Любиево

Неприкосновенность автомобиля

Среди «настоящих» натуралов нет места иронии, игре, кавычкам, стилизации, не говоря уже о кампе. Камп — направление в современной эстетике (например, эстетике одежды), делающее акцент на искусственность и китч. В этом самое большое различие между ними и нами. Они серьезны и по уши погружены в грубую повседневную реальность, а мы их как бы невзначай ласкаем своими манерами. Но они так серьезны, что эта ласка (почесывание за ушком) только их бесит, они не переходят на нашу сторону, взрываются, потому что все воспринимают как посягательство на их серьезный мир натуралов. Они крепко держатся за свои социальные роли, а мы к ним со своими переходами за грань, метаморфозами и переодеваниями. У нас все относительно. Их зовут Славек, Арек, Богдан, а мы суемся к ним с нашими кличками. Верные местной марке пива и местному спортивному клубу, они носу не кажут из своего региона, а мы лезем к ним с нашими путешествиями и неверностью. Они ходят всегда в одном и том же, всегда одинаковые, а мы к ним с краской для волос. Ноль постмодернизма, ноль ощущения относительности всего и условности ценностей при наличии нескольких незыблемых базовых ценностей: честь команды их города и честь этого города, потому что они оттуда родом… Неприкосновенность девушки, собственной и чужой, неприкосновенность автомобиля.

Теория хабальства

Тетки перенимают как раз те из поведенческих стереотипов, от которых женщины избавились в процессе эмансипации: пассивность, желание подчиняться, кротость, закидывание ноги на ногу как демонстрация закрытости, поджимание губок с той же самой целью, стремление жить на иждивении у мужчины вместо самостоятельности, самоуничижение, какая-то утонченность, которой даже у самых женственных из женщин теперь в помине нет, и даже пристрастие к сплетням и переменчивость настроения («сердце красавицы склонно…»). Вытолкнутые в двери феминизма, эти черты лезут через теткинское окно. Дальше теория развивается так: почему тетки перенимают с таким удовольствием именно эти старо-светско-женские черты? Потому что мужчины (а тетки все-таки суть мужчины) считают их истинно женскими. Для мужика эмансипированная спортивная женщина с ногами на столе и банкой пива в руке недостаточно женственна. Только традиционные черты, которые так мешали дамам в самореализации, по-настоящему возбуждают его и олицетворяют в его представлении женственность. А теперь вопрос практического характера: что возбуждает натуралов — женственность или женщины? Скажем, если я стану женственной, это их возбудит (увлечет)? Что их возбуждает — секс или пол? Если пол, то геев должны были бы возбуждать лесбиянки, исполняющие роль мужчины. Но, к сожалению, дело обстоит не так…

Ти-ти-ти

В продолжение этой темы говорит одна другой:

— Был у меня натурал.

— Ну и?

— Все оʼкей, но у него не встал.

— Да ладно! А ты делала ему ти-ти-ти?

— Делала, бесполезно.

Вот именно, если бы теории хоть как-то соприкасались с реальностью, если бы натуралов возбуждала наша женственность, то ти-ти-ти всегда бы работало, а так срабатывает раз в год по обещанью. Ти-ти-ти состоит в том, что на одной руке я крашу ногти в нежно-розовый цвет или покрываю бесцветным лаком, колечки надеваю — в общем, чтоб получилась нежная холодная ручка а ля юная студентка. Никакая там не трансвеститская лапища, а скромненькая такая девичья лапочка. И натурала нежно так, по-женски за гениталии тереблю, приговаривая:

— У ты какой большой, а я такая маленькая, даже рука дрожит, ну-ка покажи мне своего большого дракона, ти-ти-ти! Я же самая что ни на есть азиатская девочка с раскосыми глазками, прямо из клипа «Макарены». Пи-пи-пи, пипочка у меня мокренькая, птенчик-малютка! Меня зовут Анна Мария! Я — студентка-первокурсница, и сейчас я своей ручоночкой сразу после перелистывания конспектов потрогаю твоего большого слона. Вон какой ты большой, а я какая маленькая. На мне беленькие трусики, хоть уже немножко мокренькие, потому что меня взяли прямо из Манги, я очень-очень Кавайи,[69] категория «teens». Ну и тогда телок по принципу прямого (ах, слишком прямого!) взаимодействия сломя голову устремляется в мужественность, в мужчину, и, чтобы эта женственность не затопила его, не подмочила, не обратила в женщину, он должен нестись на всех парах, спеша доказать, что он мужчина, и тогда как производное от этой гонки у него встанет. Это как Шаполовская в «Коротком фильме о любви» Кеслевского делала ти-ти-ти молодому Олафу Любашенко и говорила: «Я вся мокрая… У тебя такие нежные руки…» — чтобы его этой нежностью и влажностью заразить, чтобы он почувствовал себя мужчиной, убежал в мужественность. Ничего не получится с натуралами, если скрываешь свою теткинскую натуру. Надо сразу вызывающе устремить взгляд на его ширинку, хабалить по-настоящему, потому что он не мужика, а бабу в тебе ищет. И это должно сработать.

Должно.

Тетка с отключенной Идеей[70]

хотела получить всепольскую известность. Разъезжала в поездах. Купила билет выходного дня во время спецакции за пятьдесят злотых. Могла по нему ездить с пятницы до воскресенья по всей стране. Побывала в Кудове, в Устшыках, в Крынице, в Згожельце, и даже — в Олеснице. Сказала:

— Буду ездить до тех пор, пока хоть что-нибудь не поимею!

Везде на стенах туалетов оставляла номер своего мобильника. В поездах и на станциях. Писала: сосу и даю отсосать. Или: Ruf mich аn![71] Но пока рекламная кампания принесла первые результаты, ее номер отключили за неуплату. Позже он достался кому-то другому.

Номерок в гипермаркете

Аллигаторша пошла в гипермаркет, один-единственный раз. Оставила сумочку в ячейке, а номерок потеряла. Возвращается с покупками, ищет, ищет по карманам — нету.

Мир превратился в штрихкод, к которому у Аллигаторши не было считывающего устройства.

— Понимаете какое дело: я потерял номерок, а тут в ячейке моя сумка.

— Вы получше поищите в карманах, в бумажнике… Иначе придется раскошелиться…

— Нету.

Мужик из отдела обслуживания вызывает охрану. Аллигаторша вся уходит в себя, испугалась. Народ стал собираться.

— Нету.

— Ну тогда мы выписываем счет, у нас номерок стоит пятьдесят злотых. Которая сумка ваша?

— Та, что в нижней ячейке, во второй снизу, розовая!

Охранники ставят на прилавок сумку Аллигаторши.

— Извините, это дамская сумка…

— Нет, моя.

— А что в сумке?

— Ключи и носовые платки…

— Извините, ключи и носовые платки — в любой сумке. Может, что-нибудь более характерное?

Аллигаторша молчит, понурила голову, закусывает губу, потому что знает, что там ее принадлежности для макияжа, и дамский гребешок, и зеркальце…

— Зеркальце, — тихо произносит и прячет глаза.

И тогда такой большой, накачанный, в темно-синей форме охранник запускает в сумку свою огромную лапу и вытаскивает столь хорошо знакомые Аллигаторше штучки-дрючки-бздючки. Как будто ее саму прощупывает, в ее интимных местах копошится, как будто под блузкой.

— И все-таки это не ваша, и все-таки это дамская сумочка! Пройдемте со мной. Ладно, хорошо, пусть мужская сумка, мужская… Вор.

Народу все больше, и Аллигаторша сама уже не знает, может, и на самом деле она всю жизнь носила какую-то не свою, чужую сумку?