Лунное золото Революции

Глава 8

После старта «Вигвама» профессор не стал задерживаться во Флориде.

Неуютно ему стало на космодроме. Что-то давило, в голове звучали чужие голоса, временами мутилось сознание. Он догадывался, отголосками чего были эти ощущения, но ничего поделать не мог.

То, что произошло на большевистской орбитальной станции, основательно выбило его из колеи. Теперь он ждал появления своего двойника, понимая, что тот никуда не делся из него, что немец остался в нем, и что в любую минуту он может вылезти из него и тогда…

Что тогда произойдет, он не знал. Вполне мог его внутренний немец рвануть на ракете в Советскую Россию.

То, что с ним происходило, для удобства и успокоения нервов Владимир Валентинович назвал «мерцанием сознания». Ведь неизвестное и непонятное пугает нас больше, чем что-либо другое, и если дать этому неизвестному название, как-то классифицировать его, оно становится менее страшным.

Избегая давать двойнику возможность сбежать в СССР, профессор покинул Окичоби, и приехал в Аламагордо, к великому сербу, моля Бога, чтоб ипостась его за это время не поменялась.

То ли молитвы дошли куда нужно, то ли нервное напряжение сказалось, но всю дорогу он держался в рамках одной личности и не пытался выброситься из вагона.

А вот стоило ему приехать во Флориду, как последствия экспериментов с психикой, за возможность наблюдать за которыми его добрый гений Апполинарий Петрович без сомнения отдал бы и руку и ногу, проявились во всем блеске.

Через три дня по приезде он уснул русским, а проснулся немцем. Вот так вот попросту. Уснул одним — проснулся другим.

Едва открыв глаза, он ощутил себя немецким профессором Вохербрумом, непонятно как тут очутившимся. Русский профессор болтался где-то на дне сознания, шевеля плавниками, словно снулая рыба. Слава Богу и немец растерялся.

Цепляясь разумом за предметы обстановки, его русской ипостаси удалось кое-как вернуть себе память о себе настоящем, но на это потребовалось не меньше часа, да и после этого его пол дня перекашивало на немецкий. Это повторилось и на следующую ночь, и потом, и потом… С тех пор он взял за правило писать себе утреннему записку, в которой объяснил и напоминал о реальном положении дел. Так, на всякий случай.

Младший брат смерти внушал ему теперь ужас и отвращение.

Сон становился реальной смертью для той, которая засыпала. Сон становился самоубийством. Сны, словно снежная лавина, погребали его под собой, и кто выберется из-под неё, не знал никто.

Эти нелепые, козлиные прыжки сознания продолжались уже неделю. Его сознание представлялось ему, кем бы он ни был, частичками калейдоскопа, у которого, слава Богу, имелось только два узора — русский и немецкий, но профессор не терял надежды, что все же все станет на свои места. Немец раствориться в нем и пропадет.

Только это, почему-то не происходило.

Ничего он не мог поделать со своей головой.

То, что в ней завелось, не удалось залить и водкой. Он попробовал, это исконно русское средство от всех душевных болезней, но вышло только хуже. Потревоженная вторжением алкоголя психика обиделась таким похмельем, что Владимир Валентинович зарекся повторять.

В противовес этому он попробовал утомительные прогулки и длительный сон. Тоже не помогло. Кошмары стали только разнообразнее.

В первый же день после прогулки к холмам он нырнул в какой-то тупой сон, где, ощущая себя немецким коммунистом, отбивался алебардой в каких-то заросших кустами роскошных, вроде Римских, развалинах, от разукрашенных птичьими перьями каннибалов. Все тут было как в хорошем бреду — звуки, запахи, даже логика. Каннибалами предводительствовал не кто-нибудь, а огромный негр с лицом и голосом Антона Ивановича Деникина.

Время от времени этот кошмарный персонаж являлся перед ним лично, пытался поразить огромным топором и пел первый куплет Интернационала на немецком языке. Явно насмешничал.

Потом были еще разные глупости, но и в них он оставался самим собой. Во всяком случае, кем-то одним — немцем или русским.

А вот сегодня дело стало совсем плохо.

Он лежал, выплывая из ужаса, отыскивая глазами то, к чему можно было бы прикрепить свое сознание, к чему-то, что не подведет, не изменится…

Что-то непонятное происходило с ним, непонятное и страшное.

— Так и спятить можно, — пробормотал он, оглядывая серую от предутреннего света комнату. — Или я уже спятил?

На всякий случай нашарил заготовленную с вечера записку, прочитал. Слава Богу, тут все осталось, как было вчера вечером. Русским лег и русским проснулся.

Да и в комнате за ночь ничего не изменилось. Все оставалось на своих местах. Висела тягостная тишина и шевелилась занавеска около раскрытого окна, но все-таки что-то было не так. Выходит, вовсе дошло до крайности. Все, что было «до» было цветочками. Ягодки созрели нынче ночью.

Профессор почувствовал, что ныне его разум перешел какую-то незримую черту. Если раньше сны и были странными, но в них он точно знал, кто есть кто, то сегодня…

Сегодняшний сон стоял наособицу. Это был сон-спор.

…По его ощущению этот спор длился уже не одну вечность, просто он забывал, что случилось раньше, в прошлые разы. Внутри жила неколебимая уверенность в том, что сто, тысячу раз они уже сходились в этом споре, со своим противником и, он уже знал все вопросы, которые будут заданы, и ответы, какие последуют на них, но это ничего не меняло. Они должны были провести еще один раунд. Память не оставила подробностей прошлых разговоров, но в этот раз…

Его полемический противник менял обличья, сбрасывал личины. Он, то обзаводился цилиндром и бобровой шубой, то все это непонятным образом превращалось в невзрачный пиджачишко на косоворотке, но это ничего не меняло.

— Вы, красные, жестоки! Неоправданно жестоки! Вы видели разрушенные усадьбы? Зачем рушить то, что построено людьми и для людей? Вы детей убиваете!

Слушая голос оппонента, он угадывал в нем что-то знакомое.

Бобровая шуба и цилиндр искренне возмущались. Глядя на них, он отчего-то испытывал удовольствие и раздражение, живя одновременно двумя эмоциями.

— Вы хотите сказать, что на их месте поступили бы иначе? — иронично спросила косоворотка. В знакомом голосе мелькнула издевка. Она увидела, как дернулось лицо бобровой шубы. Такое знакомое лицо!

— Думаю, что вам тяжело было бы оказаться на их месте. Это ведь не ваших, а моих предков меньше ста лет назад продавали как рабов — оптом и в розницу. Не вас, а их и их прадедов такие как вы давили налогами поборами. Их жизненный опыт подсказывает им наилучший, наипростейший выход из положения — разрушить, все, что вам дорого, чтоб вам некуда было возвращаться. А убивают…

Он очень жестко улыбнулся.

— Убивают потому, что вы — враги и ваши дети — дети врагов, и дети ваших детей…

— Они — дети!!!

— Пока ваш отец изучал арифметику и играл в солдатиков, ваш дед жал соки из моего деда и моего отца. Потом ваш отец вырос и стал жать соки из моего отца и меня, а вы тоже изучали арифметику и играли в солдатиков… И если б Революция не изменила этот заведенный порядок вещей, то все это повторилось бы и с моими детьми.… Мы враги, что бы вы себе не придумали.

— Но мы все — русские люди…

— Да. Только я из тех русских людей, которых продавали, а вы — из тех, кто продавал и покупал.

Сон крутился как беличье колесо, из которого не было выхода. В голове уживались сразу две правды. И оттого что их было две ни та ни другая не казались ложными.

В эту секунду профессор сообразил, что у него в этом сне нет противника. Обоими персонажами — и шубой и косовороткой — был он сам. Он понял это и ужаснулся. Этот вал ужаса и заставил его проснуться.

В это мгновение перехода из одной реальности в другую, он с ужасающей отчетливостью понял, понял, что никакого перехода не произошло. Теперь он не один. Теперь он — сразу двое. Второй уже никуда не пропадет, и все время будет ждать мгновения, чтоб захватить это тело.

Одно, доставшееся двоим.

…Пока двигались к границе, товарищ Лацис постоянно слышал за спиной бормотание Игната Веселейгляди.

— Граница… Это они границей называют… Точно. Ни стыда ни совести у буржуев… Как еще язык у них поворачивается так это называть. Выдумали чего…

Мало того, что он ворчал, он еще ворчал на русском языке, а слышать русскую речь на границе САСШ и Мексики любому было бы удивительно. Хотя… Кому тут слушать?

Из темноты веяло сухой пылью. Солнце днями в этих местах пекло немилосердно, да и ночь не радовала прохладой. Так что кроме них никого тут и быть не могло.

— Прекрати, — все-таки сказал командир, сплюнув скрипевшую на зубах пыль. — Демаскируешь…

Вообще-то прав был товарищ, как не посмотри. Границей это даже в насмешку назвать было нельзя. Ничего тут от настоящей границы и не имелось. Ни контрольно-следовой полосы, ни колючки, хотя бы в одну нитку, ни собак, ни пограничников… Игнат, сам в недавнем прошлом пограничник-дальневосточник, не с чужих слов знал, что такое граница. Так что удивляла его эта межа между САСШ и Мексикой до невозможности. Да и не межа даже, а так… Провел кто-то ногой в пыли черту и — все…

Ну не мог он никак себе представить, как такая огромная страна не удосуживается охранять себя от врагов.

Как бы то ни было, границу они миновали легко и также легко добрались до Аламагордо. Там места начинались, более-менее цивилизованные, обжитые — городки, фермы…

Местность оказалась вовсе не безлюдной. То тут, то там попадались следы, а время от времени и сами люди… От них уходили, едва заслышав. Двигались с осторожностью, ночевали, где придется и как получится. Гарантированно скрытое от людей место в окрестностях города можно было отыскать только в горах. Далековато, да и неудобно, но где еще прятаться?

Кто-то, может быть, и возмутился бы — как это прятаться? Кому? Спецгруппе ОГПУ, карающему мечу пролетарской революции? Только товарищ Лацис считал по-другому. Орать во весь голос и по-петушиному наскакивать на мировой капитал было непрофессионально. А профессионализм в его работе сводился для товарища Лациса к четырем словам «появился — сделал дело — исчез». Так он поступал всегда, также собирался поступить и в этот раз.

До комплекса зданий Теславских лабораторий было километра три, но домики и ангары хорошо просматривались в полевой бинокль.

— Ни охраны, ничего… Заходи — бери что хочешь… — Традиционно ворчал Веселейгляди, водя оптикой по горизонту. — Это ж как они тут? Это ж как живут люди? Ни забора, ни калитки… Спецобъект называется…

Научный городок и впрямь представлялся легкой добычей. Двух — трех этажные здания с огромными окнами, белые ангары и асфальтированные дорожки от одного до другого и зеленые кусты, и цветы с тропическими ароматами. Где-то там, среди этих веселых игрушечных домиков и стояла страшная игрушка профессора Тесла. Её еще, правда, предстояло найти.

И сломать.

Сломать так, чтоб в ближайшие две недели её не смог бы починить и сам Господь Бог.

А как пахнут цветы в городке, они уже знали.

Первые два дня спецгруппа приходила в городок ночами, обследовали его, а утром, до рассвета, возвращались к себе. Тут даже не скажешь — сопутствовала им удача или нет. С одной стороны — их не обнаружили, что было замечательно, а с другой стороны они и сами ничего не нашли, что никак не радовало.

Правда, теперь они могли точно сказать, где нет этого чертова устройства. Не обследованными остались три корпуса… Ближайшей ночью они планировали осмотреть хотя бы два из трех, а если повезет — то и закончить операцию. Даже если для этого придется брать языка.

…А профессор стал бояться ночей.

Теперь, чтоб оттянуть неприятный, но неизбежный момент, он литрами пил черный кофе и допоздна бродил по лабораториям. Только это не помогало. Чужое сознание пробивало его как короткое замыкание в плохо изолированных проводах. Иногда несколько раз в день, а уж после сна — обязательно.

Рано или поздно сон его настигал и тогда…

В это утро он проснулся немцем.

Прочитав записку, которую традиционно писал себе каждый день, пожал плечами и сунул её в карман. Там таких уже лежало с десяток. Он не выбрасывал их, собирал. В одном кармане лежали написанные по-русски в другом — по-немецки.

Память русского профессора никуда из него не делась, но он ощущал её как прочитанную и не особенно хорошо запомненную книгу. Вроде что-то такое когда-то было, но… Мир вокруг доказывал свою реальность звуками и запахами, а память пряталась где-то на задах.

Теперь оказываясь в шкуре немца, он постоянно думал — что делать? Как вернуться?

Ощущение сотворенного собственными руками предательства бередило душу. Взрыв на Свердловской пусковой площадке, попытка подставить своих товарищей… Он помнил все это и стыдился. Мало того, он и тут делал все, чтоб повредить людям и стране, которая дала ему возможность завершить его космический проект, все то, что не получилось в Германии. Надо было думать о будущем, о возвращении.

Но как?

Как добраться в СССР? Своим аппаратом? Тем, на котором сбежал? Легко сказать!

Дважды он собирался поехать Окичоби, но оба раза на утро немца вытеснял русский, и все оставалось по-старому. И в этот раз все будет так же.

Люди вокруг видели все несуразности, но он молчал и не просил помощи. Он стал сторониться людей. На его странности окружающие внимания уже не обращали. Просто к тем странностям, о каких американцы уже знали, добавилась еще одна — мизантропия..

За привычки бродить ночами по городку, его за глаза называли тенью отца Гамлета. С ним вежливо здоровались и также вежливо прощались. Он вяло реагировал, стараясь реже попадаться на глаза сотрудникам Тесла, да и самому великому сербу. Облегчало положение, что у того дел было невпроворот. Мистер Вандербильт наконец-то выделил деньги и в лаборатории спешно строился новый аппарат.

Вот и сегодня, дотерпев до вечера, он, досадуя, что нет смысла садиться в поезд — все одно утром русский вернет его назад — традиционно вышел побродить по городку, но побродить тенью литературного героя ему не дали. Кто-то ухватил его за горло и уложил на лабораторный пол.

— Кто такой? Чего бродишь?

Вопрос задали по-английски, но этот английский был нечист и профессор, запинаясь от волнения, ответил по-немецки.

— Их бин дойче коммунист!

— Ну-ка, ну-ка… Что он там про коммунистов сказал? — подозрительно спросил Веселейгляди.

— Говорит, что немецкий коммунист.

Услышав русскую речь, профессор с облегчением прохрипел.

— Так вы советские, товарищи. Слава Богу!

Те должно быть тоже обрадовались, но виду не подали.

— А ну-ка, немецкий коммунист… Третий куплет «Интернационала», быстро…

— Горло отпустите, — просипел профессор.

Его чуть отпустили, и он пошептал:

Резо и Игнат переглянулись. Партбилет этот фрукт с собой не носил, что понятно, но и третий куплет Интернационала кое-что говорил. Найти человека, который в американской глубинке просто так взял да и выучил пролетарский гимн, было еще менее вероятным, чем повстречать настоящего коммуниста.

— Правильно. Когда выучил?

— Я работал в СССР.

— Где?

— Свердловская пусковая площадка. Лично знаю первых космонавтов…

Он схватил их за руки, как хватаются за веревку или соломину. Это был шанс! Вот они люди будущего! Они дадут знать товарищам и его вытащат отсюда.

— Найдите товарищей Малюкова и Дёгтя и передайте им, что тут профессор Вохербрум…

От волнения его заколотило крупной дрожью.

Договорить он не успел. Речь прервалась, глаза полезли из орбит.

— Флягу… — шепотом приказал товарищ Лацис.

Глоток спирта все поставил на свои места. Профессор прекратил трястись, глаза вернулись в орбиты и даже порозовел, вроде.

— Кто… Что случилось?

— Ну, так что тут делает немецкий коммунист? — вопросом на вопрос ответил товарищ Лацис.

Профессор тяжело молчал, переводя взгляд с одного на другого, потом выдавил из себя.

— У вас свое задание, у меня свое… Не маленькие, понимать должны… Что вам тут нужно?

— Совет. Где-то тут есть установка. Лучевое оружие. Знаете где?

Поочередно оглядев каждого из четверки, он, наконец, кивнул.

— А-а-а-а, понятно. Покажу… Помогите подняться…

Ему помогли.

— Где мы?

Они не засмеялись только потому, что выглядела их находка очень непрезентабельно. Её шатало, и новые товарищи прислонили профессора к стене.

— Ну это вам лучше знать..

Профессор медленно провел головой из стороны в сторону, читая таблички на дверях. Прикрыв глаза, несколько секунд стоял, покачиваясь, словно перемогал какую-то слабость.

— Нам в здание напротив, в левое крыло. Второй этаж.

Тяжело переставляя ноги, он пошел, слыша позади себя осторожные шаги посланцев из страны Советов.

Внизу, в вестибюле никого не было. Да и кому там быть в три часа ночи? Сквозь вращающиеся двери они вышли в темноту. Фонари, освещавшие дорожки, не помешали им незаметно перебраться через дорогу. Чувствуя настороженное дыхание за спиной, профессор отпер двери и вошел. Кто-то за спиной лязгнул опасным металлом.

— Спокойнее… сказал он сопровождающим. — Обычно тут никого нет… Нам теперь налево. Зал в торце здания….

Через три десятка шагов подошли к металлической двери лаборатории. Один из советских поковырялся в замке каким-то крючком, и та распахнулась. Поставить сигнализацию на неё никому не пришло в голову.

Профессор, словно экскурсовод, прошелся, показывая, где тут что… Трансформаторы, система наведения, калибровщик, поворотный стол…

Товарищ Лацис смотрел внимательно, слушал пояснения. Аппарат не очень походил на рисунки французского аппарата, но общий вид не оставлял сомнений, функции устройства выполняли одинаковые.

Все вроде бы так, но рождало это все у него какое-то тягостное недоумение. Слова «грозное оружие» и то, что он видел перед собой, никак не связывалось воедино. Вместо грозной чистоты, присущей мощному оружию тут во всем сквозила какая-то небрежность, недоделанность… Разруха… Висели провода, стояли какие-то коробки. То там, то тут лежали на козлах катушки бронированного кабеля. Ведра какие-то. И уж совсем лишней смотрелась в комнате кувалда с грязной, захватанной ручкой.

— Что это вы нам показали? Какой-то он недоделанный…

— Так ведь ремонтируют его, — ответил профессор сквозь зевок. — Пять дней как авария случилась… Чувствуете как гарью пахнет?

Товарищ Лацис потянул носом. Точно! В воздухе висел запах какого-то химического смрада.

— Сильно горело?

— Не знаю, не видел. Наверное, если до сих пор несет…

— Так он не работает? — уточнил Резо. В его голосе мелькнуло разочарование.

— Пока нет.

— Это, считай, мы без дела остались? — Спросил Веселейгляди. — Зря, выходит, ехали?

Товарищ Лацис не согласился.

— Ты, Игнат, забыл, что нет такой сломанной вещи, которую нельзя сломать еще раз. Давайте-ка займись.

Товарищ Лацис давал указания, а сам краем глаза держал в поле зрения случайного помощника. Тот стоял безучастно и без прежнего блеска в глазах смотрел, как они расправляются с оборудованием, которое хоть и не работало, но зато выглядело работоспособным.

— У вас взрывчатка есть? — неожиданно спросил он.

— А вам зачем?

— Подорвать бы это… Видите крыша хлипкая какая?

Он показал рукой.

— Все это рухнет сюда и не разобрать потом.

— Дельная мысль, — одобрил товарищ Лацис и без того знавший как поступить. Сзади подошел Резо.

— Кончили, командир…

Товарищ Лацис огляделся. Точно. Беспорядка тут ощутимо прибавилось. Что раньше было разломанным, теперь казалось порубленным. К запаху горелой химии прибавился запах оплавленного металла. Но он и не собирался на этом останавливаться.

— Готовьте подрыв.

Он повернулся к профессору.

— Ну, а с вами, что делать будем?

— Со мной?

Помощник задумался буквально на секунду.

— Понимаю ваше недоверие и одобряю его. Вам, думаю, гораздо спокойнее будет, если я с вами до взрыва побуду? Так что если хотите, могу вас отвезти туда, куда вам нужно… У меня есть автомобиль…

«Кем бы он ни был, — подумал товарищ Лацис, — после взрыва это уже не будет иметь значения… А пока пусть будет подальше от бикфордовых шнуров».

— Хорошо, — согласился он. — Мы принимаем ваше предложение. Где ваш автомобиль?

…Профессор вывез их за город… Машину он вел спокойно, что-то насвистывая. Они успели отъехать километра на два, когда у них за спиной загрохотало, и половину неба озарила вспышка.

— Ну вот и все…

Зарево поднялось, но быстро опало. Товарищ Лацис хлопнул дверцей, выбравшись наружу. Следом без команды вылезли и его товарищи.

— Спасибо за помощь, профессор…

— Товарищ профессор, — поправил его нежданный помощник. — Когда вернетесь на Родину, передайте привет товарищам Дегтю и Малюкову.

Он улыбнулся, но как-то странно, словно растеряно.

— Скажите им, что помню нашу последнюю встречу на «Знамени Революции» и надеюсь увидеться еще раз.

— Передам по инстанции, — серьезно сказал товарищ Лацис, прикладывая ладонь к козырьку. — Обязательно. Удачи вам тут в вашем нелегком деле…

Когда большевики скрылись в темноте, профессор Кравченко вздохнул с облегчением. Стараясь не суетиться, он развернул машину и, не торопясь, поехал назад. Торопиться было уже некуда, да и незачем.

Городок к его возвращению походил на разворошенный муравейник — люди, пожарные машины, оцепление. Как и ожидалось, никто ничего не понимал. Объехав все это профессор убедился, что правое крыло лаборатории практически не пострадало, так, несколько выбитых стекол, и направился к Тесле.

С профессором он столкнулся, когда тот выбегал на улицу. Небрежно по ночному случаю одетый он остановился и вцепился Кравченко в руку.

— Что там, мистер Кравченко?

Русский развернул его и втолкнул обратно в дом. В полутемной прихожей виднелся шкаф и кресла.

Профессор, не отвечая затащил его туда, сам добрался до кресла и со вздохом опустился в него. Он-то в противоположность хозяину был уже почти спокоен. Почти. Только руки еще дрожали.

— Большевики, — объяснил он усаживаясь поудобнее. — У вас выпить ничего нет?

Профессор молчал.

— Взорвали вашу установку, — добавил профессор, шаря глазами по комнате. Где-то тут должно было быть виски. Не может быть того, чтоб не оказалось тут виски. Это было бы несправедливо.

— Что?

— Что слышали. Водки, спрашиваю, нет? Или рома?

Не отводя взгляда от гостя, Тесла достал из шкафчика бутылку виски. Кравченко посмотрев на наклейку поморщился, но, сорвав пробку, приник к горлышку.

— Как это вышло? Вы знаете?

— Еще бы! Я им все показал, — оторвавшись от горлышка, чтоб ответить, русский снова припал к нему.

— Вы!?

В голосе профессора было столько обиды и недоумения, что Кравченко заперхал и облился вином. Пришлось вытереться рукавом. Бутылка из руки перекочевала на стол. Нашарив апельсин, русский без ножа, стал его чистить, вонзая в кожицу ногти дрожащих пальцев.

— Я. Это вам еще повезло…

— Повезло? — эхом переспросил Тесла, глядя на дрожащие пальцы.

— Конечно. Они взорвали аппарат в левом крыле.

Несколько секунд американец стоял столбом, а потом со вздохом облегчения, сел. Влажные ладони коснулись обтянувшей колени пижамы.

— Точно?

— Точнее некуда.

Русский, съев апельсин, еще раз присосался к горлышку, успокаивая расходившиеся нервы.

— Я ж говорю, что можно сказать лично руководил этим безобразием.

— А сами большевики?

— Ушли…

— Ушли?

— Уехали, — поправился русский. — Увез я их от греха…

Тесла, сперва вскинувшийся, сообразил, что к чему и закивал.

— Верно, верно… Это ведь гарантия от повторного визита?

— Вот и я так подумал. Пусть уж доложат, что «..до основанья…». А затем…

Они очнулись в совершенно незнакомом месте. Спокойный желтый свет, металлические стены. Ни окон, ни иллюминаторов, но то, что они остались на Луне, сомнению не подлежало — тяжесть говорила сама за себя. Как они оказались тут, без скафандров, никто из них не помнил.

То, что было вокруг на концентрационный лагерь ничуть не походило. Обычная комната для двоих, только теперь в ней стояли шестеро. Тесновато, конечно, но привередничать не приходилось. Каждый интуитивно понимал, что эта комната не самый худший вариант из возможных.

Бригадный генерал огляделся и, видя на лицах своих спутников туже растерянность, что была и в его сердце, постарался подавить это недостойную эмоцию на своем лице. Взгляд его остался спокоен и холоден.

— Все живы? Целы?

Люди ощупывали себя, и никто ничего не сказал, только пробормотал кто-то растерянно.

— Вот дьявольщина…

— Где мы? Кто-нибудь что-нибудь понимает?

За стеной прокатился неясный шум, словно разговор и шаги сразу нескольких человек. Генерал подошел к двери, прислушался, но тут она ушла в сторону. За дверью оказался уже знакомый генералу большевик.

— Здравствуйте, господа!

На голос обернулись все. Он не торопился продолжать, только оглядывал их, улыбаясь, словно охотник.

— Где мои люди? — резко спросил Воленберг-Пихотский.

— Не беспокойтесь. С ними все в порядке, — продолжая глядеть поверх его головы, сказал большевик.

— Надеюсь… — повеселев отозвался генерал. — Мы Американские граждане и…

— Я уже знаю кто вы, — остановил его большевик. — Мы ведь уже встречались… Помните? Так что не надо…

В его голосе генерал уловил недоверие и пренебрежение.

— Почему вы отделили нас от товарищей?

— По причине тесноты. Мы как-то не готовились принять такое количество гостей. У нас просто не нашлось такого большого помещения, чтоб разместить вас всех. — Вполне доброжелательно объяснил большевик.

Не в коридоре же вас держать? Негостеприимно как-то…

Агрессивности в голосе генерала поубавилось, но напор остался.

— Я хотел бы их видеть.

Он пытался захватить инициативу в разговоре, но у Федосея были иные планы на этот счет. Малюков наклонил голову, прислушиваясь к удаляющемуся шарканью за спиной.

— Если я сочту это необходимым, то я устрою вам такую встречу, но в любом случае не сейчас. Может быть через пару часов.

Оглянувшись на столпившихся за спиной подчиненных, генерал задал главный вопрос:

— Я хотел бы уяснить себе наше положение. Мы ведь на вашем корабле?

— Да. Вы на одном из кораблей Первой Советской Лунной экспедиции…

Большевик вздохнул в некоторой задумчивости.

— Что касается вашего положения… Даже не знаю, как это сформулировать… Вы — люди, задержанные за космическое пиратство. Где-то так…

За спиной генерала вспыхнул шум. Не оборачиваясь он вскинул руку и тот стих.

— Мы не пираты!

— Это я уже слышал, — ответил Федосей — от ваших соседей справа. Готов услышать и вашу версию. Кем же вы себя считаете?

— Военнопленными, — твердо сказал бригадный генерал. — Военнопленными и никак иначе. А, следовательно, на нас распространяется положения Женевской конвенции 1929 года. Как вы видите, мы в форме своей страны и не скрывали своего оружия… Я же вам грозил, помните?

Большевик пожал плечами.

— Ну, разумеется, помню. Со скалой у вас очень эффектно получилось… Только вот память у вас хуже моей. Неужели не помните, господин генерал, что в тот раз мы с вами договорились, что раз между нашими государствами нет войны, то понятия «военнопленный» в нашем конфликте быть просто не может.

Федосей развел руками.

— Даже если вы выполняли решение своего Правительства и то в этом случае я могу рассматривать вас только как диверсантов и шпионов.

Он внимательно оглядел генерала и его товарищей.

— Или вы затеяли это по собственному скудомыслию? А может быть, вы выполняли поручение частного лица?

Генерал не ответил, и товарищи его благоразумно промолчали.

— Если так, то и в этом случае вы не военнопленные, а разбойники. То есть космические пираты.

Дилемма была очевидной, но Федосей благородно не настаивал на том, чтоб генерал сделал выбор прямо сейчас.

— Я понимаю, что это вопрос не простой. Вы подумайте… У вас еще будет время определиться.

Кто-то за генеральской спиной шумно вздохнул.

Большевик успокаивающе взмахнул рукой.

— Да вы не беспокойтесь, господа, не беспокойтесь. Нет пока у вас поводов для беспокойства. Развешивать вас на реях никто не планирует.

Федосей улыбнулся, но в глазах его жил холодок мировой пустоты.

— Нет тут у нас ни рей, ни возможностей. Луна все-таки… Я собственно к вам с предложением… Пока вы тут определитесь…

Больше не смотря на генерала, он обратился к его спутникам.

— Не скрою, ваше появление тут создало для нас некоторые проблемы. Честно говоря, наши запасы не предусматривали наличие на борту такого количества гостей.

— Так отпустите нас, — усмехнулся Воленберг-Пихотский. Федосей покачал головой.

— По отношению к вам это будет не гуманно.

— Ничего. Мы уж как-нибудь доберемся до «Вигвама».

— Нет. В смысле не доберетесь. В настоящее время вы находитесь на территории Советского золотого прииска «Богатый». Это несколько….

Он пошевелил пальцами, подбирая нужное слово.

— В другом месте. Довольно далеко от того места, где мы так счастливо повстречались. Я предлагаю вам другой вариант. Сотрудничество.

— Какое еще сотрудничество?

— Вы отлично знаете, для чего мы сюда прилетели. Не далее как несколько часов назад вы проявили изрядную информированность в этом вопросе.

Генерал кривовато ухмыльнулся.

— Помогите нам загрузить корабли золотом, — продолжил большевик, — и мы вернем вас на Землю.

— Вы хотите заставить нас работать? — удивился бригадный генерал.

— Я хочу, чтоб мы пошли друг другу на встречу, раз уж так сложилось.

— Вы же цивилизованный человек, хоть и не военный, — укоризненно сказал американец, чувствуя свою правоту, основанную на писаном законе. — Должны знать, что военнопленных офицеров нельзя использовать на работах.

Большевик покивал.

— Во-первых, как я уже говорил, для нас вы не являетесь военнопленными, но даже если б я и согласился с вами, то это ничего не изменит. Вы же, господин генерал не так давно убеждали меня, что Земные законы на Луне не действуют.

— Ничего подобного, — не моргнув глазом, парировал генерал. — Там где есть люди, там есть место и человеческим законам. Как можно думать иначе? Мы же с вами цивилизованные люди!

— Не собираюсь спорить с вами, — усмехнулся Федосей. — Только я и не предполагал заставлять вас работать.

Он выделил голосом слово «заставлять».

— Еще так не любимый вами Маркс сказал: «Каждый труд должен быть оплачен!» Я хочу предложить вам поработать за интерес.

— За право дышать? — резко спросил генерал, оглядываясь на товарищей. — Так? Мы верно вас поняли?

Лица американцев помрачнели, стали жестче. Федосей посмотрел на генерала с долей восхищения и подумал, что верно они поступили, изолировав его от остальных астронавтов. Он бы там так распропагандировал всех, что мое почтение.

— Нет, господин бригадный генерал. Дышать вы можете совершенно бесплатно. Точнее за счет гостеприимства советского народа. Даром. Я готов оплатить вашу работу, как и предписывает Гаагская конвенция. Оплатить золотом. Вы ведь не видите разницы между земным и лунным золотом? А дышать вы будете совершенно бесплатно! Что ж с вами поделаешь…

Малюков сильно рассчитывал, что это звонкое слово «золото» вызовет какое-то движение среди товарищей генерала, но те остались бесстрастными, и ему пришлось продолжить.

— Вы обещали нам по два килограмма золота, если мне не изменяет память? Я буду щедрее. Мы подарим вам столько золота, сколько вы сможете унести. А это — Луна. Не забывайте об этом…Тут все весит в шесть раз легче. Ну и разумеется, вернем корабль.

— Нет!

Ненависть бригадного генерала клокотала в груди. Его хотели купить! Купить!

Федосей посмотрел на его товарищей. Там пока генерал стоял спиной, бродили по лицам какие-то эмоции, но озвучить их не решился никто.

— Ну, я собственно, так и предполагал, — спокойно отозвался Федосей, так и не дождавшись ответа. — Но, согласитесь, что я не мог не сделать вам этого предложения.

— Почему? — подозрительно спросил генерал.

— Потому что я сделал его остальным членам команды.

— И что остальные? — спросил из-за генеральского плеча майор.

— Остальные? О! Они показали себя настоящими американцами, — одобрительно сказал Федосей. — Трудолюбивыми, предприимчивыми…

…Когда-то, не так уж и давно, впрочем, Том с удовольствием читал Джека Лондона. Великий американский писатель описывал сильных, презирающих трудности в погоне за воплощением великой американской мечты — миллион в звонкой монете — мужчин. Калифорния, Аляска … Там мужественные американцы, борясь с природой добывали свое золото. Безжалостные бандиты, морозы, от которых разрывало деревья и перехватывало дыханье, дикие звери, по пятам бредущие за золотоискателями, и голод… Тот голод, когда челюсти сводит от желания съесть чего-нибудь и кишки завязываются в узел. И награда за это — блеск благородного металла на дне промывочного лотка.

Это было красиво. Это было мужественно.

А то, что происходило на глазах Тома было совершенно лишено романтизма… Луна — это не Земля. Тут не было и десятой доли той романтики, что наполняла книги Лондона.

Конечно, и тут имелись трудности. Вот, например, скафандр. Как, находясь в этой машине для жилья вытереть пот со лба? Этих сложностей писатель не знал, а и знал бы — не написал.

Скафандр мешал работе, но Порридж уже приноровился к нему. Двинув вперед совковую лопату, Том вогнал её в поверхность золотоносного поля. Благородного металла вокруг валялось столько, что воображение преставало воспринимать его как ценность. Блестящие камушки — не более.

Большевики тоже относились к золоту без почтения.

Они сгребали его большими, похожими на снегоуборочные, лопатами, неизвестно из чего сделанными к большому коробу. Дальше золото поднималось в один из кораблей. Их стояло рядом аж четыре штуки. Внешне почти одинаковые — устремленные вверх конусы, но за неделю работы Том уже научился отличать их друг от друга. Ближе всех, под погрузкой, стоял «В.Ленин», чуть дальше уже заваленный золотом под завязку «Третий Интернационал», за ним — «Карл Маркс». «Лунник», на котором они прибыли сюда и жили, стоял вроде бы наособицу, чуть в стороне.

Что это было за место, Порридж не знал, но знакомой скалы со срезанной вершиной тут не наблюдалось. Им, собственно так и сказали, но верить всему чему тут говорили, он не собирался. Известное дело — большевики. С ними ухо востро держи.

На третий день к работающим в поле присоединился и сам бригадный генерал. Его, и еще пятерых старших офицеров, продолжали держать отдельно и для того, чтоб увидеть своих людей ему ничего не осталось сделать, как выйти на работу.

Как и всем ему выдали лопату, но он вместо того, чтоб работать принялся ходить от человека к человеку и разъяснять всем, что своей рабской работой на большевистских вождей они губят западное общество. До Тома он не дошел, но ему рассказали товарищи. Что-то он там говорил о древних египтянах и непосильном труде…

Генерал пытался объяснить, что все это золото — ловушка, вред для Америки! Он, может быть, и объяснил бы, если б ему дали, но большевики, не будь дураками, быстренько вернули его на корабль. Беспокоились большевики, по мнению Тома, напрасно. Народ и не собирался восставать — все были заняты золотом. Оно притягивало к себе и вязало по рукам и ногам.

А что касается рабского труда… Не чувствовал Том себя рабом. Ну, ни капельки! Если все-таки генерал и был прав, сравнивая их с египтянами, то этим самым древним египтянам можно было только позавидовать. Порридж с удовольствием поддел лопатой кучу мелких самородков. Сколько уместилось — осталось на лопате, остальное посыпалось обратно.

Как это можно понять — золото и — ловушка? Быть того не может. Ошибается, наверное, генерал…

Он все призывал восстать. А против чего восставать? Против самой высокооплачиваемой работы в мире? Они копали золото не задаром, а за очень хорошие деньги, да и как тут восстанешь? Закроют люки, оставят тут, как раньше пиратов оставляли на необитаемых островах, и что тогда? Тут ни пальм, ни бананов, ни воды, ни воздуха. И вообще тут ничего нет кроме золота.

Он попытался вытереть рукой вспотевший лоб, но куда там. Пришлось шевелить кожей лба, стараясь сбросить щекочущие капли. Опершись на лопату, астронавт стал разглядывать корабли. Один из них еще точно стоял пустой.

Один час работы, четыре часа отдыха, потом еще один час работы с самым благородным металлом на свете.

А неплохо было бы захватить парочку этих красавцев. Сколько там, интересно золота?

Или может быть прав бригадный генерал?

В шлеме негромко «запикало». Скафандр давал знать, что воздуха осталось на четверть часа. Пора было заканчивать работу и двигать на ужин…

…Стало традицией, что после работы астронавты собирались все вместе, и Федосей приходил к ним поговорить по душам. Не мог он сидеть спокойно, когда за стеной сидели простые люди, с которыми можно было потолковать о жизни. Первое время встречали его настороженно, видели в нем врага, но со временем все как-то образовалось. Конечно и сейчас Федосей чувствовал на себе разные взгляды — и любопытные, и откровенно враждебные, но любопытных было все-таки больше.

— Здравствуйте господа пираты!

Американцы заулыбались, весело загудели, понимали, что шутка такая у большевика. Это приветствие стало уже своеобразным ритуалом.

— Жалобы, пожелания, есть?

— Гамбургеров бы… — крикнул кто-то.

Он развел руками.

— Потерпите немного. На Земле будут вам гамбургеры.

Том до сих пор старавшийся не разговаривать с большевиком поднял руку, устанавливая тишину.

— Господин большевик. Тут вопрос у меня есть…

Он солидно прокашлялся, добиваясь тишины.

— Вот генерал говорил, что мы тут своими руками Америку гробим… Это так, господин большевик?

Федосей присмотрелся к нему, прищурился.

— Вы по-моему золото копаете, не гробите кого-то… Разве не так?

Американец неопределенно качнул головой.

— А кто вас знает, что вы с этим золотом сделаете… Так что вы, коммунисты, Америке готовите? Только честно.

Ждал Федосей этого вопроса, готовился к нему, потому и отбросив веселость, ответил серьёзно.

— А это смотря что вы понимаете под Америкой… Если Америка для вас Ротшильды и Рокфеллеры, то точно, для них ничего хорошего марксизмом не предусмотрено. А если Америка это те, кто трудится на полях на заводах и в лабораториях… То им наши планы только на пользу.

— А у меня Америка одна. Моя страна!

«Рано им про политэкономию, — подумал Федосей — Не поймут пока…»

— Ну тогда ничего с твоей Америкой мы не сделаем… Что можно с ней сделать? Это с золотом что угодно можно сделать, а с Америкой… Да вы и сами знаете что к чему. Что вот вы, Том, со своей долей собираетесь сделать?

О! Это была тема к которой можно было возвращаться раз за разом… Поговорить про это всякому было интересно. Услышать можно было и что-то дельное, что самому в голову не пришло.

Вокруг стало тихо. Том пожал плечом.

— Я-то? Мне скрывать нечего. Понятное дело — в банке на доллары поменяю и куплю чего-нибудь. Только и вы не увиливайте, ответьте…

Большевик покивал так, словно это все само собой разумелось.

— Вот и мы что-нибудь нужное приобретем.

— Так у вас там все общее. Что можно купить? — удивился американец.

— Вы бы, Том, в гости к нам как-нибудь приехали бы… Во-первых, не все там у нас общее, а во-вторых, можно ведь и не для одного себя купить? Можно ведь для всех… Вот мы для всех и купим. Что-нибудь полезное. Завод Форда, например.

— И что? Вывезете?

— Нет. Зачем же? Начнем в нем социализм строить — восьмичасовой рабочий день, отпуска рабочим, профсоюзы… Вот и начнется лучшая жизнь для трудящихся.

Один за другим корабли уходили вверх.

У Тома язык не повернулся бы сказать «в небо». Не было тут никакого неба, только черная пустота, колючие звезды и серп Земли. В беззвучном вакууме, подпираемые столбами лилового пламени набитые золотом пирамиды уходили к ней, к воздуху, воде, кока-коле и гамбургерам.

Первым к Земле стартовал «Карл Маркс». Из тучи пыли за ним ринулся «Владимир Ленин», следующий, почти невидимый за завесой золотой пыли — «Третий Интернационал». Луна вздрагивала, золотое облако в солнечных лучах густо сверкало, словно там пускали свои цветные шутихи китайцы.

До кораблей было чуть меньше мили, и зрелище получилось впечатляющим. Только вот как бы не последним в их жизни. Об этом думал наверняка не только Том. Они своими руками загрузили стальные громады золотом, и работе пришел конец. А может быть не только работе. Честно говоря, мало кто удивился бы, если б «Лунник» ушел с остальными кораблями. Для большевиков это было бы наилучшим способом сохранить тайну золота — замуровывали же фараоны строителей своих пирамид для пущей секретности, может быть большевики из таких же? Не зря, может быть, бригадный генерал все вспоминал о древнем Египте…

Том передернул плечами от этой мысли. Не дай Бог!

«Лунник» они тоже загрузили золотом, но не доверху. Теперь осталось гадать, кто или что займет оставшееся место. Там можно было бы разместить их всех или, подождав пару часиков, то есть того момента, когда у них гарантированно кончится воздух в баллонах нагрести побольше золота на освободившиеся места…

Том заглянул в глаза товарищам. Мысли у всех, похоже, были одинаковые: возьмут — не возьмут, возьмут — не возьмут…

Он видел, как шевелятся губы за прозрачными лицевыми щитками, и читал по лицам. Кто-то молился, кто-то ругался, кто-то повторял какое-то короткое имя.

«Возьмут? Оставят?» — подумал Том. Неизвестность была мукой. Невозможно было стоять и гадать чем все это кончится, когда ты не в состоянии что-либо изменить. Ни проклясть, ни милости попросить… Господи! Чем же это все кончится!

Мысль, забежавшая в голову, оказалась настолько удивительной, что он перестал думать о неприятностях. Несколько секунд он прокатывая её туда-сюда… А почему бы и не попробовать? Не разбогатею, так развлекусь…

Том подошел к товарищам и знаком попросил свести шлемы так, чтоб его голос был бы слышен сразу двоим.

— Могу предложить пари. Ну, кто готов поспорить?

— На что? — оба были рады отвлечься от зубной боли поганых мыслей.

— Ставлю свою кучу золота, что нас туда впустят… Кто примет?

Джон азартно заворочал головой, но Сэм сообразил и засмеялся.

— А не хочешь наоборот поспорить, что они нас не впустят?

Тугодум Джо ничего не понял и попытался обговорить условия.

— Да я пошутил, — сказал Том. — И выяснил, что шуток вы, ребята, не понимаете…

Не вышло. Жаль… Если б выиграл, то имел бы две кучи золота на Земле. Ну, а если проиграл бы, то остался бы тут без золота. А зачем ему золото на Луне, пусть даже две большие кучи? Его тут и без того достаточно…

Он нашел генерала. Тот стоял в стороне, скрестив руки на груди.

— Господин бригадный генерал. Может быть что-то можно предпринять?

Корабли над ними превратились в лиловые звезды.

— Поздно… — процедил тот. — Слишком поздно…. Может быть другие…

Тогда Том спросил.

— Господин бригадный генерал. Как вы думаете, чем это все кончится?

Генерал чуть повернул голову.

— Для вас? Ничем….

— Ничем?

— Вы — рабочие. Они рабочих не трогают…

Он словно сговорился с большевиками!

В тоже мгновение из люка «Лунника» высунулся кто-то из русских и призывно замахал рукой. Народ зашевелился. Вздохов облегчения, конечно, никто не услышал, но это исключительно потому, что тут вообще ничего нельзя было услышать, а не потому, что их не было. На лицах читалось явное облегчение. Жизнь продолжалась.

Большевик знаками показал, чтоб они захватили лопаты.

Через полчаса они стояли в коридоре и первое, что услышал Том — просьбу не снимать скафандры. По громкой связи звучал веселый голос знакомого большевика.

— Господа пираты! Прошу скафандры не снимать. Поздравляю вас! Наша совместная работа закончилась. Руководство экспедиции благодарит вас за ударный труд….

Тому было слышно, как скрипят зубы у бригадного генерала.

— …и напоминает, что все наши договоренности остаются в силе. Предлагаю вам заменить кислородные баллоны. Через десять минут мы стартуем, и, надеюсь, благополучно сядем рядом с вашим кораблем. После этого вы можете взять на третьем складе столько золота, сколько сможете унести!

Люди радостно заревели. Власть золота была сильнее власти бригадного генерала.

— На все это вам дается час времени. Хочу напомнить, что остальные помещения корабля надежно заблокированы.

Третий склад Том помнил. Золото там просто лежало на полу огромной кучей. Он долетел туда одним из первых. Конус с пологими сторонами состоял из маленьких и не очень самородков. Одни были величиной с ноготь, другие — с человеческую голову. Таких было не много и именно к ним все бросились в первую очередь. Том стиснул кулаки и тихонько взвыл. Глаза разбегались оттого, что он видел. Куда его деть? Не было в скафандре ни карманов, ни сумок, ни ящиков. Остальные тоже оторопели, но он сообразил первым. Отстегнув шлем, он пригоршнями стал засовывать мелкие самородки за пазуху. Благородный металл сыпался внутрь, прокатывался по ногам и застревал там. Кто-то копался в золоте, отыскивая самородки покрупнее, но многие последовали примеру Тома.

Слава Богу, золота было столько, что драться из-за него никто и не подумал.