Глава 24

Леви


Я мог бы это сделать. Она бы мне позволила. Она позволила бы мне всё, чего бы я ни пожелал. А уж... как... я... желал.

Я смотрел на ее оголившийся живот, на кожу ниже пупка.

Я мог бы ее поцеловать. И мог бы, продолжая удерживать рукой ее лодыжку, просто наклониться, расположиться между ее ног и очертить языком линию ее смешных шортиков. Я взглянул в ее лицо, увидел в глазах желание и уже почти решился.

Но вдруг заметил край шрама, выглядывающий из-под ее рубашки, и меня словно сбил поезд, врезался, измельчая внутренности горячим металлом, осколками раскаленного железа, пока внутри не осталось ничего, кроме боли.

Какого черта я делал? Это же Пикси.

Пикси!

Нельзя сначала разрушить ее жизнь, а затем запросто с ней спать. Это было бы отвратительно по множеству причин. Я, конечно, не ангел, но знаю разницу между тем, что правильно, а что нет. Так вот, заниматься сексом с девушкой, которую покалечил и почти убил, неправильно.

Может быть, чертовски хочется. Но неправильно, неправильно и еще раз неправильно.

Я заставлял себя смотреть на этот шрам, потому что он был единственным, что держало нас на расстоянии друг от друга, и, глубоко вздохнув, закрыл глаза и поднялся с кровати. Мое тело билось в агонии, пока я отстранялся от ее горячего, полуобнаженного тела.

Она на мгновение замерла в своей соблазнительной позе, затем села, скрестив ноги. Пикси сделала глубокий вдох, и льющийся из окна свет очертил ее руки.

Я прочистил горло и переформулировал вопрос:

— Могу я воспользоваться твоим телефоном? Пожалуйста.

Она медленно поднялась и разгладила рубашку, после чего посмотрела на меня:

— Нет.

— Р-р-р, — я даже дернул себя за волосы. — Ну почему ты такая заноза в заднице?

Она состроила гримасу:

— А почему ты не оставляешь мне горячей воды?

Я склонился над ней:

— Хочешь принимать горячий душ — принимай его вечером.

— Я не могу мыться вечером. Если я мою голову на ночь, то должна и высушить волосы на ночь, а если я сушу волосы на ночь, то должна выпрямить их на ночь, а потом я должна спать с выпрямленными волосами, а когда я сплю с выпрямленными волосами, они становятся пушистыми!

Я моргнул.

— А я не люблю, когда мои волосы пушистые! — она растопырила руки, будто предполагалось, что я должен был знать о ее проблеме принятия душа на ночь. — Так что, почему бы тебе не мыться на ночь?

— Потому что мне нравится тебя злить, — повысил я голос.

В ответ она тоже повысила голос:

— Почему?

— Потому что перепалки не причиняют боли!

Это была самая честная вещь, сказанная за целый год, и она повисла в гнетущей тишине, словно зияющая черная дыра.

Пикси разомкнула губы, по ее лицу я видел, что она борется с эмоциями.

Нет. Нет и нет. Сражайся, черт тебя подери.

Меня окружил жар пахнущего лавандой тела, возвращая потерянное спокойствие, заставляя чувствовать себя желанным, ценным — то, чего я не должен бы чувствовать.

Она, такая хрупкая, с милыми губками, изогнутыми в улыбке, и глазами в пол-лица, мягко спросила, глядя на меня:

— Это больно? Находиться со мной рядом.

Это и ранило, и исцеляло. Причиняло боль и успокаивало.

Я сглотнул и тихо ответил:

— А тебе — рядом со мной?

Никто не произнес ни слова, мы просто смотрели друг на друга, озаренные светом луны.

Я отошел назад, покидая теплый дурман гребаной доброты, которым окружила меня Пикси, и покачал головой. Не сказал ни слова, просто покачал головой и словно идиот, вышел из ее комнаты.

Загрузка...