В этой исторической справке я, прежде всего, старалась изложить то, о чём в романе не сказано. Темы, которые в романе освещены подробно (например, суть древнегреческого метода обучения, отношения Сократа с Алкивиадом и т. д.) в этой справке не затрагиваются.
Для удобства поиска информации, историческая справка разделена по персоналиям и темам.
Данная справка — попытка обобщить то, что пишут о Мехмеде разные авторы. Увы, они порой противоречат друг другу, версии выдаются за факты, мифы излагаются как реальные истории, и во многих случаях видно стремление сочинить Мехмеду «красивую» биографию.
Мехмед, сын султана Мурата, родился в ночь с 29 на 30 марта 1432 года в столичном дворце, то есть в городе Эдирне. Матерью будущего Завоевателя стала обычная наложница (о ней см. ниже).
Существует легенда, что султан Мурат, беспокоясь об итогах родов своей наложницы, не мог заснуть. В ожидании вестей он начал читать Коран. Когда чтение дошло до 48-й суры, предрекающей мусульманам «близкую победу» над неверными, явился слуга и сообщил о рождении сына. Это было знамение о том, что мальчик, когда вырастет, захватит Константинополь.
Увы, легенда далека от реалий, поскольку мать Мехмеда не была любимой наложницей. Отец Мехмеда не интересовался её судьбой. Значит, о рождении сына Мурату сообщили уже постфактум.
Тем не менее, в Интернете можно встретить утверждение, что мать Мехмеда была женой Мурата, и что у них была сыграна полноценная свадьба. Не всем нравится, что завоеватель Константинополя — сын наложницы.
В 1437 году умер один из старших братьев Мехмеда — Ахмед, и тогда Мехмеда начинают рассматривать, как вероятного наследника престола. Мальчика, которому было 5 лет, отправили в Амасью, где располагалась одна из султанских резиденций, весьма далёкая от Эдирне.
В 1443 году умер другой старший брат — Али, после чего Мехмед, которому было уже 11 лет, приобрёл статус наследника и переселился в другую резиденцию, в Манису, поближе к столице.
В 1444 году отец неожиданно решает передать Мехмеду власть. Историки не могут внятно объяснить причину — мальчику 12 лет, он ничего не понимает в политике, но его сажают на трон. Зачем? Где логика?
Возможно, логики просто не было, а был пожилой султан Мурат, который любил выпить, и под действием вина как раз появилась «светлая» мысль доверить трон 12-летнему сыну. Лишь в 1446 году Мурат одумался и забрал власть обратно.
Конечно, в «красивую» биографию такое не впишешь.
Касательно обучения Мехмеда тоже существует легенда.
Когда мальчику было 11 лет, и он остался единственным наследником, отец пригласил ему учителя — муллу, которого звали Ахмед Гюрани (о нём см. ниже). Отец Мехмеда дал мулле палку и приказал без колебаний применить её, если сын станет лениться. С этой палкой мулла отправился к Мехмеду на урок, а принц спросил: «Что у тебя в руках?» «Этой палой я стану выколачивать из тебя лень. Таково повеление твоего отца», — ответил мулла.
Финал этой истории существует в двух вариантах:
1) Мулла никогда не применял палку, потому что Мехмед за время обучения ни разу не проявлял лень.
2) Мехмед, услышав слова Ахмеда Гюрани, расхохотался в ответ на угрозу, и мулла избил принца. Мехмед даже заплакал от боли.
Вряд ли Мехмед после первого же инцидента плакал, но этот вариант всё равно ближе к истине, ведь известно, что великий визир Халил-паша назвал Мехмеда «диким», то есть мальчик был непокорным. Телесные наказания учеников, даже знатных, в то время были обычным делом. Следовательно, Мехмеда в детстве били. И часто. Но безрезультатно.
Если б такие меры давали эффект, то понятия «трудный подросток» просто не существовало бы. «Трудные подростки» до сих пор остаются головной болью преподавателей и психологов, а утверждения историков о том, что мулла Гюрани с помощью палки заставил «дикого» мальчишку учиться — очередной миф.
В то же время известно, что не позднее 1446 года Мехмед начал учиться со старанием и в течение следующих 4 лет выучил довольно много. Возможно, он думал, что успехи помогут заслужить расположение отца и вернуться к власти. Однако это сомнительно. В то время Мехмед был единственным наследником престола. Младший брат Мехмеда (так называемый Маленький Ахмед) родился в самом конце 1440-х, поэтому в 1446 году Мехмед как единственный наследник был уверен, что возвращение на трон неминуемо.
Если рассуждать логически, то получается, что пробудить в Мехмеде интерес к учёбе мог только учитель, чей метод имел в основе систему поощрений, а не систему наказаний. Эта версия поддерживается в романе (подробнее см. ниже).
Мехмед много чего изучал: Коран и мусульманское право, математику, астрономию, географию, турецкую и персидскую литературу, греческий язык, воинские дисциплины. Но что оказалось усвоено?
Венецианец Джакомо де Лангуски, побывавший при дворе уже взрослого Мехмеда в начале 1450-х годов, свидетельствовал, что юный султан «воспитан как воин», но при этом любит исторические сочинения, а также «выказывает величайший интерес к географии и военному делу». Джакомо особо отметил, что во время переговоров Мехмед «показал себя хитрым (умным) собеседником, вызнавая положение дел». Значит, риторику и логику изучал. Кроме того, мы знаем, что он любил поэзию, то есть к литературе как предмету тоже проявлял интерес.
В «красивых» биографиях Мехмед часто именуется одним из самых образованных правителей своего времени, но это явное преувеличение. Также утверждается, что помимо турецкого он якобы знал ещё семь языков:
— арабский,
— персидский,
— древнееврейский,
— греческий,
— латынь,
— славянский,
— албанский.
Скорее всего, языков было не семь, а пять:
— арабский (т. к. на нём написан Коран, и Мехмед был обязан его изучить),
— персидский (т. к. Мехмед сочинял стихи на этом языке),
— греческий (т. к. со знатью завоёванного Константинополя Мехмед говорил по-гречески),
— славянский (т. к. на этом языке говорили болгары и сербы, служившие при дворе, а Мехмед, с детства слыша их речь, усвоил её),
— албанский (т. к. мать Мехмеда, вероятно, была албанкой).
Упомянутый Джакомо де Лангуски свидетельствовал, что юный султан помимо турецкого говорил на трёх языках: арабском, греческом и славянском (по факту смесь болгарского и сербского).
Кстати, арабский, греческий и славянский являлись основными языками, на которых средневековая Турция вела дипломатическую переписку. Неудивительно, что Мехмед их знал. Про другие языки ничего не сказано, но тот же Джакомо де Лангуски говорит, что Мехмед нашёл себе двух итальянцев, чтобы те «читали ему» греческих авторов, древнеримских авторов и более современные сочинения на латыни.
Султан — это не ребёнок, который просит, чтобы взрослые почитали ему сказку, так что, скорее всего, речь о более трудном «чтении». То есть итальянцы не просто читали, а объясняли то, что было непонятно, а во время чтений на латыни прямо с листа переводили султану на понятный ему язык.
Джакомо де Лангуски сообщал следующее:
«Ежедневно ему (султану) читают римских и других историков. Это делает компаньон по имени Чириако д'Анкона и другой итальянец. (В частности) читались сочинения Диогена Лаэртского, Геродота, Тита Ливия, Квинта Курция, жизнеописания пап, критические биографии императоров, повести о королях Франции и Ломбардии».
Перевод по книге Франца Бабингера «Мехмед Завоеватель и его время» (Franz Babinger «Mehmed the Conqueror and His Time»).
Итальянец Чириако д'Анкона (Кириак из Анконы) был представлен Мехмеду в 1444 году, незадолго до того, как Мехмед стал султаном в первый раз. Известно, что Чириако приехал в Турцию ради археологических изысканий, но, в конце концов, нашёл себе место при дворе Мехмеда.
Кто был «другой итальянец», неизвестно. Есть мнение, что это Джакопо да Гаэта, итальянский еврей, который уже в 1440-е годы являлся личным врачом Мехмеда (подробнее см. ниже).
Существует ещё одна полулегенда, связанная с обучением Мехмеда. Согласно обычаю, установившемуся для всех турецких принцев, тот должен был помимо наук, необходимых правителю, изучить некое ремесло по своему выбору. Он решил стать пушечных дел мастером и объяснил это так, что рассчитывает использовать свои знания, когда придёт время осаждать Константинополь.
Иногда даже утверждается, что полученное ремесло позволило Мехмеду контролировать работу мастера Урбана, специально нанятого, чтобы изготовить пушки для осады Константинополя.
В действительности, даже если Мехмед что-то контролировал, это не принесло пользы. Одна из пушек во время стрельбы взорвалась, и Урбан погиб при взрыве. Значит, Мехмед, если и разбирался в пушках, то никак не лучше Урбана.
Тем не менее, в «красивых» биографиях пишут, что Мехмед всегда мечтал захватить Константинополь, и что, в 12 лет оказавшись на троне, сразу заговорил о походе на город.
Также устоялось мнение, что смелые устремления Мехмеда испугали великого визира Халила-пашу (о нём см. ниже), поэтому Халил через два года, в конце лета 1446-го, уговорил отца Мехмеда вернуться.
Лично я в эту версию не верю. Не надо забывать, что 12–14 лет — начало полового созревания, но если слушать историков, получается, что Мехмед именно в этом возрасте увлёкся политикой и грезил о захвате Константинополя, а гормональный бум прошёл как-то незаметно.
В 12–14 лет, то есть в 1444–1446 годах должны были проявиться особые наклонности Мехмеда. И проявились! Об этом говорят два факта:
1) Большое влияние на Мехмеда приобрёл его советник — визир Заганос-паша, который подозрительно «дружил» с дворцовым евнухом Шехабеддином-пашой (о них см. ниже).
2) Мехмед заинтересовался суфийской поэзией, а это поэзия особого рода. Формально она о любви как о религиозном чувстве, однако даже во времена Мехмеда многие религиозные деятели считали, что суфийская поэзия восхваляет мужеложство.
Известен эпизод с дервишем-суфием из Персии, который был приглашён для беседы в личные покои Мехмеда, но оказался схвачен там людьми великого визира Халила-паши, а Халил либо сам велел казнить дервиша, либо отдал его муфтию Фахреддину, сжегшему «еретика» на костре.
Иногда пишут, что этот дервиш стал причиной народных выступлений в Эдирне, проповедовал «примирение между исламом и христианством», а Мехмед, который присутствовал на одной из таких проповедей, пригласил смутьяна-дервиша во дворец, но затем оказался вынужден выдать разъярённому духовенству.
В то же время другие историки вообще не говорят про бунт, якобы имевший место, а только про противостояние с Халилом-пашой из-за дервиша. Думаю, второе ближе к истине, а рассказы про бунт — попытка скрыть скандальный интерес Мехмеда к суфизму и сделать биографию «красивее».
Такой же попыткой «сделать красиво» выглядят заявления историков о том, что интерес Мехмеда к биографии Александра Македонского был связан исключительно с завоеваниями Александра. А как же история Александра и Гефестиона?
Известно, что Мехмеду читали переведённую на греческий язык книгу римского автора Арриана Флавия «Поход Александра», но Александр ведь прославился не только как завоеватель, а в книге Арриана есть отрывки, которые могли бы показаться Мехмеду интересными совсем по другой причине.
Я считаю, что Халила-пашу насторожила не воинственность малолетнего султана, а его легкомыслие, открытое проявление гомосексуальных наклонностей и недостаточный интерес к государственным делам. Именно из-за этого Мехмед лишился власти.
Кстати, по окончании первого правления он оказался разлучён со своими советниками — Заганосом и Шехабеддином. Официальной причиной стала их политическая позиция (дескать, это они побуждали Мехмеда ввязаться в авантюру с захватом Константинополя), но причина кажется странной.
Дело в том, что на Мехмеда в 1444–1446 годах пытались влиять многие его «учителя», имевшие религиозный авторитет и призывавшие к войне с «неверными», а захват Константинополя — та же война. Про войну, конечно, говорил мулла Гюрани, а ещё — Акшамсаддин (Акшемсеттин), мулла Хюсрев, мулла Еган, мулла Аяс.
Почему-то никто не наказал этих учителей за дурные советы, а вот Заганоса и Шехабеддина одёрнули. Такое впечатление, что Заганос с «другом» были наказаны за то, что поощряли интерес Мехмеда к однополым связям.
Куда делся Шехабеддин, когда Мехмед лишился власти, не ясно. Возможно, он остался в столице. Самого Мехмеда отправили в Манису, а Заганоса заставили уехать в его имения в Анатолии — хасс Балыкесир по соседству с Манисой.
Это соседство иногда порождает мнения, что Заганос «последовал» за Мехмедом, но нет подтверждений, что Мехмед и Заганос виделись или хотя бы переписывались с середины 1446-го до начала 1451 года, когда Мехмед взошёл на трон во второй раз. Скорее всего, они не общались, ведь иначе их могли заподозрить в неодобрительных высказываниях о султане Мурате, отобравшем у сына власть.
Достоверно известно лишь то, что Мехмед, во второй раз взойдя на престол, вернул Заганоса ко двору. Шехабеддин тоже стал играть заметную роль при Мехмеде.
Считается, что Мехмед во время первого правления не пользовался популярностью при турецком дворе. Главной причиной называют то, что Мехмед вёл себя, как подросток: проявлял излишнюю независимость и даже заносчивость, совершал необдуманные поступки.
При этом историки как будто забывают, что Мехмеда окружали взрослые люди, которые понимали — он не сам уселся на трон, а по решению своего отца, Мурата. То есть недовольство могло быть связано не только с Мехмедом, но с Муратом, который передал дела незрелому сыну.
Тем не менее, о возможном недовольстве в отношении Мурата историки не говорят. Наверное, понимают, что тогда придётся задуматься о причине решения Мурата и спросить себя — не было ли оно принято в подпитии?
Часто пишут, что Халил-паша, убеждая пожилого Мурата вернуться к власти, опасался восстания янычар, или даже спровоцировал восстание, но эти утверждения звучат странно. Если Мехмед в 1444–1445 году начал готовиться к походу на Константинополь, то янычары должны были встретить эту идею с воодушевлением. Если поход действительно планировался, откуда недовольство?
Именно поэтому я думаю, что янычары в первую очередь были недовольны не Мехмедом, а Муратом, который поступил недальновидно, передав власть 12-летнему сыну. Янычары хотели войны, но понимали, что 12-летний Мехмед не сможет скоро отправиться в поход, даже если хочет. Поэтому в 1446 году и состоялось возвращение Мурата на трон.
Кстати, дальнейшие действия Мурата после возвращения вполне можно трактовать как признание своей ошибки и как стремление её исправить. В 12 лет даже гений не смог бы править успешно, поэтому султан Мурат больше не ставит перед сыном невыполнимых задач, а приучает его к роли правителя постепенно. В частности, Мехмед периодически участвует в походах в Албанию.
Не исключено, что Мехмед ходил в Албанию зимой 1446–1447 года под присмотром опытного военачальника. По мнению историков именно в албанском походе Мехмед познакомился со своей первой женой, у которой в конце 1447 года родился сын (о ней см. ниже).
В июле 1448 года Мехмед ходил в Албанию вместе с отцом. После длительной осады была взята крепость Светиград, началась осада города под названием Круя (центр владений небезызвестного Георгия Скандербега). Затем к Мурату пришла весть, что венгры готовятся напасть на северную турецкую границу. Султан снял осаду и отправился в новый поход, нанеся венграм поражение на Косовом поле (осенью 1448-го). Мехмед в отсутствие отца занимался делами в Эдирне, а затем вернулся в Манису.
Весной 1450 года отец и сын снова совершили поход в Албанию. В середине мая началась осада Круи. Сначала Мурат пытался подкупить коменданта крепости, но не сумел. Затем из отлитых на месте двух тяжёлых пушек начался обстрел укреплений. В результате оказалась пробита брешь в воротах. Начался штурм, причём возглавил его лично Мехмед, но штурм окончился неудачей. В последующие дни взять крепость также не удалось. В то же время турецкая армия испытывала продовольственные затруднения, поэтому осада была снята. Мурат вернулся в Эдирне, а Мехмед — в Манису.
Опять процитирую Джакомо де Лангуски: «Правителю, Великому Турку по имени Мехмед-бей двадцать шесть лет. Он хорошо сложён и ростом выше среднего. Воспитан как воин, а его обращение скорее внушает трепет, чем почтение. Улыбается редко. Он осмотрителен, (но в то же время) способен к бескорыстным благородным порывам. Он проявляет упорство в исполнении своих замыслов, и замыслы у него дерзкие, а жажда славы, как у Александра Македонского. <…> Вот человек, с которым христианскому миру придётся иметь дело».
Перевод по книге Франца Бабингера «Мехмед Завоеватель и его время» (Franz Babinger «Mehmed the Conqueror and His Time»).
2 февраля 1451 года умер пожилой султан Мурат. Смерть сохранили в тайне, а великий визир Халил-паша тут же отправил Мехмеду секретное письмо с известием о случившемся и просьбой срочно прибыть в Эдирне. Мехмед взошёл на трон 18 февраля 1451 года.
Кратчайший путь из Манисы до Эдирне в то время составлял порядка 470 км. Всадник преодолевал это расстояние за 8 дней (или за 7, если торопился). Получается, что письмо великого визира дошло к Мехмеду примерно 9 февраля.
Известна фраза, которую Мехмед произнёс перед отъездом из Манисы: «Кто любит меня, пусть следуют за мной». Считается, что Мехмед решил таким образом проверить лояльность своих слуг, но в романе названа ещё одна вероятная причина, почему Мехмед мог произнести эти слова.
Следующие дни Мехмед провёл в дороге. Путь пролегал через земли, относящиеся к Балыкесиру — то есть через владения Заганоса-паши. Опального визира Мехмед взял с собой в Эдирне.
Добравшись до Гелиболу (город на северном берегу пролива Дарданеллы), Мехмед, очевидно, застал там посланца с ещё одним письмом от Халила-паши. Так юный султан узнал, что кроме него на власть больше никто не заявил права. Принц Орхан, дальний родственник Мехмеда, живший в Константинополе, никак себя не проявил. Тогда Мехмед перестал торопиться в Эдирне.
Византийский историк Дукас пишет, что Мехмед провёл в Гелиболу 2 дня. Согласно османским хроникам, о смерти Мурата объявили на 13-й день, то есть 15 февраля.
После этого Мехмед приехал в Эдирне. Многие придворные вышли встречать нового султана на дорогу и соболезновали ему в связи с кончиной отца. Они сделали это на дороге, т. к. соболезнования согласно мусульманской традиции не следует выражать в доме умершего (в данном случае во дворце).
В тот же день по приезде в турецкую столицу (18-го февраля) Мехмед взошёл на трон. Тогда же, согласно Дукасу, был эпизод в тронном зале, когда Халил-паша со сторонниками вдруг испугался, что Мехмед припомнит события 1446 года, когда прежнего султана Мурата уговорили забрать трон у сына. Мехмед сделал вид, что не понимает этих страхов, и спросил: «Почему визиры моего отца стоят в отдалении?»
Также Дукас сообщает, что в течение следующих нескольких дней по приказу Мехмеда был убит его брат — Маленький Ахмед, которому не исполнилось и двух лет. Мальчика утопили в купальне. Мать мальчика, Алиме-хатун, была выдана замуж за одного из султанских приближённых — Исхака-пашу.
Незадолго до этого Исхак-паша получил от Мехмеда должность бейлербея Анатолии (начальника над всей азиатской частью Турции). Исхаку-паше было поручено сопровождать гроб с телом прежнего султана в Бурсу. После гибели Маленького Ахмеда потребовалось сопровождать уже не один, а два гроба.
У Мехмеда действительно был учитель греческого языка, но деталей мы не знаем. Имя, внешность и вся биография учителя, изображённого в романе — допущение автора:
1) кажется вполне логичным, что учитель греческого языка — сам по национальности грек, поэтому в романе у учителя именно эта национальность,
2) чтобы хорошо знать турецкий язык, этому греку требовалось долго жить в Турции, поэтому в романе учитель является турецким подданным,
3) также кажется логичным, что особый древнегреческий метод обучения мог применить к Мехмеду именно учитель-грек, а не какой-то другой учитель.
Всё это лишь предположения, но есть и факты, которые делают рассказанную историю вполне правдоподобной.
Мехмед занимался греческим языком и выучил его хорошо, а значит — отношения с преподавателем сложились. Мехмед также знал арабский и славянский, но этими двумя языками он никогда так активно не пользовался, как греческим. Мехмед не просил, чтобы кто-то читал ему книги на арабском и славянском, а чтение на греческом он любил послушать.
Как уже говорилось, Мехмеду читали на греческом Диогена Лаэртского, Геродота и переведённую на греческий книгу Арриана об Александре Македонском. Если греческий у Мехмеда был любимым иностранным языком, значит, и к учителю Мехмед относился благожелательно.
Древнегреческий метод обучения, основанный на любви, существует. В основе этого метода лежит любовь как чувство эмоциональной привязанности между учителем и учеником, которое используется, чтобы сделать обучение более эффективным.
Ученик, влюблённый в учителя, внимательнее слушает, лучше запоминает и сильнее старается, чтобы порадовать учителя. Учитель в свою очередь, движимый любовью, работает с большей отдачей.
Именно такой метод, вероятно, был применён к Мехмеду, и именно поэтому упрямый, «дикий» подросток вдруг начал хорошо учиться и вообще проявлять любознательность. Наказания палкой никогда не дали бы такого эффекта.
Сдержанное поведение учителя, показанное в романе, вполне типично для Средних веков. Шокирующие истории из жизни аристократии — совсем другой случай, поскольку в романе рассказано не про аристократов, а про жизнь учителя и про преподавание. К тому же этот учитель опирается на опыт древних греков. Даже в Древней Греции во многих регионах считалось, что отношения учителя с учеником не могут переходить в физиологическую плоскость, так как в результате физического сближения любовь как ресурс растрачивается впустую, не приводит к достижениям, которые можно кому-то предъявить. Понятия «педагогика» и «педофилия» различались уже в те времена.
Сам метод, основанный на любви (без физиологической составляющей), применяется до сих пор, причём гораздо шире, чем принято считать. Например, если вы учились в ВУЗе, то наверняка вспомните одного или нескольких своих преподавателей, которые казались настолько обаятельными, что в них был буквально влюблён весь курс независимо от пола. Предмет, изучаемый у этого преподавателя, становился у студентов одним из самых любимых. Все добросовестно учили и сдавали на четвёрки-пятёрки. Вот вам пример современного этичного применения древнегреческого метода.
Кстати, именно по этой причине мало кому нравится ситуация, когда преподаватель заводит роман со студенткой или женится на одной из них. Это воспринимается как опошление педагогического метода.
Когда Мехмед узнал о смерти своего отца и поспешил в турецкую столицу, то перед отъездом из Манисы произнёс: «Те, кто любит меня, пусть следуют за мной».
Эти слова были обращены:
— не к жёнам Мехмеда, которые приехали в Эдирне гораздо позже;
— не к матери Мехмеда, которая к тому времени уже скончалась;
— не к мулле Гюрани, с которым Мехмед конфликтовал;
— не к Заганосу и не к Шехабеддину, которые в это время находились очень далеко.
Мехмед, направляясь в Эдирне, вдруг остановился на 2 дня в Гелиболу. Считается, что он ждал, пока в столице всё подготовят к его приезду. Однако эта причина могла быть формальной.
Думаю, что Мехмед вполне мог посвятить эти 2 дня кому-то, кто казался важнее власти и трона, но это точно не Раду. С Раду Мехмед близко познакомился, когда уже приехал в Эдирне и вступил на престол.
В стихах Мехмеда периодически мелькает особенная тема — тема добровольного рабства в любви.
Пример:
О, красота, ты — повелитель мой!
Моя душа мечтает стать твоей рабой.
Ещё пример:
Серьгу я в ухо вдел, рабом назвал себя.
Тема является странной именно для этого автора, поскольку султан не должен никому подчиняться, а должен подчинять, причём во всех сферах. Пассивная роль в сексе для султана неприемлема. Если бы он практиковал подобное, то в итоге потерял бы власть.
И всё же Мехмед (Авни) пишет о подчинении как о счастье. Откуда у Мехмеда могло появиться мнение о том, что, подчиняясь, можно получать удовольствие? Возможно, этот опыт был получен до восшествия на престол.
Настоящее имя Шемседдин Ахмед бин Исмаил (бин Исмаил означает «сын Исмаила»). По национальности курд. Родился в городе Горан в северном Ираке в 1416 году.
Изучал богословие в медресе (школе при большой мечети) в Дьярбакыре. Сейчас Дьярбакыр — неофициальная столица турецкого Курдистана. Также учился в школах Баграда, Дамаска и Каира, стал муллой. Работал учителем в одной из медресе Каира. Учитель в медресе назывался «мюдерис».
Женат не был. Как пишут, этот человек «посвятил себя науке». Также говорится, что он слыл знатоком в области исламского богословия и права, сочинял богословские трактаты. Жизнь Ахмеда Гюрани названа «моральным образцом», и это утверждение не противоречит тому, что написано в романе. В романе мулла никаких законов и правил не нарушает.
В каирской медресе он учительствовал недолго, потому что был изгнан из Каира в Дамаск. Вероятно, это случилось из-за разногласий в вере, т. к. Египет в то время находился под властью мамлюков, которые были мусульманами-суннитами, а Ахмед Гюрани был мусульманином-шиитом.
Затем он переехал в Турцию, где шиитов было довольно много. Занимался преподаванием в школах Бурсы, снискал там уважение и в итоге стал учителем у принца Мехмеда, на тот момент 11-летнего. Ахмеду Гюрани было тогда 27 лет. В 1446 году, когда начинается действие романа, мулле было 30 лет.
Если этот учитель применял на занятиях палку, отношения с учеником вряд ли были хорошие. Также есть сведения, что у Мехмеда были конфликты с Ахмедом Гюрани даже после 1451 года, когда Мехмед получил власть во второй раз.
Мехмед сделал своего бывшего учителя кадиаскером — верховным судьёй по военным и религиозным делам в Турции, но Ахмед Гюрани стал выносить решения без оглядки на Мехмеда, поэтому был смещён.
После примирения Мехмед сделал бывшего учителя судьёй (кадием) в Бурсе, но Ахмед Гюрани вскоре объявил, что один из фирманов (указов) султана противоречит исламу. В итоге был смещён и с этой должности.
Затем Мехмед в 1480 году, то есть незадолго до своей смерти, назначил Ахмеда Гюрани верховным судьёй по религиозным делам. Эта должность называлась «шейх-уль-ислам». (Когда она была учреждена, кадиаскер потерял право разбирать религиозные дела).
Умер Ахмед Гюрани в 1488 году, то есть прожил более 70 лет, что говорит о хорошем здоровье.
Год рождения неизвестен. Данные о происхождении противоречивы.
Имя Заганос в переводе с турецкого языка означает «сокол». По-турецки так и читается — «заганос».
1) Пишут, что Заганос-паша был мужчина «иллирийского типа», то есть типичный албанец, но при этом утверждают, что он в 14 лет был взят из семьи и обращён в ислам, чтобы пополнить ряды янычар.
Эти утверждения противоречат друг другу, поскольку Албания тех времён ещё не была покорена, и значит, система девширме, также известная как «налог кровью» (набор мальчиков, из которых делали янычар), не могла там действовать.
Албанский санджак был создан в 1431 году, но уже в 1433-м перестал существовать. Если бы 14-летнего Заганоса забрали из семьи в начале 1430-х, то в 1439 году, ему исполнилось бы не более 23 лет. Но ведь в 1439 году Заганос уже известен как третий визир — министр. И это в 23 года?
Тем не менее, в турецком реестре 1431–1432 годов говорится, что в Албанском санджаке, состоявшем из 355 тимаров (мелких феодальных владений), 175 тимаров принадлежало представителям албанской знати, добровольно принявшим ислам. И вот среди этих людей как раз мог быть Заганос.
Если всё было так, то его не забирали из семьи, а обращение в ислам произошло добровольно. И не в 14 лет, а во взрослом возрасте.
В 1433 году, когда Албания снова обрела независимость, все албанцы, обращённые в ислам, или снова перешли в христианство, или лишились своих владений. Получается, что Заганос оказался в числе вторых, но в течение следующих 6 лет дослужился до поста третьего визира.
2) Некоторые историки называют Заганоса болгарином или даже греком. Если так, то он вполне мог через систему девширме попасть в янычарский корпус, поскольку Болгария и часть греческих (византийских) земель были уже прочно завоёваны. Но тогда получается, что его забрали из дома в начале 1420-х годов — никак не раньше.
3) Некоторые историки пишут, что Заганос родился мусульманином, а его дед даже занимал пост великого визира.
Историки пишут, что Заганос был ярым сторонником завоевательной политики. Возможно, у него были для этого и личные причины — хотел вернуть себе родовые земли, потерянные в 1433 году.
Кто-то из историков объясняет стремления к войне религиозностью Заганоса — хотел воевать с «неверными».
Некоторые просто шутят на эту тему, называя Заганоса одним из «ястребов» султана, поскольку имя Заганоса имеет сходное значение, а в современной американской политологии партия сторонников войны именуется «ястребы» (в противоположность партии мира, которая называется «голуби»). Главное — понимать, что Заганоса в Средние века «ястребом» не называли.
В 1443 году Заганоса назначают наставником принца, 11-летнего Мехмеда. По-турецки эта должность называлась «лала».
Заганос занимался воспитанием Мехмеда не как обычный учитель. Напомню, что Мехмед на тот момент жил в Манисе и изучал науки под руководством Ахмеда Гюрани, а Заганос оставался третьим визиром, поэтому должен был находиться в столице (в Эдирне) и регулярно принимать участие в заседаниях дивана. Значит, Заганос иногда приезжал в Манису и проверял уровень знаний своего подопечного.
Летом 1444 года султан Мурат решил передать свою власть Мехмеду, которому на тот момент было 12 лет. Заганос, всё так же оставаясь третьим визиром, стал советником Мехмеда и получил в жёны одну из дочерей Мурата (т. е. сестру Мехмеда по отцу). Её звали Фатма-хатун.
Заганос приобрёл на своего подопечного большое влияние, но сестра Мехмеда вряд ли этому способствовала. Вероятнее всего, причиной стала особая «дружба» Заганоса с придворным евнухом Шехабеддином. (Кстати, по исламским законам сексуальная связь мужчины с евнухом не запрещалась.)
Примерно в конце лета 1446 года Мехмед потерял власть. Мурат возвратился на трон, а Заганоса отправили в ссылку.
Вплоть до февраля 1451 года Заганос оставался в ссылке, в своих владениях — хасс Балыкесир. Он оказался разлучён с Шехабеддином. В Балыкесире жил вместе с жёнами, которых в тот период было две: Ситти Нефисе-хатун и Фатма-хатун. Дети у него тоже были.
Как уже говорилось в другой справке, Балыкесир граничил с Манисой, где в 1446–1451 годах жил Мехмед. Нет сведений о том, что Мехмед и Заганос виделись или переписывались в тот период, но в феврале 1451 года Мехмед, получив трон во второй раз, сразу вспомнил о своём советнике. Направляясь в Эдирне, чтобы принять власть, Мехмед заехал в земли Балыкесира, чтобы продолжить путь вместе с Заганосом.
На первом же заседании дивана, которое состоялось 18 февраля 1451 года, Заганос получил повышение по службе — его назначили вторым визиром (более значимым был только великий визир). Также в ведение Заганоса перешли янычары, но формально остались под командованием особого начальника, который назывался «янычар-ага».
Заганос очень хорошо проявил себя при подготовке к осаде Константинополя и во время захвата города, поэтому 30 мая 1453 года стал великим визиром вместо Халила-паши, которого Мехмед казнил.
Дальнейшая биография Заганоса в романе не отражена, поэтому здесь не приводится.
Как и в случае с Заганосом, год рождения неизвестен. Данные о происхождении противоречивы.
Имя этого человека арабского происхождения и правильно звучит как Шихаб ад-Дин, а Шехабеддин — исковерканный вариант.
Конечно, в Турции было много имён, заимствованных у арабов. Например, имя Мехмед — это арабское Мохаммед, но элемент — еддин не характерен даже для заимствованных турецких имён. У турков было бы — еттин.
Слово «шихаб» по-арабски означает «метеор» или «летящая звезда». Это слово упоминается в Коране. (То же значение имеет турецкое слово «шахап».)
Элемент ад-Дин в имени Шихаб ад-Дин может или никак не переводиться, или означать принадлежность носителя к исламу. Получается что-то вроде «исламский метеор».
Согласно структуре арабских имён, Шихаб ад-Дин — это лакаб, то есть добавочное имя, прозвище, возвеличивающий эпитет, псевдоним. Это имя мог получить как простой человек, так и знатный.
1) Предполагают, что Шехабеддин был грузином. Грузия в то время (как и сейчас) — православная страна. То есть, согласно этой версии, Шехабеддина должны были взять в плен и обратить в ислам, но остаётся непонятным, как он мог оказаться в Турции, но получить нетурецкое имя.
Судя по всему, версия основывается лишь на том, что в те времена «белые евнухи» (белокожие евнухи) в основном поставлялись в Турцию с Северного Кавказа, Грузии и Армении, а про Шехабеддина известно, что он был белокожий.
2) Также предполагают, что Шехабеддин мог быть сыном Шахин-паши, самого первого бейлербея Румелии. Шахин-паша помимо этого был наставником, «лалой» султана Мурата I (не путайте с Муратом II, отцом Мехмеда). Умер в 1388 году.
3) Наконец, лично я думаю, что Шехабеддин, судя по имени, родился мусульманином и принадлежал к некоему арабскому племени или другому народу, воспринявшему арабскую культуру, но попал в рабство.
Почему это возможно?
1) Хотя ислам запрещает обращать мусульман в рабов, на практике были случаи, когда в рабство продавали мусульманских женщин и их детей, попавших в плен.
2) Хотя ислам запрещает правоверным мусульманам воевать между собой, на практике возникали конфликты, в результате которых появлялись рабы, рождённые свободными мусульманами.
Не секрет, что турки в 15-м веке и позднее воевали не только с «неверными», но и с единоверцами на западной границе своих азиатских владений, всё больше расширяя территорию Турецкой империи. Пленных на свободу, конечно, не отпускали.
Подобные вещи происходили и в других государствах. Например, известен случай, когда в 1487 году в мамлюкском Египте восстало одно из бедуинских племён (по вере мусульмане!). В результате мамлюками были убиты почти все мужчины этого племени, а женщины и дети проданы на рынке в Каире вместе с чернокожими рабами, которыми там активно торговали.
Даже в 19-м веке подобные вещи случались! В 1843 году такой случай произошёл в Турции. На территорию Багдадского пашалыка вторглись две персидские армии и разорили местность возле Басры. Мужское население было перебито, а женщины и дети оказались уведены в рабство.
Шехабеддин мог стать рабом в результате подобного конфликта.
В романе Шехабеддин назван персом просто потому, что этот персонаж видится мне с длинными волосами, а у персов в те времена была традиция носить длинные волосы. В реальности Шехабеддин мог носить совсем другую причёску, а по происхождению мог быть арабом, персом, сирийцем…
Санджакбей Албании, то есть начальник албанского санджака — одна из первых должностей, которые занял Шехабеддин в турецкой администрации.
Возможно, именно тогда Шехабеддин познакомился с Заганосом, и они понравились друг другу, но Заганос в отличие от Шехабеддина вряд ли занимал значительную должность.
Как уже говорилось, Заганос мог быть одним из тимариотов, подчинявшихся санджакбею. Всего этих тимариотов было 355, а санджакбей был один. Сами видите, какая разница в положении, и это могло мешать отношениям.
В те времена «настоящий мужчина» просто не смог бы смириться, что у «его женщины» должность выше, даже если эта «женщина» — евнух. Служебный роман долго бы не продлился и, судя по всему, Шехабеддин пожертвовал собственной карьерой ради сохранения этих отношений, в то же время помогая карьере Заганоса. Шехабеддин был для Заганоса счастливой звездой!
Если посмотреть период с начала 1430-х до начала 1450-х, то видно, что Шехабеддин и Заганос постепенно меняются местами — карьера Шехабеддина идёт по нисходящей, а карьера Заганоса успешно развивается.
В начале 1430-х Шехабеддин — санджакбей Албании. Заганос — его подчинённый (вероятно).
В 1439 году Шехабеддин — бейлербей Румелии, то есть главный начальник над всей европейской частью Турции. И тогда же, в 1439 году Заганос становится третьим визиром!
Далее Шехабеддин ведёт войны на Балканах, что не только соответствовало генеральной линии турецкой политики того времени, но и могло отвечать личной цели Заганоса — вернуть родовое имение, потерянное в 1433 году из-за того, что Албания обрела независимость. В любом случае, чтобы вернуть Албанию под турецкое влияние, следовало одержать победу над союзниками албанцев — венграми, а точнее — венгерским полководцем Яношем Хуньяди.
В 1441 году Шехабеддин ведёт войну в Сербии, которая была вассалом венгерской короны.
В июле 1442 года потерпел поражение от Яноша Хуньяди в Румынии (Валахии) в верховьях реки Яломицы, после чего потерял должность бейлербея Румелии.
22 июля 1443 года состоялся знаменитый Долгий поход Яноша Хуньяди, оказавшийся очень удачным для христиан и очень неудачным для турков. Поход закончился в январе 1444 года, а летом 1444 года был заключён мир на условиях, которые оказались для султана не выгодны, но Шехабеддин сумел повернуть это в свою пользу — дескать, не один я проигрываю.
Должность бейлербея ему не вернули, но в 1444 году поручили командовать войском, которое противостояло Орхану, претендовавшему на турецкий престол. Шехабеддин одержал победу, после чего военную карьеру закончил.
При новом султане Мехмеде, которому в то время было 12 лет, Шехабеддин стал начальником «белых евнухов», личных слуг султана, а это должность малозаметная, хоть и влиятельная.
Пишут, что начальник «белых евнухов» имел внутри дворца такую же власть, которой великий визир обладал за пределами дворца, но это не совсем так. Например, в 1444–1446 годах Шехабеддин не имел никакой власти. В 1444–1446 годах в Турции фактически правил великий визир Халил-паша, а Шехабеддин, даже имея влияние на Мехмеда, не мог влиять на происходящее во дворце.
Тем не менее, Шехабеддин мог часто видеться с Заганосом, который оставался третьим визиром и советником Мехмеда. Также пишут, что Заганос и Шехабеддин пытались противостоять Халилу-паше, причём действовали в прочном тандеме.
Из противостояния ничего не вышло, и в 1446 году Заганос с Шехабеддином оказались разлучены, так как Заганоса отправили в ссылку в Балыкесир. То, что эти двое переписывались, является предположением автора романа.
Когда в феврале 1451 года Мехмед вернулся к власти, то утвердил Шехабеддина на прежней должности начальника «белых евнухов», но теперь многое изменилось. Шехабеддин стал влиятелен, а его должность, пусть и малозаметная, позволяла помогать карьере Заганоса.
30 мая 1453 года Заганос стал великим визиром вместо Халила-паши.
В том же году Шехабеддин умер. Похоронен в Бурсе, что считалось очень почётным, поскольку в этом городе хоронили султанов и членов их семей.
После смерти Шехабеддина карьера Заганоса вскоре пошла по нисходящей. В связи с неудачной осадой Белграда в 1456 году он лишился должности великого визира и попал в опалу, чего могло бы не случиться, если б Шехабеддин шепнул Мехмеду пару слов.
Позднее Заганос занимал при Мехмеде ответственные посты, но уже не такие высокие.
«Звезда» Заганоса закатилась!
В романе имя врача-еврея, который был личным врачом Мехмеда, не называется, но это реальное историческое лицо.
Якопо (иногда его называют Джакопо) родился ок. 1425 года в итальянском городе Гаэта, отсюда и фамилия, дословно означающая «из Гаэты». Город расположен на берегу Тирренского моря в 70 км к северо-западу от Неаполя.
Якопо изучал медицину в Италии, но где конкретно изучал, неизвестно. Затем, в середине 1440-х приехал в Турцию и предложил османскому двору свои услуги в качестве лекаря. На тот момент этому врачу было около 20 лет.
В 1444–1446 годах, судя по всему, уже стал личным врачом Мехмеда. В Манису Мехмед в 1446 году отправился уже вместе с Якопо.
Как мы помним, мулла Гюрани бил Мехмеда по спине палкой, но врач периодически (не слишком часто) мог запрещать это по медицинским показаниям. Мехмед, конечно, был благодарен за такую помощь, и эта благодарность сохранилась на долгие годы.
В 1453 году Якопо да Гаэта принял ислам, чтобы получить от Мехмеда титул паши (в данном случае просто почётный дворянский титул). Мехмед также освободил своего врача и его потомков от всех налогов.
После того, как Мехмед перенёс столицу в завоёванный Константинополь, врач, который теперь звался Якуб-паша, тоже поселился там, в еврейском квартале и продолжал оставаться личным врачом султана.
Также есть сведения, что Мехмед сделал его дефтедаром (казначеем) и даже главным дефтедаром, который имел ранг визира.
В 1465 году Якуб-паша ездил в Дубровник ради покупки медицинских книг — арабских трактатов, переведённых на латынь, т. к. арабского он не знал.
Случалось, что и Мехмед доставал для него медицинские книги. В частности, это произошло летом 1466 года, когда султан отправил в Рагузу (Дубровницкая республика) послание, где говорилось, что он хочет получить 4 книги, названия которых были указаны. В Рагузе, желая угодить Мехмеду, решили разыскать эти книги, «даже если придётся обыскать всю Италию», и к ноябрю того же года прислали.
Примерно в это же время Якуб-паша наладил связи с Венецией и периодически (за вознаграждение) поставлял ей информацию о завоевательных планах Мехмеда.
В июле 1469 года Венеция хотела заключить с Мехмедом прочный мир, а поскольку Венеция не имела своего представителя при османском дворе, Якуба-пашу попросили посодействовать (за вознаграждение).
Также есть информация, что 1471 году венецианцы предложили, чтобы Якуб-паша отравил Мехмеда. Согласно условиям сделки, этот врач должен был получить 10 000 золотых задатка и 20 000 золотых после исполнения. Также Якубу-паше обещали вексель на сумму в 260 000 (!) золотых, который мог быть использован в случае, если Венеция в течение месяца после смерти Мехмеда не заплатит обещанные 20 000 в звонкой монете. Также Якубу-паше должны были вернуть имущество, конфискованное во Флоренции, дать венецианское гражданство и освободить от всех налогов не только самого этого лекаря, но и его потомков.
Якуб-паша вроде бы согласился, но сделка так и не была окончательно совершена. Тем не менее, она стала поводом для слухов, что причиной внезапной смерти Мехмеда в начале мая 1481 года стало именно отравление. В те дни Якуб-паша, как всегда, находился рядом со своим пациентом.
Подробнее о Раду см. раздел «Факты и цифры» в конце повести «Проклятие…», а здесь я рассмотрю лишь один вопрос — насколько вероятно то, что Мехмед имел дружеские или иные отношения с Раду во время своего первого правления (1444–1446) или в другой период до 1451 года.
Как известно, Раду и его старший брат Влад прибыли к турецкому двору в качестве заложников летом 1444 года. Раду тогда было не более 6,5 лет, поскольку он родился не ранее осени 1437 года.
Приведу две цитаты:
1) Первый отрывок из письма султана Мурата, где обговариваются условия мира с венграми, и где упоминается, что маленький Раду вместе с братом должен отправиться в заложники в Турцию.
Упомянутый в письме «залог» отправили не позднее июля 1444 года, так как 4 августа 1444 года венгры передумали заключать мир с турками, и договор, о котором идёт речь в письме Мурата, перестал действовать. После 4 августа отец Раду и Влада просто не стал бы присылать своих сыновей султану — уже не было бы смысла.
«И также он (т. е. посланец короля) сказал нам, что с государем Владом, воеводой Валашским, мне выгодно заключить мир на следующих условиях. Пусть сам Влад воевода платит мне дань по устоявшемуся обычаю, и пусть исполняет все обязанности по отношению к нам, которые прежде на себя взял, и новые, которые могут появиться (из-за нашего договора), но теперь он имеет право сам не приезжать к нашему двору. По этому поводу мы, полные уважения к Вашему Превосходительству (т. е. к королю), согласны, чтобы Влад воевода давал бы дань и всё, что во время наших переговоров он обязался (давать), и так дальше пусть делает, и мы согласны, чтобы лично не приезжал к нашему двору, но пусть нам отправит залог. И также, если наши (люди) в его земли убегут, их к нам отсылать, и так же мы сделаем, если его (люди) убегут сюда».
Фрагмент оригинала на латыни, с которого я переводила:
«…Ac etiam nobis narravit, quod domino Blado, vayvoda(e) Velacho, placeat mihi pacem secum agere in hoc modo: quod ipse Blado vayvoda mihi det tributum ad solitum primum ac in omnibus servitiis nostris sicut primo erat obligatus, quod noviter sit, nisi quod non personaliter ad nostram curiam veniat. De quo, amore Excellentiae Vestrae contenti sumus, videlicet quod Blado vayvoda det tributum et omnia quae in nostris negotiis erat obligatus, etiam noviter faciat ac contenti sumus quod ipse personaliter non veniat in curia nostra, nisi quod nobis mittat ostagium, ac etiam si nostri in locis suis fugiant, quod nobis mittantur et etiam nos sic faciamus, si de illis hic fugient…»
2) Другой отрывок — из сочинения историка Критовула (перевод не мой, а некоего Михаила К., найден на просторах Интернета):
«После того, как он (Влад, известный как Дракула) и его брат (Раду) были изгнаны (из своей страны) правителем пайонцев и даков Иоанном Гетом (правителем венгров и трансильванцев Яношем Хуньяди), который напал на них с войском, убил их отца и передал правление другому (Владиславу II), отец императора (султан Мурат II) принял этих беглецов, когда они искали у него убежища, и воспитал их, бывших ещё детьми, с большими почестями в царском дворце, и, в конце концов, оставил их в наследство императору и своему сыну (султану Мехмеду II). Тот тоже оставил их при себе и воспитывал с большой заботой, честью и с царской пронией»[2].
В романе Мехмед и Раду ни разу не сталкиваются друг с другом до 1451 года, потому что в исторических источниках нет никаких упоминаний о том, что эти двое сталкивались. Исторические источники говорят лишь о том, что с 1444 по 1451 год Раду жил при дворе, а не о том, что Мехмед виделся с Раду и говорил с ним.
Встречи и беседы вряд ли могли случиться, ведь Мехмеда постоянно окружала толпа придворных и слуг, не подпускавшая к нему никого лишнего. Не будем забывать, что у многих придворных были сыновья, а отцы мечтали, чтобы их дети подружились с Мехмедом и сделали карьеру. Зачем кому-то поощрять общение с Раду?
В период с 1444 по 1446 год у Мехмеда, жившего в Эдирне, конечно, были приятели-ровесники, которые занимались вместе с ним на уроках воинского дела, сопровождали на соколиной охоте и т. д. А если бы 12-летний Мехмед вдруг решил подружиться с 6-летним Раду (что само по себе странно из-за разницы в возрасте), дружба не продлилась бы долго, так как Раду оказался бы оттеснён придворными интриганами.
Конечно, в сериале «Фатих» нам показывают, что отец Мехмеда сам знакомит сына с маленьким Раду, и что Раду вместе с Мехмедом обучается стрельбе из лука, но ведь это художественное кино, а не документальное. Создатели вправе придумать, что хотят, но это не значит, что так и было. В реальности на уроках воинского дела никто не станет обучать 6-летнего ученика тому же, чему обучают 12-летнего. Программы обучения окажутся разные, поэтому совместное обучение невозможно.
Итак, в 1444–1446 годах Мехмед и Раду вряд ли дружили. Но может, дружба возникла позднее?
Известно, что Мехмед в период с 1446-го по 1451-й год (пока не взошёл на трон во второй раз) иногда появлялся при дворе. Это происходило незадолго до отправки в очередной албанский поход, а в конце 1449 года в Эдирне праздновалась очередная свадьба принца, и торжества продолжались три месяца.
Мехмед мог оказаться при дворе в самом начале 1447 года и несомненно оказывался в начале лета 1448 года, осенью 1448 года, а также с декабря 1449 по март 1450-го. Могла ли возникнуть какая-то дружба?
В начале 1447 года Мехмеду было чуть менее 15 лет, а Раду — не более 9,5 лет.
Осенью 1448 года Мехмеду было 16,5 лет, а Раду — не более 11 лет.
В декабре 1449 года Мехмеду было 17,5 лет, а Раду — не более 12 лет.
Как видите, во всех случаях Раду — ещё ребёнок, а Мехмед — давно взрослый. В 1449 году Мехмед женился уже в третий (!) раз. О чём ему говорить с 12-летним мальчиком?
Дата рождения приблизительная. Если учесть, что её единственный сын Мехмед родился в 1432 году, а женщины в то время рожали рано (в 13–14 лет), то она сама должна была родиться в 1417 или 1418 году.
Её происхождение не известно. Хюму называют то француженкой, то итальянкой, то сербкой. Самая распространённая версия — Хюма по национальности была албанкой.
Известно, что она попала в гарем к султану Мурату исключительно благодаря личному обаянию. Хюма — гаремное имя, означающее «райская птица». Возможно, Хюма умела неплохо петь. Имя, которое мать Мехмеда носила до того, как попала в гарем к Мурату, неизвестно.
На могиле Хюмы написано «дочь Абдуллаха», а имя Абдуллах обычно давали тем, кто был обращён в ислам, но в случае с Хюмой эта надпись могла быть просто формальностью — надо было что-то написать на могиле.
Неизвестно, был ли её отец обращён в ислам, и сам ли отдал дочь в гарем. Возможно, отец остался христианином, а дочь была просто украдена у него и продана в рабство.
После рождения Мехмеда (в 1432-м) она с Муратом уже не общалась, а затем даже перестала жить в гареме. С 1437 года она жила с сыном в Амасье. С 1443 года — в Манисе.
Умерла в сентябре 1449 года в Манисе. С.Рансимен пишет, что умерла в августе 1450 года.
Похоронена в Бурсе, где традиционно хоронили султанов и их родственников, а Хюма всё-таки была матерью наследника престола.
Она же — Эмине, дочь Абдуллаха.
Имя Абдуллах обычно давали тем, кто был обращён в ислам, но, как и в случае с матерью Мехмеда, этот факт почти не проливает света на происхождение Эмине. История отца Эмине, кратко рассказанная в романе, является предположением.
Гюльбахар — гаремное имя, которое получила Эмине, когда вышла замуж за Мехмеда.
Когда она родилась, неизвестно. Возраст, а также дата свадьбы вычисляются на основе даты рождения сына. Эмине стала матерью будущего султана Баязида II, а родился он 3 декабря 1447 года.
Это означает, что сама Эмине должна была родиться в 1432 или 1433 году, поскольку женщины в то время рожали рано. Наиболее вероятная дата свадьбы с Мехмедом — весна 1447 года, ведь имя Гюльбахар (гаремное имя, которое получила Эмине) означает «весенняяроза». Оно, скорее всего, было дано не спроста.
Иногда пишут, что Эмине Гюльбахар-хатун была наложницей, а не женой Мехмеда, но большинство историков всё-таки называют её женой и даже говорят, что Мехмед женился на ней по любви, причём не спросясь своего отца. Эта версия поддерживается в романе.
Эмине по национальности могла быть гречанкой или албанкой, но большинство историков склоняются к албанской версии и говорят, что Мехмед познакомился со своей будущей женой в албанском походе.
В 1440-х годах турки много воевали в Албании.
В июне 1444 года туда пришло 25-тысячное турецкое войско, которое сразилось с албанской армией, возглавляемой Георгием Скандербегом. Сражение произошло в долине Торвиоли (ныне Домосдова), и турки проиграли.
Султан Мурат счёл поражение случайным, и отправлял туда военные экспедиции в течение следующих двух лет. Описанная в романе экспедиция в Албанию, отправленная в начале 1447 года, вполне могла случиться именно тогда. Если она была, значит, в начале 1447 года Мехмед познакомился с Эмине, весной того же года сыграл свадьбу, а в начале декабря 1447 года был рождён Баязид.
Впрочем, знакомство могло произойти всё-таки не на войне. Эмине могла быть служанкой в покоях матери Мехмеда в Манисе. Если вспомнить, что мать привыкли считать албанкой, как и саму Эмине, то нет ничего удивительного в том, что в покоях у Хюмы могла найтись молодая служанка-албанка. Мехмед, которому на тот момент было 14,5 лет, мог случайно увидеть эту служанку, когда приходил в гости к матери, а дальше и так ясно.
Стихотворение Мехмеда про розы и весенний сад, которое приведено в романе, действительно могло быть посвящено Эмине. Пусть мы не знаем, когда оно было написано, и что это за «розовощёкая краса», но сама тема весеннего сада и роз говорит о том, что оно могло быть написано про Гюльбахар — «весеннюю розу».
В то же время не исключено, что оно на самом деле обращено к лицу мужского пола. (Подробнее о стихах Мехмеда см. далее, в разделе ГОМОЭРОТИКА, «Мехмед Завоеватель как типичный поэт своего времени»).
История о том, как султан Мурат разлучил Мехмеда с Эмине, и о том, как Мехмед и Эмине воссоединились в 1451 году, почти не выдумана. Версия, представленная в романе, чуть ли не единственное рациональное объяснение, почему сын Мехмеда, Баязид, родился в Дидимотике, расположенной недалеко от турецкой столицы, а не в Манисе.
То, что Баязид родился в Дидимотике — исторический факт. И получается, что Мурат разгневался из-за самовольной свадьбы сына и разлучил его с женой. Именно поэтому Эмине родила Баязида в Дидимотике (3 декабря 1447 года).
Некоторые источники пишут, что у Эмине и Мехмеда также родилась дочь, которую впоследствии выдали замуж за одного из сыновей Узун-Хасана. Рождение дочери даёт основания предполагать, что 1451 году Мехмед, во второй раз придя к власти, не просто перевёз Эмине из Дидимотики в столицу, но и возобновил с женой супружеские отношения.
Гюльшах умерла в 1492 году.
О ней известно намного меньше, чем о первой жене. Неизвестно даже имя, которое она носила до того, как вышла замуж за Мехмеда и попала в гарем.
Гюльшах — гаремное имя, означающее «цветок розы, властвующий над всеми розами». Это невольно наводит на мысль, что по замыслу тех, кто устроил вторую свадьбу Мехмеда, Гюльшах должна была стать соперницей Гюльбахар («весенней розы») и вытеснить её из сердца Мехмеда.
Свадьба Мехмеда и Гюльшах состоялась в 1449 году. Невесте принца, согласно нравам того времени, не могло быть более 14 лет. Значит, Гюльшах должна была родиться в 1435 или 1436 году.
У Мехмеда и Гюльшах родился сын Мустафа, к которому, как пишут, Мехмед поначалу был очень привязан.
В июне 1474 года Мустафа умер от некоей болезни. Существует легенда, что Мустафа ухаживал за женой великого визира Мухмуда-паши и был убит по приказу ревнивого мужа, однако это лишь легенда.
Гюльшах умерла около 1487 года.
Родилась в 1435 году и была дочерью Сулеймана-бея, правителя Дулкадира. Брак Мехмеда с Ситти в отличие от первых двух браков был политическим.
Гаремное имя Ситти (Мюкриме) происходит от арабского слова «мукаррам», означающего «почётный», «уважаемый», «высокочтимый». Это отражает истинное положение дел, так как Ситти была не безродной девушкой, а принцессой.
Свадьба с Мехмедом состоялась 15 декабря 1449 года. В отличие от двух предыдущих свадеб Мехмеда эта праздновалась в Эдирне, куда приехало много гостей из Дулкадира. Свадебные торжества были очень пышные и длились три месяца, до середины весны 1450 года, после чего Мехмед сразу отправился вместе с отцом в очередной поход в Албанию. По возвращения из похода Мехмед и Ситти уехали в Манису.
Детей от этого брака не родилось. Также известно, что Мехмед испытывал к Ситти почти открытую неприязнь. Когда он перевёл свой двор из Эдирне в завоёванный Константинополь (Стамбул), то не сразу взял с собой эту жену. Она оставалась жить в Эдирне вплоть до 1467 года.
Умерла в 1487 году.
Здесь кратко говорится о бытовых реалиях 15-го века, которые отражены в романе.
Образовательная система:
В мусульманских странах были платные начальные школы (китаб), где обучали грамоте (на основе Корана), а также элементарной математике.
Все остальные книжные науки изучались в медресе, тоже платно. Медресе устраивались при крупных мечетях, что накладывало отпечаток на всё обучение.
Представители феодальной знати (в том числе султаны) предпочитали нанимать своим сыновьям домашних учителей. Помимо книжных наук мальчикам полагалось изучать воинское дело (верховая езда, владение оружием, основы воинской стратегии).
Женское образование, если и было, то исключительно домашнее.
Список предметов:
Основным предметом всегда было изучение Корана. Ученики должны были читать и запоминать тексты из этой книги. Так происходило обучение грамоте, которое в дальнейшем плавно переходило в изучение самой сути исламской веры: более осмысленное чтение Корана, изучение преданий о жизни Пророка и его сподвижников, изучение шариата (мусульманского права).
Математика и астрономия также изучались почти повсеместно.
Медицину изучали только те, кто имел к этому способности.
Художественную литературу, историю и географию изучала в основном аристократия.
Учебный процесс:
Учились шесть дней в неделю (кроме пятницы), утром по средам и четвергам повторяли пройденное.
Занятия книжными науками обычно проходили с рассвета до полудня.
Занятие тем или иным предметом длилось один час.
Уроков на дом не задавали!
Методы обучения:
Уже тогда был известен метод от простого к сложному.
Изучение любого предмета обычно осуществлялось через беседу и чтение нужных книг в присутствии наставника. Без присмотра ученик обычно ничего не читал.
Телесные наказания применялись, если ученик проявлял лень. Били специальной палкой по пяткам или по спине. В соответствии с традицией, число ударов ограничивалось тремя. К детям младше 10 лет физическое наказание не применялось.
Согласно преданиям о жизни пророка Мохаммеда, пророк сказал: «Фитра (естество) состоит в пяти вещах: обрезание, бритьё лобка, удаление волос подмышками, подстригание ногтей и укорачивание усов». О том, что в средневековой Турции мужчины соблюдали всепункты этого правила, свидетельствуют некоторые изображения, сохранившиеся с тех времён.
Также для мусульманина является желательным действием полное омовение перед посещением Джума-намаза — обязательная коллективная молитва у мусульман, которая совершается по пятницам в мечети во время полуденной молитвы.
В западной Анатолии (в западных областях азиатской части Турции) в январе обычно проводятся особые мероприятия — бои среди одногорбых верблюдов. Среди туристов эти мероприятия известны как «camel wrestling».
Верблюжьи бои — очень старая традиция, которая существовала, в том числе в Манисе и в Балыкесире.
Согласно нынешним правилам, в боях могут принимать участие верблюды, достигшие возраста 7 лет.
Поединок длится в среднем 10–15 минут.
Один и тот же верблюд не может участвовать более чем в одном поединке за день.
Бои проходят на просторной площадке, по размерам сопоставимой с футбольным полем. Она обычно огорожена, и посторонние туда не допускаются — только погонщики и судьи.
На верблюдов обычно одеваются яркие попоны, чтобы во время боя можно было легко отличить одного верблюда от другого.
Тема эта неохватная, поэтому здесь помещены просто заметки о том, что так или иначе упоминается в романе.
Несмотря на то, что в романе многие персонажи имеют особые наклонности, это вовсе не означает, что в средневековой Турции однополые связи были массовым явлением. Просто Мехмед, сам проявляя эти наклонности, невольно собирает вокруг себя соответствующее окружение.
На Ближнем и Среднем Востоке однополые связи были заурядным явлением среди богатых и образованных слоёв населения (аристократия и учёное сословие), но эти люди составляли меньшинство, а среди крестьян и ремесленников, то есть большинства, подобные связи карались по всей строгости мусульманских законов.
Именно поэтому гомоэротика присутствует в литературе этого региона, но почти отсутствует в фольклоре (в сказках и притчах). Литература — сфера самовыражения богатых и образованных людей, а фольклор — творчество людей малообеспеченных и неграмотных.
Дальше речь пойдёт исключительно о литературе.
В романе Мехмед активно интересуется поэзией, воспевающей однополую любовь, сам пишет такие стихи, а также переводит для учителя отрывок «из старой персидской книги», рассуждающей на ту же тему.
Стихи и «старая персидская книга» реально существуют. Перевод из книги будет позднее, а начнём со стихов.
В арабской, персидской и тюркской поэзии тема однополой любви встречается довольно часто, но в большинстве случаев не заостряет внимание на физиологии.
Вот, например, Абу Нувас (арабский поэт, 762–813 гг.) выражает недовольство возлюбленному, отвергнувшему ухаживания. Досада поэта такова, что возлюбленный в глазах Абу Нуваса уже не привлекателен:
Ты глыбой ненависти стал,
Стоишь — не сдвинуть: крепче скал.
С тобой общаться — как на гору
Карабкаться в плохую пору.
Аллах, когда тебя лепил,
Не подсластил, не посолил.
Я разгадать тебя пытался,
Но, что ты, так и не дознался.
Смех тратить на тебя — грешно,
Воздать хвалу тебе — смешно.
Посмотришь на тебя, о боже!
Лицо с пометом птичьим схоже.
И если ночь ты пережил,
Пусть утром хлынет кровь из жил.
А если очутился в море,
Дай бог, чтоб утонул ты вскоре.
Цитируется по изданию: Арабская поэзия Средних веков (Библиотека всемирной литературы, Серия первая). — М: «Худ. Лит.», 1975.
С персидской и тюркской поэзией ситуация интереснее. Понять, есть ли гомоэротический мотив, зачастую сложно, поскольку в персидском языке, а также в тюркских языках нет грамматической категории рода. Род определяется только смысловым значением. Слова «сказал» и «сказала» в этих языках не различаются.
Если в стихе нет таких слов как «юноша», «девушка» или других, чей смысл указывает, кому посвящено стихотворение, то читающий оказывается в тупике, а поэты, понимая эту особенность языка, любили играть с читателем и ставили его в тупик намеренно.
В переводах с персидского и тюркских языков, если не удаётся сохранить неясность, ставится женский род. В большинстве случаев это делается не из злого умысла или желания «сделать красиво», поскольку оба варианта (женский и мужской) возможны.
Например, вот стихотворение, где сохранить неясность переводчику удалось:
Знай, разум потерял, и как вернуть — не знаю.
Бесцельно я брожу, и нет печали края.
Коль головы лишусь, не больше в том напасти,
Чем с головой уйти, как я, в безумье страсти.
Рыдаю, и от слёз, что лью помимо воли,
На сердце у меня щемящий сгусток боли.
С тех пор, как по кудрям тоска в меня вселилась,
Тоскою побеждён, я сдался им на милость.
Когда скрываешь лик, ращу слезами розы,
Гляжу на них и вновь сдержать не в силах слёзы.
Не трогать мне кудрей рукой нетерпеливой,
Как трогает зефир, соперник мой счастливый.
У сердца-мотылька уже сгорели крылья,
Но к твоему огню дороги не открыли.
И оттого, что им неведома дорога,
Царят в моей душе смятенье и тревога.
Едва Хосров твоё увидел совершенство,
Он черпать перестал в бутонах роз блаженство.
Цитируется по изданию: Любовная лирика классических поэтов Востока. — М.: «Правда», 1988.
Как многие знают, Мехмед сочинял стихи под псевдонимом Авни. Вопреки утверждению Франца Бабингера, этот псевдоним вовсе не обязательно переводится как «помощник». Если взять турецко-русский словарь потолще, там предлагается много других вариантов перевода, и мне кажется более подходящим значение «единомышленник», то есть мысли Авни это мысли самого Мехмеда.
Стихи Мехмеда сохранились в сборнике, который называется «Диван Авни», то есть «Собрание Авни». Этот сборник содержит чуть более 80 газелей (любовных стихотворений), расположенных в определённом, устоявшемся порядке, поэтому в научной литературе их обычно обозначают номерами — газель номер такой-то из «Дивана Авни». В большинстве случаев мы не знаем, кому посвящены те или иные стихи, и когда написаны. Порядковые номера газелей отнюдь не означают, что именно в таком порядке эти стихи сочинялись. Кстати, некоторые газели не дописаны, а последняя газель в списке вообще состоит из одной строки.
В турецком Интернете гуляет множество стихов Мехмеда (Авни), и даже можно скачать «Диван Авни» в современной турецкой орфографии (издание, которое подготовил профессор Мухаммед Нур Доган). Скажу честно — самостоятельно прочитать эти стихи я не могла, поэтому искала подсказки в виде английских подстрочников.
Таким образом, глядя в оригинал и ориентируясь на английский подстрочник, я сделала литературный перевод некоторых газелей из этого собрания. Три газели приведены в тексте романа:
Газель 11-я:
«Румянец щёк твоих я воспою в стихе подобно соловью…»
Газель 22-я:
«О, виночерпий, дай вина! Тюльпаны через день-другой исчезнут…»
Газель 59-я:
«Когда шиповник облачён в цветения наряд…»
Формально все три могут быть обращены как к женщине, так и к мужчине, но в 11-й газели всё же есть указание, что Мехмед выражает свою любовь к мужчине или юноше, поскольку там упоминаются кудри — в восточной поэзии это типичный атрибут возлюбленного. Если бы речь шла о женщине, упоминались бы косы — тоже типичный атрибут, но уже женский.
Франц Бабингер в книге «Мехмед Завоеватель и его время» (Franz Babinger «Mehmed the Conqueror and His Time») приводит 59-ю газель как доказательство своего тезиса о том, что Мехмед — посредственный поэт. На мой взгляд, Бабингер преувеличивает. Гением Мехмед, конечно, не был, но претензии, которые Бабингер предъявляет к нему как к поэту, несостоятельны:
1) Прежде всего, Бабингер говорит, что у Мехмеда нет поэтической индивидуальности, потому что образы, метафоры и даже сами идеи его стихов позаимствованы у других поэтов.
Но Мехмед же не европейский поэт! Если европейский поэт ищет новые формы и образы, то на Ближнем и Среднем Востоке поэт пытался не стать родоначальником нового направления, а гармонично вписаться в существующее.
Если вам нужна индивидуальность, то поэзию Ближнего и Среднего Востока вы напрасно читаете — тут поэт проявляет самобытность не потому, что хочет, а потому, что большой талант не спрячешь. Индивидуальность проявляется сама собой, но поэт к этому не стремится, а стремится поддержать традицию.
Например, в 11-й газели Мехмеда (Авни) есть строки:
Сказать: «Пускай ресницы-стрелы красотой убьют тебя», —
Мог лишь храбрец, кто не узнал сердечных мук стезю.
А теперь сравните это со строками, которые мы встречаем у известных поэтов Ближнего и Среднего Востока.
Здесь и далее все стихи, кроме стихов Мехмеда, цитируются по изданию: Любовная лирика классических поэтов Востока. — М.: «Правда», 1988.
Перевод с арабского языка:
Ибн аль-Араби (1165-1240)
Каждая взглядом целит — не думай сердце сберечь!
Ресницы — острые стрелы, взгляд — индостанский меч.
Перевод с персидского языка:
Рудаки (ок. 860-941)
Твой локон — смертоносный лук, твои ресницы — стрелы.
Хафиз (1325-1389)
Сколько раз ресницы-стрелы моё сердце поражали!
Брови — чёрные луки, а стрелы — ресницы.
Поражают и скромника, и гордеца.
Джами (1414-1492)
Убийственны твои чарующие взоры,
Ты стрелами ресниц грозишь, сердца пронзая.
Как мы видим, они все заимствуют друг у друга. И это признанные, настоящие мастера, а если следовать критериям Бабингера, получается, что кругом одни посредственности. Нельзя судить восточную поэзию по критериям европейской, поскольку у поэтов Ближнего и Среднего Востока есть общий фонд поэтических образов, откуда каждый берёт по мере надобности, и никто никого не упрекает в повторах.
Именно поэтому 22-я газель Мехмеда (Авни) имеет начало, которое мы встречаем у многих поэтов:
О, виночерпий, дай вина! Тюльпаны через день-другой исчезнут.
Мехмед намеренно заимствует у классиков, чтобы подчеркнуть свою связь с традицией (в данном случае суфийской).
Перевод с арабского языка:
Башшар ибн Бурд (714-783)
О, виночерпий — я в огне, налей же мне, налей!
Перевод с персидского языка:
Омар Хайам (ок. 1048 — ок. 1123)
Виночерпий, бездонный кувшин приготовь!
Саади (1210–1292)
Эй, виночерпий! Дай кувшин с душою яхонта красней!
Амир Хосров Дехлеви (1253-1325)
О, налей сегодня чашу, виночерпий, дополна…
Что касается 59-й газели, раскритикованной Бабингером, то она тоже вписывается в традицию. Весна, сад, розы, слёзы — это всё типично для восточной любовной лирики, но «типично» не значит «плохо». Можно даже найти примеры, когда кто-то из поэтов как будто следует за Мехмедом.
Из 59-й газели Мехмеда (Авни):
В саду гуляя, можешь ты уловками жеманства
Жасмин очаровать: тот ветками поклонится сто крат!
А вот как пишет поэт, который жил на двести пятьдесят лет позже — перевод с турецкого языка:
Ахмед Недим (1681–1730)
Жасмины приняли вдоль стен почтительные позы.
2) Также Бабингеру не нравится то, что Мехмед гораздо больше сочинял по-турецки, чем на персидском языке. Сочинять на персидском языке в средневековой Турции считалось хорошим тоном, поэтому Бабингер «удивлён» перекосом в творчестве Мехмеда, но и тут неправ. Бабингеру следовало не удивляться, а похвалить за такой выбор.
Когда поэт пишет на родном языке, то принимает посильное участие в создании литературного языка своего народа. Например, Данте и Петрарка прекрасно знали латынь, но строчили стихи не на латыни, как в то время полагалось в Европе, а на родном диалекте, но зато теперь эти авторы называются создателями итальянского литературного языка, заслужили почёт и памятники.
В турецкой поэзии такие авторы как Юнус Эмре (ок. 1240–1320) и Ахмед-паша (1420–1497) тоже заслужили почёт и памятники, поскольку сочиняли не на персидском, а по-турецки, создавая турецкий литературный язык.
Мехмед, конечно, был не так талантлив, как поэты-классики, но всё-таки внёс свой скромный вклад в развитие турецкого литературного языка. Мехмеда тут не в чем упрекнуть.
3) Если уж придираться по существу, то можно сказать, что Мехмед (Авни) мало думал о своих возможных читателях. Он из тех поэтов, которые пишут больше для себя — фиксируют своё эмоциональное состояние в тот или иной момент времени, чтобы позднее пережить это ещё раз, перечитывая собственные стихи.
Мехмеду в его стихах, конечно, было всё понятно, а вот сторонний читатель мог бы и не догадаться, что хотел сказать автор.
Этот ускользающий смысл нельзя объяснить недостатками перевода. (Увы, хороших русских переводов поэзии Мехмеда мне найти не удалось, поэтому я пользовалась английскими). Итак, я читала разные переводы — и в серьёзных изданиях, и в Интернете — но и там, и там в стихотворениях попадаются туманные места, которых по идее быть не должно.
Хороший поэт понятен широкому кругу читателей, а не только себе. Именно поэтому и можно утверждать, что Мехмед (Авни) — поэт средний, хотя у него есть удачные, то есть полностью понятные, стихотворения.
Бабингер совершенно справедливо говорит, что Мехмеда напрасно называют одним из лучших турецких поэтов своего времени. Мехмед им не был. Лучшим турецким поэтом той эпохи, намного превзошедшим своих собратьев по перу, официально считается Ахмед-паша — один из придворных Мехмеда и его «сердечный друг» (читай «половой партнёр»).
Ахмед-паша настолько известен в узких кругах литературоведов, что его стихи были переведены на русский язык даже в СССР, в советские времена. Правда, советские редакторы вынуждены были представить Ахмеда-пашу кем-то вроде революционера — свободолюбивым человеком, который страдал под гнётом султанской власти.
Надо сказать, что они почти не соврали. Ахмед-паша действительно был не в восторге от того внимания, которое получал от Мехмеда, тяготился им. В итоге оказался уличён в том, что хотел изменить султану с придворным пажом, попал в тюрьму, но затем Мехмед помиловал «изменника» и отправил в ссылку. Стремление к свободе + тюрьма + ссылка = революционер.
А вот одно из стихотворений Ахмеда-паши. По форме это классическая газель. Половая принадлежность человека, к которому обращается поэт, не ясна:
Кровью глаз пишу письмо, — о свидании молю,
Ливни слёз прольёт перо в каждую строку мою.
Я пишу, но сух мой слог — пусть пустыню слов моих
Орошает слёз поток, — я пишу и слёзы лью.
Раз в году свершают хадж — в Мекку ходят раз в году,
Так и я лишь раз в году у твоих дверей стою.
Сам себе твердил не раз, но к советам разум глух:
Радость нам даётся раз, — дважды не бывать в раю.
Кровью изошёл Ахмед, кровью изошло перо:
Оба ранены тобой, — нас двоих спаси, молю.
«Старая персидская книга», отрывок из которой Мехмед переводит для учителя, это книга «Кабус-намэ», написанная в 11 веке.
Её автор — Кей-Кавус, чьи предки были правителями Табаристана (южное побережье Каспийского моря). Сам Кей-Кавус не владел почти никакими землями, но оставил наставления сыну, Гиланшаху, где рассказал, как следует жить правителю.
На турецкий язык эта книга переводилась 6 раз:
— дважды переводилась в конце 14-го века,
— одни раз в самом начале 15-го века,
— дважды в середине 15-го века в период правления Мурата II (отца Мехмеда),
— один раз в начале 18-го века.
Большинство переводов более-менее следуют оригиналу, а вот переводчики, которые переводили для Мурата, делали что-то странное.
Как пишут турецкие исследователи, оба переводчика, работавших для Мурата, не переводили, а перерабатывали текст, насыщая собственными пояснениями, а некоторые отрывки и даже главы просто выкидывали. В итоге один из «переводов», сделанный в 1427 году, даже получил другое название — не «Кабус-намэ», а «Мурат-намэ» — настолько он отличался от оригинала.
Безусловно, принц Мехмед читал «Кабус-намэ» по-турецки, но ему однозначно попался один из двух вариантов, которые были созданы в правление Мурата. Неизвестно, читал ли Мехмед «Кабус-намэ» на персидском, но если бы читал, то был бы очень удивлён.
Переводчики 15-го века, которые очень вольно обошлись с этой книгой, конечно, не оставили там упоминаний об однополых связях, а в «Кабус-намэ», в частности, написано, что однополая любовь неизбежна: «Для человека неизбежны четыре вещи: кусок хлеба, рубище, развалина и возлюбленный друг».
В то же время «Кабус-намэ» советует не выставлять любовь напоказ, чтобы не выглядеть глупо: «Когда едешь в гости, возлюбленного с собой не бери, а если возьмешь, перед посторонними им не занимайся… И не думай, что он всем кажется таким же, как тебе… Если даже тебе он кажется прекраснейшим из всех людей, может быть, другим он кажется безобразнейшим. И не давай ему на пирушках всякий миг фруктов, и не справляйся, как он себя чувствует, и не зови каждый час, и не шепчи всяких пустяков на ухо… Люди-то догадаются, что ты ему говоришь».
Цитируется по изданию: Кабус-Намэ / Перевод, вступительная статья и примечания Е.Э.Бертельса (Серия «Литературные памятники»). — М.: Изд-во Акад. Наук СССР, 1953.
В романе цитируется 15-я глава из этой книги тоже, но, к сожалению, в издании Академии Наук эта глава отсутствует, т. к. названа «непристойной». Мне пришлось переводить её с английского издания: Зерцало для принцев, Кабус-Намэ, переведённое с персидского Рубеном Леви (A Mirror for Princes, The Qabus-Nama, translated from the Persian by Reuben Levy, New York: E.P. Dutton, 1951).
Вот, что Мехмед в романе предложил почитать своему учителю:
Знай, о сын, что если ты влюбляешься, то не должен беспорядочно, будучи хоть пьяным, хоть трезвым, предаваться соитию. Хорошо известно, что семя, которое ты извергаешь, даёт начало новой душе и новому человеку, поэтому, если ты совершаешь соитие, то лучше не делай это, будучи в состоянии опьянения, ведь в таком случае последствия (для нового человека) пагубные. Гораздо правильнее и предпочтительнее, чтобы всё происходило после того, как опьянение пройдёт.
Кроме того, не предавайся утехам всякий раз, как тебе явится мысль о них; так поступают скоты, которые не знают, что каждому делу своё время, и делают свои дела при всяком удобном случае. Мужчине же, со своей стороны, следует выбирать подходящее время и таким образом блюсти различие между собой и скотами.
Выбирая между женщинами и юношами, не ограничивай своих влечений к тому или иному полу, поскольку можно получать удовольствие от обоих (полов), не отвергая с неприязнью ни тех, ни других. Более того, если, как я уже сказал, половая распущенность несёт вред, то строгое воздержание тоже таит в себе опасности (для здоровья). Когда ты совершаешь это (предаёшься любви), пусть оно делается в соответствии с потребностями, а не как нечто, от чего нельзя отказаться — тогда это принесёт тебе наименьший ущерб. Но независимо от того, делаешь ли ты это по потребности или нет, проявляй осторожность, когда жара достигает своего пика, или когда холода усиливаются, поскольку именно в эти два периода соитие наиболее вредно, в особенности пожилым мужчинам.
Из всех времён года удобнее весна, когда движение воздуха умеренное, водные источники наиболее обильны, и природа всячески благоприятствует получению удовольствий. Тогда, когда большой мир (макрокосм) возвращает себе молодость, сила нашего тела, которое является малыми миром (микрокосмом), тоже возвращается, и противоречащие этому склонности становятся умеренными, жилы лучше наполняются кровью, а семени в чреслах производится больше. Независимо от воли самого мужчины, потребность в соитии становится насущной для каждого из них, и тогда, когда естественные потребности неподдельны, это (их удовлетворение) приносит менее всего вреда.
В связи с этим тебе также следует как можно дольше воздерживаться от кровопусканий в разгар тёплого сезона, или когда холода усиливаются. Если же ты чувствуешь, что крови в тебе с избытком, успокой её посредством холодного питья.
В течение лета пусть твои предпочтения склоняются к юношам, а в течение зимы — к женщинам. Однако о таком вопросе следует говорить кратко, дабы не пробуждать (в тебе, сын) желание.
Поскольку в романе и так много об этом говорится, здесь будут процитированы отрывки из произведений, упомянутых в романе, чтобы читатель лучше представил, о чём речь.
Из романа:
— Учитель, я уже приближаюсь к концу книги, — сказал Мехмед. — А ты знаешь, про что я сейчас читаю? Про то, как Дафнис понравился юному Гнатону, и Гнатон решил заполучить Дафниса, но не ухаживаниями, а хитростью — сделав своим слугой, чтобы Дафнис зависел от него и покорился, если Гнатон пригласит на ложе.
Имеется в виду вот этот отрывок из сочинения Лонга «Дафнис и Хлоя»:
Гнатон же, умевший только есть и пить до беспамятства и, напившись, похабничать, у которого только и было всего что широкая глотка, да брюхо, да то, что под брюхом, Дафниса тотчас приметил…. По природе своей был он любителем мальчиков и, найдя красоту, какой и в городе не сыскать, решил тотчас за Дафниса приняться и надеялся легко сладиться с этим простым пастухом. Приняв такое решение, он… пошел (на пастбище) туда, где пас Дафнис, под предлогом, что хочет коз посмотреть, на самом же деле — на Дафниса полюбоваться…
Считая, что он уже приручил к себе Дафниса, под вечер дождался Гнатон, пока Дафнис погонит с пастбища коз. И, подбежав, сначала стал его целовать, а потом и просить, чтобы тот стал к нему задом, так, как козы к своим козлам. Когда же Дафнис, не очень сметливый, стал говорить, что знает он хорошо, как козлы скачут на коз, но никогда не видал, чтоб козел лез на козла, или баран вместо овцы лез на барана, или петух вместо курицы петуха под себя подбирал, то Гнатон был готов, пустивши в ход руки, насилье применить. Но Гнатон был пьян и едва стоял на ногах, и Дафнис его толкнул, на землю повалил и прочь убежал, как щенок молодой, оставив его там, где он упал; и уж не мальчик, а только здоровый мужчина смог бы Гнатона, под руки взявши, домой дотащить. А Дафнис к нему никогда уже близко не подходил… Да и Гнатон больше к нему уже не лез, увидавши, что он не только красив, но и силен. Он выжидал подходящего случая поговорить с Астилом о нем и надеялся, что от юноши получит он Дафниса в подарок, — Астил его одаривал часто и щедро.
(Цитируется по изданию: Античный роман. М.:«Худ. лит.», 2001.)
Из романа:
Сидя напротив учителя и улыбаясь, принц сказал по-гречески:
— Помниться, один из друзей Александра не захотел поклониться ему до земли, и в наказание Александр отказал другу в поцелуе… Учитель, за что ты наказываешь меня? За что лишаешь своих поцелуев? Хочешь, чтобы я стал более почтителен?
Имеется в виду вот этот отрывок из книги Арриана об Александре Македонском:
«Первый из получивших чашу отпил из неё, встал и земно поклонился Александру, который поцеловал его. Так чаша обошла подряд всех. Когда черед дошел до Каллисфена, он встал, отпил из чаши, и, подойдя к Александру, хотел поцеловать его, не поклонившись ему земно. Тот в это время как раз разговаривал с Гефестионом и не обратил внимания, выполнил ли Каллисфен обряд поклона. Деметрий же, сын Пифонакта, один из «друзей», сказал, когда Каллисфен подошел поцеловать Александра, что он подходит без земного поклона. Александр не позволил ему поцеловать себя, а Каллисфен заметил: «Я потерял только один поцелуй».
(Цитируется по изданию: Арриан. Поход Александра. — СПб.:«Алетейя», 1993.)
Из романа:
— Учитель, почему ты не хочешь ничего придумать, чтобы нам быть вместе, но сохранить это в тайне? Ведь даже Сократ, а он был мудр, говорил, что не плохо, если учитель и ученик иногда сближаются физически.
Имеется вот этот отрывок из диалога Платона «Федр». Эти слова Платон приписывает Сократу:
Если победят лучшие духовные задатки человека, его склонность к порядку в жизни и к философии, то влюбленный и его любимец блаженно проводят здешнюю жизнь в единомыслии, владея собой и не нарушая скромности, поработив то, из-за чего возникает испорченность души, и дав свободу тому, что ведет к добродетели. После смерти, став крылатыми и легкими, они тем самым одерживают победу…, а большего блага не может дать человеку ни человеческий здравый смысл, ни божественное неистовство.
Если же они будут вести более грубую жизнь, чуждую философии и исполненную честолюбия, тогда, возможно, их безудержные кони, застав души врасплох — в минуту ли опьянения или просто беззаботности, — сведут их вместе и заставят их выбрать и свершить то, что превозносится большинством как самый блаженный удел. А свершив это, они и впредь будут к этому прибегать, хотя и нечасто, потому что это не согласуется с их общим духовным складом. Они тоже дружны, хотя и не так, как те, первые, и не расстаются не только пока влюблены, но и тогда, когда это пройдет, считая, что, раз они дали друг другу величайшие клятвы в верности, их уже нельзя нарушать и идти на ссору. При кончине они, хотя и бескрылые, покидают тело, уже полные стремления окрылиться, так что они тоже получают немалую награду за свое любовное неистовство. Ведь нет такого закона, чтобы сходили во мрак и странствовали под землей те, кто уже вступил на путь поднебесного странствия, — напротив, им назначена светлая жизнь и дано быть счастливыми, вместе странствовать и благодаря любви стать одинаково окрыленными, когда придет срок.
(Цитируется по изданию: Платон. Собрание сочинений в 4 т. Т. 2 — М.: Мысль, 1993.)