Через день я набралась смелости и поговорила по телефону с его лечащим врачом, Ильей Яковлевичем Достманом, представившись, по традиции, «двоюродной сестрой».
— А мне говорили, что у него нет близких родственников, — заметил тот. — Вроде, он жил только с отцом, но тот не так давно умер. Впрочем, это не мое дело. Здесь главное другое: теперь, когда кризис миновал, надо будет обеспечить Вячеславу постоянный уход. Не сейчас, разумеется, пока он еще в больнице, а когда мы выпишем его. Дело, конечно, пошло на поправку, но до окончательного возвращения к активной полноценной жизни еще не так близко. Вы могли бы… мм… ну, понимаете?
Я ответила, что что-нибудь придумаю.
После работы я вновь отправилась к нему.
На этот раз я была единственной посетительницей. Тот, с желтым лицом, полулежал, закрывшись «Комсомолкой»-толстушкой, а другой, к которому приходила женщина, уставившись в потолок, слушал через наушники плеер. Слава читал, судя по яркой обложке, какой-то детектив. Четвертая койка по-прежнему пустовала.
Увидев меня, он отложил книгу и улыбнулся — насколько это позволяли ему потрескавшиеся губы. И опять, как позавчера, произнес:
— Наташа…
Не знаю, возможно, я лишь хотела выдать желаемое за действительное, но мне показалось, что его щеки выглядят чуть более розовыми, чем накануне, а из глаз пропал воспаленный блеск. И еще он был выбрит. Не очень чисто, вероятно, вовсе не такой бритвой, что до тошноты рекламируют по телику, но все-таки…
Он готовился к этой встрече — встрече со мной.
Я подвинула стул, бросила взгляд на тумбочку и не обнаружила ничего, из принесенного мной в прошлый раз.
— Уже все съел?
— Половину. Остальное — в тумбочке.
— Ну, вот, а я тут тебе еще накупила…
Мне очень хотелось знать, чем же это я зацепила его — не меньше, чем причину, по которой и мне стал небезразличен этот случайный знакомый, но я и сама понимала, что больница была не самым подходящим местом для каких-либо объяснений.
Поэтому я выбрала почти нейтральную тему.
— Я говорила с твоим врачом.
— И что?
— И он сказал, что тебе будет нужен уход.
— Наверное, — согласился Слава.
Мужчина, читавший «Комсомолку», отложил газету и с некоторым усилием поднялся. Бросив на нас нелюбопытный взгляд, он подошел к тому, что слушал плеер.
— Перекурим?
— А? — переспросил тот, оттягивая дужку наушников.
— Перекурим, говорю?
— Можно.
И они вышли.
Мы остались в палате одни.
— Он сказал, что тебе будет нужен уход, — повторила я. — Тебя ведь некому будет смотреть, когда ты выпишешься?
Я надеялась, что он не уловит некоторые напряженные нотки в моем голосе.
— Почему это некому?
Мое сердце упало.
— И кому же?
— А разве ты сможешь… оставить меня? — тихо поинтересовался он.
Я не ответила, но все, наверное, и так было написано на моем лице. Он долго-долго смотрел на меня, кажется, впитывая взглядом каждую черточку, и мне чисто по-женски захотелось хоть на секунду взглянуть на себя в зеркало, чтобы убедиться, что у меня все в порядке. Но все, видимо, и так было в порядке, потому что его взгляд излучал лишь тепло и нежность. Когда-то, когда мы только познакомились с Вадимом, так смотрел на меня он.
— Можно мне взять твою руку? — проговорил Слава.
Я придвинула стул еще ближе, и Слава, осторожно и нежно, прижал мою ладонь к забинтованной груди. Мне даже показалось, что мои пальцы уловили стук его сердца. Так мы сидели минуту или две, без слов, потому что слова сейчас были не нужны. И мне хотелось, чтобы никто и ничто не помешало нам как можно дольше. Чтобы не спешили возвращаться те двое курильщиков, чтобы та медсестра с бедрами шириной с передок «хаммера» не заявилась сейчас «прокапывать» Славу, чтобы в палату не заглянул кто-то еще…
В коридоре послышались шаркающие шаги.
Я поспешно высвободила руку.
Дверь открылась.
— Так, Бондарев, будем прокапываться…