Люби меня нежно. И сердца боль

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

В доме было тихо. Светлана Владимировна не знала, что может быть такая тишина. Эта тишина не пугала, не настраивала на тоскливый лад, не сводила с ума. Она умиротворяла, как старая колыбельная, которую помнишь всю жизнь и от которой становится тепло на душе, стоит только ее услышать.

Так и эта тишина.

Это был дом Жеки. Вернее, дача, доставшаяся ему от родителей и расположившаяся в дачном поселке. Но дача большая, с любовью обустроенная, явно предназначенная для полноценного отдыха, с тем самым смыслом, какой вкладывали в слово «дача» до революции: с чаепитиями на веранде, яблоками в вазе посреди стола, с яркими закатами, росными восходами, с сладковатым запахом свежескошенной травы, ароматом сосен, птичьей перекличкой…

Конечно, она не сразу согласилась сюда переехать. Жеке пришлось постараться, чтобы уговорить ее уехать из пустой городской квартиры. Точку в этих уговорах поставило его предложение выйти за него замуж.

Господи, как же она смеялась, когда он с серьезным видом сотрудника похоронного бюро пришел к ней с цветами, шампанским и тортом (типичнейшим «джентльменским набором» восьмидесятых), долго мялся, лепетал что-то про погоду, а потом одним дыханием вытолкнул из себя предложение «руки и сердца». Выглядело все это ужасно глупо.

«Жека, мы уже не в том возрасте, когда можно изображать смертельно влюбленных, ты не находишь?» — спросила она тогда, еле сдерживая смех.

«Может быть. С той лишь разницей, что я ничего не изображаю», — заметил Жека, вдруг перестав напоминать представителя похоронного бюро и вновь став тем самым Жекой, которого она знала.

Да, она ощущала, что любит его. Но это была не та любовь — безумная и всепоглощающая, помимо которой все кажется неважным и мелким. Это было ровное, светлое, удивительно уютное чувство покоя и неторопливости. Сознание того, что никуда уже ничего не денется, не исчезнет, стоит только появиться какой-то преграде на пути, не пропадет, не провалится, не растает под действием каких-то новых впечатлений, не покинет и не предаст. Зыбкость, неустойчивость, бури и вихри, сотрясавшие их в молодости, прошли, уступив место теплому ветерку взаимной симпатии, спокойному влечению, которое не тяготило их, не обременяло и не заставляло мучиться бесполезными сомнениями относительно чувств друг друга.

Они встретились, как два путника, которым вместе показалось хорошо и приятно и которые решили идти дальше.

Свадьбу назначили через месяц. Светлана Владимировна пыталась дозвониться до сына в Москву, но телефон упорно отказывался соединять их. Сам Вадик не звонил уже несколько месяцев. То ли готовился к поступлению в заграничный университет, то ли еще что-то мешало просто набрать номер.

Нет-нет, она не осуждала сына. У него теперь появилось столько возможностей, столько новых знакомств, столько увлечений, что пенять ему за это было просто глупо с ее стороны. Она не станет ему мешать, не будет становиться у него на пути. Тем более, когда у него все пошло так хорошо.

Однако душу точила непроходящая тревога. Какой-то паршивый червячок грыз ее внутри, не давал покоя. Быть может, это была задавленная внутри ревность к его отцу (хотя она до сих пор не могла понять: как это он принял его?). А быть может, все прошло бы, если бы сын просто позвонил. Но он не звонил, несмотря на то, что в их квартире она установила автоответчик, подробно объяснявший ее голосом, где ее теперь можно найти.

Иногда она порывалась вернуться, боясь, что сын, узнав, где и с кем она теперь, сам не хочет с ней связываться.

За окном потемнело. По крыше маленькими мокрыми сапожками затопотал дождь.

Скоро должен был вернуться со службы Жека. Она любила эти последние часы перед его возвращением. Любила ожидание и предчувствие праздника. Ну, если не праздника, то чего-то очень хорошего.

Жека часто привозил цветы или что-нибудь вкусненькое, зная ее слабость к сладкому. Но еще чаще это были стихи или картины. Картины он писал в своей мастерской, располагавшейся в мансарде, а стихи получались у него и на службе, и в троллейбусе, и на рынке… Где угодно его могла посетить шаловливая муза, нашептывавшая ему немножко наивные рифмы.

В его глазах светилась такая нежность, когда он читал очередную проказу своей музы, что иногда Свете казалось, что она просто спит и видит удивительный сон. И не хотелось просыпаться. Не хотелось возвращаться в реальность, где мир пуст и нет в нем ничего, кроме суеты житейской. Но через секунду она понимала: все, что ее окружало, — и есть реальность. И все становилось проще, ярче, теплее. Уже не было в душе стылого холода, страха, нервозности бабской дурной, когда на ровном месте вдруг хочется швырнуть что-то на пол и расплакаться неизвестно от чего… Да мало ли, от чего плакать хочется. Причина всегда найдется. От отчаяния, от одиночества, от сознания сделанных в молодости ошибок.

Но теперь все изменилось.

Жека привез ее в этот дом, и она сразу же полюбила его надежные деревянные стены, стулья, столы, шкафы. Словно она уже была в этом доме когда-то, ходила по этому полу, прикасалась к дверным ручкам, пила из этих чашек, стоявших за толстым стеклом старинного, потемневшего от времени буфета, сидела у камина в кресле-качалке, на спинку которого был брошен теплый плед. Здесь все было так знакомо. И в то же время так ново… Сюда не проникал городской шум, не оставлявший городского жителя в покое ни днем, ни ночью, не достигала грязь тротуаров, дым машин не забивал легкие.

Всего лишь несколько выходных, проведенных в этом доме, и она уже не могла вернуться в город, не могла заставить себя подняться, как обычно, и идти на завод.

«Если хочешь, можешь уволиться, — сказал Жека. — Я неплохо продаю картины. Проживем. Мужчина я или нет, в конце концов?»

Счастье так трудно было удержать в себе. Да и не хотелось ей его удерживать.

Все случилось само собой. Прямо на лестнице. Ей и в голову не пришло стыдиться или корить себя за это. Между ними не стояла юношеская стыдливость. Опасения и комплексы давным-давно сгинули в Лету, рассеялись, как туман. Остались только она и Жека.

Радость, которую ей доставил Жека, она не могла сравнить ни с чем. Ей не с чем было сравнивать то чувство блаженства, которое обрушилось на нее, накатило волной, поглотило ее всю. И не один раз…

Казалось, самые сокровенные мечты сбылись, самые потаенные желания исполнились, будто по волшебству.

Они не выходили из дома несколько дней, говорили и не могли наговориться, словно до этого провели несколько лет на разных необитаемых островах. Да так и было. Просто острова эти не в море были, а на суше.

Теперь она ждала его. Начала ждать сразу, как только он уехал на своей старенькой «девятке» на службу.

Сегодня особый день. Хотя она отказалась считать этот день особым, как только перешагнула свое тридцатилетие.

Дни рождения превратились в печальную констатацию простого факта — она постарела еще на один год. Еще один год оставил следы и на лице, и в волосах. Еще один год протопал незаметно перед ней, вызвав внутренний панический возглас: «Как же быстро! Просто кошмар какой-то!». И она ужасно сердилась на Тамарку, неизменно приезжавшую в этот день со всем своим семейством к ним в гости.

И вообще Света не любила этот день, когда весна только вступала в свои права, а зима, хоть тресни, никак не желала сдавать позиции. Время насморков и предвесенней тоски.

Но сегодня все эти неприятности отошли на задний план. В этот день они останутся один на один. Просто потому, что так хорошо вместе, так приятно ухаживать друг за другом, так безумно интересно делиться друг с другом всем на свете. По поводу и без повода.

В это время какой-то звук привлек ее внимание. Это был автомобильный сигнал, который она теперь редко слышала. Света выглянула в окно и увидела, что к воротам подъехала какая-то машина, но из-за густого кустарника не разобрала, какая именно.

Скрываясь под зонтиками, несколько человек проскользнуло в калитку, и уже через минуту на Свету с порога обрушился шквал…

— Ах ты негодная! — вопила Тамарка, обнимая и целуя ее. — Нет, вы подумайте! Скрылась, исчезла, пропала — и думает, что так и надо! Иван, смотри! Она еще улыбается! Я сейчас не знаю, что с тобой сделаю, бессовестная!

— Теть Свет, теть Свет! Вы теперь правда здесь живете? — откуда-то из-за Тамарки выскользнула ее дочь Маша, которая немедленно стала рассматривать Жекины картины на стенах. — Ой, как тут красиво!

— А ну, куда пошла в грязных сапогах! — прикрикнула на нее Тамарка. — Открыла, понимаешь, рот. Давай раздевайся!

— Здравствуй, Светочка, — поздоровался с ней большущий Иван, муж Тамарки. Он был в ужасно дорогом костюме и с новыми очками в модной, представительной оправе.

Они расцеловались.

Вся эта компания приволокла с собой цветы, конфеты, торты, коньяк, шампанское, суету и безудержное желание веселиться и говорить.

Выяснилось, что Света совсем не рассчитывала принимать сегодня такую уйму народа, и что в духовке томится всего лишь несколько мясных порций, а в холодильнике ожидают своего часа две вазочки с крабовым салатом, предназначенные только для двоих.

Тамарка многозначительно посмотрела на мужа.

— Ванек, я же тебе говорила, а ты со мной спорил! Тащи сюда сумки, живо! Господи, я одна должна обо всем думать!

Через пять минут огромная кухня светилась всеми огнями, на стол легла вырезка, зелень, фрукты-овощи. Уже негде было пройти из-за кастрюль, тарелок к Ивана с Машей, старательно чистивших картошку.

— Кстати, где наш ненаглядный жених? — воскликнула Тамарка, самозабвенно терзавшая вырезку на разделочной доске. — Ты думаешь, мы из-за тебя приехали? Мы ж на смотрины приехали! Где, где этот негодник, укравший у меня лучшую подругу?

— Он должен скоро приехать со службы, — объяснила Света со смехом. — Обещал пораньше.

— Ага, так мы вам свиданку сломали! — тут же залилась смехом Тамарка. — Ой, чего-то я разошлась! Не к добру это. Ванек, плесни-ка мне коньячку. Чей-то в горле запершило.

Иван молча поднял в воздух грязные руки.

— Ладно, я сама… Свет, подай какую посуду. Ох, господи-и, сколько той жизни! За тебя, Светик, за тебя, моя хорошая. За твои светящиеся глазки, — Тамарка крепко расцеловала ее, отставляя запачканные руки. — Я так за тебя рада. Не поверишь, первую бабу вижу, которая счастлива в твоем возрасте.

Иван многозначительно посмотрел в ее сторону.

— Конечно, я не имею в виду себя. Я вообще исключение из правила, — поправилась быстро Тамарка и шепнула, толкая ее локтем: — Вишь, как зыркнул, тыгр-то мой. Прям вампир какой-то. Слово не скажи. Чисти, чисти, и на бабские разговоры не обращай внимания… Слушай, я сначала поверить не могла, что ты уехала! Но теперь, думаю, правильно сделала. Нечего тебе в тех четырех стенах делать одной. Так же и с ума съехать можно. Какая ж ты молодец!

— Ну, захвалила! — отмахнулась Света. — Просто я Жеку знаю со школы. Встретились случайно. Накатило старое, да не забытое, — призналась она с простотой.

— Какой это Жека? — нахмурилась Тамарка. — Я всех из нашего класса помню.

— Да Женька Ступин. Мальчишки его еще Ступой называли.

— Женька?! Ой, мамочки мои родные! — завопила подруга. — Это с которым ты с уроков в парк сбегала? А еще вы прятались в каждом закоулке, чтоб потискаться! Так это Женька Ступа! Ах гад! Даже не позвонил! И ты тоже хороша! Вспомнили молодость — от всех спрятались! Машка, мой руки и марш телевизор смотреть! — опомнилась она, повернувшись строго к дочери.

— Ну, мам, тут еще картошку надо почистить…

— Папочка дочистит. Иди к Олегу.

— Вот всегда так! — фыркнула Маша, выходя из кухни.

— Поговори у меня еще! — крикнула ей вслед Тамарка, потом обратилась к Свете. — Видела? И это моя дочь. Переходный возраст. Я ей слово, она мне два. Такая вредная стала, ты не представляешь. Слушай, а твой не звонил?

— Вадик? Вероятно, времени нет, поэтому он…

— Козел безрогий, — лаконично закончила Тамарка. — Совести никакой. Как увижу, так ему и скажу, паршивцу. Ты уж меня извини за прямоту. Точно как папаша его. Два сапога пара. Ладно, не будем о грустном. Сегодня ты именинница, и я намерена веселиться по этому поводу до упаду. Ванек, слышишь, ты меня домой на руках понесешь.

— Какое домой? — возмутилась Света. — Наверху есть две пустые комнаты. Короче, места на всех хватит.

— Да, я заметила. Староват домик, правда, но ничего. В этом даже есть своя прелесть. — Тамарка вытерла руки о передник и подошла к картинам, висевшим в коридоре. — Я так и знала, что Жека картины будет рисовать. Помнишь, как он директрису нашу изобразил. Вот умора! Я так хохотала, что потом целый день живот болел. А директриса вся зеленая ходила от злости.

— Жека служит в каком-то штабе в городе, — пояснила Света.

— Так он еще и военный! «А я люблю военных, красивых здоровенных!» — пропела она, подхватывая Свету за талию. — Ой, какая ты молодец! Вот ведь встретились же! Слышишь, Ванек? А говорят чудес на свете не бывает. Не-е-ет, старая любовь не ржавеет. Господи, как вспомню те годочки!.. Мне б сегодняшний розум, да в то время… Ух, я бы делов натворила!

— А ты и творила, — усмехнулась Света. — Сколько тебя помню, ты всегда такая бойкая была. Никому спуску не давала.

— О чем ты говоришь?! Я была такая скромница!

— Как же, скромница. Вспомни, как ты одному парню фингал поставила за то, что он тебя ущипнул?

Тамарка визгливо рассмеялась, зарделась, закрыла лицо руками.

— Ой, не могу! В школу потом его родители приходили!

— А как ты с третьего этажа первоклашек водой поливала? — напомнила Света со смехом.

Тамарка, навалившись на спину мужа, безудержно хохотала.

— Кричит сверху, мол, ой, мальчики, я двадцать копеек уронила, — безжалостно продолжала Света, вытирая слезы, — те рады стараться — подбегают, ищут, а она их из графина водой…

— Что, серьезно? — удивился Иван. — Эта аферистка такое творила в школе?

— Она и не такое творила…

— Ой, жених явился! — неожиданно взвизгнула Тамарка, бросаясь в коридор. — Женя! Какой же ты стал! Здоровенный, матерый мужичище! Дай я тебя облобызаю, одноклассничек! Сколько ж мы с тобой не виделись? Лет двадцать пять, не меньше…

Они вместе вошли на кухню.

— А, как мы смотримся? — с преувеличенной кокетливостью спросила она, обнимая Жеку за талию.

— Тамарка, а я? — с шутливой жалобностью подал голос Иван.

— Ты — муж, заключила она. — А муж, как известно, объелся груш. Нет, ты посмотри, какого мужика она отхватила! Прямо завидки берут! Я ж тебя помню щеглом худосочным да прыщавым. Еще думала, как Светка могла втюрится в это чудо мужской природы? А ты смотри, какой стал. Хоть на головушке волосиков поубавилось, а все одно — мужчына в самом соку!

— Ну, Тамарка, не зря тебя в школе сорокой звали! — смеялся Жека. — Сорока и есть.

— А за сороку в глаз получишь, — угрожающе подступила к нему Тамарка.

— Убивают! — сжался Жека, и на кухне грянул дружный смех.

— Только тронь, я же не посмотрю, что ты моя подруга, — сказала Света, поигрывая тяжелой сковородой.

— Женька, за ней ты, как за каменной стеной, — заключила Тамарка, когда все отсмеялись, чем вызвала новый взрыв смеха.

— Дамы и господа, я ведь не один, — сообщил Женя. — «Девятка» моя совсем выдохлась сегодня, оставил ее в автосервисе… Юля, идите сюда! Что же вы?

На кухню, держа руки в кармашках короткого полушубка, вошла Юля.

— Добрый вечер, — кивнула она с улыбкой.

— Она меня, бедного, подобрала и доставила домой, — пояснил Жека.

— Мне пора, извините. И поздравляю вас, Светлана Владимировна, с днем рождения.

— Как это пора? — подошла к ней Света. — Ничего не пора. Раздевайся и проходи в гостиную.

— Нет-нет, я пойду. Неудобно. Незваный гость — хуже Мамая…

— Что за глупости! — воскликнула Света.

— Да и не одета я, — все еще пыталась сопротивляться Юля.

— Ничего, ничего, у нас тут по-простому, по-домашнему. Учти, я тебя сейчас никуда не отпущу. Раздевайся быстренько!

Юля вынуждена была подчиниться. Она сняла полушубок и осталась в теплом вязаном свитере и джинсах.

Света отметила, что Юля стала еще красивее. Красота ее была полна тепла, чувства собственного достоинства и четкого ощущения собственного места в этом мире. Нежность линий лица, большие, широко распахнутые глаза, хрупкость фигуры вызывали безотчетное желание прижать ее к себе, сказать что-то хорошее, приятное, искреннее.

Юля же, казалось, вовсе не замечала этой суеты вокруг себя. И не потому, что была надменна или слишком озабочена собой, а просто из-за своей потребности не слишком привлекать к себе внимание. Этим качеством отличались все достаточно умные и красивые девушки, предпочитавшие не появляться на публике с виртуальным лозунгом: «А вот и Я — самая, самая, самая замечательная умница на свете! Посмотрите на меня, оцените меня!».

Света жалела, очень жалела, что у Вадика с ней так ничего и не сложилось. Вадик пропал в Москве, будто утонул в бурном море. Сын бросил все. Учебу, друзей… У него появились деньги. И деньги немалые. Света несколько раз получала извещение о переводах на умопомрачительные суммы, но так и не пошла на почту, чтобы получить их. Это были деньги бывшего мужа, а от бывшего мужа ей ничего не было надо. Абсолютно ничего.

Но Вадим…

Сын всю жизнь мечтал об отце. Мечтал так, как только дети могут мечтать о чем-то большом, светлом и немыслимо далеком, о чем даже просить бесполезно. Папу нельзя было купить ни за какие деньги на свете, нельзя было найти, как пятачок в траве, невозможно одолжить.

И все же он был его мечтой.

И Вадим получил эту мечту.

После той встречи в больнице Света больше не говорила с бывшим мужем. В другое время она бы и еще сто лет не захотела бы его ни видеть, ни слышать. Но сын, которого он увлек за собой, вынуждал ее желать этой встречи, ждать хоть какой-нибудь весточки.

Появление Юли вселило в нее надежду: может, хоть ей Вадик что-нибудь рассказал о своей жизни, о том, что с ним сейчас происходит. Возможно, Вадик обиделся на нее из-за Жени, потому и не звонит…

Света решила улучить удобный момент и спросить Юлю, знает ли она что-нибудь о Вадике.

Быстро накрыв на стол, они наконец расселись, освещаемые старой уютной лампой-абажуром.

Света вдруг подумала, как не хватало ей этого веселого сборища, как много она тосковала в последнее время. Сколько волнений, страхов, глупых беспокойств пережила, прежде чем подошла к счастливой уверенности, что все это теперь позади. Шутки, подколки, веселые истории текли рекой. Гостиная то и дело сотрясалась от смеха.

Света действительно чувствовала себя счастливой. Почти счастливой…

— И когда же свадьба, негодные? — вопрошала Тамарка, уже здорово «нагрузившаяся» коньяком. — Бесстыжие! Я уверена, эти двое организовали бы тихонечко свадьбу на двоих и никому бы ничего не сказали, — в полной уверенности в своей правоте изобличала она. — Вот подлые! Такого я от тебя, подруга, не ожидала! А за это… — Тамарка поднесла рюмку к губам, отпила немного, поморщилась и воскликнула: — Горько! Ой, горько!

Ее возглас с энтузиазмом подхватили остальные. Особенно старалась Машка, которой, как и любой девчонке в ее возрасте, было интересно все, связанное с любовью.

Не долго думая, Женька притянул Свету к себе и с нежностью завладел ее губами.

Гостиная огласилась торжествующими воплями.

Спустя мгновение в руках Жени оказалась гитара. Разговор продолжался под тихий перебор струн.

— Мамочки родные, да ты никак и петь умеешь? — изумилась Тамарка. — Нет, вот это мужик! Не то что мой. Послушали бы вы его, как он в ванной воет…

— Да, да, да, — подхватила Машка. — Папка воет, а мы уши затыкаем!

— Что — все на одного, да? — зарычал Иван. — Ну, погодите у меня!

Он прижал визжащую дочь к себе.

В это время Женя запел:

— Не обещайте деве юной любови вечной на земле, — подхватили все вместе.

— Всем добрый вечер, — раздалось с порога.

Гитарный аккорд замер, словно отрезанный ножом.

Света вздрогнула и обернулась.

— Не помешал?

Она подхватилась из-за стола.

— Вадик, сынок! Боже мой, как хорошо, что ты приехал! Раздевайся, присаживайся за стол…

Вадим стоял на пороге, держа в руках огромный букет цветов, и не шевелился. Эта неловкая пауза длилась, казалось, целую вечность.

Тамарка громко прочистила горло, всем своим видом давая понять, что она совсем не в восторге от появления «блудного сына» подруги.

— Что же ты, проходи, — повторила свою просьбу Света, тревожно и жалобно глядя на сына.

— С днем рождения, мама, — сказал он наконец и поцеловал холодными губами в щеку.

— Спасибо, сынок, спасибо, родной.

— Это тебе, — он протянул черную бархатную продолговатую коробочку.

Света открыла ее и увидела золотую цепочку со сверкающим бриллиантовым кулоном.

В один миг ее посетили противоречивые чувства. С одной стороны, ей хотелось немедленно отказаться от такого дорогого подарка (тем более — купленного ясно за чьи деньги), с другой — она боялась обидеть сына.

— Самый большой подарок для меня, это то, что ты приехал, — сказала она, откладывая коробочку на край буфета. — Раздевайся же!

Вадим снял теплую куртку и сел на предложенное матерью место рядом с Иваном.

Свет, падавший из абажура, осветил его лицо. Только теперь Света со щемящей тоской заметила, как Вадим похудел. Гладко выбритые щеки ввалились, нос заострился, под глазами легли нездоровые тени. Хотя, возможно, ей это показалось. Она просто сознательно искала на его лице подтверждения своим внутренним опасениям. В конце концов не мог же он так измениться за полтора месяца своего отсутствия.

Иван молча налил ему коньяк в рюмку. Вадим, ни на кого не глядя, опрокинул рюмку в рот одним махом, даже не поморщившись.

Зато все смотрели на него, словно впервые видели.

Только Юля не смотрела. Она сама не могла понять, какие чувства испытывала к нему. То ли жалость, то ли удивление, то ли отстраненное любопытство. В любом случае его появление не было для Юли ни неприятным, ни чем-то таким, чего она старалась избегать. Она знала его, и в то же время снова его не узнавала. Вначале был Вадим-любящий, потом Вадим-страдающий, потом Вадим-отвратительный. Теперь Юля не знала, кто перед ней. В какой новой ипостаси он предстанет на этот раз.

«А почему, собственно, это меня должно интересовать? — подумала она с неожиданным ожесточением. — Он выбрал свою жизнь. И я выбрала… Хотя что я выбрала?»

На этот вопрос, поставленный внутренним голосом, Юля не смогла ответить. Это привело ее в замешательство и заставило посмотреть на него.

«Кто же он? — задала она себе все тот же вопрос. — Кто я? Кем мы были? И кто мы теперь?»

Молчание затягивалось.

Света с ужасом поняла, что разговор за столом больше не клеился. Все словно чего-то ждали. Понять бы только, что.

— Н-да, — первой заговорила Тамарка. — Спел бы нам кто-нибудь. Может ты, Вадичек, выдашь нам что-нибудь? Что-нибудь современное, московское, а?

Света, улыбаясь, отчаянно сдавила руку подруги, но та не обратила на это никакого внимания.

— Ей-богу, тут у нас кругом таланты, — продолжала та, краснея и явно наэлектризованная внутренней злостью. — У каждого из нас есть что-то, чем мы можем похвастаться. Я, например, деньги своим горбом могу зарабатывать. Юлечка три языка знает… Правда, Юлечка? Мне Света рассказывала. Женька, жених твоей матери, вообще талантище…

— Тамара, перестать, — тихо потребовала Света, видя, как играют желваки на щеках сына. — Ой, у нас же еще салаты крабовые есть…

— Машка моя на пианино бряцает и танцует, дай бог каждому. Второе место на конкурсе бальных танцев. И ты нас порадуй чем-нибудь.

— Мои таланты скромнее, — ответил Вадим.

— А ты не скромничай, не скромничай, — подбодрила его Тамара. — Тут все свои.

— Тамара, не заводись, — уже со своей стороны вмешался ее муж.

— Что «не заводись», что «не заводись»? — воскликнула она. — Должен же кто-нибудь этому паршивцу все в лицо высказать! Таланты у него скромнее! Посмотри на мать, Вадичек! Она тебя кормила, одевала, воспитывала, как могла и умела, а что ты теперь с ней делаешь? Что, рука бы отсохла набрать номер и позвонить? К папаше он бросился! Папаша богатый появился, а мать побоку!

— Тамара, немедленно прекрати! — нахмурился Иван.

— А то, что папашка твой над ней издевался, как хотел, это ничего? Что она за те полтора года, что за ним замужем была, как в аду побывала, — как тебе это?

Вадим бросил быстрый взгляд сначала на Тамару, потом на мать.

— Чего теперь зыркаешь? — все больше распалялась Тамара. — У нее бы сначала поинтересовался, что за жук папашка твой!

— Это семейное дело, тетя Тамара, — процедил Вадим.

— Ах, семейное! Тогда я тебе не «тетя Тамара», а Тамара Васильевна, понял? Приехал, обрадовал маму кулончиком!

— Да, я приехал, а вам что за дело? Пусть я дурак, пусть кто угодно, но нельзя же меня за это вешать на первом попавшемся фонарном столбе! Может, мне тоже плохо…

— От чего? — завопила Тамара. — Икрой папашкиной обожрался?

Вадим резко встал и почти выбежал из дома.

— Тамара, я прошу тебя! — вскричала Света со слезами. — Да что же это такое! Почему нельзя по-человечески? Мы же люди! А он мой сын! Да, сын! И рада, что он приехал! Рада! Каждому из нас хочется прийти к кому-то, чтобы пожелать здоровья и… и рассказать о наболевшем. И как же трудно будет, когда прийти не к кому, а если приходишь, то встречаешь ледяную стену. Почему? Ведь надо уметь прощать… Просто прощать, чтобы и тебя когда-нибудь простили.

Она вышла из-за стола и неверной походкой направилась на кухню. За ней немедленно пошел Женя, обнял, зашептал что-то успокаивающее, ласковое.

— Все вы такие! — кричала Тамара вслед Вадиму. — Мой сыночек не исключение! Никакой благодарности… Да что ты меня дергаешь! Нашелся защитничек! Воспитал мне сыночка! Кобеля поганого! Теперь получил, что хотел?

Спустя минуту Тамарка, рыдая, сама пришла на кухню, обняла Свету.

— Светочка, родненькая, прости ты меня, дуру набитую! Жень… иди, иди туда, — махнула она неопределенно рукой.

Света высморкалась в салфетку и попросила:

— Жека, пожалуйста, найди его… Вадима… Прошу тебя.

Он кивнул и вышел из кухни.

— Сама не знаю, что говорю, — продолжала причитать Тамарка. — Где у тебя салфетки? Сейчас вся расплывусь… Уж так все наболело, уж так наболело! Я ведь его и по-хорошему… и так и сяк просила: брось эту сучку, ты что не видишь, кто она такая? Так нет же, уперся рогом! Набычился, бровки папашины сдвинул, и хоть ты кол ему на голове теши, дурачку проклятому!

— Ты о ком? — шмыгая носом, спросила Света.

— О ком? Об Олеге! Вырастила на свою голову позорище! Жениться же надумал, Светочка, — жалобно произнесла Тамарка, снова расплакавшись. — На проститутке какой-то. Я спрашиваю у него, неужели ты не видишь, что это шлюха? А он: «Из шлюх самые верные жены получаются». Представляешь! Ой, ты бы ее видела! Хохлушка, без гроша в кармане, наглая, старше его… Ой, мамочки, что делать-то? Как подумаю, что он на ней… Отравить ее, что ли? — с надеждой спросила она.

— Ты что, свихнулась?! — возмутилась Света, снова сморкаясь и подавая салфетки подруге.

— Свихнешься тут! И где он только такую шалаву нашел, ума не приложу! А все папочка его! Все шушуканья ихние, поездки… Знаю, все знаю! За дуру меня держат, кобелюки. Что молодой, что старый. Я говорю: даже думать не смей до окончания учебы! Так он из дому ушел! Жил с этой… у друзей неделю. А меня всю трясло! Всех обзвонила, обегала — нигде не нашла! Ведро валерьянки выпила за это время. А этот козел старый сидит и усмехается, представляешь! Он все это время знал, где они! Как его не убила, не знаю.

— И что теперь? — с интересом спросила Света.

Тамарка достала сигареты и закурила, заметно успокаиваясь.

— Что теперь? Квартиру снимают. Поехала я туда, подкараулила ее у подъезда. Говорю: оставь его, Христа ради, я тебе сколько угодно денег дам, и на квартиру в твоей хохляндии хватит, и еще на долгую счастливую жизнь останется. Ты бы видела, как она на меня посмотрела, стерва! Как на козявку! Я, говорит, любимого человека на деньги не меняю. Я ей чуть после этого в космы ее проклятые не вцепилась. Если б не посадили, убила б на месте гадину. Любимого человека она на деньги не меняет! Конечно, знает, что куш еще больше будет! А на эти выходные приедут обедать. Называется «знакомство — дубль два». Это Машка, паршивка, так шутит. Видишь, я вся на нервах, вся на нервах! Как эти выходные пережить, просто не знаю.

Света обняла плачущую подругу.

В это время Маша, немного испуганная глупыми разборками взрослых и теперь предоставленная сама себе (потому что отец и хозяин дома отправились на задний двор покурить), подошла к старой радиоле. Под радиолой лежали такие же старые пластинки, которые она видела только в кино. Здесь были толстые и тяжелые диски, словно сделанные из стекла, и тонкие, сквозь которые просвечивались чьи-то ребра.

Маша каким-то чутьем, свойственным всем детям прогресса, нашла кнопку включения на радиоле. Спустя несколько секунд радиола ожила, на передней панели зажегся зеленый глаз. Следуя за своим любопытством, Маша приподняла крышку проигрывателя…

Юля прикоснулась к плечу Евгения Ивановича, когда он натягивал куртку. Он оглянулся:

— Что, Юлечка?

— Не надо, я сама, — сказала она и вышла из дома.

Вечер был темным и, как положено вечеру, принадлежащему ранней весне, пронзительно холодным. В воздухе стояла мелкая, ужасно неприятная водяная взвесь. От подтаявшего снега тянуло стылым холодом.

Юля спрятала руки под мышки и осмотрелась. Окна выбросили перед домом на землю светлые прямоугольники и не освещали больше ничего вокруг. Но Юля угадывала впереди калитку к за ней машины.

— Вадим! — позвала она, спустившись с крыльца. Ответом ей был лишь тихий шелест ветра в тяжелых от влаги еловых лапах.

Тогда Юля вышла за калитку и направилась к машине, стоявшей за ее темно-вишневым «пежо». На водительском месте, уткнувшись лбом в рулевое колесо, сидел Вадим.

Она обошла машину, открыла дверь и села на пассажирское место. Вадим не шелохнулся.

Юля не знала, что сказать. И вообще, надо ли что-то говорить. Ей просто хотелось посидеть рядом. Как живой человек рядом с живым человеком. Иногда кроме этого больше ничего не надо.

— Он убил ее… — глухо произнес Вадим.

Юля вздрогнула и переспросила от неожиданности:

— Что?

— Он убил ее прямо у меня на глазах.

— Кто кого убил?

— Отец одну девчонку, которая ему отказала. Кажется, есть еще такие, которые не готовы раздвигать ноги по первому требованию.

— О чем ты говоришь? — похолодела Юля.

— Он приметил ее в каком-то кафе и послал Юрика с приглашением. Она послала его подальше. Они, вероятно, выследили ее, а потом… Я не знал, куда меня отец вез. Я плохо помню… Мы выпили. Я заснул, а когда проснулся, мы уже были в каком-то заброшенном здании. Без окон, без дверей, везде мусор… Юрик со своими парнями уже был там… с ней. Она не могла кричать, потому что ей залепили рот лентой, только мычала. Они делали это с ней по очереди. Еще и еще… «Ты такая хорошенькая и такая глупенькая, — говорил ей отец. — Неужели так трудно уяснить себе, что в этой жизни твоя ценность определяется многими нулями после нуля с запятой. Что ты из себя строишь? Кто ты такая, чтобы говорить «нет» большим людям?» Она смотрела на него с ужасом и, вероятно, совершенно не понимала его. Потом он сам сделал с ней это… и задушил. Я все видел! И ничего не сделал…

Юля слушала его и не могла поверить своим ушам.

— Я сбежал оттуда. Выбежал на какую-то дорогу, поймал попутку до города… Потом пришел в милицию и все рассказал. Меня прятали какое-то время по ментовкам. Не разрешали никому звонить. А потом, когда их всех взяли, выпустили. Я попросил отпустить к матери, до суда… Юля, прости меня. Я все время думал о тебе. Все время. Но мне было так стыдно, так плохо из-за того, что произошло тогда… Мне казалось, что нет такого человека, который мог бы верить другому человеку снова и снова. Прости меня, Юля… Прошу, прости.

Не замечая своих слез, она прикоснулась к его волосам, потом взяла в ладони его лицо и поцеловала. Он дрожал, как в лихорадке, сотрясаясь от внутренней бури.

— Помоги мне… — сорвалось у него с губ. — Помоги…

— Что? Что, Вадим? — пыталась она разглядеть в его глазах ответ, заражаясь каким-то ужасным беспокойством.

— Там… в бардачке…

Она быстро открыла бардачок и увидела множество пакетиков с одноразовыми шприцами и ампулы.

— Черт, я же могу без них! — выкрикнул он. — Могу! Не давай их мне! Я не хочу! Поедем куда-нибудь, где мне помогут…

— Конечно, конечно, — согласилась она, прижимая его голову к себе. — Тс-с-с, все хорошо, все будет хорошо…

В этот момент со стороны дома раздалась песня, старая странная песня…

— Мы сейчас уедем, — сказала она ему на ухо, ощущая решительность и странное облегчение. — Уедем туда, где тебе помогут. Ты мне веришь?

Он кивнул, ничего не желая и ничего не чувствуя, кроме ее рук. Ее спасительных рук.