспектор успел заметить и пару мужских. Они были расположены в столбик и шли от запястья до локтя. Прямо у локтя изящным почерком с завитушками было написано: «Доротея». Кожа вокруг «Доротеи» казалась припухшей и красноватой, как будто татуировка была сделана недавно.

– Что это за имена? – спросил полицейский инспектор Витор Обадия таким тоном, как будто он сидел у себя в участке, а не стоял в ванной без рубашки и в расстегнутых брюках.

– Я же тебя попросила отвернуться! – сказала Доротея и полила полицейского инспектора холодной водой из душа.

Они прожили вместе всю осень. В октябре Доротея начала ходить по дому в майках без рукавов, а полицейский инспектор Витор Обадия перестал задавать вопросы вслух.

– Завтра у Сони из бухгалтерии день рождения, – говорила Доротея.

«Кто такая Соня из бухгалтерии?» – спрашивал Витор Обадия про себя.

– Купи ей цветов, – говорил он Доротее, доставая бумажник.

Доротея улыбалась рыжими ямочками:

– Я уже купила. Будешь пить чай?

– И ничего не объясняет, – жаловался полицейский инспектор кузине Мафалде. – Никогда ничего не объясняет. Я вечно додумываю все сам.

– Ну и ладно, – басила кузина, прикуривая от ароматической свечки. – Какое тебе вообще дело до Сони из бухгалтерии?

В начале декабря Доротея начала меняться. Вначале понемножку: пропала россыпь мелких веснушек с кончика носа, слегка посмуглели рыжие руки.

«Автозагар?» – подумал полицейский инспектор.

– Может быть, обмен веществ, – сказала кузина Мафалда.

Потом изменения стали заметнее. К Рождеству оказалось, что глаза у Доротеи не зеленые, как привык думать полицейский инспектор, а темные, а на голове целая шапка темных кудрей.

«Линзы? – подумал полицейский инспектор. – Парик?»

– Может, сейчас так модно? – неуверенно сказала кузина Мафалда.

После Рождества Доротея перестала вставать по утрам, чтобы сделать Витору Обадии завтрак. После Нового года стала уходить из дома по ночам. А в феврале пропала.

Полицейский инспектор прождал ее неделю, потом взял выходной и собственноручно сменил все замки на входной двери.

– И куда ты, инспектор, так торопишься? – раздраженно буркнула кузина Мафалда. Ей смертельно надоела эта история, но она считала, что родственники должны поддерживать друг друга. – Может, она еще вернется!

Полицейский инспектор достал рюмку, поглядел сквозь нее на свет.

– Хочешь коньяка? – задумчиво спросил он. – У меня еще есть.

В июле полицейский инспектор Витор Обадия встретил Доротею на пляже. Она положила на песок крошечное оранжевое полотенце и сидела на нем очень прямо, вытянув длинные ноги.

У нее были кудрявые, коротко стриженные волосы, кожа цвета кофе с молоком, высокие скулы и сочный рот мулатки, но это была та же Доротея, которая год назад улыбалась рыжими ямочками на рыжих щеках.

– Тебе ведь, поди, жарко в рубашке, – сказал полицейский инспектор, усаживаясь рядом.

Доротея пожала плечами.

– Как тебя сейчас зовут?

Доротея молча закатала рукав. Чуть повыше локтя черным по кофейной коже было вытатуировано: «Эулалия».

– Ты со мной не разговариваешь?

Доротея улыбнулась и приложила палец к губам.

Полицейский инспектор Витор Обадия поднялся и отряхнул песок с синих купальных трусов.

– Ну, счастливо, – сказал он. – Может, еще увидимся.

– Счастливо, – сказала Доротея. Голос ее звучал странно, как будто она давно им не пользовалась. – Приходи через год, ладно? Мне кажется, тебе понравится Фатима.

Сузана

Сузана была манекеном в магазине пижам и нижнего белья. Она стояла за стеклом в малиновом пеньюаре или в кружевном поясе и чулках, смотрела на улицу и безразлично улыбалась розовыми губами.

– Ты видела? – спросил полицейский инспектор Витор Обадия. – Эта девица в витрине мне подмигнула!

Кузина Мафалда бросила на витрину быстрый взгляд и достала из кошелька двадцатисентимовую монетку.

– Температуру смерь, – сказала она, стирая защитное покрытие с лотерейного билета. – И сходи к врачу.

– К какому? – послушно спросил инспектор. Он был уверен, что ему не показалось, но не любил спорить с кузиной.

– К любому, – кузина Мафалда сдула клочки защитного покрытия прямо на инспектора. – Вот черт, опять ничего не выиграла.

Сузана приходила в магазин за пятнадцать минут до открытия. Она садилась на прилавок, закидывала ногу на ногу и закуривала длинную сигарету с ментолом.

Когда сигарета догорала до середины, появлялись Ритиня и Катиня (по понедельникам это были Роза и Карла, а по субботам – Лурдеш и Паула, но Сузана их не различала и даже не пыталась запомнить). Ритиня приносила Сузане кофе и маленькую жестяную пепельницу из кафе напротив, а Катиня ничего не приносила: она была главнее Ритини, и у нее был ключ от витрины.

Допив свой кофе, Сузана замирала, как будто у нее кончился завод. Иногда она забывала потушить перед этим сигарету, и та тлела у нее между пальцами или падала на пол.

– Вот увидишь, однажды она обязательно устроит пожар, – бубнила Ритиня, тщательно утаптывая в пепельнице Сузанину сигарету. Ритиня смертельно боялась пожаров, но не хотела, чтобы Катиня это заметила.

– Ты не отвлекайся, – отвечала Катиня. – Нам через пять минут открываться.

Магазин пижам и нижнего белья ограбили среди бела дня, как раз когда полицейский инспектор Витор Обадия собирался идти к врачу.

– Ничего, – сказал он. – Я зайду туда по дороге. Все равно в больнице вечно очередь часа на два.

Пока Ритиня уносила пепельницу и чашку из-под кофе обратно в кафе напротив, Катиня переодевала и подкрашивала Сузану. Сузана ей не мешала, но и не помогала, сидела на прилавке в деревянной позе и позволяла делать с собой все что угодно.

– Не понимаю, зачем ее держат, – жаловалась Катиня по вечерам маме, раскладывая пасьянс. – Пластиковые манекены и легче, и красивее, и не курят. И платить им не нужно.

– Может быть, она внебрачная дочь хозяйки? – предполагала мама. – Может быть, хозяйка ее вначале потеряла, а теперь нашла и хочет, чтобы она всегда была на виду?

– И руки у них отвинчиваются и привинчиваются, – не слушая маму, говорила Катиня и смахивала со стола карты. – Как привинтишь, так и держатся, хоть неделю, хоть месяц.

Из магазина вынесли все подчистую. Не осталось ни одной пижамы, ни одной пары трусиков, исчезли даже чудовищные гольфы в оранжевую, зеленую и розовую полоску. Манекен стоял в витрине совершенно голый, прикрывшись бумажным плакатом «Скидки на всё 40 %», и чихал не переставая.

– Будьте здоровы, – сказал полицейский инспектор Витор Обадия. – Хотите платок? Или куртку? У меня в машине куртка.

Манекен открыл рот, чтобы что-то сказать, и чихнул так, что витрина вздрогнула.

– Спасибо, не надо, – проговорил он секунду спустя, утирая слезящиеся глаза. – Не разговаривайте со мной, пожалуйста, у меня еще не кончился рабочий день.

– Я не профессионал, – плакала потом Сузана, сидя на кухне у полицейского инспектора и куря сигарету за сигаретой. Полицейский инспектор принес ей огромный рулон бумажных полотенец, и Сузана время от времени отрывала себе полотенце и громко в него сморкалась, не переставая плакать. – Я не настоящий манекен!

У Сузаны был толстенький блокнот в кожаной обложке, куда она записывала правила поведения настоящего манекена.

– Правило номер восемь, – читала она гнусавым от слез голосом. – Настоящий манекен никогда не забывает, что он манекен и не ведет себя не как манекен. Скобка открывается. Не двигается, не разговаривает, не почесывается, не чихает и так далее. Скобка закрывается.

– У тебя был форс-мажор, – говорил Витор Обадия. – В такой ситуации даже пластиковые манекены чихают. Сделать тебе чаю с лимоном?

Кузина Мафалда позвонила полицейскому инспектору Витору Обадии на работу.

– Приехал бы ты домой, инспектор, – сказала она. Голос у нее был странный. Если бы это была не кузина, а чужая женщина, Витор Обадия решил бы, что голос у нее растерянный.

– Зачем? – недовольно спросил инспектор. – Я очень занят сейчас! – В этот день была его очередь заказывать пиццу к обеду, а он никак не мог выбрать четвертый ингредиент.

– Твоя кукольная девица свихнулась, – прошептала кузина Мафалда. Шепот у нее был такой громкий, что инспектор поморщился и отвел трубку от уха. – Приезжай немедленно, я ее боюсь.

– Сколько я себя помню, – говорила Сузана, – я всегда хотела быть манекеном. Я тренировалась где только могла. Вставала на подоконник и стояла в окне, как в витрине. Один раз встала в школьном вестибюле. У нас там была выставка школьной формы, стояли манекены пластмассовые, очень скверного качества. Они не улыбались, и у половины не было рук. Я раздела самый плохой манекен и оделась в его форму. И встала посерединке. Знаешь, когда я поняла, что я на верном пути? Знаешь?

Задремавший было полицейский инспектор вздрагивал и просыпался.

– Нет-нет. – Он часто моргал и пытался принять несонный вид. – Не знаю. Даже не догадываюсь.

– Когда мне нарисовали усы! – Сузана торжествующе смотрела на инспектора. – Представляешь? Там стояло десять манекенов, и только мне нарисовали усы! Фломастером!

– Что?! – спросил инспектор, врываясь в квартиру. – Что стряслось?

Кузина Мафалда кивком указала куда-то в угол темной прихожей.

– Смотри сам, – мрачно сказала она. – Все утро так стоит, завтракать не стала, обедать тоже не идет. В туалет ни разу не ходила.

Полицейский инспектор Витор Обадия посмотрел туда, куда показывала кузина. Тщательно одетая и причесанная Сузана стояла у стены, подняв вверх руки. На ее губах играла безразличная улыбка.

– Сузана! – позвал инспектор. – Сузана, у тебя все в порядке? Ты что, решила побыть манекеном?

Сузана моргнула и еле заметно покачала головой.

– Я вешалка, – сказала она, еле двигая губами. – Я не манекен, я вешалка. Давай вешай на меня куртку. Вешай, вешай, не бойся.

Полицейский инспектор Витор Обадия вернулся из командировки. В коридоре стояла новехонькая вешалка черного дерева – с отделением для зонтиков и полочкой для шляп.

– А где Сузана? – удивился инспектор.

– Сломалась, – сказала кузина Мафалда, забирая у инспектора фуражку и кладя ее на полочку. – Я вытирала с нее пыль, а у нее рука раз – отвалилась. Я пыталась обратно привинтить, но там нарезка, видимо, сорвана уже.

– И? – спросил инспектор.

– Ну и вот, – кузина пожала плечами. – Отдала ее старьевщику. А потом пошла и купила эту прелесть. – Кузина Мафалда нежно погладила новую вешалку по полочке.

– Старьевщику?! – Инспектор с ужасом посмотрел на кузину. Ноги его не держали, он сполз по стене на пол и сел, привалившись спиной к двери.

– Инспектор! – строго сказала кузина Мафалда. – Зачем ты уселся на пол, я там не подметала! И почему ты лучше не спросишь у меня, где я взяла деньги?

– Где ты взяла деньги? – послушно спросил инспектор. Ему было все равно.

– Выиграла! – крикнула кузина и восторженно чмокнула полицейского инспектора в макушку. – Представляешь? В первый раз выиграла! А ты, между прочим, мог бы и спасибо сказать. Себе я еще ничего не купила, а тебе – пожалуйста, вешалку.

Антония

Антония любила спать. На переменах, когда другие девочки играли в школьном дворе в резиночку и в «макаку», а мальчики бегали наперегонки, дрались и галдели, как стая голодных чаек, Антония даже не выходила из класса. Стоило учительнице Розариу сказать: «А теперь можете отдохнуть», как Антония глубоко вздыхала, приваливалась к стене, у которой сидела (к концу первого класса там появилось небольшое углубление в форме Антонии), и засыпала до следующего урока. Снился ей всегда один и тот же сон: она лежит навзничь в зеленой-зеленой траве – такой травы не бывает на Сан-Николау,[38] трава здесь рождается мертвой и живет мертвой до самой смерти – и смотрит, как по синему небу медленно ползет золотистое облако. Горячий воздух пахнет медом и слегка дрожит, и Антонии кажется, будто она растворяется, уже растворилась в этой тягучей сладости.

Пошатываясь от усталости, полицейский инспектор Витор Обадия зашел в туалет, открыл холодную воду и попытался сунуть голову под кран. Расстояние между краном и умывальником оказалось слишком маленьким, и голова не поместилась, поэтому полицейский инспектор с сожалением выпрямился, сложил ладони ковшиком, набрал воды и плеснул себе в лицо. В последнее время Витор Обадия стал очень плохо засыпать по ночам, а на работе с трудом боролся со сном, не помогал ни кофе, ни тошнотворные травяные чаи (что ты кривишься?! – сердилась кузина Мафалда. – Это трава святого Иоанна!).

Полицейский инспектор высморкался, еще раз умыл лицо, закрыл кран и огляделся в поисках полотенца. Полотенца на обычном месте не было.

– Вот черт, – пробормотал инспектор и с силой встряхнул мокрыми руками. Туалетное зеркало, и без того не особенно чистое, покрылось мелкими брызгами.

Растопырив руки и вытянув шею, чтобы не капнуть на новую белую рубашку, инспектор прошелся по туалету, открывая ногой кабинки.

Безрезультатно. Нигде не было ни клочка бумаги.

– Вот черт! – громко повторил полицейский инспектор и зло пнул стену. Он был человеком спокойным и даже флегматичным, но когда по лицу и рукам течет вода и нечем вытереться, это кого угодно разозлит.

– Антония хорошая девочка, – говорила учительница Розариу в конце семестра. – Послушная. Только почему она все время спит? Она не высыпается дома?

Дядюшка Онезиму холодно смотрел куда-то за спину учительнице и молчал. Он, конечно, согласился пойти в школу, но разговаривать с женщиной, к тому же приезжей, – это было уже слишком. Тетушка Луриана крутила в руках белую косынку и не поднимала глаз от пола.

– У меня есть знакомый врач в Рибейре-Браве.[39] – Учительница Розариу совсем недавно начала работать и еще была полна энтузиазма. – Может быть, показать Антонию ему?

– Вези ее теперь в Рибейру-Браву, – бубнил дядюшка Онезиму по дороге домой. – И врачу еще плати. Если каждая городская девчонка будет мне указывать, что делать с моей дочерью…

Тетушка Луриана тяжело вздыхала. Она очень расстраивалась из-за Антонии, но не доверяла врачам. В прошлом году муж соседки, нё[40] Зезе, послушался чьего-то дурного совета и пошел к врачам из-за несильного кашля. Врачи заперли его в больнице, и больше никто не видел нё Зезе живым. К тому же тетушке Луриане не нравилась учительница Розариу. Она считала, что женщина, которая носит брюки, стрижет волосы и красит ногти в неестественные цвета, подает детям плохой пример.

Полицейский инспектор Витор Обадия вышел из туалета и остановился, изумленный. На полу в коридоре, привалившись к стене, сидела маленькая мулатка в синей косынке и рабочем халате с большими карманами. Рядом с ней стояла пластиковая корзина на колесиках. Корзина была забита рулонами туалетной бумаги и бумажных полотенец.

Уборщица, подумал Витор Обадия. Что это она на полу сидит? Плохо ей, что ли?

Он подошел к уборщице и потряс ее за плечо. Уборщица что-то пробормотала и смахнула его руку, как будто бы это была муха. С ума сойти, подумал Витор Обадия. Она что, просто спит?!

Несколько лет спустя дядюшке Онезиму все-таки пришлось везти Антонию в Рибейру-Браву, правда, не к врачу, а на аэродром. Он посадил ее и еще трех девушек на самолет до Прайи,[41] а оттуда они уже сами пересели на самолет до Лиссабона, где у одной из девушек – Марии Розы – жила двоюродная сестра.

Идея путешествия принадлежала тетушке Луриане, и дядюшка Онезиму неожиданно горячо ее поддержал. Антония, которая за всю жизнь выбралась из Прегисы[42] один-единственный раз, когда ездила с классом на экскурсию в Таррафал,[43] пришла в ужас. Спорить с родителями она не привыкла, но плакала не переставая, даже спать стала меньше, и сны ей снились смутные и беспокойные.

– Все будет хорошо, – твердо сказала тетушка Луриана накануне Антонииного отъезда. – Может быть, у тебя вся сонность оттого, что ты живешь в Прегисе. Вот уедешь отсюда – и все пройдет.

– А если не пройдет? – прорыдала Антония.

– А если не пройдет, найдешь себе там работу, на которой можно будет спать сколько захочешь, – ответила тетушка Луриана. – Может, и замуж выйдешь. Деток родишь. Здесь-то на тебе все равно никто не женится, кому ты нужна такая?

Антония шмыгнула носом и решила, что, пожалуй, действительно лучше уехать.

Все путешествие она проспала и даже паспортный контроль прошла, не открывая глаз.

Полицейский инспектор стоял и смотрел на спящую уборщицу и никак не мог решиться ее разбудить. Она спала – Витор Обадия поискал у себя в голове подходящее определение, но не сумел выбрать между «самозабвенно» и «упоенно». Она спала так, как будто никогда в жизни не делала ничего другого. В ней спало все – от синей косынки, прикрывающей куцый хвостик из химически разглаженных волос, до резиновых перчаток, торчащих из кармана халата, до слишком больших для ее роста ног в стоптанных клетчатых тапочках.

Полицейский инспектор Витор Обадия подумал, что, пожалуй, он имеет полное право разозлиться.

Это он был здесь начальством, это у него которую неделю были проблемы со сном, и это он вымыл руки и лицо и не мог вытереться, в то время как уборщица, мелкая сошка, вместо того чтобы разнести по туалетам бумажные полотенца, спала тут у стены и даже, кажется, улыбалась. Полицейский инспектор присел на корточки и заглянул уборщице в лицо. Так и есть, улыбается.

Инспектор раскрыл рот, чтобы рявкнуть «подъем!», или «что за черт?!», или что-нибудь похуже, но неожиданно зевнул во весь рот, да так, что едва не упал. Потом еще раз. И еще раз.

Да что с тобой, Обадия, сердито подумал полицейский инспектор – иногда он разговаривал с собой на «ты», это помогало ему собраться, – что это ты тут расселся и зеваешь? Ну-ка, быстро встал!

Но вместо того чтобы встать, Витор Обадия зевнул с такой сокрушительной силой, что потерял наконец равновесие и уселся на твердый каменный пол.

– Не знаем, что с ним такое, – почтительно говорил сержант Энрик Торраду спешно вызванной кузине Мафалде. – Спит и спит. Мы его уже по-всякому будили: и кричали, и телефон ставили на полную громкость, и еще всякое…

– Водой холодной в лицо брызгали? – деловито спросила кузина Мафалда, озабоченно поглядывая на спящего инспектора.

– Брызгали. – Сержант Торраду вспомнил, как поливал инспектора ледяной минеральной водой сразу из двух бутылок, и попытался не рассмеяться, но все равно рассмеялся коротко, как закашлялся. – И в лицо брызгали, и на голову лили, и за шиворот. Не просыпается.

– Ага. – Кузина Мафалда потерла подбородок. – Надо вызывать врача. – Она перевела взгляд на маленькую мулатку в синем рабочем халате, которая спала, прислонив голову к плечу полицейского инспектора. – А это кто с ним такая?! Уборщица?

Сержант Торраду пожал плечами.

– Не знаю, дона Мафалда. Я спрашивал дону Одетт, которая у нас убирается, но она говорит, что впервые ее видит.

Полицейскому инспектору снится, что он лежит навзничь в зеленой-зеленой траве и смотрит, как по синему небу медленно ползет золотистое облако. Горячий воздух пахнет медом и слегка дрожит, и инспектору кажется, будто он растворяется, уже растворился в этой вязкой сладости. Рядом с ним лежит маленькая уборщица – та, что не донесла полотенца до туалета. Инспектор слегка улыбается и по колебаниям густого воздуха чувствует, что она улыбается ему в ответ.

– Инспектор, – говорит уборщица, и инспектор восторженно думает, надо же, какой чудесный сладкий голос, как горячий шоколад, как свежая сливочная карамель, как сотовый мед, как… – Простите… Вы не могли бы проснуться? Все-таки это мой сон, и я привыкла быть здесь одна.

Ана

Перед выходными полицейскому инспектору Витору Обадии вдруг нестерпимо захотелось эшпаррегаду.[44] Инспектор сидел в гостиной в любимом кресле, вытянув ноги к работающему обогревателю, по телевизору давали матч «Бенфика» – «Спортинг», но инспектор так ни разу и не глянул на экран. Он прикрыл глаза и представлял себе, что вот он идет на кухню, ставит на огонь кастрюльку с водой, тщательно моет шпинат под краном, перебирая тугие листики, – в этом месте инспектор заерзал в кресле, – солит закипевшую воду, кидает в нее шпинат. Потом достает его, сварившийся, – инспектор задышал часто, как собака, – и руками отжимает лишнюю влагу, а потом берет сито и протирает шпинат. Инспектор услышал мокрый звук, с которым темно-зеленое пюре падает в миску, не то всхлипнул, не то хрюкнул, поднялся с кресла и решительно пошел на кухню.

Он уже посыпал эшпаррегаду свеженатертым мускатным орехом, когда зазвонил телефон.

– Привет, инспектор, – сказала кузина Мафалда хриплым басом и закашлялась. Она недавно переехала в собственный дом на заливе. Из дома открывался дивный вид, но внутри было сыро и холодно, как в погребе, и кузина все время ходила простуженной. – Что делаешь?

– Эшпаррегаду ем, – ответил инспектор, взял со стола ложку – большую серебряную столовую ложку, – зачерпнул ею немного эшпаррегаду, сунул себе в рот и чуть не застонал от удовольствия.

– Во дает девчонка! – непонятно восхитилась кузина Мафалда. – Погоди, я закурю, и ты мне расскажешь, как это ей удалось.

– Что удалось? – спросил инспектор и сунул в рот еще ложку эшпаррегаду. – Кому удалось?

– Ну, Ане. – На том конце провода кузина Мафалда безуспешно чиркала зажигалкой и ругалась про себя.

– Ты же бросила курить. – Полицейский инспектор доел эшпаррегаду и прикидывал, подобрать ли остатки пальцем или облизать миску и не мучиться.

– А ты до сих пор в рот не брал шпинат, – отрезала кузина Мафалда счастливым голосом человека, которому наконец удалось извлечь огонь из строптивой зажигалки. – Оближи миску и не мучься. И передавай привет Ане.

– Да я тебе говорю: не знаю я никакой Аны, – утомленно повторял полицейский инспектор Витор Обадия. – Откуда ты вообще ее взяла?!

Бедолага, думал он. Неужели, альцгеймер?

Кузина Мафалда стряхнула пепел в чашку из-под кофе и пожала плечами.

– Не хочешь говорить – не надо. А дуру из меня делать нечего. Не люблю.

Мальчишка, думала она. Секреты у него. И от кого? От меня!

В понедельник полицейский инспектор Витор Обадия ни с того ни с сего надел нарядную кремовую рубашку и повязал новый галстук. Потом подумал немного и надел новые брюки, которые покупал перед Рождеством вместе с кузиной Мафалдой. Кузина уверяла, что брюки синие, а инспектору казалось, что черные, но продавец – хрупкий юноша с такими блестящими волосами, как будто он залил их пластиком, – сказал, что цвет называется «летняя полночь».

– Я же говорю – синие, – заявила кузина Мафалда.

– То есть черные, – поправил ее Обадия.

– Какой вы сегодня элегантный, шеф, – сказала новенькая секретарша и кокетливо покусала карандаш. Секретаршу звали Мария де Анунсиасау, но она просила звать ее Нуной.

Хорошая девочка, подумал полицейский инспектор. Пригласить ее, что ли, кофе выпить?

– А скажите, Нуна… – начал он.

– Вам звонила Ана, – перебила Нуна и снова покусала карандаш. – Просила, чтобы вы пораньше вернулись сегодня домой, она хочет с вами что-то обсудить.

– Прекрати этот идиотизм, – кричал полицейский инспектор в трубку, – отцепись от меня с этой твоей Аной, или я сдам тебя в лечебницу!

– А? – сонно спросила кузина Мафалда. – Я сплю, инспектор, если тебе это интересно. А с Аной сам разбирайся, нечего меня впутывать. Между прочим, она мне не звонит и не просит, чтобы я от нее отцепилась с тобой.

– Я дома, – неуверенно сказал полицейский инспектор Витор Обадия, закрывая входную дверь. Он чувствовал себя полным идиотом. – Я дома, Ана. Я пришел пораньше. Вы хотели со мной поговорить?

Никто не отозвался.

Держа руку на табельном вальтере – инспектор никак не мог вспомнить, заряжен тот или нет, – он обошел всю квартиру, пинком открывая двери. Квартира была абсолютно, девственно пуста. Даже носки, валявшиеся с утра на ковре, куда-то пропали, и с письменного стола исчезли круглые коричневые разводы в тех местах, куда Витор Обадия обычно ставил чашку с кофе.

– Я хочу выпить за прелестную будущую хозяйку этого дома, – сказал крестный полицейского инспектора – отставной полковник Мейрелеш, наливая себе вина. Витор Обадия сделал вид, что не услышал, и повернулся к полковнику спиной.

– Я хочу выпить за будущую хозяйку! – рявкнул Мейрелеш и поднялся. Его качнуло. Упади, упади! – внутренне взмолился полицейский инспектор, но отставной полковник ухватился свободной рукой за спинку стула и устоял. – Об-бадия, – сказал полковник Мейрелеш. – Куда ты задевал свою невесту? Зови, мы должны за нее выпить!

– Она на кухне, наверное, – сказал полицейский инспектор, стараясь говорить убедительно. Так отвратительно он себя не чувствовал с тех пор, когда полковник поймал его, тринадцатилетнего, за воровством сигарет из ящика стола. Может, сказать уже, что нет никакой невесты? – подумал он. Решат, что я спятил.

– Точно не на кухне, – буркнула кузина Мафалда, ставя на стол блюдо с шамусами.[45] – Я только что с кухни. Скорее в ванной.

Дверь в ванную была закрыта, слышался звук льющейся воды. Полицейский инспектор Витор Обадия сглотнул. Потом постучал.

– Ана?

Ему никто не ответил, только звук льющейся воды стал слабее, как будто кто-то слегка прикрутил кран.

– Ана, – еще раз позвал инспектор и толкнул дверь. Дверь открылась. – Вы здесь? – спросил он, заходя в ванную.

Ванная была пуста. В раковину текла вода – отставной полковник Мейрелеш вечно забывал закрутить кран.

Полицейский инспектор отдернул голубую занавеску и заглянул в ванну. Там тоже никого не было. Инспектор глубоко вздохнул. Скажу, что нет никакой невесты, почти весело подумал он. Скажу, что это мы с Мафалдой всех так решили разыграть.

– А он вас пошел звать, – донесся до него голос Мейрелеша из гостиной. – Эй, Обадия! Куда ты запропастился? Дона Ана, дорогая, что с вашим женихом сегодня весь день творится?

– Не знаю, – ответил незнакомый женский голос, и полицейскому инспектору показалось, будто кто-то насыпал ему за шиворот колотого льда. – Сидите, сидите, я сама за ним схожу.

Послышался звук отодвигаемого стула, потом в коридоре раздались легкие, слегка шлепающие шаги, как будто шел кто-то небольшой в тапочках без задников.

Не соображая, что он делает, полицейский инспектор захлопнул дверь ванной и навалился на нее всем телом. Черт, черт, подумал он, надо было сделать здесь задвижку!

Шаги стихли. Кто-то стоял с той стороны двери и прислушивался. Потом потянул за ручку – она едва заметно вздрогнула. Потом толкнул дверь. Полицейский инспектор судорожно ощупал себя в поисках служебного вальтера.

– Бросьте, дона Ана, – позвал из гостиной отставной полковник Мейрелеш. – Никуда он не денется! Идемте лучше выпьем!

Кто-то в последний раз потянул за ручку двери. Потом шаги зашлепали обратно.

Полицейский инспектор Витор Обадия отпустил дверь, сделал шаг и рухнул на унитаз, задыхаясь и хватая ртом воздух. Только сейчас он сообразил, что не дышал с той самой секунды, когда услышал в коридоре шаги Аны.