Лунный свет

Глава шестнадцатая

Несколькими неделями позже, когда корабль был почти закончен и готов к плаванию, проливной дождь дал Остину повод остаться дома и приняться за горы бумажных дел. Сохраняя дистанцию, ему удалось вбить клин между собой и Обри, и она не решалась его потревожить. Она оставила его в одиночестве и ушла по своим делам, когда он уселся за стол с заплесневелыми гроссбухами и грудами пожелтевших грамот.

Но даже в тиши кабинета, когда дождь барабанил по сводчатым окнам, а огонь весело плясал за каминной решеткой, Остин не мог сосредоточиться. Пара смеющихся зеленых глаз стояла перед ним, когда он погрузил перо в чернила и прикоснулся к бумаге. Когда он пытался разобраться в поблекших каракулях старых гроссбухов, ему чудились то маленький подбородок, то обиженно надутые полные губы. Он уставился на огонь и увидел летящие по ветру медвяные волосы.

Молчание жены начало тревожить его. Пока он отсутствовал дома, то знал, что за ней приглядывают. Каждый день он получал сообщения от Джона или своей матери о том, чем в этот день занималась Обри. Он знал, когда она отправлялась с семьей Сотби на пикник, знал, когда Харли приезжал, чтобы взять ее на верховую прогулку, знал о попытках нанять слуг и уладить старые ссоры. Он чувствовал неодобрение в одних сообщениях, насмешку в других, но во всех них сквозила симпатия к ней. Маленькая графиня потихоньку прокладывала себе дорогу к сердцам жителей графства.

Маленькая графиня и ее любимцы, мог он добавить, когда один из котят прыгнул ему на колени и принялся ластиться, требуя внимания. Животных в доме прибавилось – Остин заметил маленького ягненка в конюшне с Балериной и выводок желтых крошечных цыплят у кухонной двери, но не делал никаких замечаний по поводу растущего поголовья.

Остин встал и, неся урчащего котенка, бесцельно направился в холл. Он думал услышать голоса прислуги, или шум уборки, или хотя бы сюсюканье Обри с ее любимцами. Но больше всего ему хотелось услышать ее смех.

Только настойчивость помогла графу отыскать ее местонахождение. Дверь в библиотеку была слегка приоткрыта, он заглянул в нее, почти уже поверив в то, что она пуста, но тут уловил аромат сирени. Тихо толкнув дубовую дверь, он шагнул в полумрак.

Облаченная в тонкий белый муслин, легкая фигурка Обри казалась сгустком неземного сияния на фоне унылых грязных полок с заплесневелыми книгами. Она задумчиво смотрела на потолок, туда, где дождь сочился через трещину в прогнившей деревянной балке и ручейком стекал за древние религиозные трактаты.

– О чем бы вы ни думали, я не в состоянии купить это, – сказал Остин, и его голос эхом прокатился по лишенной ковров комнате.

Оторванная от своего занятия, Обри взглянула в сторону двери, и уголки ее губ дрогнули в улыбке. Облаченный по-домашнему: в жилет без сюртука и брюки из лосиной кожи – Остин выглядел настоящим хозяином своего дома. Только мурлычущий котенок на руках вносил в его облик легкий диссонанс. Глубокая голубизна глаз смягчала выражение его лица, и она почувствовала внезапное желание отбросить кудри, ниспадавшие на высокий лоб.

– Мысли так дорого стоят? – спросила она, подавляя желание подойти к нему.

Он улыбнулся этому уколу.

– Ваша, правда. Каждый раз, когда вы хмурите лоб, я слышу звон падающих монет.

Это было легким упреком. Он ничего не сказал, когда на полу ее спальни появился ковер, а на его кровати сменились занавески. Он знал, что приправы к еде не возникли из ничего, а новое белье, покрывшее кровать, и появившиеся стол и сервант не были результатом колдовства. Он не знал, появились ли они из ее кошелька или за счет его кредита, но не попрекал ее этой «роскошью». Она была очень скромной по сравнению с тем, что Обри сюда принесла. Он только хотел, чтобы она некоторое время держалась подальше от приданого, которое он собирался вернуть ей до последнего цента. Обри погрустнела.

– Я и в мыслях не рассчитывала на ваши деньги, Остин. Я хочу только вашего комфорта. Цыплята скоро начнут нести яйца, а это уже деньги. Скоро я получу свои карманные деньги за три месяца. Я не думаю…

Остин пересек комнату и вручил ей котенка.

– Маленькая глупышка… – тепло пробормотал он. – Я не жалуюсь. Но если все, что вы собираетесь делать – это придумывать новые способы, как тратить время и личные деньги на эти развалины, тогда могу предложить более доходное занятие.

Обри взяла котенка и впилась глазами в его лицо.

– Вы так думаете? Могу я как-то вам помочь?

Сердце забилось в груди, и было бы лучше, если бы он не продолжал, но он не мог отвернуться от ее умоляющего взгляда.

– Это касается времени, которое стоит денег. Пока я сижу наверху и корплю над колонками цифр, вы могли бы научиться, как это делается. Пойдемте, я научу вас, как вести книги.

Если бы он сказал, что научит ее копать могилы, она все равно с радостью пошла бы за ним. Дистанция, которую он между ними установил, терзала ее сердце и душу, и она отчаянно пыталась понять его поведение.

Почему-то работать над грудой бумаг стало легче, когда рядом оказалась ее золотистая голова, и он облегченно погрузился в записи древних гроссбухов. Остин показал ей, какой доход он ожидает получить от нынешнего урожая и какой приплод дадут овцы на дальних пастбищах. Она отметила, как дорого обходится привлечение работников издалека, но даже с учетом этого прибыль должна быть хорошей. Сам Остин лучше понял состояние своих финансов, когда начал объяснять ей. Если все пройдет гладко, уже через год он сможет выбраться из долгов.

Аромат сирени перебил затхлый запах старых фолиантов, и совсем не огонь камина разогнал холод в комнате. Им хорошо работалось вместе, и работа была сделана даже быстрее, чем ожидалось.

Остин глядел в окно, забрызганное стекающими каплями дождя, пока Обри четким, ясным почерком выписывала результаты их подсчетов. Дождь закончился, и из-за темной тучи появился золотой луч солнца. В небе заиграла радуга, и он обернулся спросить Обри, не хочется ли ей выйти наружу и найти конец радуги, но сосредоточенный вид жены, склоненной над столом, изменил направление его мыслей.

– Как вам с Харли? – глухо спросил он. Обри удивленно посмотрела на него.

– Харли?

Она совершенно не могла вспомнить это имя, настолько далеко унеслась в мыслях. Все ее существо сосредоточилось на этой комнате и мужчине, стоявшем рядом. Напоминание о Харли разрушило окутывавшее ее чувство безопасности.

По удивлению на ее лице он мог сказать, что встревожил ее, но воспоминание о той сцене на пригорке, которую он наблюдал, неотвязно преследовало его по ночам все эти недели. Он ничего не мог поделать, но хотел знать, какие еще сцены, о которых он не подозревал, имели место. Скоро его корабль будет готов к плаванию. Когда он вернется домой, как она его встретит? Будет помнить или забудет?

– Я разговаривал с ним на прошлой неделе. – Остин пытался говорить беспечно. – Разговор получился довольно уклончивым. Хотел бы я знать, не вышла ли у вас с ним размолвка.

Обри отложила перо и посмотрела на графа. Он стоял у окна напротив солнца, и ей был виден только его силуэт: темная копна кудрей и широкие плечи под свободно ниспадающей тканью. Он не прикасался к ней с тех пор, как она дала ему пощечину, внезапно поняла она, и тоска, вызванная этой мыслью, пробудила другие чувства.

– Почему вы не сказали мне, что он был вашим шурином?

Вопрос застал Остина врасплох, и он не стал отвечать сразу же. Вместо этого он опустился в удобное кресло у камина и протянул к теплу больную ногу.

– Я и не знал, что вам нужны уроки истории, – ответил он почти резко.

Обри проигнорировала резкость в его тоне. Ей может никогда не представиться другого случая, и она хотела прояснить этот вопрос.

– Харли никогда не слышал вашей версии случившегося, хотя уверен, что вы невиновны. Не могли бы вы рассказать об этом сейчас?

Она не упрашивала, но успокаивающая мягкость ее голоса подействовала на него. Он мог встать и выйти, проигнорировав просьбу, но Остин вдруг обнаружил, что ему хочется говорить. Только у нее он мог бы найти понимание, которого не было у других.

И тогда он начал говорить. Начал издалека, озвучивая историю, которую много раз прокручивал в голове и сам не мог до конца понять.

– Луиза и я выросли вместе, но совсем не знали друг друга. Когда я впервые повстречал ее, ее отец был торговцем в Эксетере. Когда началась война, он купил у моего отца старое поместье, принадлежавшее аббатству. Всякий раз, когда я оказывался дома, мы с Луизой отправлялись на прогулки верхом. Она казалась более настоящей, чем напудренные лондонские мисс. Я не был у нее первым, но не знал об этом. Я не думал о женитьбе, пока не умер мой отец и я не обнаружил, что оказался по уши в долгах.

Остин наклонился, взял кочергу и принялся ворошить рассыпающиеся тлеющими угольками поленья в камине. Он повернулся к ней спиной, но Обри могла представить себе его лицо. Боль воспоминаний отпечаталась на его лице в усталых морщинах вокруг рта.

– Луиза хотела от жизни слишком многого, больше, чем мог дать ей ее отец, больше, чем мог дать я. К тому времени Сотби ослеп. Его жена была болезненной, к тому же у него было трое младших детей, которым он хотел дать хорошее воспитание. Он никогда этого не говорил, но поведение Луизы он почти не мог контролировать, а оно ставило под угрозу все планы и мечты, которые он вынашивал. Возможность выдать ее замуж за дворянина была слишком соблазнительной, чтобы ее упустить. К моему стыду, я позволил себя купить.

Отвращение Остина к самому себе было тщательно замаскировано, но слышалось. Обри хотелось встряхнуть его, сказать, что он не сделал ничего, кроме того, что делалось поколениями дворян задолго до него, но она не решалась прервать исповедь человека, который молчал многие годы. Она могла только подбодрить его.

– Я думаю, вначале вы немного любили ее, не так ли? Остин задумался над ее вопросом. Это было легче, чем думать о том, что произошло позднее.

– Легко любить, когда человек молод и вся жизнь впереди. Она была красива и на время наполнила мои ночи радостью. Да, я мог бы полюбить ее. Но это еще не все.

Он подумал о молодости Обри и яснее понял свое инстинктивное стремление соблюдать с ней дистанцию. Ему легко заронить в ней мысль о любви простым учтивым обращением, но она слишком молода и неопытна, чтобы разобраться в своих чувствах. Он мог бы взять ее, не добиваясь любви или уважения, но он стал бы презирать себя за это, и очень скоро и она станет относиться к нему с презрением. Нет, лучше подождать, пока он добьется прав иметь такую жену, как Обри. Возможность того, что она станет ждать его, была крайне мала, но, это была единственная возможность, которой он мог воспользоваться. Только тогда он сможет полностью быть уверен, что возникла действительно любовь, а не чахлая уродливая пародия, которую он однажды испытывал.

Он вздохнул и переменил положение, чтобы унять боль в ноге. Он спешил высказаться.

– Луиза хотела быть представленной в лондонском обществе. Ее влекла возможность стать графиней. Я пытался отговорить ее, ведь у меня не было такого богатства, чтобы купить ей место в свете, которого она страстно желала, но была лишена из-за своего происхождения. После того, как она спустила половину своего приданого, чтобы достичь недостижимого, я заставил ее вернуться сюда. Но с тех пор все пошло наперекос.

Я вложил в корабль большие деньги и, не решившись отправить его без присмотра, отбыл на нем сам. Отсутствовал я полгода, а когда вернулся, оказалось, что Луиза растратила остатки своего приданого и мои сбережения, и я потерял кредит во всем графстве. Я так и не узнал, на что она потратила все средства. Знаю, что на аббатство ушло очень мало…

С сердцах он махнул рукой, дернулся телом, и скамеечка, на которой лежала больная нога, опрокинулась. Обри вскочила, подняла скамеечку и подставила ему под ноги. Иногда, как сейчас, было видно, что графа начинает донимать боль в колене, но он всегда отказывался, когда она предлагала поставить компрессы. Ей хватило ума не предлагать их снова. И правильно, потому что граф был настолько погружен в прошлое, что, отвлеки его сейчас, и он мог бы замолчать.

– Моментально все из плохого стало отвратительным, – продолжал Остин. – Когда мы были вдвоем, мы постоянно ссорились. Думаю, она специально искала повод для ссор. – Ему хотелось знать, понимает ли Обри, что это означает между мужем и женой, но он не стал вдаваться в объяснения. Луиза завела любовника и стремилась не пускать в постель мужа. Правда была достаточно мерзкой и без разъяснений.

– Я все время пропадал в Эксетере Сотби обвинял меня в том, что я завел любовницу и пренебрегаю его дочерью. Кстати, он был прав, но Луиза была этим довольна. В то же время я заметил, что она пудрится сильнее, чем обычно. В моем присутствии она надевала только платье с длинными рукавами, с воротником под горло. Вначале я не понимал, что к чему. Я был молод и невежественен. Но когда в последний раз я вернулся из плавания, то узнал правду. Если бы мне удалось вырвать у нее имя этого человека, я бы убил его. Он сломал ее, в буквальном смысле этого слова разрушил, но я по-прежнему не знаю, кто он.

Гнев и страдание, помутившие разум, звенели в его голосе, и Обри захотелось закричать, чтобы он прекратил себя мучить, прекратил носить в себе груз, который ему не под силу. Но она ничего не могла сказать. Он по-прежнему защищал Луизу, по-прежнему избегал называть ее изменницей, но она поняла, что мужчина, которого он хотел убить, был любовником Луизы.

– Я совершенно уверен, что в тот последний день она сошла с ума. Я не знаю, что случилось, но когда я появился на пороге, она налетела на меня в гневе и слезах. Я предложил ей бренди, а она плеснула его мне в лицо. Я бы вызвал врача, но тоже вышел из себя и не мог разумно рассуждать. Я ударил ее, пытаясь привести в чувство. Но это оказалось наихудшей вещью в мире, которую я только мог сделать.

Обри внезапно поняла реакцию Остина, когда она ударила его той ночью в Лондоне. Она содрогнулась при мысли, как он сдерживал себя, какой гнев подавил. Теперь она знала, что он бы никогда больше не поднял руку ни на одну женщину. Если бы он вновь столкнулся с такой ситуацией, он, несомненно, ушел бы. Она вознесла благодарственную молитву за то, что он не бросил ее.

Безжизненным голосом Остин продолжал свой монолог:

– Луиза выбежала из дома, и я помчался за ней. Она выехала раньше, и ее конь был свежим. Мой был утомлен. Я думаю, было бы лучше, если бы я позволил ей уйти. Тогда мне не пришлось бы жить с тем, что случилось, до конца своих дней. На то, что случилось в тот день, я бы смотрел так же отстраненно, как и любой другой.

Его последние слова были настолько мучительны, что Обри не смогла больше терпеть его боль. Не думая о приличиях, Обри скользнула к нему на колени и обняла за шею. Он привлек ее, но не стал прерывать монолога. Он должен был объяснить ей, почему позволил сплетням навесить на себя ярлык убийцы и как трудно будет его снять.

– Луиза была слишком хорошей наездницей, чтобы подвергать опасности лошадь на краю южного ущелья. Когда я ее настиг, она уже спешилась. Она пыталась сохранить равновесие на валуне над самой высокой точкой оврага. – Голос Остина затих до тихого бормотанья, как если бы он говорил сам с собой. – Когда она меня увидела, на ее лице появилось выражение печали. Мне никогда его не забыть. Это было хуже всего, хуже даже того, что произошло потом. Думаю, она умерла уже тогда, а не мгновением позже. Она помахала мне на прощание, а затем, прежде чем я успел сделать к ней хоть шаг, бросилась в овраг.

Его голос охрип, и Обри смогла вообразить картину, которая стояла сейчас у него перед глазами. Из ее глаз хлынули слезы при мысли о муке, которую он должен был испытать, о чувстве беспомощности и вины, которые неотвязно терзают его память. Слезы покатились по ее щекам и смешались со слезами на лице Остина.

Оба они жаждали утешения и повернулись друг к другу. Остин поцеловал ее и, почувствовав соль на ее губах, на мгновенье забыл о своей боли в объятьях нежной утешительницы. Он жаждал ее, но не такой ценой. Вздохнув, он отстранился.

– Не плачьте. Я не стою ваших слез.

– Мне так ее жаль… – прошептала Обри. Остин тяжело вздохнул.

– Вы даже не знали ее, эту глупую гусыню. Как вы можете жалеть кого-то, кого не знаете?

– Но я знаю вас, – твердо возразила Обри. – Она, должно быть, поняла, какую глупость сотворила, променяв вас на человека, который ее бил. Вот почему она так поступила. В конце концов, она поняла, что ей остается только спасти вас от самоубийства. Ей даже не пришло в голову, что вас могут обвинить в ее смерти. Это так страшно, Остин. Почему есть на свете такие люди?

Ее невероятная проницательность, выраженная так по-детски, на мгновение лишила Остина дара речи. Раньше он никогда не рассматривал поступок Луизы в таком свете, но сразу же понял, что Обри права. Луиза не была только плохой, избалованной и эгоистичной. В конце концов, она поняла, что натворила, но было уже слишком поздно. Печальное открытие, но не настолько тяжелое, как чувство вины, которое он ощущал раньше. Как эта женщина, по сути, еще ребенок, смогла дойти до этого, было выше его понимания.

– Все мы люди, Обри, всем нам свойственно ошибаться. Я думаю, вы доверяете мне больше, чем я заслуживаю.

Однако он все еще не мог отпустить ее от себя. Он баюкал ее на руках, вдыхая аромат сирени и наслаждаясь прикосновением к ее телу. Они были женаты уже около двух месяцев, и все это время у него не было женщины. Вывод лежал на поверхности, но он усилием воли сдержал себя. Скоро он уплывет, и будет отсутствовать несколько месяцев. Сейчас не время начинать отношения, которые могут никогда не возобновиться.

Словно прочитав его мысли, Обри осторожно освободилась из его объятий.

– А я – это другая ошибка?

Суровая усмешка притаилась в уголках его губ, когда Остин ссадил ее с колен и помог встать на ноги.

– Вы ошибка, несомненно, но я не совершил ее с вами. Никоим образом.

Она подозрительно посмотрела на пего, по не стала углубляться и перевела разговор на другую тему.

– Что слышно о моем отце? Нашел он вашего зятя? Остин снял со скамеечки ногу и встал рядом с ней.

– Они выяснили, какой корабль находился поблизости, когда был похищен Адриан, и узнали его маршрут. Потребуется какое-то время, чтобы письма дошли во все порты по пути его следования, и на то, чтобы корабль вернулся в Лондон. Нам остается только надеяться, запастись терпением и заниматься своими делами.

Это озадачило ее еще больше, но она не стала задавать вопросов. Она заподозрила, что он специально напускал туману, и не хотела доставлять ему удовольствие посмеяться над ней.

– Вы написали своей сестре? Она, должно быть, ужасно беспокоится.

Остин улыбнулся.

– Написал. Я мало, что мог пообещать ей, но это лучше, чем ничего. Вы хотели бы еще что-то узнать? Как видите, сегодня я совершенно добровольно отвечаю на все ваши вопросы. Завтра может быть по-другому.

Он отпустил ее плечи, и она почувствовала, что их близость прервалась.

– Вы написали ей о нашем браке? – спросила она с любопытством, опасаясь его ответа.

Улыбка исчезла, и он серьезно посмотрел на нее.

– Я рассказал ей о нашем браке и о помощи вашего отца, но ничего не говорил о сопутствовавших обстоятельствах. Не нужно, чтобы она об этом знала.

Обри кивнула, не понимая, откуда у нее это чувство облегчения. Она только сейчас внезапно поняла, насколько он признавал их брак. Как глупо было подумать, что он отрекся бы от него.

Она улыбнулась, запечатлела поцелуй на своих пальцах и приложила их к его губам.

– Это единственный секрет, который навсегда должен остаться тайной за семью печатями.

– Кокетка, – покачал головой Остин и, поскольку не смог справиться с собой, обнял и поцеловал ее.