Луденские бесы

I

Есть идеи, которые считаются недопустимыми в данное время и в данном месте. Но недопустимость идей еще не означает, что человек не способен испытывать определенные эмоции, а также совершать действия, к которым эти эмоции его побуждают. Таким образом, поступки, к которым общество относится с крайним осуждением, все равно совершаются, пусть даже вопреки веяниям времени. Люди не властны над своими чувствами и своим темпераментом; они поступают так, как велит им натура, однако осмыслять свои действия они могут лишь в рамках воззрений своей среды. Мысли и действия подвергаются интерпретации со стороны традиционной морали и идеологии, однако при этом человеку не всегда удается одурачить самого себя. Например, вера в вечное проклятие может уживаться с сознанием, что человек совершает смертный грех. Я хотел бы процитировать весьма красноречивые комментарии, содержащиеся в записях Бейля, посвященных Томасу Санчесу, ученому-иезуиту, который в 1592 году опубликовал трактат о женитьбе. Современники и потомки считали эту книгу верхом непристойности. Суждения Бейля на интересующую нас тему звучат так: «Мы не знаем, как была устроена частная жизнь древних язычников, и потому нам трудно судить, осквернялось ли таинство брака у язычников таким же непотребством, как у христиан; во всяком случае, вероятнее всего неверные не превосходили в бесчинствах многих из тех, кто свято верит в истинность Священного Писания. Эти люди знают и о рае, и об аде, и о чистилище, и о прочих догмах католической церкви, но все это не мешает им погружаться в бездну порока, такого безобразного, что для этого у нас даже нет подходящего названия. Все это я говорю к тому, чтобы опровергнуть мнение, утверждающее, что порочность происходит от сомнения и неверия в последующую жизнь». Судя по всему, в 1592 году сексуальные привычки человечества не сильно отличались от современных. Разница лишь в том, что люди относились к пороку иначе. В те времена идеи Хэвлока Эллиса или Крафт-Эбинга были бы сочтены чудовищными. Однако эмоции и действия, описанные этими современными сексологами, были столь же распространены, как в наши дни. Никакой разницы между обществом, свято верящим в адский огонь, и обществом, которое утратило веру, здесь нет.

В последующих абзацах я коротко изложу представления о человеческой природе, существовавшие в начале семнадцатого века. Воззрения эти сформировались в гораздо более раннюю эпоху и были тесно связаны с традиционной христианской доктриной, поэтому воспринимались как несомненные истины. Сегодня мы, при всем нашем невежестве, по крайней мере, уже научились сомневаться. Мы знаем, что освященные веками идеи не всегда выдерживают испытания жизнью.

Как же влияла эта несостоятельность теоретических воззрений на повседневное поведение наших предков? Иногда никак, но иногда — очень сильно.

Человек может быть прекрасным психологом-практиком и при этом понятия не иметь о психологической теории. Более того, человек может быть приверженцем совершенно несостоятельных психологических теорий, но это не мешает ему быть отличным психологом — если у него есть к этому природный талант.

В то же время неверное представление о человеческой природе может пробуждать в людях худшие страсти и приводить к неописуемым зверствам. Так что теория — вещь одновременно несущественная и принципиально важная.

Как оценивали современники Грандье человеческую натуру и, в частности, диковинные события, происходившие в Лудене? Ответить на этот вопрос мы попытаемся, цитируя Роберта Бертона, в книге которого «Анатомия души» содержится краткий и характерный экскурс в философское учение, почитавшееся неоспоримым вплоть до появления Декарта.

«Душа бессмертна, сотворена из ничего, и попадает в человеческий зародыш, находящийся в материнской утробе, через шесть месяцев после зачатия. Не так у животных, которые получают жизнь от родителя к детенышу, а после смерти исчезают в небытие», — пишет Бертон. Душа — субстанция односоставная, в том смысле, что она не может быть разделена или разбита на кусочки. Душа представляет собой нечто вроде психологического атома, частицы цельной и неделимой. Однако при этом она проявляется в трех ипостасях, то есть представляет собой троицу, включающую в себя три разных души: растительную, чувственную и рациональную. Растительная душа — это «воля органического тела, благодаря которой оно питается, развивается и воспроизводит на свет себе подобных». Три эти функции имеют латинские названия — altrix, auctrix, procreatrix. Первая, altrix обозначает принятие пищи и воды; главный орган этой функции у разумных существ — печень, а в растениях — корень. Печень и корень должны превращать пропитание в телесное вещество, а происходит этот процесс при помощи натурального тепла… Точно так же, как питательная функция заботится о пропитании тела, функция auctrix, то есть взращивающая, берет на себя заботу об увеличении объема тела — до тех пор, пока оно не достигнет надлежащего размера. Третья функция растительной души, procreatrix, касается произведения на свет потомства.

Далее следует чувственная душа, «которая превосходит растительную точно так же, как животное превосходит флору, обладающую лишь растительной силой. Чувственная душа — это воля органического тела, обеспечивающая жизненный процесс, эмоции, желания, суждения, движение и дыхание… Главный орган этой души — мозг, руководящий всеми разумными действиями. Чувственная душа подразделяется на две составляющие части — одна руководит разумением, другая движениями… Часть, ответственная за разумение, в свою очередь, подразделяется еще на две части, внутреннюю и внешнюю. К внешней относится пять чувств: осязание, слух, зрение, обоняние и вкус… К внутренней — три: здравый смысл, фантазия и память. Здравый смысл выносит суждения, сравнивает и приводит в порядок сведения, получаемые от органов чувств, в первую очередь глаз и ушей. Фантазия исследует плоды здравого смысла, переворачивает их так и этак, находя им новое применение. Память накапливает все, что проистекает из фантазии и здравого смысла, дабы найти этому доброе применение в будущем».

У человека воображение подчинено рассудку — или же, во всяком случае, должно быть ему подчинено. Но у скотов дело обстоит иначе, и они обладают лишь ratio brutorum, то есть «рассудком животного». Что касается той части чувственной души, которая отвечает за движения, то и она «подразделена на две половины — одна занята стремлениями, а другая — перемещением с места на место».

Наконец, есть и рациональная душа, «которую философы называют главной волей естественного, человеческого и вообще органического тела, ибо человек живет, мыслит, сознает, совершает и выбирает, повинуясь именно этой душе». Из этого определения ясно, что рациональная душа вбирает в себя две предыдущие, а вместе все они образуют душу в целом. Это субстанция неорганическая, но ей служат все органы нашего тела. Есть и другое подразделение, касающееся чисто интеллектуальных функций души: понимание, которое является способностью к рациональному суждению, и воля, превращающая мысль в действие.

Примерно так выглядела теория, с помощью которой наши предки объясняли свое психическое устройство, а также мышление и поступки человека. Эта концепция восходила к глубокой древности, во многих своих частях опиралась на теологические догмы и поэтому казалась совершенно неоспоримой. Но если она верна, то некоторые аспекты человеческой деятельности, сегодня представляющиеся нам совершенно естественными, сразу попадают в категорию таинственных и необъяснимых. Давайте рассмотрим конкретный пример.

Жила-была некая мисс Бошан, безобидная и болезненная молодая женщина, в обычной жизни придерживавшаяся самых похвальных принципов, но отличавшаяся слабыми нервами. Время от времени с ней происходила странная метаморфоза: она вдруг превращалась в этакого десятилетнего ребенка, весьма шаловливого и неугомонного. Под воздействием гипноза эта озорница заявляла, что она вовсе не мисс Бошан, а зовут ее Салли. Проходило несколько часов, а то и дней, и Салли вдруг исчезала, к мисс Бошан возвращалось сознание. При этом молодая женщина совершенно не помнила, что она говорила и делала, когда ее поступками распоряжалась пресловутая Салли. С другой стороны, Салли отлично знала про мисс Бошан и беззастенчиво пользовалась этим знанием, чтобы ставить эту приличную даму в весьма неловкое положение. Доктор Мортон Принц, вооруженный современной теорией о подсознании и хорошо владеющий техникой гипноза, смог правильно сопоставить все эти факты и вернуть мисс Бошан психическое здоровье, избавив ее от синдрома раздвоения личности.

Случай с сестрой Иоанной от Ангелов очень похож на историю мисс Бошан. Время от времени монахиня устраивала себе «каникулы», как бы сбрасывая с себя всегдашнюю оболочку. Она происходила из добропорядочной семьи, занимала видное общественное положение, но это не мешало ей на время превращаться в дикую ведьму, сыпавшую кощунствами и непристойностями, и ведьма эта называла себя то Асмодеем, то Валаамом, то Левиафаном. Когда настоятельница приходила в себя, она не помнила, что с ней происходило во время помрачения. Таковы факты. Как же их объяснить?

Некоторые уверяли, что речь здесь идет о сознательном мошенничестве. Другие говорили о «меланхолии», нарушении душевного равновесия, которое приводит к помутнению рассудка. Те же, кого не устраивала ни одна из этих гипотез, делали иное заключение — в монахиню вселялись бесы. При тех концепциях, которые считались в ту эпоху неоспоримыми и верными, пожалуй, никакого иного вывода быть и не могло. Согласно христианской догме, душа, то есть сознательная, личностная часть человека, представляла собой неделимый и невидимый атом. Поэтому современная теория о раздвоении личности звучала бы кощунственно. Если же в одном и том же теле вдруг поселялась не одна личность, а несколько, то, с точки зрения наших предков, это происходило не из-за расщепления сознания, а из-за того, что в человека вселялись злые духи — сверхъестественные существа которые, как это было установлено религией и наукой, заполнили вселенную.

Приведем еще один пример. Допустим, некий гипнотизер ввел гипнотизируемого в каталептическое состояние. Мы еще не очень хорошо себе представляем, какое именно воздействие гипноз оказывает на нервную систему человека. Но, по крайней мере, нам известно, что есть люди, легко поддающиеся гипнотическому воздействию.

Когда они находятся в этом состоянии, некая часть их подсознания способна воспринимать приказы, поступающие от гипнотизера. В Лудене, вероятно, происходило нечто вроде этого, однако непроизвольные действия монахинь воспринимались свидетелями как доказательство козней Сатаны. С точки зрения тогдашних представлений, могло быть только одно из двух: или монахини жульничали, или на них и в самом деле воздействовали сверхъестественные силы. Если прочесть сочинения Аристотеля, Блаженного Августина, Галена и всех ученых арабов, ни в одном из этих трудов вы не найдете упоминаний о подсознании. Для наших предков существовала только душа, с одной стороны, а вокруг нее — Бог, святые и великое множество добрых и злых духов. Наша концепция, предполагающая, что система человеческого сознания и подсознания весьма обширна и глубока, в ту пору не имела бы права на существование. Любые действия, произведенные под воздействием подсознательных сил, автоматически приписывались влиянию духов. Поэтому гипнотический транс мог объясняться только двумя причинами: или обманом, или одержимостью.

Молодой Томас Киллигрю присутствовал на одной из экзорцистских церемоний осенью 1635 года. Монах предложил англичанину дотронуться до конечностей монахинь, чтобы почувствовать, насколько они похожи на камень. Тем самым иностранец убедился бы во власти Врага рода человеческого, а также в еще большей власти Воинствующей Церкви, и, быть может, последовал примеру своего друга Уолтера Монтегю, который в прошлом году отрекся от своей еретической религии и перешел в католицизм. «Сказать по правде, — писал Киллигрю домой, — я не почувствовал никакого камня — а лишь твердую плоть и напряженные мускулы». (Обратим внимание на то, что монахинь совершенно перестали воспринимать как членов человеческого рода, имеющих хоть какое-то право на приватность или уважение. Святой отец проводивший церемонию, вел себя точь-в-точь как ярмарочный зазывала: «Пожалуйте сюда, дамы и господа, не стесняйтесь! Кто не верит своим глазам, может пощупать руками — ущипните за ляжку эту толстуху, и вы убедитесь, что мы говорим совершеннейшую правду!» Таким образом, невесты Христовы превратились в нечто среднее между стриптизершами и ярмарочными уродами). «Однако прочие люди, — пишет Киллигрю, — говорили при мне, что тело монахини совершенно твердое и по весу тяжелее железа. Очевидно, эти люди более доверчивы, чем я, и потому более склонны к восприятию чуда». Здесь особенное значение имеет слово «чудо». Если тело монахини, одержимой бесами, представляется дотрагивающемуся до него необычайно твердым, то причина может быть только сверхъестественная. Любые другие объяснения исключаются.

Революция, произведенная Декартом, и внедрение более научного взгляда на человеческую природу, по сути дела, мало что изменили. Наоборот, в некоторых отношениях, люди стали придерживаться на свой счет еще менее реалистичных взглядов. О дьяволах больше никто не говорит, однако в то же время человечество почти совершенно перестало заниматься непонятными явлениями, которые прежде приписывались дьявольским силам. По крайней мере, экзорцисты былых времен не оспаривали существования транса, каталепсии, зомбирования и экстрасенсорного воздействия. Психологи постдекартовской эпохи были склонны считать все эти феномены чушью и вымыслом, или же, в лучшем случае, «работой воображения». Для людей науки «воображение» равносильно «иллюзии». Поэтому все явления, относящиеся к этой области (например, эксперименты, проводимые Месмером), лучше всего игнорировать. Декарт предпринял мощную попытку ввести представление о человеке в геометрические рамки, что безусловно в значительной степени прояснило общую картину. Однако, к сожалению, чрезмерная ясность картины, заставляет игнорировать кое-какие факты, имеющие огромное значение. Философы докартезианского периода относились к этим фактам серьезно, но, под воздействием господствовавших в то время психологических теорий, относили все непонятное к сфере воздействия сверхъестественных сил. Но сегодня мы живем в эпоху, когда можно, с одной стороны, признавать существование непонятного, а с другой обходиться без ссылок на дьявола. Мы можем воспринимать человеческий разум (как противоположность «духу», «чистому эго» или «Атману») совершенно иначе, чем это делали как Декарт, так и его предшественники. Ранние философы придерживались догматической уверенности в том, что душа неделима и бессмертна. Нам же ясно, что душа — категория сложная и многосоставная. Она может быть разъята на элементы.

Не исключено, что душа способна жить и после смерти тела, принимая при этом какую-то иную форму. Бессмертие принадлежит не психике, а духу, с которым, впрочем, психика может и совпадать. Согласно Декарту, в основе разума находится сознание; разум и сознание вступают в контакт с телом человека, но не с разумом и сознанием другого существа. Докартезиансхие мыслители, вероятно, согласились бы здесь со всем кроме исходного положения. Для них сознание было основой рассудка, однако чувственная и растительная души к сфере сознательного, по их мнению, не относились. Декарт воспринимал человеческое тело как самоуправляемый автомат, поэтому ни в каких других разновидностях души он надобности не видел. Между сознательным «я» и тем, что можно назвать «физиологическим бессознательным», как нам теперь известно, существует обширная зона деятельности подсознания. Если мы признаем существование экстрасенсорного воздействия и психокинеза, то получается, что на подсознательном уровне человек может воздействовать как на сознание других людей, так и на материальные предметы. Непонятные явления, от которых отмахнулись Декарт и его последователи (те самые явления, что, по мнению предшественников Декарта, относились к сфере дьявольских сил), сегодня мы относим к области естественных возможностей человеческой психики, чья сила и чья слабость значительно превосходят нынешние научные представления.

Таким образом, современники луденского процесса — если, конечно, они не считали всю эту историю сплошным мошенничеством — должны были объяснять случившееся не иначе как колдовством и дьявольскими происками. Правда, нашлись и такие, кто старался объяснить поведение монахинь чисто физиологическими причинами. Соответственно предлагались и чисто физические методы терапии. Самые суровые из приверженцев этой теории советовали обратиться к помощи старого доброго средства, именуемого розгами. Тальман рассказывает, что маркиз де Кудре-Монпансье забрал у старательных экзорцистов двух своих дочерей, одолеваемых демонами, «стал их хорошо кормить и как следует пороть, после чего дьявол немедленно ретировался». Да и в Лудене, во всяком случае на поздней стадии экзорцизма, к кнуту прибегали нередко. Сурен пишет, что бесы, потешавшиеся над христианскими молитвами, при виде розги пускались наутек.

Во многих случаях старомодная розга, вероятно, выполняла роль современной шоковой терапии. Механизм действовал точно таким же образом: подсознание до такой степени пугалось физической боли, что предпочитало отключить участок травмы, чтобы избежать наказания[55]. «Шоковая терапия» посредством порки применялась в случаях явного безумия вплоть до начала девятнадцатого века.

Бедный Том был подданным королевы Елизаветы. Но и двести лет спустя, в правление Георга III, безумного короля, обе палаты английского парламента приняли законопроект, согласно которому придворные врачи имели право подвергать августейшего безумца порке.

Для обычного невроза или истеричности розга считалась авторитетным, но не единственным средством. Согласно существовавшим в то время медицинским теориям, эти недуги вызывались скоплением черной желчи. Роберт Бертон пишет:

«Гален находит причины всех этих недугов в холоде и черноте; он считает, что из-за сей болезни зачерняется дух, а мозговое вещество затуманивается и темнеет, так что все вокруг предстает в ужасном виде; что же до самого рассудка, то из-за дурного расположения духа происходит выделение темных и вредных паров, погружающих душу во тьму, страх и печаль». Аверроэс смеется над воззрениями Галена; столь же иронически к ним относился и Геркулес Саксонский. Однако «Элениус Монталтус, Лодовикус Меркатус, Алтомарус, Гинериус, Брайт, Лаурентиус Валезиус согласны с Галеном. Все они считают, что нарушение температуры приводит к выделению черного сока, затемняющего дух, отчего проистекают страх и печаль. Лаурентиус предполагает, что выделение черного пара более всего воздействует на диафрагму, а оттуда и на рассудок, который помутняется, подобно солнцу, закрытому облаком. Почти все греческие и арабские авторы согласны с Галеном, равно как и авторы латинские. Подобно детям, боящимся темноты, люди, склонные к меланхолии, носят свой страх внутри себя. И неважно, откуда проистекают черные пары — то ли от черной крови, обретающейся в сердце (так утверждает иезуит Томас Райт, пишущий о страстях рассудка), то ли из желудка, диафрагмы либо какой другой части тела, — не суть важно. Главное, что черные пары помещают рассудок в темницу, истязают его там беспрестанными страхами, тревогами, печалями и прочими злыми чувствами».

Таким образом, с физиологической точки зрения душевная болезнь представлялась чем-то вроде дыма или тумана, причиной которого становится нездоровая кровь или некая утробная болезнь. «Черный пар» или непосредственно затемняет рассудок, или же закупоривает трубы (нервы в ту пору считались полыми трубками), по которым проистекают жизненные и животные соки организма.

При чтении средневековой научной литературы поражаешься странному смешению дичайшего супернатурализма с грубым и наивным материализмом, который отличается от современного материализма двумя важными особенностями. Во-первых, «материя», в трактовке старой теории не поддается точному измерению. Речь там все время идет о тепле и холоде, сухости и влаге, легкости и тяжести. Не предпринимается попыток передать эти характеристики при помощи каких-либо количественных мер. В представлении наших предков «материя» измерению не поддавалась, а стало быть, человек был не властен что-либо с ней сделать. А там, где ничего нельзя сделать, мало что можно и понять.

Второе отличие не менее существенно. С нашей точки зрения, «материя» находится в постоянном движении; сама ее суть заключается в движении. Все виды материи постоянно чем-то занимаются, при этом коллоиды, из которых состоят живые организмы, наиболее активны, однако их движения чудесным образом гармонируют друг с другом, поэтому процессы, происходящие в одной части тела, регулируются процессами, происходящими в других частях тела, и сами, в свою очередь, регулируют их, создавая баланс энергии. Для наших предков, живших во времена античности и в Средневековье, материй была субстанцией неподвижной и инертной, даже когда речь шла о живом теле. Если какое-то движение в нем и происходило, то лишь благодаря воздействию «растительной души» в растениях, «растительной» и «чувственной» душ в животных, а в человеке плюс к этому еще и «рациональной души». Физиологические процессы объяснялись не посредством химических терминов, поскольку такой науки еще не существовало; не посредством электрических импульсов, ибо и электричество пока еще было неизвестно; не клеточной активностью, потому что микроскопов еще не изобрели и клетку не открыли — любые формы деятельности материи, составляющей ткани человеческого тела, объяснялись воздействием души. У души была функция роста, функция питания, функция выделений и всякие другие функции, соотнесенные с физиологическими процессами. Эта система как нельзя лучше устраивала философов, но когда люди пытались перейти от абстрактных понятий к природным явлениям, оказывалось, что теория «функций души» мало что объясняет.

Вульгарность средневекового материализма очевидна из метафор, использовавшихся в тогдашней литературе. Все физиологические факторы сравнивались с тем, что происходит на кухне, в плавильном котле, в уборной и так далее. Речь там постоянно шла о «варке», «кипении», «натяжении»; «очистке» и «вытяжке»; «очистительных парах» и «миазмах», поднимающихся из «выгребной ямы» и тому подобном. Довольно трудно представить себе работу человеческого организма, оперируя такими понятиями. Хорошими врачами становились те, кто от рождения обладал инстинктом целителя и не позволял теории слишком уж вмешиваться в практику; природа сама способна вершить чудеса целительства, если ей не мешать. В пространном сочинении Бертона, наряду со всякой ерундой и опасной нелепицей, содержится немало мудрых высказываний. Нелепицы в основном связаны с бытовавшими в то время научными теориями, а мудрые мысли почерпнуты у опытных и добрых практиков, относившихся с любовью к роду человеческому, искренне заботившихся о недужных и свято доверявших матушке-природе. Тем, кого интересует, как медики лечили болезнь под названием меланхолия, вне зависимости от того, объяснялась она естественными или сверхъестественными причинами, советую обратиться к абсурдной и очаровательной книге Бертона. Для нашей же истории достаточно заметить, что сестра Иоанна и прочие монахини во время всего расследования находились под постоянным наблюдением медиков. К сожалению, ни один из разумных методов, описанных Бертоном, к урсулинкам не применялся. Их не выводили на свежий воздух, не занимали работой, не назначали им целебную диету. Несчастных женщин мучили кровопусканиями и клистирами, без конца кормили всевозможными пилюлями и отварами. Эта терапия была настолько чудовищной, что некоторые из независимых врачей, осматривавших монахинь, пришли к выводу, что их болезненное состояние значительно ухудшилось из-за чрезмерного рвения целителей. Монахиням все время давали огромные дозы сурьмы. Не исключено, что в этом и состояла главная причина их болезни.

(Чтобы оценить все историческое значение этого диагноза, нужно помнить о том, что ко времени описываемых событий медики уже третье поколение подряд вели затяжную битву из-за сурьмы. Еретические антигаленисты утверждали, что этот металл и его соединения представляет собой чудодейственное средство, пригодное для лечения любых болезней. Под воздействием консервативного большинства медиков парижский парламент издал эдикт, запрещавший пользование сурьмы на французской территории. Однако закон этот не соблюдался.

Полвека спустя близкий друг Грандье и самый знаменитый из луденских медиков Теофраст Ренодо с пылом пропагандировал несравненные достоинства сурьмы. Его младший современник Ги Патен, автор знаменитых «Писем», с не меньшей энергией отстаивал противоположную точку зрения. С позиций современной науки, получается, что правда здесь скорее была на стороне Патена, а не Ренодо и прочих антигаленистов. Некоторые соединения сурьмы действительно пригодны для лечения тропической болезни кала-азар. Однако в большинстве случаев использование этого металла не оправдывает побочных эффектов. Во всяком случае, никакими медицинскими резонами невозможно оправдать то широкое распространение, которое получила «сурьмяная терапия» в шестнадцатом и семнадцатом веках. Впрочем, экономические причины имелись в избытке. Мэтр Адам и его коллеги по аптекарскому цеху неплохо зарабатывали на продаже «магических пилюль». Это чудодейственное средство полагалось глотать в больших количествах. Проходя по пищеводному тракту, пилюли раздражали слизистую оболочку желудка и действовали как слабительное. Пилюлю называли «вечной», потому что после употребления ее следовало извлечь из ночного горшка, помыть, и она снова была как новенькая. Человек тратил деньги один раз, а потом пользовался замечательным средством всю свою жизнь. Доктор Патен клокотал от ярости, парижский парламент издавал свои эдикты, однако экономным французам идея «вечной пилюли» была слишком дорога, чтобы от нее отказаться. Бывали случаи, когда сурьмяные пилюли передавались по наследству из поколения в поколение).

Кстати уж заметим, что величайший из ранних антигаленистов, прославленный Парацельс тоже был энтузиастом сурьмы, оправдывая свою позицию следующим образом: «Сурьма очищает золото, освобождая его от примесей; точно таким же образом очищает она и человеческое тело». Другая ложная аналогия, сравнивающая ремесло плавильщика с ремеслом лекаря и ремесло алхимика с ремеслом диетолога, привело человечество к другому заблуждению: что полезность пищи увеличивается пропорционально степени ее обработки. Поэтому белый хлеб полезнее черного, хорошо проваренный бульон полезнее простой пищи вроде мяса и овощей, и так далее. Считалось, что «грубая пища» приводит к тому, что люди, поглощающие ее, тоже грубеют. «Сыр, молоко и грубые лепешки, — писал Парацельс, — не пригодны для человека с тонкими понятиями». Лишь совсем недавно, всего одно поколение назад, с появлением витаминов, диетологи перестали уподоблять гастрономию алхимии.

Однако медицинская практика лечения «меланхолии» существовала как бы сама по себе, никоим образом не мешая людям, в том числе и докторам, свято верить в одержимость и дьявольские силы. Бертон пишет, что некоторые люди «смеются над подобными россказнями». Однако им возражают «большинство юристов, священников, врачей и философов». Бен-Джонсон в пьесе «Дьявол глуп как осел» оставил нам яркое описание ментальности семнадцатого века, в которой сосуществовали суеверие и скептицизм, вера в сверхъестественное (в особенности в то, что веры никак не заслуживает) и наивная гордость достижениями прикладной науки. Персонаж пьесы Фицдотрел пытается заниматься колдовством, мечтая встретиться с дьяволом, поскольку нечистой силе известны места, где спрятаны сокровища. Однако вера в магию и власть Сатаны сочетается у него со столь же непоколебимым доверием ко всяким псевдонаучным химерам, сомнительным изобретениям и авторам мошеннических «открытий». Фицдотрел говорит жене, что один из этих «изобретателей» разработал план, который способен принести восемнадцать миллионов фунтов стерлингов, а заодно и герцогский титул. Жена качает головой и советует мужу не верить «этим лживым духам». «Каким еще духам!» — восклицает Фицдотрел.

Фицдотрел — фигура, конечно, комическая, но при этом весьма характерная для своей эпохи. Интеллектуальная жизнь в ту пору была поделена поровну между двумя мирами, естественным и сверхъестественным. Типично и то, что герой Бен Джонсона берет из обоих этих миров все самое худшее. Для человека неумного оккультизм и научное шарлатанство куда привлекательнее, чем вера в Божий дух и настоящую науку.

В книге Бертона, как и в нашей истории о луденских монахинях, сосуществование двух этих миров считается установленным фактом. С одной стороны, есть меланхолия, которую следует лечить установленным медициной образом. Однако колдовство и одержимость тоже существуют, вызывая болезни души и тела. Тут нет ничего удивительного, ибо «на небесах, в земле и пучине вод, а также в толще почвы нет ни дюйма пустого пространства. Воздух наполнен невидимыми дьяволами куда более, чем летний воздух мухами; Парацельс подтверждает нам это, а надо еще и помнить, что каждый из дьяволов влачит за собой хаос, да не один, а несколько». Количество духов, по Бертону, не поддается исчислению, «ибо верно говорят некоторые из наших математиков: если бы со звезд или из восьмой небесной сферы упал камень и пролетал бы в час по сто миль, то ему понадобилось бы шестьдесят пять лет, а то и больше, прежде чем он достиг бы земли, так как небо от земли отделено огромным расстоянием, равным, как утверждают некоторые, ста семидесяти миллионам восьмистам трем милям… Сколько же духов может обитать на этих просторах?» При таком взгляде на мироздание, удивляться вмешательству дьяволов в человеческую жизнь не приходилось — наоборот странно было, что хоть кому-то удается прожить свою жизнь, не попав во власть демонов.

II

Как мы видим, влияние гипотезы о дьявольской одержимости находится в прямой зависимости от недостаточного развития физиологической науки (еще не открывшей клеточную структуру и химические процессы в организме), а также психологии, не научившейся разбираться в работе подсознания. Вера в одержимость, некогда распространенная повсеместно, в настоящее время сохранилась лишь у римских католиков и спиритистов. Последние объясняют некоторые явления, происходящие во время спиритического сеанса, тем, что в тело медиума на время вселяется душа умершего человека. Католики отвергают существование «блуждающих душ», однако объясняют некоторые случаи психического и физического недуга воздействием дьявольских сил.

Собственно говоря, в самой идее одержимости ничего абсурдного нет. От этой концепции нельзя отказаться априори, ссылаясь лишь на то, что она — «пережиток древних суеверий». Давайте рассматривать ее как обычную гипотезу, применимую в тех случаях, когда другие объяснения являются неудовлетворительными. В наши дни современные экзорцисты признают, что в большинстве случае одержимость — это вид истерии, которую лучше всего лечить обычными психиатрическими методами. Но в некоторых случаях экзорцисты находят признаки сверхъестественного вмешательства и говорят о том, что необходимо «изгнать злого духа».

Спиритический медиум, говорящий устами некоего бесплотного духа, или, как его еще называют, «психического фактора» умершего человека, тоже стал аргументом, при помощи которого пытались объяснить явления, казавшиеся непостижимыми. Самые ранние свидетельства такого рода исследований содержатся в книге Ф. Майеса «Человеческая личность и жизнь за пределами телесной смерти»; одна из недавних работ этого рода — книга Дж. Тирелла «Личность человека».

Профессор Остеррайх, подробнейшим образом исследовавший эту тему в своей книге «Одержимые», пишет, что вера в демонов стала резко ослабевать в девятнадцатом веке, но вместо нее утвердилась концепция «бродячих духов». Таким образом, если раньше невротики приписывали свою психическую болезнь воздействию демонов, то теперь они стали винить во всем души умерших злодеев. По мере развития технологии концепция одержимости приобрела новые формы. Теперь невротики часто жалуются, что на их волю воздействуют радиоволны, посылаемые какими-то недоброжелателями.

В семнадцатом веке радио еще не было и до «блуждающих духов» пока никто не додумался. Бертон высказывает суждение, что дьяволы — это души умерших злодеев, однако тут же говорит, что это предположение «абсурдно». Для него одержимость — очевидный факт, и ответственность за него несут дьяволы. (Для Майерса, писавшего два с половиной века спустя, одержимость тоже была фактом, но ответственность за нее несли уже не дьяволы, а души мертвых).

Существуют ли дьяволы? Если да, то они ли вселились в сестру Иоанну и ее монахинь? Точно так же, как в вопросе об одержимости, я не вижу ничего абсурдного в том, что на свете могут существовать некие духи нечеловеческого происхождения — добрые, злые, а может быть, и безразличные. С чего мы, собственно, взяли, что во вселенной не существует другого разума, кроме человеческого? Если считать, что ясновидение, телепатия и дар предвидения — не вымысел, а факт (сомневаться в реальности этих явлений довольно трудно), тогда придется допустить, что существуют некие мыслительные процессы, мало зависящие от пространства, времени и материи. Стало быть, нет никаких причин отрицать, что помимо нас могут существовать и иные формы разумной деятельности, то ли бесплотные, то ли связанные с некой разновидностью космической энергии, которую мы пока распознавать не научились. (Мы ведь до сих пор не знаем, каким именно образом наш разум связан со сложным сгустком энергии, который мы называем «человеческим телом». Какая-то связь безусловно существует, но как происходит преобразование физической энергии в мыслительную, а мыслительной в физическую, до сих пор неясно).

В христианской религии вплоть до недавних времен дьяволы играли очень важную роль, причем с самых первых лет существования христианства. Как пишет отец А. Лефевр, «в Ветхом Завете дьяволу уделяется очень мало места, его империя еще не раскрыта; но в Новом Завете он уже оказывается предводителем соединенных сил зла». В современных переводах «Отче наш» мы просим Всевышнего избавить нас от зла: «и не введи нас во искушение, но избави нас от Лукавого».

По теории и теологическому определению христианство относится к манихейским верованиям. Для христианина зло нематериально, оно не относится к числу реальных элементарных принципов. Зло — это отсутствие добра, вырождение ведущих свое происхождение от Бога. Сатана — это не Ариман, принявший новое имя, не принцип вечной Тьмы, сражающихся с принципом вечного Света. Сатана — всего лишь самый приметный из огромного количества ангелов, в разное время отделившихся от Господа. Только из почтения мы называем его Царем Тьмы. У тьмы много царьков, и Сатана — всего лишь самый главный из них. Дьяволы, бесы — это личности, каждая из которых обладает своим характером, темпераментом, чувством юмора, симпатиями и антипатиями. Есть властолюбивые дьяволы, похотливые дьяволы, алчные дьяволы, гордые дьяволы, самодовольные дьяволы. Более того, одни из них занимают более видное положение, чем другие, ибо, даже низвергнувшись в ад, они сохранили иерархию, существовавшую на небесах. Те, кто в Царствии Божием были простыми ангелами или архангелами, становятся бесами низшего порядка. Те же, что были Властителями или Князьями Силы, превращаются в аристократию Преисподней. Таковы, например, падшие херувимы и серафимы, обладающие огромной силой и способные физически воздействовать на окружающую среду (во всяком случае, так говорит об Асмодее отец Сурен) на расстояние в тридцать лиг. По меньшей мере один из теологов семнадцатого столетия, отец Лудовико Синистрари, утверждал, что в людей могут вселяться не только бесы, но также (и довольно часто) безобидные духи: фавны, нимфы, древние сатиры, гоблины, а также существа, которых мы сегодня называем полтергейстами. Согласно Синистрари, большинство инкубов и суккубов — самые обычные существа, мало чем отличающиеся от каких-нибудь стрекоз или кузнечиков. К сожалению, в Лудене у этой добродушной теории сторонников не нашлось. Все похотливые фантазии монахинь были устремлены исключительно к Сатане и его посланцам.

Повторяю, теологи очень бдительно охраняли христианство от манихейского дуализма. Однако многие из христиан часто вели себя так, словно дьявол был равноправным соперником Господа. Эти люди гораздо больше интересовались злом и избавлением от него, чем добром и сотворением добра. Опасная штука — слишком углубляться в изучение зла. Те, кто отправляется в крестовый поход не ради Бога, а против дьявола (причем, как правило, обретающегося не в них самих, а в других людях), не способны улучшить наш мир. Они или оставляют его таким же, каков он есть, или же умудряются сделать его еще хуже. Устремляя свои помыслы к злу, человек, даже руководствующийся самыми похвальными намерениями, нередко способствует тому, чтобы зла в мире стало больше.

Христианская религия, очень часто впадая в манихейство на практике, всячески открещивалась от него в догмах. В этом смысле христианство отличается от современных религий вроде коммунизма или национализма, являющихся манихейскими не только по способу действий, но и по теории. Сегодня все уверены, что наши воюют за дело Света, а те — за дело Тьмы. Поскольку они — слуги тьмы, их нужно покарать и уничтожить (ведь наша божественная природа оправдывает любые жестокости), причем не ограничивая себя в средствах. Людям двадцатого века свойственно идолопоклонствовать перед собственной правдой, а противников считать слугами Аримана, владыки Зла. Собственно говоря, тем же самым, только в гораздо меньших масштабах, занимались и луденские экзорцисты. Они идолопоклонствовали перед политическими интересами своего клана и сражались со Злом по мере своего разумения. В результате тот самый Сатана, с которым они воевали, одержал несомненную победу — к счастью, временную и ограниченную пределами одного городка.

Для нашей книги неважно, существуют или не существуют во вселенной интеллекты нечеловеческого происхождения и могут ли они вселяться в тела людей. Единственный вопрос, который для нас существенен, звучит так: если бы подобные явления существовали в действительности, можно ли предположить, что именно они имели место в Лудене? Современные историки-католики в один голос утверждают, что Грандье был неповинен в преступлении, за которое его судили и казнили. Но некоторые из них (в частности, их цитирует аббат Бремон в своей «Литературной истории религиозного чувства во Франции») до сих пор уверены в том, что урсулинки стали жертвами бесов. Невозможно понять, как могут исследователи, знакомые с документацией судебного процесса и хоть немного разбирающиеся в абнормальной психологии, утверждать подобное. В поведении монахинь не было ничего такого, что выходило бы за рамки обычной истерии, которую с успехом лечит современная психиатрия. Нет никаких доказательств того, что кто-то из урсулинок обладал сверхъестественными способностями, которые, по учению римской католической церкви, являются признаком действия дьявольских сил.

Как отличить истинную одержимость от мошенничества или симптомов болезни? Церковь предусматривает четыре испытания: языковое испытание, испытание на сверхъестественную физическую силу, испытание на левитацию, а также испытание на ясновидение и предвидение. Если человек, находясь во власти демонов, может говорить на языках, которыми в обычной жизни не владеет, — это доказательство одержимости. Если человек способен подниматься в воздух или по временам обладает сказочной мощью — это доказательство одержимости. Наконец, если человек правильно предсказывает будущее и описывает события, происходящие на значительном отдалении от него — вердикт тот же. (С другой стороны, столь же резонно было бы предположить, что этими сверхъестественными способностями человека наделяет не злая, а Божественная сила. К сожалению, чудеса, как Божественного, так и дьявольского происхождения, в своих проявлениях выглядят одинаково. Святые угодники, поднимающиеся в воздух, ничем не отличаются от одержимых, способных отрываться от земли, — а если и отличаются, то не этим действием, а нравственной составляющей своего поведения. Бывает не так-то просто определить, какими мотивами руководствуется человек — благими или дьявольскими. Не раз случалось, что святых чудотворцев, обладающих даром телекинеза и иными экстрасенсорными способностями, современники обвиняли в сатанизме).

Таковы официальные, освященные временем критерии «бесовской одержимости». Для нас, людей современных, явления, связанные с экстрасенсорными способностями и телекинезом, доказывают лишь то, что прежние представления об автономности души несостоятельны. За пределами нашего сознания находится обширная сфера подсознательного, причем иногда подсознание бывает лучше и умнее, а иногда хуже и глупее нас. Где-то на самых краях подсознания начинается зона слияния души с внешней психической средой, через которую все человеческие души могут общаться друг с другом и с вселенским Разумом. Там же, на одном из уровней подсознания, разум контактирует с энергией, направляя ее поток не только внутрь собственного тела, но и за его пределы (что подтверждается многочисленными свидетельствами и статистическими данными). Психологическая наука прежних времен, как мы видели, в силу своей догматичности, игнорировала работу подсознания и, сталкиваясь с необъяснимыми феноменами, списывала все на происки Нечистого.

Давайте на миг поставим себя на место экзорцистов и их современников. Предположим, что догма о «бесовской одержимости» для нас несомненна, и попробуем с этой точки зрения рассмотреть, можно ли считать луденских урсулинок одержимыми, а приходского кюре колдуном. Начнем с испытания, которое произвести легче всего (на практике именно к нему обычно и прибегали) — глаголание на незнакомых языках.

Для христиан прежних времен «дар языков» — особая милость Святого Духа, но в то же время (так уж устроено мироздание) верный симптом дьявольского наущения. В большинстве случаев так называемая глоссолалия не означает свободного изъяснения на незнакомом языке. Обычно это более или менее членораздельный поток речи, в чем-то напоминающий связный монолог, который, при доброжелательном отношении может быть интерпретирован тем или иным образом. Если же происходили случаи, когда человек вдруг начинал хорошо говорить на языке, прежде ему не известном, то в ходе исследования непременно оказывалось, что в далеком детстве он знал этот язык, а потом забыл — или же обладает феноменальной памятью и может в точности воспроизвести сочетание звуков незнакомой ему речи. Во всех прочих случаях, по словам Ф. Майерса «существует очень мало достоверных свидетельств того, что человек может получать некий запас интеллектуальной информации, будь то знание иностранного языка или, допустим, математики, без специального изучения (если не считать телепатических сеансов)». В свете того, что известно современной психологии, в том числе исследований спиритизма и «медиумного письма», представляется маловероятным, что кто-то из «одержимых» мог выдержать испытание на глоссолалию, не возбудив при этом никаких сомнений. Существует множество письменных свидетельств, зарегистрировавших неудачи на этом поприще, а так называемые позитивные результаты в большинстве случаев выглядят неубедительно. Иногда церковные следователи выказывали незаурядную изобретательность, разоблачая шарлатанов. Например, в 1598 году некая Марта Броссье прославилась как жертва одержимости. Одним из симптомов (самым что ни на есть традиционным и ортодоксальным) были припадки конвульсий, в которые Марта впадала всякий раз, когда при ней произносили молитвы на латыни. Как известно, дьяволы ненавидят Бога и Божью церковь, поэтому всякий раз, когда при них читают священные слова из Библии или молитвенника, у бесов начинаются судороги. Чтобы проверить, действительно ли эта неграмотная женщина знает латынь, епископ Орлеанский стал читать при ней весьма скабрезный пассаж из Петрония. Эффект был поистине магический. Не успела отзвучать первая же латинская фраза, как Марта покатилась по полу, проклиная прелата за то, что он мучает ее священными словами. Примечательно, что этот конфуз не помешал Марте и дальше делать карьеру в качестве одержимой. Она сбежала от епископа и перешла под покровительство капуцинов, которые объявили ее жертвой неправых гонений и собирали немалые толпы на церемонии экзорцизма.

Насколько мне известно, «тест по Петронию» к луденским урсулинкам не применялся. Правда, один из заезжих аристократов провел такой эксперимент: он дал экзорцисту шкатулку, сказав, что в ней находятся священные реликвии. Монах приложил шкатулку к голове одной из монахинь, и та сразу же задергалась от невыносимой боли. В восторге простодушный экзорцист вернул шкатулку владельцу, а тот немедленно продемонстрировал присутствующим, что никаких реликвий в ней нет. Шкатулка была пуста. «Ах, сударь, зачем же вы сыграли с нами эту шутку?» — вскричал возмущенный экзорцист. «Пресвятой отец, — ответил дворянин, — по-моему, это вы изволите шутить, а не я».

В Лудене испытания на глоссолалию применялись, однако без результата. Вот описание эпизода, которое приводит де Нион, твердо веривший в одержимость монахинь. Епископ Нимский, говоря по-гречески, повелел сестре Клэр подать ему четки и прочесть молитву Богородице. Сестра Клэр сначала принесла ему булавку, потом еще что-то, но видя, что епископ недоволен, сказала: «Я вижу, вы хотите от меня чего-то другого». И в конце концов все-таки принесла четки и прочла нужную молитву. Де Нион называет это событие настоящим чудом.

В большинстве случаев чудеса выглядели еще менее убедительно. Все монахини, которые не знали латыни, почему-то стали жертвой демонов, которые тоже не говорили на этом языке. Чтобы объяснить сей странный факт, один из францисканцев во время проповеди объявил, что бесы, оказывается, бывают как образованные, так и необразованные. В Лудене образованные бесы выбрали только мать-настоятельницу. Но и у этих образованных бесов с латинской грамматикой было не все в порядке. Вот часть протокола дознания, проведенного в присутствии господина де Серизе 24 ноября 1632 года:

Бедная Иоанна! Она недостаточно хорошо знала латынь, чтобы разобраться во всех мудреных падежах. Старалась изо всех сил, а они еще были недовольны!

Тем временем господин де Серизе объявил, что охотно поверит в истинность одержимости, «если вышеозначенная настоятельница ответит на несколько его вопросов». Вопросы были заданы, однако остались без ответа. Вконец растерявшаяся Иоанна спаслась от неприятности при помощи судорог и истошных воплей.

На следующий день после этого малоубедительного спектакля отец Барре отправился к главному магистрату и принялся уверять его, что действует из исключительно чистых намерений, оставаясь совершенно беспристрастным и далеким от злого умысла. Надев камилавку, он стал клясться, что ему и в голову не пришло бы прибегать к ухищрениям, обману или понуждению в столь важном деле. Когда Барре договорил, вперед вышел приор кармелитов и сделал точно такое же заявление; он возложил на голову дароносицу и призвал на свою голову проклятья Дафана и Авирама, если в чем-то согрешил или покривил душой. Возможно, Барре и приор были искренними фанатиками, не понимавшими всю чудовищность своих действий, а потому произносившими свои клятвы с чистым сердцем. Отметим, что каноник Миньон предпочел ничего на голову не возлагать и никаких проклятий на себя не призывать.

Среди знатных англичан, посетивших Луден в годы борьбы с бесами, был юный Джон Мейтленд, впоследствии герцог Лодердейл. Отец рассказывал ему о шотландской крестьянке, в которую вселился дьявол, исправлявший неправильную латынь пресвитерианского священника. Молодой человек прибыл в Луден, нисколько не сомневаясь в правдивости подобных историй. Он хотел еще больше укрепиться в своей вере, посмотрев на жертв дьявола. Для этого Мейтленд дважды ездил на континент — один раз в Антверпен, другой раз — в Луден, и в обоих случаях, увы, остался разочарован. В Антверпене «я видел дебелых голландских девок, преотвратно рыгавших при свершении обряда экзорцизма». В Лудене спектакль был повеселее, но убедительностью тоже не отличался. «Я три или четыре раза присутствовал в часовне при изгнании бесов, но видел там лишь распутных девок, певших по-французски похабные песни. Поэтому я заподозрил, что все это мошенничество». Он пожаловался иезуиту, который похвалил юношу за «священное любопытство» и посоветовал придти вечером в приходскую церковь, ибо там он увидит все, о чем мечтает. «В приходской церкви было множество зевак и некая девица, прекрасно обученная всяким трюкам, однако мне приходилось видеть циркачек и половчее. Когда я вернулся в часовню, иезуиты все еще трудились в поте лица сразу у нескольких алтарей. Один бедный капуцин вызвал у меня жалость, потому что ему взбрело в голову, что вокруг него носятся демоны, и потому бедолага постоянно хватался за священные реликвии. Видел я, как изгоняют бесов из матери-настоятельницы. Потом на ее руке, якобы чудодейственным образом, возникли имена Иисуса, Марии и Иосифа, однако я видел, что буквы эти нанесены фосфорическим карандашом. Потом мое терпение лопнуло, я подошел к иезуиту и сказал все, что об этом думал. Он, однако, стоял на своем, и тогда я предложил устроить бесам испытание чужим языком. „Каким языком?“ — спросил он. Я ответил: „Не скажу, но уверен, что эти дьяволы меня не поймут“. [61] Тогда иезуит спросил меня, приму ли я католичество, если бесы выдержат испытание (он уже знал, что я не папист). Я сказал ему: „Я говорил не к этому, да и все дьяволы ада не заставят меня отступиться от веры. Вопрос же состоит в том, действительно ли эти женщины одержимы. Если испытание на знание чужих языков будет выдержано, я публично признаю вашу правоту“. На это он сказал: „Эти дьяволы не странствовали за моря“. Я громко расхохотался».

Итак, согласно францисканскому монаху, бесы были необразованны; согласно иезуиту, они не странствовали за моря. Такие объяснения выглядели весьма неуклюже. Поэтому монахи и экзорцисты придумали несколько новых, с их точки зрения, более убедительных объяснений. Если бесы не говорили по-гречески или по-древнееврейски, то во всем виноват Грандье, заключивший с ними особое соглашение, согласно которому им запрещалось говорить на этих языках. Получилось тоже не очень складно, поэтому возник более веский довод: оказывается, Господу неугодно, чтобы именно эти бесы обладали даром языков. Deus non vult[62] — или, как говорила сестра Иоанна на своей ломаной латыни: Deus поп volo[63]. Эта ошибка, разумеется, объяснялась плохим знанием языка, однако на подсознательном уровне наши оговорки часто имеют особый смысл. Слова Deus non volo можно перевести как «Я, Господь, не хочу», что, вероятно, и соответствовало истинным помыслам Иоанны.

Испытания на ясновидение, судя по всему, оказались столь же провальными. Например, де Серизе устроил так, что Грандье оказался в доме одного из духовных лиц, после чего главный магистрат отправился в монастырь и во время экзорцизма спросил у матери-настоятельницы, где сейчас находится кюре. Сестра Иоанна, не подозревая подвоха, сказала, что Грандье находится в замке.

В другой раз один из бесов, вселившихся в настоятельницу, объявил, что только недавно вернулся из Парижа, поскольку ему нужно было сопроводить в Преисподнюю душу недавно преставившегося парламентского прокурора, некоего мэтра Пруста. Когда навели справки, оказалось, что прокурора по имени Пруст в парижском парламенте никогда не было, да и вообще в тот день никто из прокуроров не умирал.

Позднее, уже во время процесса, другой бес устами сестры Иоанны поклялся на Святом Причастии, что колдовские книги Грандье хранятся в доме Мадлен де Бру. Там устроили обыск. Колдовских книг не нашли, но Мадлен была испугана, унижена и оскорблена — а именно этого, судя по всему, настоятельница и хотела.

Излагая всю эту историю, отец Сурен признает, что монахини частенько проваливались на испытаниях, устраиваемых заезжими инспекторами, а также на показательных экзорцизмах для публики. Многие из иезуитов так и не признали, что поведение монахинь объясняется сверхъестественными причинами, а не просто истерикой и бешенством матки. Сурен пишет, что все эти скептики приезжали в Луден, однако надолго там не задерживались. Для того же, чтобы узреть дух зла в действии, нужно стеречь его денно и нощно, месяц за месяцем. Например, Сурен утверждает, что сестра Иоанна многократно произносила вслух его собственные мысли. Хотя, вообще-то, ничего удивительного в этом нет. Гиперчувствительная истеричка, какой являлась Иоанна, провела в самом тесном общении со своим духовным наставником почти три года. Нет ничего странного, что меж ними наладилась своего рода телепатическая связь. Доктор Эренвальд и другие исследователи обнаружили, что подобный контакт нередко возникает между врачом и пациентом в ходе психоаналитических сеансов. А надо думать, что отношения между монахинями и экзорцистами были куда ближе и интимнее, чем у врача с невротиком. К тому же, в данном случае, в экзорциста вселились те же самые дьяволы, что мучили его подопечную.

Во всяком случае, Сурен был уверен, что настоятельница проникает в его мысли. А всякий, кто способен на такое, по определению наделен либо дьявольской силой, либо божественной. Представление о том, что экстрасенсорные возможности являются природным фактором, которым потенциально обладают многие, а некоторые умеют и активно им пользоваться, отцу Сурену в голову не приходило, как, впрочем, и всем его современникам. Для них существовало только две возможности: или телепатия и ясновидение — химера и вымысел; или же они существуют, но тогда являются наущением духов, то ли злых, то ли добрых. Сурен отклонился от ортодоксальных взглядов лишь в одном: он считал, что бесы могут читать человеческие мысли напрямую, в то время как теологические авторитеты говорили лишь о непрямом чтении мыслей, ибо бесы, обладая особенной наблюдательностью, умеют истолковывать язык телодвижений.

В трактате «Malleus Maleficarum» утверждается, со ссылкой на самых авторитетных ученых, что дьяволы не могут подчинять себе волю и разум человека, а лишь его тело и телесные функции. Во многих случаях дьяволы неспособны даже осваивать тело целиком, а вселяются в некую его часть — какой-нибудь внутренний орган, мышцу или кости. Пилле де ла Меснардье, один из личных врачей кардинала Ришелье, записал имена и места обитания всех бесов, участвовавших в луденском нашествии. Левиафан, например, поселился во лбу настоятельницы; Бехерит — в ее желудке; Валаам — во втором правом ребре; Исака-арон — под последним левым ребром. Эазаз и Карон жили соответственно под сердцем и в середине лба сестры Луизы от Иисуса. У сестры Агнесы де ла Мотт-Барасе под сердцем угнездился Асмодей, а Бехерит — в желудке. В теле сестры Клэр де Сазийи разместилось сразу семь бесов: Завулон — во лбу; Нефтали — в правой руке; Сан-Фен, иногда называющий себя именем Грандье, — под вторым правым ребром; Элими — сбоку утробы; Враг Дев — в шее; Веррин — в левом виске, а Коикуписанс, носящий херувимское звание, — в левом ребре. У сестры Серафики пострадал живот, где в капле влаги прятался то Барух, то, во время его отсутствия, Карро. Сестра Анна д'Эскубло жила с заколдованным листиком, что затаился у нее в животе; листиком ведал бес Элими, который в то же время приглядывал за пурпурной маслинкой, застрявшей во внутренностях у ее сестры. Послушница Элизабет Бланшзр носила по демону под каждой подмышкой, а еще один, назвавший себя Уголь Порока, спрятался в ее левой ягодице. Другие монахини приютили бесов кто ниже пупка, кто под сердцем, кто под левой грудью. У Франсуазы Филатро в передней части мозга поселились сразу четыре демона, причем Иавель бродил по всему ее телу, Буффетисон ограничивался окрестностями пупа. Собачий Хвост, носитель архангельского звания, гулял по животу, а в голове царствовал Гиннильон.

Бесы делали вылазки из их многочисленных убежищ, произвольно распоряжаясь настроением, душевным состоянием, чувствами и фантазиями своих жертв. Хоть им, демонам, человеческая душа была и неподвластна, но косвенно они все же могли на нее влиять. Однако воля человека свободна, а над разумением человека властен только Всевышний. Вот почему одержимый не может проникать в мысли другого человека напрямую. Если иногда может показаться, что дьявол обладает экстрасенсорными способностями, то это иллюзия — на самом деле нечистый просто умен и прозорлив, он умеет правильно истолковывать малейшие движения.

Вполне возможно, что в Лудене экстрасенсорные явления действительно имели место (Сурен, во всяком случае, в этом не сомневался). Но если это и происходило, то вовсе необязательно во время испытаний, при которых присутствовали инспекторы или врачи. Однако церковь учила, что экзорцист может подчинять бесов своей воле. Если ничего не получалось и монахини не выказывали никаких сверхъестественных способностей, значит, по теории, никакой одержимости не было. К несчастью для Грандье (да и для всех остальных участников этой истории), игра здесь велась нечестно.

Рассмотрев ментальные критерии одержимости, перейдем теперь к физическим. Сестра Иоанна с самого начала заявила, что ее бесы заключили с Грандье соглашение, одна из статей которого запрещала им парить в воздухе. Если же кто-то из зевак хотел посмотреть на левитацию, то сие любопытство греховно и богопротивно. Сама Иоанна никогда не утверждала, что может летать, однако некоторые из монахинь заявили господину де Ниону, что несколько раз видели, «как мать-настоятельница приподнимается над полом и висит в пространстве примерно в двадцати четырех дюймах от земли». Де Нион был человеком честным, и если заблуждался, то ненамеренно. Это лишний раз подтверждает, что к свидетельствам людей искренне верующих нужно относиться с известной осторожностью.

Иные урсулинки были менее осмотрительны, чем Иоанна. В начале мая 1634 года дьявол Эазас пообещал сестре Луизе от Иисуса, что поднимет ее на три фута в воздух. Не желая отставать, демон Цербер предложил сделать то же самое для сестры Екатерины от Успения. Увы, ни одной из этих юных особ подняться в воздух так и не удалось. Несколько позже Бехерит, живший в чреве сестры Агнессы де ла Мотт Барасе, поклялся, что сорвет с головы Лобардемона шапочку и закинет ее на крышу часовни. Посмотреть на это чудо собралась целая толпа.

Увы, шапочка осталась на голове у барона. После этого на эксперименты с левитацией был наложен запрет. Испытания на сверхъестественную силу проводил доктор Марк Дункан, шотландский врач, возглавлявший протестантский коллеж в Сомюре. Схватив за руки одну из монахинь, он с легкостью справился с женщиной, которая не смогла его ударить, сколько ни пыталась. После столь унизительного свидетельства бесовской слабости экзорцисты ограничили участие посторонних в экспериментах сованием пальцев в рот монахинь. Тут бесы действовали исправно, сразу хватая свидетелей зубами. Дункан и остальные отказались от такого удовольствия, поэтому все прочие уверились в правоте экзорцистов.

Таким образом, если доказательством бесовской одержимости являются экстрасенсорные способности и телекинез, то получается, что луденские урсулинки были просто истеричками, попавшими под влияние суеверных и жадных до славы монахов, некоторые из которых были мошенниками или сводили личные счеты.

В отсутствие явных доказательств, экзорцистам пришлось опираться на менее убедительные аргументы. Например, такой: монахини безусловно одержимы бесами, иначе чем объяснить бесстыдство их поведения, а также непристойность их речи. «Среди каких распутников и атеистов обучались они всем этим кощунствам и мерзостям?» — вопрошает отец Транкиль. Де Нион, чуть ли не бахвалясь, уверяет нас, что добрые сестры «использовали выражения настолько грязные, что они вогнали бы в краску любого распутника, а поступки этих дев, обнажавшихся самым срамным образом и призывавших свидетелей ко всяким непотребствам, заставили бы устыдиться обитательниц любого борделя[64]». Что же до божбы и кощунств, то «они были столь чудовищны, что нормальному человеческому рассудку до такого додуматься мудрено».

Какая трогательная наивность! Давно известно, что человеческий мозг способен додуматься до чего угодно. Офелия говорит: «Мы знаем, кто мы есть, но кто знает, кем мы можем стать?» Да, любой из нас способен почти на любые поступки. Это относится даже к людям, воспитанным в самых строгих правилах. Так называемый закон индукции распространяется на всю нервно-мозговую деятельность. Любое сильное чувство сопровождается своим антиподом. На всякий позитив находится соответствующий негатив. Когда мы видим что-то красное, вокруг возникает зеленый ореол. Когда задействована некая группа мышц, автоматически реагирует и противоположная. На высших уровнях мозговой деятельности мы сталкиваемся с тем, что ненависть часто сопровождается любовью, а презрение — уважением и даже страхом. Процессы индукции имеют двустороннюю направленность.

Сестра Иоанна и прочие монахини с детства воспитывались в целомудрии и благочестии. Однако именно поэтому в их психике не могли не угнездиться святотатство и непристойность. (В религиозной литературе содержится множество упоминаний о чудовищных искушениях против веры и целомудрия, которым подвергаются ищущие духовного совершенства. Мудрые наставники указывают, что такие соблазны — естественная и даже неизбежная принадлежность духовной жизни, поэтому нельзя впадать из-за них в отчаяние[65]). В обычном состоянии человек подавляет в себе подобные негативные мысли и чувства, не позволяя им проявиться в словах или действиях. Но настоятельница, ослабленная психической болезнью и развращенная своими необузданными, запретными фантазиями, утратила власть над своими эмоциями. Истерическое поведение заразительно, поэтому примеру Иоанны последовали другие монахини. Вскоре весь монастырь впал в вакханалию истерических припадков, богохульств и непристойностей. Экзорцисты же, нуждавшиеся в рекламе своих монашеских орденов и церкви в целом, поспешили воспользоваться болезненным состоянием монахинь, чтобы всемерно раздуть скандал, а заодно и погубить ненавистного Грандье. Монахинь заставляли демонстрировать свои припадки при публике, поощряли святотатственные выкрики и похабство, ибо это всегда возбуждало зрителей. Мы уже знаем, что вначале настоятельница не верила в собственную одержимость. Лишь после того, как духовник и прочие экзорцисты уверили ее, что она стала вместилищем дьяволов, сестра Иоанна поверила святым отцам и стала вести себя так, как положено одержимой. То же самое произошло и с некоторыми другими монахинями. Из памфлета, опубликованного в 1634 году, нам известно, что сестра Агнесса во время экзорцизма не раз заявляла, что в ней нет никаких бесов, однако монахини настаивали на своем. 26 июня прошлого года экзорцист по ошибке уронил горящую серу на губу сестре Клэр, и бедная девушка, разрыдавшись, воскликнула: «Мне говорили, что я одержима, и я поверила, но это еще не значит, что со мной можно обращаться подобным образом!»

То, что начиналось как простая истерика, при содействии Миньона, Барре, Транкиля и остальных, превратилось в грандиозное шоу. Многие из современников понимали это. «Предположим, здесь нет мошенничества, — пишет автор упомянутого выше анонимного памфлета. — Но следует ли из этого, что монахини действительно одержимы? А может быть, поддавшись глупости и игре воображения, они выдумали свою одержимость?» Далее автор пишет, что такое происходит вследствие трех причин. Во-первых, монахини слишком много постятся, слишком много размышляют об аде и Сатане. Во-вторых, толчок воображению нередко дает духовник, уверяющий своих подопечных, что их искушают дьяволы. И в-третьих, когда духовник видит, что монахини ведут себя странно, то по своему невежеству может вообразить, будто они околдованы, а затем немедленно убеждает в том же самом и своих духовных дочерей. Наша история явно относится к последнему из этих трех разрядов. Подобно отравлениям вследствие лечения ртутью или сулемой, или же отравлению лекарствами, частому, явлению наших дней, луденская эпидемия стала своего рода «ятрогеничной» болезнью, то есть была вызвана лекарями, слишком усердно пекшимися о здоровье больного. Вина экзорцистов тем более велика, если вспомнить, что их методы находились в прямом противоречии к правилам, установленным самой церковью. Согласно этим правилам, экзорцизм следовало производить без посторонних, причем запрещалось предоставлять слово самим бесам. Если же они заговорят, им не следовало верить, любые их утверждения следовало воспринимать с презрением. В Лудене же монахинь выставляли на потеху толпе, демонов выслушивали самым подробным образом, о чем бы они ни говорили, будь то секс или духовные материи. Все заявления бесов протоколировались и воспринимались как святая правда. Возникает ощущение, что дьяволов в Лудене принимали, словно знатных гостей из иного мира, а словам их верили, как Библии. Если же бесы святотатствовали или говорили непристойности, зрители относились к этому с пониманием: что ж, такой уж у них, нечистых, обычай. К тому же святотатства и непристойности привлекали публику. Верующие впитывали их как губка, а на следующий день зрителей приходило еще больше.

Аттракцион и в самом деле удался на славу: чудовищные кощунства, грязнейшая ругань, а к тому же еще невероятные конвульсии, при исполнении которых монахини достигли поистине акробатического совершенства. С левитацией ничего не вышло, поскольку взлетать в воздух добрым сестрам не удавалось, но зато на полу они показывали чудеса мастерства. Де Нион пишет, что иногда «они могли завернуть левую ногу через плечо и коснуться щеки. Иные же дотрагивались кончиком ноги до носу. Были и такие, кто растягивал конечности, садился на пол, и было видно, что между их чреслами и полом нет ни малейшего зазора. Однажды мать-настоятельница так растянула ноги, сев на пол, что при росте немногим более четырех футов расстояние между кончиками ее ног составило целых семь футов». Когда читаешь подобные описания, приходишь к заключению, что в женской душе религиозность преспокойно уживается с эксгибиционизмом. Для Вечной Женственности свойственно желание выставлять себя напоказ; жадное внимание публики стимулирует энтузиазм лицедейства. Надо полагать, что у монахинь, заточенных в стенах обители и не избалованных всеобщим вниманием, эта амбиция была особенно развита. Благодаря семи бесам и стараниям каноника Миньона, мать-настоятельница запросто демонстрировала гимнастический шпагат.

Судя по всему, урсулинкам самим очень нравились их акробатические свершения. Де Нион пишет, что, хотя бесы мучили несчастных по меньшей мере дважды в день на протяжении долгих месяцев, женщины отнюдь не жаловались на здоровье. Наоборот, «те из них, кто отличался хрупким здоровьем, теперь заметно округлились». Танцовщица из кабаре и стриптизерша, запрятанная в глубинах женской души, получила возможность вырваться на поверхность, и можно предположить, что эти бедные девушки, не очень-то пригодные для молитвенного созерцания, в эти месяцы были по-настоящему счастливы.

Но их счастье, увы, не было безоблачным. Временами оно омрачалось периодами раскаяния. Иногда монахини вдруг осознавали, в каких бесчинствах они участвуют и сколь жестоко они карают несчастного человека, ставшего объектом их любовных фантазий. Мы видели, что еще 26 июня сестра Клэр высказала жалобу на то, как обходятся с ней экзорцисты. 3 июля в часовне замка та же монахиня внезапно разрыдалась и, всхлипывая, объявила, что все обвинения, выдвинутые ею против Грандье на протяжении предшествующих недель, — ложь и клевета, а действовала она по прямым указаниям святых отцов Лактанса, Миньона и кармелитов. Четыре дня спустя во власти еще более сильного раскаяния, сестра Клэр взбунтовалась и попробовала убежать, но ее схватили у ворот церкви и, брыкающуюся, обливающуюся слезами, доставили обратно, к священникам. Вдохновленная примером мятежницы, другая монахиня, сестра Агнесса (та самая красотка, которую Киллигрю год спустя увидит ползающей у ног капуцинов), воззвала к зрителям, пришедшим поглазеть на ее стройные ножки. Со слезами Агнесса умоляла их избавить ее от рабского служения экзорцистам. Однако последнее слово всегда принадлежало попам. Мольбы Агнессы и угрызения совести Клэр — все это, конечно же, было представлено как происки дьявола, покровителя и защитника Грандье. Если монахиня отказывалась от показаний в адрес обвиняемого, это красноречивым образом свидетельствовало, что ее устами говорит Сатана, а прежние обвинения были чистейшей правдой.

Удачнее всего эта логика работала применительно к настоятельнице. Один из судей составил краткий перечень преступлений Грандье. В шестом параграфе этого документа читаем: «Из всех испытаний, обрушившихся на бедных сестер, самые диковинные выпали на долю матери-настоятельницы. На следующий день после того, когда она дала свои показания, в то самое время, как господин де Лобардемон допрашивал другую монахиню, настоятельница вышла во двор монастыря, облаченная в одну рубашку, и простояла там два часа, под дождем, с непокрытой головой, держа в руке незажженную свечу, а на шее у нее висело вервие. Потом, распахнув двери гостиной, она бросилась на колени перед господином де Лобардемоном и объявила, что хочет покаяться в злобных обвинениях, выдвинутых ею против Грандье, который на самом деле невиновен. Потом, выбежав, она привязала себя вервием к дереву в саду и повесилась бы, если бы ее не спасли прочие сестры».

Нормальный человек понял бы, что настоятельница раскаивается в своих клеветнических измышлениях и страдает от мук совести. Но только не господин де Лобардемон! Ему сразу же стало ясно, что это спектакль, устроенный то ли Валаамом, то ли Левиафаном, а причиной всему — колдовские чары, насланные обвиняемым. Теперь, после признаний сестры Иоанны и попытки самоубийства, вина Грандье стала еще более несомненной.

Спасения для монахинь не было. Они сами построили для себя тюрьму из чувственных фантазий и лжи. Теперь эта ложь превратилась в непререкаемую правду. Кардинал зашел так далеко, что обратной дороги для него не было. К тому же отказываться от своих показаний для урсулинок было небезопасно. Тем самым они обрекли бы себя на кару как в этом мире, так и в следующем. Поэтому после колебаний все они, как одна, предпочли снова встать на сторону экзорцистов. Святые отцы уверили их, что муки совести — не более чем происки Нечистого. То, что кажется монахиням ложью, на самом деле — истиннейшая и непорочнейшая из истин. Церковь готова подтвердить правоту всех обвинений. Монахини слушали, успокаивались, начинали верить. Когда же самообман становился невозможным, на помощь приходило безумие. На уровне реальности спастись из этого ада урсулинки не могли. Но зато они могли подняться ввысь, устремившись душой к Господу.

Еще проще было опуститься вниз, это требовало меньше усилий. Именно туда, вниз, они и устремлялись, все глубже и глубже. Обычно это происходило по доброй воле, под грузом вины и унижения. Иногда же — против воли, под давлением экзорцистов, насиловавших их личность. Спасительное забвение приносили судороги, конвульсии, грязные ругательства, припадки бешенства. Отказавшись от собственной личности, женщины погружались в темный недочеловеческий мир, где все было возможно. Там, в этом мире, аристократки запросто могли превращаться в балаганных акробаток, развлекающих толпу; монахини там сыпали богохульствами, делали непристойные жесты и выкрикивали непроизносимые слова. А можно было опуститься еще ниже, в ступор, отупение, полное забвение и отключение сознания.