Любовница

Глава 16

Скрипичный концерт Эдуарда Элгара – одно из величайших и наиболее любимых произведений в репертуаре виртуозов. Это мощная пьеса, длящаяся почти целый час, полная технических тонкостей и сложных эмоций.

В последние несколько недель Тэра без устали практиковалась в исполнении этого концерта, находя время для занятий среди забот о малышке Алессандре, которой скоро должен был исполниться год, и вновь открытых прелестей любви с Солом. После рождения близнецов ей посоветовали подождать несколько недель, прежде чем возобновить то, что врач назвал супружескими отношениями. Она немедленно отвергла этот совет. Она не могла ждать. Она изголодалась по Солу. А он готов был проглотить ее.

Приближалось ее двадцатилетие, и Сол задумал отметить это событие эффектным и совершенно замечательным образом. В этот день Тюдорский филармонический оркестр должен был дать большой благотворительный концерт. Сбор от концерта предназначался больнице, где ухаживали за новорожденным сыном Сола и Тары в течение недолгих часов его короткой жизни.

Сол предложил совету управляющих пригласить мать ребенка, память о котором лежала в основе этого замысла, в качестве солистки. Предложение получило искреннее одобрение.

Когда Сол сообщил об этом Тэре, она пришла в изумление. Она смотрела на него с выражением невероятного восторга и одновременно ужаса.

– Ты сможешь, – нежно сказал он, обнимая ее и щекоча легкими поцелуями.

– Ты сам будешь за пультом, Сол? – спросила она, отчасти шутя, отчасти с подлинным беспокойством. – Ты не бросишь меня на растерзание какому-нибудь заезжему дирижеру?

Он хмыкнул.

– Я буду дирижировать. Так что тебе лучше как следует подготовиться к выступлению, мой нежный ангел, иначе от тебя останется мокрое место.

Тэра внутренне встрепенулась от его угрозы.

Потом Сол играл с малышкой Алессандрой, а Тэра наблюдала за ними. Алесеандpa обожала Сола. Ее большие сияющие глаза не отрываясь следили за его движениями, детское личико светилось восторгом.

Тэра в точности понимала это чувство. Она сама до сих пор была безнадежно влюблена в Сола, находилась в полной, почти рабской зависимости от него. Он был всем для нее, он заполнял ее жизнь, ее сны, ее мечты. Весь остальной мир, казалось, отодвинулся куда-то далеко, и люди в нем существовали как бы в тени, за пределами круга света, отбрасываемого Солом.

Иногда ей казалось, что она охвачена своего рода болезнью, которой не в силах противостоять, и не знает, существует ли лекарство от нее.

Она была влюблена в его убежденность, отточенность его суждений, его безграничную веру в себя. Однако Тэра отнюдь не была слепа к его недостаткам: непримиримости, неспособности к компромиссам и граничащей с деспотизмом властности. Она вела постоянную борьбу, чтобы не оказаться полностью подчиненной его воле. Это было трудное, но захватывающее занятие. Тем не менее, она считала, что ей удается держать голову над водой.

Со временем она научилась не судить о том, что он говорит или делает, лишь по внешним признакам. Сол был стратегом, смотрящим далеко вперед. Несмотря на страстность своей натуры, он редко поступал импульсивно. За его словами и делами всегда стояла четкая цель.

Тэра не могла не задуматься о мотивах, которые заставили Сола устроить для нее эту замечательную возможность выступить перед публикой в сопровождении прекрасного оркестра. Возможно, это было просто желание сделать ей самый лучший подарок, какой он мог придумать, но, поскольку Сол ничего не делал просто так, она подозревала, что за этим стоит какой-то более тонкий расчет.

В то же время она отчетливо понимала, что, принимая этот дар, она подвергает себя риску показаться дурой, если из-за недостатка опыта или нервного напряжения не сможет справиться с задачей. Хотя, конечно, поскольку концерт будет благотворительным, то не случится катастрофы, если она просто покажет уверенное исполнение.

Может быть, Сол как раз решил предоставить ей возможность выяснить раз и навсегда – достойна она быть солисткой или нет.

Ей оставалось только гадать. Сол всегда сохранял свою загадочную непроницаемость. Что делало жизнь с ним невообразимо захватывающей, как бесконечные головокружительные гонки.

Сол был глубоко взволнован рождением малышей. Смерть мальчика ошеломила его, но по прошествии времени быстрый рост и здоровое развитие Алессандры стали служить утешением.

Тэра видела, что они трое тесно сплетены в одно целое. Тэра, Сол и Алессандра взаимосвязаны, нужны друг другу.

Алессандра обещала стать красивой девочкой. У нее было удлиненное лицо и прямой нос отца и огромные зеленые глаза матери. Однако, если у Тэры зеленый цвет глаз слегка отливал золотом, то у Алессандры радужки бьши испещрены карими крапинками, что делало общий тон ее глаз более насыщенным и составляло поразительный контраст со светлыми волосами – черта, которую ни Сол, ни Тэра не могли проследить в своей родословной.

Тэра улавливала какую-то странную иронию в том, что у их ребенка светлые волосы – детская копия волос жены Сола.

Джорджиана была заинтригована прямотой любовницы Сола с той первой встречи весной прошлого года, когда эта молодая женщина смело подошла к машине и пригласила ее зайти на чашку чая!

Это относилось к разряду невероятных вещей. Однако это случилось. Джорджиана не видела возможности отклонить приглашение, не показавшись неблагодарной. В поведении любовницы ощущалась какая-то любопытная логика.

Джорджиана никогда не проводила много времени в оксфордширском доме, предпочитая дом в Лондоне или квартиры во Флоренции и на юге Франции. Она не любила этот загородный дом. Он был расположен на отшибе, а его обстановка была слишком простой и скудной на ее вкус.

Сол дал ей некоторую свободу в меблировке спален, но остался тверд в исполнении своего замысла во всех основных комнатах первого этажа. Джорджиана всегда считала оксфордширский дом местом обитания мужчины. Домом Сола.

Любовница ее мужа предложила Джорджиане подогнать машину к дому. Дружелюбно улыбаясь, пригласила войти в дом. Провела в аскетично обставленную гостиную, угостила чаем, затем смешала для нее джин с тоником.

Пока Джорджиана потягивала джин, отчаянно надеясь найти утешение в алкоголе, любовница попросила у нее прощения за то, что украла ее мужа и ждет от него ребенка.

Джорджиана вздрогнула, услышав эти слова, высказанные так просто, так неприкрыто.

– Я не собиралась причинять вам боль, – мягко сказала любовница. Она произнесла это очень убедительно. А затем добавила: – Я не виню вас, если вы ненавидите меня.

Джорджиана пристально посмотрела на нее, на округлившийся живот девушки – вопиющее свидетельство ее триумфа. На ее тяжелую, налившуюся грудь. На ее просветленное лицо. У Джорджианы было смутное ощущение, что она видела девушку раньше. Она не могла вспомнить, где и когда. Любовница Сола была похожа на большинство девушек ее поколения – никакого представления об одежде, украшениях, макияже. Никакого стиля.

Впрочем, это только к лучшему, решила Джорджиана. Но, слушая девушку, вглядываясь в ее живое, открытое лицо, она начала понимать, чем та могла привлечь Сола. Вероятно, это было не что иное, как примитивная животная сексуальность. Ну что ж, этим можно поймать мужчину. Возможно, даже удержать его. На время.

И, конечно, девушка была молода, гораздо моложе Джорджианы. С этим нельзя было спорить. Годы так жестоки!

Девушка рассказывала о себе, о своих родителях и своих занятиях скрипкой.

– Вы играете? – неожиданно спросила она Джорджиану. Она была так откровенна. Так прямолинейна.

– Нет. Совсем нет. Я была фотомоделью.

– Да. Я могла бы догадаться. Вы невероятно красивы.

Джорджиана потеряла точку опоры. Она была обезоружена.

Любовница Сола, казалось, проявляла к ней искренний интерес. Она попросила Джорджиану рассказать о своей семье, о своих увлечениях. О плюсах и минусах карьеры фотомодели, фактически, она предложила Джорджиане рассказать историю своей жизни.

Вдохновленная выпитым джином, Джорджиана исполнила ее просьбу с неожиданным для себя удовольствием.

Любовница внимательно слушала ее. Время от времени она прерывала ее вопросами, явно увлеченная рассказом.

И затем, в довершение всего, когда Джорджиана поднялась, чтобы уйти, девушка сказала ей, что она может навещать ее время от времени, если, конечно, хочет. Можно в отсутствие Сола, если ей это удобнее.

– Мы могли бы встретиться в городе, – сказала Джорджиана после краткого размышления. – Пообедать вместе. – Она посмотрела на Тэру. Ее придирчивый взгляд отметил настоятельную необходимость чуткого и опытного руководства в подборе произведений портновского искусства для этой маленькой фигурки. – А потом мы могли бы пройтись по магазинам.

Вот таким образом начались эти необычные отношения.

Сол воспринял новость бесстрастно.

– Ты свободна в выборе круга общения, – сказал он Тэре. – Но будь осторожна!

– Завести дружбу с соперницей! – воскликнула Элфрида, выслушав рассказ Джорджианы о первой встрече. – Должно быть, ты сошла с ума!

Глава 17

Репетиция должна была вот-вот начаться. Тэра была уже на сцене, болтая и перекидываясь шутками со скрипачами. Она предпринимала героические усилия, чтобы скрыть нервное напряжение. Ей казалось, что ее нервы сплелись в тугой спутанный комок, который застрял у нее где-то под ложечкой.

Сол немного задерживался из-за разговора с менеджером оркестра. Неожиданно он появился за пультом, прямой, неподвижный и в то же время полный энергии. Шорох пробежал по оркестру, и все глаза устремились к высокой, собранной фигуре, стоящей перед ними.

Его глаза, как всегда, пробежали по рядам музыкантов и на короткий миг остановились на Тэре.

– Леди и джентльмены, – с улыбкой сказал он, – прошу вас поприветствовать солистку.

Поднялся одобрительный шум. Всплеск аплодисментов. Гул литавр. Все с удовольствием приветствовали Тэру, которая не только была дочерью их давнего коллеги, но и была теперь связана романтическими и скандальными узами с их выдающимся музыкальным руководителем.

Сол дождался тишины. Но как только он собрался сказать несколько слов о концерте Элгара и манере, в которой его следовало играть, его перебил лидер оркестра, обходительный мужчина, шутливо прозванный "главным тореадором".

– Маэстро, разве вы не собираетесь рассказать Тэре назидательную историю? Ведь она впервые на сцене.

Сол прищурил глаза и улыбнулся.

– Ах, да. – Он посмотрел сверху вниз на Тэру, а она – снизу вверх на него. – Вступительное слово для дебютантов. Когда я работал в оркестре в Мюнхене, там был один фаготист, – объяснил он. – Хитрый старый черт. Он знал о музыке все. Он любил сидеть в полутемных пивных подвальчиках и рассказывать анекдоты о дирижерах.

Он замолчал.

– И что же дальше? – спросила Тэра.

– Он утверждал, что, когда перед оркестром появляется новый дирижер, музыканты сразу понимают, кто здесь хозяин – он или они. Еще до того как бедняга берет в руки дирижерскую палочку, они уже точно знают, кто будет задавать тон.

– Мне кажется, я знаю, кто задает тон в этом оркестре, – вставила Тэра. В ее глазах сверкали искорки. – У этой истории есть счастливый конец? – поинтересовалась она.

– О, разумеется. Музыканты должны быть компетентны и послушны. Включая солистов.

– Итак, слабонервные, мятежные духом или недостаточно техничные могут уйти сразу? В этом мораль истории? Что ж, я остаюсь! – заявила Тэра, вызвав среди музыкантов гул одобрения.

– Хорошо. Тогда перейдем к делу. – Ксавьер снова стал суровым и целеустремленным. – Концерт Элгара, леди и джентльмены. Великое произведение искусства. Изысканная вещь. Давайте постараемся не испортить ее.

Он положил руки на изогнутый медный поручень. На его собранном лице появилось увлеченное выражение.

– Эдуард Элгар был композитором огромного обаяния, – начал он. – Для его музыки характерны вкус и воспитанность ушедших веков. Это музыка величайшего достоинства, величайшей красоты и истинного благородства. Она исполнена ностальгической тоски по прошлому.

Слушая его, Тэра представила картину: подернутый дымкой июньский полдень в старом английском саду. Две стройные элегантные женщины в белых муслиновых платьях – так могла бы выглядеть повзрослевшая Алессандра или молодая Джорджиана – медленно идут по шелковистой лужайке, дружески беседуя. Сол продолжал говорить.

– Этот великий концерт, который мы собираемся исполнить, любят за его поэзию и романтичность. – Он остановился и внимательно посмотрел на Тэру, – Я хочу, чтобы наши слушатели прониклись духом Англии прошлых веков. Я хочу, чтобы они испытали те же сожаления, которые испытывал композитор, когда писал эту музыку, раздумывая над уходящими годами своей жизни и о славе прошедшей эпохи.

Боже мой, как вдохновенно он говорит, подумала Тэра, чувствуя комок в горле.

– И помните, – продолжал Сол спокойным завораживающим голосом, – что Эдуард Элгар сам был прекрасным скрипачом и хорошо знал все подводные камни этого произведения. – Он строго посмотрел на Тэру.

Сол! Ты что, пытаешься запугать меня до смерти, хотелось сказать Таре. Но она понимала, что сейчас это не было игрой. Сейчас Сол был в высшей степени серьезен, в высшей степени воодушевлен и искренен. Его душа была обнажена, и он ожидал того же от других, ради музыкального совершенства, не только технического, но и духовного.

– Элгару было уже за пятьдесят, когда он записал это произведение, – сказал Сол – Тэра еще очень молода. Ей понадобится все ее умение и желание, чтобы передать всю гамму чувств стареющего человека – Он остановился и посмотрел на нее пронзительным, требовательным взглядом, заставив ее сердце сжаться. – Я уверен, что она прекрасно справится с этим, – добавил он в заключение, понизив голос почти до шепота.

Его глаза несколько мгновений неотрывно удерживали ее взгляд, гипнотизируя и лишая дара речи. Он все еще обладал магической властью над ней. Даже прожив с ним многие месяцы, она так и не научилась противостоять этой силе.

Она понимала, что все богатство его опыта и музыкального восприятия, вся его сила, будут предоставлены в ее распоряжение, для того чтобы сделать выдающийся концерт.

Когда бы она ни играла с Солом, она всегда была на высоте, достигая гораздо большего, чем могла даже желать. Когда Сола не было рядом, когда она была вне орбиты его солнца, ей было трудно поверить, что она обладает такими возможностям.

Ты должна выложить ради него всю душу, сказала она себе, зная, что под его управлением у нее хватит сил сыграть так, чтобы удовлетворить даже его строгие требования. И она была уверена, что оркестр испытывает такой же подъем и воодушевление.

Эмоции переполняли ее. Она почувствовала теплое покалывание в кончиках пальцев, когда прижала скрипку к подбородку.

Последующие минуты и часы пролетели для нее как во сне. Она играла, слушала, снова готовилась играть – все казалось нереальным.

И вот наступил момент, когда она должна была играть наяву. Зал полон. Увертюра уже достигла кульминации и близилась к завершению. Раздались аплодисменты.

Тэра ждала за кулисами, ее нервы пели от напряжения и предвкушения. Она старалась думать только о том произведении, которое собиралась играть. Сознание ее было заполнено перепутавшимися музыкальными образами и милыми сердцу прекрасными чертами Сола.

Уже за пределами страхов, освободившись от всего наносного, лишнего, она ждала, когда Сол пройдет за кулисы, чтобы вывести ее на сцену.

Неожиданно она увидела, что он уже направляется к ней. Его лицо сохраняло отрешенное выражение, как будто он еще не спустился на землю после мощного крещендо оркестра.

В классическом фраке и белой рубашке он выглядел как настоящий аристократ – возвышенный, сдержанный, непроницаемо-загадочный.

Как мало она знает о нем. И каким неотразимым это делает его в ее глазах.

Он протянул к ней руку, окидывая взглядом ее длинное приталенное ярко-красное платье с глубоким вырезом, соблазнительно обрисовывающее полную грудь.

– Ты понравишься публике, – загадочно произнес он, беря ее за руку.

Они вместе вышли на сцену. Сол с гордостью и нежностью провел ее сквозь ряды оркестра.

Одобрительный гул пробежал по залу, и сердце Тэры подпрыгнуло от смешанного чувства возбуждения и страха. Она заставила себя улыбнуться и слегка наклонила голову в знак благодарности за теплый прием.

Заняв устойчивое положение, она распрямила спину и сделала глубокий вдох. Наконец-то настал этот момент. Момент, о котором мечтала она, но более всего – ее отец. Его лицо медленно всплыло в ее сознании, любимое лицо из ее прошлого.

Она подняла смычок и взглянула на Сола, мужчину, который заполнял ее настоящее. Он ответил ей пристальным, откровенным взглядом, который вызвал в ее памяти самые интимные, изумительные моменты их любви, когда чувства парят на грани наслаждения и боли. Теплая волна разлилась по ее телу.

– Тэра! – суровым шепотом произнес Сол, отвлекая ее от тайных мыслей. – Ты готова?

Его лицо выражало нетерпение. Он думал только о предстоящем исполнении, о своей ответственности за то, чтобы все прошло отлично. Сейчас ничто не имело значения, кроме музыки.

Она провела смычком по струнам, пальцы ощутили энергию звука, и Тэра почувствовала, как Сол подчиняет оркестр своей воле, связывает их вместе невидимой сетью, втягивая Тэру в магический золотой круг.

Теперь все они парили высоко-высоко, увлекая за собой зал волшебными звуками. Пот начал струиться по лицу Тэры. В конце первой части Сол сделал паузу и вопросительно посмотрел на нее. С серьезным видом он достал из кармана белоснежный носовой платок и, наклонившись, протянул ей.

– Мне кажется, тебе этого не хватает, – сказал он. – А играешь ты замечательно. Тэра промокнула лицо и подложила накрахмаленный платок под подбородок.

Она подняла голову и увидела, что Сол уже снова суров и спокоен и готов начать следующую часть.

По мнению Тэры, это была наиболее эмоционально трогательная часть концерта, и она играла, вкладывая в музыку все сердце.

Опасения и беспокойства покинули ее. С этим оркестром – оркестром ее отца – и под железным руководством ее любимого, Сола Ксавьера, она чувствовала себя абсолютно спокойно. Она была способна играть без всякого напряжения. Музыка лилась из глубины ее души.

Оркестр, солистка, великий дирижер – они все вместе участвовали в воссоздании замечательной музыки. Должно быть, это одна из самых увлекательных вещей на свете, думала Тэра, извлекая из себя всю энергию и все чувство, до последней капли, чтобы вложить в это великое произведение.

Когда, наконец, прозвучали заключительные ноты концерта, она почувствовала, что ее переполняет радость.

Публика была в восторге. Аплодисменты бушевали, окатывая Тэру жаркой волной.

Она улыбалась и кланялась до тех пор, пока у нее не заболели спина и челюсть.

Сол сошел с подиума и взял ее за руку. Их глаза встретились, и она почувствовала всплеск эмоций такой силы, как будто по ней пробежал электрический ток.

– Тебя не отпустят без игры на бис, – шепнул ей Сол. – Как насчет пьесы Бетховена соль-мажор?

Тэра повернулась к залу. Энергия снова наполнила ее. Она могла бы играть бесконечно, если бы ее просили об этом.

После исполнения на бис аплодисменты вспыхнули снова. Сол увел ее со сцены. Но им пришлось вернуться. Еще, и еще раз. Туда и обратно.

– Все! – вдруг решил Сол, распуская оркестр легким взмахом руки, таким же, какой она видела на концерте в тот вечер накануне смерти отца. – Достаточно.

Он провел ее по коридору в ту часть здания, где находились артистические.

– Мы едем домой, – резко сказал он, крепко обнимая ее за плечи.

Тэра подняла на него глаза, удивленная и расстроенная. Мимо них проходили музыканты, направляясь в бар. Она предполагала пойти с ними. Они же будут ждать ее. И Сола тоже.

Его пальцы впились ей в плечо.

– В постель! – негромко скомандовал он.

Тэра хотела воспротивиться. Но затем почувствовала в его прикосновении нетерпение примитивного желания. Сопротивляться было невозможно. В одно мгновение она сама уже была охвачена огнем, страстным и безрассудным.

Она вспомнила, что дома никого нет. Алессандру оставили у Рейчел до завтрашнего утра. Тэра задрожала от особенного предчувствия того, что задумал Сол.

– Исчезаем, – прошептала она. – Быстрее!

В машине он погладил ее дразнящими пальцами по бедру, доведя почти до безумия.

Едва они оказались дома, как взрыв его страсти оглушил ее, вытесняя перепутанные отрывки музыкальных фраз, которые все еще звучали в ее голове. Теперь в ее сознании был только Сол, его жадные губы, руки, стягивающие с нее одежду, прикосновения пальцев, пробудивших в ее коже ощущение миллиона крошечных электродов.

Сегодня это выглядело так, как будто все, что было между ними прежде, представляло собой предварительную подготовку, растянувшуюся увертюру. И вот теперь все было по-настоящему.

Тэра задрожала. Она лежала, распростершись на кровати, и вглядывалась в неясные черты Сола. От его близости у нее кружилась голова. На какое-то мгновение она почувствовала в нем незнакомое безумие, и волна граничащего со страхом наслаждения пробежала по ее нервам.

– Не думай ни о чем, Тэра, – прошептал он. – Доверься мне.

До этого случалось, что он был груб и жесток с ней до садизма, оставляя ее с болью во всем теле и опьяняющим ощущением своей исключительной женственности.

Но сегодня в нем было что-то новое.

Что-то демоническое, пугающее и вызывающее тревогу.

И все же она полностью доверилась ему. И когда она отбросила свой страх, он провел ее сквозь боль на гребень блаженства, которого она никогда не мыслила достичь.

Но вдруг, охваченная бешеным темпом его движений, она вспомнила то, что заставило ее вернуться к прозаической реальности. Она вспомнила, что не защитила себя изнутри, что она не вставила диафрагму.

Она похолодела.

Его движения замерли, но затем возобновились с новой силой.

– Сол, – выдохнула она. – Остановись. Отпусти меня.

Он продолжал крепко удерживать ее, и Тэра почувствовала, что ее сопротивление тает, уменьшаясь до слабой, тихой мольбы.

– Я могу забеременеть, – прошептала она.

Но его губы накрыли ее рот, заставив замолчать.

Когда все было кончено, он ласково обнял ее.

– Ты испугал меня, – прошептала Тэра.

Сол с бесконечной нежностью провел рукой по ее лицу.

– Я безмерно люблю тебя, – сказал он.

Глава 18

Pейчел и Алессандра находились в саду, когда приехала Тэра.

Рейчел наполнила влажным песком старую детскую ванночку. Алессандра сидела рядом на корточках и увлеченно перемешивала его пластмассовым совочком. Ее детское личико было удивительно серьезным. Она была полностью поглощена своим занятием.

Тэра стояла и смотрела на дочь, думая о том, как загадочны дети. Что она в действительности знала об Алессандре? Она могла потискать ее крепкое здоровое тельце, но сознание девочки во многом оставалось тайной для Тэры. В данный момент Алессандра была ужасно похожа на Сола. Тэра почувствовала нестерпимое желание быть рядом с дочерью. Она опустилась на колени и обняла девочку. Алессандра взглянула на мать с выражением котенка, которого побеспокоили во время ритуала умывания. Затем снова повернулась к песочнице.

– Ночью она плакала и звала тебя, – сказала Рейчел. – А сейчас, вероятно, не обращает на тебя внимания, чтобы наказать за то, что ты уехала и оставила ее!

– Я тоже так делала в детстве? – спросила Тэра.

– Иногда.

Мать и дочь стояли и наблюдали за ребенком в дружелюбном молчании.

Рейчел почувствовала неловкость. Тэру окружала какая-то новая аура, какая-то непривычная серьезность, взрослая скрытность. Она выглядела так, как будто побывала в катастрофе, и, хотя не получила физических повреждений, уже смотрела на мир как на более опасное место, чем казалось раньше.

Рейчел хотелось узнать, как прошел концерт. Она не жалела о том, что не смогла поехать сама, что ей вместо этого пришлось сидеть с Алессандрой. Ей казалось, что она просто не вынесла бы напряжения во время выступления Тэры.

В душе Рейчел считала, что Сол возложил на Тэру огромное бремя. Это было чрезвычайно смело и дерзко – появиться в качестве солистки в Альберт-Холле. В музыкальном мире царит такой же дух соперничества и зависти, как и в мире театра или кино. Карьера многообещающего музыканта легко может быть загублена в зародыше неудачным выступлением, если оно получит максимальную огласку.

Кроме того, у людей просто может возникнуть чувство презрения к молодой исполнительнице, которая, как им могло показаться, сделала первый шаг по лестнице успеха, используя свою связь с одним из влиятельных людей музыкального мира.

С другой стороны, Рейчел знала, что таких случаев множество, поэтому, может быть, это не имеет большого значения.

Она должна была признать, что Сол хорошо относится к. Тэре. Казалось, он искренне любит ее и заботится о ней. Он был поразительно романтичен, он возил Тэру с собой по всему миру, на свои нескончаемые выступления и записи, кормил и поил ее в экзотических отелях и ресторанах, брал ее с собой в великолепные круизы.

Но пропуск в мир большой музыки – это был, пожалуй, самый драгоценный и самый опасный из его даров. Мысль об этом вызывала у Рейчел беспокойство.

Она вспомнила, что Ричард всегда мечтал, что его дитя будет играть соло в одном из больших концертных залов. Сначала он мечтал об этом для Фредди, потом для Тэры. Он был бы воодушевлен вчерашними событием, но что бы он сказал по поводу того, каким способом Тэра добилась этого?

– Интересно, как сложится жизнь Алессандры? – неожиданно сказала Тэра.

– О чем ты мечтаешь для нее? – спросила Рейчел.

Тэра помолчала, задумавшись.

– Чтобы она знала, чего хочет. И имела свободу выбора.

– Ты хочешь сказать, что у тебя этого не было? – тихо проговорила Рейчел.

– У меня была полная неразбериха в голове, – ответила Тэра с легкой озорной улыбкой. – Я сама себе все портила. Не хочу, чтобы Алессандра совершала такие же глупости.

О Боже, подумала Рейчел. Она вошла в дом, приготовила кофе и принесла его в сад. Они сели с Тэрой на обитое тканью сиденье качелей, внимательно наблюдая за Алессандрой, все еще поглощенной игрой в песок.

Тэра начала рассказывать Рейчел о концерте. Она старалась передать только восторг и воодушевление, не желая, чтобы Рейчел догадалась о тревоге, непрестанно гудящей у нее внутри.

– Публика реагировала просто великолепно. Это было невероятно! – сказала она.

– А как реагировал Сол?

– Он вывел меня из-за кулис, чтобы я сыграла на бис. Это говорит само за себя, – ответила Тэра. Она предвидела этот вопрос и заранее подготовила ответ.

В действительности, она была огорошена тем, что Сол так и не высказал напрямую своего мнения о ее игре. Это смущало и озадачивало Тэру. Она чувствовала, что играла хорошо. Естественно, всегда есть возможность сыграть еще лучше. Но в целом она была довольна своим выступлением. Пока…

Она могла предположить, что Сол считает ее исполнение настолько прозаическим, лишенным полета, что просто не знает, как сказать ей об этом. Правда, до сих пор он всегда честно и прямо высказывал свое мнение…

И еще этот пугающий, демонический оттенок, появившийся в его страсти к ней. В какой-то момент прошлой ночи ей показалось, что все вот-вот опрокинется в какую-то пропасть отношений, неподвластных ее пониманию.

Тэра отогнала эту тревожную мысль. Она не хотела думать об этом. Она не хотела верить этому.

Сегодня ее тело ныло, саднило и дрожало от опьяняющей смеси боли и наслаждения.

Но она действительно была встревожена. Подавлена и удручена. Она понимала, что какие-то шестерни в механизме ее взаимоотношений с Солом сдвинулись и повернулись и что у них уже ничего не будет по-прежнему.

И в то же время она никогда еще не испытывала такой безумной потребности в его любви и его одобрении.

Тэра взглянула на мать, на безмятежное выражение ее лица: в нем была спокойная, зрелая удовлетворенность жизнью, появившаяся в последние месяцы. Тэра догадывалась, что новый брак принес Рейчел совершенно неожиданное счастье. Ее охватило теплое чувство благодарности к Дональду.

С Солом, разумеется, никто не мог бы чувствовать себя спокойно и удовлетворенно. Сол был совсем другим – возбуждающим, дразнящим, опасным. Но Тэра знала, что никогда не была бы счастлива с кем-нибудь таким же спокойным и благонадежным, как Дональд.

Сол не был благонадежным. Он был непредсказуем, он был себе на уме. Он не щадил ее чувств. И все же он был необходим ей как воздух. Он давал ей ощущение жизни.

Она с нетерпением ждала вечера, чтобы снова быть с ним.

Сол позвонил Тэре ранним вечером. Она недавно вернулась домой и как раз купала Алессандру, поэтому ему пришлось ждать, когда она перезвонит ему.

Тэра услышала легкое раздражение в его голосе. Он терпеть не мог ждать. И считал ее настойчивое желание самой ухаживать за ребенком и отказ нанимать няню очаровательным, но совершенно непрактичным капризом.

– Дорогая, я хочу, чтобы ты приехала в город и поужинала со мной и Роландом, – сказал он ей.

Сердце Тэры встрепенулось. Встреча с влиятельным агентом Сола могла означать только одно. Несомненно!

– Уже слишком поздно, чтобы вызывать няню к Алессандре, – как можно спокойнее ответила она. – Привези его сюда.

Последовала пауза.

Тэра представила, как на его лице проступило раздражение из-за того, что все идет не совсем так, как он запланировал. Она поняла, что придется постоять за себя.

– Я смогу приготовить легкий ужин, – сказала она. – Чрезвычайно изысканный. Не хуже, чем в ресторане "Ритц".

Ей ужасно хотелось спросить, действительно ли Роланду понравилась ее игра, но она не решилась.

– Разумеется, сможешь, – глухо отозвался он. – Ты все делаешь превосходно.

С бьющимся сердцем Тэра открыла холодильник, моля о том, чтобы миссис Локтон оставила что-нибудь подходящее для выполнения ее опрометчивого обещания.

К счастью, там был целый лосось, несколько салатов и разнообразные сыры.

– Отлично! – пробормотала Тэра, просматривая коллекцию вин Сола на каменных полках в кладовой. Она выбрала две бутылки, которые сочла подходящими.

Иногда ей нравилось заниматься домашним хозяйством. Женщины, окружающие Сола в его профессиональной деятельности, были довольно неумелы в этой области. Что же касается Джорджианы, то ей потребовались бы серьезные усилия, чтобы вспомнить рецепт приготовления обычной яичницы.

К восьми часам Алессандра уже спала, стол был накрыт и пластинка с недавней записью симфонии номер сорок Моцарта, которую Сол сделал с Тюдорским филармоническим оркестром, стояла на проигрывателе.

Несколько минут спустя к дому подъехал "порше", а следом за ним поблескивающий "мерседес" с откидным верхом, Тэра вышла за порог, чтобы посмотреть, как мужчины выходят из машин, с любопытством желая увидеть живого Роланда Гранта.

Для человека, который являлся основателем и президентом одной из крупнейших фирм, занимающихся организационной деятельностью в области классической музыки, он выглядел удивительно скромно, чем поразил Тэру. В отличие от Сола, которого резко выделяли из толпы орлиные черты лица и черная одежда, во внешности Роланда было что-то от дедушки. На нем был ничем не примечательный темный костюм и шелковый галстук спокойной расцветки. Его манеры тоже были спокойиыми и мягкими, как у человека из прошлого века.

Тэра решила, что ему что-то около шестидесяти. Он был худощав и седовлас. Очень мало пил, ел тоже немного.

Но, как и Сол, он жил и дышал только музыкой. С того момента, когда он крепко пожал руку Тэры, он неустанно говорил о музыке.

Во время ужина череда знаменитых имен слетала с его языка, как масло с нагретого ножа. Певцы, чьи имена все время были на слуху, известные инструменталисты, великие дирижеры. Казалось, он знал всех и ведал их делами.

– В нашей фирме обилие талантов, – объяснял Роланд Тэре. – Мы заинтересованы в любом артисте, неважно, насколько он велик. Мы поставляем оперных звезд в лучшие театры миры, и мы также предлагаем менее талантливых или сошедших с большой сцены артистов для выступлений в провинции. – Он замолчал и улыбнулся. – Я дал вам достаточно полное представление о нашей деятельности?

– О да, – помедлив, сказала Тэра. – Но какое это имеет отношение ко мне?

Она мельком взглянула на Сола, но его глаза были устремлены куда-то в пространство. Он не собирался вмешиваться в их беседу.

– После вашего выступления вчера вечером мой телефон звонит, не переставая, – ровным голосом сказал Роланд. – Вы можете сейчас получить все, что захотите.

Тэра положила нож и откинулась на спинку стула.

– Например?

– Приглашения играть с величайшими оркестрами мира. Нью-йоркским филармоническим, Чикагским симфоническим, оркестром Шведского радио…

Тэра не могла полностью поверить в то, что он сказал.

– Я действительно так хорошо играла? – спросила она растерянно. Привычная неуверенность в своих возможностях охватила ее.

– В вашей игре была ярко выраженная индивидуальность. Вы внесли теплоту и краски в это исполнение, – сказал Роланд Грант, не отрывая от нее взгляда своих голубых глаз.

Он говорит об ее личностных качествах, подумала Тэра. Она предпочла бы, чтобы он сказал о качестве техники и музыкальной интерпретации.

Она посмотрела на Сола. Он ответил невозмутимым взглядом, лишь слегка приподняв брови. Он напоминал сурового тренера, который смотрит на нерешительного ребенка, совершающего неуклюжие попытки удержаться на воде. Либо выплывет, либо утонет.

Она снова повернулась к Роланду Гранту.

– Мне предлагают это, потому что я хорошая скрипачка или потому что я любовница Сола? Из-за моей пикантной известности? – напрямик спросила она.

Роланд жестко посмотрел на нее, как будто желая сказать: "Разве это имеет значение?"

Имеет, подумала Тэра. Она встала из-за стола и прошла на кухню под предлогом, что нужно принести еще вина. Вкручивая штопор в пробку бутылки, она услышала, как вошел Сол и остановился позади нее.

– Тэра, – сказал он мягким шепотом, от которого у нее все растаяло внутри. – Моя нежная нимфа.

Он обнял ее, охватив кольцом своих рук плечи, грудь, сердце. Все.

Тэра повернулась и прижалась к нему, скользнув руками вдоль его груди и обвивая его шею.

– Роланд Грант заинтересован в деньгах, – категорично заявила она. – В товаре, который можно продать. Меня это не интересует. Я хочу быть музыкантом!

Сол улыбнулся.

– Дорогая моя, музыканты – это товар. А ты как думала?

– Не дразни меня. И не будь таким циничным!

– Ты обижаешь Роланда. Он искренне любит музыку, и его предложения тоже искренни.

– Уже все обговорили без меня? – ехидно предположила она. – Хотела бы я оказаться мухой на стене, когда вы пережевывали мои косточки в уединении его кабинета.

– Ты была бы чрезвычайно довольна тем, что услышала, – спокойно сказал Сол.

Тэра взглянула ему прямо в лицо.

– Так что же ты думаешь о моем выступлении вчера вечером? Ты не сказал мне ни слова. Ни единого слова.

– Да. Я боялся потерять тебя. – В его серых глазах был холодный вызов.

Она в недоумении нахмурила лоб. Почему он не хочет говорить прямо? Почему открыто не выскажет свое мнение? Она может доверять только ему.

– Тэра, твое исполнение было безупречным, – негромко сказал он. – Ты продемонстрировала все, что требовалось, сыграла аккуратно и точно. Твоя интерпретация была наполнена искренним чувством, ты сумела создать в зале особенную атмосферу. Короче говоря, радость моя, ты была превосходна!

Тэра пристально смотрела на него, начиная верить.

– Итак, я теряю тебя? – спросил Сол с холодным испытующим выражением в глазах.

– Что ты имеешь в виду?

– У тебя есть шанс запрыгнуть в этот поезд и начать концертировать. Ты это собираешься выбрать?

Тревожная дрожь охватила Тэру. Она почувствовала тихую угрозу в словах Сола. Как будто змеиное жало нацелилось на нее. – Ты этого хочешь, Тэра? – холодно повторил он вопрос. – Жить на чемоданах, летая из одной бездушной столицы в другую, снова и снова играть дюжину одних и тех же произведений?

Тэра была ошеломлена.

– Ты пытаешься помешать мне?

– Ты должна сама сделать свой выбор. Мы каждый сам по себе строим свою жизнь, как бы ни были близки друг другу.

Его глаза неожиданно наполнились нежностью.

– Мой нежный ангел, – сказал он мягко, – я никогда не стал бы пытаться помешать тебе делать то, что ты хочешь. Это было бы глупо. Это прямой путь, чтобы потерять тебя.

В горле у Тары встал комок.

Она осторожно освободилась из его объятий.

– У нас гость, – напомнила она с натянутой улыбкой. – Я должна уделить ему внимание.

Но пока Роланд и Сол разговаривали за коньяком и кофе, она сидела немного поодаль. В ее сознании роились мириады новых возможностей для своего будущего.

Ей пришло в голову, что для Сола музыкальный талант был повседневным явлением. Совершенно обычным. Он работал с бесчисленным множеством блестящих певцов и инструменталистов, с их нескончаемым потоком. И все время появлялись новые таланты.

Сол уже прошел через все это, ему уже надоело летать по всему миру и срывать восторженные аплодисменты. Успех, престиж и богатство были частью его повседневной жизни в течение многих лет. Для Сола крепкая семья, которую он и Тэра создали здесь, в этом провинциальном английском доме, вместе с маленькой Алессандрой представляли особенную, высшую ценность.

И, однако, Сол, разумеется, не собирался бросать свою профессиональную деятельность. Тэра видела в этом всю ту же старую историю, когда женщина идет на компромисс, а мужчина получает все – карьеру, мировой успех и удовлетворение в семейной жизни.

Затем она подумала о том, что концертная жизнь действительно требует постоянных переездов из отеля в отель, что ей придется редко видеться с Алессандрой, как только девочка пойдет в школу и ее нельзя уже будет таскать с собой, как любимую собачку.

Она спрашивала себя, будет ли Роланд Грант настаивать на заключении какого-либо соглашения или пока ограничится выражением своих пожеланий и намерений. Но, по-видимому, он заметил ее озабоченность и нерешительность и не делал больше попыток оказать на нее давление.

Перед уходом он пожал ей руку и поблагодарил за гостеприимство, делая вид, что этот вечер был не чем иным, как приятной дружеской встречей.

Сол, как и ожидала Тэра, уклонился от дальнейших комментариев. Погасив в гостиной свет, он сел за рояль и начал играть "Лунный свет" Дебюсси. Грустная, навевающая воспоминания мелодия развеяла сумрачную тишину комнаты.

Тэра стояла у окна и смотрела, как его длинные пальцы легко касаются поблескивающих клавишей.

Ее глаза переместились к его резко очерченному лицу, мягко освещенному светом луны. Ее охватил трепет восторга. Непостижимая тайна души Сола все теснее привязывала ее к нему.

В эту ночь он был бесконечно нежен с ней.

Она не могла думать ни о чем, кроме того, что он здесь, рядом с ней. О своей карьере она подумает завтра.

Глава 19

Перспектива обеда с Ксавьером в "Клэриджз" приятно волновала Джорджиану.

Он уже несколько недель не напоминал о себе, и она начала чувствовать себя покинутой.

В первое время после того как он бросил ее, Ксавьер заботился о том, чтобы поддерживать регулярные контакты. Он считал своим долгом беспокоиться о том, чтобы она не чувствовала себя одинокой, бывала в обществе, путешествовала по Европе. Джорджиане казалось, что он проявляет к ней такое нежное внимание, какого не проявлял уже несколько лет.

Ей нравилось это. Она чувствовала себя укрытой теплым одеялом любви и заботы. Боль и унижение, которые она испытывала поначалу, начали ослабевать. А когда она познакомилась с Тэрой и чудесной малышкой Алессандрой, она почувствовала неожиданный новый интерес к жизни. Она, Джорджиана, могла стать полезной им обеим. Она могла показать, что значит быть женщиной. Она многое могла дать.

Тэра явно нуждалась, чтобы кто-нибудь помог ей в том, что касалось одежды и всего остального, и две или три совместные поездки по магазинам доставили Джорджиане подлинное удовольствие. Правда, она не заметила существенных улучшений в предпочтениях Тэры. Ее вкус оставался сомнительным, и она почти не покупала дорогих вещей, кроме больших флаконов духов с крепким ароматом, кружевных бюстгальтеров и крошечных трусиков. У Тэры не было особой склонности к трате денег, тогда как Джорджиана всегда находила в этом особое удовольствие.

Но больше всего радости и удовлетворения доставляла Джорджиане маленькая Алессандра. Джорджиана тратила часы, выбирая одежду, книги и игрушки для малышки. Роскошные посылки регулярно доставлялись в оксфордширский дом. И Тэра всегда присылала в ответ очаровательное письмо с благодарностью.

Но по мере того как укреплялись связи Джорджианы с ребенком и Тэрой, ее контакты с Солом становились все более редкими. Джорджиана знала, что Сол очень занят. Она читала в газетах, что он постоянно дирижирует концертами и собирается также сделать серию фильмов, где Тюдорский филармонический оркестр будет исподнять полные циклы симфоний Бетховена и Брамса.

И все-таки она была обижена и обеспокоена тем, что он так долго игнорирует ее. Хотя она действительно привыкла жить своей собственной жизнью и чувствовала огромное облегчение оттого, что угроза сексуальных посягательств больше не висела над ней, она все еще являлась его женой. Он все еще был обязан считаться с ней.

Приглашение в "Клэриджз" казалось ей своеобразной оливковой ветвью, и она с особой тщательностью готовилась к этому событию.

Сидя за столом напротив Ксавьера, Джорджиана наслаждалась мягким прикосновением струящегося аквамаринового шелка к своему безупречному телу. Она обратила внимание, что Сол выглядит усталым и напряженным. Постаревшим.

– Ты совсем не бережешь себя, – сказала она.

Он неопределенно хмыкнул. Это могло означать что угодно.

Это все из-за секса, решила Джорджиана. Она много думала о сексуальной жизни своего мужа. Ее всякий раз охватывала приятная дрожь, когда она представляла его и Тэру в акте слияния. Тэра была земным типом девушки, невысокого роста, с большой грудью и коротко остриженными ногтями на крепких пальцах. В ней было что-то примитивное. Она относилась к тем женщинам, которым на роду написано метаться в постели, сопеть и потеть. Тогда как она, Джорджиана, создана из другой, более тонкой и деликатной материи. И довольна этим.

– Тебе надо подумать о себе, – сказала она Солу с понимающей улыбкой. – Мужчинам средних лет угрожает смерть от инфаркта, когда они пытаются угнаться за молоденькой девушкой.

Доктор Дейнман вдохновил ее на подобную прямоту. Он сказал ей, что она должна позволить себе прислушиваться к своим внутренним мыслям, не должна бояться их. Особенно мыслей о сексе.

Она могла поклясться, что Сол поражен ее откровенностью, хотя он хорошо скрыл это.

– Очень любезно с твоей стороны проявить заботу о моем здоровье, – сухо сказал он, – но в этом нет необходимости.

Наступило молчание. Они перешли от рыбы к утке. Джорджиана обратила внимание, что Сол ест совсем немного.

– Я хочу сделать Алессандре особенный подарок на ее первый день рождения, – нарушила молчание Джорджиана. Она начала рассказывать Солу о поисках подарка в маленьких антикварных ювелирных магазинах. Она уже присмотрела старинную цепочку с кулоном. Прошлый век, георгианский стиль. Это было бы прекрасным началом для коллекции, которая пополнялась бы в течение детства и юности Алессандры. На лице Сола на несколько секунд появилось недоуменное выражение. Затем он произнес с терпеливой улыбкой:

– Тебе совсем ни к чему делать Алессандре такие экстравагантные подарки.

– Но я хочу. В этом нет ничего плохого, – возразила Джорджиана с безмятежной убежденностью.

– Трать свои деньги на себя, дорогая.

Он отмел эту тему легким взмахом руки.

Она не раз видела, как таким же жестом он распускал оркестр после концерта. Его улыбка ясно показывала, что этот вопрос мало его интересует.

Но Джорджиана не была согласна с этим. Она сделает все, как она хочет.

Подали пудинг и изысканное десертное вино.

– Джорджиана, я хочу развода, – негромко сказал Сол.

Джорджиана моргнула и широко распахнула свои голубые глаза. Она раскрыла губы и положила в рот полную ложку лимонного суфле. Она решила промолчать.

– Ты слышишь меня? – спросил Сол, жестко глядя на нее.

Она кивнула.

– Ну?

Она пожала плечами. Взяла еще ложку суфле. Если она полностью сосредоточится на вкусе лимона, слова, которые Сол хочет впихнуть ей в уши, просто растают в воздухе. Они не будут иметь смысла. Не будут иметь последствий.

– Тэра ждет второго ребенка, – заявил он. Он произнес эти слова так, будто считал, что они все объясняют.

Она в панике отвела глаза от его лица. У нее перехватило дыхание. Тара ожидает еще ребенка. Джорджиану ожидает развод. Как все просто.

Перед глазами Джорджианы заплясали переливающиеся красные огоньки, расщепленные на множество осколков. Она моргнула, чувствуя, как внутри нее все головокружительно скользит и падает вниз. Она уставилась в свою тарелку, изучая завитки, выгравированные на черенке серебряной ложки.

Проследив глазами линию, одного из завитков, она обнаружила форму пера. Безупречно симметричного пера. С волосками, расположенными точно по обе стороны от центрального стержня. Прекрасное, совершенное, аккуратное перо.

Она выровняла дыхание. Сосредоточилась на безукоризненном совершенстве пера.

Красные огоньки поблекли. Через несколько мгновений они исчезли совсем. Джорджиана снова принялась за пудинг.

Сол раздраженно стиснул челюсти.

– Джорджиана! Ты не можешь просто игнорировать этого факта.

Она подняла глаза. Улыбнулась.

– Нет, – неопределенно сказала она. Сдерживая нарастающий гнев, Сол вздохнул.

– Тебе нужно время, чтобы подумать об этом? – спросил он. – Я буду выплачивать щедрое содержание. Ты станешь очень богатой женщиной.

Она снова пожала плечами. Деньги не имели значения. У нее всегда их было много.

– Да, я подумаю об этом, – проговорила она, наконец.

Она была довольна тем, с каким достоинством произнесла эти слова. Доктор Дейнман мог бы гордиться ею.

– Спасибо за обед, – сказала она на прощание Солу, подставляя щеку для поцелуя.

– Ты серьезно обдумаешь то, что я сказал, – напомнил он.

– О да.

Она коснулась его плеча рукой с безукоризненным маникюром, потом повернулась и ушла.

Тэра бродила по дому, не находя себе места. Открывала двери, заходила в комнаты. Брала в руки книгу и тут же откладывала ее в сторону.

Она чувствовала, что попалась в ловушку. Она поймана в силки, опутана сетью, посажена в клетку. Она не хотела снова быть беременной. Во всяком случае, сейчас.

Она точно знала, когда это произошло. Новая карьера и новый ребенок зародились в один и тот же роковой день. День ее концертного дебюта.

Она хотела знать, было ли это намеренно спланировано Солом.

И если да, то она не может не восхищаться его тактикой. Вряд ли он нашел бы более действенный способ, чтобы удержать ее дома.

Из-за постоянной тошноты она с трудом находила силы для занятий скрипкой. Эта беременность отодвигала ее зарождающуюся карьеру солистки на неопределенное будущее.

И, кроме того, врач рекомендовал ей воздержаться от секса хотя бы первые несколько месяцев.

Жизнь представлялась в гораздо менее радужном свете, чем хотелось.

– Он хочет расстаться со мной, – сказала Джорджиана доктору Дейнману. – Ему не нравится мое дружеское отношение к этой девушке, он не хочет, чтобы я покупала подарки малышке.

Доктор Дейнман удивлялся настойчивому стремлению Джорджианы ставить себя в центр событий. Ей не приходило в голову, что у ее мужа может быть множество других мотивов для развода. Доктор Дейнман потратил на нее уже очень много времени, а она все еще оставалась откровенно эгоистичной, как маленький ребенок.

В ожидании, пока Джорджиана начнет развивать эту тему, он, как обычно, воспользовался возможностью созерцать ее изящное, стройное тело, которое даже самую простую одежду превращало в произведение высокой моды. Он представлял, как поворачиваются головы, когда она входит в комнату. Она обладала исключительной физической красотой. Доктор не сомневался, что то, что было скрыто одеждой, имело не менее вдохновляющий вид.

Шелковистые волосы Джорджианы струились вниз ослепительным золотым потоком, освещенные резким светом полуденного летнего солнца. На ней было мягкое шерстяное платье в тонкую серую и кремовую полоску. Глаза подчеркнуты мягкими красновато-коричневыми тенями. Туфли кремого цвета, стоящие рядом с кушеткой, представляли собой невообразимое переплетение ремешков в сочетании с трехдюймовыми каблуками. Ее шею обвивала изящная золотая цепочка. Доктор Дейнман ни разу не видел, чтобы Джорджиана надела хоть что-нибудь отдаленно вульгарное. Все, до мельчайших деталей и аксессуаров, казалось сущностью сдержанного хорошего вкуса.

– Что может быть плохого в том, чтобы покупать подарки? – продолжила Джорджиана. – Мои родители говорили, что красивый подарок – это лучший способ продемонстрировать любовь. Они всегда покупали мне разные вещи. Я помню, что как-то раз, когда мы поехали в летний домик в Корнуолле, на побережье, мама купила мне чудесную куклу, которая могла ходить и говорить. Она составляла мне компанию, и я не чувствовала себя одиноко, когда ложилась спать в незнакомую кроватку.

– Джорджиана, вы были их ребенком, – сказал доктор Дейнман. – Поэтому они дарили вам замечательные подарки.

– Алессандра – ребенок Сола, – ответила она. – А я его жена.

Ее тонкие пальцы нервно перебирали складки платья, выдавая заметное внутреннее волнение. Она нахмурилась, озадаченно сдвинув брови. Казалось, она вслушивается в какой-то шепот, слишком слабый, чтобы различить слова.

– У Тэры будет второй ребенок, – неожиданно объявила она. – У Алессандры будет брат.

Наступила тишина. Она длилась семь минут. Доктор Дейнман смотрел на часы, решив ничего не говорить. Лампочка на его магнитофоне мигала, реагируя на тишину.

– Несколько недель назад Тэра играла в Альберт-Холле, – нарушила молчание Джорджиана. – Говорят, она играла хорошо.

Доктор увидел, что ее лицо исказила непроизвольная судорога. Что это? Отчаяние? Зависть? Неподдельная боль?

– Но говорят, что она бы ничего не добилась, если бы Сол не использовал свои связи.

– А что говорит сама Джорджиана? – спросил доктор Дейнман.

Снова последовало долгое молчание.

– Я там не была, – сказала она, наконец, потом закрыла глаза и провела ладонями по лбу. – Агент Сола хочет, чтобы она сделала карьеру. Чтобы она играла на концертах по всему миру.

– И что вы об этом думаете? – поинтересовался доктор.

Казалось, она не слышала вопроса. Ее дыхание сейчас не было легким и неглубоким. Она почти задыхалась. Сжав пальцами надбровные дуги, она принялась растирать закрытые веки.

– Я опять вижу эти огоньки. Красные, голубые, золотые. Они такие лучистые, как фонарики, которые мама вешала на рождественскую елку.

– У вас болит голова? – спросил доктор Дейнман.

Она отрицательно покачала головой. Неожиданным, совершенно нехарактерным для нее порывистым движением она свесила ноги с кушетки и встала.

На ее лице и руках выше локтя блестели бусинки пота.

– Дайте мне холодной воды, пожалуйста.

– Да, сейчас. Доктор Дейнман положил тетрадь на стол и прошел в небольшую ванную, соединенную с кабинетом. Он наполнил стакан водой и принес его Джорджиане.

Она взяла стакан и выпила его залпом.

Доктор никогда еще не видел ее такой: с явными признаками возбуждения, раскрасневшуюся и в некотором беспорядке. Она не замечала, что подол ее платья зацепился за край кушетки, высоко приоткрывая ноги. Ее вид заставил доктора Дейнмана испытать совсем не профессиональные чувства к своей пациентке.

– Я думаю, вам следует прийти ко мне завтра, – сказал он ей.

Она повернулась и посмотрела на него. У нее был отрешенный и непонимающий вид, как будто она только что вернулась из длительного полета на самолете и сейчас еще не вполне ориентировалась в происходящем.

– Да. Да, я приду.

Иногда она бывает удивительно послушной, подумал доктор Дейнман. И легко поддающейся внушению. Нет ничего проще, как подвергнуть ее гипнозу и соблазнить прямо здесь, на этой кушетке. "Вы в полной безопасности, Джорджиана, – сказал бы он ей. – Вы с тем, кто любит вас. Кто не сделает вам ничего плохого".

Он представил, как негромко говорит ей это, ритмично и певуче, таинственным проникновенным голосом. Он видел, как его рука скользит вдоль ее икры, через колено, вверх по бедру, добирается до влажной розовой плоти. Как он шепчет ей на ухо слова, от которых эта плоть становится скользкой от желания.

Ему доставляло удовольствие думать о своих шокирующе неприличных чувствах к этой красивой и, предположительно, фригидной клиентке. Чувствах, которые, безусловно, должны оставаться тайными.

Он посмотрел на Джорджиану со смесью профессионального и личного участия.

– Вам лучше?

Она расправила платье, разглаживая складки до безукоризненной гладкости. Затем надела туфли, растягивая ремешки. У нее были красивые узкие ступни, как у балерины. Она подняла голову, и доктор с удивлением увидел, что ее лицо преобразилось. Ее губы изогнулись в улыбке, а глаза сияли возбуждением и целеустремленностью, которых он никогда не видел прежде.

– Да, – просто ответила она.

– Вызвать такси?

– Нет. Я пройдусь пешком.

– Вы уверены, что с вами все в порядке?

Доктор чувствовал непонятную озабоченность. Несмотря на то, что Джорджиана улыбалась и внешне выглядела абсолютно нормально.

Она усмехнулась и покачала головой, как будто желая сказать, что нет необходимости волноваться за нее. Взявшись за дверную ручку, она обернулась и сказала:

– Я только что придумала, какой чудесный подарок я сделаю Аиессандре на день рождения.

Глава 20

– Боже, как противно снова чувствовать себя племенной кобылой! – бушевала Тэра, глядя на аппетитные блюда, приготовленные миссис Локтон, и чувствуя немедленный позыв к рвоте.

– Моя дорогая, когда ты беременна, ты напоминаешь маленькую львицу!

Сол подошел к ней сзади и обнял за талию, затем скользнул руками вверх, нежно обхватив ладонями ее груди.

Как только его пальцы сжали соски, Тэра рефлекторно вздрогнула от удовольствия. Она рывком высвободилась из его объятий, отчаянно пытаясь подавить приступ тошноты.

– Меня сейчас вырвет, – пробулькала она.

Пробежав через холл в туалет, Тэра склонилась над раковиной. Ее вырвало небольшим количеством белой жидкости, но она чувствовала себя такой побитой, как будто изрыгнула обед из четырех блюд.

Со стоном она открыла краны на полную мощность и плеснула на лицо несколько пригоршней воды, смывая остатки косметики.

Лицо, смотревшее на нее из зеркала, было цементно-серым и определенно непривлекательным. Симптомы беременности были гораздо более выражены, чем в прошлый раз. Это удивляло Тэру: в книгах было написано, что после первого раза все происходит легче.

У нее уже исчезла талия и начал округляться живот. Груди казались большими и твердыми, как футбольные мячи.

Вздохнув, она щедро обрызгала себя туалетной водой "Femme" и вернулась в гостиную, уже заполнявшуюся гостями.

Сол организовал специальный прием, чтобы отметить триумфальное выступление Тюдорского филармонического оркестра в променад-концертах, восторженно принятое публикой и критиками. Все, о чем он мечтал для оркестра, претворялось в жизнь. Ангажементы и контракты на записи шли потоком. А тиражи уже сделанных записей подскочили, принося значительное финансовое вознаграждение каждому музыканту. Настроение в оркестре было бодрое. Тэра напомнила себе не забыть при случае взглянуть на площадку перед домом и посчитать число "мерседесов".

Кроме музыкантов оркестра, среди приглашенных было несколько замечательных солистов: цветущий бородатый флейтист, блестящий лысый виолончелист и трепетно-яркое сопрано из Дании.

Тэра прошла вперед, чтобы поприветствовать всех. Она уже очень умело справлялась е ролью очаровательной хозяйки дома.

Около девяти часов, когда ужин был в полном разгаре, один из команды нанятых официантов проскользнул к Тэре и прошептал, что ее приглашают к телефону.

– Мистер Роланд Грант, – вежливо объяснил он.

Она взяла трубку в облицованном дубом кабинете в задней части дома.

– Роланд?

– Тэра, извините, что звоню так поздно.

– Почему вы не здесь, Роланд? У нас тут веселое сборище!

– Я знаю. Я, в самом деле, собирался приехать. Но сами знаете…

– Не знаю. То есть я бы хотела знать!

Он засмеялся.

– Мне только что позвонил Дэвид Бронфенбреннер. Он упал и растянул запястье. Не может сыграть ни единой ноты. Через три дня он должен играть Элгара в Голден-Холле в Вене. Можете вы его заменить?

Тэра почувствовала шок, как будто ее ударили качели по голове. Бронфенбреннер был признанным скрипачом-виртуозом. Предложение выступить вместо него внушало благоговейный страх. А концерт должен состояться накануне дня рождения Алессандры. Правда, требуется всего несколько часов, чтобы прилететь из Вены.

– Я не вижу причин для отказа, – медленно произнесла она, удивляя сама себя.

– Это самые замечательные слова, которые я услышал за день, – сказал Роланд.

– Я догадываюсь, что это кошмарное дело – пытаться найти кого-то на замену, когда у всех все расписано на год вперед, – заметила Тэра. До нее начала доходить чудовищная ответственность, которую она взяла на себя, и ее голос немного дрогнул.

– Это нелегко. Но не думайте, что вы были последней надеждой. Я не обзванивал всех подряд. Я действительно считаю, что вы идеальная кандидатура для замены.

– Роланд, вы никогда не подумывали о карьере дипломата? – спросила Тэра с иронической улыбкой.

– А я и так нахожусь на такой службе, – ответил он.

Положив трубку, Тэра осталась стоять у письменного стола.

Сердце тяжело прыгало у нее в груди. Ее опять затошнило.

Услышав звук шагов в дверях, она спиной почувствовала присутствие Сола.

Она обернулась. На его лице было непроницаемое, отрешенно-суровое выражение, от которого вдоль ее спины начинали ползти мурашки желания и страха.

– Плохие новости? – негромко спросил он.

У Тэры пересохло во рту. Она передала ему содержание разговора – небрежно, коротко, без всяких эмоций. Это напоминало вручение гранаты.

Мышцы вокруг его тонких губ слегка дрогнули.

– Поздравляю, – сказал он со сдержанной улыбкой.

Тэра не поверила в искренность его слов. Она была готова обороняться. Роланд предложил ей приз, заработанный тяжелым трудом, и никто, даже Сол, не может отнять у нее этого. Хотя, если быть честной, Сол не давал ей оснований думать, что он будет пытаться помешать ей. Его тон был абсолютно спокойным и разумным, без намека на сарказм или насмешку.

– Я вернусь вовремя, ко дню рождения Алессандры, – сказала она, все еще продолжая подыскивать оправдания своему решению.

– Хорошо. Хорошо.

В его глазах было все то же непроницаемое, безжалостное выражение.

Тара почувствовала дрожь. Это все из-за проклятой беременности, решила она.

– А как насчет тошноты? Ты сможешь справиться с этим? – спросил Сол мрачно-сочувственным тоном.

– Я просто не буду ничего есть. Не буду смотреть на еду. – Тэра старалась, чтобы ее слова прозвучали беспечно.

Он кивнул, окинув ее фигуру холодным оценивающим взглядом.

– Итак, – произнес он, – начало пути к успеху, мм?

Тэра почувствовала неловкость. Ей хотелось броситься в его объятия, разделить с ним радость и тревогу этого момента. Но он казался таким же далеким и отрешенным, как в тот раз, когда она впервые увидела его на подиуме, – на концерте накануне смерти отца.

– Ты не хочешь, чтобы я поехала? – с вызовом спросила она.

– Я хочу, чтобы ты была свободна в выборе решения, – загадочно сказал он.

– Ты хочешь, чтобы я сидела здесь, воспитывала твоих детей и выполняла роль гостеприимной хозяйки! – выпалила она.

– Тэра!

Его голос был тихим и нежным. Но в нем прозвучала легкая отеческая укоризна, которая разожгла в ней искру глубокой обиды.

– У тебя есть все, Сол, разве не так? – с горечью сказала она. – Успех, одобрение критиков, право делать то, что ты хочешь. Жена, любовница.

Она поняла, что зашла слишком далеко.

– Дорогая, если ты в таком состоянии, сможешь ли ты играть? – спокойно спросил он.

Это был абсолютно обоснованный вопрос.

Тэра отказалась отвечать на него.

– Радость моя, ты должна делать то, что ты хочешь, и не чувствовать себя связанной, – мягко сказал Сол.

– Но я чувствую! Я чувствую себя так, как будто ты удерживаешь меня стальными оковами, – заявила она.

– Нет. – Он смотрел на нее с нежностью.

Мысли Тэры метались, как пойманный зверек. Неожиданно она вспомнила, что Сол уже упоминал о поездке в Копенгаген в конце недели.

– Нас обоих не будет в ночь перед днем рождения Алессандры! – воскликнула она.

Он пристально посмотрел на нее.

– Да.

Тэра понимала, что не может быть и речи о том, чтобы он отменил свою поездку. Она и не ждала этого. Я становлюсь самой обыкновенной маленькой женщиной, презрительно подумала она о себе.

– Я попрошу маму, чтобы она приехала и осталась на ночь, – решила она.

– Хорошо. А посла того как появится еще малыш, я думаю, мы должны будем подумать о том, чтобы нанять подходящую няню. Тогда оба спокойно сможем заниматься своей работой.

Он улыбнулся и тихо вышел из комнаты.

Тэра сделала несколько глубоких вдохов, потом вернулась к гостям и заставила себя поесть. Она приказала пище спокойно лежать в желудке.

Циркулируя среди гостей, Тэра старалась быть веселой, остроумной, общительной. Ее глаза искали Сола. Она увидела, что он наблюдает за ней с другого конца гостиной. Поймав ее взгляд, он улыбнулся, вкладывая в улыбку глубокий интимный смысл. Ее сердце расцвело. На мгновение у нее возник порыв позвонить Роланду и сказать, что она передумала. Но это мгновение прошло. Присутствующие занялись непринужденным музицированием, всем это доставляло большое удовольствие.

Флейтист развлек всех блистательными фрагментами из Моцарта, а виолончелист сменил настроение, исполнив берущие за душу отрывки из Дворжака.

Светловолосая певица из Дании оробела и поначалу отказывалась петь, испуганно распахнув глаза и дрожа, как лесная газель.

Сол сел за фортепьяно. Хлопнув в ладоши, он подозвал датчанку обманчиво небрежным, но в тоже время непререкаемым жестом.

Тэра наблюдала, как певица приблизилась к маэстро и наклонила к нему светлую голову, пробегая глазами листы с нотами. Тэра знала, что Сол все время занимается прослушиванием и отбором певцов. Ему нужен был постоянный приток новых талантов для своих оперных работ и для записей с участием вокала. Она знала также, что он предпочитает сопрано с легкими, лирическими голосами по сравнению с более мощными, типично "оперными". Но только сегодня, увидев эту великолепную молодую датчанку, она почувствовала весь размах его работы.

Они начали с Шуберта.

Молодая певица явно нервничала. Ее исключительно чистый голос все время давал небольшие сбои. Среди гостей воцарилась тишина, и все головы повернулись в ее сторону.

Сол остановил ее:

– Вы прилагаете слишком много усердия. Не пытайтесь показать все сразу, хорошо?

Она сделала глоток воды из стакана, который протянул ей кто-то из гостей, стоящих поблизости.

Они начали снова. На сей раз ее голос звучал свободно, ярко и певуче. В нем был звонкий хрустальный оттенок.

Тэра снова восхитилась искусством Сола как аккомпаниатора. Он был технически безгрешен и в то же время инстинктивно понимал все проблемы человека, которому аккомпанировал. Тэра вспомнила, как они играли вместе сонату Сезара Франка в тот роковой день, когда она уступила его страсти, каким соблазняющим моментом стало сотворение музыки вместе с ним. Воспоминания разлились теплом по ее телу.

Она слышала его слова, обращенные к певице:

– Не спешите, прочувствуйте музыку. Хорошо, хорошо. Чудесно!

Девушка вспыхнула, и ее глаза засияли, когда она взяла финальное верхнее "до".

Сол снял кисти с клавишей.

– Держите его, держите!

Она удержала. Сол улыбнулся.

– Вы это сделали! Отлично!

Раздались аплодисменты. Сол оглядел певицу с ног до головы.

Его глаза скользнули по ее стройной фигуре, соблазнительно обрисованной длинным облегающим платьем.

– Так! Вы знаете ораторию Генделя "Самсон"? Арию "Пусть светлый серафим…"? Мм? Можете спеть ее для меня? – Его пальцы снова вернулись к клавишам.

Певица посмотрела на него с мольбой.

– Это бравурная пьеса, – запротестовала она с очаровательным датским акцентом. – И там много трудных английских слов.

Сол усмехнулся, отметая все возражения:

– Не бойтесь. Я вообще рискую оказаться в дураках, беря на себя смелость имитировать на рояле партию трубы-пикколо.

Ее голос зазвучал снова. Он становился лучше с каждой минутой.

Тара почувствовала жаркий прилив крови. Она кожей ощущала магическое взаимодействие, возникшее между аккомпаниатором и исполнительницей.

На лице певицы было вдохновение и восторг. Она была покорена откликом, который получила у великого Ксавьера. Тэре казалось, что Сол вытягивает голос прямо из горла певицы, еще немного – она буквально взвизгнет от удовольствия.

А если бы она попала в постель к Солу! Тогда она бы действительно взвизгнула. В экстазе. Тэра никак не могла отвлечься от этих ужасных мыслей. Может быть, подобные переживания характерны для ранней стадии беременности, думала она, тщетно пытаясь переключить свой мозг на что-нибудь иное, кроме тривиальной ревности.

Она подошла к певице с поздравлениями, совершенно искренними с музыкальной точки зрения.

– Пойдемте, вы теперь вполне можете позволить себе выпить хорошего вина, – сказала она.

Молодую датчанку звали Маргерита. Она была очень приятной женщиной, и при других обстоятельствах Тэра с удовольствием пригласила бы ее еще, чтобы поболтать о музыке, концертах, агентах, дирижерах.

Но сегодня она была осмотрительна. И когда к ним присоединился Сол, она решила, что ее беспокойство – это больше чем нервозность беременной женщины, вызванная гормональной перестройкой организма.

– Замечательный голос, – сказал Сол. – Я бы хотел предложить вам роль в оперном спектакле, когда в следующий раз буду его ставить.

– О, – взволнованно сказала Маргерита, – тогда моя карьера действительно загорится!

– Возгорится, – мягко поправил Сол.

– О, простите, вы так говорите, да? – Она повернулась к Тэре. – Я так нервничала прийти сюда сегодня. Когда ваш муж… – Она смущенно запнулась.

– Продолжайте, – улыбаясь, сказала Тэра.

– Когда он просил меня петь, я чувствовала себя как на прослушивании. Мне было плохо. Вот здесь. – Она приложила ладонь к завидно плоскому животу.

– Прослушивание – это изобретение дьявола, – заметил Сол с улыбкой. – Все так и ждут, что вы сделаете ошибку. Хищные агенты таятся за кулисами, а злобные дирижеры выжидают момент, чтобы броситься, как ястреб на цыпленка.

– О да. Это так. Абсолютно! – Маргерита с восхищением смотрела на него.

Глядя на нее, Тэра чувствовала, что на глазах становится старше и мудрее. Сол налил себе вина.

– Понимаете, – сказал он Маргерите, сделав машинальный глоток, – на прослушивании путь к успеху заключается в том, что надо раздразнить слушателей. Завлечь их. Заставить их сдвинуться на край стульев от нетерпения услышать, что же еще вы можете сделать. Это как стриптиз.

Он улыбнулся, глядя Маргерите в глаза.

– У скрипачей те же самые проблемы, – сообщила Тэра ясноглазой певице. – Надо учиться снимать одежду очень медленно.

Этой ночью в постели Сол дотронулся до нее.

Сразу же кровь запела в ней. Коровье ощущение беременности отпустило, и она почувствовала себя самой желанной женщиной в мире.

– Мой не рожденный ребенок! – притворно запротестовала Тэра.

– Боюсь, моя страсть к тебе должна получить преимущество даже перед этим драгоценным созданием, – сокрушенно признался он.

Его пальцы уже ласкали ее. Тэра перевернулась на спину, забыв о Маргерите, забыв обо всем, и позволила нахлынуть набегающим волнам наслаждения.

Она не хотела прислушиваться к тревожному внутреннему голосу, который о чем-то предупреждал ее.

Глава 21

В программе были две вещи. Концерт Элгара в первом отделении с Тэрой, заменяющей солиста Дэвида Бронфенбреннера, и оратория Генделя "Израиль в Египте" – во втором.

Это был концерт для знатоков, подразумевавший присутствие выносливой и искушенной в музыке публики, которая, в свою очередь, ожидала только блестящего выступления от исполнителей.

Рейс Тэры был задержан в аэропорту Хитроу из-за угрозы взрыва бомбы, и, когда она, наконец, прибыла в Голден-Холл, репетиция уже закончилась.

Еле живая от усталости, тошноты и нервного напряжения, она оглядела огромный, богато украшенный зал и почувствовала себя полностью подавленной. Это было величественное место, сверкающий золотой дворец музыки. Пятидесятифутовый потолок был искусно украшен серией из десяти картин, изображающих женские фигуры в длинных ниспадающих одеждах. Белые птицы с вытянутыми шеями сидели на узких балкончиках над оркестром, остальные балконы поддерживались позолоченными колоннами в форме массивных обнаженных выше талии фигур амазонок. Тридцать шесть амазонок образовывали впечатляющее кольцо вокруг зала.

Тэра пригляделась к ним: гладкие лица, обрамленные локонами длиной до плеч, были холодны и безжалостны. Как у судей, не знающих снисхождения к тем, кто не отвечает требованиям.

Панический ужас по поводу того, во что она ввергла себя, встал комком у нее в горле.

Невысокий мужчина с копной курчавых седых волос вышел ей навстречу. Тэра сразу узнала в нем Германа Шалька, восьмидесятилетнего дирижера, который свыше полувека являлся главным оплотом музыки Вены и Зальцбурга.

Шальку довелось работать еще с некоторыми из великих композиторов и дирижеров начала века, включая Рихарда Штрауса и даже гениального Густава Малера, который отметил способности юного Шалька, когда тот был еще мальчиком. Это как встреча с живой историей, подумала Тэра.

– Тэра, Тэра, Тэра! – воскликнул он. – Я слышал о вас столько замечательного.

– Уж лучше бы вы услышали обо мне что-нибудь плохое! – сказала она, качая головой. – Тогда, по крайней мере, вас не ждало бы ужасное разочарование.

Скрипучий гортанный смех забулькал у него в горле. Он все время посмеивался и не переставал улыбаться. Тэре как-то полегчало в его присутствии. Он взял ее руку и с теплотой пожал. При этом его глаза ярко мигали на морщинистом лице.

– Вы боитесь? – спросил он, заметив, что у нее трясутся пальцы. – Дрожите от страха!

Она кивнула.

– Так и должно быть! Никто и никогда не играл без того, чтобы демон ужаса не подгонял его изнутри.

Он обнял ее за плечи.

– Концерт Элгара, – проговорил он. – Я всегда играю его абсолютно просто. Понимаете? Никаких дирижерских выкрутасов. Именно так, как предпочитает ваш Ксавьер. Со мной вы будете в полной безопасности.

– Надеюсь, что я оценю вас по достоинству, – просто сказала Тэра.

Шальк снова засмеялся.

– Мой прекрасный оркестр. Он вам понравится. Они сделают все, чтобы помочь вам. Вы будете вести музыку в своем темпе, а я буду связывать вас всех вместе!

Тэра сделала глубокий вдох. Шальк говорил об одном из самых замечательных венских оркестров, об одном из величайших оркестров мира.

– Чудная возможность сыграть спонтанно, свежо, – пробормотал Шальк.

Боже мой, подумала Тэра. Неужели он хочет, чтобы я просто вышла и сыграла? Никакого предварительного прогона даже просто с ним. Никакой подготовки! Хотелось бы ей видеть ситуацию в таких же светлых тонах, как Шальк.

В артистической с окрашенными в белый цвет стенами Тэра вынула фотографии Сола и Алессандры и поставила их на столик перед зеркалом. Затем надела зеленое шелковое платье, напоминающее по покрою тогу. Платье было куплено по совету Джорджианы во время их недавней поездки по магазинам. Покупка оказалась удачной – платье скрывало все выпуклости ее фигуры. И теперь ей ничего не оставалось делать, как рвать на себе волосы и ждать. Она решила, что страх остался уже позади.

Выходя на сцену, она обратила внимание на строгую официальность мероприятия. Мужчины были в черных пиджаках и галстуках, как в униформе, единой для оркестра и публики, тогда как женщины образовывали калейдоскоп красок, среди которого поблескивали драгоценности. В зале стоял приглушенный гул голосов. Головокружительный коктейль дорогих духов висел в воздухе.

Шальк провел ее к месту перед оркестром и крепко обнял. Затем сделал жест, приглашающий публику поприветствовать Тэру теплыми аплодисментами, признавая смелость ее шага, – согласиться на замену за три дня до концерта.

Тэра стояла неподвижно, сосредоточиваясь. Затем ее смычок коснулся струн, и радость воссоздания этого величественно-прекрасного концерта вытеснила все страхи.

Шальк был хорош, как и обещал. Он позволял ей вести мелодию, подстраивая оркестр под нее. Тэра играла и чувствовала, что между ней и этим взыскательным залом устанавливается контакт, что она заставляет музыку Элгара петь для них. Что она может делать это даже без Сола.

Ее дыхание стало глубже. Как ей доставляло удовольствие это обнажение перед аудиторией, как она жаждала ввести слушателей в волшебный круг возвышенного артистизма композитора!

Музыка как бы пропитывала ее изнутри, увлекая в глубь собственных переживаний. Фигура отца, казалось, материализовалась рядом с ней. Она видела перед собой его такое серьезное, такое родное лицо. Оценивающее, критикующее, подбадривающее.

"Ты унаследуешь дар Фредди", – говорил он ей в те печальные месяцы после смерти брата. Она понимала, что это ее долг – вновь зажечь погасший факел брата и принести его в мир ради него.

Она помнила груз ответственности, который упал на ее хрупкие юные плечи после тех слов отца. Тяжелых, роковых слов, давящих на нее, сокрушавших ее развивающуюся личность. Ей было только девять лет.

Она очень старалась. Она так хотела доставить радость отцу, осуществить его желания. Облегчить для него потерю сына. Она не понимала, что эта задача невыполнима и потому должна быть спокойно забыта. Смысл слов отца был вполне прозрачен. Ее детская душа стремилась воплотить в жизнь его надежды. Она подстегивала себя. Постоянно пыталась. Постоянно терпела неудачу. Никогда не была "достаточно хорошей".

В конце концов, ею овладело отчаяние. Она отказалась от своей миссии и отбросила все прочь. Все это карабканье вверх. Она никогда не будет такой хорошей, как Фредди. Ни как личность, ни как музыкант. В конце концов, он умер. Он стал святым, который уже никогда больше не сделает ошибок.

Играя концерт Элгара в прекрасном зале Вены, она поняла гнев и отчаяние своего детства с той поразительной ясностью, которая может прийти только с огромным эмоциональным напряжением.

И с этим пониманием ее дух воспарил. Бремя, давившее на нее все эти годы, исчезло.

Нет, папа, думала она, не дар Фредди, а мой собственный. Мой, Тэры.

И она играет не ради отца, не ради любого из своих учителей, и даже не ради Сола. Она играет ради людей, которые собрались здесь, в этом зале. Ради английского композитора, который написал эту музыку. И ради себя самой.

После финального аккорда, как только Шальк опустил палочку, оркестр взорвался непроизвольными аплодисментами. Их воодушевление грохотало вокруг нее, барабанило по ее нервам, вытягивая ее из мира фантазий обратно в реальный мир.

Шальк увидел, что его солистка только медленно выплывает из тех скрытых глубин, куда погружается подлинный артист, когда он исполняет музыку. Он мягко повернул ее лицом к залу. Взял за руку. Обнял, прижал к себе и поцеловал. Зал бушевал.

Тэре казалось, что этот вечер знаменует для нее начало новой жизни.

У администратора отеля для нее было два телефонных сообщения. Тэра прочитала их, когда наконец добралась туда в час ночи.

Одно было от Роланда. Оно гласило: "Сегодня заложено основание блестящей карьеры".

Второе – от Сола, всего из одного слова: "Итак?"

Она скользнула в постель, возбуждение перешло в изнеможение. Музыка все еще гремела в ее голове. Но сегодня рядом с ней не было Сола, чтобы укрыть ее своим телом и своей волей и вытеснить музыку прочь.

На следующее утро, в самолете по пути в Лондон, Тэра прочитала в газетах отзывы на свое выступление. Несколько британских журналистов присутствовали на концерте, поскольку это был довольно редкий случай, когда венский оркестр выступал с полностью английской программой у себя дома. Отчеты были переданы по телефону в Лондон, чтобы успеть попасть в утренние издания, и свежие экземпляры газет были доставлены в аэропорт, когда Тэра проходила регистрацию.

Рецензии на ее выступление были единодушно положительными, а некоторые – даже более того. "Мощная, сильная игра маленькой британской солистки", – писала "Гардиан". А суровый критик из "Тайме" пошел так далеко, что описал ее интерпретацию как "поэтическую – принесшую блеск свежих красок в шедевр начала века".

Тэра расслабилась в кресле и закрыла глаза, позволяя себе насладиться теплым потоком похвал. Она знала, что заслужила их, что проявила себя достойным исполнителем. И она сделала это одна в этом большом мире. Рядом с ней не было отца, он не смотрел из-за плеча, не подстегивал ее. Рядом с ней не было Сола – ее защитника и патрона.

Она исполнитель со своей индивидуальностью и высоким уровнем. Наконец она поверила в это. Потому что теперь она увидела причины, стоящие за ее упрямым отрицанием своих возможностей, – длинная тень, падающая от ее талантливого умершего брата, от потери которого ее отец так и не оправился.

Теперь она видела это очень четко. Отец все время бессознательно сравнивал ее с покойным Фредди. Возможно, он не говорил ничего прямо, она не помнила точно. Но она чувствовала это своей детской интуицией – она все еще могла вспомнить ощущение отчаяния и своего несоответствия. Она могла вспомнить и ту злость, которая обуревала ее, когда она была подростком. Когда она, в конце концов, перестала пытаться дать отцу то, чего она не в силах была дать. Она была способна только взбунтоваться. Поставить крест на своем музыкальном таланте и похоронить его в темной норе. Отделить себя от горячо любимого отца трещиной с острыми зазубренными краями.

Теперь она видела, что возрождение ее желания стать блестящей скрипачкой после смерти отца, – это не случайность.

Затем в ее жизнь пришел Сол и стал хранителем всех ее надежд – эмоциональных, чувственных, музыкальных. Трезво, без сентиментальности он пестовал зеленые побеги ее возрожденных амбиций. Без Сола она не смогла бы взлететь на тот пик, на котором очутилась сейчас.

Но за всем этим стоял еще один человек, кроме отца и Сола. Человек, которым Тэра пренебрегала. С которым ругалась. Оскорбляла. Ее мать. Тэра заглянула в свое детство и увидела там тихое, незаметное присутствие матери, теплый якорь стабильности и спокойствия, который служил противовесом навязчивому честолюбию отца.

В то время как отец был безжалостной подгоняющей силой, мать лишь мягко подбадривала ее. Она всегда оказывалась рядом, когда юной Тэре нужно было выплакаться на чьем-нибудь плече. И она никогда не сравнивала ее с умершим Фредди.

У Тэры защемило в груди, когда разрозненные куски ее детских воспоминаний сложились в цельную картину.

Именно мать была ее самым большим союзником. Именно она несла основную тяжесть и принимала на себя огонь. Злость и раздражение из-за отца Тэра срывала на своей терпеливой матери.

После первых вспышек подросткового бунта отношение Тэры к отцу превратилось в любопытную смесь теплого обожания и благоговейной сдержанности. Тэра научилась избегать столкновений с ним. Раздражение, которое накапливалось в ней, – темное, непонятное, пугающее, – она старалась сдерживать любой ценой. Было слишком опасно позволить ему выплеснуться наружу.

И все же это произошло. Последнее жестокое столкновение. Схватка между мужчиной, которому осталось жить несколько месяцев, и девушкой, пытающейся отстоять свои собственные амбиции.

Он был холоден и рассудителен. Она кипела яростью, кричала до боли в горле, до хрипоты, до привкуса крови на губах. Она без обиняков дала ему понять, что меньше всего на свете хочет заниматься этой чертовой скрипкой, которую надо разломать и сжечь на костре.

Рейчел вмешалась. Принялась залечивать раны, разрывая себя на части. Принимая на себя вину.

Тэра думала о матери, которая осталась в огромном загородном доме Сола с малышкой Алессандрой. О том, что делают Рейчел и Алессандра в эти первые часы первого дня рождения девочки. Было немыслимо доверить Алессандру кому-нибудь, кроме Рейчел.

Припомнив несколько своих самых грубых нападок на мать за прошедшие годы, Тэра поморщилась. Они с Рейчел должны вместе поговорить о прошлом. Обсудить все на досуге и стать ближе друг другу.

Триумф венского концерта – это подарок, который Тэра может предложить матери, чтобы ознаменовать начало новых отношений между ними.

Она выглянула в иллюминатор. Внизу жемчужно-серым блеском переливался Ла-Манш. Тэра почувствовала, что она почти дома. Она хотела видеть мать. Она рвалась к Алессандре. Ее бросало в жар при мысли о воссоединении с Солом.

А как же ее карьера? Ну, она что-нибудь придумает. И Сол поможет ей.

"Итак?" – спросил он. Она точно знала, что означало его загадочное сообщение. Это таинственное послание содержало высшую похвалу и суровое предостережение. Тэра наконец-то начала понимать логику мышления Сола.

Что ж, все будет непросто. Но они найдут выход. Тэра чувствовала себя другой, совсем не той, что вчера летела в Вену. Она стала богаче, сильнее, смелее.

Мир лежал перед ней как на ладони. Будущее стало вдруг казаться не только светлым, но и вполне реальным.

Глава 22

Джорджиану неожиданно привлекла суровая красота маленькой деревенской церкви, черный силуэт на пасмурном летнем небе. Она сбавила скорость, разглядывая приземистую колокольню и гротескно-комические горгульи водостоков по краям кровельных желобов.

У церковной ограды, несколько озабоченных фигур с раскрасневшимися лицами пыхтя высаживались из машины. В руках у них были охапки цветов, ленты и серебряные подковы. Фигуры торопливо прошли по заросшей мхом дорожке и скрылись в темных дверях церкви.

Свадьба!

Нога Джорджианы решительно нажала на тормоз. С грацией балерины она вышла из автомобиля. Ее глаза пытались проникнуть в полумрак церкви. Зачаровывающий. Неотразимо притягательный.

Она прошла по узкой дорожке, задержалась на вымощенной камнем площадке у входа и опустила банкноту в деревянный ящик для пожертвования, надпись на котором ненавязчиво требовала щедрости.

Женщины были заняты приготовлениями в нефе на ступенях алтаря. Они взглянули на нее с любопытством, видимо желая понять, не гостья ли она, по ошибке приехавшая слишком рано.

Джорджиана улыбнулась в ответ, покачала головой и кивнула в сторону пустой скамьи, чтобы показать, что она ищет лишь спокойствия и утешения, которые дает просто присутствие в церкви.

Они улыбнулись в ответ. Кивнули с облегчением. Продолжили разбирать огромные охапки тигровых лилий, чайных роз и больших, похожих на ромашки хризантем, с которых уже осыпалась желтая пыльца. Джорджиана преклонила колени, сложив руки в молитвенном жесте. Она не была религиозна и бывала в церкви только по случаю трех великих событий в жизни – рождения, свадьбы, смерти.

Тем не менее, она ценила благочестивую атмосферу церкви. Здесь она находила утешение, размышляя о том, что, может быть, есть какая-то надежда на загробную жизнь.

Джорджиана с отвращением вздрогнула. Она ненавидела мысли о смерти. О вызывающей ужас старости, когда обвисает лицо и дряхлеет тело.

Именно этот ужас удержал ее от поездки к матери в Калифорнию после ухода Сола. Джорджиана не солгала, когда сказала доктору Дейнману, что ее мать все еще красавица. Она на самом деле была красива. Если смотреть на ее лицо справа. Два года назад мать перенесла инсульт, и часть мышц левой стороны лица осталась парализованной. Джорджиана находила эти изменения жуткими. Угнетающими. Нагоняющими тоску.

Разумеется, она разговаривала с матерью по телефону. Много раз. Мать была просто в ужасе от поступка Сола. Но в то же время уверяла дочь, что рано или поздно к нему вернется здравый смысл. Джорджиана снова получит Ксавьера. У нее опять будет все.

Джорджиана встала с колен и села на скамью. Она провела руками по волосам, легко коснулась лица кончиками пальцев, с облегчением убедившись в гладкости и совершенстве его очертаний.

Она посмотрела в сторону алтаря. Яркий луч солнца блеснул на медных стержнях ступеней. Она мигнула, проверяя, реальный это блеск или один из радужных образов, которые, как горячий песок, обжигали ее веки.

Джорджиана осторожно проследила путь луча к полукруглому окну за кафедрой, улыбнулась и глубоко вздохнула. Бояться было нечего.

Женщины теперь украшали аналой гирляндами дельфиниума. Очевидно, они деревенские жительницы. Но получилось довольно мило, признала Джорджиана.

Она сожалела, что не может остаться и посмотреть на свадебную церемонию.

Она и Сол тоже венчались в деревенской церкви. Церковь была украшена двадцатью дюжинами белых роз. В то время в моде были пышные свадебные платья, со множеством кружев и оборок, длиной до середины икр. Но она, Джорджиана, надела узкое длинное платье из тяжелого шелка, украшенное единственной орхидеей.

Она улыбнулась, удовлетворенно отмечая свой изысканный вкус.

Сол был безупречным эскортом, стоящим ее красоты. Он был в элегантном сером костюме и выглядел таким суровым, таким величественным и неприступным. Сочетание красоты и недавно оперившегося, но уже высоко взлетевшего таланта. Ее добыча. Ее приз.

На день их свадьбы Солу было только двадцать три года. Он уже был пианистом-виртуозом, и число его ангажементов росло вместе с содержимым его кошелька.

Джорджиана посмотрела на переднюю скамью, ближайшую к ступеням алтаря. Перед ее глазами встал ослепительный образ молодого Сола, поднимающегося со скамьи, когда она под руку с отцом начала свой путь к алтарю. Он повернулся, чтобы посмотреть на нее. Улыбнулся, изумленный ее великолепием в образе невесты.

Сол был одинокой и романтической фигурой. Он был сиротой, и его воспитывал дядя – аристократ, холостяк, который умер, когда Солу было шестнадцать лет. На свадьбу Сол пригласил единственного друга – своего музыкального агента.

Мать Джорджианы проявила беспокойство по поводу недостаточного количества гостей со стороны жениха – из соображений несимметричного заполнения скамей в церкви. В таком событии, как свадьба, подобной неловкости не должно было быть. Родственники и друзья Джорджианы нахлынули толпой и без труда заполнили всю церковь, включая половину, предназначенную для близких жениха.

Это одиночество Сола, загадочность его происхождения никогда не казались странными Джорджиане. Это было частью его богоподобного образа. Джорджиане казалось, что Сол некоторым образом сотворил себя сам.

А теперь Сол создал реальную семью из плоти и крови, основал свою династию. Эта мысль наполнила Джорджиану восхищением.

Она склонила голову в последней молитве, прося Бога, покровительствующего этой церкви – кто бы он ни был, – дать ей благословение.

Глава 23

Тэра взяла со стоянки аэропорта свою машину и двинулась сквозь хитросплетение лондонских окружных дорог. Выехав на скоростное шоссе, она решительно нажала на педаль акселератора, позволив пятилитровому двигателю "ягуара" показать все, на что он способен.

Сол научил ее ездить быстро и недавно обеспечил замечательным образцом техники, пригодным для этой цели. Ускорение прижало ее спину к сиденью, вызвав улыбку удовольствия на лице. Она надеялась, что не слишком много мух бесславно погибнет на лобовом стекле машины.

Тэра наслаждалась хорошим самочувствием. Тошнота первых недель беременности, видимо, исчезла. Она чувствовала себя бодрой и здоровой, окрыленной свежим ощущением собственной значимости и новой целью.

Она дала себе слово, что в последующие месяцы будет заниматься скрипкой, по крайней мере, пять часов в день. Видимо, ей придется отложить выступления на публике до рождения ребенка, но после этого события она сможет давать концерты.

Она должна спланировать все заранее, чтобы быть полностью готовой. Тэра решила, что настало время найти добрую и любящую няню для Алессандры на неполный день, чтобы иметь возможность заниматься скрипкой столько, сколько необходимо.

Алессандра уже выходит из младенческого возраста, она достигла того уровня развития, когда с ней можно поговорить и убедить в простых вещах, думала Тэра. Она начала прикидывать в уме, какими словами она объяснит все дочке, чтобы малышка поняла и не слишком расстроилась.

Она представила, как Сол иронически поднимет брови, услышав эту новость, как он скажет: "Я ведь давно предлагал тебе это", – представила выражение его глаз.

Машина рванула вперед, как будто почувствовав нетерпение хозяйки, страстное желание добраться до дома и претворить свои мысли в действия.

Свернув на аллею, ведущую к дому, Тэра увидела полицейский автомобиль, припаркованный у входа. Она застонала, вспомнив, что последние двадцать минут ехала по шоссе со скоростью свыше ста миль в час.

Но когда она вошла в дом, то сразу же поняла, что произошло что-то гораздо более серьезное и угрожающее. Густая тяжелая тишина висела в воздухе, создавая атмосферу неподвижности и напряженного ожидания.

Мать вышла в холл навстречу ей. Ее лицо было смертельно бледным, в глазах стоял испуг. Она подняла руки, дотронулась до Тэры и тут же уронила их вниз, так, что они безвольно повисли у нее по бокам.

– О, Тэра!

Мать и дочь молча в ужасе смотрели друг на друга.

– Что? – выдохнула Тэра.

– Алессандра, – сказала Рейчел. Ее глаза лихорадочно блестели. – Малышка Алессандра, – повторила она низким шепотом. – О Боже, Тэра. Она исчезла. Ее украли.

Тэра почувствовала, что ей не хватает воздуха.

– Украли? – Она непонимающе смотрела на Рейчел.

– Она почти не спала прошлой ночью, была очень беспокойной. А утром, когда я играла с ней в саду, заснула. Я положила ее в коляску. – Рейчел сделала паузу, собираясь с силами, чтобы продолжить.

Тэра пыталась сосредоточиться на словах матери. Их смысл ускользал от нее, прежде чем она успевала ухватить его.

– Я вошла в дом лишь на минуту. Зазвонил телефон; я подумала, что это ты. Оказалось, ошиблись номером. Когда я вернулась в сад, Алессандры не было.

Тэра оцепенела.

– Боже небесный, Тэра, я никогда не прощу себя, – с горечью сказала Рейчел.

Тэра покачала головой.

– Нет. Не говори так. Я часто оставляла ее в саду на одну-две минуты.

Это было правдой, но Тэра понимала, что она все равно будет в душе обвинять Рейчел. Что, если с Алессандрой что-нибудь случится, она никогда не сможет простить мать.

– Сол знает? – негромко спросила Тэра.

– Да. Он звонил из аэропорта примерно час назад, сразу после того, как это случилось. Он будет здесь, как только сможет.

– Как он воспринял это известие? – Глаза Тэры расширились от ужаса.

– Разве можно понять это, когда имеешь дело с Солом? – ответила Рейчел, отворачивая лицо.

– Это моя вина, – выпалила Тэра. – Я не должна была ехать в Вену. Не должна была оставлять ее.

Рейчел вздохнула.

– Тебе нужно поговорить с полицией, Тэра. – Она прошла в гостиную.

Мужчина и женщина стояли и молча рассматривали картину Пикассо. Когда вошла Тэра, они повернулись.

Тэра пристально смотрела на них. Чужие люди в их с Солом доме. Она почувствовала ненависть к ним, потому что их привело сюда ее несчастье. Потому что они не испытывали сокрушающего горя и ужаса. Потому что украден не их ребенок.

Сделав глубокий вдох, она подавила дикарские чувства, напомнив себе, что во всем этом несчастье можно винить только одно человеческое существо – злобную, заслуживающую самого страшного наказания тварь, которая похитила ее малышку.

Разговаривая с полицией, она была безупречно вежлива и поразительно спокойна. Она была артисткой, она знала, как скрыть свое нервное напряжение.

Ей было задано бесчисленное количество вопросов. Тэра внимательно слушала и добросовестно отвечала.

Полицейские по очереди забрасывали ее вопросами. Кто присматривает за домом и садом? Кто мог знать распорядок дня и время, когда ребенок мог остаться один? Знает ли Тэра кого-нибудь, у кого могли быть причины похитить ребенка?

Этот последний вопрос они задавали несколько раз. Тэра пыталась сообразить. "О Боже! Боже! Помоги!" – стучало в ее голове. Снова и снова. Как у загнанного животного.

Она заставила свой мозг работать. Но не смогла вспомнить никого, кто мог бы сделать такую жестокую и бессердечную вещь – похитить ребенка.

Тэра посмотрела на холодных, облеченных властью профессионалов.

– Что теперь делать? – с мольбой прошептала она.

Они объяснили ей, что пресса, радио и телевидение уже оповещены. Они считают, что будет полезно, если она и Сол согласятся появиться в телевизионной программе новостей с обращением к похитителю вернуть ребенка. Они признают, что это нелегкое испытание. Это болезненно и неприятно. Но это нередко срабатывало в предыдущих случаях.

– Я сделаю все, что угодно! Все, чтобы вернуть ее обратно! – сказала Тэра.

Она слышала, как они дребезжащими голосами переговариваются с полицейским участком, обсуждая детали мероприятия.

Рейчел присела на подлокотник дивана. На ее лице было написано страдание. Она смотрела на дочь и чувствовала, что между ними разверзлась пропасть, которая становится шире с каждой секундой.

Тэра сидела у окна, сгорбившись от отчаяния. У нее было такое ощущение, что вся боль, которую она испытала за свое прошлое существование, была не более чем невыразительной репетицией того, что она испытывала сейчас. Внутренним взором она видела Алессандру, ее нежную шелковистую кожу, гладкую округлость ее детских ножек, прозрачную чистоту ее невинных доверчивых глаз. Она старалась не позволить своему воображению касаться того, что чувствует девочка. Ее мозг испуганно шарахался от по-настоящему страшных картин.

Через некоторое время она услышала, как подъехал "порше", увидела, что Сол выскочил из машины и побежал к дому.

В холле она бросилась в его объятия. Он лишь на миг стиснул ее плечи. Его тело было напряжено от нетерпеливого желания действовать.

Рейчел молча стояла поодаль, Тэра увидела, как взгляд Сола переместился с нее на мать. В ее сознании вспыхнуло, что в какую-то долю секунды он смотрел на них обеих как на врагов, на незваных гостей в его жизни, чужих женщин, которые допустили, чтобы его ребенку был причинен вред.

Он ответил на вопросы, которые предложила ему полиция с еле скрываемым нетерпением и раздражением. Тэра видела, что для него просто невыносимо оставаться пассивным. Ему необходимо было действовать, предпринимать активные усилия для поиска своего ребенка.

Тэра встревожилась, хотя и не удивилась, когда он отказался сесть в машину полиции, чтобы доехать до ближайшего полицейского участка, где была организована пресс-конференция. Вместо этого он вышел из дома и широким шагом направился к своей машине.

Она побежала за ним, чувствуя, как воздух вокруг него потрескивает от еле сдерживаемых эмоций.

– Тебе лучше действовать общепринятым образом и поехать с полицией, – сказал он леденящим тоном, глядя на нее из машины.

Он казался мрачным незнакомцем, его дух был так далеко от нее, как если бы лежал в запертой шкатулке на дне океана.

– Я поеду с тобой, – твердо заявила она.

В машине он молчал. Тэре хотелось заговорить с ним, протянуть руку и прикоснуться к нему. Но глубинный инстинкт подсказывал ей, что лучше сидеть тихо.

Сол тяжело и возбужденно дышал, его лицо выражало жесткую целеустремленность. Взглянув на его профиль, Тэра подумала, что он знает что-то такое, чего не знает она.

Он еще сильнее нажал на педаль акселератора. Машина свернула на кольцевую развязку и съехала с шоссе.

– Это дорога на запад! – резко запротестовала Тэра.

– Да.

– Сол! Нам нужно ехать в Оксфорд.

– Я не намерен терять время в провинциальном полицейском участке.

Тэра пристально посмотрела на него:

– Ты знаешь, где Алессандра?

– Я знаю, с кем она.

Тэра изумленно раскрыла рот.

– С кем? Ради Бога! Кто украл ее? КТО?

– Ты не догадываешься? – В его вопросе звучало холодное презрение.

– О Господи. Скажи мне!

– Женщина, с которой ты ошибочно пыталась подружиться. Твоя соперница.

– Джорджиана!

– Конечно.

– Этого не может быть! Я не могу поверить в это.

– Неужели? Ну, может быть, тебе действительно трудно поверить. Ты всегда стремилась видеть в ней только хорошие стороны, играла роль доброй самаритянки, приглашала ее домой, залечивала ее раны.

Тэра сжалась. Она поняла его настороженность по поводу ее связей с Джорджианой. Она никогда не догадывалась об этой бурлящей внутри него враждебности.

Его нога безжалостно давила на акселератор. Спидометр показывал девяносто, сто миль в час. Стрелка продолжала ползти.

– Сол! – Она дотронулась до его руки. Он стряхнул ее ладонь.

– Сол! – Она ощутила холодок тревоги. Примитивный страх самосохранения.

Дорога впереди была пуста. Никаких препятствий, никакой опасности. Неожиданный хлопок раздался позади. Зловещий треск и затем запах горелой резины. Серый дымок. Машина развернулась и боком, краб, неуклюжая и неуправляемая, понеслась к центральному разделительному барьеру.

Не было никакой возможности остановить ее.

Раздался удар. Оглушительный скрежет. Потом наступила тишина.

На следующий день сообщения о двойной трагедии – аварии с машиной Сола Ксавьера и похищении его маленькой дочери в день ее рождения – заполнили первые полосы газет. В заметках под драматическими заголовками говорилось, что молодая любовница Ксавьера, талантливая скрипачка Тэра Силк была вместе с ним в машине и что основной удар пришелся с ее стороны автомобиля.

Ксавьер был отпущен из больницы спустя несколько часов, а мисс Силк была госпитализирована. Медицинский персонал сообщил, что она получила многочисленные повреждения, но что пока слишком рано раскрывать подробности.

Глава 24

Доктор Дейнман был разбужен трелью телефона. Было четыре часа утра. Сероватый свет чуть проникал сквозь его сомкнутые веки. В ушах звучала восторженная оратория в исполнении армии пернатых за окном, прославляющих чудо моросящего летнего утра.

Его мозг медленно выходил из бессознательного состояния, вызванного одинарной порцией солодового виски перед сном и подкрепленного умеренной дозой темазепама.

Он сделал медленный глубокий вдох, потом не торопясь выдохнул. Его профессия не требовала от него необходимости все время быть наготове, пробуждаться ото сна в любое время дня или ночи и мчаться на зов неизвестного пострадавшего, поэтому он испытывал совершенно нормальную тревогу.

Он поднес трубку к уху.

– Да.

– Ваша пациентка, моя жена Джорджиана Ксавьер, похитила мою дочь, – объявил голос на другом конце провода, грубо пренебрегая предисловиями.

Доктор Дейнман затряс головой, как собака, получившая шлепок. Ему потребовалось больше двух секунд, чтобы перейти от наркотической дремоты в состояние боевой готовности.

– Мистер Ксавьер!

– Вы знали, что это могло случиться? – спросил Ксавьер. Холодно. Обвиняюще.

– Конечно, нет.

– Вы должны были предупредить меня.

– Я бы сделал это. Если бы в ее поведении проявились какие-то специфические признаки. – Доктор Дейнман прислонился к стене. Он изо всех сил пытался придать своему голосу подобие авторитетности. – Вы уверены, что похититель – ваша жена?

– Ради Бога, это же очевидно. – Оскорбительное презрение, прозвучавшее в спокойно-ледяном тоне, заставило доктора Дейнмана понять, как Ксавьеру удается повергать оркестры в такой трепет, как будто они находятся перед лицом Всевышнего.

– Боюсь, что такая возможность есть, – неохотно признал доктор.

– Я полагаю, это просто было делом времени. – Неожиданно в голосе Ксавьера прозвучала крайняя усталость. – Я удивлен, что ни один из нас не подумал об этом раньше.

Доктор Дейнман благоразумно промолчал. Молчание было последним защитным оружием.

– Я хочу, чтобы вы поехали со мной за Алессандрой, – скомандовал Ксавьер. – Я не уверен, что смогу сохранить спокойствие.

– Вы знаете, куда Джорджиана увезла ее?

– В старый летний домик своих родителей в Корнуолле. Это очевидное место.

– Да, – вынужденно согласился доктор.

– Ну?

Доктор Дейнман провел рукой по лбу.

– Я оставлю сообщение своему секретарю, чтобы отменить сегодняшний прием.

Часом позже, сидя рядом с Ксавьером в серебристом "ягуаре", доктор Дейнман наблюдал за великим, дирижером со смесью профессиональной беспристрастности и личного интереса.

Во внешнем облике Ксавьера не было ни намека на то, что он подвергся жестокому испытанию. Его руки уверенно лежали на рулевом колесе, реакция была быстрой, а скорость головокружительной.

Он почти ничего не говорил, пока они не проехали первые несколько миль. Затем резко произнес:

– Алессандра – моя единственная плоть и кровь. Мои родители умерли. У меня больше нет родных.

То есть для него ребенок более важен, чем кто-либо и что-либо, подумал доктор Дейнман. Его острый взгляд видел в Ксавьере человека, который провел годы в неистовом служении своему растущему таланту, целенаправленно посвятив себя достижению известности, власти и славы. Люди, окружавшие его в работе и вне ее, были лишь тенями, неясными спутниками, вращающимися вокруг солнца его амбиций. Но теперь появилось другое человеческое существо, о котором он мог заботиться: плоть от его плоти, кровь от его крови. Чувства огромной силы были сконцентрированы на этом ребенке.

Доктор Дейнман попытался вспомнить то, что говорила Джорджиана о биографии и генеалогических корнях своего мужа. Все сведения были очень туманны. Тогда доктор отнес это на счет крайней сосредоточенности Джорджианы на себе самой. Но теперь, глядя на демонические черты Ксавьера и уловив почти грозный смысл в его словах: "Мои родители умерли", – доктор почувствовал вспышку свежего интереса. Аналитическая часть его мозга начала создавать новые теории.

– Вы никогда не знали своих родителей? – негромко спросил он Ксавьера. Уверенность вернулась к нему, как только он вошел в знакомую роль психотерапевта.

– Нет.

Повисла колючая тишина.

– Должно быть, это тяжело.

– Вовсе нет. Как я вижу по детям своих коллег, родители – это величайший крест, который должны нести дети. Я часто удивляюсь, как они умудряются сохранить жизнерадостность и выстоять при такой полной неспособности родителей к воспитанию.

– Мы все представляем собой странную и неповторимую смесь нашей генетической наследственности и нашего опыта, – заметил доктор Дейнман тоном профессионала.

Для большинства людей такой комментарий был бы заманчивым приглашением рассказать историю своей жизни. Но Ксавьер никак не отреагировал. Затем резко заявил:

– Я никогда не говорю о прошлом.

– О детстве?

Тяжелые веки Ксавьера слегка опустились, подчеркивая его желание отгородиться от внешнего мира.

– Молчание – иногда лучший способ справиться с болезненными воспоминаниями, – сказал доктор, рефлекторно реагируя как психотерапевт. Произнеся эти слова, он тут же пожалел об этом.

– Не надо опекать меня, – негромко сказал Ксавьер.

– Извините.

– Я полагаю, у вас ко мне профессиональный интерес?

– Я не только психолог, я еще и просто человек.

– Значит, это личный интерес?

– Я этого не говорил.

Если что-нибудь случится с моим единственным ребенком…

Доктору Дейнману показалось, что он слышит мысли Ксавьера. Он почувствовал огромную жалость к Тэре. И, без сомнения, жалость к себе в данный момент.

В его голове прокручивались возможные сценарии предстоящего действия в коттедже. Серый туман неприятного предчувствия спустился на него, его мелкие капельки поползли вдоль позвоночника, вызывая ощущение прикосновения лапок ядовитого паука.

Глава 25

Джорджиана не могла понять, почему ребенок, не переставая, плачет.

– Теперь я буду твоей новой мамой. Ты будешь моей милой девочкой, – сказала она. – Не надо плакать. – И затем, более резко: – Ты не должна больше плакать.

Сначала все шло очень хорошо. Алессандра с удовольствием поехала с Джорджианой на машине. Но во время обеда, когда они остановились у деревенской гостиницы, она отказалась от еды. Она начала брыкаться, извиваться и, упираясь крепкими ножками и ручками, пыталась выбраться из высокого детского стульчика. Официант принес шоре из говядины с овощами и манный пудинг. Джорджиана знала, что дети любят это. Но Алессандра просто выплюнула пищу. Ее лицо покраснело от отвращения и негодования.

Джорджиана была встревожена. Она была в глубоком замешательстве. Взгляды обедающих повернулись к ней и ребенку: оценивающие, неодобрительные взгляды. Она никогда не испытывала ничего подобного.

В машине Алессандра начала кричать. Это продолжалось больше часа. Затем, доведя себя до изнеможения, неожиданно уснула.

Джорджиана облегченно вздохнула. Ее паника и нарастающее раздражение постепенно рассеялись. Она была уверена, что, как только они доберутся до коттеджа, все пойдет гладко.

Она все тщательно подготовила заранее. Провела несколько часов в магазинах, выбирая самую роскошную и модную коляску, самый элегантный стульчик на колесиках, самую замечательную кроватку. "Мерседес" теперь был оборудован детским сиденьем, а в багажнике лежали платьица, штанишки, курточки, игрушки и книжки. Холодильник в коттедже был заполнен детским питанием, молоком и яйцами.

Джорджиана считала, что она проявила полную и исчерпывающую заботу о нуждах ребенка.

Делая все это, она возвращалась мыслями в свое собственное детство, копируя своих родителей. В ее сознании их поведение воспринималось как образец, которому она строго следовала.

В их жизни в коттедже она будет в роли своих родителей, а Алессандра – в ее роли.

Они будут счастливы, в этом нет никаких сомнений.

Алессандра спала, пока они не добрались до коттеджа. Как только машина остановилась, она проснулась, осознала ситуацию и снова принялась реветь.

Сердце Джорджианы начало стучать как барабан. Кровь бросилась ей в виски.

Впереди были нескончаемые, кошмарные часы детского плача.

Лицо девочки покраснело и исказилось от гнева. Джорджиана посмотрела на нее и узнала в ее чертах сначала черты Сола, потом Тэры. Она в замешательстве моргнула. Но потом прикоснулась к шелковистым светлым волосам девочки и успокоилась.

К полуночи Джорджиана безумно хотела спать. Алессандра с железным упорством продолжала бодрствовать. Она была уже в изнеможении от страха и рыданий, но каждый раз, едва погрузившись в дремоту, тут же просыпалась и снова начинала плакать.

У Джорджианы появилась резь в глазах. Кожу покалывало, мышцы на руках и ногах подергивались.

Детский ужин был отвергнут и стоял на столе, покрываясь корочкой. Открытые баночки мясного пюре, протертой моркови и пюре из яблок издавали одинаково кислый запах, от которого Джорджиану начинало мутить. К этому примешивался запах мокрого подгузника, результат изнурительной получасовой борьбы в попытке переодеть извивающуюся и брыкающуюся Алессандру.

Пытаясь накормить ребенка, она забрызгала едой все платье. Ее чулки стали липкими, на туфлях блестели нити засохшего пюре.

Было уже очень поздно. Непрекращающиеся детские вопли пронизывали ее, как горячие иглы. Даже если она будет кричать на всю округу. Даже если вся деревня сбежится и начнет колотить в дверь.

Она должна лечь спать. Это немыслимо – не иметь возможности заснуть. Как это родители выдерживают такое? А если это будет продолжаться несколько дней? Недель? Она решила переодеться в ванной комнате на первом этаже, открыв краны на полную мощность, чтобы заглушить шумом воды доносящийся сверху крик.

Она припомнила, что читала в газетах сообщения о родителях, которые избивали своих малолетних детей. И даже убивали их. Неожиданно это стало возможно понять.

Розовое зарево поднималось над холмистым Корнуоллским побережьем, когда Сол Ксавьер и доктор Дейнман подъехали к городку. Крутая дорога, ведущая в центр, поблескивала от утренней росы.

– Как давно вы не были здесь? – поинтересовался доктор светским тоном. Его ладони были влажными от тревожного ожидания. Он чувствовал себя так, как будто находится в разгоняющемся на взлетной полосе реактивном самолете.

– Десять лет. Может быть, больше. Я не очень люблю деревенскую жизнь.

– А Джорджиана?

– Она терпеть не могла это место. В реальности. Конечно, с ним были связаны золотые воспоминания детства. Ни она, ни ее родители не могли расстаться с ним. Коттедж давно следовало продать, но ее мать и слышать об этом не желала.

Он остановил машину у обочины дороги. Живая изгородь скрывала нижнюю часть дома. Перед ней был цветник с обилием роз и ярких гладиолусов. На узкой вымощенной дорожке стоял сверкающий голубой "мерседес".

– Да, она здесь, – мрачно сказал Ксавьер. Он помедлил, глядя на окна второго этажа. Занавески все еще были задернуты. – Итак? Что теперь?

Доктор Дейнман почувствовал холод пронизывающего взгляда этих серых глаз.

– Мы не должны делать ничего такого, что может встревожить ее. Мы должны действовать как дружелюбные гости.

Ксавьер насмешливо хмыкнул.

– Это невозможно. Я готов убить ее.

– Я первым войду в дом, – сказал доктор, бесшумно закрывая за собой дверцу машины.

Страх владел им: по опыту он знал, что поведение человека представляет собой линию с высокой степенью предсказуемости, на которую наложен пунктир резких спонтанных импульсов. И в состоянии беспокойства тенденция подчиняться слепым импульсам становится более выраженной. Доктор не лгал, когда говорил Ксавьеру, что Джорджиана не склонна к разрушительным действиям. Но общие тенденции в мотивации поведения далеко не опреде-деляют жизненную ситуацию.

Стоя у входной двери, он напряженно прислушивался, не раздастся ли детский плач. От страха у него ныло под ложечкой.

Он осторожно постучал в дверь. Подождал. Постучал снова. Стукнул сильнее. Наконец ударил в тяжелый железный колокольчик.

Его звук, казалось, разорвал спокойствие раннего утра. Выстрелом отозвался в ушах доктора.

Дверь отворилась, и на пороге появилась Джорджиана, бесподобно красивая в атласном аквамариновом пеньюаре. На лицо наложен безукоризненный макияж, сквозь который почти не видно следов переутомления, хотя меж бровей пролегли едва заметные складки, а от углов глаз расходились веером тонкие линии морщинок. Доктор никогда не замечал их раньше.

Она удивленно посмотрела на него. Дом позади нее выглядел мрачным и безжизненным. Гнетущая тишина висела в воздухе.

– Джорджиана! – сказал доктор, беря ее за руки. – Я приехал взглянуть на ваш летний домик.

Она медленно отступила в сторону.

– Вы прекрасно выглядите, – сказал он ей, проскальзывая в узкий коридор. – Вы никогда еще не были так красивы. – Он ободряюще положил ей руку на плечо, слегка сжав его перед тем, как убрать ладонь.

Она провела его в недавно отремонтированную кухню. На столе был ужасающий беспорядок. Как в какой-нибудь убогой трущобе. Засохший грязный подгузник на одном из стульев. Зловоние.

Джорджиана возилась с чайником у раковины.

Обозревая внешнюю обстановку и раздумывая над внутренней ущербностью Джорджианы, доктор Дейнман с удивлением понял, что испытывает шок и отвращение. Он считал, что он выше этого. Но это не был его врачебный кабинет. Это была жизнь.

– Так это и есть ваш летний дом, – произнес он, осматриваясь вокруг. Она кивнула. Тишина становилась невыносимой.

Джорджиана закрыла кран и замерла, откинув голову, как чуткий одинокий олень в чужом лесу.

– Вам здесь нравится? – осторожно спросил доктор.

– Я не могла уснуть, – жалобно сказала она. – Я совсем не спала. Не видела хороших снов.

Доктор Дейнман по привычке не спешил с ответом, обдумывая, что сказать.

Джорджиана напряглась. Покосилась на дверь, ведущую наверх. Доктор проследил за ее взглядом. Он чувствовал себя парализованным, лишенным способности действовать.

Неожиданно Джорджиана метнулась к двери и со злостью захлопнула ее. Затем начала оглядываться вокруг, озадаченно моргая. В следующее мгновение она подошла к ящику для ножей. Медленно вынула длинный хлебный нож, затем достала из красивой керамической хлебницы с ручной росписью хлеб. Доктор Дейнман заметил, что это нарезанный хлеб. Джорджиана уставилась на лезвие ножа, внимательно рассматривая его, слегка поворачивая, так что оно вспыхивало, отражая бледный свет пробивающегося сквозь дымку солнца.

Она испытующе провела пальцами по блестящим острым зубчикам. Кровь выступила на подушечке ее большого пальца. Джорджиана подняла голову, встретившись взглядом со своим доктором. Затем снова посмотрела на нож.

Доктор Дейнман сделал глубокий вдох, стараясь сохранять спокойствие.

Джорджиана повернулась и посмотрела в окно. Проследив за ее взглядом, доктор увидел Ксавьера, идущего по дорожке к дому. Он внутренне сжался. Реакция Джорджианы на появление мужа могла быть непредсказуемой.

– Сол здесь! – воскликнула Джорджиана.

– Да. – Доктор с опаской наблюдал за ней.

Она вихрем выбежала в коридор.

– Сол! – снова воскликнула она. В ее голосе звучало нетерпеливое оживление.

Сол протянул к ней навстречу руки, и она со вздохом бросилась ему в объятия.

– Тебе больше не надо ни о чем беспокоиться, – сказал Ксавьер. – Я обо всем позабочусь.

– Слава Богу. О, слава Богу! – Она обвила руками его шею.

Доктор Дейнман наблюдал, как Ксавьер осторожно вынул нож из ее пальцев и позволил ему выскользнуть на пол.

Неожиданно с верхнего этажа коттеджа донесся пронзительный детский вопль, возмущенный и испуганный.

Ксавьер вскинул голову, вздох огромного облегчения вырвался из глубины его груди.

Детский плач нарастал и усиливался, сотрясая стены коттеджа.

– Я не могла уснуть, – пожаловалась Джорджиана Ксавьеру.

– Ах, ты, моя бедная. Какое мучение. Ты не можешь обходиться без сна. Ничего, сейчас ты отдохнешь. Я отведу тебя в постель, а затем позабочусь о ребенке, пока ты как следует не отдохнешь.

Джорджиана блаженно вздохнула. Сол вернулся, и все сразу стало просто. Сол знает, что сделать, чтобы ребенок перестал плакать. Сол позаботится обо всем.

Он отвел ее наверх и уложил на кровать в большой спальне. Заботливо укрыл одеялом и поцеловал в щеку. Затем, закрыв за собой дверь, бросился в соседнюю комнату.

Алессандра стояла в кроватке – жалкое заброшенное существо, кричащее от отчаяния и страха. Испачканный мокрый подгузник обвивался вокруг ее ступней, от пеленок в кроватке шел запах мочи. Лицо малышки опухло от слез, детские губы посинели от непрерывного многочасового плача.

Увидев, какому жестокому и унизительному испытанию было подвергнуто его любимое дитя, Сол почувствовал яростную вспышку гнева. Алессандра несколько секунд смотрела на него с недоверчивым изумлением, потом протянула к нему пухлые детские ручонки:

– Па-а-па!

Сол прижал ее к себе. Он слышал, как отчаянно бьется сердечко девочки у его ключицы. От переполнивших его чувств он закрыл глаза.

Доктор Дейнман ходил взад и вперед по кухне, пытаясь собрать подобие завтрака. Сол сидел у стола, держа на коленях Алессандру. Она казалась зверски голодной – хватала кусочки подсушенного хлеба и набивала ими рот. Сол время от времени поглаживал ее по головке и нежно целовал в бровь.

– Слава Господу, с ней все в порядке.

Доктор Дейкман посмотрел на лицо ребенка, такое спокойное и безмятежное, как будто все отрицательные эмоции улетучились и растворились в воздухе.

Неожиданно он почувствовал огромную усталость.

– Мне нужно возвращаться в Лондон, – резко заявил Ксавьер. – Вы сможете уладить дела здесь?

Доктор кивнул.

– Вначале ее надо показать здешним врачам. Возможно, они порекомендуют на какой-то период лечение в стационаре, – сказал он.

– Я хочу, чтобы ее поместили в лучшую клинику. Она не должна подвергаться грубому или жестокому обращению.

– Нет недостатка в хороших местах.

– Вы проследите за этим?

– Да. – Доктор ответил машинально, затем, подумав, добавил: – Я буду рад.

Ксавьер встал, прижимая к себе ребенка.

– Бедная Джорджиана. Я и понятия не имел, как она больна.

Да, это единственно возможный взгляд на все, что произошло, согласился про себя доктор Дейнман.

Наблюдая, Ксавьер собирает ребенка в дорогу, доктор был поражен той почти материнской легкостью, с которой он справлялся с этим делом. Он считал, что Ксавьер, человек, имеющий мировую известность, должен полностью принадлежать взрослому миру. Его должны были бы раздражать непрерывные и непостижимые требования ребенка. Вместо этого доктор увидел крепкую связь между отцом и дочерью, доверие в детских глазах, нежную заботу в отцовских. Генетически заложенную общность.

Ксавьер, одинокая, обособленная фигура в этом мире. Ни родителей, ни семьи. Человек, который создал себя сам. Но у него есть ребенок. Живая теплая плоть. Пульсирующая кровь.

Слава Богу, продолжал мысленно повторять Дейнман.

Алессандра была надежно пристегнула к детскому сиденью, которое Ксавьер забрал из "мерседеса" Джорджианы, и они наконец уехали.

Доктор Дейнман прислушался к затихающему звуку мотора удаляющегося "ягуара". После того как Ксавьер покинул дом, доктор почувствовал, что личная свобода и профессиональная компетентность понемногу возвращаются к нему.

Он подождал около часа, потом заварил свежий чай и поднялся по ступенькам в комнату Джорджианы.

Она лежала на боку, неподвижная и прекрасная, ее покрытая легким загаром рука была вытянута поверх одеяла.

Доктор Дейнман присел на кровать и долго пристально смотрел на нее, неторопливо поглаживая пальцами по щеке. Затем очень нежно он стянул с нее одеяло и провел рукой вдоль изгиба ее бедра.

Глава 26

Тэра с трудом приходила в сознание. Первое, что она смогла увидеть, – знакомая фигура матери, сидящей рядом с ее кроватью.

Рейчел улыбнулась.

– Тэра!

Тэра протянула руку, и Рейчел сжала ее.

– С Алессандрой все в порядке, – сказала Рейчел. – Она с Солом.

– А-а. – У Тэры сжалась грудь. – Это самое главное.

Она ощутила мучительную болезненную пустоту в животе и поняла, что потеряла ребенка. Но это вызвало у нее лишь грустное сожаление. С Алессандрой все в порядке. Жизнь продолжается. Ничего плохого больше не случится.

Она приложила ладонь ко лбу.

– Мне надо столько сказать тебе, мама.

Рейчел улыбнулась.

– О прошлом, – пояснила Тэра.

Рейчел покачала головой.

– У нас еще будет время.

Тэра попыталась сформулировать мысль, но слова расплывались в голове.

– Это подождет, – повторила Рейчел.

Они смотрели друг на друга. Неожиданно Рейчел набралась смелости и обняла дочь. Они сжимали друг друга в объятиях, смеясь и плача от радости.

Это как воскрешение, подумала Рейчел.

– Мой мозг не поврежден? – спросила Тэра, пытаясь преодолеть ощущение тумана в голове.

– Мозг в порядке. Ты была в шоковом состояний после аварии, и тебе дали обезболивающее. Потребуется некоторое время, чтобы прийти в себя.

– Ты не сказала, кто украл Алессандру, – сказала Тэра, борясь с дремотой.

– С ней все в порядке, – повторила Рейчел, понимая, что только Сол может объяснить Тэре, что случилось и что это означает.

Рейчел ушла. Тэра лежала уставившись в потолок. События последних сорока восьми часов проплывали в ее памяти. Воспоминания о венском концерте переплетались с пугающими образами Алессандры, подвергнутой страшной и непонятной опасности.

Я никогда больше не оставлю ее, мысленно твердила Тэра. Никогда! У нее было сильное ощущение, что ее жизнь резко свернула с того пути, по которому она недавно ее направила.

Сол посмотрел сквозь стеклянную перегородку и увидел, что Тэра лежит на кровати, откинувшись на высокие подушки. Ее лицо было спокойным. Она храбро и мужественно смотрела вперед.

Она не должна была так пострадать.

Он припомнил, сколько раз он причинял ей боль, отталкивая ее, замыкаясь в себе. Как часто он заглушал ее потребность в простой нежной привязанности подавляющим, господствующим сексом. Как он терзал ее своим презрением во время их последней роковой поездки.

А она все еще любит его. Он с грустью понимал, что должен причинить ей еще большую боль.

Он положил охапку цветов на возвышение в ногах ее кровати. Она протянула к нему руки. На ее ресницах блестели капельки слез.

– Где Алессандра? – спросила она.

– Дома, спит. Рейчел и Дональд стоят на страже.

– Я не должна была ехать в Вену, – сказала Тэра, не удержавшись от слез и сердясь на себя за это.

– Это все равно могло случиться, независимо от того, уехала бы ты или нет, – попытался успокоить ее Сол, сам не вполне веря в искренность своих слов.

Он рассказал, как это случилось. Как Джорджиана прибегла к своему старому способу наблюдения за домом и садом из машины. Как она ухватилась за представившуюся возможность похитить Алессандру.

Он описал сцену в коттедже. Рассказал о предложении доктора Дейнмана проследить за тем, чтобы Джорджиана получила необходимое лечение и уход.

Тэра слушала поток слов со смесью возмущения и чувства ужасной вины. Она посмотрела в лицо Сола и прочитала мысли, скрытые за тщательно продуманными фразами. Она поняла, что о разводе больше не может быть речи. Он никогда не скажет ей об этом прямо. Но его отношение к этому изменилось. Они разрушили душевный покой Джорджианы и теперь должны заплатить за это.

Значит, так тому и быть, подумала Тэра. Я не буду ни на чем настаивать. Алессандра всегда будет нашей, и этого достаточно.

Когда Сол пришел навестить Тэру на следующий день, он первым делом крепко обнял ее. Это был жест глубокой любви, нестерпимого желания, которое должно было быть выражено, хотя и не могло быть немедленно удовлетворено.

Тэра прижалась губами к жесткой горячей щеке. Когда пальцы Сола надавили на позвонки у основания ее шеи, она застыла, едва сдерживаясь, чтобы не вскрикнуть. По руке пробежали мурашки, в кончиках нескольких пальцев усилилось ощущение покалывания, как от крошечных электрических разрядов.

Сол оцепенел. Он мягко отстранил ее от себя, заглядывая глубоко ей в глаза.

– Что с тобой?

Она покачала головой. Пожала плечами.

– Проблемы с шеей. Больно сгибать.

Он вздрогнул.

– Из-за чего?

– Возможно, повреждены нервы в позвоночнике. – Тэра подняла руку и дотронулась до больного места. – Совсем чуть-чуть, ничего серьезного. Может быть, со временем наступит улучшение.

Она вспомнила разговор с врачом час тому назад. Анализ снимка, который ей сделали накануне.

Врач говорил негромко и спокойно.

– Небольшая потеря чувствительности в трех средних пальцах левой руки, – пояснил он. – Возможно легкое онемение кончиков пальцев. Не исключено, что через какое-то время это вообще не будет причинять вам беспокойства.

– Я скрипачка, – сказала она ему. – Солистка.

Она видела, что врач избегает смотреть ей в глаза.

– Ничего страшного, – проговорила она. – Я справлюсь с этим. Главное, что с моей девочкой все в порядке.

Сол потряс ее за плечо.

– Тэра, скажи мне все. Это излечимо?

– Нет! Ничего нельзя сделать. Это почти не скажется в повседневной жизни. И возможно, потом пройдет само собой. – Она смотрела на него с вызывающей храбростью.

Он взял ее за руку. Левую руку. Эту необыкновенную руку, которая умела находить нужные струны на скрипке и заставляла их звучать. Три злосчастных пальца – указательный, средний и безымянный – выглядели полностью нормальными. Но внешний вид был обманчив.

Сол вопросительно взглянул на Тэру. Она покачала головой. Распрямила пальцы, пошевелила ими.

– С ними что-то не так, – спокойно сказала она. – Я это просто чувствую.

Он промолчал. Тэра улыбнулась.

– Вряд ли кто-нибудь заметит это, пока я не выйду на сцену и не попытаюсь сыграть на скрипке.

– О, моя девочка! – простонал он, горестно закрывая глаза.

– Концертов больше не будет, – сдержанно сказала она, спрашивая себя, действительно ли он в глубине души рад этому. Она еще не вполне разобралась в своих ощущениях – шок притупил ее чувства.

Ей представлялось, что они оба совершили грех, за который теперь наказаны – разными способами. Взгляд на случившееся в таком свете и признание ошибок прошлого принесли неожиданное облегчение. А вместе с ним свободу строить другую жизнь.

Тэра ясно понимала, что все нужно строить заново. Идиллия, в которой существовали она и Сол, закончилась.