Любимые дети его (СИ)

Глава 6. Нордскол

— Я не отпущу его, — категорично сказал Змей.

— Ты не можешь, — так же категорично ответил полковник Джейсон, человек, командующий госпиталем. — Твоя зона ответственности закончилась, как только он вылечился от ран.

Змей опёрся кулаками о стол, и полковник отстранился, откинувшись на спинку стула.

— Я не отпущу его, — яростно повторил Змей. — Он не в себе, может, я и зашил его, но, простите, для душевных ран у меня нет достаточно тонких нитей. Полковник, я уже отпустил одного такого, я отпустил на войну парня, который уже начал сходить с ума, и теперь он лежит там, а Тейрис принял из его мёртвых рук эстафету, и я не дам этому повториться!

— Ты знаешь, сколько таких парней здесь? — спросил полковник, тоже начиная выходить из себя.

Змей стукнул кулаком по столу.

— И я бы спас каждого из них, если бы мог! Но я знаю, что не могу. Но его — могу, хотя бы его. Я прошу просто дать мне время!

— Это не в моих силах, Змей, — ответил полковник уже тише. — Он здоров, и он нужен на фронте.

Змей выпрямился и посмотрел на него взглядом, которым можно было убить.

— Тогда разжалуйте меня, — зло сказал он. — Увольте меня, отправьте меня в Луносвет. Посадите на гауптвахту. Лишитесь своего лучшего хирурга. Но тот парень отправится на войну не раньше, чем придёт в себя. Я не отпущу его.

И он резко развернулся, чтобы уйти.

— Змей! — рявкнул полковник.

— Мне плевать! — не оборачиваясь рявкнул Змей. — Если надо, я отрежу ему ногу, без неё вы его никуда не отправите.

И вышел, хлопнув дверью.

Полковник пару секунд смотрел на дверь, потом схватил какой-то журнал со стола, с силой швырнул его в стену и закрыл лицо ладонями.

— Он знает, что ты блефуешь, — сказал Ловчий.

— Я знаю, — мрачно ответил Змей.

— Ты же не сможешь просто бросить этих ребят, ты головой пробьёшь стену гауптвахты, чтобы пойти оперировать. Голова тебе всё равно для этого не нужна.

— Я не могу отпустить его, — в отчаянии ответил Змей. — Не сейчас. Ловчий, я чувствую кровь того парня на своих руках, понимаешь? Я стольких потерял, но он не даёт мне покоя. И я не могу, я не могу отдать им Тейриса.

— Может, ты выиграл ему несколько дней.

— Ему нужна целая жизнь, — тихо ответил Змей.

В Нордсколе наступала весна, почти ничем не отличавшаяся от зимы. Кое-где растаяли особенно бурные ручьи, и можно было уже натягивать под латы всего двое подштанников вместо трёх.

Тейрис смотрел на снег из окна палатки. Ему нравилось смотреть на снег. Он искрился, когда чудом проглядывало солнце, и в свете ночных фонарей. Ему не нравилось, когда он становился рыхлым и окрашенным кровью раненых, когда начиналась суета и беготня, и кто-то стучался и звал его на помощь, и он шёл, тащил носилки, стаскивал с кого-то покорёженные латы, резал окровавленную ткань, делал анестезию, подавал инструменты, а потом снова возвращался и смотрел на снег — он шёл часто, и к тому времени обычно уже присыпал следы крови, и вокруг становилось так же красиво и спокойно, будто ничего не было.

Порой ему казалось, что он не думает ни о чём, но потом понимал, что продолжает думать о Лэйре, даже не осознавая этого. Он не оставлял его ни на минуту. Иногда он видел момент его смерти, иногда — что-то ещё, но чаще всего вспоминал, каким он был в последние недели. Каким расслабленным казался и каким смелым, бесстрашным, не боящимся ни нежности, ни любви, и тогда сердце Тейриса билось чаще, и ему становилось трудно дышать, он вскакивал и шёл куда-то, всё равно куда, лишь бы не ощущать этого снова. Он всегда хотел этого чувства, этого воспоминания, и никогда не мог его вынести. Будто он сделал что-то плохое, будто он не ответил на эту нежность и эту любовь, а ответь — он мог бы спасти Лэйра. Он знал, понимал умом, что это не так. Но это не помогало. Ему всё равно казалось, что Лэйр отдал ему всё, а он ничего не дал взамен.

Доктор Линнис дал ему какие-то таблетки, и Тейрис уже не чувствовал каждую минуту, будто смерть стоит за его плечом, и той всепоглощающей, мучительной вины и потери, через которые не пробивалось больше никаких чувств. Он уже мог чувствовать что-то ещё, мог говорить, смеяться, помогать Змею и Ловчему, мог просидеть с ними вечер и пить их отвратительное пойло, ещё более отвратительное, чем дома, потому что этот аппарат они соорудили сами и были в этом явно не такие мастера, как Коршун, сбереги Свет его душу.

Но всё было иначе теперь. И Тейрис знал, почему.

Его день настал. Когда умер Лэйр, он потерял веру. Отец Мэйлэй обещал, что она вернётся, но рассвет приходил за рассветом, новый день — за новым днём, а Тейрис больше не чувствовал Света, струящегося по его жилам. И он перестал ждать. Всё это были только слова, слова для таких салаг, как они с Лэйром, и они не спасли Лэйра. Наверное, он умер со своей верой, но вместе с ним умерла и вера Тейриса. И он сдался. В тот день, когда он перестал искать глазами Лэйра, ожидая увидеть его входящим в палату, или идущим по снегу, раненого, но живого, в день, когда он наконец перестал видеть его в каждом встречном и ждать этого, он перестал искать и свою веру.

“Дорогой папа”, — писал Змей, сидя у окна и то и дело согревая руки дыханием: сегодня было особенно морозно, словно весна решила, что ей всё же тут не место, и ушла, вернув зиму. — “Спешу сообщить тебе, что я всё ещё жив, хотя до сих пор не вполне понимаю, зачем. Поверь, я знаю, как ты переживаешь, что не можешь быть здесь из-за своих ран. Я, кстати, считаю это совершенно неразумным. Тебе было бы здесь легче, чем большинству из нас — ввиду отсутствия ног они бы у тебя не мёрзли. Мои вот просятся на свободу от тела, сидеть в тепле у огня, пока я вышиваю раненых крестиком и гладью, так им осточертело быть на грани обморожения. Думаю, когда наши ряды тут ещё поредеют, в бой пошлют и тебя, и даже, пожалуй, нашего кота. А пока — поберегитесь оба, и умоляю, не отращивай новые ноги и обдумай вариант избавиться ещё и от рук. А по возможности — и от головы, ей здесь особенно достаётся. Одному туловищу тут будет в самый раз, а чтобы ты мог отдавать честь, я пришью тебе к нужному нервному окончанию метлу. Будешь качать пресс и отдавать честь одновременно.

Пожалуйста, не волнуйся, я в порядке. Мы работаем на износ, но опасность здесь минимальная, мы практически в тылу.

Папа, я хотел попросить тебя об одолжении. У нас тут есть один парень, ему паршиво. То есть паршивее, чем некоторым. Здесь всем паршиво, мы просто расставляем метки на шкале от 1 до 10. В основном, конечно, у всех обычная девятка, но процентов у восьмидесяти десятка. Этот парень недавно потерял лучшего друга и идёт на рекорд, пытаясь взять одиннадцатую высоту. Он совсем салага, ещё двадцати пяти нет. Я знаю, что ты близко знаком с отцом Мэйлэем, а этот парень довольно много времени провёл там же, где служил отец. Не мог бы ты поговорить с ним или написать ему? Я подумал, может быть, он сможет найти…”

— Нападение! — закричал кто-то снаружи, и в тот же момент забили колокола.

Змей вскочил и выбежал на улицу.

— Что случилось? — спросил он, схватив за руку пробегавшего мимо солдата.

— Нас атакуют! — торопливо ответил солдат. — Плеть уже здесь.

— Здесь? — ошарашенно переспросил Змей.

— Здесь, сэр. Разрешите идти?

— Иди, иди, — Змей отпустил его плечо.

— Хирургам и медперсоналу немедленно явиться в предоперационную, — командовал полковник по громкой связи. — Боевые хилы — на позиции войск. Санитары — развернуть медпункты, готовьтесь доставлять раненных. Да вы всё знаете — вперёд. Взводы к точкам сбора, командиры принимают командование на местах.

Змей, не дослушав, накинув плащ и оставив недописанное письмо на столе, выскочил из палатки и побежал в предоперационную. Он знал, что делать, вот только переживал, что в письме нечаянно соврал: это место действительно считалось безопасным — хорошо укреплено, большой гарнизон, и это была первая атака Плети за всё то время, что Змей был здесь. Сглазил, не иначе.

— Они пришли за нами наконец-то, — крикнул Ловчий, встретив Змея в дверях.

— Что поделать, — пожал плечами Змей, — мы слишком хорошо делаем своё дело.

— Может, пообещать, что мы не будем никого лечить, если они не будут никого калечить? — предложил Ловчий.

Змей подал ему халат.

— На, прицепи на стойку для капельницы, будет за белый флаг, и иди предложи. Саму капельницу не забудь, пригодится на обратном пути.

— Эй, Змей, — окликнул его Ловчий.

— Не-не-не, это твоя идея…

— Да нет. Посмотри в окно.

Змей посмотрел в окно и скрипнул зубами.

По двору в латах и с мечом бежал Тейрис.

— Твою мать, — рявкнул Змей и рванулся было к выходу, но Ловчий схватил его за локоть.

— Нет, ты уже не успеешь, а мы нужны здесь.

— Куда ему в бой?! — в отчаянии крикнул Змей.

Ловчий взял его за плечи и резко развернул к себе.

— Ты не можешь помочь тому, кто не хочет помочь себе сам, — тихо сказал он. — Змей. Ты не можешь спасти всех. Мы нужны здесь. Их уже сейчас начнут приносить. Ты нужен им. Ты лучший, Змей, чёрт возьми, ты лучший хирург из всех, что я встречал. Ты нужен тем, кого только ты здесь сможешь спасти.

Змей секунду смотрел ему в глаза, а потом так же тихо сказал:

— Я ненавижу эту войну. Любую войну ненавижу. Отмени её, Ловчий.

— Завтра же займусь, обещаю, — ответил Ловчий.

Тейрис бежал по снегу, колокола всё ещё звонили, и он ускорял шаг с каждым ударом, обгоняя их. Он не был обязан, он даже не состоял ни под чьим командованием здесь, но когда он услышал колокола и призыв к бою — он будто очнулся от сна. И понял, где должен быть.

Он жаждал этого боя. Он мечтал о нём и рвался в него. Как он не осознавал этого раньше? Почему он вообще всё ещё здесь, а не на передовой? Впервые за последние недели он ощутил себя живым. С каждым шагом он всё сильнее и сильнее ощущал всё: страх, боль, потерю, отчаяние, ярость, ненависть. Они заполняли его, словно до этого он не давал им выхода, словно хранил их в закрытом флаконе в груди, за рёбрами, у самого сердца, а звон колоколов разбил этот флакон — и теперь всё, что он чувствовал и от чего бежал, заполняло его целиком, заливало его тело жаром. И когда командир, к отряду которого он присоединялся, скомандовал атаку, Тейрис бросился вперёд, криком ярости выпуская всё это, позволяя своим чувствам захватить себя и весь мир. Лэйр, его безумие, его смерть, разорение Луносвета, скорбь, нежность, любовь — всё это вернулось и было таким ярким, словно происходило прямо сейчас, каждым своим нервом он чувствовал всё это, и оно рвало его на куски и гнало вперёд, туда, где были они — рыцари смерти. И вся ненависть, которую он мог ощущать, толкала его к ним.

Бой был долгим. Тейрис рубил мечом, падал в месиво из снега, грязи и крови, поднимался и шёл вперёд, снова падал и снова поднимался, потому что его ярость была сильнее усталости, сильнее боли, сильнее любого страха. Сильнее всего, что он когда-либо чувствовал. Он слышал крики и лязганье мечей, видел золотые всполохи заклинаний вокруг, но ему казалось, что он один здесь, на поле боя, на этой земле, право ступать по которой он заслужил кровью и болью, жертвой, не сравнимой ни с чем. И он шёл навстречу им, всадникам смерти, и кричал, рубя мечом, падал и поднимался, и снова рубил, и кричал, и наконец чувствовал себя свободным.

Усталость всё же давала о себе знать, и с каждым разом, сам не замечая, он поднимался всё с большим трудом. Он отбился от своего отряда, на мгновение потерял видимость, когда порыв ветра бросил снег ему прямо в забрало, и не заметил поганище. Оно взмахнуло огромной лапищей, и Тейрис отлетел на несколько метров, прокатился по снегу, и пока он пытался подняться, поганище уже разорвало в клочки выстрелом из пушки. Тейрис торопливо очистил забрало от снега, поднял голову — и увидел рыцаря смерти, на всём скаку направлявшегося к нему.

Из последних сил Тейрис поднялся на ноги и выставил меч перед собой. Больше он ничего не успевал, даже подумать, что это конец.

Но когда рыцарь был уже в паре метров, другой дк на всём скаку врезался в него, пойдя наперерез. Кони столкнулись, заржав, и завалились набок, взметнув облако снега. Атаковавший своего рыцарь был готов к столкновению и выпрыгнул из седла; атакованный лежал, придавленный лошадью.

Тейрис замер на месте, опешив.

Атаковавший рыцарь подошёл к лежавшему, лежавший прорычал ему что-то сквозь шлем, атаковавший поднял рунный меч и с силой вонзил ему лезвие в горло, протолкнув до половины и отрубив голову.

А потом обернулся к всё так же стоявшему, замерев, Тейрису и прохрипел:

— Я тебе не враг, паладин. Я на твоей стороне.

Тейрис наконец очнулся. Он понятия не имел, что сейчас произошло, но ему было плевать. То, что говорил дк, не имело никакого смысла. Он поднял меч и шагнул к нему.

— Мы никогда не будем на одной стороне, — ответил он.

Рыцарь выставил свободную руку перед собой, а мечом закрылся, как щитом.

— Этот твой Свет освободил меня, — сказал он без насмешки. — Можешь убить меня после боя, а пока дай мне помочь вам отбиться.

“Я могу помочь им всем”, — вспомнил Тейрис последние слова Лэйра и крепче сжал меч в ладони.

— Я больше не верю в Свет, — тяжело ответил он и бросился вперёд.

Рыцарь быстро пробормотал что-то на языке мёртвых и выбросил свободную руку ещё дальше вперёд. Тейрис схватился за горло, чувствуя, как заклинание душит его и поднимает в воздух. Одной рукой он перехватил меч и со всей силы метнул его в дк. Тот легко уклонился, дёрнул рукой и швырнул Тейриса в снег. Тейрис ещё задыхался, когда он уже оказался сверху, одним коленом прижав его руку, другим встав на грудь, а свободной от меча ладонью сдавив второе предплечье.

— Ты не имеешь представления о том, что мы такое, — прохрипел рыцарь, наклонившись совсем близко. Тейрис, задыхаясь, смотрел в прорези его шлема, оцепенев и не пытаясь вырваться. — Ты не знаешь, кто мы и в какой мы власти. Как силён твой Свет, если смог вырвать проклятого из неё?

Тейрис закашлялся, но рыцарь ещё сильнее навалился на него, вдавливая в снег.

— Твоя ненависть — ничто по сравнению с моей, — тихо и яростно сказал он.

“В них есть какая-то красота, — говорил когда-то Лэйр. — Ты тоже видишь, правда? Интересно, что движет ими?”

“Ненависть?” — предположил тогда Тейрис.

“Возможно, — пожал плечами Лэйр. — И вот они стоят перед нами, как львы перед агнцами, и им не ведом страх… Что они чувствуют?”

Тейрис чувствовал ледяное дыхание и такую тяжесть в груди, словно вся армия мёртвых придавила его к земле. Рыцарь смерти смотрел на него, и он ощущал его ярость, его ненависть и отчаяние, такое же сильное, как его собственное.

— Почему? — неожиданно сам для себя просипел Тейрис. — Почему ты убил его?

— Потому что я больше не служу королю, — с той же яростью ответил рыцарь. — Я больше не служу никому.

— Как? — одними губами спросил Тейрис.

Рыцарь качнул головой.

— Какое тебе дело? Разве это важно? Я свободен, и мой враг теперь он, а не ты.

“Что, если есть что-то ещё? — спрашивал Лэйр. — Там, под всем этим. Что, если кого-то можно спасти? Что, если проклятые заслуживают милосердия? Что, если ненависть, наша ненависть — лишь бесконечный круг, по которому мы будем ходить, пока смерть не заберёт всех? Что, если всё это — ошибка? Всё — неправильно?”

— Ты не заслуживаешь прощения, — прохрипел Тейрис.

— Я не ищу его, — ответил рыцарь и вдруг резко наклонился ещё ближе, к самому лицу Тейриса, почти коснувшись своим шлемом его. — В тебе есть Свет, паладин, — глухо сказал он. — В нас его больше нет, мы прокляты, но в тебе он есть. В вас есть.

Тейрис смотрел с синее свечение его глаз, и вдруг всё вокруг исчезло, не было ничего — ни шума, ни боя, ни холода и крови, и он вдруг ощутил дикую, невыносимую усталость. Всё, что он испытывал, наконец заполнило его целиком, без остатка, и теперь он будто качался на волнах своих страха, боли, скорби, ярости, воспоминаний, больше не сопротивляясь им, не пытаясь их выплеснуть, он принимал их, и это рождало мучительную печаль — но и что-то ещё. Что-то, чего он не испытывал, казалось, вечность, а, испытав, вдруг впервые за эту вечность смог дышать, будто горло больше не сдавливало всё, что сжимало его раньше сильнее хватки рыцаря смерти.

— Я уже не доберусь до него, — так же глухо продолжил рыцарь. — Но вы можете. Дойдите до Ледяной Короны, убейте его и отомстите за нас.

Тейрис не отвечал, только продолжал смотреть ему в глаза.

А рыцарь вдруг усмехнулся и сказал с презрением:

— Ты не понимаешь. Неважно. Отомстите за себя, и вы отомстите за нас.

Он отпустил Тейриса, но тот продолжал лежать на снегу, следя за ним взглядом. Дк помог коню подняться, вскочил в седло и рванулся в самую гущу боя, туда, где были другие рыцари, и первый из них упал, разрубленный пополам, раньше, чем что-либо понял.

“Ты знаешь, я думаю, отец Мэйлэй был прав, — говорил Лэйр. — Свет не покидает никого. Что, если он не покидает и их?”

Тейрис приподнялся на локте и закашлялся так, что едва не выплюнул лёгкие. Потом отдышался, встал на четвереньки, потом на ноги и, пошатываясь, подошёл подобрать меч. Бой продолжался. Освободившийся рыцарь бился в самой гуще, половина других дк ринулась на него. Он дал время воинству Света переформироваться, занять более выгодные позиции и в итоге отбить нападение.

Тейрис продержался до конца боя. Когда победа стала очевидной и остатки Плети начали отступать, он тяжело опустился в снег и огляделся вокруг.

Освободившийся рыцарь погиб, в конце концов зарубленный рунными мечами. Тейрис смотрел туда, где среди горы трупов лежало его тело и думал: никто даже не отличит его от других дк. Его тело сожгут вместе с остальными, и никто никогда не увидит разницы, ничего не узнает.

Только Свет. Может быть, для него и так нет разницы межу всеми нами. Ни между проклятыми, ни между праведными. И поэтому он будет знать, кто достоин его милости. Может быть, все достойны, да, Лэйр? Может быть, все мы здесь прокляты и все мы здесь праведны, и мы стоим друг против друга, как агнцы, и ведаем страх, и отчаяние, и любовь. И может быть всех нас можно спасти.

А потом он встал на колени и оперся на рукоятку меча.

— Дорогой Свет, — сказал Тейрис, — прости, что давно не приходил. Кажется, я потерял веру. Мне было больно, и страшно, и стыдно, и мне до сих пор так. Я зол и я в отчаянии. И я скорблю. И я прошу тебя: помоги мне. Дай мне сил. Ибо я больше не хочу бродить во тьме.

Заваруха вышла знатной, а новичков тут было — полвзвода. Тейрис на минутку снял шлем, вытер пот со лба и огляделся. Неподалёку у камня лежал совсем ещё зелёный паладинчик. Выглядел он препаршиво. Тейрис, пригнувшись, рванул к нему.

— Эй, парень, живой ещё?

— Я умираю? — испуганно спросил парень.

Тейрис наскоро осмотрел его. Рана была серьёзной.

— Ну, пока ещё нет, — успокоил он парня. — Ты только приехал, не успел же даже достопримечательности посмотреть.

Он похлопал парня по плечу, поднялся, снова огляделся и заорал во всю глотку:

— Зендари!

Высокая троллька-хил обернулась к нему. Тейрис замахал рукой.

— Сюда, здесь срочный!

— Здеся у вас тута все срочные! — огрызнулась Зендари.

— Я серьёзно! — гаркнул Тейрис. — Его в первую очередь, жми сюда.

Троллька не стала спорить и побежала к ним.

Тейрис снова сел на колени рядом с парнем.

— Давно тут? — спросил он.

— Пару недель, — слабо ответил парень.

— Послушай, — сказал Тейрис. — Я на этой войне уже семь лет, и поверь, здесь всегда такое веселье. Ты, считай, как кислые щи — обычное дело, ежедневное блюдо, осточертело всем уже. Сейчас Зендари тебя подлатает, а потом мы отправим тебя к Змею с Ловчим, и они поставят тебя на ноги. Понял?

— Понял, — уныло ответил парень.

— Эй, — позвал Тейрис, — эй, всё будет хорошо.

Зендари уже была рядом и творила какое-то своё вуду, обсыпая парня зелёными рассыпающимися в воздухе лепестками.

Уже подбежали санитары, когда парень вдруг схватил Тейриса за наплечник, потянул к себе и сказал, глядя на него расширившимися от ужаса глазами:

— Свет оставил это место. Я не хочу умирать здесь.

Тейрис мягко отцепил его руку от наплечника и сжал в ладони.

— Свет не оставляет никого из нас, и никакую землю, — сказал он. — У всех наступает день, когда они теряют веру. Но ты теряешь не её, а себя. И ты вернёшь и себя, и её. Потому что Свет не оставляет праведных.

— А если я неправедный? — слабо спросил парень.

— Котят мучил? — спросил Тейрис. — Бабушке жёлудь в тапок подложил? Отсосал святому отцу во время мессы?

Парень не выдержал и фыркнул. Тейрис улыбнулся.

— Я знал парня, который считал, что Свет не оставляет даже проклятых. Он, правда, умер, но ты сейчас об этом не думай.

— Ой, уносите его, — сказала Зендари. — А то этот языкастый щас ему поможет отойти к Свету.

— Скажи, что ты от Тейриса! — крикнул им вслед Тейрис.

— А то они его без этого оперировать не будут, — съязвила Зендари.

— Будут, но так швы красивей сделают, — ответил Тейрис. — Я через неделю в увольнительную к ним поеду, полюбуюсь.

Зендари махнула рукой.

Тейрис напялил обратно шлем и огляделся. Бой ещё шёл, но Плеть начинала отступать.

— Ну, Свет со мной, — бодро пробормотал Тейрис и ринулся в самое месиво.

“Семь лет, — думал Тейрис, — ничего себе, и правда”.

За эти семь лет он находил и терял друзей. За эти семь лет произошёл бой у Часовни Последней Надежды, освобождение Дариона Могрейна и многих других. Тейрис видел дк, сражавшихся на его стороне, и своих бывших друзей, бившихся против него. Прошло шесть лет со дня смерти Лэйра. И теперь, наверное, Тейрис понимал его намного лучше, чем тогда. Теперь он уже был ветераном и во всей мере осознавал, насколько они были не готовы ко всему, что им пришлось пережить. И сейчас он видел многое из того, что уже тогда видел Лэйр, и о чём сам он начал думать лишь после его смерти.

Если бы ты узнал про Часовню, думал он иногда. Если бы ты узнал. Ты был бы счастлив? Тебе стало бы легче? Ты знал, что их можно спасти, ты думал об этом с первого дня. Ты бы принял их, сразу, без сомнений, как я не могу принять. Я вижу, как они ходят среди нас, оставаясь чужими для всех — для своих и чужих, и я сам среди тех, кто сторонится их. Воин Света, молот правосудия, я создан для воздаяния таким, как они. Но помнишь, как мы смотрели на них и ты спрашивал: что они чувствуют? Что они думают? Один дк сказал мне: вы не имеете представления, что мы такое. Ты хотел это знать. Хотел, когда никому ещё не было до этого дела. Я боюсь их, Лэйр. Я ненавижу их. Я жажду воздаяния и правосудия. Но я понимаю тебя. Я тоже хочу знать. И я хочу знать, что ты увидел тогда, в последние дни, в свой последний бой — что ты хотел сказать им.

Мы все сходим с ума на этой войне, и я тоже, можешь не сомневаться. Сегодня я видел нормального парня — от тут всего ничего и ещё не потерял разум. Дай ему ещё полгода, и он будет таким же, как мы. Если выживет после ранения. Но ты был бы рад видеть, как все мы здесь сражаемся на одной стороне — и тролли, и люди, все. Так много изменилось за эти годы. И я изменился. Может, тебе бы даже понравилось, как. Ты многое упустил, если честно. Я вот потрахался с троллем. По своей воле, я имею в виду. Весьма достойно, между прочим. Ладно, чертовски достойно. Не понимаю, зачем мы воюем. Столько теряем.

Иногда по ночам я тоже слышу, как ломается наст под копытами мёртвых коней. И иногда хочу пойти туда, в темноту, и посмотреть в глаза их всадникам. Прикоснуться к ним и ощутить тьму, которая ведёт их. Почувствовать их ярость. Я знаю, ты хотел этого. Мы оба хотели. У меня не было твоей храбрости, твоей честности и твоего безумия.

Может быть, теперь они есть. И когда-нибудь я подойду к мертвецу, загляну ему в глаза, и спрошу: чего ты хочешь, дк?

Если он ответит “колбасы”, Лэйр, я мамой клянусь, я больше не буду с тобой разговаривать, никогда.

Здесь Свет сталкивается с Тьмой, и иногда я думаю, что хочу дойти до самой грани. До той точки, где граница между ними чётче всего. До точки, где они сходятся так плотно, что их и не разделить. Там должно что-то быть. Что-то особенное.

И там я пойму.