Любийца

3

Моя жизнь потекла дальше — плавно и бесцветно.

Перемены, произошедшие со мной после смерти сына, не мог заметить разве что слепой, и на работе я часто ловила сочувственные взгляды коллег. Когда к этому добавился разрыв с Вадимом, сочувствие переросло в какую-то брезгливую жалость, сродни той, которую испытывает человек, узнавший в небритом и грязном бомже вчерашнего кандидата наук. Или, может, мне это только казалось?

А ведь мы были счастливой, можно сказать, образцово-показательной семьей: имели двухкомнатную квартиру, не бог весть какую, но машину, оба неплохо зарабатывали, воспитывали сына. Наше счастье разбилось вдребезги в тот самый день, когда утренние водители обнаружили на обочине дороги, ведущей в город, тело Саньки и искореженный велосипед.

Виновник с места происшествия скрылся, свидетелей не оказалось. Вялое следствие вскоре зашло в тупик. Районная газета и местное тэвэ повозмущались немного — и забыли о происшествии.

Мы похоронили сына и уже не могли жить вместе. Вадим во всем винил меня: это я послала Саньку на дачу к матери. В тот роковой день она уехала заняться огородом, но уже через пару часов перезвонила мне и попросила подвезти ей лекарство от давления. Я не могла — из-за срочной работы. Откуда мне было знать, что сын поедет не автобусом, а возьмет велосипед, решив сэкономить деньги, выданные мною ему па билет? «Ничего бы не случилось с твоей драгоценной мамашей! — бросил мне потом Вадим. — А если она действительно плохо себя чувствовала, зачем было вообще переться на эту дачу!» Это были обидные, злые слова, но окажись это его мать, моя реакция вряд ли была бы другой.

Пару раз я вспомнила о милиционере по имени Вячеслав. Мы странно встретились и странно разойдемся — так, кажется, поется в старинном романсе? Только мы уже разошлись.

Постепенно досада на то, что он так некстати вмешался, прошла. Какое-то время спустя я даже обнаружила, что мне захотелось жить дальше — правда, скорее, как любому биологическому организму, которому необходимо поддерживать основные функции, чем как человеку разумному. Одним словом, на рефлекторном уровне, словно какой-нибудь инфузории. Я чистила зубы и причесывалась, принимала пищу, ходила на работу и делала покупки в магазинах, стирала белье и мыла полы, но все это — как-то э… машинально. Хотя в целом и создавалась вполне правдоподобная иллюзия жизни, слово «существование» применимо здесь больше.

Что же касается души, здесь все было сложнее. Душа онемела, или загрубела, как кожа на пятке, или назовите это, как хотите, — но она перестала желать, стремиться, даже болеть… А может, она вообще покинула тело?

Но однажды я вдруг с некоторой досадой подумала: «Хоть бы раз он позвонил, поинтересовался, как там спасенная им женщина. Конечно, это не входит в круг его обязанностей, но все-таки…»

Я удивилась этой неожиданной мысли.

Мне просто захотелось увидеть этого Вячеслава. Или, по крайней мере, услышать. А это означало, что душа то ли возвращается, то ли оттаивает и обретает способность чувствовать.

Могла ли я предположить, что наша следующая встреча произойдет в ситуации, не менее драматичной, чем та, первая?