Любимец Израиля. Повести веселеньких лет

Опять вляпался!

Чем старше становишься, тем меньше хочется писать. Одно время хоть дневники чиркал, а теперь и это не хочется. Тем более что высасывать из пальца и выковыривать из-под ногтя и красить и полировать его дело не мужское, а правда вещь беспощадная и часто очень даже для здоровья вредная. Поэтому, чтобы не сдохнуть преждевременно, приходится дозировать по каплям.

Да я бы и не записывал, но столько вокруг вранья и всяких идиотских фантазий под идеологической, религиозной, детективной, любовно-эротической и всяческой другой наркотой, что тошнит до невозможности.

Страшно что-то ещё придумывать!

Плеснуть в эту муть чистой воды просто необходимо! Хотя бы для того, чтобы самому окончательно не отравится…

Есть мистика или нет – не знаю. Но вот сказал Витька "Хоть топись!" и утонул не в переносном смысле, а в самом что ни на есть натуральном. В каком-то паршивом искусственном пруду какого-то винсовхоза.

Ужас!..

Это уже после лагеря было.

Что я пережил – не передать! Такого друга мне больше никогда не найти! Как будто половина меня утонула вместе с ним.

Как это произошло, никто до сих пор точно не знает, но одни говорили, что на спор пацаны плавали и Витька спас двоих, а сам утонул. Другие говорили, что он сам делал рекордный заплыв и утонул.

Воду из пруда начали спускать и в двух метрах от берега его обнаружили.

Чуть-чуть не дотянул!

Типичная история!..

У меня такой стресс был, что я ушёл из школы и в медицинское училище поступил.

Чтобы, мог спасать людей, если придётся…

Спасать надо было меня! Я и тут, вляпался по самые уши. Кто бы мог подумать, что встретит меня сплошная зубрёжка. А я и зубрёжка – две вещи несовместимые. У меня ассоциативная память! Это такая поганая штука, с которой запомнить-то что-то и запомнишь, но ничего никогда не выучишь, и ни в какую систему не впишешься.

К тому же я попал в первый набор курса фельдшеров-лечебников, а учебников ещё не было. Вот и учились по учебникам для медицинских институтов. То есть даже анатомию зубрили на латыни и досконально. Из этого бреда я только одно название запомнил на всю жизнь и то кажется неточно – стерна-клейда-мастоидеус. Что означает, по-моему, грудинно-ключично и ещё там какая-то сосцовая мышца.

А когда дошли до фармакологии, то это вообще была полная труба! Там на одних дозах с ума сойдёшь. Вместо двух нулей один поставишь и можно оркестр заказывать. Сдал только благодаря шпаргалкам. Ими снабжали всех сокурсники – Смурыгин Вовка и Татур Славка. Они сидели в очередь на корточках на карнизе второго этажа, а девчонки поставляли им в ведре на швабре не только рукотворные шпаргалки, но и вырванные страницы из учебников и конспектов. Причём чуть ли не рядом с окнами учительской и завуча…

Такая вот экстремально-отчаянная почта – ты отправляешь записку с вопросами билета – тебе ответ.

Зато уже к концу учёбы во мне обнаружился талант диагноста. Даже не помня точно симптомов той или иной болезни, я ставил диагноз на раз и в точку. Педагоги удивлялись, но двойки всё равно ставили.

Диагноз-то я поставить мог, а вот лечить – чёрта с два!..

Сельхозудовольствия

В начале каждого учебного года нас отправляли на уборку табака в подшефный табаксовхоз. Ну и первый год тоже интересно начался. Только поступили и всех как баранов погнали. А куда было деваться!..

Сели мы в грузовые машины с открытым верхом и – вперёд! Ветерок засвистел, и вдруг как грянул бабий унисон! Да так дружно, как будто бы эти противоположнополые с этой песней и родились:

Я такого русско-украинского примитива никогда не слышал. Папаня у меня был из старорежимных интеллигентов, и такая пацанья херня к нам не залетала.

Но мне понравилось!

Соответствовало простому сегодняшнему бурному сексуальному пробуждению!

Ну, это совсем по правде жизни было!

А это вообще, – в точку и перспективу!

Только эту песню отгрохали, как следующую, ещё более невероятную по примитиву заорали. Да ещё и на мотив "Мы идём по Уругваю!":

Ну, сельхозработы… Сами понимаете… Это только вьетнамцы, корейцы, таиландцы и тому подобные азиатские сельскохозяйственные таланты погружаются в них как в нирвану. А бездарные избалованные европейские граждане только стонут и мучаются.

Девчата сели под навесы и нанизывали себе листья табака на бечёвки, да по две нормы – самые талантливые, а мы, как мужская гордая сила, кто в грузчики подался, кто…

Вот эти вторые «кто» – были мы трое. Один всё время, как он говорил, "Из протеста!" коноплю растирал в ладонях и пытался накарябать смолу на папиросочку. Второй без всякой наркоты, как китайский болванчик, только улыбался и хихикал. Ему вообще вся жизнь была "по барабану!".

Ну и я – ветеран ангин и других интеллигентных заболеваний, таскать пятидесятикилограммовые мешки с табаком просто не мог. Один раз попробовал и понял, что скорее сдохну, чем что-то заработаю. Вскинули мне на плечи это никотиновое богатство, и я зигзагами, и всё больше склоняясь к земле, побежал к грузовику. У самого борта я рухнул носом в землю и на меня минут десять тряпками махали. Так что, сами понимаете, – выбора особенно не было.

Да и лёгкие работы мне были не по зубам. Попытался я нанизывать табак на бечёвку, но куда мне было до наших восточных красавиц! И на кормёжку не заработал.

Поэтому сбились мы – отбросы производства и жизни, и организовали стройбригаду "Ух!", которая вроде бы рыла канавы для полива, а на самом деле периодически фланировала перед девчатами с ломом на плечах. Этим мы как бы намекали на скрытую от государства, но всегда готовую на интимные подвиги мужскую силу. Ну и пели, конечно, для поддержки духа:

Этот шедевр, конечно же, я накорякал!

Залили мы всё что надо и не надо, и так как не особенно следили за водой, то направили нас выбирать землю из парников.

Работа самая что ни на есть потогонная. Пару дней лопатами поковыряли и плюнули. И по пол нормы на душу не выработали.

И тут наш наркоман, который всё бродил и бродил в поисках кондиционной конопли, набрёл на прошлогодние, уже вычерпнутые парники.

Мы тут же смекнули "чё почём" и, разрыхлив землю в этих парниках и на кучах выброшенной, бог знает когда земли, потом весь день загорали и рассказывали друг другу байки про баб и космические перспективы страны.

В конце рабочего дня приходил учётчик, и только языком щёлкал – по две нормы и больше на брата выходило! Он, конечно, что-то подозревал, но куда ему было против нашего нахальства! Да и в этих совхозах такой бардак был, что никто не помнил и нигде в документах нельзя было найти, что было сделано в прошлом году и где, а уж в позапрошлом – тем более. А пространства – до самого горизонта! За день не обскакать на коне!

Но это работа, а отдых…

Как-то наши амбалистые товарищи-грузчики решили себе досуг устроить среди недели. Там какая-то проблема с грузовиками была. Ну, а у нас пауза в работе – постоянное и святое дело. Наркоша, конечно, опять по коноплю двинулся, второй дебил спать завалился, а я увязался за передовым трудовым отрядом на совхозный пруд.

Расположились мы на бережку, поплавали, и стали думать как бы ещё интереснее досуг провести.

– Видите лодку на том берегу, – говорит Исса Аблай Исабаев (Борька). – По-моему она не на привязи.

– Точно! – подтверждает Самурай (Смурыгин Вовка).

– Плывём! – кричит Татур Славка – большой лирик и будущий замечательный врач (к нему, как и ко мне, никакое прозвище в медучилище не прилипало), и все трое наперегонки бросаются в воду.

И вот мы уже в лодочке, как какие-нибудь дворяне, по озеру рассекаем. Я с Славкой природой любуюсь, камышами, а двое остальных только уточками да гусочками, в огромном количестве рядом плавающими.

– Надо вёслами их глушить, а потом шеи сворачивать! – слышим мы, и первая утка тут же летит нам под ноги.

– Крутите ей голову, крутите! – орёт Исса.

– Да вы чё? – орём мы с Славкой. – Что мы, – живодёры, что ли?

– Ну, чистоплюи, хреновы! Пожрём как люди и других накормим! Сворачивай им шеи, Самурай, а с вёслами я сам справлюсь!

Ни слова не говоря, Самурай кидается к нам и, рыча, крутит шеи уже двум уткам.

И в это время на косогор того берега откуда лодка выбегает мужик с двустволкой и пуляет то ли в воздух, то ли по нам. Исса уже не глушит уток, несколько штук которых вокруг лодки бултыхаются вверх лапками, а остервенело гребёт к берегу.

– Держи! – теперь уже орёт Самурай и суёт мне в каждую руку по две утиной шеи. – Беги через кукурузу на кухню и отдай их нашим поварихам! А мы лодку отгоним подальше и шмутьё соберём!

И я побежал…

Пол кукурузного поля отмахал в горячке и вдруг почувствовал, что руки отпадают. Шеи у уток тонкие, а сами-то они ого-го какие! Даже без печатей сразу видно, что не совхозные, а частные! А тут ещё соображение заработало – как это я буду в мокрых трусах и с четырьмя утками через посёлок бежать? Ну, явно подставили меня дружки-товарищи. Улики мне, а сами за тряпками. Положил я бедняжек в самой кукурузной гуще у канавы для полива и пошёл к корпусу недостроенного четырёхэтажного здания, где нас разместили.

Обида просто раздирает!

Подхожу к зданию, а парни уже там.

– Куда уток дел? – спрашивают.

– Спрятал. Вечером принесу, герои!

– Да ты чё? Мы еле успели смыться! Всю дорогу бежали как сумасшедшие!

– Да ладно, ладно! – махнул я рукой, а сам подумал, что бывают попутчики, собеседники, знакомые, приятели, товарищи, а друзья практически никогда.

Правда, Славка как-то стыдливо потупился и погладил меня по плечу, но Бог и ему судья!

Лишь только вечер затеплился синий, сунули мне в руки фонарик и – вперёд! Кукуруза под два метра и выше. Джунгли! Мы когда на сборе кукурузы работали, часто делились на две группы и по голосам пуляли початками. Как в кого попало – тот и выбыл. Иногда, если по голове, то почти взаправду.

Так вот лазил, лазил – нашёл! Но не четыре, а три. Одна уточка очухалась и ушла. Нам потом местные рассказывали, что она хоть и со свёрнутой шеей, но приковыляла к родному дому. Хозяин её посокрушался, посокрушался, да в тот же вечер и зажарил.

Но там-то покушали, как следует, а нам готовили часа три на сиротском, угасающем ещё с ужина, огне и так и не прожарили. Правда все хавали – и ничего, а вот меня два дня несло в той же густой кукурузе. Весь грех на меня упал. Сидел я орлом, смотрел на шелестящие верхушки стеблей и думал:

– За что, а?..

Дальше, всё интересней и интересней! Только от уток очухался, как тут же другая история приключилась.

То, что я с детства был очень любопытный, это почти у всех есть. Но то, что на своей шкуре всё проверял – это не у каждого. Табака высушенного вокруг – море, и мы и цигарки скручивали и огромные сигары, но лишь один я додумался проверять какой кайф от нюханья его, родимого. Ну, это видимо опять же оттого, что слишком много читал. Там в исторических романах все аристократы только и делают, что табак нюхают. Да ещё из драгоценных табакерок вынимают…

Растёр я листья в труху и начал внюхивать. Эти, – которые себя дружочками называют, сгрудились и подначивают: "Давай, давай!". Ну, я и даю! Минуту нюхаю – никакого кайфа! Вторую, – ни черта! Даже не чихается, о чём подробно и восторженно в литературе написано. Парни говорят – табак высший сорт. Эффект должен быть.

И тут я чувствую, что косею. Кумар начался!

– Мужики, – говорю. – Точно как от пол-литры вина эффект.

– Да ты чё? – радуются орлы. – За пол-литру платить надо, а тут дармовой кайф под ногами! Давай, давай!..

– Что-то тошнит. И голова кружится…

И тут меня как начало полоскать, так все отскочили метра на два. А из носа столько табачных столбиков повыскакивало, сколько и представить никто не мог. Труха трухой, а не заметил, как кучу втянул. Где это добро поместилось в носу – не знаю. Впрочем, шнобель у меня отменный…

– Никотиновое отравление! – кричит Славка. – «скорую» вызывайте!

Ну, «скорая» – не «скорая», а два дня опять пролежал…

– Знаешь что, – говорят парни. – сегодня вечером мы пойдём виноград тырить. Мускат! Иди с нами! Отвлекись немного, а то просто жалко на тебя смотреть. Дело налаженное – успех гарантирован. Нас местные поведут и ещё из сельхозтехникума ребята.

– Слава Богу – проснулась совесть! – подумал я и освободил наволочку от соломы, которой и матрацовки были набиты вместо ваты.

Кто в детстве совершал набеги на соседские или колхозные сады, тот знает, какое это удовольствие. Кое-что в этом плане я уже описывал. Но то, с чем я встретился тут, было больше похоже на сокрушительную партизанскую операцию или забойное комсомольское мероприятие. Во-первых, на детей мы уже сильно не смахивали, а во-вторых, количество желающих полакомиться было… Я до сих пор не знаю, да никто и не подсчитывал, сколько нас шло с рюкзаками, наволочками от подушек и прочей тарой. Луны не было, и только звёзды слабо обозначали силуэты, топающих по совхозным кушарам след в след. Да ещё и по пути следования, то справа, то слева, к длинной шеренге всё время, молча и бесшумно, присоединялись новые и новые тени, и это были явно не студенты.

Наконец кто-то из местных распределил нас по рядам виноградника, и мы начали на ощупь собирать урожай. Я не буду описывать тугие и упругие как девичьи груди гроздья винограда – это дело смакуется ещё с библейских времён, но жадность, с которой я их дёргал и запихивал в наволочку, была почти что эротическая.

И вдруг кто-то из наших схватил меня, и, прижав к земле, заткнул липкой ладонью рот. Только что всё поле мягко шелестело и вот всё замерло.

– Что за херня! Вроде ветра нет… – пробормотал прямо над моим ухом старческий голос и, повернув голову, я увидел на другой стороне кустов силуэт сапога.

– Бабах! – грянуло у самого уха и что тут произошло-о!..

Весь виноградник вздыбился!

Это все одновременно вскочили и бросились бежать в одну сторону, а бедняга сторож упал и пополз в другую.

Он даже ружьишко своё выронил и, как мы потом узнали, искать ночью побоялся. Утром его принесли в сторожевой шалаш уже первые законные дневные собиратели винограда, среди которых наверняка были и ночные.

И, конечно, у всех всё в порядке, только у меня от такого стресса ещё не очень окрепший от всех предыдущих хохмочек желудок опять не выдержал и всю оставшуюся ночь, и всё утро я снова прятался в кукурузе…

Отыскал меня Самурай.

– Валяй домой, – сказал он. – Не в коня корм тебе здесь! Да ты не переживай – мы тебя прикроем. Исса уже ведёт переговоры с шефом. И ещё это… Ребята твой чемодан доверху виноградом набили. Ты же свой урожай на поле оставил. Смотри, ешь осторожнее! При твоих делах виноград всё-таки не очень… Хлебом закусывай!

Хотите – верьте, хотите – нет, но только я это услышал, так сразу и выздоровел. И лопал уже дома этот самый вкусный и сладкий в своей жизни виноград за обе щеки и без всякого хлеба.

Дар проклюнулся!

Началась учёба и, как вы уже в курсе, грустная началась жизнь.

Для меня!

Когда не своим делом занимаешься, то и заболеть можно!

Но мне повезло. Сначала в медучилище пришла Лидия Дмитриевна Попова для добора парней на постановку самодеятельного спектакля "Волшебный факел". Предполагалось, что медики – народ интеллигентный да и с нашим директором у неё были очень дружеские отношения. Я, конечно, был в первых рядах и добровольно, так как уже имел опыт, и дали мне роль князя, а остальных загнали в постановку угрозами и льготами. Но в дальнейшем никто не пожалел. Кто-то был бессловесным стражником, кто-то нечистой силой, шипящей и гавкающей, кто-то волшебным добрым деревом, а кто-то просто восставшим против эксплуататоров народом. Практически все парни первого курса были задействованы.

Моя супруга по спектаклю – очаровательная десятиклассница, на мои восторги по поводу её неземной красоты только морщилась и говорила, что её от таких малявок, как я, тошнит. Потом мы узнали, что она уже тогда была беременна и впоследствии в срок родила очаровательную малышку.

Каждый вечер мы собирались в одном из Домов пионеров и бесились и бренчали на пианино гораздо больше, чем занимались делом. А всё потому, что Лидия Дмитриевна жила в этом же Доме пионеров в полуподвале и всё время убегала по хозяйственным делам к своей маленькой дочке.

Эти счастливейшие вечера так заряжали, что я даже лучше стал учиться. Память какая-то нормальная появилась! Но спектакль был поставлен, с большим успехом сыгран на сцене Дома культуры и всё! Кончилось счастье!..

Зря я так думал! Где-то на небесах программа уже была включена, и теперь Божий перст ткнул меня прямо в макушку. Позагорал я на солнце без головного убора и попал в инфекционное отделение с менингитом. Потому что ещё и клещи перед этим кусали не раз.

На энцефалит подозрение было…

Три дня голову раскалывало от невыносимой боли и такие радужные калейдоскопы крутились перед глазами, что ужас! Температура тоже зашкаливала. Жарко было как в топке. Я находился на грани жизни и смерти, но когда взмолился и пообещал высшим силам за выздоровление то подвижничество, благодаря которому вы эти строчки сейчас читаете, то на пятый день вдруг выздоровел.

И тут началось…

Везде зазвучала музыка. Да не простая, а симфоническая. Причём, я мог промычать или просвистеть каждую партию любого инструмента. Вначале я думал, что это звучат провода, или ещё что-то, но потом обнаружил, что музыка звучит отовсюду, а точнее – из меня! И хотя моё музыкальное просвещение было практически нулевое, но интуитивно я сразу заподозрил, что таких шедевров ещё никто не написал.

Получил я очередную стипендию (двадцать рублей!) и помчался покупать гитару, чтобы хоть как-то можно было воспроизвести то, что звучало так красиво и могуче.

На гитару денег не хватило, а рядом лежала красивая и всего за восемь рублей скрипка. Купил я её, принёс домой, натянул струны и, весь дрожа от нетерпения, провёл смычком.

Тишина!

Ни звука!..

– Брак! Опять подсунули брак! – понял я, но на всякий случай побежал к знакомому отца, у которого была скрипка.

Тот улыбнулся и натёр смычок канифолью…

Только я выучил до-ре-ми-фа-соль-ля-си, так сразу стал записывать мелодии своих симфоний. Это было похоже на зашифрованные наскальные записи первобытного человека. Проиграть написанное мог только я.

И вдруг… голос прорезался!

То есть не совсем с потолка, так как я и в детстве пел "У дороги чибис, у дороги чибис!.." и всякое такое. Но тут где-то на втором курсе я как-то открыл рот, а оттуда такая иерихонская труба завыла, что я, аж присел.

Ну, это я вам скажу!.. Такое ощущение, что ты – Бог! Ну, только что не было и вдруг!.. На одной низкой ноте даже стёкла в окнах начинали дребезжать, а зубы готовы были выпрыгнуть. А тут – Новый Год! Я и выбежал в горячке на сцену и бодро так и очень громко начал: "Рисует узоры мороз на оконном стекле!..". Все аж замерли от моей невероятно звонкой оглушающей неожиданности…

Я ещё поднажал и всё…

На верхней ноте захлебнулся!

Баянист в одну тональность, в другую – без толку! Я был в таком шоке, что сориентироваться не смог. Потом долго разные специалисты выясняли, то в самодеятельности, то в консерватории, то в филармонии, то ещё бог знает где – бас у меня, баритон или драматический тенор.

Похожая история произошла с моей родной тётушкой. Только удар сверху был не с плюсовой температурой, а с минусовой. Она в пять или шесть лет как-то заблудилась и замёрзла. Когда её нашли и отогрели, то у неё открылся дар видения сначала прошлого, а потом и будущего.

Будучи ещё ребёнком, она в игре с подругой схватила её за руку и, впав в транс, начала рассказывать со всеми подробностями историю о кораблекрушении, где её папа был капитаном. Но главное, она сказала, что её папа приедет через три дня.

Через три дня, пропавший без вести два года назад, папаша приехал…

К студенческим годам тётушка уже научилась произвольно входить в транс. Сокурсницы иногда пользовались этим, но время было атеистическое, училась она в медицинском институте, потом была партийной…

Залавливала она эту свою способность как могла, никому о ней не распространялась и, в конце концов, успешно почти задавила. Иногда эти трансы ещё накатывали, но всё реже и реже.

Как-то ей прислали из Канады альбом со снимками развития раковых клеток в разных стадиях и прочим материалом по профилю её диссертации, но сопроводительное письмо задержалось. А через два дня защита. Задрожала моя тётушка от нервного напряжения и вдруг увидела весь материал, да ещё и переведённый на русский язык…

И в последний раз, уже восьмидесятилетняя, проходя мимо киоска с продажей лотерейных билетов лото-спринт, она неожиданно указала парню, покупающему билет не на тот, который он взял, а на другой. Парень купил, развернул билет, а там "Москвич-412"…

Мда-а…

Так вот голос-то появился и на скрипке я даже кое-что своё выпиливал, а зубрить надо было не квинтовый круг, а "Внутренние болезни", "Акушерство и гинекологию", "Венерические болезни" и тому подобное совсем не музыкальное ассорти.

"Нет романтизму! Закуска не та!.."

Мужиков у нас было не больше пяти на группу и мы инстинктивно держались дружной кучкой. Тем более что женская часть состояла из разновозрастных гражданок. Некоторым было, как и мне, по пятнадцать-шестнадцать, а некоторым по тридцать лет, а то и больше. К тому же кто-то и в колониях уже посидел и ожесточился и огрубел очень и очень. И многие считали каждую копеечку. Стипендия же была, как я уже говорил, – двадцать рублей! Это столько же раз в столовой как следует пообедать. И то, за экзаменационную тройку её отбирали. А где-то подработать было очень трудно – днём учёба, а вечером практика в больнице. К тому же многие снимали углы в частном секторе. Да и в лохмотьях не походишь! Выглядеть тоже надо по-человечески – девчонки всё таки!..

Однажды поймали одну хронически голодающую девочку за кражей стипендии у кого-то и такой самостийный трибунал устроили, что она от позора и стыда убежала и где-то на разъезде у своего нищенского дома бросилась под поезд. Её ещё волокло километров десять, и такое кровавое месиво было, что еле опознали. Лучше бы милицию вызвали и в колонию запекли…

Мда-а…

Толпа – это страшная и, в основном, разрушительная сила! И я это ощутил на себе тоже. Не люблю я распространяться насчёт лирики и её беспощадных ударов, но без этого трудно будет понять мотивы дальнейших моих «фокусов», спровоцировавших гнев толпы.

Не знаю как у других, а у меня интерес к дамскому полу всё разрастался и разрастался, а дальше романтизма – никуда! Все эти «Айвенго», "Женщины в белом", "Джейн Эйры", Фениморы Куперы, Майн-Риды и тому подобная сладкая чушь и застольный бред забили мне мозги с детства так же как Тому Сойеру, но у того уже в детстве подружка была – Бекки Тетчер, а у меня, в основном, только вздохи. Для меня все дамы были вроде бы как инопланетянки. И вдруг этих инопланетянок вокруг – море! Самых разноцветных и разновозрастных! И толку – никакого! Вроде бы в меду сидишь, а попробовать – ни-ни! И почти все заводят романы на стороне, а на нас, сокурсников, смотрят лишь как на бесполых подружек. Все их тайны для нас – откровения, и мы главные советчики в их амурных делах и модных приговорах. А нам – шиш!

Раздразнили донельзя!

Ну, остальные парни читали, наверное, меньше и потому быстро устроились. По той же так презираемой мной схеме "Дважды два – четыре!". И то не в своём родном коллективе, а на стороне. А меня эти «Аэлиты» чуть было до половой неврастении не довели.

Чтобы не заболеть, плюнул я на их инопланетное происхождение, да так плюнул и озлобился, что слишком! То одну хлопну по попке, прилюдно, то другую…

Доигрался до того, что девчонки схватили меня как-то на большой перемене, затащили в пустую аудиторию и чуть было не лишили детородной перспективы. Вроде бы в шутку, но в коллективном азарте всякое бывает, и я перепугался ого-го как. Всё-таки медички!.. Да и то, что среди них есть бывшие уголовницы, не очень утешало…

Вырвался я, с трудом отдышался, и какое-то время вёл себя пристойно.

Но тут грянуло очередное сельхозудовольствие. А как я уже говорил, наше медучилище ежегодно шефствовало над табаксовхозом. И там каждый раз после работы наступал волнующий вечер.

Парни надёргали девчонок из работающего рядом с нами сельхозтехникума и из местных и разбрелись кто куда. Кое-кто из наших дам тоже в благословенную темноту не в одиночку углубился. Один я как перст туда-сюда шастаю среди оставшегося медового улья и облизываюсь, и злюсь всё больше и больше. Типичные вечные "страдания юного Вертера", но уже на другом историческом отрезке и в других декорациях, ситуациях и материале. Поэтому злюсь не только от того, что на голодной диете нахожусь, а и от того, что я, полный романтики и тончайшей духовной организации, с дулей в карманах хожу, когда одноклеточные благополучно нетрудно и вкусно размножаются. Да и раздражало ещё то, что слишком уж гордо ходят этакие вроде бы недотроги и почти литературные по виду Ассоли, а сами только о самцах думают, а не о Греях.

И вот, наверное, для того, чтобы показать всем действительную сущность этих воздушных созданий, я снова начал прилюдно презрительно хлопать их по упругим попкам. Ну и, конечно, опять дохлопался…

Наша группа жила в одном из отделений табаксовхоза в почти достроенных коттеджах. Это большой зал и три небольшие комнатки. В зале на матрацах располагалась основная женская половина, в двух небольших комнатах, тоже на матрацах парни, и в одной, на нормальной кровати педагог. В том коттедже, где жил я, нас парней было шестеро, а дам – человек восемнадцать.

И вот в один прекрасный послерабочий вечер парни как всегда прифраерились, наодеколонились и только собрались на свидания, как кто-то из дам им и крикнул:

– Тащите вашего шутника-юмориста! Допёк он нас! Мы с ним сейчас разберёмся! Мы его сейчас посватаем! Тут сразу три не против!..

– Ура-а! – заорали парни и, думая, что это одна из очередных молодёжных игр, бросились ко мне.

Меня как волной холодной обдало!

Я сразу всё понял!

Тем более что опыт уже был…

Но моё отчаянное сопротивление парни приняли за кокетство и, дружно оторвав от пола и подняв над головами, как ленинское бревно, понесли к залу.

– Мужики, вы что? Они же из меня сейчас фарш сделают! – заорал я. – Ножик хоть дайте для защиты! Ножик!..

– На! – сказал кто-то и тоже в шутку сунул мне в руку увесистый складной нож.

Дверь распахнулась, и, казалось, тысяча женских рук вцепились в меня. Вырвав у парней, они втащили меня в зал, и тут же с оглушительным ударом дверь захлопнулась, и увесистый крючок заблокировал её.

Парни оторопели.

Это уже была явно не игра, и они начали стучать и требовать моей выдачи.

– Мы вам его девушкой выдадим! – крикнул какой-то прокуренный сиплый голос, и я выдернул лезвие ножа.

– Ножик! У него ножик! – раздался визг, и агрессивная масса отшатнулась.

Я метнулся в свободный угол зала и, почувствовав спиной защитный тыл стен, выставил нож. Человек шесть разгорячённых далеко не юных и некрасивых баб тяжело дышали в метре от меня. А одна, самая азартная, делала рывки, но свист лезвия отбрасывал её.

– А ну, откройте немедленно! – раздался за дверью требовательный голос.

Крючок откинулся и, растерянно улыбаясь, вошла педагог – хирург Татьяна Петровна. Она тоже думала, что то, что происходит – игра.

– Ножик! У него ножик! – завопили нападавшие.

– Где? – так же улыбаясь, спросила Петровна и обыскала меня.

Ножа не было.

Петровна поняла, что её разыгрывают, и направилась к двери.

Я по стеночке, по стеночке за ней.

Но только она вышла, как самая азартная тётка бросилась к двери и снова набросила крючок, а я метнулся обратно в угол и опять раскрыл нож. Он был спрятан в молитвенно сложенных ладонях. Как я додумался это сделать – не знаю. Всё произошло как бы само собой…

В дверь опять замолотили, а несколько парней побежали к окнам. Схватив кирпичи, они приготовились бить стёкла, чтобы прийти мне на помощь. Моё бело-зелёное лицо, вздыбленные волосы и сверкающее лезвие не требовали комментариев и сомнений.

Крики парней, уже нешуточные крики Петровны и, главное, затянувшееся время сбили остроту психоза. Предупреждающе дёргая ножом, я рывками добрался до двери и, откинув крючок, сложил и выронил нож прямо в профессиональные руки в этот момент моего любимого хирурга Петровны…

В этот же день меня дислоцировали в другое отделение совхоза, а потом и домой.

От греха подальше!..

Но самое интересное то, что во всей этой заварушке никто из тех, кого я хлопал по попкам (а хлопал я только хорошеньких!), не участвовал. Они сидели в глубине зала на матрацах очень перепуганные и даже пытались остановить это зашкалившее безумие. С одной из них я даже впоследствии подружился. Романтика – не романтика, а брови у неё были очень романтично изогнуты, как рисунок на голове у лебедя, кожа – шёлк, фигурка – балет. Да ещё и оказалось, что "Алые паруса" – её любимая книга…