Любовные секреты

Глава двенадцатая

Джонатан осторожно уселся на один из стоявших вдоль стены позолоченных стульев и затаил дыхание, услышав, как тот заскрипел под его тяжестью, и надеясь, что он все же выдержит. И почему это владельцы зала не проявили больше внимания к посетителям и не поставили для них более крепкую мебель, чтобы удобно было и тем, кто не собирается танцевать? Может, это преднамеренный просчет — попытка сделать так, чтобы танцевали все, даже те, кто не желает этого?

Если стул так задрожал под его тяжестью, то не удивительно, что парочка их полностью развалилась под грузом некоторых присутствующих здесь сегодня матрон. Он не знал, почему от того, что он просто стоит на месте, нога болит гораздо больше, чем от быстрой ходьбы, но был рад дать ей отдых, даже и сидя на столь ненадежном стуле.

— Не может быть, чтобы вы устали, Джон, — сказала Люси, присевшая, к его удивлению, на соседний стул. — Вы же ничего не делали!

— Вынужден сознаться, что слегка утомлен, — признался он, улыбнувшись ей и снова подумав, что она очень мила. — Не то, что…

Он быстро вернулся мыслями к тому, о чем они говорили.

— Но вам следует помнить, моя дорогая, что я уже не так молод, как вы. И вынужден признаться — но ни слова об этом военному министерству, а не то они продержат меня тут еще дольше, чем собираются, — что моя нога — спасибо вашему брату, что он ее спас, — все еще устает быстрее, чем следовало бы. Но уж вы-то, дорогая, не могли устать от сегодняшнего вечера? — Он думал, что она сможет протанцевать до рассвета, не присаживаясь ни на минутку, и удивился удрученному выражению ее лица.

— Конечно, нет, но… — Она с завистью посмотрела на Миранду, прокружившуюся мимо них в объятиях партнера, который, казалось, слишком озабочен тем, чтобы не сбиться со счета, и не способен вести какой-нибудь разговор. Блеска платья Миранды было достаточно, чтобы понять, что это уже не первый ее сезон, а значит, чтобы вальсировать с ней, не требуется согласия ни от кого, кроме нее самой. — Только вот…

— Тогда отчего же вы не танцуете? Уж конечно, у вас нет недостатка в партнерах.

— Но, Джон, вы же знаете правило…

— Правило? Ах да, это же, кажется, вальс? Извините, дорогая. Боюсь, я не обратил на это внимания. Но, полагаю, ваши огорчения позади. — Он заметил, что к ним направляется княгиня Эстергази, а позади нее его юный друг Колин Мэттьюз.

Колин сиял, хотя и слегка зарделся; несомненно, вследствие того, что ему пришлось попросить у одной из патронесс бала разрешения вальсировать с выбранной им юной леди. По крайней мере, он подошел для этого к наиболее благожелательной леди. Миссис Драммонд-Баррел нахмурилась бы в ответ на его просьбу, а Салли Джерси стала бы ожидать комплиментов минут на пять, не меньше, так что молодому человеку вряд ли удалось бы добраться до Люси прежде, чем кончится танец.

— Мисс Оуэнс, — сказала княгиня, — я привела мистера Мэттьюза, попросившего разрешения на вальс с вами. Разрешаю вам потанцевать с ним, если хотите.

— О да, конечно, — воскликнула Люси, мгновенно вскочив на ноги и забыв, что не следует показывать нетерпения заполучить партнера, забыв даже, что следует сделать реверанс княгине. Она уже было побежала, но вернулась, краснея от допущенной ошибки.

Молодой человек, однако, ожидал танца с неменьшим нетерпением, чем она, и по-прежнему отчаянно краснея, незамедлительно увлек ее в круг танцующих, не дав произнести более ни слова. Колин сомневался, что она узнала его после их встречи в парке, так она тогда была возбуждена, сообщая Джонатану о приглашении, полученном ее подругой.

Но неважно, помнила она их встречу или нет; она явно очень хотела с ним потанцевать. Он заранее отрепетировал шаги танца, в отличие от многих своих друзей, которые могли только с завистью смотреть, как он кружится в вальсе с Люси. Он мог по крайней мере надеяться, что она запомнит его как кавалера, который подарил ей ее первый вальс.

Леди Смолвуд в центре целой группы прибывших вошла в зал как раз в тот момент, когда заиграли вальс. Она с беспокойством огляделась в поисках Люси, надеясь, что девушка не забудет о правиле про патронесс. Но увидев, что княгиня вполне владеет ситуацией, она вернулась к разговору с друзьями, пришедшими с ней.

Когда Люси умчалась в вальсе, чувствуя себя на седьмом небе от счастья, что танцует вальс при первом же появлении у Олмака, княгиня Эстергази села на освободившийся стул.

— Ну, по крайней мере одно доброе дело за вечер я уже сделала, — сказала она, закатив глаза к потолку.

— Это слово едва ли уместно по отношению к вам. — Улыбка Джонатана смягчала резкость его слов.

— Нет, я иногда могу быть доброй, — сказала она, слегка поджав губки, — хотя часто это для меня слишком скучно. Я могу счесть необходимым соблюдать правила поведения при русском или при каком-нибудь немецком дворе, но не здесь. Однако должна заметить, ma cher[15], что очень непривычно видеть здесь вас. Вы не часто балуете нас своим обществом; видимо, мы, пожилые леди, вас не привлекаем.

— Напрашиваетесь на комплименты, Тереза? — спросил он с улыбкой тем же поддразнивающим тоном, что и раньше. Он понял приглашение, но здесь было не время и не место отвечать на него, о чем ей было хорошо известно, иначе она бы так не говорила. Тереза Эстергази была добрым другом, и не более. — Вам, моя дорогая, вовсе незачем предпринимать для этого такие отчаянные усилия. Вы же знаете, что для меня вы всегда молоды.

Хотя Эстергази была действительно не столь падка на комплименты мужчин, как Салли Джерси и некоторые другие леди, Джонатан Мюррей знал, что, как и остальные патронессы и как большинство молодых и больше уже не молодых леди, она обожала, когда ей делали комплименты по поводу неувядающей молодости.

Она была действительно на несколько лет моложе остальных патронесс, но все же старше большинства молодых леди которые присутствовали здесь в этот вечер. И на много лет опытнее, чем большинство из них когда-нибудь станет, в этом капитан был уверен.

Она рассмеялась и слегка похлопала его веером по щеке.

— Вы сегодня не танцуете? — спросила она. — Помнится, все офицеры Веллингтона считаются прекрасными танцорами. Некоторые, по слухам, танцуют лучше, чем сражаются, но к вам, Джонатан, это, разумеется, не относится. Вы прекрасно делаете все, за что беретесь, не так ли?

Джонатан покачал головой.

— В прошлом, возможно, но, боюсь, пройдет еще немало времени, прежде чем я рискну вновь ступить на пол танцевального зала. Особенно на столь неровный, как здесь. Почему ни одна из вас, устроительниц, не возьмет на себя труд удостовериться, что он как следует почищен? Такая малость значительно добавила бы удовольствия тем, кто сюда приходит.

— Не глупите, Джонатан. Вы же знаете, что мы устраиваем здесь балы вовсе не для удовольствия этих молодых особ, а для того, чтобы дать им шанс покрасоваться перед восхищенными джентльменами. Они-то не станут говорить, что пол шершавый или что кексы зачерствели.

— Я это прекрасно знаю, как и всякий в свете. Кроме, может быть, сегодняшних зеленых созданий. Нигде в Лондоне нет больше такого плохого пола, как здесь, и такого скудного угощения, какое вы нам предлагаете. И тем не менее, все осаждают ваши двери.

— И всегда будут, потому что исключение из приглашенных к Олмаку означает конец надеждам молодой леди или джентльмена.

— К сожалению, это верно. Мне порой кажется, что у вас, патронесс, оказалось слишком много власти. Вы же знаете утверждение, что абсолютная власть развращает.

— Вы полагаете, что мы развращены? — игривым тоном спросила она, но он увидел подозрительный блеск в ее глазах. Она не возражала бы, если бы он назвал ее «безнравственной»: за этим словом скрывались разные возможности. Но «развращенная» — это дело другое, и достаточно неприятное.

— Ни в коем случае! — с чувством воскликнул он, потому что, какова бы ни была частная жизнь патронесс, а Джонатан был уверен, что некоторые из них не выдержали бы пристального рассмотрения, — патронессы Олмака были общепризнанными арбитрами социального поведения света и тем самым всего Лондона. Как бы пренебрежительно он ни отзывался об этом зале, но желания быть от него отлученным у него вовсе не было.

— Это всего лишь размышления о нашем времени, — пояснил он, — и о его нравах, а не предупреждение. Однако, возвращаясь к предмету, который мы до того обсуждали, а именно о ваших полах, если я сейчас споткнусь в танце, то могу не только смутить любую партнершу, но еще и далее отсрочить свое выздоровление, а смею вас заверить, что я с нетерпением ожидаю разрешения вернуться в армию.

— Да, но есть ведь и другие способы поразвлечься, даже в нашем узком кругу. Вы со мной не согласны, mon cher, Джонатан?

Прекрасно владея несколькими языками, Тереза Эстергази часто говорила, что немецкий — это язык политики, английский — деловой и только французский годится в качестве языка любви. Даже для такого легкого флирта, как сейчас.

— А учитывая, чего вы можете добиться, стоит вам протянуть руку, в самом ли деле вам так не терпится покинуть Лондон ради поля брани?

— Ничто не смогло бы задержать меня тут хоть на день, если б меня сочли достаточно здоровым, чтобы уехать отсюда. Назавтра же можно было бы найти меня на пути в Испанию.

Его заявление было произнесено так горячо, что веер княгини превратился в оружие и уперся ему в грудь.

— Мне кажется, вы слишком бурно возражаете, mon mechant[16] Джонатан. А как насчет этой маленькой Дрейк?

— Вы, видимо, говорите о кузине Люси? — изобразил он непонимание. — Которой вы дали приглашение? Могу вам сказать, что… — Но он не мог сказать того, что было у него в мыслях.

Если бы он хоть что-нибудь сказал о вылазках Миранды, это поставило бы крест на светском сезоне Люси. И могло также навлечь гнев княгини Эстергази на леди Смолвуд, так как это в ее обществе она впервые увидела Миранду.

Эстергази подумала бы, что они злоупотребили ее добротой, чтобы заполучить право для Миранды посетить зал Олмака, и никогда не простила бы им того, что ею просто манипулировали. Ради тех, кто ни в чем дурном не повинен, ему придется продолжать притворяться, что он совсем ничего не знает о занятиях этой негодницы.

— Ну так я могу вам сообщить, mon cher, что эта леди совсем не так безразлична к вам, как вы, кажется, считаете. На самом деле она явно испытывает к вам tendresse[17].

— Дрейк, — возмущенно воскликнул он. — Да она меня на дух не… то есть, она чрезвычайно неприязненно ко мне относится.

Княгиня весело рассмеялась.

— А я-то считала вас знатоком в подобных делах. Поверьте мне, если вы правильно распорядитесь картами, что у вас на руках, она падет к вам в объятия. Dites-moi[18], неужели вы еще не делали шагов в этом направлении? Я думала, что у вас ранение в ногу, а не… в голову.

Она снова рассмеялась, потрепала его по щеке и зашагала по залу, обмениваясь on-dits[19] с некоторыми из присутствующих леди. Джонатан подумал, уж не рассказывает ли она им то же, что сейчас говорила ему, не смеются ли они над ним за то, что он утратил свое умение обходиться с прекрасным полом.

Распространение такой сплетни (хотя бы для того, чтобы посмотреть, как леди начнут бурно протестовать, опровергая это) вполне соответствовало бы ее ехидному чувству юмора.

Но глядя, как Миранда порхает от одного нетерпеливого партнера к другому, он задумчиво наморщил лоб. А что, если княгиня права, утверждая, что у этой вертихвостки есть к нему какое-то чувство? Кроме той сильной неприязни, о которой он сказал княгине? Может, он и вправду мог бы уже давно завлечь ее в свои сети, если б только сообразил быть с ней любезным, вместо того, чтобы сообщать, что он на самом деле чувствует насчет ее недостойного поведения?

Он не видел признаков какого-либо иного чувства, кроме антипатии к нему, но за это ему следует винить себя самого. Когда он упрекал ее за то, чем она занимается, она отвечала ему той неприязнью, которую испытывала бы любая грешница к тому, кто указывает ей на ее грехи.

Джонатан ругнулся себе под нос. Как же он был глуп? С тех самых пор, как она приехала в Лондон, он искал какого-нибудь способа убрать Миранду подальше от Люси, прежде чем она совершит что-нибудь такое, что испортит девушке жизнь. Только после разговора с Эстергази он увидел решение этой проблемы.

Самым легким способом убрать Миранду из дома было забрать ее оттуда. Куда-нибудь подальше от круга знакомых Люси, конечно, но это будет не так уж трудно, потому что девицы легкого поведения не входили в круг знакомых Люси. Как это он сразу не сообразил, что это легко сделать, если только немного подумать?

У него еще целых две недели, а может и больше, прежде чем его снова признают годным к службе. Это время ожидания можно с толком использовать, склонив Миранду принять его покровительство, поселить ее где-нибудь подальше от кузин и мальчика, чтобы она не имела никакой возможности испортить им жизнь.

Думать надо было не только о Люси: через несколько лет Диана достигнет возраста, когда и ей нужно будет появиться в свете. А у света долгая память на скандалы. Даже на юном Джайлсе могло когда-нибудь отразиться то, что происходит сейчас.

Конечно, сначала надо будет действовать поосторожнее. Она слишком умна, чтобы поверить в такой неожиданный volte face[20].

— Но если я не сумею ее переиграть… — произнес он вполголоса, так что несколько человек, находящихся поблизости, повернулись и уставились на него. Уже мысленно он закончил: —…то готов проглотить свою медаль!

Удовлетворенный планом, пришедшим ему в голову, он откинулся назад, насколько позволял ему неудобный стул, и скрестил руки на груди, лениво наблюдая за крутящимися парами.